Знамя в пионерской комнате, а ключ от комнаты у Матвеича. Он сторож. Сидит Матвеич всегда в кладовке, а кладовка в самом низу, в подвале. Я дверь ткнул, она не поддается. Стучу. Ногой пинаю. Ни ответа, ни привета. Матвеич то ли оглох, то ли спит. Вот же есть идеологически отставшие граждане — тормозят наше шествие к победе коммунизма. Ну, меня это не остановит — буду колотить, пока он дверь не откроет. Нина Петровна послала меня за знаменем, и я без него возвращаться не собираюсь.

Наконец достучался, открывает Матвеич дверь, но не совсем, чуть-чуть открывает и с подозрением смотрит на меня в щелочку. Он в кладовку никогда никого не пускает. Даже интересно, что он там прячет такого?

— Чего надо?

— Пионерскую комнату открыть. Нина Петровна меня за знаменем послала.

— Записку давай.

Даю ему записку от Нины Петровны. Он берет, читает и губами движет, будто жует что-то.

— Подпись-то чья?

— Нины Петровны.

— Не похоже. А печать где?

— Какая печать?

— Школы печать, какая еще? А то любой тут может заявиться. Нет печати, не будет ни барабанов, ни горнов со знаменем. Это государственная собственность, а не абы что.

Похоже, не прав я был. Про Матвеича. Он гражданин бдительный. Я забираю записку и бегом наверх, в кабинет директора, за печатью. Сколько времени потерял, пока по двери барабанил. Нина Петровна, наверно, уже начала репетицию пионерской линейки, а вынос знамени — это первое дело.

У кабинета директора сидит Очкарик, ждет, что ему будет. Увидел меня и улыбнулся. У меня сразу лицо горячим стало, видно, покраснел от стыда.

— Извини, — говорю, — что очки разбил.

Он плечами пожал. Необидчивый.

— А чего тебя Вовка Американцем зовет?

Знаю, что не надо ему про маму, а все равно говорю:

— У меня мама американка была. Только ты никому не рассказывай.

Он на меня щурится:

— Ее арестовали и под расстрел?

— Чего ты несешь? Какой расстрел? Нет, конечно. Она из Америки приехала коммунизм с нами строить.

Он кивает:

— Да я знаю. Они думают, что все иностранцы — шпионы.

— Моя мама не шпионка! Ты что! Она — настоящая коммунистка!

— Мои папа с мамой тоже настоящие коммунисты. Только они теперь в тюрьме на Лубянке сидят — враги народа. Как это так получается? Объясни мне.

Я отвернулся. Как мне ему в глаза смотреть? Тюрьма как раз в подвале того дома на Лубянке, где находятся Органы государственной безопасности, там папа работает.

— Мы с теткой два дня в очереди стояли. А когда достоялись, они все равно нам не дали повидаться. Говорят, без права переписки, какие уж тут свидания. Тетка мне сказала, что так говорят, когда заключенных уже расстреляли, но это она врет. Живы они, и я их скоро увижу.

Тут вдруг он меня за руку цапнул, притянул к себе и шепчет:

— Тебе на Лубянку легко попасть. У тебя там отец работает. Ты бы только охранника отвлек. Сможешь, Зайчик? Если бы твоего отца взяли, я бы для тебя постарался.

Я от него вырвался, да так быстро, что он со скамейки шмякнулся и башкой об пол. Хочу помочь ему подняться, а он меня в грудь пихает, сам встает и улыбается.

— Ничего, — говорит. — И без тебя справимся.

Дает Очкарик! Совсем с ума сошел.