Сергей Иванович приложил ухо к двери кладовки и слушает. Я стою рядом. Он тихонько стучит в дверь. Три раза подряд, подождал, и еще три. Потом открывает дверь и толкает меня внутрь.

— Ну давай, Зайчик, иди, — говорит и быстро дверь закрывает.

Я думал, что увижу Матвеича. Сидит тут, сторожит народное добро. Но здесь хоть глаз выколи, темнотища. Слышу, Сергей Иванович идет вверх по лестнице, потом тишина. Прислушиваюсь. Где-то вода капает. Кап, кап, кап. А больше ни звука. Плесенью пахнет. Я протянул руку, до чего-то дотронулся. Вроде стенка, липкая вся и мокрая. Пошел вслепую вдоль стенки, ботинки хлюпают в какой-то жиже. Неприятно. Тут же коленкой больно обо что-то ударился. Ощупываю предмет. Большой. Поверхность гладкая, будто из гипса. Выпуклости. Вроде голова. Лицо. Глаза и уши, а носа нет. Понятно. Вот куда они Вас засунули, товарищ Сталин. В темень да плесень.

Вижу, в глубине мелькает желтоватый свет, лампочка, что ли, висит, не ясно. Иду на свет. Начинаю различать предметы. Чего в этом подвале только нет! Картины в рамах, разные бюсты, фотографии, и все бывших коммунистов, которые оказались врагами народа. Вдруг вижу, в луже Вовкина акварель, та, что приз получила: «Товарищ Сталин у руля». Краски на ней растеклись и размазались. Слева у стенки стоят классные фотографии в рамках с побитыми стеклами. У учеников и учителей лица замазаны чернилами, соскоблены ножиками и вырезаны ножницами. Жуть такая, страшно смотреть.

— С глаз долой — из сердца вон, — говорит кто-то хриплым голосом. — Вот они сюда всё и сносят, людям забыть помогают.

Я повернулся на голос, вижу, сидит на деревянном ящике старший лейтенант.

— Присаживайся, Зайчик, — говорит и кивает в сторону другого ящика. — Разговор имеется.

Ящик доверху набит листками, в которых нас заставили писать фамилии подозреваемых. Неужели прямо на них садиться? Я на лейтенанта взглянул, а он кивает: ничего, мол, садись. Я сел.

— Угощайся, малый, — он протягивает мне коробочку с монпансье. — Бери, сколько хочешь.

Я беру леденец, но он не убирает коробочку и продолжает улыбаться. Я беру еще один.

— Если не возражаешь, я тебе кое-что прочту.

Лейтенант достает из кармана лист бумаги, сложенный вчетверо, разворачивает и аккуратно разглаживает на коленке. Потом кашлянул в кулак, сплюнул и читает вслух:

— Я понимаю, что нельзя стать пионером, если не будешь воспитывать себя в сталинском духе. Я торжественно обещаю заниматься физкультурой, чтобы быть здоровым и сильным. Клянусь выковать из себя истинного борца за коммунизм и никогда не терять бдительности — враги-капиталисты не дремлют. Я всегда буду без устали трудиться для родной Страны Советов и лично для Вас, дорогой товарищ Сталин. Большое спасибо Вам, что дали мне такую возможность.

Это же мое вчерашнее письмо. Папа обещал передать его Сталину.

— Нашел у твоего отца в портфеле, — говорит лейтенант, двигается поближе и хлопает меня по коленке. — Все еще хочешь быть пионером, Зайчик, не передумал?

— Я от папы отрекаться не буду.

— А тебе и не надо. Мы готовы сделать исключение, — говорит лейтенант тихо, как бы по секрету. — Мы тебе предлагаем редкую возможность доказать свою преданность советским Органам. Слушай, наблюдай, прямо тут, в родной школе, а потом сообщай нам, если кого заподозришь.

— Как это?

— Да очень просто. Твоя преданность коммунизму подскажет, что делать. Будешь, как отец, славным героем. Помнишь, как называл твоего отца товарищ Сталин? Железной метлой, выметающей гниль из наших рядов. Докажи нам, Зайчик, свою преданность, и может быть, сам встретишься с товарищем Сталиным. Вполне возможно. Ему такие, как ты, нужны.

— Мой папа никогда не был доносчиком. Лейтенант смеется, головой качает и руку мне на плечо кладет. Запах от него идет сильный: пот, папиросы и еще что-то. Порох, наверно.

— Между нами, Зайчик, я твоего отца раньше сильно уважал. Два года назад он сообщил в Органы о вредительских действиях некой иностранки. И даже на то, что она была ему законной супругой, не посмотрел. Это я о твоей матери говорю. Поступил он тогда как убежденный коммунист, готовый к личному самопожертвованию ради блага народа.

Врет он!

— Моя мама в больнице умерла.

Лейтенант на меня странно глянул и продолжает:

— Но на этот раз твоему отцу не хватило бдительности, он оказался легкой добычей шпионских контактов твоей матери.

— Моя мама не шпионка!

Хочу вскочить, но его тяжелая рука не дает мне подняться.

— Он во всем признался, Саша.

— На Лубянке все признаются, — повторяю я то, что мне сказал нос Сталина. — Вы знаете, как заставить их говорить.

— Я понимаю, малый, все это непросто переварить. Но времени думать у тебя нет. Даю тебе последний шанс. Выбирай. Понесешь сегодня знамя на пионерской линейке — все поймут, что Саша Зайчик опять наш человек, будущий коммунист. А откажешься — будем с тобой на Лубянке разбираться. Тебе же туда не хочется, правда, Саша?

Лейтенант протягивает мне руку: жми, мол, соглашайся. По глазам видно, не шутит лейтенант. Делать нечего, жму.