Парламентский капкан

Не случайно я назвал эту главу «Чёрная полоса». Потрясшие мир события 3 — 4 октября — оттуда, из этой чёрной полосы, когда страна жила в непрерывной трясучке съездов и сессий, когда цифры голосования по вопросу о доверии президенту мелькали на первых полосах газет, когда декларируемая законом нестабильность затянула страну.

Внешне это выглядело как торжество демократии. У нас, как в Италии — затяжной правительственный кризис, попытки парламента заменить премьера, попытки президента договориться с парламентом. Все «как у людей».

Этот период открытого противостояния завершился референдумом. Завершился, как мне казалось, цивилизованным путём. После этого оставалось только договориться о механизмах реализации итогов общенародного голосования.

Однако так не получилось. Закончить эту историю мирно не удалось.

Значит, все-таки было не «как у людей». Значит, это была не просто парламентская борьба. Борьба за те или иные законы, за то или иное правительство. За ту или иную политику.

Нет, это была борьба против президента, борьба за власть. Сначала скрытая, потом все более явная. Это была борьба за изменение государственных основ.

Если говорить ещё более точно — это была долгая, тщательно продуманная попытка переворота.

Если бы я раньше понял, что этот парламент ни при каких условиях не примет новую конституцию, что он неспособен договариваться, неспособен, в конце концов, создавать законы — не было бы октябрьских событий. Не было бы крови. Не было бы того морального шока, который испытали все мы. Не было бы раскола среди демократов, который грозит перерасти в новую проблему.

Какая сила затянула нас в эту чёрную полосу?

Прежде всего — конституционная двусмысленность. Клятва на Конституции, конституционный долг президента. И при этом его полная ограниченность в правах.

Во-вторых, синдром августовского путча. Новая Россия появилась вопреки чрезвычайному положению, на волне защиты демократии.

И после этого нарушать закон? Это был суровый морально-психологический, а не только юридический барьер…

В-третьих. Это только сейчас кажется, что президент и парламент вечно, всегда были этакими гладиаторами на арене. Многие депутаты вошли в правительство, заняли в нем достаточно высокие посты. Работа парламентских комитетов и комиссий принесла много полезного. Политический раскол произошёл не вдруг, а назревал исподволь и постепенно. Это очень тонкий, порой неуловимый процесс.

Ну, и ещё один немаловажный фактор.

Русское «авось». Я, кстати, в это древнее понятие вкладываю не беспечность, не легкомыслие, не лень. Скорее, эта наша национальная черта сродни вере в лучшее. Надежде на лучший исход событий, на то, что «Бог — он все видит».

Вот и мне казалось: неужели после семидесяти лет советской власти, таких мучительных и долгих, мы будем с оружием в руках выяснять, кто главнее — парламент или президент? Неужели эти поправки, съезды, резолюции, голосования стоят того, чтобы потрясать страну, подрывать стабильность, достигнутую с таким трудом?

Неужели кто-то опять хочет революции?

…Полтора года каждый день люди по телевизору могли наблюдать трансляции заседаний съездов и сессий. Полтора года каждый день на этих съездах и сессиях выступали депутаты, причём лейтмотивом большинства выступлений было стремление разоблачить Ельцина. Доказать, что он неспособен править страной. И если этих многих месяцев агитации не хватило, если референдум подтвердил полномочия президента — какие ещё могут быть вопросы? Ведь люди верят, что мы можем работать вместе. Давайте думать, что делать дальше, давайте договариваться.

Не вышло договориться.

Дневник президента

6 ноября 1992 года

Мы встретились с Хасбулатовым в Кремле. Эта встреча продолжалась с половины седьмого до половины двенадцатого ночи. У нас не было какого-то системного разговора, затрагивались разные вопросы.

Хасбулатов сидел и непрерывно курил свою трубку, практически не выпуская её изо рта. Он даже зелёный стал от табака. Пили сухое белое вино «Цинандали». Он рассказал про свои домашние заботы — мать у него сейчас в Чечне, там же многие близкие родственники. Дудаев, по сути, держит их как заложников.

Я поинтересовался, почему у него не сложились отношения с Филатовым, первым заместителем. Он обвинил во всем Филатова, хотя я считаю, что тут он абсолютно не прав. Филатов очень интеллигентный, порядочный человек, и, естественно, он не принимает деспотичной манеры спикера.

…Я вспоминаю тот момент, когда остановил свой выбор на Хасбулатове. К сожалению, в этом был элемент случайности, я его раньше совсем не знал. Когда на съезде трижды не прошла кандидатура Шахрая на должность моего заместителя — консервативная часть парламента не принимала его, — я собрал согласительную комиссию. Представители фракций называли очень много кандидатур, человек пятнадцать. Я понимал, что нужно найти какую-то компромиссную фигуру, которую мало знают и которая устроит и демократов, и консерваторов. Так возникла кандидатура Хасбулатова. Он не русский, и в этом был определённый политический смысл, его поддержат автономии. Биография у него вполне обычная — учёный, преподаватель политэкономии. В общем, Хасбулатова поддержала согласительная комиссия, и он легко прошёл на выборах. Когда я был председателем, он советовался со мной по каждому вопросу, в большую политику не лез.

…Иногда разговор переходил в жестковатый режим. За время нашей совместной работы я хорошо изучил его натуру. У него всегда по одному и тому же вопросу заготовлено несколько мнений. Вслух он высказывает только одно, а остальные держит при себе наготове. Внешне это выглядело как обыкновенная беседа двух деловых людей. Но внутреннее напряжение было чрезвычайно высоко. Каждый хотел быть лидером. Меня к этому обязывает, так сказать, служебное положение. А у него, как мне кажется, это какая-то природная страсть.

Я начал разговор с жёсткого упрёка: мне в глаза вы говорите одно, а делаете другое. Недавно на семинаре в Чувашии, в Чебоксарах, куда были приглашены руководители законодательной и исполнительной властей России, я выступил с попыткой разрешить конфликт между ними. Я сказал Верховному Совету: давайте сотрудничать, протянул руку, сделал шаг навстречу. Затем, на открытии сессии, попытался сделать ещё один шаг. В ответ — полное молчание. Как же так?

Хасбулатов сказал: да, мы ошиблись, надо было среагировать немедленно, официально, я это сделаю в ближайшие дни, мы примем политическое заявление на Верховном Совете, что поддерживаем президента, его заявления в Чебоксарах, и парламент покажет, что он тоже готов пойти навстречу…

Конечно, это ненормальная ситуация, когда две власти не могут договориться между собой. Важно снять напряжение у людей. Поэтому я согласился с предложением Хасбулатова. И ничего страшного, что это произойдёт месяцем позже, чем они могли бы это сделать. Главное — разрядить атмосферу перед съездом…

Я говорю: давайте не будем позориться и устраивать перед всеми россиянами, перед всем миром драчку. Если поведение депутатов будет принимать непарламентские формы, председательствующий должен немедленно пресекать такие вещи, отключать микрофон, сажать скандалистов на место.

Вроде согласился…

Пора прервать эту мучительную запись. Ещё мы с Хасбулатовым обсуждали поправки к конституции, состав правительства. Поимённо. Список, предложенный Хасбулатовым, состоял из десяти фамилий и совпадал с предложениями «Гражданского союза». При этом спикер предложил компромисс: Гайдара давайте оставим, дадим ему поработать, раз вы так настаиваете, а новых министров введём. Ну что за издевательство! Гайдар на такое никогда бы не пошёл. Старательно уходил я и от разговора о Бурбулисе.

…И только теперь понимаю — он специально втягивал меня в эти изнурительные, изматывающие отношения. Это была его главная идея: угрожая противостоянием, заставить отступать, уступать, отрезать самому себе хвост по кусочкам. И привести к взрыву. Ведь не мог же он всерьёз полагать, что я испугаюсь достаточно пассивного, аморфного состава парламента, который в тот момент чётко контролировался практически

одним движением бровей Хасбулатова. Не мог думать, что я испугаюсь и круто изменю политический, стратегический курс. Короче говоря, это был не поиск компромисса, в который я тогда верил, а игра в компромисс, его имитация.

Однажды я проезжал на машине мимо митинга национал-патриотов или коммунистов — не знаю уж, кого было больше. Кажется, коммунистов. Останавливаюсь. Смотрю: стоит пожилая бабка, в руках полотнище — красный флаг, и она машет им, как маятником, будто её кто дёргает за верёвочки. Вяло так, монотонно, и приговаривает при этом: долой, долой… Я попросил Коржакова подойти к ней и спросить: кого долой-то?

Он подошёл, спросил, она в ответ: да пошёл ты!..

К сожалению, Хасбулатов оказался человеком, самой природой созданным, чтобы дёргать за верёвочки.

В составе Верховного Совета — в принципе — были люди с головой, которые активно думали над законами, над бюджетом, над вопросами внутренней и внешней политики. Но за годы спикерства Хасбулатова они — хотя ничем другим не занимались вроде бы — так и не смогли выдвинуть свою концепцию развития России.

Хасбулатов как бы закупорил собой на целых два года политическую оппозицию, прорывался только пар — люди, которые могли или орать, или говорить страшные слова со стеклянными глазами.

Это горький моральный урок, и мне искренне жаль наш первый парламент, но придётся признать: Хасбулатов изуродовал его, превратил нормальных людей в марионеток политического спектакля.

Обидно.

…Существует мнение, что наш бывший парламент — урод в замечательной семье парламентов разных стран: умных, благопристойных и исключительно демократических.

Однако это не совсем так. Слова «конгрессмен», «депутат», «сенатор» на разных языках мира вовсе не окружены таким уж сияющим ореолом. Достаточно вспомнить определённые страницы Марка Твена, чтобы осознать: эта должность нередко ассоциируется в сознании западных людей и с коррупцией, и с официальным бездельем, и с надутой, пустой важностью.

Одним словом, спорить с тем, что парламентской деятельности порой сопутствуют скандалы и разоблачения, не приходится.

Съезд, придуманный Горбачёвым, — это уже другая статья.

Съезд — это даже не парламент, со всеми присущими ему особенностями.

Созданный перестройкой съезд должен был отражать структуру советского общества — компартия имеет особое место, профсоюзы, спортсмены и филателисты — особое, творческие союзы тоже, ну и так далее.

Но главное, что в момент выборов никого, кроме прежнего «начальства», реально в политической жизни не было — за них и голосовали.

Страна у нас, конечно, большая. И все-таки полторы тысячи человек — это уже не парламент, не сенат, а какое-то народное вече. Тут уже кто кого перекричит. Тихим голосом говорить бесполезно — начинают действовать законы большого пространства, психологические факторы общения с толпой (в данном случае с толпой народных избранников). Пусть не Ельцин, другой президент все равно был бы вынужден прибавлять «металла в голосе».

Когда в парламенте полторы тысячи человек, возникает огромное количество фракций, вербующих себе сторонников, плюс огромное количество независимых депутатов… Это арена беспощадной политической грызни, схватки амбиций. Это прежде

всего крики у микрофона, это истерики, раскалённые эмоции.

Каждый хочет какую-то свою проблему поднять. То национальную, то экономическую, то внешнеполитическую. К повестке дня никакого отношения это порой не имеет. Просто наболело у депутата, вот он и выступает один против всех.

…На седьмом съезде, в декабре 1992 года, предстояло решить вопрос о руководителе российского правительства, кандидатуру которого я должен был предложить. И борьба шла очень серьёзная. Поэтому приходилось, помимо работы на заседаниях, проводить встречи, беседовать и с представителями фракций, и с отдельными депутатами, и с главами администраций.

То есть сил на седьмом съезде было угрохано масса. И все с одной только целью — уговорить.

Упросить. Умолить. Уломать. Чтобы не угробили реформы в России. Чтобы оставили Гайдара и его команду реформаторов. Чтобы российское правительство смогло нормально работать.

Все ждали, что на седьмом съезде будет обсуждаться проект новой конституции. Однако этого не произошло. Все было повёрнуто в совершенно другую плоскость — началось обсуждение поправок к старой, действующей конституции.

Внешне этот шаг выглядел вполне логично. Именно таким путём мы и шли, когда я был Председателем Верховного Совета России. Мы ввели понятия суверенитета, частной собственности, ввели пост Президента и так далее. Мы спешили с экономическими реформами, оставляя политические на потом.

Но с юридической и политической точки зрения этот процесс расшатывания конституции не мог быть бесконечным, он имел какой-то логический предел. Разбухание поправок принимает в конце концов бесконтрольный характер, они начинают противоречить друг другу, логики в них никакой нет, никто ничего не понимает, наступает законодательная анархия.

Съезд потребовал, чтобы все основные политические и экономические действия совершались под его контролем. Разрушался один из основополагающих принципов разделения властей. Основную часть моих поправок, которые я попросил рассмотреть, съезд отверг. Таков был итог долгой и мучительной борьбы, всех этих нервных и изматывающих обсуждений, дискуссий о поправках, навязанных Верховным Советом.

Когда я смог спокойно обдумать случившееся, то понял: это — коллективное безумие. Не может такой орган руководить страной. Тут уже пахнет революционной ситуацией. А в запахе революции доминирует запах крови.

В ночные часы

Сегодня 7 ноября. Часть народа по привычке празднует, часть — иронически ухмыляется, глядя на красные знамёна. Странное у меня отношение к этому празднику.

В Свердловске 7 ноября был для меня одним из самых напряжённых рабочих дней. Организация народных торжеств в масштабе города с миллионным населением — занятие ответственное и утомительное. Однажды накануне праздника я возвращался в Свердловск. Ехать надо было километров шестьдесят, водитель сбился с пути, и в конце концов машина капитально застряла в какой-то канаве. Что делать? Темно, ничего не видно. В машине нет телефона, связаться с городом невозможно. Посмотрели по карте: до ближайшей деревни восемнадцать километров. Время — одиннадцать вечера. А в девять утра я должен быть в Свердловске. Если первое лицо в области не появляется 7 ноября, в главный праздник страны, на трибуне — это не катастрофа, это хуже. Такого не может быть. Значит, он либо умер, либо его сняли. А я не умер, меня не сняли, я полтора часа пытался вытащить «газик» из канавы, и во втором часу ночи стало понятно, что сегодня мы на этой машине никуда не уедем. Что будет завтра?

А у нас было не как в Москве, где на Красную площадь выходили только представители коллективов и демонстрация продолжалась два часа. У нас шли семьями через главную площадь, проходил весь город, и длилось это часа четыре-пять. Глаза закрою — и вижу эти бесконечные колонны людей, украшенные флагами и цветами, улыбающиеся, счастливые лица.

…И вот мы втроём, по колено в снегу, в кромешной тьме, бредём в сторону деревни, а я про себя считаю: по хорошей дороге быстрым шагом человек делает пять километров в час, значит, к тому времени, как мы по этому снегу добредём до деревни, уже утро настанет. Было градусов десять мороза, от нас валил пар. Вскоре мы уже падали с ног от усталости, хотелось лечь в снег и уснуть. Главное — не садиться, потом не встанешь… Один раз все-таки не выдержали, сели, и сразу — моментальное расслабление, тянет в сон, и потом встать просто невозможно. А шли по пашне, не по дороге.

Все-таки дошли до деревни часа в три ночи. Вся деревня, как назло, в дымину пьяная! В какой дом ни постучишь — все в стельку. Мы спрашиваем, где тут телефон, где можно трактор найти, — никто ничего ответить не может. Они уже вовсю празднуют.

Наконец, нашли трактор. Посадили тракториста, тоже пьяного, с собой в кабину. Время уже к шести. Меня дрожь берет. Покажи, где телефон, кричу трактористу, где телефон!.. Ничего понять не может. Все-таки нашли сельсовет, открыли дверь, дозвонились до начальника областной милиции. Я говорю: операцию надо провести быстро, точно, как вы умеете. Первое: срочно высылайте вертолёт на ближайшую трассу. На место, куда мы доедем на тракторе, вышлите трезвого водителя, чтобы трактор отправить обратно в деревню. Продумайте маршрут по городу, чтобы я успел быстро доехать до дома. (В городе уже перекрывают движение, строятся колонны. А жил я от площади буквально в трех минутах ходьбы.) Исполняйте! Я должен быть на трибуне в половине десятого, максимум без двадцати…

В девять мы добрались без приключений на тракторе до дороги, вертолёт уже кружит. Лётчик видит нас, садится. Я впрыгиваю в вертолёт, взмываем. В полдесятого вертолёт садится на площадку аэропорта, к самому трапу подъехали машины, «скорая» и ГАИ. Прекрасно сработали гаишники — по городу промчались за какие-то минуты. Милиция на несколько секунд останавливала колонны, «разрезала» их, мы проскакивали, и колонны продолжали движение. Прямо со свистом доехали до моего дома, уже без пятнадцати десять. В этот момент я должен подниматься на трибуну. Дома все были предупреждены, и когда я открыл дверь, семья кинулась мне навстречу, кто с костюмом, кто с рубашкой, кто с галстуком. Все меня переодевали, а я в это время брился. С боем часов, в десять ноль-ноль я торжественно поднялся на трибуну. Успел!

Сегодня 7 ноября. Странное ощущение в этот день у людей старшего поколения, да и у среднего тоже. Где теперь белые, где красные? Те герои или эти? А может, никакие не герои? Ничего не разберёшь. И кто мы сами? Рабы, пушечное мясо? Неужели так?

Но от своей жизни никуда не денешься.

…История эта, как, наверное, догадался читатель, одна из тех, что вспоминаешь частенько. Или видишь во сне. Когда вдруг охватывает тебя это ощущение полной безысходности — как в том снегу, где ступаешь в темноте неизвестно куда, как в той деревне, словно заколдованной…

Почему-то обязательно нужно успеть на трибуну, не опозориться. Страшная тревога.

Может, и есть в этом какая-то мистика — не знаю. Но думаю, что этот повторяющийся сон в моей жизни неслучаен. И его — по сюжету — преодоление тоже.

При малейшем ощущении своей беспомощности, скованности охватывает меня эта тревога.

Так было и в те тяжёлые месяцы.

Дневник президента

9 декабря 1992 года

Я приехал со съезда на дачу в полном трансе. Наверное, такое со мной случилось впервые за пять лет, с 1987 года…

Не думаю, что произошедшее на съезде было случайно, что все совпало… Так мою главную болевую точку можно было только высчитать.

Я не выношу обстановки публичного наскока. Когда бьют с разных сторон, все вместе. Содержание уже не важно. В интонации, да даже в походке человека, поднимающегося на трибуну, я ощущаю это звериное желание ударить больно, эту попытку распалить, завести себя, этот страшный импульс к удару.

Все эти боевые эмоции понятны в борьбе, в бескомпромиссной схватке. Но когда скопом бьют одного, забивают, топчут ногами…

И ты ничего не можешь сделать.

Задним числом я понимаю, что моя болезненная реакция на такие экзекуции — это рецидив того психологического надлома, который произошёл у меня после пленума Московского горкома партии. Тогда по команде Горбачёва меня привезли в зал заседаний прямо с больничной койки и в хорошем партийном стиле топтали несколько часов. Но я об этом уже писал…

В тот вечер, 9 декабря, после очередного заседания я вернулся на дачу не поздно. Увидел глаза жены и детей. Рванул в баню. Заперся. Лёг на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо… Очень нехорошо.

Вытащил меня из этого жуткого состояния Александр Васильевич Коржаков. Сумел как-то открыть дверь в баню. Уговорил вернуться в дом. Ну, в общем, помог по-человечески.

Затем, как всегда, главный «удар» на себя приняла Наина… Постепенно я отошёл.

Кто-то из домашних сказал: надо спросить у людей — или ты, или они. Народ все прекрасно понимает…

И вдруг я зацепился за эти слова. Идею референдума мне подсказывали давно политологи и юристы. Но речь шла о том, чтобы таким образом решать судьбу съезда: распускать — не распускать.

А тут была совершенно новая постановка вопроса: хотят люди дальше жить с президентом или со съездом? Бог надоумил в тот вечер моих самых родных людей.

Я сразу попросил соединить меня с Илюшиным. Ночью к работе подключился Шахрай, спичрайтеры. Над моей короткой речью, кроме меня, трудились ещё четыре человека. Точность идеи состояла в том, что в такие напряжённые моменты мне совершенно необходима поддержка именно простых людей, людей с улицы, совершенно случайных, никаких не избранных. Только от них я черпаю жизненную силу, если трудно. Если наступает предел.

Кто-то предложил сразу после выступления организовать поездку на АЗЛК или на подшипниковый завод. Я выбрал автозавод.

Два часа поспал и опять до утра черкал выступление. Но оно, конечно, все равно получилось шероховатым.

Я помню, кто меня познакомил с Хасбулатовым.

Это был Сергей Красавченко, председатель Комитета по экономической реформе Верховного Совета, член межрегиональной депутатской группы.

Когда Хасбулатов вышел из кабинета, Красавченко сказал такие слова: «Борис Николаевич, с этим человеком держитесь строго. Нельзя оставлять его одного, такой у него характер. Все время следите, чтобы он шёл за вами, понимаете?»

Позднее я вспомнил об этих загадочных словах, которым в тот момент, честно говоря, не придал значения. Тогда Хасбулатов казался умным, интеллигентным человеком. И тихим.

Главное — тихим. В профессоре Хасбулатове совершенно не было столь противного моей натуре нахрапа, тупой хамской энергии, свойственной многим партработникам.

Другая история произошла с Зорькиным. Валерий Дмитриевич был одним из членов Конституционной комиссии. Причём — самым незаметным. Самым скромным. И когда настала пора в Верховном Совете выбирать председателя Конституционного суда, решено было остановиться именно на этой кандидатуре, как на самой компромиссной, устраивающей абсолютно всех!

Не левый, не правый. Объективный. Профессор-юрист. Тоже тихий, порядочный интеллигент.

…Что же произошло с этими людьми? Откуда взялась эта сумасшедшая тяга к власти?

Я не знаю, как сложилась бы судьба этих нормальных московских профессоров, если бы не новая эпоха в политике, неожиданно выдернувшая их наверх.

Видимо, есть некая загадка в каждом таком «тихом» человеке, осторожно и расчётливо преподносящем окружающим свою «тихость», лояльность.

Может, в детстве им до смерти хотелось быть лидером, главарём компании. А кто-то задавил, унизил.

Может, было постоянное ощущение, что окружающие недооценивают, не понимают, с каким великим человеком имеют дело — и в школе, и в институте, да и девушки склонны обращать слишком много внимания на внешность, не умеют заглянуть глубже, внутрь…

Или нам не дано понять скрытых глубин чисто рациональной психики, где все подчинено здравому смыслу?

Можно долго гадать на кофейной гуще. Я могу сказать только одно: прошедшие годы убедили меня в том, что знание людей, опыт общения, какая-то житейская нахватанность — в сегодняшней российской политике ничто. Даже опыт таких этажей власти, как ЦК КПСС, совершенно не помогает! Все-таки там были отношения простые, советские. Здесь вступают в силу какие-то иные, очень странные механизмы. Может, научусь разгадывать их…

Тандем Хасбулатов — Зорькин впервые стал заметным по-настоящему на седьмом съезде народных депутатов России.

Честно говоря, это был сильный и неожиданный удар — от судебной инстанции я ждал не участия в политике, а только объективного взгляда на вещи, непредвзятости, нейтральности.

Однако в жизни получилось иначе. Появившаяся на трибуне фигура Зорькина ознаменовала собой начало совершенно нового этапа в отношениях со съездом, предпринявшим попытку легального отстранения президента от власти.

В ночные часы

Так получилось, что я попадал в аварии чуть ли не на всех видах транспорта. И на самолётах, и на вертолётах, и на автомобилях, грузовиках в том числе, и даже однажды на лошади. Маленьким ещё был, лошадь понесла под горку, и на повороте меня выбросило из саней, чуть не убился.

А вот следующая авария была более серьёзная — крушение поезда. Я тогда учился в институте, в Уральском политехническом, летом ездил к родителям. Часто без билета, или купишь на пару станций, лишь бы в вагон пустили. Надо было только овладеть искусством уходить от ревизоров…

Так что дело было летом, и на подъезде к станции поезд шёл на хорошей скорости. Вагон плацкартный, ну, все знают, что это такое — нижняя и верхняя полки, и ещё третья багажная, «для студентов». Я стоял внизу в коридоре, смотрел в открытое окно.

…Не знаю, что там случилось, какие причины, но поезд на полной скорости сошёл с рельсов. Меня хорошо стукнуло о стену, и вагоны стали падать. Прямо так — один за другим, сначала передние, и дальше, дальше. Один вагон тянет другой, и все валится под откос, а откос довольно высокий.

Я сгруппировался и кинулся в окно между полок уже накренившегося вагона. Выпрыгнул руками вперёд, покатился под откос, голову под себя, покатился, покатился вниз в болото. Перепугался, конечно, но потом отошёл. Смотрю: цел, лишь синяков набил и шишек. В вагоне раненые, начал помогать их вытаскивать. Разбирать завал. Ужас, что творилось. Уже глубокой ночью добрался до дома.

…Всегда как будто меня кто-то выручал. Я уж и сам начал верить, что нахожусь под какой-то неведомой защитой. Не может же так быть, чтобы на одного человека столько всего обрушивалось, причём на каждом этапе жизни. Буквально на каждом! И каждая такая критическая ситуация несла в себе потенциально смертельный исход.

Боюсь ли я смерти? Не знаю почему, но не боюсь, хоть ты тресни. Вот в одном журнальчике прочитал, что какой-то астролог пророчил мне насильственную смерть в 1993 году.

93-й год заканчивается, а я все ещё жив.

Дневник президента

15 декабря 1992 года

Рейтинговое голосование — что заставило пойти меня на этот шаг?

После выступления на съезде 10 декабря 1992 года мне удалось резко изменить ситуацию. Перепуганный угрозой референдума, съезд развернулся и пошёл на уступки. Было принято соглашение между съездом и мною, по которому парламентские фракции выдвигают кандидатуры на пост председателя правительства, фамилий может быть хоть пятьдесят. Я отбираю из этого списка пять человек и выношу на съезд, на «мягкое» рейтинговое голосование. Из трех человек, набравших большинство голосов, я могу выбрать любого и представить эту кандидатуру съезду.

Затею с «мягким» голосованием не я придумал, конечно. Это из международной практики, подсказали юристы. Ход чрезвычайно хитрый, неожиданный, действительно мягкий.

Не ставить кандидатуру сразу на голосование, а провести как бы опрос среди депутатов — за кого они? Кто самый популярный? Какие оттенки есть в этих предложениях?

И у меня остаётся пространство для манёвра. Вот это самое главное.

…После выступления 10 декабря мне вообще задышалось как-то легче. Я увидел впереди просвет. Можно идти на уступки — но не тогда, когда тебя припирают к стенке. Это уже не уступки, а расстрел. Согласительная комиссия — уже лучше. Рейтинговое голосование — пусть будет так. Если у президента сохраняется право выбора, это говорит о его более сильной позиции, оставляет ему возможность выйти из тупика достойно.

Перескочу в своём рассказе на два месяца вперёд.

На следующем съезде они осознали, какую ошибку допустили. Поняли, что надо было выкручивать руки. Что, уйдёт Гайдар или нет, реформа не остановится, Ельцина не сломаешь. Но было поздно. Просвет уже маячил передо мной.

Поэтому выбор, собственно говоря, состоял не между Гайдаром и другим премьером. А между одной тактикой борьбы и другой. Или сразу распускать съезд, или спокойно идти по этой линии сопротивления, чтобы пружина постепенно разжималась, разжималась, пока общество окончательно не поймёт, что президент остаётся главой государства даже в ситуации конституционного тупика. Я выбрал второе.

Депутатские фракции выдвинули два десятка фамилий. Среди них — Гайдар, Скоков, Черномырдин, Каданников, Шумейко, Петров, Хижа, Травкин и другие.

За Петрова, главу администрации президента, была фракция коммунистов, причём он меня об этом выдвижении не предупредил. То есть снова была вчистую нарушена общепринятая этика отношений.

Из этого списка я отобрал пять человек: Скокова, Черномырдина, Гайдара, Каданникова и Шумейко.

Дальше, как говорят шахматисты, началась позиционная игра. Голосование. Двое — Скоков и Черномырдин — вышли вперёд с отрывом, набрав соответственно 637 и 621 голос, Гайдар, получив 400 голосов «за», на один голос опередил Каданникова и стал третьим.

Я мог предложить его кандидатуру съезду, но не сделал этого.

Рассуждал я так: если бы отрыв был у Гайдара хотя бы в 20 — 30 голосов, то есть он прочно вошёл в тройку предпочтения, то не было бы вопросов, я тогда бы оставил его кандидатуру, дал ему ещё раз слово на съезде, и мы бы вместе постарались убедить депутатов. Хотя, как теперь вижу, шансов не было никаких.

Я вызвал всех троих для личного разговора в зимний сад Кремлёвского дворца.

…Вначале, конечно, поговорил с Гайдаром. Он вошёл ко мне со своей обычной мягкой улыбкой. Наверное, уже все понял, предвидел моё решение. Хотя, конечно, был очень расстроен. Разговор был не простой, но, мне показалось, он понял, почему я решил поступить так, а не иначе. Сейчас съезд не избрал бы Гайдара ни при каких обстоятельствах. Значит, оставалась одна возможность сохранить Гайдара — назначить его до следующего съезда исполняющим обязанности премьер-министра. Но при этом ни мне, ни ему парламент не дал бы работать. Любые действия Гайдара будут блокированы, реформа может зайти в тупик. На это я не мог пойти.

На мой вопрос о Черномырдине он отреагировал мгновенно — значит, и к этому был готов. То есть точно просчитал весь разговор заранее. Гайдар сказал: Черномырдин будет поддерживать реформы. И сложившуюся команду он не разгонит. Правда, в этих словах прозвучала горечь…

Гайдар попрощался и ушёл давать интервью прессе.

Потом был трудный разговор со Скоковым.

Юрий Владимирович понимал ситуацию так: раз он набрал больше всего голосов, то и прав стать премьером у него больше всех. Я ему сказал: учитывая наши давнишние отношения, говорю совершенно откровенно, поймите меня, сейчас никак нельзя. Вашу фамилию связывают с военно-промышленным комплексом. Короче говоря, я не могу. Внешне спокойно он это воспринял. «Ваше право», — говорит.

И все-таки лицо выдаёт человека. Юрий Владимирович в глубине души был страшно обижен. На него тяжело было смотреть. Это слишком честолюбивый человек для такого разговора.

И, наконец, Черномырдин.

Он ни минуты не колебался…

Ближний круг: Черномырдин

Я знаю, что реакция Запада на выдвижение Черномырдина была достаточно прохладной. Впрочем, как и в нашей прессе. Называли его типичным партработником. Хотя он не просто партработник, он хозяйственник, изъездивший, исколесивший Сибирь и Урал. Человек, который знает почём фунт лиха. И не с точки зрения райкома-обкома. Мне приходилось видеть Черномырдина по колено в грязи, в болотных сапогах — в командировках, на угольных разрезах, на стройках — такая была у него работа, по-настоящему тяжёлая.

Внимание политиков Запада к тому, что происходило в России, было огромным. Хотя бы такая деталь. За несколько дней до начала седьмого съезда мне позвонил Буш. Он просил меня не отдавать без борьбы Гайдара и Козырева. Именно в Гайдаре западные правительства видели гаранта экономических реформ. Для меня это не было секретом.

Однако одно дело — оценивать ситуацию оттуда, со стороны. Другое дело — находиться здесь. Шансов пройти через съезд у Гайдара не было.

В этой ситуации я остановил свой выбор на Викторе Степановиче Черномырдине.

Вроде бы это снова компромиссная фигура. Снова выдвижение кандидатуры, устраивающей всех. Обусловленное, прямо скажем, печальной необходимостью.

Мы уже много раз видели, что из этого не получается ничего хорошего.

Но в этот раз, как я считаю, судьба была благосклонна к России. В этот раз плохие ожидания не сбылись. Почему?

Во-первых, Черномырдин успел поработать в правительстве Гайдара. Он оценил масштаб происходящего. Он понял логику действий не со стороны, а изнутри. Он присмотрелся к людям и поэтому смог обеспечить максимально мягкую кадровую смену одного состава правительства другим.

Во-вторых, это не был случайный номенклатурный взлёт. Внезапное возвышение, как в случае с Руцким или Хасбулатовым. К этому моменту человек упорно шёл всю жизнь. И он твёрдо знает, что в его работе ошибки быть не должно. Что он отвечает за каждый свой шаг.

И в-третьих. Реформа Гайдара обеспечила макроэкономический сдвиг. А именно: разрушение старой экономики. Дико болезненный, без хирургического блеска, а напротив — с каким-то ржавым скрежетом, когда с мясом выдираются куски отработавших деталей, механизмов — но слом произошёл. Наверное, по-другому было просто нельзя. Кроме сталинской промышленности, сталинской экономики, адаптированной под сегодняшний день, практически не существовало никакой другой. А она генетически

диктовала именно такой слом — через колено. Как она создавалась, так и была разрушена.

Но Гайдар не до конца понимал, что такое производство. И в частности — что такое металлургия, нефтегазовый комплекс, оборонка, лёгкая промышленность. Все его знания об этих отраслях носили главным образом теоретический характер. И в принципе такой дисбаланс был довольно опасен.

Черномырдин знает производство. Но если он «поплывёт» в макроэкономической ситуации, если упустит стратегию — это ещё опаснее. Это опаснее во сто крат. Причём перед Черномырдиным стоит сложнейшая задача: не просто держать прежние приоритеты, а выполнить то, что не успел и не смог сделать Гайдар, —

стабилизационную программу.

…Человеческие качества Виктора Степановича проявились так, как я и ожидал: он оказался по-настоящему надёжен. Он не подвёл ни в одной критической, острой ситуации. Мне импонируют его немногословие и сдержанность. Мужской характер. Мне интересно с ним работать.

То, что именно этот человек возглавил правительство России в столь сложный и ответственный для страны момент, я считаю большой удачей.

В период между седьмым и восьмым съездами я сделал ряд тактических шагов — например, вывел из состава правительства нескольких людей, чьи имена вызывали раздражение и неприятие самых разных политических сил в обществе. Это были Полторанин, Бурбулис.

…С Полтораниным мы часто обсуждали идею о создании федерального информационно-аналитического центра. Полторанин горячо отстаивал эту идею и был готов сам её реализовывать.

Однако в глазах общественности это выглядело как его отставка с поста министра печати и информации. Вскоре я подписал указ о создании центра. К сожалению, долго эта структура, созданная по предложению Михаила Никифоровича, не прожила.

С Бурбулисом тоже все было ясно. Образовался вакуум и в наших личных отношениях, и в работе. Я предложил ему сделать паузу в государственной карьере. Подумать и осмотреться.

Сложнее было с Егором Яковлевым. Он позднее объяснил свою отставку как месть за независимость, за самостоятельность, за то, что он — не «человек стаи».

Своим возвышением Яковлев был обязан прежде всего перестройке. Горбачевское время вынесло его, как и многих других в тот момент, например, бывшего редактора «Огонька» Виталия Коротича, историка Юрия Афанасьева, юриста Анатолия Собчака, экономиста Гавриила Попова, на вершину общественной популярности. Егор Яковлев возглавлял еженедельник «Московские новости», а после путча по договорённости со мной Горбачёв назначил его руководить телевидением «Останкино». Горбачёв в декабре 91-го ушёл, Яковлев остался на посту главы Центрального телевидения. Меня это вполне устраивало. Я готов был работать с независимым, сильным, талантливым человеком, тем более на таком посту.

Первый вариант указа по Яковлеву я подписал с тяжёлой формулировкой: за развал работы и ошибки в политике освещения того-то и того-то… Как в старые добрые времена. Меня действительно возмутило, что из-за одной передачи на президента России волком бросается глава Осетии Галазов. Это произошло на заседании Совета федерации, руководители других республик хором поддержали его. А сколько сил мы тратим на то, чтобы установить с кавказскими автономиями добрые деловые контакты!.. Потом формулировку пришлось менять, конечно, получилось не очень красиво, но вдруг я понял, что указ отменять не буду — решение незаметно во мне созрело, хотя никаких внешних размолвок с Яковлевым не было.

Видимо, главным образом здесь сказался тот шок от летнего штурма «Останкина» 12 июня 1992 года, который я испытал. Я понял, что «Останкино» — это почти как «ядерная кнопка», раз вокруг телебашни идёт такой грандиозный спектакль. И что рядом с этой «кнопкой» надо поставить не нервного мыслителя, а человека иного склада.

Конечно, меня за этот шаг много ругали, хотя, если честно, после отставки Яковлева на первой программе ТВ мало что изменилось. Те же сериалы. Та же политика. И та же реклама.

Единственное, за что себя ругаю, что не нашёл времени, а главное, сил, чтобы встретиться с Егором Яковлевым и нормально, по-человечески с ним поговорить. У меня к нему лично остались самые добрые чувства.

В принципе восьмой съезд был мне навязан Хасбулатовым и Зорькиным. Я его не планировал, как говорится, «не заказывал». Было ощущение какой-то тянущейся резины.

Но второй раунд есть второй раунд. Надо драться за свои поправки, за своих министров, за дополнительные полномочия, за референдум… Надо принимать решения.

И я вновь начал встречаться с депутатами, с фракциями, с политическими движениями. Очень холодной была встреча с «Гражданским союзом». Чувствовалось, что они уже сейчас готовы говорить с позиции силы, их сдерживает только фактор времени — немного рано. Осталось противное ощущение, словно стою перед ними, как школьник, и отчитываюсь в каких-то прегрешениях.

Совсем другой получился диалог с блоком демократических партий. Даже самую острую критику здесь я слушал как-то легко, спокойно. Для меня все-таки очень важна интонация. Пусть критикуют, но делают это достойно. Видят в тебе не функцию, а человека.

Предложения демократов были самые суровые: разогнать советы по всей России, не дожидаясь съезда, ввести президентское правление. Ну, это, конечно, не та постановка вопроса. Пока ещё государство достаточно сильное, чтобы пресечь антиконституционные действия, злобную активность боевиков, красный терроризм. Проблема в другом. Съезд завёл нас в тупик. Как конституционно выбраться из этой патовой ситуации?

Состоялась и общая встреча с депутатами — здесь не было злобного тона, хамства, агрессии. Те, кто пришли, разговаривали довольно спокойно.

Почему же именно на восьмом съезде депутаты окончательно определились в своём выборе и решили до конца идти с Хасбулатовым? В чем тут дело?

В моей неудачной речи? В том, что развернувшаяся в прессе антисъездовская кампания показалась им инспирированной и вызвала реакцию противодействия? В том, что Хасбулатов сумел путём интриг сгруппировать какие-то силы?

Да, есть и то, и другое, и третье.

Но есть и четвёртое. Вернёмся на седьмой, предыдущий съезд.

Все знают, помнят по мальчишеским дракам, как действует прямой взгляд в глаза, заложенные в карманы руки, спокойный разворот плеча. Как действует демонстрация скрытой силы. Но, вырастая, часто забываем другую важную деталь из этики дворовых отношений, вполне актуальную и во взрослой жизни.

Слишком часто применять силовые приёмы в политике — вещь очень опасная. Они девальвируются. И тут легко свою силу обратить в слабость. Тем более это относится к такому шагу, как уйти, хлопнув дверью. Например, со съезда, где сделать это порой хочется буквально каждую следующую минуту. Ей-богу, бывает невыносимо.

Я рассказал, как поступил на шестом съезде Гайдар. Это был абсолютно точный и неожиданный ход — получилось, что съезд в одну минуту лишил целую страну правительства, причём в полном составе. Депутаты сами себя посадили в лужу.

…На седьмом съезде народных депутатов меня вынудили уйти из зала. Просто заставили. А это уже совсем другой поворот.

По второму и седьмому пункту резолюции — о референдуме и предоставлении дополнительных полномочий президенту — съезд громадным большинством проголосовал «против». Здесь солидарность была почти полная.

Все, над чем я бился, все усилия, все попытки, пошло прахом. Мирно договориться не удалось.

В такой ситуации уходить сложно. Получается, что тебя, по сути дела, выгнали.

Тут надо бы досидеть до конца, а потом спокойно встать и уйти — как будто ничего особенного не произошло, проголосовали и проголосовали. А действовать уже потом. Когда на тебя в упор или украдкой смотрят ухмыляющиеся, уверенные в полной своей безнаказанности депутаты — сложно точно и адекватно реагировать. Вы не представляете, какая это тяжесть.

…Однако мне в такой ситуации становится в первый момент легче. Мобилизуется нервная система, начинаю даже как-то легче дышать.

Видно, я по природе своей плохо приспособлен к терпеливому ожиданию, к хитрой, скрытой борьбе. Как только ситуация обнажается с полной ясностью — я уже другой человек. Это и хорошо, и плохо, наверное.

Но в тот момент, на седьмом съезде, я принял неверное решение.

Так неожиданно и резко идя на конфронтацию, я не должен был уходить из зала. Мне и в голову не пришло, какими будут последствия этого шага.

А всех присутствовавших охватил ужас: что же дальше? Что же будет сейчас? Импичмент? Немедленное отстранение?

Мне почему-то казалось, что съезд сразу расколется на две части. И это будет наглядным уроком.

Но, видимо, в моем уходе была какая-то торопливость. Я не дал своим сторонникам времени, чтобы осмыслить происходящее и прореагировать. И часть из них осталась сидеть в зале.

Сильный я человек или слабый?

В острых ситуациях, как правило, сильный. В обычных — бываю вялым, конечно. Бываю и вообще непохожим на того Ельцина, которого привыкли видеть.

То есть я могу сорваться, как-то глупо, по-детски… Это, конечно, слабость.

Где-то я прочитал про себя, что слабость Ельцина в том, что он сам себе создаёт препятствия, которые потом с огромным трудом, героически преодолевает.

Но это не так. Препятствия меня находили сами. Всегда. Я их не искал…

Худой мир

После восьмого съезда, я стоял перед серьёзным выбором.

Либо президент превращается в номинальную фигуру и вся власть в стране переходит к парламенту. Либо я должен предпринять какие-то шаги, которые бы разрушили создавшийся дисбаланс.

Группа юристов во главе с Алексеевым в рамках президентского совета подготовила для меня юридический анализ возникшей политической ситуации. В международной практике такой патовый расклад сил случался не раз, прецеденты выхода из кризиса существовали, не зря ещё Горбачёв говорил о президентском правлении. Президент или временно ограничивает права парламента, или распускает его, и Конституция вновь начинает действовать в полном объёме уже после новых выборов.

…Обращение к народу готовил узкий круг моих помощников. Я хочу подчеркнуть — именно помощников, то есть людей, доводивших идею до уровня готового текста. Все кардинальные решения я принимал самостоятельно.

Мне помогали спичрайтеры Людмила Пихоя и Александр Ильин, мой первый помощник Виктор Илюшин, Сергей Шахрай и член президентского совета Юрий Батурин.

Визы Шахрая и Батурина стояли на указе. Я набросал тезисы выступления для телевизионного обращения. На 12 часов дня была назначена запись выступления, в 21 час — эфир.

Перед этим я разговаривал с Руцким. Мне надо было выяснить его позицию, и я спросил напрямую: как он отнесётся к решительным, жёстким действиям президента? Руцкой твёрдо сказал: давно пора.

Что касается секретаря Совета безопасности Юрия Скокова, то он сам в личных беседах не раз и не два поднимал эту тему, указывал на имеющиеся у него агентурные данные, что, мол, заговор против президента вполне вероятен, ждать нельзя, надо разгонять парламент…

И вот, когда я подписал указ, возникла некая пауза.

Указы выпускает Илюшин. Он настойчиво предлагал мне перед выпуском указа в свет поставить на документе визы Руцкого и Скокова. Я спросил: почему? Он ответил: здесь не должно быть осечек, предстоят ответственные мероприятия, нельзя допускать хаоса, когда одни говорят одно, а другие — другое. Две такие фигуры в президентской команде должны не только на словах поддержать указ, кардинально меняющий соотношение сил в стране. Без их виз выпускать указ нельзя.

Я ясно видел, что Илюшин находится в сильнейшем нервном возбуждении. Он не мог скрыть волнения.

Разговаривать с человеком в таком состоянии сложно. У меня его обеспокоенность вызывала чувство протеста. Но я сделал над собой усилие и постарался вникнуть в его, как всегда, чёткую и ясную логику. Да, Илюшин прав, есть смысл в визах Руцкого и Скокова.

Илюшин взял экземпляр указа и отправил его Скокову.

Филатов, новый глава администрации, пошёл к Руцкому.

Это было после обеда.

Вскоре мне доложили, что и Руцкой, и Скоков указ подписывать отказываются. Между тем приближалась трансляция телевизионного обращения. Надо было что-то делать. Или снимать трансляцию, или вызывать к себе Руцкого и Скокова и пытаться их уговорить, или…

Прямо из машины я по телефону связался с Зорькиным. Он уже был в курсе. Думаю, что и текст документа лежал перед ним. Но отвечал он уклончиво, что да, Борис Николаевич, надо всесторонне взвесить этот шаг, какие могут быть последствия, должна быть проведена конституционная экспертиза.

Шахрай поехал к Руцкому. Тот сделал в тексте указа около десяти поправок. Когда стали разбираться с его замечаниями, в конце концов выяснилось, что документ он подписывать не собирается ни при каких обстоятельствах.

Скоков также отказался визировать указ. Аргумент — страна к такому шагу не готова.

…Кто-то из них снял копию с документа, с визами на обратной стороне, и уже на следующий день в Конституционный суд для дачи показаний вызвали Батурина.

Эти детали в поведении Зорькина, честно говоря, меня поразили больше всего: он бросился в расследование происхождения указа как матёрый прокурор; и крайне неприятно, когда председатель Конституционного суда, мягко говоря, обманывает: вечером по телевидению он сказал, что президент с ним не говорил, что об указе он узнал из моего телеобращения.

И тут, может быть, впервые в жизни я так резко затормозил уже принятое решение. Нет, не заколебался. А именно сделал паузу. Можно сказать и так: остановился.

Реакция на указ меня насторожила. В нем не содержалось и намёка на какие-либо резкие действия по отношению к депутатам. Не было призыва к роспуску съезда. Не вводилось даже в каком-то смягчённом виде чрезвычайное положение.

«Особое положение», упоминавшееся в тексте, определяло чисто юридическую, процессуальную сторону дела: я объявил запрет на те решения парламента и съезда, которые ограничивают полномочия президента России.

Около половины двенадцатого ночи по ТВ состоялось совместное выступление Руцкого, Воронина и Зорькина. Стало ясно, что они объявляют президенту войну. Из их пространных речей вполне ясно вырисовывалась тактика ближайших действий: созыв съезда, объявление президента вне закона. Власть переходит к Руцкому.

Это был ещё один сильнейший стресс, хотя морально я был готов к такому противодействию. Но главное предстояло пережить позднее.

…Борьба есть борьба. Я понял, что указ помог мне вскрыть линию политического противостояния. Позиции обнажились в полной мере. Руцкой и Зорькин под видом защиты законности пошли в атаку. И цель их была банальна — захват власти.

Практически подписанный указ был приостановлен, над ним снова началась работа. Слова об особом положении мы убрали.

В ночные часы

Мама умерла в половине одиннадцатого утра. А сообщили мне об этом только вечером. Утром я проходил мимо её комнаты раза три, то за документами, то позвонить… И в последний раз дежурный охранник видел, как она вышла из своей комнаты, что-то сказала мне вслед, но я не заметил, прошёл.

Это было в воскресенье.

Накануне вечером 20 марта она сидела, смотрела телевизор вместе со всей семьёй. Смотрела моё заявление о введении особого положения. Подошла, поцеловала и сказала: «Молодец, Боря». И ушла к себе.

В воскресенье открылась чрезвычайная сессия Верховного Совета, на площадях Москвы состоялись митинги «ДемРоссии» и коммунистов. Я занимался всеми этими делами, готовил дальнейшие шаги, получал информацию с сессии, постоянно звонил силовикам, Черномырдину…

В середине дня мне в первый раз сообщили, что маме плохо, я сказал: «Что же вы медлите? Надо везти в больницу». Мне ответили: врачи занимаются, вызвали «скорую». Я немного успокоился.

Прилёг, потому что был уже на пределе, ночь прошла без сна. Да и перед этим накопилось… Мама меня очень беспокоила, я несколько раз спрашивал, как она, но мне не сообщали, говорили: она в больнице. Надо же, и я не почувствовал, что это все, конец. Все мысли были заняты этим проклятым съездом.

Вечером ко мне приехали члены правительства, человек семь, и все уже знали. Не знал один я. Вот такие собрали большие силы. Видно, очень боялись моей реакции…

Помню, что я попросил всех выйти и лёг.

Все, мамы больше нет.

Почему именно в этот день? Какой-то знак, что ли? Её уход был как благословение, как жертва. Будто она сказала сыну: все, больше я ничем тебе на этом свете помочь не смогу…

Она умерла тихо, безболезненно, во сне, не меняя позы. Так врачи мне сказали.

Похороны состоялись во вторник. Не сверхпышные, не сверхскромные. Христианские похороны.

Было отпевание. Маму похоронили на Кунцевском кладбище в Москве.

Мне не понравились разные спекуляции в прессе вокруг появления на похоронах Руцкого и Зорькина. Конечно, мне их вид был неприятен в этот момент. Но никаких уколов, никаких заявлений не было, никаких бумаг никто не передавал. Люди пришли — и не надо об этом никаких слов.

А на съезде никакой реакции не последовало. Ни официальной, ни неофициальной.

Но в принципе я и не хотел, чтобы съезд касался этого вопроса.

Ещё 9 марта я подписал распоряжение приступить к плановым ремонтным работам Большого Кремлёвского дворца съездов. Там уже разобрали столы, все красили, раздрапировали бюст Ленина, стояли леса.

Честно говоря, моральных сил смотреть на этого монументального Ленина уже не было. Порой просто хотелось спросить себя: где я? В какое время все это происходит? Что за бред? Но раздавались и такие голоса: пусть Ленин остаётся, весь народ смотрит съезд по телевизору, и депутаты этим просто разоблачают себя… Все видят, кто собрался.

Ремонт был очень удобным поводом, чтобы отказать им в возможности собраться в БКД.

Но на это мы не пошли — какая разница, где они будут заседать? Пришлось срочно сворачивать строительные работы и готовить зал к заседанию.

…Наши эксперты ещё и ещё раз просчитывали на компьютере варианты, причём с помощью разных методик. Получалось: голосов для импичмента все-таки не должно хватить, будет 618 голосов плюс-минус один… Так и получилось. Но тогда во всю эту умную математику как-то слабо верилось. Все-таки запах чужой крови распаляет. Я вспоминал, как на восьмом съезде вдруг повысился до визгливой ноты голос Хасбулатова, когда он кричал что-то Черномырдину: вы, Виктор Степанович, мы знаем, Виктор Степанович…

Это было настолько неожиданно. Я так привык к его тихому голосу. У Хасбулатова ничего не бывает случайно. И в тот момент он сделал над собой усилие, включая у расслабившихся депутатов коллективный рефлекс: вперёд, фас, ату его!..

…И все-таки — если импичмент?

Импичмент

Чем, собственно, страшно это слово?

…Ведь это решение не имело бы никакой силы. Всенародно избранный президент не может быть отстранён от власти съездом, тем более таким съездом — давно потерявшим народное доверие. Но, впрочем, не субъективный фактор тут важен, важна суть проблемы — съезд не может отстранить президента, потому что не он его выбирал.

И это понятно любому школьнику.

Но слово произнесено. А для нашего народа именно слово имеет мистическое значение. Такая у нас, у русских, психология. Не импичмента я боялся, а именно простого русского глагола — «сняли». Скинули. Или ещё как-нибудь похлеще.

Ведь в истории порой действуют какие-то необъяснимые факторы. И к этому нужно относиться очень осторожно. Скинули, значит, власти нет, все разрешено. Где-то давно копилась энергия противостояния, агрессия, анархическая или террористическая идея, жаждущая воплощения. Где-то что-то произошло — и дальнейший сценарий известен. В ход обязаны вступить силовые структуры. Ради спасения порядка они

отменяют законы. На время. Но на какое?

…Но что делать, если все-таки отстранение от власти произойдёт? Я не боялся этого варианта. Я был готов и к нему. В случае принятия парламентом такого решения я видел один путь — обращение к народу. Люди бы меня не подвели, в этом я абсолютно уверен.

В момент, когда шёл подсчёт голосов, я находился в Кремле.

И я считаю принципиально важным, что депутаты в момент голосования тоже находились в Кремле.

Конечно, не помпезная обстановка Кремлёвского Дворца на них повлияла, но есть все-таки какая-то магия места, воздуха истории… Подсознательно включаются у человека защитные механизмы. Механизмы генетической памяти — ведь это Кремль, это Россия, это моя страна.

Эти-то механизмы и подавили агрессивный импульс, на который рассчитывали мои противники.

…После объявления результатов голосования по импичменту я вышел к импровизированному митингу на Васильевском спуске. Собор Василия Блаженного. Прохладно. Но дышится легко в этом влажном воздухе, наполненном прожекторами и криками. Много-много людей, целое людское море на Васильевском спуске.

Вроде бы чего праздновать — мы же не победили? Мы просто не проиграли этот ход, эту партию.

Но я-то знаю: теперь все будет в порядке. На очередном — каком по счёту? — витке борьбы правильно сработала моя жизненная тактика: играть на победу. Играть только на победу. Не бояться, не отворачиваться, не прятаться.

Поэтому я произношу в микрофон это слово: по-бе-да. И мне не стыдно.

Перечитываю эти страницы. Да, мне не стыдно. Да, это была победа.

…Но, с другой стороны, это было и поражение.

В глобальном, стратегическом плане вся эта «чёрная полоса» от седьмого съезда до референдума была проиграна нами — именно потому, что мы дали втянуть себя в этот обмен ударами, в это противостояние. В эту борьбу с пирровыми победами и липовыми поражениями. Говоря «мы», я имею в виду всю команду президента.

Да, затеял борьбу не я. А те, кто решил испытать президентскую власть на прочность. Но пострадало-то общество! Обществу, народу все равно, кто «первый начал».

Я это понимал. И стремился как можно быстрее закончить, завершить эту глупую борьбу, это смертельно опасное для демократии кулачное выяснение отношений. Не прошли поправки — предложил нового премьера. Не подошёл и новый премьер — поставил вопрос о референдуме. Однако и саму идею референдума, казавшуюся мне бесспорной, съезд отверг. Пошёл на неё только после провалившегося импичмента.

Все мои усилия, вся бешеная энергия этих месяцев были брошены на то, чтобы выдержать, не поддаться искушению решить проблему силовым путём, остаться в рамках закона и порядка.

Почти подойдя к решению о необходимости ограничить съезд в правах волевым путём, я вновь отступил. Уповая на мирный, честный, справедливый итог борьбы — после референдума.

Но я ошибся. Ведь наше расхождение было не тактическим. И, думаю, даже не политическим.

С помощью демократического инструмента — съезда — шла элементарная борьба на уничтожение. Но понял я это слишком поздно.

«Да. Да. Нет. Да»

Почти первые же публичные слова Хасбулатова после подведения предварительных итогов референдума были о «полторанинско-геббельсовской» пропаганде.

Вообще сравнить человека с Геббельсом — в порядочном обществе оскорбление. Но это очередной «художественный» образ спикера.

Для проведения пропагандистской кампании нужно не просто грубое давление, натиск. Это порой вызывает у населения реакцию отторжения.

Нужна идея, продуманная концепция такой кампании. И мне кажется, мы такую идею нашли. Мы выиграли у наших оппонентов именно в честности и открытости своих пропагандистских идей, своей позиции.

Парламент сам сформулировал все четыре вопроса референдума. Мы играли на их поле и по их правилам. Я сказал, если вы помните, так: отвечайте четыре раза «Да»!..

Всегда в нашей стране любили говорить «нет». Нет войне, нет империализму, весь мир насилья мы разрушим…

Людям надоело вникать во все эти сложные пропагандистские формулы — и надоело не сейчас, а лет пятьдесят тому назад. Надо сказать «да». «Да» — нормальной жизни, без передряг, без этих изматывающих съездов, без вечной политической грызни… Надо сказать «да» президенту.

Вот это утверждение в противовес все и вся отрицающему парламенту было, как мне кажется, удачей.

И второе.

Поддержка знаменитых людей.

Очень много было критики в адрес Эльдара Рязанова и его телепередачи о моей семье — мол, это уже неприлично, подлизывается, угождает.

Если уж говорить откровенно — Рязанов не менее популярен в народе, чем Ельцин. Он разговаривал со мной с присущим ему тактом и уважением, но разговор изначально шёл на равных. Вот о чем все забыли.

И то же самое я могу сказать о многих других деятелях культуры России: Астафьеве, Ефремове, Захарове, Ульянове, Табакове, Хазанове, Мордюковой и так далее, которые в те дни перед референдумом активно поддерживали позицию президента. Никакого «социального заказа» в их интонации я ни разу не почувствовал. Именно потому, что это люди такого ранга, такого полёта, которые могут себе позволить говорить все, что думают, — о президенте в том числе.

Не верите — загляните в прессу тех дней.

И в «Московских новостях», и в «Столице», и в «Огоньке», и в «Литературке» — шёл очень острый спор все эти недели. Спор об отношении к Ельцину как к политической фигуре. Например, многие писатели-эмигранты: Максимов, Зиновьев — были резко против меня. Они не верят в российскую демократию. А разве мало они напечатали статей, дали интервью? И это только крупица той критики, которая обрушилась на меня перед референдумом.

Главной неожиданностью был ответ на второй вопрос.

Чуть больше половины — но все-таки больше — людей, принявших участие в голосовании, а это был очень приличный процент работоспособного населения, ответили «да» экономическим реформам, свободным ценам, приватизации. Этого мои противники не ожидали.

Единственный козырь, на который они рассчитывали: население голосует за Ельцина ради сохранения гражданского мира, но не признает его экономической политики, — этот единственный козырь оказался битым.

В первые дни после референдума в стане оппозиции царила полная растерянность. Ничего, кроме слова «пропаганда», из уст моих противников прессе вытащить не удалось. Или просто наглое передёргивание: две трети, да ещё оттуда половина — это меньшинство. Таким образом, большинство — против Ельцина! Удивительная логика. Как будто эти люди разговаривали с каждым, кто не пришёл на избирательный участок. А сколько среди них было тех, кто просто решил поехать на дачу? А сколько людей, которые пока просто не определились в своём мнении?

И все-таки, что стоит за результатами голосования по вопросу о реформах?

По сути дела, это были вторые президентские выборы. Через два года после первых. Обычно в этот момент начинается кризис доверия к избранному главе государства или избранной партии.

Люди ждут от политиков гораздо большего, чем они могут дать, — немедленных улучшений в своей собственной жизни! А иначе — зачем я голосовал? Но изменения происходят не сразу — постепенно.

А что же ждать от избирателей у нас, в России? Где столько лет кормили обещанием несбыточных реформ, «перестройкой», которая все «буксовала и буксовала» в разных областях жизни? А ещё раньше людям просто нагло врали каждый день с телеэкрана, что благосостояние неуклонно повышается, — и это при страшном потребительском дефиците!

По идее, человека, который проводит такую болезненную реформу, с такими скачками цен, должны были «прокатить» с треском. На это и был расчёт — на усталость народа. Я видел весёленькие лозунги на заборах: «25 апреля прокатим Еля!»

…Но выяснилось, что люди голосуют не просто за Ельцина. Ельцин сам по себе, может быть, не так уж и важен. Люди голосуют за то, чтобы что-то происходило.

Я считаю это главным моральным уроком референдума.

Может, завтра народ передумает, выберет другую власть. Может быть. Но сегодня эта жажда конкретного действия — которое можно оспорить, в котором можно разочароваться, но все-таки действия — в народе не угасла и на второй год реформы.

Но ожидание не может быть бесконечным.

Где итоги голосования оказались самыми неутешительными?

Прежде всего — в сельских районах. Это понятно. Во-первых, крестьяне — люди по природе своей консервативные, долго привыкающие ко всякой новизне, и им эта реформа пока ни к чему. От неё одна головная боль.

Во-вторых, в ряде областей, где были свои региональные претензии к руководству: или глава администрации ведёт себя нагло, пригрел мафию, или обещал решить что-то и не продвинулся ни на шаг — это может быть закрытие атомной станции, вредного цеха, строительство новых сооружений.

И в-третьих, в тех регионах, где есть повод задуматься о будущем — в какой стране мы живём?

Вот, скажем, Татарстан или Башкирия. Политики этих республик очень хотели бы стать главами независимых государств.

Ну, а люди — хотели бы они жить в таком «независимом» государстве, где ни географически, ни культурно, ни экономически полной независимости быть не может, но где она будет официальной идеологией? Сомневаюсь.

Статус регионов России — в том числе традиционных национальных образований на Севере, на Волге, в Сибири и на Кавказе — пока неясен. Он должен проясниться в ходе работы над новой конституцией.

Вот и окончена эта, самая тяжёлая для меня глава. Впереди — эпилог всех этих событий. Такой горький. Большая моральная победа на референдуме оказалась девальвирована реками крови, смертью людей, страшной правдой гражданской войны.

Для чего, зачем? Почему наши парламентские баталии закончились залпами танков? Чья тут злая воля? Чей умысел?

Ведь носы порой друг другу разбивают и в парламентах других стран. Но никогда это не заканчивается вот так.

…Да, такая победа мне была не нужна. Но её все же пришлось добывать страшной ценой. Чтобы сохранить в обществе хотя бы основу для стабильности. Надежду на порядок. Пусть хрупкий, но — мир.

Это нужно было сделать для наших детей, для стариков, для всех наших близких. Чтобы не потекли ещё большие реки крови. Чтобы остановить безумие переворота.

Так я оцениваю свои действия в страшную ночь с третьего на четвёртое октября. И надеюсь, что так же расценивает их и большинство сограждан.

Теперь нам всем надо разбираться — что же произошло, как мы до этого дошли, что теперь делать.

Референдум так и остался несбыточной надеждой на подлинное гражданское согласие.

И все-таки — есть ли исторический смысл у этого неудавшегося этапа в истории русской демократии? Конечно, есть.

Кто у нас знал пять лет тому назад, что такое референдум? Что такое импичмент? Чем парламентская система отличается от президентской? Легитимная власть от нелегитимной?

Пожалуй, кроме юристов — никто. Теперь люди потихоньку начинают разбираться в этих конституционных тонкостях.

Да и само слово «конституция» было для нас понятием абстрактным. Вроде бы она была. А вроде бы и нет, настолько незаметной была её роль при брежневско-горбачевском обществе. Есть какое-то начальство, и слава Богу.

…Народ у нас по природе своей вроде бы законопослушный, спокойный, неторопливый. Как любят русские говорить — незлой. По крайней мере, до поры до времени… Но вот на чем же строилась эта законопослушность? На каких законах? Или просто на страхе? На тяжком страхе перед начальством?

Короче говоря, благодаря сегодняшним делам мы начинаем понимать устройство общества, основные его правила и законы, систему взаимоотношений государственных институтов.

Постепенно приходит и понимание своей роли во всем этом механизме. Механике жизни.

Россия. День за днём. 1993 год

Апрель

Совет представителей НПГ и Совет рабочих комитетов Кузбасса пришли к выводу, что в нынешней ситуации в стране полное выполнение их требований невозможно. Забастовку решено приостановить.

Указом президента Азербайджана с 3 апреля на всей территории республики введено чрезвычайное положение сроком на 60 дней — «в связи с расширяющейся агрессией Армении против Азербайджана».

10 военнослужащих группы российских погранвойск в Таджикистане захвачены неизвестными вооружёнными боевиками.

Центр экономической конъюнктуры при правительстве РФ сообщает, что индекс инфляции в марте составил 117, 4%. За весь первый квартал — 190%.

Советы являются главной основой демократии, а об их устранении говорить сегодня «было бы просто смешно», заявил 9 апреля Хасбулатов.

А.Руцкой не видит путей примирения с Президентом России в оставшееся до референдума время. Об этом он заявил на пресс-конференции лидеров «Гражданского союза», посвящённой предстоящему референдуму.

ВС РФ начал выпускать антипрезидентские листовки. Заказ на них подписанный «Общественный комитет „Реформы для народа“, поступил в издательство „Известия“ прямо из редакционно-издательского отдела ВС, который и оплачивал миллионные тиражи этих сверхсрочных изданий.

22 апреля пресс-служба ВС распространила сообщение о предстоящем в ночь с 25 на 26 апреля «государственном перевороте». МБ заявило, что «рассматривает подобную провокацию как продолжение непрекращающихся попыток втянуть силовые структуры в политическое противостояние и усугубить тем самым существующий в России кризис власти».

Президент Ельцин своим указом освободил Руцкого от обязанности заниматься проблемами сельского хозяйства.

26 апреля председатель Центральной избирательной комиссии В.Казаков сообщил последние данные об итогах голосования 25 апреля, которые, по его словам, могут лишь на доли процентов отличаться от окончательных. В списках было 107 миллионов граждан. Приняло участие в референдуме 64, 05%. За первый и второй вопросы проголосовали 58, 5% и 52, 88% от пришедших. За третий и четвёртый — 32, 64% и 41, 4%. Президент получил доверие.

На заседании Президиума ВС РФ 26 апреля Хасбулатов призвал не обольщаться итогами референдума, объяснив их исключительно воздействием «полторанинско-геббельсовской пропаганды».

Президент РФ представил главам республик, руководителям администрации краёв, областей и автономных образований РФ проект новой конституции.

Май

Столичная администрация выступила с заявлением, в котором говорится, что «первомайская провокация неокоммунистов, в результате которой десятки демонстрантов и сотни сотрудников милиции получили ранения, ставит организаторов этих массовых беспорядков перед лицом закона».

Московский омоновец Владимир Толокнеев, раненный во время первомайского столкновения на Ленинском проспекте, скончался 5 мая в больнице.

Русские покидают Чечню и Ингушетию. Со слов атамана Грозненского отдела Терского казачьего округа, ежедневно через границы Ингушетии и Северной Осетии эмигрируют около 50 русских семей.

14 мая состоялась встреча Ельцина и Шеварднадзе в Кремле. Её результатом было решение о прекращении огня в зоне грузино-абхазского конфликта с 20 мая.

19 мая под председательством Президента России Ельцина и премьер-министра Черномырдина состоялось заседание Межведомственной комиссии Совета безопасности РФ по борьбе с преступностью и коррупцией. Комиссия заслушала сообщение Черномырдина о событиях 1 мая. Расследование подтвердило наличие плана политической провокации. В акции против сил правопорядка участвовали заранее подготовленные боевики, к месту беспорядков на грузовиках доставлялись булыжники.

Пресс-служба президента распространила текст указа Президента РФ от 20 мая 1993 года «О созыве Конституционного совещания и завершении подготовки проекта Конституции РФ».

ВС отказался участвовать в работе Конституционного совещания, организуемого президентом 5 июня.

Лидеры Фронта национального спасения основали комитет защиты конституции и конституционного строя, который 3 июня будет проводить своё конституционное совещание.

Июнь

К 31 мая более двухсот кораблей Черноморского флота подняли на своих мачтах российский Андреевский флаг, не дожидаясь 1995 года — окончания переходного периода в судьбе ЧФ.

1 июня курс доллара составил 1050 рублей за 1 доллар.

«Как никогда, представительная власть пользуется сегодня поддержкой населения», — сказал Хасбулатов в Парламентском центре при открытии совещания представителей советов всех уровней.

Правительство России утвердило порядок купли-продажи земельных участков, предназначенных для ведения личного подсобного хозяйства.

ВС 152 голосами одобрил ходатайство в КС, в котором просит дать заключение о действиях президента, «принижающих конституционный статус вице-президента».

Инцидент, происшедший на первом пленарном заседании Конституционного совещания 5 июня, в результате которого от 50 до 120 (по разным источникам) сторонников Хасбулатова покинули форум, не изменил его регламент. Совещание продолжило работу.

Руководство телерадиокомпании «Останкино» высказалось категорически против сепаратных переговоров с группой представителей прокоммунистических организаций во главе с Анпиловым, которые требуют предоставления им ежедневно времени в эфире.

17 июня участники Конституционного совещания приняли заявление о проекте новой Конституции РФ.

Президент России подписал указ, согласно которому с 1 июля будут отпущены цены на уголь, а угледобывающей отрасли предоставлен ряд внешнеэкономических льгот.

В Таджикистане запрещена деятельность оппозиционных партий. Решение об этом приняла Судебная коллегия Верховного суда республики.

«Поднять с 1 июля на всех кораблях и судах Черноморского флота исторический Андреевский флаг» — с таким призывом к морякам обратилось офицерское собрание штаба ЧФ.

Июль

Большинством голосов депутаты Свердловского облсовета приняли решение образовать на территории области Уральскую республику.

Парламент Украины принял документ, в котором провозглашается право республики на «обладание ядерным оружием бывшего СССР, расположенным на его территории».

В ВС начался сбор подписей за созыв нового внеочередного съезда народных депутатов.

Предполагаемая дата — 20 июля.

Возобновившийся 7 июля процесс по делу ГКЧП продолжался 30 минут и был отложен ещё на два месяца. Причина — болезнь Тизякова и адвоката Янаева.

Парламент дал согласие на возбуждение уголовного дела в отношении бывшего народного депутата РФ Шумейко. Основанием для возбуждения уголовного дела непосредственно против Шумейко стали материалы уже известного «дела о коррупции должностных лиц», начатого 22 июня 1993 года.

24 июля Центробанк объявил о решении изъять из обращения денежные купюры 1961 — 1992 годов.

На встрече с руководящим составом Министерства безопасности Президент России проинформировал об издании им указа об освобождении от должности министра безопасности РФ Баранникова за лично допущенные им нарушения этических норм, а также серьёзные недостатки в работе, в том числе по руководству пограничными войсками.

Военкоматы Москвы приступили к набору добровольцев на службу по контракту в 201-ю мотострелковую дивизию, расположенную в Таджикистане.

Состоялась передача российским властям бывшего заместителя командира рижского ОМОНа Парфёнова и пятерых других заключённых.