Многие историки, в частности Фюстель де Куланж, а до него русский исследователь Д. Л. Крюков, придавали большое значение обособленности плебеев от патрициев в области религии. Плебеи, по их мнению, как не принадлежавшие к римским родам, не принимали участия в гентильных культах, что и обусловило их отчужденное положение в римской общине. Однако в действительности о религиозной обособленности плебса речь может идти только в том смысле, что в стороне от гентильных культов оказывались лишь те плебеи, которые не были клиентами какого–либо римского рода.
Таких плебеев, видимо, было немало уже и в царскую эпоху, судя по тому, что вместе с упорядочением и увеличением числа городских триб в Риме стали распространяться и культы божеств, образовавших капитолийскую триаду, и культы локальные, отправлявшиеся жителями определенных городских участков, так же как некоторые гентильные культы стали еще в царское время приобретать общегосударственное значение. Гентильного происхождения могли быть такие впоследствии общераспространенные культы, как культ Марса, Сатурна, Опс и других древнеиталийских божеств. Культы, отправлявшиеся некоторыми древнейшими жреческими коллегиями, такими, как салии, луперки, арвальские братья и др., тоже могли иметь гентильное происхождение. [228]
Лица низших общественных состояний, поскольку они были связаны с родами, отнюдь не отстранялись от гентильных культов. Более того, по определенным причинам в отправлении некоторых из этих культов им предоставлялась первенствующая роль. Так, в частности, по сообщениям древних авторов и по данным эпиграфики, культ ларов находился в руках рабов и руководился виликом или магистром — главой рабской фамилии или коллегии. Объясняется это, вероятно, скорее всего тем, что лары как божества–прародители, связанные с определенным культовым местом, могли претендовать на внимание потомков наиболее древних обитателей данного места, как бы являвшихся прямыми потомками самих ларов. Таковыми на сельских территориях Рима и оказывались их древние и порабощенные обитатели. Поэтому, вероятно, в позднереспубликанское время культ фамильных ларов и был сосредоточен в руках вилика и его жены, а празднества, связанные с культом ларов и гениев места — Компиталии, учреждение и регламентация которых приписывается царю Сервию Туллию, с самого начала были одним из наиболее демократических празднеств. В их исполнении принимали участие рабы и близкие по своему положению к рабам мелкие земледельцы (а в Риме беднейшие горожане). Дионисий указывает при этом, что жреческие обязанности исполнялись рабами, а не свободными по той причине, что усердие первых было более приятно духам предков («героям»), в честь которых совершались эти празднества. Приверженность низших общественных элементов к культу ларов и, в частности, к празднованию Компиталий была настолько велика, что мы находим следы этого культа даже в чуждой [229] ему обстановке на о–ве Делосе, где на рубеже II и I вв. до н.э. италийские рабы и отпущенники, занимавшиеся торговыми операциями, составляли коллегию компиталиастов (κομπεταλιασταί), от которой сохранилось большое количество посвятительных надписей на греческом языке. Эта коллегия, видимо, вполне соответствовала тем коллегиям для празднования Компиталий (collegia compitalicia), которые в это же время, а, может быть, уже и значительно раньше существовали на римской почве.
Участие рабов и других чужеродных, но подчиненных роду людей (клиентов) в родовом культе и прежде всего в культе ларов, как сказано, должно в первую очередь объясняться тем, что в древнейшие времена рабы рекрутировались в ближайшем соседстве, на латинской же территории из числа вполне родственных в отношении языка и религии этнических элементов.
Римляне, захватывая территории и их население, стремились в силу сохранившейся и в более поздние времена практики к поддержанию аборигенных культов. Лары, как в свое время убедительно показал Г. Виссова, не были духами–блюстителями потомства, подобно пенатам или духам–прародителям вообще. Но они являлись духами предков–вождей, защитников и охранителей племени, рода и его территории. Поэтому средоточием культа ларов были прежде всего компитумы (lares compitales) — святилища, помещавшиеся на перекрестках дорог, т.е. в центре определенной территории (вика, пага, рода). И лишь позднее, вероятно, культ этот стал совершаться также у домашнего очага (lares familiares), т.е. опять–таки в центре выделившейся из рода большой семьи и принадлежавшей ей фамилии.
Одновременно вполне правомочно видеть в декларировании древними писателями преимущественного участия рабов в качестве ревнителей культа компитальных и [230] фамильных ларов одну из древнейших попыток идеологического воздействия на угнетенных в социальном отношении лиц посредством уравнения (или даже помещения в предпочтительное положение, как и во время празднования Сатурналий) их с владельцами на религиозной почве.
Празднование Компиталий, связанное, подобно Сатурналиям, с концом хозяйственного года, имеет с последними и другие общие черты. Во–первых, как то, так и другое празднество имело оргиастический характер, сопровождалось коллективным пиршеством на равных для свободных и для рабов началах и процессиями с песнями и танцами, во время которых служители компитальных коллегий, на чьем попечении лежала организация этих празднеств, несли культовые статуэтки ларов. Изображения подобных процессий, относящиеся к позднереспубликанскому или раннеимператорскому времени, сохранились на фрагментах мраморных вотивных рельефов из Латеранского музея в Риме и из Виллы Медичи, на которых изображены ministri, держащие в руках фигурки компитальных ларов. В Помпеях сохранились домашние ларарии со скульптурными и живописными изображениями фамильных ларов. Последние представлены в виде танцующих юношей с длинными волосами, ношение которых было свойственно людям зависимых состояний, и одетых в короткие перепоясанные туники. Изображения эти соответствовали облику и поведению участников шумных и веселых празднеств в честь ларов.
Так же как и Сатурналии, Компиталии знают и обычай принесения к алтарю и вывешивания на дверях домов человеческих изображений в виде кукол, изготовленных из шерсти (Fest., р. 121, 17). Некоторые из этих кукол составляли предмет ночных жертвоприношений, вследствие чего в этом обычае справедливо видели замещение обряда человеческих жертвоприношений, сохранившегося хотя бы формально в Сатурналиях, когда в конце празднества раба, изображавшего царя Сатурналий, разоблачали и [231] убивали. Хотя и считалось, что убийство это было лишь символическим, однако в начале IV в. н.э. в Дуросторуме (Силистрии), в Нижней Мезии, зафиксирован случай реального убийства царя Сатурналий; роль эту исполнял некий молодой христианин, по имени Дазий, которого праздновавшие легионеры убили, руководствуясь при этом, видимо, двумя ритуалами – христианской Пасхи и грекоримских Кроний–Сатурналий. Рудименты обряда человеческих жертвоприношений в римском культе связаны с религиозной церемонией «Аргеи» (т.е. «греки»), соответственно которой с pons Sublicius в Риме бросались в воду Тибра соломенные куклы, долженствовавшие замещать греческих мужчин и женщин, некогда, видимо, совершенно реально приносимых в жертву божеству.
Разумеется, все это могло лишь напоминать о реальных обычаях, относившихся к той же эпохе, что и ритуальные захоронения на форуме, о которых шла речь в первой главе. Там же указаны и этнографические параллели подобных обрядов, к которым можно еще присовокупить обычай, засвидетельствованный у американских тлинкитов, приносить в жертву рабов на прибрежных камнях, имевших священное значение и служивших местом совершения ритуальных действий.
Описанные культовые факты заставляют предположить участие рабов в почитании родовых божеств с начала патриархального рабства, когда посредством этих обрядов чужеродный пленник приобщался к жизни завладевшего им родового коллектива. Культ этот на той стадии, на которой [232] нам сообщают о нем Катон и Дионисий Галикарнасский претерпел уже весьма значительные трансформации, утратил многие архаические черты (в частности обряд человеческих жертвоприношений принял в нем чисто символическую форму) и приспособился к новым историческим условиям, выступая в качестве средства для поддержания социального равновесия и сглаживания остроты социальных противоречий. В этом смысле эволюция его продолжалась и далее, когда в эпоху Августа компитальные коллегии наряду с почитанием ларов приняли на себя также и отправление культа гения императора.
К позднереспубликанскому времени относится большое количество посвятительных надписей, исполненных магистрами и министрами различных религиозных коллегий из разных пунктов Италии (Рима, Минтурн, Капуи и др.), в составе которых находились рабы, вольноотпущенники, а также, видимо, и свободные (ingenui) лица, относящиеся, однако, по своему социальному положению скорее к рабам, чем к рабовладельцам. Обычно во главе таких коллегий (в качестве magistri) находятся свободные и вольноотпущенники, а министрами (т.е. прислужниками, младшими чинами) являются рабы. Но имеются коллегии, где рабы фигурируют и в качестве магистров наряду с вольноотпущенниками. Посвящения в упомянутых надписях относятся к различным божествам как официальным, служившим объектами государственного культа, так и к божествам неофициальным, пользующимся особенным почитанием среди рабов и низших слоев гражданства. Такими божествами были, помимо ларов, Сильван, Юпитер Либер, Кастор и Поллукс, Диана, Церера. Перечисленные божества неоднократно упоминаются в посвятительных надписях религиозных коллегий, имеющих в своем составе рабов и вольноотпущенников. Но в них же встречаются спорадически также и другие божества. Кроме того, известны божества (как, например, Сатурн), имена которых, связанные [233] с весьма демократическими празднествами и представлениями, встречаются на вотивах коллегий и отдельных лиц не столь часто, как, например, имя Сильвана, потому, вероятно, что Сатурн пользовался официальным культом в Риме. Вообще же следует сказать, что несмотря на определенное предпочтение со стороны рабов и других низших слоев древнеиталийского общества в отношении перечисленных выше божеств, которых иногда в новой литературе называют «рабскими», в действительности вряд ли может идти речь о каких–либо специфически «рабских» божествах или культах, поскольку рабы в Италии, в особенности, в более позднее время, отнюдь не представляли из себя устойчивого в этническом и культурном отношении элемента.
В качестве охранителей храмов (aeditui) и вспомогательного жреческого персонала (ministri) рабы засвидетельствованы эпиграфически при храмах весьма многих божеств. Можно, вероятно, считать, что они наличествовали при всех без исключения храмах. Находим мы их также и при жреческих коллегиях, таких, например, как коллегия Арвальских братьев, отправлявшая древнейший сельскохозяйственный культ, который состоял в ряде церемоний очистительного значения и был связан тесным образом с культом Цереры — древнейшего италийского божества явно демократического характера. Некоторые исследователи настаивают на том, что роль этих рабов–прислужников была чисто техническая и вспомогательная, так что строго говоря [234] они не должны бы считаться участниками культа. Этому, однако, противоречит упоминание рабских имен в вотивных надписях, являющихся результатом и протоколом ритуального акта, в определенном отношении к которому должны находиться и все упоминаемые в этих надписях лица. В греческой эпиграфике римского времени известны случаи, когда рабы, находившиеся на должностях помощников и исполнителей решений административных коллегий, упоминаются в вотивных надписях этих коллегий с такими подробностями, которые заставляют подозревать в них истинных составителей текста этих вотивов. Весьма возможно, что и роль храмовых служителей и служителей религиозных коллегий из числа рабов была обусловлена правилами культа и присутствие их в храме в числе обслуживающего персонала было не менее угодно богам, чем участие рабов в исполнении культа ларов. Древнейшими культами этого рода являлись культы Сатурна и Диоскуров, храмы которых начаты были строительством на [235] Палатине еще в царское время. Затруднения с продовольствием, в которые попал Рим в связи с поражением этрусков в войне с Кумами в 20–е годы VI в. до н.э. и с Латинскои войной 80–х годов V в., разорившей собственное земледелие Рима и затруднившей подвоз хлеба из Сицилии, не могли не отразиться на положении низших слоев населения. В прямой связи с этими затруднениями в качестве попытки снискания помощи соответствующих богов и в порядке истолкования Сивиллиных книг в Риме на Авентинском холме был учрежден культ Цереры, Либера и Либеры, храм которых стал одним из центров плебейской культурной и политической активности. Он служил архивом постановлений плебейских собраний (плебисцитов) и документов коллегии народных трибунов. Культ, совершавшийся в этом храме, был не только выражением упований официальных представителей римской общины в отношении сельскохозяйственного преуспевания, но и отражением идеологии беднейших слоев сельского населения, в частности рабов. Имя Цереры встречается неоднократно в числе божеств, которым совершали посвящения коллегии отпущенников и рабов в эпоху поздней республики.
Процедура отпуска раба на волю предусматривала определенные ритуальные действия, восходящие, вероятно, еще к тем временам, когда отпуск на волю, точнее, переход из состояния пленника–раба в состояние клиента или даже полноправного члена общины, был не столько правовым, сколько сакральным актом. Ритуальные действия связывались с культом богини Феронии (центром которого служил lucus Feroniae у горы Соракте близ Капены — Plin., NH, III, 51), засвидетельствованным, кроме того, в Риме (CIL, VI, 147), Таррацине (Verg. Aen., VII, 800), Амитерне (CIL, XI, 4180, 4321), в Пицене (CIL, XI, 5711 сл.) и в Умбрии (CIL, XI, 5686а, 6299). Святилище Феронии близ Капены служило с глубокой древности местом [236] ярмарок, на которые сходились представители всех окрестных племен (Liv., I, 30, 5). Слава богини Феронии среди вольноотпущенников (libertorum dea — Serv. ad Aen., VII. 799), может быть, первоначально возникла именно потому, что торговые операции совершались в древней Италии преимущественно лицами зависимых состояний. Нельзя не учесть и того, что богиня, как это явствует из обозначения ее у Сервия (loc. cit.) в качестве nympha Campaniae и из вотивов в ее честь, совершенных от имени несомненно рабской collegium aquatorum в Аквилее (CIL, V, 776, 8218, 8307 сл.), члены которой именовали себя также Feronienses, была италийским божеством вод и холмов, наподобие Кибелы, и сопоставлялась то с Юноной (CIL, V, 412), то с Персефоной (Dion. Hal., III, 32, 1).
О святилище Феронии близ Таррацины мы узнаем у Сервия (ad Aen., VIII, 564), что в нем имелся алтарь–седалище с надписью bene meriti servi sedeant, surgunt liberi (стих этот Альтхейм склонен датировать догракханским временем), на котором совершался обряд отпуска на волю, состоявший в острижении волос и надевании на голову бывшего раба pileus'а — головного убора, символизировавшего освобожденного человека. Упомянутый алтарь» седалище (sedile lapideum) по назначению своему связывается с алтарями в храмах–азилях, служивших прибежищем для рабов, искавших у божества защиты. Наименование святилища Феронии близ Капены iucus'ом говорит о том, что это было убежище точно такого же рода, как и другие храмовые азили на греческий образец.
С времен значительно более древних, чем культ Цереры на Авентинском холме, был популярен культ Дианы — также общеиталийского божества, засвидетельствованного с глубокой древности в Тифате, на границе Лация и Кампании (Диана Тифатина), и в Ариции, где находился центр союза латинских общин и где официальные жертвы были совершаемы латинским диктатором, т.е. выборным военным вождем всего латинского племени. Храм Дианы на Авентине обладал правом убежища и был связан, видимо, с тем убежищем inter duos lucos для всякого рода беглых и пришлых элементов, которое существовало в Риме в эпоху становления города и учреждение которого [237] традиция приписывает Ромулу. Культ Дианы в Лации и в Риме свидетельствует также и о том, что по крайней мере в архаическую эпоху в исполнении его самое непосредственное участие принимали рабы и, в частности, жрецом Арицийской Дианы являлся обязательно беглый раб, носивший при исполнении обязанностей жреца титул ритуального царя (rex nemorensis). Замещение его в этой должности могло быть произведено опять–таки лишь беглым рабом посредством единоборства и ритуального убийства своего предшественника.
Культ Дианы на Авентине связан, с другой стороны, с культом италийской (латинской) богини Эгерии, с которой Диана иногда и отождествлялась. Эгерия же, соответственно легенде, сохраненной у Дионисия Галикарнасского, была богиней покровительницей царя Нумы Помпилия, мыслящегося в качестве ее паредра и жреца, также как близкая ей по культовому значению Танаквиль была покровительницей Сервия Туллия — ее жреца, рожденного рабыней и убитого сменившим его на римском престоле царем Тарквинием Гордым. Легенда же о рабском происхождении Сервия Туллия (а также до известной степени и Ромула) имеет свою ближайшую параллель в легенде о происхождении мифического царя Пренесте Цекула, имя которого, подобно именам первых двух, также считалось божественным и включалось в число божеств Индигитаменты. [238] Изображения на стенах знаменитой могилы Франсуа в Вульчи, как мы уже знаем, частично связаны с легендой о Сервии Туллии (Мастарне), что свидетельствует о широком распространении этой легенды в Италии. Общеиталийское употребление соответствующей культовой практики с глубокой древности, видимо, и породило самоё легенду в ее римском, пренестинском и вульченском вариантах.
Все вышесказанное убеждает в том, что рабы были непременными участниками различных древнеиталийских культов. Если во многих случаях, как это показывают вотивы коллегий и отдельных лиц рабского происхождения, беднейшие и бесправные элементы стремились сами к участию в ряде культов и к почитанию определенных божеств, то в других случаях они были привлекаемы к культу своими владельцами и руководителями общинного культа с целью поддержания древнейших религиозных традиций.
Такого же рода явление наблюдаем мы в латинском Ларинуме, где при храме одного из наиболее широкопочитаемых общелатинских божеств плодородия и родоначалия — Марса (отождествлявшегося с другими божествами–прародителями, а в их числе и с древнейшими латинскими и римскими царями) находим коллегию «марциалов», которых Цицерон называет с древности учрежденными, публичными (т.е. муниципальными рабами) министрами Марса, или familia Марса. Он насчитывает их в довольно большом числе, сопоставляя их в этом отношении с сицилийскими иеродулами Афродиты Эрицины, которых именует «венериями». Возможно, что для сопоставления сицилийских иеродулов с мунициальными рабами Марса в Италии имелись и более глубокие основания, в том смысле, [239] что подобные рабские жреческие коллегии могли возникать не без влияния со стороны более древней практики культового храмового рабства в греческих центрах Сицилии. Нелишне также отметить, что связь коллегий рабов с Марсом тоже, вероятно, могла бы быть прочнее и шире, чем это прослеживается по наличествующим данным.
Что же касается самих этих культов, их объединяет то, что все они связаны с древнейшими солярными божествами плодородия и родоначалия и представляют собой религиозную традицию времен родового строя, окрасившуюся уже в эпоху становления классового общества в определенные социальные тона. Поклонение этим божествам вызывало воспоминания о родовом быте, когда не было неравенства, рабства, войн и других социальных несправедливостей. Картины этой древней жизни, представлявшейся столь спокойной и привольной по сравнению с невзгодами рабовладельческого быта, возникали при исполнении культовых церемоний, связанных с поклонением ларам, Диане, Церере, Сатурну и другим божествам–прародителям и подателям элементарных жизненных благ. Они оформлялись в соответствующие легенды, подчеркивающие именно эти стороны культа и придававшие ему известную социальную остроту и осмысленность. Так возникла легенда о «золотом веке» — древнем счастливом времени, когда человечество управлялось царями–богами плодородия и не знало никаких тягот. Возникновение ее относится к самой [240] начальной поре истории классового общества. Во всяком случае у Гесиода она предстает уже в достаточно законченном и философски осмысленном виде. Элементы же ее присутствуют в легендах и ритуальных текстах древневосточных религий, опять–таки в первую очередь, связанных с культами солярных божеств, таких, как Исида, Иштар, Кибела и др.
Принимая в лоно государственной религии соответствующие демократические культы, патрицианское государство всякий раз шло на известную уступку низшим слоям населения, открывая некоторую отдушину для выражения надежд на будущее, поскольку легенды о «золотом веке» содержали в себе пророческий элемент — предсказания о новом пришествии царя Сатурна с его блаженными общественными порядками. Празднества в честь ларов, Сатурна, Юпитера Либера имели одну общую черту — они восстанавливали на те дни, которые им отводились, древний общественный порядок: рабы и свободные пировали и забавлялись вместе на равных началах. Сатурналии, впрочем, предусматривали даже ритуал, соответственно которому рабы и господа во время празднества менялись местами: рабы сидели за столом, а господа им прислуживали. В Риме на время празднования Сатурналий избирался из числа рабов «царь Сатурналий», обладавший неограниченными правами и являвшийся как бы воплощением самого Сатурна.
Учреждение официального культа Сатурна в Риме на основании изучения Сивиллиных пророчеств следует рассматривать еще и как результат великогреческого влияния. Влияние это осуществлялось не только в отношении определенных социально–религиозных идей, но и по линии чисто ритуальной: жертвоприношения Сатурну производились с древнейших времен capite aperta, т.е. с открытым лицом, в соответствие греческим и в противоречие латинским обычаям. Но зато согласно латинскому обычаю сенаторы, участвовавшие в жертвоприношении Сатурну, совершали церемонию в тогах, которые они снимали по окончании официальной части празднества, когда приступали к пиршеству, как это было принято и на церемониях Арвальских [241] братьев. Ритуал Сатурналий усложнялся, к нему присоединился древний обычай дарения подарков и украшения ими деревьев, т.е. действия, связанные с обрядами празднества солнцеворота, вошедшие в христианский ритуал Рождества и сохранившиеся в нем до нашего времени. К концу республиканского периода празднование Сатурналий продолжалось целую неделю. В 217 г. до н.э. в связи с очередной демократизацией и эллинизацией культа, обусловленной трагическими событиями II Пунической войны, в обряд были введены лектистернии и публичные пиршества, видимо, на государственный счет.
Введение в Риме ряда греческих и восточных культов во время II Пунической войны следует рассматривать как явно демагогическую меру, принятую с целью привлечения на сторону Рима греческого и эллинизированного населения юга Италии и для успокоения и ублажения рабского и неполноправного населения города предоставлением ему возможности участия в оргиастических и широко демократических культах и празднествах. Вводя эти культы, нобилитет как бы приобщался к демократической идеологии и брал на себя пропаганду милых сердцу всякого угнетенного человека идей «золотого века». Особенно широкое распространение идеи эти получили во время интенсивных демократических [242] движений конца эпохи республики – настолько, что они всецело были приняты Цезарем, Антонием и Августом для украшения их политических программ, под флагом и в честь которых они перепевались наиболее популярными поэтами эпохи: «золотой век» стал как бы официальной программой римского правительства, чем, однако, нимало не обесценивалось его значение для низших слоев общества, черпавших из тех же легенд элементы революционной идеологии в периоды обострения социальной борьбы.
Исходя из этого следует думать, что и в начальный период республики введение в Риме целого ряда италийских и греческих культов необходимо расценивать как соответственную уступку неполноправным общественным элементам — вольноотпущенникам, клиентам и рабам, как стремление олигархического сената хотя бы в духовной области удовлетворить нужды голодного плебса, лишившегося одновременно благ этрусской торговли, с ее широкими итало–греко–пуническими связями и прочного мирного положения собственной общины, столь необходимого для процветания сельского хозяйства.
Подобные новшества в области официальной религии, диктовавшиеся соображениями. политико–демагогического характера, предпринимались на протяжении истории Римской республики (как, впрочем, и в более позднее время) неоднократно.
В данной связи для установления характера и степени участия рабов в официальном культе небезынтересен факт передачи Аппием Клавдием Цеком, в период его знаменитого цензорства, культа Геркулеса из рук нерадивых представителей родов Потициев и Пинариев в руки государственных рабов. Аппию Клавдию приписывается, как мы знаем, ряд весьма широких мероприятий демократического характера, значительно подрывавших авторитет олигархического сената. Обширные строительные предприятия Аппия Клавдия должны были объединить и привести в движение значительные плебейские и рабские контингенты, нуждавшиеся не только в гражданских правах, но и в поощрениях чисто идейного порядка. [243]
Геркулес был демократическим божеством, олицетворявшим собой героику и этику труда. Имя его весьма нередко встречается на вотивах, исполненных рабами. В Риме засвидетельствована collegium Herculis, что указывает на глубокое почтение к его имени в демократической среде. Не удивительно поэтому, что в ряду других тенденциозно–политических мероприятий Аппия Клавдия мы сталкиваемся также и с демократизацией культа Геркулеса посредством передачи его исполнения в руки жрецов–рабов. Подобный акт, разумеется, вряд ли был бы возможен, если бы рабы в действительности бывали исключены из официального культа. До этого события, по единодушному показанию источников, культ Геракла в Риме, имевший древнейшее средоточие на Ara maxima — святилище, расположенном на Forum boarium, находился в руках двух патрицианских родов Потициев и Пинариев. Пинарии при этом, как свидетельствует, в частности, Вергилий, играли подчиненную роль «хранителей» культового места, выражаемую им словом custos, тогда как обычно в этом [244] случае следовало бы сказать о ней — aedituus. Вергилий не делает этого, видимо, лишь потому, что aedituus — смотритель храма — обычно раб. Как бы то ни было, несомненно, что Пинарии исполняли в культе Геракла рабскую функцию. Это обстоятельство, быть может, и облегчило передачу культа Геракла в 312 г. до н.э. в руки государственных рабов, с тем чтобы официальные жертвы были приносимы городским претором, подобно тому как в храме Арицийской Дианы при содействии жреца–раба совершал их некогда латинский диктатор.
Как известно, демократическое значение культа Геракла в Риме увеличивалось на протяжении столетий и римские императоры охотно выступали с его эпитетами и под его личиной для придания себе популярности среди простого народа, а император Максимиан официально принял титул Геркулия.
Таким образом, есть все основания для того, чтобы акт передачи культа Геракла в руки государственных рабов рассматривался как политическое мероприятие, направленное к демократизации культа, с одной стороны, и к увеличению его государственного значения, — с другой. Также и роль государственных рабов в жизни Рима, которую у нас нет никаких оснований преуменьшать, могла стать от этого еще более значительной и общественно весомой, распространяясь вследствие причастности государственных [245] рабов к официальным культам из области экономической и на область политико–идеологическую.
Политическое значение демократических культов, в которых участвовали рабы, временами могло быть достаточно велико и действенно, обращаясь из фактора, умиротворяющего и сглаживающего социальные противоречия, в фактор, активизирующий и революционизирующий народные массы. Такого рода значение принадлежало, несомненно, в первую очередь Сатурналиям и другим культам и празднествам, провозглашающим социальное равенство и даже иногда перемену мест между рабами и господами. Подобного значения Сатурналий не приходится отрицать, несмотря на отсутствие прямых указаний в источниках на этот счет. Необходимо лишь внимательней отнестись к соответствующим косвенным данным. Известно, например, что царь Пирр в 283 г. до н.э. во время войны с Римом отпустил на празднование Сатурналий всех пленных. Он совершил этот широкий демагогический жест с целью снискания себе популярности среди итало–римских общественных низов, с одной стороны, и с целью усиления в момент военной опасности внутренних подрывных элементов в Риме, — с другой. Пирр, видимо, хорошо учитывал создавшуюся обстановку, чреватую социальными взрывами, ибо как раз в это время среди римских вспомогательных войск произошло антиримское (как, впрочем, и антигреческое), антирабовладельческое восстание в Регии, речь о котором подробно велась выше.
Поскольку Полибий и Дионисий Галикарнасский подчеркивают связь и общность событий в Регии и в Мессане, [246] следует предположить, что и мамертинцы и регийские кампанцы действовали под влиянием одних и тех же руководивших ими идей, о которых, по крайней мере в отношении мамертинцев, можно составить себе некоторое представление. Легенда о мамертинском происхождении, даже и в таком виде, как мы находим ее у Феста, дает весьма немало для понимания идей, вдохновлявших первое поколение мамертинцев. Из рассказа Феста мы узнаем, например, что когда в Самнии вспыхнула чума, то Стенний Меттий, вождь того самнитского племени или рода, от которого происходят мамертинцы, испросив Аполлона, узнал, что исцеление может быть получено лишь по совершении обряда «священной весны», т.е. по высылке на новые места поколения, родившегося в данном году. Покинувшая в силу этого обычая Самний молодежь поселилась в Таурикане, откуда ее призвали на помощь мессинцы, воевавшие с соседями. В награду за эту помощь пришельцы были приняты в гражданство и наделены общинной землей (et in suum corpus Qommunionemque agrorum invitaverunt (sc. Messanenses) eos; Fest.; 150, 31L). После чего все члены общины стали именоваться мамертинцами, от имени их избавителя — бога Мамерса, оскского Марса.
Упомянутые в этом рассказе имена собственные подтверждаются эпиграфическими и другими историческими данными. Прежде всего имя племенного вождя, выведшего мамертинцев из Самния, — Стенния находим в качестве имени одного из двух meddices, названных в уже упоминавшейся оскской надписи из Мессаны, относящейся к раннемамертинской эпохе. Этим свидетельствуется его подлинность в том смысле, что оно было в употреблении у мамертинских вождей эпохи захвата ими Мессаны. Таурикана, откуда выводили себя месоинские мамертинцы, как уже было сказано выше, должна быть отождествлена с южноиталийской Таурианой. Причастность же мамертинцев к культу Аполлона, волею которого, соответственно рассказу Альфия, произошло переселение самнитов, подтверждается все той же оскской надписью из Мессаны, представляющей собой вотив мамертинских правителей Аполлону. Это же божество изображается также на мамертинских монетахс эпитетом Архегета, т.е. вождя или царя–основателя. [247]
Обряд «священной весны» (ver sacrum) известен в качестве самнитского или сабелльского легендарного обычая, под знаком которого совершалось в глубокой древности расселение сабелльских племен. При этом божеством, в честь которого совершался обряд «священной весны» и которое руководило переселением и являлось основателем новых поселений, был общеиталийский бог плодородия и родоначалия Марс, чьим именем (или именами его священных животных, указывавших переселенцам дорогу) называли себя новые общины. Таким происхождением гордились марсы, марруцины, гирпины, луканы, пиценты. Самнитский Бовианум был основан по преданию указанием Марсова быка. Само имя Италия, прилагавшееся, как известно, первоначально лишь к южной части Апеннинского полуострова, возникло, соответственно весьма распространенной в древности легенде, от оскского наименования теленка (молодого быка) — vitulum. Подтверждением прочности этой этимологии в сознании италийских племен, а стало быть, и цепкости связанных с ней мифологических представлений являются монеты Корфиния, чеканенные в то время, когда пункт этот был центром средне- и южноиталийских повстанцев в эпоху союзнической войны (91–88 гг. до н.э.), с легендой Viteliu и с изображением Марсова быка, растаптывающего (Марсову же) римскую волчицу, что символизировало борьбу италийцев за освобождение от власти Рима. Из этого следует, что представления об общеиталийском Марсе, как о боге расселяющихся и утверждающих свое существование племен, объединяли еще и в I в. до н.э. боровшихся за свою независимость марсов, самнитов и других италиков. А из рассмотренного выше повествования Альфия о происхождении мамертинцев явствует, что совершенно аналогичные представления составляли идеологический арсенал последних в эпоху их утверждения и революционной активности в Сицилии.
Возникновение обряда «священной весны» и распространение культа Марса как солнечного божества плодородия, под эгидой которого происходит приумножение, разделение и расселение племен, должно быть отнесено ко времени этногенеза сабелльских племен и их распространения [248] по Средней и Южной Италии, происходившего особенно бурно в VII—V вв. до н.э. Следует полагать несомненным, что легенды о распространении сабеллов под водительством Марса были связаны с теми же представлениями о счастливой и благодатной жизни, которые связывались с легендарными царствованиями Сатурна, Фаунуса, Пикуса (т.е. того же Марса) и других богов–царей, основателей латинского племени и его общин. Эти идеи, как известно, легли в основу легенды о «золотом веке», весьма распространенной в древности и связанной с наиболее популярными празднествами (Сатурналиями, Дионисиями и др.). Они питали политические надежды общественных низов и использовались в общественных верхах для прикрытия классовых противоречий и поддержания социального равновесия. Весьма вероятно, что подобные же «сатурнические идеи» присутствовали и в умах регийских кампанцев.
По свидетельству Аппиана, переворот в Регии произошел во время общегородского празднества, сопровождавшегося общественным пиршеством. Такие праздничные пиршества, как известно, имели всегда более или менее ярко выраженный сатурнический характер и сопровождались льготами и свободами для рабов и простонародья, что в трудные времена должно было лишь подчеркивать их бесправие и подогревать их революционные настроения.
Нет ничего удивительного поэтому, что мамертинцы связали свои стремления, приведшие их к захвату и социальному переустройству мессинской общины, с представлениями об обряде «священной весны», во исполнение которого их предки–соплеменники уходили с насиженных мест под водительством бога–родоначальника в поисках более счастливой и богатой жизни.
В знак того, что их предприятие освящено божественной волей, племенной традицией и стремлением к воплощению в жизнь идей «золотого века», они приняли наименование «мамертинцев», т.е. детей или людей Марса, по–оскски Мамерса. Имя свое они распространили также и на мессинцев, оставленных ими в общине, равно как и на самый [249] город, удерживавший его наряду с прежним наименованием весьма продолжительное время. [250]
Революционные действия мамертинцев, а также тесно связанных с ними регийских кампанцев, имели место в весьма тревожные в политическом отношении времена, когда Сицилия и Южная Италия служили ареной жестоких противоречий и открытой борьбы между греками, карфагенянами и римлянами. В III в. до н.э. политическая и социальная борьба в Сицилии и на юге Италии особенно обострилась после смерти Агафокла, в годы войны Рима с Пирром и во время I Пунической войны, когда значительные массы кампанского и южноиталийского населения были приведены в движение, когда, пользуясь противоречиями этих могущественных политических сил, луканы и бруттии нападали на прибрежные греческие города и подвергали их разграблению.
В связи с указанными событиями рассматривает революционный переворот в Мессане и Регии уже Полибий. С ними должны быть сопоставлены также и те революционные движения, которые произошли в Африке во время политического кризиса, причиненного поражением карфагенян в I Пунической войне и известного под именем Ливийской войны 241—238 гг. до н.э., обстоятельства которой рассмотрены нами подробно выше. В этой войне, ведшейся иноземными наемниками и угнетенными местными племенами против Карфагена, значительную роль играли, также как в революционных событиях, происшедших в Мессане и Регии, южноиталийские контингенты.
Из описания Диодором великого сицилийского восстания рабов и, в частности, фигуры его вождя — сирийца Эвна следует, во–первых, что восстание было в немалой степени связано с идеями социального равенства и справедливости, выраженными в легенде о «золотом веке» и в ритуале сатурнических культов и празднеств; во–вторых же, явно, что источник Диодора представлял себе Эвна, вольно [251] или не вольно, в образе классического царя Сатурналий .
Культ Вакха, введенный в Риме в его наиболее откровенном виде в период II Пунической войны, имел на его родине, в Греции, ярко выраженный демократический и сатурнический характер. В аттических Дионисиях принимали участие рабы и другие угнетенные общественные элементы и вели себя во время празднества вольно и разнузданно. Эти же явления, видимо, повторились и в Риме во время Вакханалий. Оргиастический характер вакхических шествий, в которых наряду с простонародьем принимали участие и представители высших слоев общества, поразил воображение нобилитета и вызвал в нем весьма резкую и враждебную реакцию, получившую воплощение в знаменитом сенатусконсульте de Bacchanalibus. Сообщающие об этом авторы (подробнее всего Ливий) ничего не говорят о политической стороне дела. Ливий, однако, связывает участников вакхических оргий в Риме с coniuratio clandestina — «тайным заговором», что было бы непонятно при отсутствии соответствующего политического акцента. То, что он, несомненно, наличествовал, подтверждает прежде всего жестокость мер, принятых в отношении участников Вакханалий в 186 г. до н.э. Многие сотни римлян были казнены по обвинению в coniuratio, многие при неудачной попытке к бегству кончили жизнь самоубийством. Известная часть участников движения все же избежала расправы и ускользнула из Рима. О их враждебной официальному Риму политической активности свидетельствуют события, развернувшиеся два года спустя на юге Италии в районе Тарента, где претор Л. Постумий подавлял восстания рабов–пастухов, действовавших под руководством бежавших из Рима участников Вакханалий. Это движение, опиравшееся на широкие слои угнетенного апулийского пастушеского крестьянства, было подавлено с трудом и далеко не сразу. Во всяком случае преследования [252] и экзекуции со стороны римской администрации производились еще и в 181 г. до н.э.
Эти события, упоминанием о которых мы заканчиваем наше изложение, являются одним из наиболее ярких примеров революционизирующего действия «сатурнических» и «дионисийских» идей. Мы видим, как эти идеи, достигнув определенного накала, распространялись через их более активных и интеллигентных носителей, увлеченных греческим оргиастическим мистицизмом, который был связан с проявлениями крайнего демократизма и свободомыслия. Они будили в слоях находившегося на положении рабов южноиталийского крестьянства потенциальные революционные силы. На этом примере мы убеждаемся лишний раз в том, что революционизирующие идеи в древности, как впрочем, и в более позднее время, нередко окрашивались в религиозные и мифологические тона, поскольку религиозные представления низших слоев общества были пропитаны социально–утопическими стремлениями. Идеи эти, как мы видели, были теснейшим образом связаны с живыми в народной психологии представлениями об общинно–родовом правопорядке, представлявшемся угнетенному люду по сравнению с рабовладельческим строем образцом справедливости. Широкая популярность и глубокая жизненность этих идей выразилась в том, что они на протяжении столетий находили для себя почву и подвергались настойчивой разработке как в художественной, так и в политико-философской литературе древности. На них же в несколько более позднюю эпоху, отмеченную более широкими народно–революционными движениями, которые были вызваны событиями времен поздней республики, выросли идеи и символы эллинистического и раннехристианского мессианизма. [253]