Наверное, мои рассказы о службе в армии Донецкой народной республики следует начать с предыстории, ведь сначала обязательно возникнет вопрос: как и почему ты решил отправиться на войну? Поэтому я начну повествование издалека, с весны 2014 года, то есть с самого начала войны за то великое и таинственное, что именуется теперь Русским миром.

Итак,

 

НОВОРОССИЯ ЗОВЕТ!

…На наших с вами глазах за истекшие 25-30 лет случились события, наступление которых не могли предположить ни историки-теоретики, ни аналитики-практики, ни проходимцы-прорицатели, ни здоровое человеческое сознание вообще, ни поражённое тяжёлым бредом больное воображение. Одним из таких событий оказалась вспыхнувшая весной 2014 года война в Новороссии, где спустя почти 70 лет после Великой Отечественной на мирные города и селения вновь посыпались бомбы и снаряды. Слова «фашисты», «бандеровцы» вынырнули из исторического забытья, и скинув с себя покрывало отвлечённости, налились своим зловещим и совершенно наглядным смыслом.

Не меньшие чудеса случились и в моей личной жизни. Спустя 35 лет после призыва на срочную службу в ряды Советской Армии я вновь призвался на армейскую службу, на этот раз добровольно вступив в ряды Вооружённых сил Донецкой Народной Республики. Мог ли я, оставаясь все тридцать с лишним лет после срочной службы сугубо штатским человеком, не питающим особого интереса к оружию и военной службе, вдобавок будучи уже снятым с воинского учёта по возрасту, предположить такой крутой поворот собственной судьбы?

Конечно же, нет! Однако такое удивительное и неожиданное решение все же было мной принято, причем принято совершенно осознанно и обоснованно. Как же это случилось, почему я пошел на столь необычный, столь неожиданный даже для меня самого, шаг?

Каждое осознанное решение мы принимаем после определённых размышлений, сопоставления и даже внутренней борьбы различных мнений, взглядов, сведений и точек зрения. Вот и моему решению отправиться в Новороссию тоже предшествовали раздумья, порожденные еще одним исключительным историческим событием.

…17 марта 2014 года. 23 года миновало со дня всесоюзного референдума 17 марта 1991 года, когда большинство народа высказалось за сохранение нашей страны СССР, включавшего в себя в том числе и Крым с Украиной. Итоги этого всенародного волеизъявления были бессовестно попраны предателями Кравчуком, Ельциным и Шушкевичем, наша единая страна оказалась разодранной по-живому, Украина вместе с отданным ей в 1954 году Крымом отошла от остальной России. И вот теперь Крым возвращается к нам. Это был первый лучик света в беспросветном царстве тьмы последних десятилетий. Небывалый подъём патриотизма нашего народа за всё послевоенное время, невиданная и позорная растерянность наших врагов, с отвисшей челюстью наблюдающих за происходящим и ловящих ртом воздух в попытках что-то из себя выдавить.

У меня в душе наступила какая-то совершенно особенная радость. Тихая, без бурления и выплёскивания излишка чувств. Чередой пошли воспоминания о Крыме и Севастополе, вспоминалось всё что было мне известно об этом славном крае нашего Отечества. И исторические сведения, и почерпнутое из литературы, и собственные воспоминания детства, когда в начале 70-х родители брали меня с собой на отдых в Крым, и произведения искусства, в том числе песни и стихи моряка Александра Харчикова и крымчанки Ольги Дубовой, песни о Севастополе сталинских времён, которые мне пел перед сном мой отец, и многое, многое другое — всё это вдруг слилось в какую-то незримую духовную материю, очень тонкую и трудноуловимую, но при этом совершенно действительную. Эта материя неразрывно соединялась с событиями дня сегодняшнего, ведя к чему-то таинственному и глубокому, к какой-то великой Тайне, лежащей от начала времён в основе нашего духа, нашего национального самосознания, образующей какое-то общее основание, объединяющее всех нас независимо от цвета знамён и идеологических предпочтений. Позже эту духовную материю назвали Русским миром, крошечной частичкой которого я считаю себя по сей день.

Впрочем, нельзя сказать будто Русский мир приоткрылся мне лишь с началом войны в Новороссии. Дыхание Русского мира я ощутил намного раньше, ещё в 1993 году, когда в Москве началось народное восстание в защиту… нет, не просто Верховного Совета и депутатов, а нечто гораздо бóльшего — в защиту всё той же сокровенной Тайны, на стороне которой в те дни зримо выступила законодательная ветвь власти. Но теперь шёл уже год 2014-й, и 10 мая этого года, бороздя почти без толку просторы интернета в поисках новостей с, как тогда принято было говорить, юго-востока Украины, я на страничке народного ополчения Донбасса повстречал объявление о создаваемом в Москве участке для народного волеизъявления о дальнейшей судьбе этой части нашего Отечества. Сообщение сразу привлекло моё внимание, напомнив о действительности. Чего греха таить — нам свойственно чисто умозрительно воспринимать новости о происходящих где-то вдалеке событиях, и если эти события не касаются непосредственно нас, то они так и остаются чем-то далёким и отвлечённым.

Но образование избирательного участка для голосования в самой Москве вдруг каким-то очень мягким, но в то же время решительным образом дало мне знать, что я так же нахожусь если не в самом центре, то во всяком случае не так уж далеко от свершающихся исторических событий. На память пришли далёкие дни осени 1993 года, когда всего один телевизионный кадр с тёмными, лишёнными всякого света окнами Дома Советов, вызвал вдруг ярчайшую вспышку в моём сознании, отблеском которой стало таинственное веление, прозвучавшее в душе вслед за увиденным:

— Ты должен быть там!

Я до сих пор не могу точно выразить, откуда и каким образом это веление явилось мне, но его силу я ощущаю и по сей день, хотя с тех пор минуло уже более двадцати лет…

И вот теперь сообщение об образовании избирательного участка так же вызвало в моей душе подобный отзвук, хотя и не такой яркий как в дни сентября 1993 года. Но время было уже позднее, и не приняв никакого определённого решения, я отправился спать.

Утро 11 мая началось у меня с просмотра новостей, поступивших за ночь. Надо сказать, что в эти дни все мои мысли и чувства были заняты происходящими на Украине событиями. Каждый день начинался с задаваемых самому себе вопросов: «Ну как там наши? Как Славянск? Донецк? Краматорск? Вчера были сообщения о движении колонн бронетехники, о разворачивании установок „Град“, о стягивании войск и вооружённых банд, об атаках на блокпосты защитников… как там наши сейчас? Что произошло за эту ночь? Чем закончился бой? Кто одержал верх?»

Просматривая сообщения, встречаю и вчерашнее объявление об образовании избирательного участка в Доме славянской письменности и культуры что в Черниговском переулке Москвы. И вновь, как и тогда, в 1993-м, разум начинает бороться с велением сердца: ехать туда или не ехать?

Здесь надо сделать небольшое отступление, чтобы дополнить картину событий осени 1993 года. Не смотря на описанное выше озарение, прежде чем отправиться к Дому Советов я некоторое время колебался, будучи не в силах примирить рассудок и сердце. Разум говорил мне, что всё это — политическая игра, делёж власти в верхах, к которым ты, ничтожный простой человечишко, не имеешь даже отдалённого отношения. Что у «белого дома», как порой именуют Дом Советов на Краснопресненской набережной, собрались коммунисты с красными флагами — а тебе-то какое дело до них? Что за последнее время вообще происходит бессчётное число всяких там митингов и выступлений — и что, ты так и будешь бегать по всем ним?

Но сердце говорило: «иди!» И голос сердца взял верх….

Что-то похожее я испытал и в этот раз. Ехать на избирательный участок? Зачем, если ты не имеешь там права голоса? До тебя ли там организаторам? Кому ты там нужен, кто тебя там знает? Да и вообще, что представляет из себя это мероприятие? Небось, в сонной и скучной обстановке выходного дня будет стоять пара столов, будет несколько человек-избиркомовцев, пара каких-нибудь журналистов да пара-тройка зевак, слоняющихся там от безделья. Иногда зайдёт кто-нибудь ещё, проголосует и уйдёт. Тебе-то чего там делать?

Но как и тогда, в 1993-м, сердце говорило: «иди!» И голос сердца вновь взял верх!

Сунув в карман телефон, прихватив на всякий случай диктофон, я отправился в путь. Москва в этот день не представляла собой ничего особенного. Народ разъехался на майские праздники, и не спеша с них возвращаться, оставил улицы Москвы и метро свободными. Я без труда добрался до Замоскворечья, не встретив по пути никаких признаков чего-то необычного. Впрочем, иного я и не ожидал, поскольку ехал с уже описанными выше сомнениями о целесообразности предпринятой поездки.

Это сонное спокойствие выходного дня сохранялось вплоть до ворот Дома славянской письменности и культуры, что расположен в Черниговском переулке. Подойдя к нему, я наткнулся на стол с объявлением и стоящими за ним несколькими парнями. Объявление гласило, что избирательный участок перенесен на Киевскую улицу, 21. Ребята раздавали подходящим людям бумажки с упомянутым адресом. Немного потолкавшись, я решил отправиться на Киевскую улицу, при этом почему-то не испытав обычной для таких случаев досады.

Ну что ж, Киевская так Киевская. Напряг память, припомнил: это маленькая кривая улочка на задворках Киевского вокзала. Она вечно заставлена припаркованными машинами, уборочной техникой и ещё Бог весть чем. Вдоль неё — заборы и шлагбаумы, шлагбаумы и заборы…

Выходя на станции метро «Студенческая» я всё ещё не обращал внимания на одно очень существенное обстоятельство: на этой тихой станции, где и в рабочие-то дни почти никого нет, сегодня было необычно много народа. Выйдя на улицу, я так же не обратил внимания на необычно большое для выходного дня количество прохожих — мне почему-то всё ещё думалось, что на этот избирательный участок мало кто придёт.

Но вот впереди замаячила толпа. Видать, в огромном торгово-развлекательном центре «Европейский» что не так давно вырос быстро, словно гриб, у Киевского вокзала столицы, устроили какое-то дешевое представление — вот первое, что пришло мне в голову. Однако подойдя ближе, я увидел, насколько глубоко ошибся в своих предположениях: на крыше то ли гаража, то ли склада расположился участок для голосования к которому со всех сторон стягивалось огромное количество народа.

Время было где-то около полудня, ко входу на участок выстроилась длиннющая очередь.

Порядок обеспечивали человек пять казаков и очень немногочисленная для такого случая столичная полиция. Никаких обычных признаков избирательного участка вроде указателей, табличек, транспарантов — ничего этого видно не было. Не было музыки, не было деятелей из центров опроса общественного мнения, одним словом не было ничего из того что сопровождает обычные выборы. Даже полицейские были одеты в повседневную форму, и лишь у казаков имелись приличные случаю белые рубашки.

Между тем, народ всё прибывал. Люди шли как от станции метро «Студенческая», так и от станции «Киевской», подъезжали и на машинах. На соседних с Киевской улицах стали образовываться заторы, все места для парковок оказались заняты.

Не я один приятно обманулся в своих ожиданиях. Из случайных разговоров стало понятно, что большинство присутствующих так же не ожидало такого огромного стечения народа. Сюда шли не только те дончане, которые в день проведения референдума оказались в Москве. Чтобы сделать всё возможное ради освобождения и воссоединения нашей разодранной на куски Родины, люди слетались и съезжались сюда со всей России. Один пожилой мужчина прибыл даже из Южно-Сахалинска, о чём и нам.

Но самое удивительное было в настроении собравшихся. Серьёзность, сосредоточенность и одновременно — радость. Радость от осознания своей причастности к чему-то великому, радость от чувства исполненного долга. Особенно светились радостью лица проголосовавших. Над огромным стечением народа витал дух единения, порождавший доброжелательное отношение друг к другу. Обычной для людской толчеи раздражительности, усталости или недовольства в этот раз не было заметно даже среди стражников, хотя из-за своей малочисленности им приходилось по многу часов подряд оставаться на своих постах без подмены. Люди всей душой тянулись к правде и справедливости. Все чувствовали, что вот она, Правда, где-то совсем рядом с нами, где-то совсем недалеко. Настоящая народная Правда, а не опостылевший её эрзац! Мне сразу вспомнилась осень 1993 года, когда нами владело точно такое же чувство приближения к Правде, готовой вот-вот подняться из таинственных глубин бытия подобно Китеж-граду. Эта удивительная вера в высшую справедливость живёт где-то в наших сердцах, но в обычной жизни очень редко эта сокровенная истина приближается к нам вживую. Тогда перед ней расступается обычная бытийная грязь и истина воочию получает возможность воплощения: вот оно, свершается!

По несколько часов стояли в очереди пришедшие на голосование, и тут мне бросилось в глаза ещё одно любопытное обстоятельство: все без исключения были трезвыми. Мне не встретилось ни одного подгулявшего, я не видел нигде ни одной бутылки пива, не было заметно никаких других признаков употребления алкоголя. Ни от кого не исходило характерного запаха спиртного, из питья была лишь пятилитровая бутыль с водой у стражей порядка.

Это чувство всеобщего единения давало ощущение причастности к огромной силе, и вот тут-то мне по-настоящему стало понятным значение слова НАРОД.

Это был действительно народный сход в полном смысле этого слова: здесь собрались не представители партий или движений, не активисты и не проплаченные актёры-статисты изображающие массовое скопление людей. Не согнанные различными способами студенты и работники предприятий, не праздношатающиеся бездельники пришли на Киевскую. Нет!

Сюда пришёл сам НАРОД.

Бросалась в глаза и ещё одна яркая черта происходящего: чрезвычайно решительный настрой дончан. Не взирая ни на усталость, ни на многочасовую очередь, ни на перенос места голосования и ужасающие условия работы избирательной комиссии вынужденной расположиться под открытым небом, все были готовы стоять, идти и действовать до конца. Такую решительность выражали и пришедшие голосовать, и избирательная комиссия, и все службы обеспечения, и официальные представители Новороссии. Вновь вспомнилась осень 1993 года. То же чувство единения, та же серьёзность, та же решительность, та же готовность к борьбе.

И наряду с этим — то же осознание возможности присутствия управляемого из-за рубежа врага, скрывающегося здесь под личиной соотечественника. Именно поэтому настороженность собравшихся не вызвала никакого удивления, но не смотря на неё, вскоре удалось разговориться с женщинами из Славянска. Они очень интересно рассказали о тех палках, что пытались сунуть в колёса волеизъявления киевские воры.

Я употребил здесь слово «воры» в более широком смысле, нежели принято понимать его теперь: в древности на Руси ворами звали не только похитителей чужой собственности, но и преступников вообще. Примером может служить вошедший в историю Тушинский вор, по подобию с которым сегодня напрашивается выражение «киевские воры».

Киевская хунта… киевские воры…. Киев…, и — Киевская улица в Москве. Как известно, случайностей в этом мире не бывает. Понятно, что избирком был вынужден перебираться на Киевскую улицу в самый последний момент, и ни о каком нарочном выборе, при котором место голосования отражало бы название матери городов русских, речи здесь идти не может. И тем не менее, наименования удивительным образом совпали, как совпали и даты народного голосования 17 марта 1991 года с возвращением Крыма 17 марта 2014 года. Что бы это могло значить? Уж не приходит ли пора изменить кое-что в самом Киеве? Впрочем, это — лишь отвлечённые рассуждения… Более предметно высказался об этом А.В. Муратов, один из организаторов народного голосования.

Я хорошо помню, какое раздражение вызывали у меня в прошлые годы георгиевские ленточки, развешиваемые всюду по случаю дня Победы. Где она, Победа? Как можно праздновать Победу после претворения в жизнь планов Гитлера, мечтавшего поработить и расколоть нашу страну, отделить от неё Украину, Кавказ, Прибалтику:

Сталин И.В.

Правда. 10 мая 1945 года

ВЫСТУПЛЕНИЕ ПО РАДИО

9 МАЯ 1945 ГОДА

Товарищи! Соотечественники и соотечественницы!

Наступил великий день победы над Германией. Фашистская Германия, поставленная на колени Красной Армией и войсками наших союзников, признала себя побежденной и объявила безоговорочную капитуляцию.

7 мая был подписан в городе Реймсе предварительный протокол капитуляции. 8 мая представители немецкого главнокомандования в присутствии представителей Верховного Командования союзных войск и Верховного Главнокомандования советских войск подписали в Берлине окончательный акт капитуляции, исполнение которого началось с 24 часов 8 мая.

Зная волчью повадку немецких заправил, считающих договора и соглашения пустой бумажкой, мы не имеем основания верить им на слово. Однако сегодня с утра немецкие войска во исполнение акта капитуляции стали в массовом порядке складывать оружие и сдаваться в плен нашим войскам. Это уже не пустая бумажка. Это — действительная капитуляция вооруженных сил Германии. Правда, одна группа немецких войск в районе Чехословакии все еще уклоняется от капитуляции. Но я надеюсь, что Красной Армии удастся привести ее в чувство.

Теперь мы можем с полным основанием заявить, что наступил исторический день окончательного разгрома Германии, день великой победы нашего народа над германским империализмом.

Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь Отечества, не прошли даром и увенчались полной победой над врагом. Вековая борьба славянских народов за свое существование и свою независимость окончилась победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией.

Отныне над Европой будет развеваться великое знамя свободы народов и мира между народами.

Три года назад Гитлер всенародно заявил, что в его задачи входит расчленение Советского Союза и отрыв от него Кавказа, Украины , Белоруссии, Прибалтики и других областей. Он прямо заявил: «Мы уничтожим Россию, чтобы она больше никогда не смогла подняться».

Это было три года назад. Но сумасбродным идеям Гитлера не суждено было сбыться, — ход войны развеял их в прах. На деле получилось нечто прямо противоположное тому, о чем бредили гитлеровцы. Германия разбита наголову. Германские войска капитулируют. Советский Союз торжествует победу, хотя он и не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию.

Товарищи! Великая Отечественная война завершилась нашей полной победой. Период войны в Европе кончился, начался период мирного развития.

С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы!

Слава нашей героической Красной Армии, отстоявшей независимость нашей Родины и завоевавшей победу над врагом!

Слава нашему великому народу, народу-победителю!

Вечная слава героям, павшим в боях с врагом и отдавшим свою жизнь за свободу и счастье нашего народа!

Источник:

Сталин И.В. Сочинения. — Т. 15. — М.: Издательство «Писатель», 1997. С. 223–224.

Вы хотя бы раз задумывались, чью победу мы празднуем сегодня, после развала СССР, одержавшего победу в Великой Отечественной?!

Но весна 2014 года в корне изменила положение дел с георгиевской ленточкой.

Изменение сути повлекло и переоценку внешних форм, отношение к ним. Теперь георгиевская ленточка стала знаком единства с соотечественниками, сделавшимися одно время как бы иностранцами по прихоти заокеанских хозяев и купленных ими пьяных полудурков-руководяйчиков, дорвавшихся до государственной власти после развала СССР и подписавших один из самых позорных, если не самый позорный, акт за всю историю нашей страны.

И тут опять накатили живые воспоминания 1993 года. Вновь по одну сторону — всё та же, до боли знакомая и ненавидящая нас вражья сила, а по другую — мы, народ. Народ, частичкой которого являюсь и я сам. Единый русский народ, насильно разделяемый, насильно раздираемый, которому пытаются вбить в сознание очередную чудовищную ложь, будто бы дончане и мы являемся иностранцами по отношению друг к другу. Эта ложь равноценна лжи вроде нормальности однополых браков и замене понятий «отец» и «мать» на «родитель номер…».

Степень этой лжи, её наглость и бессовестность, помноженная на нахальство её распространителей, возмущала меня до предела, и как в далёком 1993-м, это возмущение звало на бой. Вслед за 1993-м вспомнился год 1991-й, когда 17 марта состоялся уже упомянутый общесоюзный референдум, на котором народ твердо высказался за сохранение нашей страны, не ведавшей на своих бескрайних просторах ни границ, ни таможен, ни контрольно-пропускных пунктов между Россией и Украиной. И опять напрашивается вопрос: что сделалось с теми итогами голосования? И опять всплывает горькая правда: воля высшего источника власти — народа, была бессовестно попрана его слугами. Жалует царь, да не жалует псарь… Это, свершившееся на наших глазах чудовищное беззаконие, бросало вызов самим понятиям о правде и справедливости.

Вот и теперь, вспоминая времена развала СССР, становилось ясно, что за итоги народного волеизъявления дончанам предстоит сражаться. Сражаться не сотрясением воздуха на разрешённых исполнительной властью уличных митингах, сражаться не только в одном лишь информационном пространстве, а биться с настоящим оружием в руках, на настоящем поле боя настоящей войны. Так же было понятно, что вернуть вслед за Крымом ещё и Донбасс у нашей страны не хватит сил. Значит, остаётся одно — война!

Основанное на прошлом опыте чёткое осознание неотвратимости войны за Русский мир, к тому же наглядно подтверждаемое уже заполыхавшими к тому времени очагами боёв, вызвало стремление всеми силами помочь нашим братьям-донцам подвергшимся нападению извечного врага. Того самого врага, с которым мы уже бились на улицах Москвы в кровавом 1993-м, того самого врага, что сейчас исходит бешеной злобой из-за воссоединения России со своей неотъемлемой частью — Крымом.

Помочь надо! Но как?

Тем временем зарево войны разгоралось всё сильнее. С каждым днём шли сообщения о боевых столкновениях, о стягивании украинских террористов к городам Новороссии. Потихоньку оправляющийся от крымского удара Запад начинал свою, обычную для таких случаев, истерию. Поддерживающая Правый сектор московская либеральная интеллигенция, как и в 1993-м, стала наконец-то находить в своих нескончаемых творческих муках подходящие случаю слова и словечки, слоганы и слоганчики:

На въезде в Москву, Каширское шоссе, снимок сделан 1 сентября 2014 года, в 13-30. Хотя у нас речь идёт о весне 2014 года, надо учитывать, что между возникновением замысла этой надписи и её появлением на заднем стекле автомобиля марки «рено логан» прошло какое-то время. Надпись латинскими буквами означает: «нам по@ую новая Россия».

Война разгоралась всё жарче, сообщения шли всё тревожнее, переживались они всё острее. Вот киевский вор, министр внутренних дел Украины Аваков, заявляет о начале финальной стадии «антитеррористической операции», — и весь день проходит у меня в тревожном ожидании: как там наши? Выстоят ли?

Известие о победе ополчения превращает день в настоящий праздник, и напротив — наши неудачи, отступления, потери, огорчают до глубины души, делают весь окружающий мир каким-то серым и совершенно безрадостным, превращая день в сплошной траур.

В июне 2014 года война приняла невиданный для нашей страны за последние 70 лет размах. Ни Приднестровье, ни Абхазия, ни Чечня, да вообще никакие прочие вооружённые стычки не могли сравниться с тем, что творилось в Новороссии. Здесь против нас шла военная машина огромного осколка нашей страны, на площади которого во времена СССР вооружений было сосредоточено больше чем в любой другой союзной республике, разве что Белоруссия могла в этом отношении сравниться с Украиной. Весь этот бездонный арсенал вкупе с мощнейшей оборонной промышленностью достался киевским ворам и их шестёркам в лице Правого сектора. Вот какая мощь двинулась на мирный Донбасс!

В те дни сообщения с мест боёв сделались в прямом смысле слова важнее хлеба насущного. У себя в машине я жадно слушал радио, переключая его с одной волны на другую, а приехав домой, сразу кидался к компьютеру, позабыв о еде. Постепенно складывалась всё более цельная картина самой настоящей войны с разорванными телами, лужами крови, сгоревшей бронетехникой, развороченными снарядами жилыми домами. Как-то раз при их виде вспомнился Сталин, и невольно подумалось: что сказал бы сейчас Иосиф Виссарионович, глядя на происходящее? На сожжёную бронетехнику с сорванными башнями и обгоревшими трупами механиков-водителей:

на умирающую в Луганске раненую женщину:

Страшное видео убитых мирных луганчан:

Сталин, наверное, сказал бы: «Надо ехать туда, воевать!»

Я всерьёз задумался об отъезде в Новороссию, и принялся предметно обдумывать все возможности и препятствия к отправке в народное ополчение. К этому времени мне уже перевалило за пятьдесят, и я, конечно же, был отягощён множеством мешавших вступлению в ополчение житейских обстоятельств. Здесь была и кредитная задолженность, и имущественные права, и дела социального страхования, и много всего остального. Не считаться со всем этим грузом житейских вопросов означало бы безответственно отнестись к своей семье, свалив на неё помимо и без того неизбежных тягот, ещё и множество прочих трудноразрешимых, а то и вовсе неподъёмных хлопот, поэтому пришлось заняться житейскими делами вплотную.

С другой стороны, возраст за пятьдесят расширял мои возможности: одни мои дети уже стали взрослыми и самостоятельными, младшая дочка окончила школу, поступила в училище и одновременно работала в Макдональдсе. Меня очень сильно печалит то обстоятельство, что наши дети идут работать в это детище американского военно-промышленного комплекса, но тем не менее и мою младшую дочку уже можно считать вставшей на ноги. Таким образом, я избавлен от обязанности растить своих детей, а силы и здоровье у меня пока еще есть.

Так зачем дело встало?

 

РАЗДУМЬЯ

Однако самыми тяжёлыми были испытания духа. Я совершенно ясно осознавал, что отправляюсь на верную смерть. Как говорил Сталин, войны без потерь не бывает. В таком случае почему вдруг я окажусь не в числе этих самых потерь? По счастливой случайности? По глупому убеждению, будто плохое случается с кем угодно, но только не со мной?

Давно пора избавиться от этого самообмана и честно посмотреть правде в глаза: война есть война. На войне задача противника — убить тебя, поэтому отправляясь на войну я еду туда, где меня будут убивать. Убивать жестоко, убивать беспощадно, убивать самыми современными видами вооружения.

Осень 1993 года развеяла те наивные представления, что всю жизнь насаждались нам деятелями от искусства и работниками агитпропа. Теперь я очень хорошо знал, что самые красивые идеи и правота твоего дела не спасают от пуль и снарядов, что не лавры, а смерть — вот первая и главная твоя награда на войне, и будет ещё очень хорошо, если эта смерть окажется скоротечной, без лишних мучений. Война — это тягостное незнание и неведение всего, что находится вне поля твоего зрения. Это бесконечные лишения, это грязь и неустроенность, это голод и холод, это жажда и нестерпимый зной, это запредельные нагрузки и вывернутое наизнанку человеческое естество во всём своём безобразии. Всё это я понимал теперь очень хорошо, и постоянно пытался примерять эти «прелести» на себя, спрашивая: выдержу ли?

А вокруг — мирная красивая жизнь вечно преуспевающей Москвы. Легко ли с ней расставаться, сидя за рулём новенькой иномарки со всеми удобствами, багажник которой забит только что купленными свежими продуктами, которые я брал не глядя на ценники? Легко ли расстаться с женой, с которой мы несколько лет назад отметили серебряную свадьбу? С любимыми детьми, коих у меня трое, с подрастающей внучкой? Не говоря уже о таких мелочах, как устоявшиеся привычки, менять которые на шестом десятке не так-то легко, а ведь менять их придётся обязательно, — как известно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Мне предстоит жить в воинской среде, значит, свои привычки, желания, предпочтения необходимо подгонять под общие требования. Со своими «хочу-не хочу, нравится-не нравится» предстоит решительно расстаться, вместо них напрячь все свои способности к самопринуждению.

С возрастом в душе человека наступают изменения, выраженные ещё более резко, нежели изменения его внешности. Люди с годами делаются менее терпеливыми, более раздражительными и неуживчивыми. Поэтому пожилые часто ворчат, высказывают неудовольствие по самым разным поводам. Особенно их начинают раздражать громкие звуки, шумы, без которых не обходится ни одно общежитие, наипаче если в нём много молодёжи. Эти возрастные изменения трудно поддаются исправлению, поэтому на эту сторону дела мне предстояло обратить особое внимание.

Обостряется с годами и чувство собственного достоинства. Незамечаемые в юности, эти же вещи в среднем и пожилом возрасте могут глубоко ранить, а ведь мне предстояло столкнуться и с грубостью, и с самодурством, и с тупоумием и с прочими человеческими недостатками. Да, именно так! А как вы хотели? То, что люди поднялись на борьбу за правое дело, вовсе не означает самопроизвольного исправления их отрицательных черт. Они, черты эти, есть у любого из нас, и самое главное в том, что эти черты никуда не исчезают со временем и не проходят просто так, сами по себе. Поэтому я должен быть готовым к встрече с полным набором человеческой греховности, особенно ярко проявляющей себя в условиях скученности, где люди плотно общаются друг с другом. Так же и окружающим придётся терпеть мои недостатки, и об этом я должен помнить ещё лучше, чтобы возможно более избавить других от причиняемых мной неудобств и огорчений.

И всё же труднее всего было принять безвозвратный уход из этой жизни, неизбежно ожидающий меня впереди. Когда вместо отвлечённых рассуждений тебя со всей остротой и ясностью пронзает понимание неизбежной смерти, окружающий мир делается настолько родным и милым, настолько приятным и притягательным, что все превратности бытия исчезают вмиг, и ты остро чувствуешь, с какой огромной и нескончаемой силой ты любишь эти улицы, эти дома, эти машины и этих, совершенно незнакомых тебе, людей….

Незнакомых людей! А мои родные??? Оооо, ужас! Как я был к ним груб, несправедлив, невнимателен! Как обманывал их ожидания, не держал данного слова, не уделял времени и внимания! Бедная моя жена, я так и не дал тебе того счастья, о котором ты мечтала с юности! В это время магнитола в моей машине играет песню Людмилы Сенчиной о Золушке.

Да ведь ты, моя родная, и есть та самая Золушка, а мечты твоей юности — тот самый сказочный бал, так и оставшийся по моей вине всего лишь сказкой! При этих мыслях к горлу подкатывает комок, глаза начинают слезиться, я всё острее чувствую свою вину перед моей женой, так и оставшейся единственной и любимой в моей жизни. Слёзы настолько застилают глаза, что машину приходится останавливать.

А мои дети? Насколько я виноват перед вами, мои родные! Я совсем не дал вам самого главного, что должен был дать — моей отцовской любви. Вместо того, чтобы уделить вам время и внимание, я занимался чем угодно, только не вами. А вы так тянулись ко мне, вам так хотелось побыть со мной, что-то рассказать, о чём-то расспросить, во что-то поиграть, куда-то сходить. А я…. Теперь время ушло безвозвратно, исправить уже ничего нельзя….

Вина! Тяжёлая, горькая вина перед моими родными, перед близкими и дальними родственниками, перед друзьями, соратниками и знакомыми, перед сотрудниками и соработниками, а по большому счёту — перед всем моим народом и всей моей Родиной. Вот такая огромная, ужасная вина встала передо мной. Однако горечь этой вины не была тупиковой, она куда-то звала меня, к чему-то подталкивала, влекла.

«Ну что же, Россия, пора нам с тобой….» — звучит из динамиков автомагнитолы голос Ольги Дубовой, исполняющей свою замечательную песню «За други своя».

К неизбывной душевной горечи начинает понемногу подмешиваться что-то высокое и светлое, что-то окрыляющее и вдохновляющее…

Новороссия! Вот он, — выход, вот оно, — дело, вот оно, — место, где мне теперь надлежит быть, где я использую остаток моей жизни, мои знания, мой опыт на благо моей Родины, моего народа, моих родных и близких, за будущее моих детей и внуков. Там я буду нужен, там я буду востребован, там я смогу попытаться хотя бы частично искупить вину за прожитую жизнь…

Ну, вот и всё….

Решение принято, на днях убываю туда, откуда многие не возвращаются никогда. Поэтому хочу попрощаться с вами.

Попрощаться… интересно духовное состояние, наступающее в дни, когда со всей остротой понимаешь, что очень скоро можешь покинуть этот мир навсегда.

Куда-то исчезают обычное недовольство, обиды, противоречия, желание свести счёты, многозаботливость и прочий повседневный духовный мусор, донельзя захламивший нашу обычную жизнь. Этот мусор имеет в православной традиции краткое наименование суеты сует. На её место приходит грусть, чувство вины перед близкими, желание простить всех и в свою очередь попросить прощения у них за те горечи и обиды, что причинил им когда-то.

Мир, в котором мы живём, жесток и гнусен. В нём царит бесконечная борьба за существование, в нём почти всегда торжествует зло. В его основе лежит одно удивительное свойство — нехватка жизненных средств. Эта нехватка и порождает ту самую извечную борьбу за существование, идущую в этом мире везде без исключения: в животном и растительном царстве, под водой и на воде, под землёй и на земле, в воздухе и в человеческом сообществе. Всем чего-то не хватает: растениям — места под солнцем, животным — пищи, человеку — денег. И всякая тварь старается выжить за счёт другой твари.

Это, идущее от начала времён проклятие, и пыталось преодолеть человечество, ища здесь различные пути и способы. Религии обещали избавление от него в загробном мире, коммунизм пытался перешагнуть через него, поставив бездушные законы экономики на службу человеку. Капитализм же напротив — не борется, а опирается на это извечное проклятие, олицетворяя своими понятиями рынка и конкуренции, своим стремлением к наживе всё ту же борьбу за существование. В этом и заключается секрет его живучести, секрет его победы над социализмом: капитализм естественен для этого проклятого мира.

Отсюда становится понятно, что вера в светлое будущее — это всего лишь идеал, недостижимый так же, как недостижимы образы из воспоминаний далёкого и ушедшего навсегда детства. В этом мире никогда не будет правды и справедливости, наоборот: здесь зло наступает с каждым днём, и мы видим это на многочисленных примерах. Здесь и подступившее вплотную к нашим границам НАТО, и внедряемые под видом нормы половые извращения, и родитель №1 и №2 вместо «отец» и «мать», и современное так называемое «искусство», по умолчанию напрочь отрицающее всё доброе и светлое, всё высокое и благородное, что было раньше в истории человечества.

Как же быть?

Подниматься в последний бой! Подниматься, наперёд зная, что будешь убит, что враг победит. Подниматься, как поднялся на бой крейсер «Варяг», как поднимались другие наши далёкие и близкие предки.

Я очень много говорил об этом раньше другим. Ещё в школе мне поручали вести военно-патриотическую работу, позднее я делал всё возможное для распространения произведений Александра Харчикова, Ольги Дубовой, Ивана Баранова и других подвижников, творцов песен Русского Сопротивления. Я убеждал других, звал на битву со злом, превозносил героизм, мужество и самопожертвование. Но разве можно при этом самому оставаться в стороне? Уже год идёт настоящая война в Новороссии, и эта война задаёт закономерный вопрос: а где же вы, записные патриоты, где вы, провозвестники героизма и мужества? Уж не прав ли Солженицын, писавший, что самые крутые патриоты почему-то отмечаются исключительно среди тыловиков?

Вот и получается, что на защиту нашей с вами чести и достоинства, на защиту остатков правды и справедливости, остатков нашей страны и нашего народа — на защиту всего нашего родного, дорогого и близкого, надо идти в бой. В бой жестокий и совершенно безнадёжный, без проблеска надежды на победу, где вместо лавров и фанфар тебя ждёт горечь поражения и гибель…

Ну а как же быть с неминуемыми противоречиями разных мировоззрений, встреченных мною на жизненном пути? Вы наверное уже уловили некоторые из них, читая изложенное выше? Как, например, совместить веру в Бога с элементами коммунистической идеологии? Чтобы не утонуть в этих риторических вопросах, буду предельно краток.

Я выстроил для себя жёсткий порядок ценностей и теперь всегда крепко держусь его, особенно в случаях, когда сталкиваюсь с неожиданными и необъяснимыми, не укладывающимися в привычные понятия, явлениями.

Условно этот порядок можно выразить так:

Правда

Справедливость

Русский дух

Русский народ

Русская земля

Русское мировоззрение

Русское государство

Отсюда всё, что работает на благо перечисленных ценностей, должно быть мной поддержано и принято. И наоборот: всё, что враждебно этим ценностям, всё, что им чуждо, что несовместимо с ними по духу, смыслу, по содержанию или происхождению, все это немедленно отметается мною прочь.

 

В ПУТЬ!

С таким решением я и приступил к сборам в дорогу. Прощаясь с близкими, старался быть предельно сдержанным, и лишь обнявшись с женой, я не смог сдержать слёз. Мы вместе доехали до Казанского вокзала, где меня ждал поезд идущий в Ростов-на-Дону. Уже из окна вагона я увидел, как у моей жены вновь задрожали губы и на глаза навернулись слёзы….

В новенькой камуфляжной форме расцветки «пиксель», с новым рюкзаком фирмы «Сплав» и прочими обновами, приобретенными перед отъездом в Новороссию, я удобно разместился в купе. Кроме меня в нём ехали еще две пожилые женщины и довольно молодой мужчина. Когда поезд тронулся, женщины достали чекушку водки и предложили налить нам. Я к этому времени давно был сознательным трезвенником, уже пятнадцать лет не употребляющим табак и десять лет — спиртное. Отказ от них является моей принципиальной гражданской позицией, поэтому и здесь я от алкоголя отказался сразу. Почти столь же решительно отказался от водки и мой случайный попутчик.

Женщины пили водку вдвоём, и хотя они вели себя очень сдержанно, тем не менее их поступок вызвал грустные размышления. Надо же, как быстро, всего за каких-то тридцать лет, мир перевернулся с ног на голову! Ведь до развала СССР все было с точностью наоборот: женщины, тем паче пожилые, не употребляли алкоголя вообще, во всяком случае они никогда не пили в дороге с незнакомыми мужчинами. А эти пьют, ничуть не смущаясь, причем судя по их разговору они являются представителями интеллигенции, какие-то бухгалтера или финансовые работники.

А вот мы, мужчины, которые раньше всегда считались склонными к выпивке, наоборот — не пьём совершенно. Не пьём потому, что я — добровольный трезвенник, а мой попутчик — тренер какого-то вида спорта и тоже отвергает алкоголь. Действительно, у сидящего напротив меня молодого мужчины была подтянутая, спортивная фигура.

Немного посидев с попутчиками и поговорив о том — о сём, я забрался на верхнюю полку. Меня терзали мысли о разлуке с женой и детьми, и разлуке, судя по всему, безвозвратной. От этих раздумий и воспоминаний на глаза опять наворачивались слезы, и как-то совсем не думалось о ждущих меня впереди трудностях и испытаниях. На уме были лишь мои близкие…. Через некоторое время я все-таки уснул и под равномерный шум мчащего меня поезда крепко проспал до самого утра.

Ростов-на-Дону встретил меня хмурым апрельским утром. Было довольно прохладно, что весьма необычно для конца апреля на юге России. С вокзала я созвонился со своми знакомыми в Ростове. Познакомились мы через интернет, ранее никогда не встречаясь наяву, поэтому как телефонный звонок так и встреча были волнительны. При личной встрече у нас сложились ещё более хорошие отношения, чем в интернете, и я прекрасно провёл в Ростове-на-Дону два дня, выясняя, как мне действовать дальше. Мои знакомые оказались очень честными и порядочными людьми, искренне переживающими за нашу Родину, за тех, кто стоит на её защите и бьётся с её врагами. Ко мне они отнеслись как к своему родному, близкому человеку, и я до сих пор тронут их теплом и заботой, их переживанием и участием. Насколько всё-таки велика русская душа!

Но вот все вопросы решены и я отправился дальше, сев в автобус на Донецк. На границе меня и мои вещи тщательно обыскали, но всё прошло благополучно, пограничники вообще были настроены благожелательно и вели себя очень вежливо.

Уже на пограничном пропускном пункте Успенка были видны следы войны, стены зданий посечены осколками, а вид вооружённых автоматами и одетых в потёртую камуфляжную форму пограничников ДНР сразу дал понять, что шутки кончились сразу по пересечении российской границы. За ней меня ждала война.

Дальше мы ехали хорошей дорогой на большой скорости. Весна в ДНР наступает чуть позднее чем в Ростове, поля вдоль дороги были по большей части заброшены, возделанных среди них оказалось очень мало. О войне пока не напоминало ничего кроме засохших и обгоревших тополей. Ближе к Иловайску дорога пошла намного хуже, а в самом Иловайске война оставила жуткие следы в виде разрушенных зданий.

Мы благополучно добрались до Донецка, там я на такси доехал до нужного адреса.

Донецк живёт вполне полноценной мирной жизнью: на улицах полно народу, работает общественный транспорт, в том числе троллейбусы и трамваи, что говорит о хорошем энергообеспечении города. Открыты всевозможные магазины и торговые центры в том числе и огромный торговый центр «Континент». В нём всё обстоит в точности как в Москве. Товаров вполне хватает, и хотя выбор их поменьше чем в большой России, но всё нужное для нормальной жизни есть. Следов войны в Донецке мне не встретилось, в целом Донецк производит впечатление небогатого но вполне приличного российского города. Считаю это обстоятельство большим достижением народа ДНР, ведь здесь шла и продолжает идти война. На улицах частенько встречается вооружённая полиция и военные, однажды я встретил воинскую колонну с бронетехникой из подразделения Спарта. Особенно отрадно было видеть у них наше чёрно-жёлто-белое знамя, под которым мы сражались осенью 1993 года в Москве.

Военкомат Донецка предоставляет ночлег и проводит всю необходимую работу по призыву на воинскую службу: медкомиссия, психологическое тестирование, беседа с офицером, небольшая административная часть — всё это есть, всё это работает. В итоге меня приняли на службу в вооружённые силы ДНР, что очень меня порадовало. Я серьёзно опасался неудачи из-за своего возраста: ведь мне исполнилось уже 53 года, в то время как на воинском учёте в России состоят до 50 лет, а в ДНР с учётом идущей войны этот порог был одно время снижен вообще до 45. Работники военкомата так же смотрели на меня с сомнением, но в конце концов вопрос решился положительно.

Поступив на воинскую службу и переночевав в донецком военкомате одну ночь, я вместе с остальными призвавшимися к вечеру следующего дня прибыл на автобусе в Горловку. Этот многострадальный город производит какое-то жуткое, иррациональное впечатление.

23 апреля 2015 года. Ещё светло, но в 19 часов на улицах уже ни души, магазины закрыты, общественный транспорт не работает, прячутся даже собаки. Лишь изредка проскакивают отдельные гражданские машины, да проезжают наши военные грузовики. С 21-00 начинается комендантский час, в окнах жилых домов кое где видны редкие притушенные огни. Вид совершенно безлюдного большого города ранним вечером, в это обычно полное суеты время, был очень странен и непривычен. Казалось, будто дома, улицы и даже деревья затаились в ощущении нависшей над ними смертельной угрозы.

Постепенно стемнело, сделалось очень холодно. Мы стоим у штаба бригады уже больше часа и чего-то ждём. Никто к нам не выходит, никто ничего не говорит. Здесь явило себя наша всеобщая нехорошая черта — не давать сведений, не делать объявлений, не сообщать известий. Выйди кто-нибудь из штаба, скажи хоть пару слов вроде «возникли трудности с транспортом и связью, делаем всё возможное, вопрос решится в течении часа (пусть двух или даже трёх часов)», и напряжение сразу бы спало. Но вместо этого — полная неизвестность, наступающая темень, холод, топтание на месте. Здесь дала себя почувствовать потребность человека в информации, которая важна ничуть не менее прочих потребностей. Пока же из-за этой неизвестности среди новобранцев потихоньку стал подниматься ропот. Пришлось рассказать ребятам, что без подобных ожиданий у нас не обходится ни одно дело. Кто служил срочную, — припомните сами, кто не служил, тот найдёт подобные примеры в гражданской жизни. Холод между тем пробрал нас так, что мы всерьёз принялись было раскладывать костер, но тут наконец подъехала какая-то машина, и среди выкликаемых фамилий прозвучала моя. Я отправился к месту службы.

 

ГАУБИЧНО-АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ ДИВИЗИОН

Конец апреля 2015 года.

Вот я и на месте. Приехали мы поздно ночью, нас хорошо покормили в столовой, после чего без лишних проволочек отправили спать. По дороге нам поведали, что мы отобраны на службу в гаубично-артиллерийский дивизион под командованием «Минёра» — такой позывной был у командира этой артиллерийской части.

Наутро я принялся осматриваться на новом месте моей службы. Капитальное кирпичное трёхэтажное здание с водопроводом, канализацией и электроэнергией. Во дворе небольшая площадка, на ней маленький скверик, вокруг какие-то подсобные помещения, но все они тоже капитальной постройки. Территория обнесена высокой, плотной кирпичной стеной. Как выяснилось позже, до нас здесь была колония для несовершеннолетних преступников со спецшколой. Это учреждение имело общесоюзное значение, и по-моему именно о нём я читал повесть в «Роман-газете». Читал давным-давно, в далёкие 70-е, когда заканчивал школу. Повесть была о моём ровеснике попавшем в колонию для несовершеннолетних преступников, находящейся где-то на Украине. Сейчас я уже плохо помню её содержание, совсем не помню названия повести и её автора, но до сих меня не покидают серьёзные подозрения, что именно в этой бывшей колонии мне и довелось оказаться теперь, многие десятилетия спустя.

Ну, а пока мои заботы составляет обустройство на новом месте. Я оказался в просторном производственном помещении со стоящими в нём швейными станками. Между ними находятся отдельные койки с постельными принадлежностями. Места в этом помещении вполне достаточно, и я без труда разместился сам и разложил все свои вещи. Электрочайник и стоящий на самом виду телевизор своим видом напомнили мне общежитие, и если бы не лежащее тут и там армейское обмундирование, то именно об общежитии и можно было бы подумать, глядя на наше расположение.

Как всегда, поначалу всё было непривычно и незнакомо. На другой койке лежит какой-то хромой дед, явно старше меня возрастом, но тоже в военной форме. Наряду с молодыми, были здесь и другие бойцы моего поколения. В первый же вечер мне предложили выпить водки, от чего я конечно же легко отказался.

Туалет оказался этажом ниже, к тому же он почему-то должен быть закрыт на ключ. Кран для умывания только один, да и тот едва закрывается-открывается. В помещениях полумрак, лампочек мало и все они слабосильные, вдобавок подвешены высоко к потолку на временную проводку, горя оттуда тусклым жёлтым светом. Странно как-то… Неудобств-то сколько… но они ничуть меня не расстроили, ведь я ждал гораздо худшего: палаток, блиндажей, развалин покинутых и отключенных от систем жизнеобеспечения зданий. А тут, можно сказать, целые хоромы!

Как потом выяснилось, меня и прибывших со мной троих призывников определили во взвод обеспечения гаубично-артиллерийского дивизиона. Взвод обеспечения выполняет все необходимые хозяйственные работы: приготовление пищи, хранение продуктов, водоснабжение и прочие обыкновенные нужды находятся в его ведении. Раньше такие подразделения назывались обозами, и никакой радости служба в обозе доставлять не могла. Обычно в обоз брали негодных к строевой службе, однако новизна происходящего не давала по достоинству оценить то положение в котором я оказался. Я готов был браться за любое дело, отдавая ему все свои силы, не задумываясь при этом о каком-либо воздаянии, продвижении или ещё каком-нибудь возможном вознаграждении. Прибывая в Новороссию, я не пытался выбирать себе род войск, воинскую часть или кого-то из командиров, не интересовался условиями прохождения службы. Весь мой выбор был лишь между Донецком и Луганском. Прибыв в донецкий военкомат, все дальнейшее устройство своей службы я предоставил воле складывающихся обстоятельств, потому что моей целью было бескорыстное служение.

Потекли первые дни службы в армии ДНР. Погода теплеет, ночные заморозки прекратились. Земля здесь чернозёмная, совсем не та, что у нас в средней России. Донецк, Макеевка, Горловка и другие города поменьше очень близко расположены друг к другу. Местность насыщена всевозможными промышленными предприятиями и дорогами, чем сильно напоминает Подмосковье. Однако в остальном здесь всё беднее и скромнее, заметны явные следы разграбления и бесхозяйственности, царившей на Украине последние двадцать с лишним лет. Например, у нас в корпусе старая советская сантехника, которой в Москве уже давно днём с огнём не сыскать. Тех же времен электрика давно уже приказала долго жить, вместо неё пришлось тянуть параллельную ей проводку-времянку. По дорогам ездят «Запорожцы» и «Волги», в том числе и такие как мои ГАЗ-2410, коих до начала войны у меня было одновременно две, но ко времени отъезда в Новороссию осталась одна. При их виде накатывает какая-то тихая грусть…. Эти старые советские машины времён конца 80-х, то есть наибольшего могущества СССР, служили мне вплоть до 2013 года, не взирая на все свойственные старой отечественной технике недостатки.

Прошло несколько дней, в течение которых я немного осмотрелся на новом месте. Всё хорошо, я оказался, на собственный взгляд, в хороших условиях. Самое главное — на службу в армию ДНР меня приняли, чему я несказанно рад! Ведь новенький военный билет вооружённых сил ДНР означает и оказанное мне доверие, и признание моей годности к серьёзному делу, и возможность исполнить, наконец, свой долг перед Отчизной. Исполнить не самочинно на уличных мероприятиях, но на вполне серьёзной, законной основе.

Здесь всё очень неплохо организовано, а в некоторых случаях дело поставлено даже лучше чем в большой России. Я помню как там проходила отправка призывников в 2000-е годы, это было жуткое зрелище. В Донецке тоже не одни лишь ангелы, но всё же такой жути, какая бывает при отправке призывников на срочную службу, здесь нет.

Солдаты и офицеры нашей части в основном из числа местных, при этом люди очень разные. Есть старше меня, есть и младше, но в целом седых дедов немало. Для нас время здесь пока мирное, боёв у нас нет, идут только учебные стрельбы. В этой местности между Горловкой и Енакиево опасности никакой пока не чувствуется, вокруг идёт вполне спокойная жизнь. Нету здесь и явных следов войны.

Потихоньку осваиваю местную связь и интернет. Дело идёт тяжело, я ведь и так-то не силен в этих вещах, а тут ещё инструкции к симкам, которые и по-русски то сложно понять, написаны на мове. Ну да товарищи из местных помогают понемногу разобраться в хитросплетениях украинской сотовой связи. Два основных оператора здесь — МТС и Лайф, оба принадлежат Ураине, во всяком случае, принадлежат ей формально. Хотя здешняя МТС, сказать честно, внешне ничем не отличается от МТС в большой России: те же красно-белые цвета, то же «яичко» и множество других сходств и совпадений. Вот только качество связи украинской МТС далеко отстаёт от привычного.

Жалование платить вроде бы обещают, но определённости здесь нет. Говорят, что выплаты задерживают, да и деньги обещают небольшие, 15000 рублей, — так говорят здешние бойцы. Тем не менее, это обстоятельство оказалось весьма неожиданным и приятным, поскольку ехал я сюда добровольцем, то есть не за деньгами и не думая о деньгах. О возможных выплатах жалованья узнал только здесь, когда уже приехал сюда из военкомата.

Связь и интернет мне вскоре удалось худо-бедно наладить, чем я и стал пользоваться в свободные минуты. Помимо прочих надобностей, я вернулся к своим прежним ресурсам, использованным мною для информационной поддержки Новороссии. Там уже накопилось довольно много работы, в том числе появились мнения и вопросы, которые никак нельзя было оставлять без внимания:

Цитата от 26/04/15, 15:22:01

позавчера только приехал из Донецка. уехал только потому, что сам лично убедился, что нет никакой Новороссии, нет никакой идеи, нет никакого правого дела, а есть тупо судорожная пилёжка денежных потоков новоявленным руководством.

Ваш покорный слуга отныне состоит в рядах ополчения ДНР. Интересно, что сроки пребывания в Новроссии у нас с АЭС совпали почти полностью, поэтому теперь могу отвечать на вопросы вполне обоснованно.

Первое. Новороссии, как оформившегося образования, действительно, нет, но есть Донецкая Народная Республика. Пограничная стража, блокпосты, военкомат, призывная комиссия, распределение по частям — всё это есть, всё это работает. Так же как и мирная жизнь в Донецке: работают магазины, обменные пункты, ходит общественный транспорт, словом, идёт нормальная жизнь. Всё это невозможно без государственных основ которые, в свою очередь, не могут существовать без идейной основы. Поэтому есть и идея, есть и настоящее, в отличие от московского, правое дело: дело защиты своей страны, своего народа, а по большому счёту — защиты того таинственного и великого, что стоит за этими обычными для нас понятиями.

Насчёт распила бабла. Я в нём участия не принимал, поэтому ничего не стану утверждать наверняка. Однако, зная современную жизнь не понаслышке, такое вполне можно предположить. Вот здесь надо сразу заметить: в действительности никогда не бывает всё красиво, гладко и блестяще. Такие идеальные картинки можно встретить только в сказках и поделках агитпропа. К великому сожалению, многие из нас привыкли руководствоваться не действительностью, а своими представлениями о ней, навеянными работой органов пропаганды ещё в советские времена. Отсюда проистекают огорчения и разочарования, отсюда неспособность понять и разобраться в действительности.

Действительность же заключается в изначальном несовершенстве как самого человека, так и того мира в котором он живёт. Поэтому у нас добро перемешано со злом, геройство с трусостью и подлостью, высокие идеалы, патриотизм — с такими низменными пороками как корыстолюбие, стяжательство и безразличие к своему народу и Родине.

Выдержать это всё действительно непросто, и к этому надо относиться как к серьёзному, тяжёлому и неизбежному испытанию, мало чем отличающемуся от испытания боем.

доблестная армия вместо боевого сплачивания и огневой подготовки браво марширует по плацу. Это же очень важно во время боевых действий — ходить в ногу и тянуть носок.

Да, это очень важно. Телодвижения и работа сознания очень тесно связаны между собой, вы можете легко убедиться в этом, вспомнив такую обычную вещь как танцы. В армии же дисциплина тела даёт дисциплину мысли, дисциплина мысли порождает дисциплину дела, без которой немыслима никакая деятельность вообще.

Так как для войска дисциплина особенно важна, то строевой подготовке внимание уделялось с очень давних пор. Не снимается её важность и сегодня, поэтому строевой подготовке всегда придавалось и придаётся важное значение во всех серьёзных армиях, включая советскую.

Однако плохо, если основные цели начинают путать с со средствами их достижения: например, боевая подготовка начинает вытесняться и подменяться хозработами, или той же строевой подготовкой. Такое нередко случалось в советской армии, это же бывает и в армии ДНР. В моей части, например, после десяти дней хозработ я пошёл к командиру части и доложил об отсутствии боевой подготовки. Вопрос решился в считанные часы: меня перевели в другое подразделение, выдали оружие, закрепили технику, поставили в караул.

со слов местных «военночайников» мобилизация дала 110% от плана, и русские им как собаке пятая нога.

Впервые такое слышу. Я сам русский, приехавший из России, и у работников военкомата сомнения вызвал лишь мой 53-летний возраст, но никак не происхождение и не гражданство РФ.

мирняки тупо устали от войны, и если им пообещают мир при воссоединении с Руиной — сдадутся в полном составе в течение пары часов.

Такие настроения действительно есть, но отнюдь не среди всего мирного населния. Гораздо интереснее было бы посмотреть ни источник этих настроений.

Важны не столько сами житейские трудности, сколько отношение к ним. Можно стойко переносить ужасы ГУЛАГА, а можно впадать в истерику и лезть в драку из-за ничтожной помехи на дороге.

очень развито получение дани с собственников имущества, уехавших в/на Украину, «за сохранность, а то сгорит или взорвётся не дай боже». Прочие отжимы тоже далеко не редкость.

Ещё выбесило наличие таможни между ЛНР и ДНР, это просто … важное стратегическое решение, без неё никак, …

Местные мужички сидят … ровно, торгуют на базаре трусами и мобилами, таксуют, короче как везде в мирных странах. Причём везде курс рубль/гривна 2/1, а при проезде из Донецка в Ростов — 3/1, и сдачу гривнами пытаются впихнуть

Обычное дело для любого смутного времени, вдобавок сюда привносит свою лепту пропаганда идей либерализма, бесновавшаяся у нас в после развала СССР. Согласно ей, деньги — превыше всего.

не менее хитрые охохловевшие русскоязычные.

АЭС, вы явно чем-то обижены, поэтому несправедливы. Я нахожусь в ополчении уже побольше вас и с радостью убеждаюсь, что нахожусь среди моего родного русского народа, хотя подавляющее большинство ополченцев вокруг меня — это местные жители. Отличия заметны лишь в южнославянском говоре и местных выражениях, существующих в каждой местности.

особо доставило, как мне, жителю средней России, высказывали, «шо у мэне акцент интэрэсный»

Мне подобное сказали лишь один раз, да и то говоривший был пьяным. Вдобавок говорил он это очень доброжелательно, без тени осуждения или превосходства.

Если же вам говорят такие вещи в неприятной для вас форме, то причина случившегося обычно коренится в вашем поведении, а не особенностях произношения.

короче, если кто то желает поехать повоевать за идею — оставляйте иллюзии дома. Там либо мясом в ополчении с высокой вероятностью посадки «на яму», либо в мутных подразделениях за не очень большие деньги наёмничать. Данное не касается только командированных спецов, но они и так на конкретную задачу выезжают.

«На яму» (ещё есть выражение: «в подвал») просто так не сажают. Наиболее частая причина посадки — употребление спиртного.

О необходимости расстаться с иллюзиями я уже написал в предыдущем сообщении. Здесь я с вами полностью согласен, АЭС: действительность — это не сказка и не лубочная картинка агитпропа.

Лично я после трёх недель пребывания в рядах ополчения ДНР скажу так: в ополчение вступать можно, в ополчение вступать нужно.

Люди требуются!

 

ПЕРВЫЙ, НО НЕ ПОСЛЕДНИЙ

Нашим взводом обеспечения командует «Князь» — такой позывной у этого седого, где-то в моих годах, мужчины. По некоторым сведениям, до войны «Князь» состоял в штате колонии для малолетних преступников, занимая должность старшего учителя. Это предположение весьма правдоподобно, поскольку замашки у «Князя» свидетельствовали именно об этом. Он был очень груб и своеволен, не отличаясь при этом ни умом ни проницательностью, а с людьми обращался словно с неодушевленными предметами: ему ничего не стоило оскорбить человека, заставить построенный на разводе взвод стоять ждать около часа, оставить бойцов без приёма пищи.

Мне и моему сослуживцу Николаю, призвавшемуся вместе со мной, «Князь» надоел очень быстро. Как то раз, помогая варить снесенные пьяным водителем ворота, мы разговорились с Николаем, обсуждая место нашей службы. Разговору способствовало отсутствие обеда, без которого мы остались из-за беспечности «Князя». Мы жаловались друг другу и на саму службу в обозе, никак не отвечавшую нашим возможностям, способностям и устремлениям, и на придурковатого командира с закваской тюремного вертухая. В итоге мы решили переходить в другое подразделение нашего артиллерийского дивизиона, но тут произошел один примечательный случай.

В обозе был пожилой водитель, который, как и многие другие, пристрастился к спиртному. Каждый вечер он был навеселе, причем на его примере я заметил одну особенность опьянения в южных широтах: шаткость походки, неточность движений и вид пьяного лица выражены здесь гораздо слабее, чем в более северных наших краях. Упомянутые признаки наступают здесь лишь при тяжелых степенях опьянения, оставаясь незаметными даже тогда, когда количество принятого спиртного уже довольно велико. При этом отравляющее действие спирта на головной мозг ничуть не слабее обычного, но оно больше выражено в помутнении рассудка, чем в движениях тела. Пьяный начинает нести несусветную чушь, по которой сразу можно распознать его опьянение.

Вот и этот пожилой водитель однажды принялся говорить всякие глупости, глядя на карту местности. В это время к нему подошел «Князь», и поняв в чем дело, пришёл в неописуемую ярость. Он уже давно грозил этому водителю всяческими карами за пьянство, но у хмеля свои законы, согласно которым попавший в зависимость от спиртного продолжает его употреблять не смотря ни на что.

В этот раз терпение «Князя» лопнуло, он схватил обрезок шланга и принялся избивать им пьяного на глазах у других бойцов взвода обеспечения. Выглядело это отвратительно: один седой дед лупит другого с матерной бранью и угрозами. Затем «Князь» выхватил пистолет, и ударяя рукояткой несчастного, погнал его в подвал, где продолжил истязание с угрозами пристрелить провинившегося.

В конце концов я решил вмешаться. Попросил «Князя» взять слово и пояснил, что в данном случае угрозы и избиения бесполезны, здесь надо действовать по-другому. «Князь» немного утихомирился, но вследствие этого случая провинившийся водитель через несколько дней сбежал из части. Это был первый встреченный мною позорный случай, вызванный употреблением спиртного. Первый, но далеко не последний.

Произошедшее было настолько мерзко, что я стал испытывать к «Князю» что-то вроде отвращения. Простояв в очередной раз без дела около сорока минут после развода, я разругался с «Князем» в пух и прах, заставив его в горячке выпалить что-то вроде «не хочешь у меня служить — проваливай ко всем чертям». С этим я и пошел к начальнику штаба, объяснил ему происходящее, и попросил перевести меня в боевое подразделение на должность водителя. Поведал я начальнику штаба и о моём товарище Николае, но Николай не набрался решимости просить перевода.

Меня в тот же день перевели из обоза в боевую гаубичную батарею, выдали автомат и закрепили за мной артиллерийский тягач — мощный армейский трехосный грузовик «Урал». Николай же так и остался во взводе обеспечения

Тем временем наступил май 2015 года.

Я в который раз убеждаюсь, что привычные нам понятия добра и зла совершенно непригодны для понимания этого мира, в котором соседствуют совершенно несовместимые вещи. Например, всё громче говорят об отказе от Новороссии и возврате Донбасса в состав Украины. На деле же пока всё идёт наоборот, мы готовимся отражать нападения укров, а они стягивают всё новые силы против нас. Вот прямо сейчас я видел со стороны Горловки огромное белое облако, а на нём отсветы каких-то вспышек с земли. Похоже, Горловку опять обстреливают. Тем не менее, город жив. Днём В Горловке появляются автобусы и троллейбусы, ходит трамвай. Парк машин очень старый, вдобавок они давным-давно не крашены, все облупленные. Однако при этом большинство автобусов работает на сжатом природном газе. Вообще на Донбассе очень давний опыт газификации автотранспорта, и сейчас здешний автобусный парк при всей своей отсталости и убогости значительно опережает Москву по части использования сжатого природного газа,, где умные разговоры на эту тему ведутся с брежневских времён.

Так же здесь очень много старых отечественных машин, в том числе и «Москвичей-412», давно исчезнувших в самой Москве. У местных таксистов немало иномарок грузопассажирского типа, при этом почти в каждой машине есть флаг Новороссии или георгиевская ленточка.

Недавно у нас была боевая тревога: бандерлоги усилили обстрел и пытались атаковать Горловку на одном из направлений, довольно далеко от моей части. Завязался стрелковый бой, подразделения, державшие направление атаки, отбили бандеровцев, влупив в один их танк два снаряда.

Сейчас все ждут очередного обострения к 9 мая, но оно может случится и раньше, потому что бандерлоги считают минское перемирие законченным. Вообще же дата начала очередного обострения определяется в Вашингтоне.

…У нас горе: убили Мозгового. Алексей Борисович был самым видным предводителем русского сопротивления в Луганской республике и в Новороссии вообще Командиры его бригады заявляют, что это дело рук бандеровских диверсионных групп, но на самом деле напрашивается нечто совсем другое: Мозгового убила некая «третья сила», натасканная для уничтожения отдельных командиров.

Диверсионно-разведывательные группы давным-давно стали здесь заурядным явлением. Для противодействия ДРГ мы постоянно стоим в караулах и нарядах, охраняя различные объекты. Особенно бдительным надо быть ночью: слушаешь каждый шорох, высматриваешь каждую тень, сам держишься так, чтобы тебя невозможно было обнаружить. Такие же караулы наверняка были и в бригаде Мозгового. Другими словами, противодействие ДРГ налажено хорошо и давно, тем более, что на Мозгового уже были покушения и он, наверняка усилил бдительность охраны. Подготовить в таких условиях покушение со стороны ДРГ очень сложно, поэтому намного вероятнее версия, уже описанная выше: это сделала некая группа, считавшаяся до поры до времени своей. У такой вот «своей» есть намного больше возможностей, чем у сторонней ДРГ: «свои» гораздо легче могут добыть всю нужную информацию и не вызывая подозрений подготовить всё необходимое, чтобы затем нанести подлый удар в спину.

Подавляющее большинство бойцов нашей части было глубоко опечалено убийством Мозгового, и лишь от одного из них я услышал что-то вроде осуждения погибшего: мол, нечего было лезть куда не следует. Как потом оказалось, осуждавший был представителем преступного мира Донбасса и сам как-то раз едва не поплатился жизнью за свои делишки, но пользуясь вызванной войной всеобщей сумятицей, сумел выйти сухим из воды.

После перехода в боевую батарею караулы и наряды составляют мою службу. Хотя наш дивизион стоит в глубоком тылу, тем не менее опасность нападения диверсионных групп очень высока, поэтому охрана части требует высокой бдительности. Это требование усложняется моим незнакомством с людьми и местностью, что всегда вызывает значительное неудобство, проистекающее всё от того же неведения. Видать, поэтому не принято оставлять гостей, предоставляя их самим себе. К прискорбию нашему, мы как-то очень небрежно относимся к этой стороне бытия, не замечая её вовсе либо не придавая ей серьёзного значения. Конечно, армия это не место для утончённых манер, и пришёл я сюда не в гости, а на службу, но это наше пренебрежение передачей сведений порой выходит боком самой службе.

Например, тебе ничего толком не объясняют при заступлении в наряд, не ставят задачи, не знакомят с порядками в части, с командирами, начальниками и должностными лицами. В итоге ты стоишь на посту словно чучело, способное отпугнуть лишь ворону да собаку… Ничем не лучше было и в Советской армии, да и могло ли быть иначе, если этот недостаток «зашит» в нас так глубоко? Но ко времени начала войны в Новороссии я уже хорошо знал об этой нашей неприятной черте и был готов к встрече с ней.

Людей не хватает, поэтому из одного караула заступаешь в другой, так что автомат я даже не сдаю в оружейку, он лежит у меня в изголовье. Помимо прочего, мы высматриваем в небе беспилотники. Это летательные аппараты-шпионы начинённые специальной аппаратурой, ночью их можно заметить по вспышкам в небе, которые они испускают при съёмке местности. Беспилотник надо по возможности сбивать автоматным огнём, но это возможно лишь на очень небольших расстояниях, около 500 метров. Мне пока такой возможности не выпадало, а палить попусту по далеко летящим беспилотникам нам запрещено. Зато я теперь вдоволь насмотрелся на звёздное небо, спутники и метеоры. Недавно видел болид — это более крупный метеор, след от него ярче и чётче, виден он дольше, был различим и сам раскалённый камень в виде оранжевой точки. Хотя болид и был велик, но он сгорел не долетев до земли.

У нас вроде бы собираются давать деньги за март, поэтому мне пока ничего не достанется. Да мне, собственно, ничего и не надо, на оплату связи пока хватает прежних запасов. Недавно мне выпало стоять на посту в городе, так наши ребята, пользуясь возможностью, накупили всякой еды, ну и я тоже взял к общему столу редиски, чаю и воды ситро. Мне самому в этом нужды особой не было, просто надо было поддержать компанию. Я вспоминаю свою срочную службу в рядах Советской армии, куда призывался 35 лет назад. С ума сойти! Тридцать пять лет! У меня до сих пор эта цифра в голове не укладывается…

В те времена мне всё время хотелось есть, особенно тянуло на сладкое. Сейчас же я стал совершенно равнодушен к еде, мне вполне достаточно нашей столовой, где кормят примерно так же как кормили в Советской армии. Это овощные супы, каши, макароны, тушёнка, подливка из овощных консервов, чай или фруктовый сок. Последнего в советской армии не было, вместо него были компоты. Конечно, не хватает свежей зелени, но это понимаешь умом, а не желудком. Интересно, что офицеры едят вместе с нами за одним столом ту же самую пищу, что едим мы. Это очень хорошо со всех точек зрения, это очень важно для поддержания здорового духа нашего войска.

В общем, нужды ни в чём у меня нет, денег на текущие расходы хватает, и если выдача денежного довольствия пойдёт так же, как она идёт сейчас, то я могу рассчитывать на первую получку где-то к концу июля. При нынешнем положении дел я дотяну до этого срока совершенно спокойно.

 

ГОРЛОВКА

Начало июня 2015 года

Украинцы иногда говорят не «собака», а «собаца». Был у нас в Советской армии один украинец, он говорил: «та нужно, як собаце пятая ноха». С приездом в Новороссию эта самая «собаца» вынырнула из глубин памяти и стала как-то невольно клеится ко всему украинскому. Вижу, к примеру, изображение Порошенко — то собаца! Яценюк же хоть и похож на кролика, но поступает як собаца! Стянутые под Горловку украинские войска — это уж просто собацюра….

Кстати, у нас здесь тьма тьмущая собак, но они помогают нести службу, особенно ночами в темноте, когда они лают при приближении кого-либо. Время от времени собаки устраивают что-то вроде переклички: взбрешет одна, за ней подхватывает другая и эта цепочка лая тянется вдаль до самой последней собаки. При этом лай у них короткий, отрывистый. Такое вот ночное собаццо…

Если кто-то идёт, то собаки лают совсем иначе: часто, злобно, прямо заливаясь лаем. В этом случае они вскакивают со своих мест и подбегают к той, которая первая заметила постороннего. Собравшись стаей, они бегут на потревожившего их.

Собаки здесь очень тощие и голодные, у них рёбра торчат наружу, при этом полно кормящих сук и выводков щенков. При мне одна собака сожрала какого-то большого чёрного жука. Собаки всё время растаскивают из мусорных баков консервные банки из-под тушёнки, поэтому, хотя они и помогают нести службу, но их количество давно превысило все допустимые пределы.

Так же здесь много летучих мышей, они летают в вечерних сумерках. Есть дикий фазан, это очень красивая, своеобразная птица. Фазан нередко встречается вблизи человеческого жилья. Один наш боец нашёл в поле зайчонка, так бойца едва уговорили отпустить зайку — он всё хотел оставить зайчонка жить в нашей казарме.

Стоя в карауле в Горловке, я наблюдал одно интересное явление.

…Раннее безветренное майское утро. Солнце только что встало, воздух чист и прозрачен. У моего поста стоит большая старая ива, обхвата в два-три толщиной. Глядя на неё, я вдруг замечаю, что в это тихое утро идёт… дождь! Откуда взяться дождю, когда на ясном голубом небе нет ни единого облачка? Подхожу ближе к старому дереву, присматриваюсь внимательнее к падающим каплям. Оказываются, они выделяются на листьях ивы и стекая с них, образуют настоящий дождь!

В науке это явление называется гуттацией. Я читал о нём раньше в литературе, но вживую наблюдаю гуттацию впервые. Затем я встречал такие же «дожди» с других ив, но это всегда были большие, старые деревья. Позже, с наступлением лета, гуттация прекратилась.

Местные жители держат здесь гораздо больше скотины, чем держит народ в средней России. Держат коров и коз, есть овцы, много домашней птицы. Один дед говорил мне, что жив только благодаря козам, их у него штук пять или шесть. Пенсии здесь платят власти ДНР, выплаты проходят своевременно, но они очень маленькие, что-то около 4000 рублей.

Жильё в некоторых местах ДНР стоит на удивление дёшево. Один наш боец купил в шахтёрском посёлке четверть частного дома за 16000 рублей. Конечно, место там совсем неказистое, дом очень скромный. Дома здесь выстроены главным образом из силикатного кирпича, дерево идёт только для стропил, половой доски, дверей, оконных рам и других частей. Впрочем, окна даже здесь заменяют на стеклопакеты. И тем не менее, 16000 рублей за собственное жильё — это очень дёшево, в средней России за такие деньги и баню не поставишь. Правда, с оформлением жилья здесь большие трудности из-за неясностей с законодательством: украинские законы вроде бы утратили силу, а свои ещё не созданы. Недавно были приняты номера для автотранспорта ДНР и установлен порядок его регистрации. Так же принят закон о владении оружием, позволяющий частным лицам иметь оружие калибром до 11,45 мм, то есть сюда попадают автоматы и пулемёты.

Мы вынуждены выходить из сонного оцепенения пассивной обороны, так как бандеровцы наглеют с каждым днём. Недавно в Горловке они убили целую семью, попав снарядом из гаубицы в жилой дом. Едва похоронили убитых, как на Троицу они опять обстреляли жилые кварталы, вновь убив и изувечив несколько мирных жителей, в том числе пожилых женщин, шедших в храм на праздничное богослужение. Бандеровцы боятся стрелять по нашим позициям, они отлично знают, что в этом случае ответ последует незамедлительно, поэтому эти сволочи обстреливают мирные кварталы, то есть тех, кто не может дать сдачи. Дело осложняется минскими соглашениями, из-за которых наше командование не имеет права подтягивать тяжёлое вооружение ближе к бандеровским позициям, чем эти гады и пользуются.

Всех волнует вопрос, когда разгорится очередная вспышка войны, но это зависит от идущих в Минске переговоров. Хотя все прекрасно понимают их бесполезность и лживость, тем не менее эти переговоры служат формальным предлогом прекращения военных действий. Понятно, что любые переговоры определяются закулисной частью, но заглянуть туда непросто. Гораздо проще понять ход дел из характера официальных сообщений, их риторики и духа. Если они респектабельны по отношению к противнику, то налицо явный сговор с ним. Если преобладают отрицательные тона — дело идёт к обострению. Злобные выражения говорят, что очередная война уже на пороге.

Эту довольно простую школу чтения между строк мы проходили ещё в советские годы. Сегодня можно сказать, что дело идёт к войне, но никто точно не знает когда её начинать. Судя по всему, закулиса находится в нерешительности, как с той так и с другой стороны.

…Я тут услыхал у одного нашего бойца удивительную песню. Звучала она с телефона, отчего качество было конечно же ужасающим, но даже не разобрав толком слов песни, сразу стало ясно: звучит что-то наше. Наше по духу!

Попросил перекинуть песню к себе на планшет, благо современные возможности в этом отношении очень широки, что и было сразу же нами сделано. Позже, улучшив минуту, прислушался внимательнее. В песне звучали лучшие проявления русской души. В ней слышались одновременно и любовь к Родине, и почтение памяти воинов старшего поколения, и грусть чего-то безвозвратно уходящего. Песня словно бы улетала в какие-то неведомые дали Вечности и при этом таинственным образом влекла за собой, звала к чему-то бесконечно высокому и светлому, к Тайне…..

Такие вот чувства пробуждало в душе это произведение Елены Плотниковой, и будь они лишь моими внутренними переживаниями, не стоило бы останавливаться на них. Но песня явно задевала струны души и передавшего мне её бойца, молодого парня, с виду грубого и совершенно необразованного на самом деле. Вскоре я заметил, что эта песня пользуется необыкновенной любовью и известностью почти у всех воинов, причём это была настоящая, высокодуховная любовь без кичения и выставления напоказ. Никто не насвистывал мелодию этой песни просто так, походя, как это часто случается с другой музыкой. Никто никогда не пытался воспроизводить её в шутку или в насмешку, но при этом она была почти в каждом телефоне, а некоторые даже ставили её в качестве сигнала о входящем звонке. Песня оказалась окружена невидимым ореолом глубокого почтения, её бережно хранили и всегда слушали с каким-то особенным, незаметным со стороны, благоговением.

Не смотря на то,что песня написана в 2008–09 годах и посвящена Победе в Великой Отечественной войне 1941–45 года, для меня «О той весне» стала своеобразным гимном Новороссии, знаком крутого поворота судьбы и нового отрезка жизненного пути как всей моей страны, так и личной жизни. Песня накрепко слилась в моей памяти с весной 2015-го, с началом моего служения Новороссии. Она встроилась в чýдную мозаику Русского мира, встала в его незримый образ какой-то совершенно естественной и неотъемлемой частью. Встала наряду с подвигами живых и павших воинов Новороссии, встала вместе с жертвами простых людей, с молитвами и переживаниями соотечественников. Встала частью Тайны, её звучащим олицетворением…

В мае 1945-го наши отцы, деды и прадеды радовались Победе. Мне же выпала честь оказаться спустя семьдесят лет, в мае 2015-го, в рядах русского войска Новороссии и собственным участием встать на защиту попранной безвременьем 90-х памяти предков. Вот они, плоды этого попрания, созревшие спустя двадцать с лишним лет:

Новороссия. Памятник павшим воинам Великой Отечественной на Саур-Могиле до начала «антитеррористической операции»

Вот что осталось от памятника теперь

То же, Вечный Огонь

Остатки Вечного Огня в наши дни

Слова замечательного произведения созданного Еленой Ильиничной Плотниковой незадолго до начала войны за Новороссию оказались наполнены поистине пророческим смыслом. Песня самым неразрывным образом связывала не столь давнее прошлое с днём сегодняшним, судьбы воинов Великой Отечественной с нашими судьбами, судьбами вставших на защиту Русской Весны.

Поразительно совпадение воспетого мая 1945-го с маем 2014-го, когда пламя новой войны только начинало разгораться, совпадение с маем 2015-го, приведшего меня в ряды армии Новороссии на место кого-то из павших бойцов, и совпадение с маем 2016-го, накануне которого завершается работа над этой книгой.

Но тогда, в мае 2015-го, стоя на охране наших гаубиц под Горловкой и впервые услышав песню Елены Плотниковой «О той весне», я ещё не знал, как заложенная в ней преемственность, эта великая и незримая связь времён, станет дальше твёрдой духовной опорой в самых тяжелых испытаниях, ожидающих меня впереди.

 

АРТОБСТРЕЛ

3 июня 2015 года

Накануне вечером, придя из очередного караула, я постригся, помылся, написал своим близким письма и лёг спать. Однако вскоре меня разбудил Санёк, наш молодой боец:

— Вставай! Тревога! Бой!

Такими вещами здесь не шутят. Я вскочил, стал одеваться. Недалеко бахнул взрыв снаряда. Судя по звуку разрыва, по нам била тяжёлая артиллерия, что-то вроде гаубиц Д-30. Пока одевался, бахнуло ещё два или три раза, и эти разрывы опять слышались где-то неподалёку.

Одев разгрузку, как кратко именуется жилет с множеством карманов под боеприпасы, и схватив свой любимый неразлучный автомат, всегда лежащий у меня в изголовье, я спустился во двор казармы. Свет везде был погашен в целях светомаскировки. Так, где мой маленький карманный фонарик? Ага, вот он, здесь.

Во дворе казармы уже толпились бойцы. Кто-то успел одеться лучше, кто-то хуже. Так… а что у меня? Каска на голове, разгрузка с одним магазином и кучей всякой мелочёвки, на ногах — купленные в Москве ботинки для экстремального туризма со стальными вставками в носках. Что ж, в целом неплохо, только магазинов к автомату очень мало.

Мои наблюдения прерывает шелестящий свист летящего снаряда. Да, без сомнения по нам бьют гаубицы. За свистом последовал разрыв. Откуда-то с земли в небо поднимается оранжевое зарево: где-то что-то уже горит. Судя по всему, на этот раз досталось Енакиеву, находящемуся в глубоком тылу небольшому городу с крупным металлургическим комбинатом и не подвергавшемуся обстрелам уже около полугода.

Вновь шелестящий свист летящего снаряда, за ним невдалеке следует мощный взрыв. Опять свист и опять взрыв. Свист — взрыв, свист — взрыв. Свистит не то чтобы над самой головой, но всё равно где-то неподалёку. По опыту прошедших учений определяю путь летящих снарядов: он проходит где-то в 200–300 метрах от нас, с северо-запада на юго-восток. Снаряды падают и рвутся где-то немного дальше, примерно в километре от нас. Тем не менее угроза вполне явная, если к тому же принять во внимание запас нашего боекомплекта, детонация которого не оставит от нашей части и мокрого места….

Интересно, но в душе почему-то нет ни малейшего страха. Мысль работает достаточно ясно и чётко: найти командира, узнать у него, что следует делать. Так, вот и мой командир. Приказывает бежать в парк, заводить машину и выезжать.

Подсвечивая себе путь маленьким светодиодным фонариком, бегу в парк. Вокруг суета, шум, беготня: часть напоминает растревоженный муравейник. В такие минуты очень важно чётко знать, что ты должен делать и не поддаваться панике. Лучше всего как можно спокойнее делать своё дело, не обращая внимания на суету вокруг. Не надо никуда шарахаться, кидаться к кому-то на помощь — этим только умножишь путаницу и неразбериху. Сначала сделай своё дело, потом помогай другим — всё это я мысленно говорю сам себе, подбегая тем временем к своей машине. Вот он, мой «Урал»! Стоит себе под открытым ночным небом на своём месте. Открываю кабину, сажусь за руль, включаю «массу» (аккумулятор), затем — стартер. Двигатель должен запуститься без предварительной подкачки топлива, я ведь заводил его совсем недавно. Поворачиваю ключ, но вместо шума включившегося стартера слышу лишь слабенький «клик».

В это время где-то неподалёку вполне полновесно бахнул очередной снаряд. Так, спокойно! Без паники! Хладнокровие и ещё раз хладнокровие! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. В конце концов, нечего было сюда ехать, коли смерть страшна. Снаряды рвутся всё же на порядочном расстоянии, осколки до меня не долетают, следовательно, я в полной безопасности. Я должен завести машину, но она не заводится. Так… Спокойно!

Вспоминаю свой опыт работы в метро, где при возникновении неисправности поезда счёт идёт на секунды, а на устранение этой неисправности по правилам технической эксплуатации положено не более пяти минут. На деле же диспетчер метрополитена не даст тебе и трёх минут, задёргает вопросами и назначит вспомогательный поезд, что неминуемо повлечёт затем наложение строгого взыскания на машиниста неисправного поезда. Вот ведь как бывает в этой жизни! Довелось-таки сравнить два случая: в мирном метрополитене и под настоящим обстрелом, где по тебе бьют пушки противника. И там, и тут счёт идёт на мгновения, но почему-то в метро я нервничал и переживал гораздо больше, чем здесь, на войне. Почему так? Наверное, потому, что здесь чувствуешь себя на пороге Вечности.

…Есть такое духовное явление: когда решаешься на смерть, когда ты всерьёз готов жертвовать своей жизнью, то всяческие пороки отступают куда-то далеко-далеко. Исчезает раздражительность, недовольство, смолкает тщеславие, вместе с этими пороками смывается и порождаемая ими бытийная грязь. Надо лишь очень ясно себе представить, что очень скоро ты покинешь этот мир навсегда — и у тебя наступает самое настоящее духовное преображение.

Вот и здесь, при наступлении исходящей от противника смертельной угрозы в глубинах наших сердец начинает просыпаться некое совершенно особенное, таинственное и необъяснимое чувство. Чувство приближения какой-то высшей справедливости, какого-то скорого раскрытия истинного смысла нашей земной жизни. Неотступно преследовавшая нас бытийная грязь вмиг обращается здесь в полное ничтожество, вместо неё в сознании ослепительно ярко вспыхивает веление свыше: «Твой час пришёл. Твоё место здесь!» В душе не остаётся места естественному страху смерти, его сменяет твёрдая решимость стоять до конца, воодушевление и даже какая-то совершенно особенная, возвышенная и ни с чем не сравнимая…. радость! Да, радость, — в ответ смертельной угрозе, нависшей над твоей головой. Радость, вопреки всем привычным законам бытия, радость там и тогда, где тебя, казалось бы, должен душить животный страх.

Я испытал описанные ощущения осенью 1993 года в Москве, когда нас расстреливали танки. То же самое я прочувствовал спустя почти 22 года здесь, в Новороссии, когда по нам била тяжёлая артиллерия противника и снаряды ложились где-то поблизости. Наверное, что-то похожее испытывали моряки крейсера «Варяг» вступая в совершенно безнадёжный со всех земных точек зрения бой с японской эскадрой. Наверное, это же чувство знакомо и другим бойцам….

Между тем, мой «Урал» так и не хотел никак заводиться. Так, спокойно! Я ведь помимо прочего ещё и слесарь-электрик по электрооборудованию работающему на постоянном токе. Собираю в уме свои знания и сразу вижу, что «Урал» не заводится из-за сбоя в работе электрических цепей стартера. Прикидываю, что именно может здесь быть и можно ли быстро устранить эту неисправность. В общем, если цел сам стартер, то запустить его можно, но всё-таки на это нужно некоторое время. Прежде чем лезть под капот, пробую ещё и ещё раз запустить двигатель. Клик…. клик…, и — двигатель заводится!

Отлично! Удалось избежать лишней потери времени! Но сразу рвать с места нельзя, мощная машина сначала должна накачать в свои ёмкости сжатый воздух, поэтому сейчас главное — не дать двигателю заглохнуть. Артиллерийский огонь не стихает, но теперь, когда основная задача почти выполнена и появилась относительно свободная минутка, можно немного оглядеться.

Другие машины нашей части так же заводятся и выезжают.Вроде бы дело идёт у всех водителей, в помощи никто не нуждается. Выхватываю телефон и успеваю передать вдаль короткое сообщение о начавшемся обстреле. На этом разговор обрываю, больше ничего говорить пока нельзя. Но вот сжатый воздух накачан, и я трогаюсь с места. Дело, напомню, происходит глубокой ночью, но автомобильные фары — это не маленький карманный фонарик, их видно очень далеко, поэтому я начинаю движение не включая ни фар, ни габаритных огней. Фонарик же держу рядом, чтобы иногда поглядывать с ним на приборы.Теперь моя следующая задача — дозаправить топливо, которого у нас вечно не хватает. При пепельно-сером свете луны выезжаю из парка и подъезжаю к месту заправки. Даже без фар дорогу видно довольно хорошо, во всяком случае видимость вполне достаточна чтобы двигаться благополучно. У заправки уже стоят те, кто выехал раньше, здесь же толпятся бойцы, снуют командиры. На одной из машин забыли погасить фары, и сразу раздались крики:

— Свет! Свет гаси!

Спокойно заправив машину, жду команды — что мне делать дальше. В царящую кругом суету не вмешиваюсь, дабы не умножать её. Вот и командир, вот и задача — следовать вон за той машиной. В кузов садятся бойцы, один из них поднимается ко мне в кабину.

Выезжаем на залитую лунным светом дорогу. Вдали полыхает оранжевое зарево пожаров, а вскоре становится видно и огромное пламя разорванного снарядом, горящего газопровода. Вот он, мой первый боевой выезд! Призрачно-серая ночная дорога, тёмно-серая степь кругом, чёрная полоса леса вдали и оранжевый полыхающий пожар горящего газопровода вдали от моей дороги. Вдруг впереди появляется свет фар какой-то встречной машины. Сидящий рядом со мной боец взял свой автомат на изготовку, мой же автомат находился в специальном держателе слева от сидения. Незадолго до боевой тревоги удалось привести это нехитрое устройство в относительный порядок. Его дуги занимали почему-то неправильное положение, не позволявшее надёжно закрепить в них автомат. Я вертел эти дуги так и эдак, в который уже раз недоумевая об особенностях работы наших конструкторов, умеющих даже самую простую вещь сделать таким образом, что она превращается во что-то ещё более хитрое, чем знаменитый кубик Рубика.

Однако встречная машина оказалась нашим штабным уазиком, поэтому мы разминулись с ней вполне благополучно, и вскоре добрались до места назначения. Здесь в ночной мгле опять началась неразбериха, но понемногу наши командиры навели некоторый порядок. В этой кутерьме мы даже не заметили окончания артиллерийского обстрела, и остаток этой летней ночи провели уже совершенно спокойно. И вот тут-то, на этом ночном привале после боевой тревоги, произошёл один примечательный случай о котором надо рассказать особо.

 

НАСТРОЕННОСТЬ ПРОТИВ РОССИИ

Среди части ополченцев и населения Новороссии бытует взгляд, согласно которому пришедшие в ополчение не из Донбасса являются здесь какими-то чужаками, то есть посторонними, иностранными и нежелательными пришельцами. В большинстве случаев такой взгляд присущ наживающимся на войне, занимающимся расхищением и присвоением материальных ценностей, вплоть до откровенного мародёрства. В их глазах приехавшие из других уголков нашей страны выглядят не соратниками и помощниками, а соперниками. Отсюда проистекает и соответствующее отношение к «чужим» добровольцам, поэтому наличие таких взглядов может служить косвенным признаком замешанности в корыстных устремлениях, а то и преступлениях. Эта, сколь неожиданная столь и неприятная сторона дела, требует к себе пристального внимания.

С самого начала моей службы среди некоторой части сослуживцев нет-нет, да проскальзывала одна весьма странная, неожиданная и неприятная чёрточка. Заключалась эта чёрточка в неприязненном отношении к тем самым «иностранным» ополченцам.. Будучи тщательно скрываемым, такое отношение тем не менее давало о себе знать то косыми взглядами, то случайно сделанными жестами, то отдельными, вылетевшими словно воробей, словами. По некоторым соображениям пока не стоит показывать в чём именно заключались эти жесты и как именно звучали эти слова.

Прежде чем идти далее, необходимо сначала тщательно разобраться, чем было вызвано такое отношение к «иностранцам», то есть к тем кто приехал в Новороссию издалека, или как ещё говорится здесь, «из-за ленточки». В возникновении неприязни вполне могли сыграть свою роль какие-то личностные особенности «иностранцев», либо вина могла лежать на самих приезжих, вызвавших к себе такое неприязненное отношение своим неправильным поведением. Однако указания на эту скрытую неприязнь, хоть и изредка, но всё же встречаются в самых разных источниках, никоим образом не связанных между собой. Мне доводилось слышать о ней от других ополченцев, побывавших в Новороссии раньше меня, иногда читал я о подобном и в интернете. Хотя такие свидетельства встречались не часто, тем не менее из них вытекает вывод о системном, а не единичном или случайном характере этого явления, присущем, к счастью, очень небольшой части коренных жителей Новороссии.

Однако в моём случае данное явление проступило ярко и явно, не оставляя более никаких сомнений в своём наличии. Заместитель командира моего взвода, то есть самый первый и непосредственный мой начальник, во время выезда по боевой тревоге принялся выяснять, зачем я приехал в Новороссию и с какой целью поступил на службу в армию ДНР, при этом высмеивая мой выбор. Такой поступок можно было бы понять, не справься я со своими обязанностями, но ничего подобного не было и близко, поэтому попытки уничижения добровольца «из-за ленточки» быстро перешли с моей личности на Россию как таковую.

Вот он, понимаете ли, сражается за свой дом, свою семью и свою родину, а что за чёрт принёс сюда россиянина — непонятно. Россия для замкомвзвода — это иностранное государство, причём не очень дружественное и не очень полезное, а даже скорее вредное, мешающее крутым донским пацанам, путаясь у них под ногами со своими инструкторами, всякими там добровольцами, и прочим своим вмешательством не дающее бить укропов.

Надо отметить, что этот заместитель командира взвода и ранее свой грубостью и бестактностью подчёркивал своё неприязненное отношение к России.

Конечно, все эти случаи не были бы достойны серьёзного внимания и не стоило бы их здесь описывать. В конце концов, мало ли всякой грязи встречается на жизненном пути, но рассматриваемый случай оказался особенным уже потому, что это был мой командир, то есть самый непосредственный начальник. Если же начальник прямо заявляет тебе о нежелательности твоего присутствия, и даже более того, — о нежелательности российского участия как такового, причём всячески показывает и подчёркивает это как в спокойной обстановке, так и во время выхода на боевую позицию, то отсюда следует делать серьёзные выводы.

Подобные настроения были заметны и у некоторых других ополченцев из дончан. Следует сразу же заметить, что в целом дончане настроены положительно к добровольцам «из-за ленточки», или во всяком случае относятся к ним непредвзято, без какой-либо неприязни. Большинство жителей Новороссии не делает никаких серьёзных различий между собой и приезжими, тем не менее находятся отдельные личности, всерьёз считающие приезжих добровольцев гражданами иного сорта.

Теперь перейдём к выводам.

Самое первое и самое важное, что следует здесь отметить: не любящие «иностранцев» полностью стоят на идеологической платформе врага, осознанно или невольно озвучивая его взгляды и идеи. Это и понимание России как иностранного государства, это и прикрытое фиговым листком демагогии понятие о российском «вторжении» на чужую территорию, это, в конце концов, и просто чувственное неприятие россиян.

Источниками антироссийских настроений могут быть:

• упомянутые выше корыстные устремления, причастность к расхищению материальных ценностей, мародёрству, либо острое желание и ожидание таковых возможностей;

• довоенная причастность к криминальной деятельности. Крутые пацаны, проще говоря, — местная шпана, смекнули, что за счёт народа можно подняться из грязи в князи. Присутствие приезжих из большой России, равно как и местных народных ополченцев, служит им здесь досадной помехой;

• наличие элементов либерального сознания, исподволь создающих антироссийский настрой;

• хулиганские наклонности;

• проукраинские убеждения и симпатии;

• влияние организованной преступности, о чём необходимо сказать подробнее.

Очень важным источником таких настроений являются местные круги организованной преступности, сложившиеся здесь после развала СССР. Поначалу они возжелали выгнать киевских паханов и самим стать паханами, но война за освобождение Новороссии смела их с насиженных местечек, а подмятые ими под себя хозяйственные учреждения и другие источники их доходов стали переходить к новым хозяевам из России. Понятно, что такой расклад вызвал бешенство среди донбасских бандитов, использующих теперь все свои возможности для любого противодействия любому российскому влиянию, независимо от того, идёт ли оно на пользу Новороссии как таковой.

Не зря США спонсируют организованную преступность любой страны, которую хотят разделить. А вот Гитлер до этого не додумался, он наоборот не скрывал своих планов уничтожить всех воров в законе из СССР. Поэтому воры и шли воевать против Гитлера, а вовсе не из-за проснувшегося патриотизма. Хорошо и давно известно, что преступность интернациональна и любителям легкой наживы всегда было наплевать на нужды народа и государства. Эта характерная черта уголовщины явила себя в полной мере и в Новороссии. К 2015 году среди бывших ополченцев сложилось мощное противороссийское ядро, готовое при случае воплотиться в вооруженную силу и выступить против любого, кто стоит на пути к наживе, будь то украинская или российская сторона. По большому счету этим бандитам и их подпевалам совершенно все равно на чьей стороне воевать. В этом печальном обстоятельстве нет ничего ни нового, ни неожиданного. История гражданской войны, полыхавшей в этих же краях без малого столетие назад, переполнена подобными примерами.

Настроенные против России рядовые солдаты не могут убедительно обосновать свои взгляды. Их суждения лишены всякой последовательности и основываются только лишь на чувствах недовольства вводимыми армейскими порядками, якобы проистекающими исключительно от российского влияния. Эти чувства подогреваются присвоением воинских званий и назначением на командные должности приезжих добровольцев из России, даже не взирая на их боевые заслуги. Чувства всегда сильнее разума, и видимо на этом строится расчет агентуры Ходаковского и других местечковых воров, вбрасывающих и подогревающих ненависть к России на костре низменных чувств зависти, корысти, стяжательства. Одураченные ими рядовые солдаты ненавидят офицеров — выходцев из России, порой они открыто высказывают угрозы перебить командиров-россиян в первом же бою, поднять восстание и освободить Донбасс от российского влияния.

Чем отличаются, да и отличаются ли вообще их взгляды от взглядов укронацистов из Правого сектора и иже с ним? Отличаются они лишь одним незначительным обстоятельством: те и другие пока ещё находятся по разные стороны линии фронта. Однако и те и другие недовольны Киевом, где у власти сидят «не те», по их мнению, воры. Остается лишь заменить «не тех» на «тех, что надо», и — да здравствует единая Украина! Вчерашние ополченцы-русоненавистники и нацисты-необандеровцы кидаются друг другу в объятия…

Перечисленные причины оживляются и сила их приумножается вражеской пропагандой, ведущейся как в России, так и вне её. В любом случае наличие подобных настроений должно быть предметом пристального внимания и целенаправленной работы политорганов.

Итак, выше был кратко обрисован один из существенных вопросов, касающихся умонастроений как части новороссийского войска, так и мирного населения Новороссии. Конечно, этот рассказ ни в коем случае не может быть исчерпывающим, здесь я лишь попытался упомянуть одну из серьезных язв Новороссии.

Единственное, что можно предпринять в таком случае — это подать рапорт на увольнение из армии ДНР по причине наличия в её рядах антироссийских настроений, что я и сделал.

Надо сказать, что командование части не осталось равнодушным к моему рапорту. Состоялась беседа с начальником штаба, в результате которой стало ясно, что командование имеет более трезвый взгляд на своих соотечественников, чем некоторые из подчинённых. Начальник штаба направил меня к замполиту. Тот пытался объяснить антироссийские настроения усталостью личного состава и тому подобными косвенными причинами. Пришлось объяснить, что такого рода вещи имеют совершенно иное происхождение, нежели усталость и нервные перегрузки. Разговор окончился предложением замполита перейти мне в другое подразделение, а моему замкомвзвода замполит сделал хорошее внушение. Тот же не нашёл ничего другого, как попытаться представить дело шуткой. Петь с вражьего голоса, петь постоянно, петь во время выезда по боевой тревоге своему подчинённому россиянину — хороша шуточка, а? К тому же «шутник» был немногим моложе меня, и дожив до седых волос должен был соображать, что можно говорить, а что нельзя.

Теперь же я должен обратиться к другим соратникам, которые подобно мне приехали сюда из самых разных уголков нашей Родины, а то и из других стран вообще.

Как бы ни было больно и обидно слышать антироссийские высказывания от тех, к кому ты приехал на помощь, это хамство надо уметь вынести. Не сломаться, не разочароваться, не опустить рук и не вернуться назад в свой дом огорчённым и расстроенным. Здесь, соратник, нужна сила. Сила духа, способная сокрушать и такие вот удары. Война идёт не только на фронте против пиндосовских марионеток украинского розлива. Помимо обычного зримого фронта у войны есть и другой, невидимый фронт борьбы. На нём приходится вступать в схватку с разного рода жизненными передрягами, исходящими порой от находящихся с тобой в одном строю, и ещё неизвестно, на каком из этих фронтов приходится тяжелее. Но в нашем случае главной задачей служит не сломать противника, а остаться в рядах армии как бы тошно не было у тебя на душе. Сумел ты устоять, остался в рядах Вооруженных сил — ты победил. Дал волю пусть и справедливому чувству обиды, разочаровался, обиделся, покинул Новороссию — ты не выдержал схватки на невидимом фронте борьбы.

Стало тебе казаться, будто все ополченцы из числа местных разделяют антироссийские взгляды одной паршивой овцы — немедленно гони это впечатление прочь! Это обманный ход мысли, последовав которому ты принесёшь радость врагу, горечь себе, недоумение и смущение своим настоящим соратникам-новроссийцам.

Но устоять — это не значит молча снести оскорбление. Отсутствие противодействия в таких случаях воспринимается как слабость, вызывает у казарменного хулигана чувство вседозволенности, отчего он входит в раж и распаляется ещё больше, чувствуя свою безнаказанность. Однако самое главное заключается в совершенной нетерпимости антироссийских высказываний, подрывающих идеологические основы существования Новороссии как таковой.

Вот поэтому в таких случаях необходимо сразу подавать письменный рапорт по команде, то есть своему первому командиру находящемуся на офицерской должности. Если подобные высказывания допускает офицер, то рапорт необходимо подавать вышестоящему над ним командиру, или сразу командиру части.

Твой рапорт привлечёт должное внимание к этой важнейшей стороне дела, требующей обязательного вмешательства политорганов. Замалчивание же позволит развиваться этой гнили дальше, поэтому выведение на чистую воду подобных явлений так же важно как и схватка с внешним врагом.

…А ларчик-то со временем открылся. Оказалось, что мой замкомвзвод действительно мародёрствовал в Дебальцево в феврале 2015 года, когда оттуда вышибали укронацистов. Идея освобождения Новороссии была ему совершенно побоку, просто в буре войны этот кент местечкового пошиба увидел возможность поживиться. Об этом позднее мне поведали другие ополченцы, давно и хорошо знавшие этого кента.

Так же позднее произошёл ещё один характерный случай. В нашем взводе был еврей из числа местных, и как-то раз не любящий россиян замкомвзвод по какому-то мелкому поводу бросил этому еврею:

— Оставь свои жидовские штучки!

— Ой! Жидовские! Да ты на себя-то посмотри, — ответил ему еврей. На этом разговор между ними и закончился.

В общем, как теперь говорится, пазл сложился…

В заключение, соратник, послушай замечательную песню А. Харчикова на стихи Николая Рачкова «Ижорский батальон», вдохновляющую нас на стойкость в борьбе с любым врагом, как внешним так и внутренним. Тяжело биться на смерть, очень трудно выносить и суровые природные условия в которых пребывает каждый настоящий воин, но ничуть не менее тяжко бывает на другом поле битвы, расположенном в твоём сердце. Пусть эта песня станет подспорьем твоему духу в тяжёлой и трудной схватке:

 

ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ

Итак, артобстрел закончился. Мы вернулись в расположение, оставив на боевых позициях усиленный караул, и весь следующий день прошёл у нас совершенно спокойно. Однако следующей ночью случилось вот что…

В ночь на 5 июня 2015 года оставленные в карауле на боевой позиции бойцы решили немного «расслабиться» известным образом, то есть попросту выпили, и принялись палить из автоматов калибром 5,45 мм по беспилотникам, что само по себе глупо и совершенно бесполезно — беспилотники шли выше облаков, их не могли достать даже зенитные батареи. Тем не менее, пьяная развлекуха продолжалась. Кончилась же она тем, что один караульный засадил другому пулю в пах.

Стоявший на соседнем посту Саня слышал беспорядочную стрельбу. После короткого затишья последовал одиночный выстрел, а за ним — дикий, нечеловеческий вопль. К Сане за помощью прибежал бывший на месте происшествия и насмерть перепуганный третий караульный.

Раненый истекал кровью и терял сознание, его погрузили в армейский грузовик и повезли сначала в часть, оттуда — в больницу города Енакиево. Сане и другим бойцам на этот раз крупно повезло: разделённые лесополосой остальные посты находились всего в каких-то 100-150 метрах от случившегося, и находящимся на них бойцам ничего не стоило получить шальную пулю от своих пьяных товарищей.

Я в ту ночь стоял в карауле самой части, мой пост был на контрольно-пропускном пункте. Ночь была очень тревожной: накануне нас обстреливала тяжёлая артиллерия противника, теперь же в небе то и дело шныряли беспилотники, нередко предвещающие своим появлением новый артобстрел. Нам было дано предупреждение о высокой активности диверсионных групп противника. С разных сторон то и дело раздавалась стрельба, небо чертили трассеры.

И тут прибывает машина с раненым! Первая мысль была о том, что нашего бойца ранили в столкновении с диверсантами, затем подумалось, что раненым мог быть сам диверсант или кто-то ещё, но правда оказалась очень горькой и позорной. Потолкавшись без толку в части и потеряв драгоценное время, раненого на том же «Урале» повезли в больницу, но по дороге он скончался от потери крови и болевого шока.

Я хорошо знал погибшего, так как мы вместе призывались на службу через центральный военкомат в Донецке, вместе прибыли в часть и поначалу вместе были в одном взводе обеспечения. Это был тот самый Николай, с которым мы собирались переходить из взвода обеспечения в боевой подразделение. Сам он был из Горловки, 39 лет от роду, у него осталось двое детей. Хорошо развитый физически и знакомый с боксом Николай работал до призыва в армию ДНР телохранителем. Он не курил, был весьма воздержан по части спиртного, и достаточно устойчив морально. Николай никогда не пьянствовал, он рос в семье, где спиртное почти не употреблялось, но как и подавляющее большинство наших соотечественников, Николай всё же допускал возможность употребления алкоголя.

Гибель Николая далеко не случайна. В его взводе давно процветало пьянство, доходя до самых отвратительных глубин нечестия, но командир взвода «Князь» и слышать не хотел о введении сухого закона в своем подразделении. Как и все, он считал допустимым «культурное» употребление алкоголя и сражался за своё право выпить 50 грамм яростнее, чем бился в боях с физическим врагом. С пьянством в своём взводе «Князь» боролся уже описанным ранее и наихудшим из всех возможных способов: хамством и рукоприкладством в отношении более слабых его. «Князю» разъяснялась недопустимость такого поведения, его предупреждали о бесполезности, и более того — о вредоносности принимаемых им мер, на деле лишь усугубляющих пьянство и его последствия. Однако пресловутые 50 грамм были «Князю» дороже чести, и, как теперь оказалось, жизни воинов. Ранее взвод «Князя» уже потерял из-за спиртного двух бойцов, ушедших из армии ДНР со стыдом и позором, но ни о каком сухом законе, способном дать «Князю» право требовать трезвости от подчинённых, не могло идти речи. А ведь там где допущено 50 грамм, неизбежно последуют следующие 50, затем 150 и далее по нарастающей. Где позволительно 50 грамм по праздникам и на поминках, обязательно найдутся причины употреблять спиртное и в иных случаях, а если говорить прямо, то для очередной пьянки всегда будут подобраны нужные поводы. Подобраны легко, без каких-либо сомнений, затруднений, опасений и мук совести. Эта, вызванная наркотическими и ядовитыми свойствами этилового спирта отвратительная закономерность, отлично знакома всем нам с незапамятных времён. С давних пор известно и единственное действенное средство против неё — это полное исключение спиртного из нашей жизни.

Вот такая у нас потеря, вот такой у нас двухсотый… Представляете, какой восторг испытывает наш враг, читая эти строки! Но зачем я это пишу, зачем выношу сор из избы? Беда в том, что помимо всего нашего общества питейные традиции давно и прочно укоренились в наших вооружённых силах. Армия ДНР унаследовала эту, уносящую человеческие жизни, отвратительную язву, разъедающую и подтачивающую моральные устои армии, наносящую тяжёлые материальные и опять же моральные потери, разлагающую дисциплину, без которой немыслимо само понятие армии. Молчать об этой язве, скрывать её, означает создавать ей благоприятные условия, потому что пороки способны действовать лишь исподтишка, под тем или иным прикрытием, а лучшим прикрытием пороку служит его замалчивание.

А теперь сопоставим потери от противника и потери от пьянки за двое суток, с 3 по 5 июня.

Потери от артиллерийского огня противника — 0.

Потери от пьянки на следующую ночь после артобстрела — 1 убит, 1 арестован.

Выводы?

А какие тут могут быть выводы?

Вы, наверное, слышали о случаях, когда пикеты нашего ополчения были полностью вырезаны ножами или захвачены в плен? Я не могу говорить за эти случаи наверняка, но имею все основания полагать, что подобное возможно почти исключительно за счёт употребления алкоголя, причём даже не обязательно, чтобы бойцы были пьяны на посту. Поясню, о чём здесь идёт речь на примере из своей службы.

Недавно я заступил в караул с трезвым бойцом, который был пьян накануне, но протрезвел ко времени заступления. Напарника, который моложе меня лет на 15-20, быстро сморил сон. Я решил не тревожить его и сам простоял на посту до рассвета. Утром я всё же решил его поднять, чтобы передохнуть немного самому. Он встал, укутался потеплее, пристроился поудобнее сидя, отставил в сторону свой автомат и уснул опять.

Пришлось стоять за него всю смену до конца. Такое случилось не только из-за расхлябанности и небрежного отношения к службе, но главным образом из-за химической травмы мозга, коей и является алкогольное опьянение. Чтобы изгладить последствия такой травмы, мозг нуждается в дополнительном отдыхе, и эта повышенная потребность в сне сохраняется на протяжении нескольких дней после употребления спиртного. Помимо этого страдает и деятельность других отделов мозга, причём всех без исключения, вплоть до ухудшения зрения и слуха.

А теперь представьте себе караул, в котором все или большинство бойцов испытывают последствия прошлого опьянения… О том, как идёт служба при употреблении спиртного на посту, говорить излишне, а ведь и это позорное явление у нас, увы, не редкость.

Прочитав письмо с описанием этого случая, один мой друг ответил:

— Эххх… Вспомнил роман про Степана Разина, как раз там был такой момент, когда под утро все его казаки валялись по всему берегу как трупы после ночи пьянства. И единственный непьющий соратник говорил ему: «Вот оно, войско твоё непобедимое. Приди сейчас полсотни стрельцов — всех вырежут. Спокойно, с перерывами».

Ничего с тех пор не изменилось…

 

ПОЛЕ

Тишина, о войне ничего даже не напоминает, но народ Новороссии не может понять, почему мы его не защищаем. Бандеровцы терроризируют города Новороссии, бомбардируют их из крупнокалиберных орудий, недавно варварски обстреляли Первомайск. Вот свидетельства тех времен:

Первомайск стяжает себе славу города-мученика, города-героя Русского сопротивления. В середине июня 2015 года, на втором году народно-освободительной войны против необандеровцев, Первомайск подвергся варварским обстрелам тяжёлой артиллерией противника. С военной точки зрения никакого смысла в этом не было, так как за чудовищной бомбардировкой не последовало наступление украинских войск. Здесь стояла задача озвученная неким Бирюковым из окружения Вальцмана: затерроризировать, запугать мирный народ Новороcсии, сделать его жизнь невыносимой. Ниже мы помещаем краткий отзыв старожила тех краёв:

«15.06.2015, 22:20

Чудовищные разрушения в городе Первомайске ЛНР:

https://www.youtube.com/watch?v=lmUmdXfpFGg

Из Первомайска 15 минут езды до моего родного Стаханова.

Этот город-герой — закрыл собой Стаханов, Брянку, Алчевск…

И НЕ позволил окружить Луганск прошлым летом…»

ЛНР: пенсионерка погибла, одна женщина ранена при обстреле Первомайска.

https://vk.com/wall-66621324_576884

А мы всё сидим… хотя в последне время всё-таки стали немного заниматься с боевой техникой, выехали в поле на учения.

В поле хорошо: тихо, спокойно, птички поют. Здесь нет суеты, нет шума, гама, нет телевизора, этого ужасного зомбоящика, орущего в нашем расположении почти круглые сутки. По краю поля идут лесопосадки, в них растёт дуб. Я никогда не думал, что у нас есть так много дубов! В глубине посадки встречается дикая вишня, дикий чеснок, очень много ясенелистного клёна, он тоже растёт здесь в диком виде. Видел здесь зайчонка, он был величиной немного поменьше моего домашнего кота.

Вечером в сумерках во множестве летают жуки-олени. Здесь всё поспевает намного быстрее, чем у нас. Например, тополь отпушил очень быстро, где-то за неделю, а у нас он пушит почти целый месяц. Вишня здесь уже краснеет.

Вот так всю неделю мы стоим в поле на учениях, что, конечно, интереснее и лучше, чем сидеть в гарнизоне, хотя полевая жизнь сама по себе труднее и не так удобна. Днём бывает сильная жара, но набегают облака и ветерок спасает от пекла. Вчера была сильная гроза с ливнем, по ночам довольно тепло. Комары здесь тоже есть, но очень немного и они почти не мешают, даже особых средств для защиты от них мне не требуется.

…Раннее летнее утро. Кукует кукушка, стучит очередью дятел, щебечут и заливаются всевозможные птахи. Но всё равно здешняя местность какая-то…. даже не знаю, как это лучше объяснить… неприродная, что ли… Здесь везде много крупных промышленных предприятий, железных и шоссейных дорог, населённых пунктов. В этом отношении Донецкая область очень похожа на ближнее Подмосковье, даже где-то опережает его. Всюду чувствуется близость цивилизации, невольно накладывающей свой отпечаток на все естественные природные виды. Здесь нет той девственной природы, что встречается в отдаленных уголках средней России. Зато в Донецкой области совсем нет прочего кровососущего гнуса, только клещи иногда впиваются в тело, когда стоишь в карауле на полигоне.

У нас, к сожалению, такое же свинство и неряшливость, как и в других уголках России. Это ещё одна наша отвратительная национальная язва, о которой нужен особый разговор. Командир части сегодня сильно ругался: лесополоса, в которой мы стояли на учениях, теперь вся оказалась загаженной следами нашего пребывания. Командир даже снял нас с учений и приказал навести порядок, убрать весь мусор. Дело осложняется тем, что современные упаковки почти не разлагаются, поэтому надо собирать любую мелочь.

Понемногу начинаем осваивать артиллерийские орудия — мощные гаубицы Д-30. Я как водитель тягача должен вывезти пушку на позицию, отцепить, затем убрать тягач в лесополосу и при необходимости дополнительно замаскировать его ветками. Так же я помогаю расчету раскладывать орудие в боевое положение, подносить и готовить снаряды, чистить ствол орудия после стрельбы и складывать его для перевозки.

Гаубица представляет собой сложный механизм, и мои навыки обращения с техникой сразу просятся в применение: вот здесь я капнул бы жидкого масла для более легкого вращения вала, а вот тут добавил бы густой смазки для улучшения скольжения. Здесь надо бы пройтись шкуркой и затем протереть ветошью смоченной бензином, а тут хорошо бы использовать небольшую стальную щетку. Освоение гаубицы стало понемногу увлекать меня, но душа рвалась на передовую.

Май только миновал, и в эти дни вместе с песней «О той весне» Елены Плотниковой то и дело вспоминалась другая, созвучная ей по духу, замечательная песня Ольги Дубовой — «Солдат»:

Эта песня Ольги Дубовой знакома мне очень давно, но всякий раз она пробирает до глубины души, до слёз на глазах. Если раньше это были лишь внутренние переживания, то теперь духовное наполнение песни слилось с действительностью, обрело своё яркое, едва ли не явственное, воплощение. Песня подтверждала правоту выбранного пути, подбадривала дух, успокаивала совесть и так же как «О той весне», звала в неведомые дали будущего. Сложенная более десяти лет назад, песня «Солдат» оказалась написанной словно бы только сейчас, настолько живо её слова соединялись с происходящим. Здесь и майские дни, и война, и твой нравственный выбор, и судьбы Отечества, и близость Вечности. «Солдат» вместе с «О той весне» образовали нечто единое целое, ведущее к Тайне…

В нашей повседневной жизни очень много значит межличностное общение. Его недостаток обуславливает тягость одиночного заключения, ссылки, других случаев при которых общение с внешним миром и себе подобными оказывается нарушенным. Данная насущная потребность очень часто не замечается нами, в то время как её важность мало чем уступает потребностям в еде, жилье, одежде. Я хорошо понял это еще на срочной службе в Советской армии, где мы радовались каждому письму. В армии ДНР же очень помогает интернет и мобильная связь, поэтому теперь в этом отношении приходится намного легче, чем раньше. Вспоминаю советские годы, когда этих вещей не было: в те времена с общением было гораздо тяжелее, и не только на воинской службе.

Кроме того, тут приходится понемногу пускать в дело и навыки по борьбе с зависимостями, так как с пьянством дело обстоит здесь очень плохо, примерно как было у нас в 90-е годы. В городах на улицах полно пьяных, у магазинов ошиваются попрошайки, пьянство процветает в ополчении среди командиров и рядовых. Увы, но такова наша действительность. Доходит до того, что рядовых бойцов и командиров отправляют в наркологическую больницу кодироваться от алкоголя. Я долгое время наблюдал за всем этим, не давая ничего знать о возможностях борьбы с этим злом, но наконец решил, что пора начинать действовать.

С табаком дело ещё хуже: некурящих тут считаные единицы, причём если об освобождении от алкоголя некоторые всё же задумываются, то бросать курить похоже не собирается никто.

 

ПОДВАЛ

Июнь 2015 года.

Пушит тополь, на яблонях завязываются яблоки, ещё кукует кукушка, вовсю воркует местная разновидность голубей. Лето, пробудившаяся природа набирает силу, а мне вот пришла пора окунуться в бытийную грязь, без которой жизнь в этом мире невозможна.

Нас стали посылать в Енакиево на патрулирование города во время комендантского часа. Как водится в худших наших традициях, при этом никто не разъяснил нам ни прав, ни обязанностей, не поставил и ясных задач. Вроде надо задерживать нарушителей комендантского часа, тех кто нетрезв. А трезвых нарушителей отпускать с миром — так выходит? О нормативно-правовой базе никто из командиров даже не заикнулся, приказ о введении комендантского часа никто из нас в глаза не видел, на чём и как должны быть основаны наши действия, совершенно неясно. На что рассчитывал командир части «Минер», посылая нас выполнять полицейскую работу — вроде, как-нибудь догадаетесь сами, пацаны?

Вот с такой, с позволения сказать, «подготовкой» мы и приехали ночью в Енакиево, незнакомый мне город. Время было около 23 часов. Меня определили в патрульную группу, где старшим был молодой парень, совершенно безграмотный и необразованный, не умеющий связать даже пары слов и потому неспособный что-либо объяснить или показать. Да и что он мог сказать, если вдобавок ко всему сам ничего не знал? Нашим третьим патрульным оказался ещё один молодой парень, немой как рыба. Однако при этом эти молодые ребята ведут себя совершенно самостоятельно, считают себя многоопытными и всезнающими. Тебя они не слушают вообще и наверное полагают, что действовать надо не на основе права, а по собственному разумению. Оно бы всё ничего, да вот только в руках у нас — заряженные автоматы…

В общем, в тот раз дело прошло относительно благополучно. Нескольких человек мы задержали и отвезли в полицию, где на них был оформлен административный арест, а нескольких нарушителей отпустили после небольшой беседы. Однако в душе остался какой-то нехороший осадок: ментовская по своей сути работа была очень неприятна, ведь я задерживал тех, кого приехал защищать.

И если бы дело ограничилось только этим! Однако несколько дней спустя командир нашей части вновь затеял ту же операцию. На вечернем построении «Минер» почти открыто заявил: едем на задержания гражданских, гребите всех подряд, чем больше наловите, тем лучше. В воздухе сразу повис какой-то очень нехороший настрой, какой-то дурной дух стал сопровождать нас с самого начала этого сомнительного предприятия. Оно и понятно: целью было не поддержание порядка и не противодействие диверсионно-разведывательным группам противника, а ставилась задача наловить побольше рабочей силы, то есть простых мирных жителей, ведь задержанные передавались затем полиции для административного ареста. Арестованные же трудились потом на различных работах, в том числе и в нашей части.

Удивительно, но все мы были в тот вечер почему-то очень злы. Я злился из-за недосыпания. То приходя с караула, то уходя в караул, я уже давно не спал полностью ни одной ночи. Злился из-за страшно неудобного кузова КамАЗа с поломанными скамейками и густым слоем дорожной пыли, злился на колдобины, из-за которых едва удерживался сидя на корточках с автоматом в руках, злился на горе-водителя, везшего нас, словно дрова. Точно так же злились остальные наши бойцы, и тоже, наверное, по тем же причинам. Распирала злоба и наших командиров, и уж само собой, злились задержанные нами пьяные жители Енакиево. О том, что уже второй год идёт война и о своей прекрасной осведомлённости о комендантском часе они и слышать ничего не хотели. Почти каждый заявлял, что он тоже такой же ополченец, поэтому, мол, сами понимаете — никакие законы мне не писаны. Пьяные женщины вели себя ещё наглее, а один пьяный мужчина средних лет вообще разлёгся на тротуаре в своей белой майке, отказываясь куда-либо идти. Нам пришлось самим закидывать его тяжеленную тушу в кузов КамАЗа. Задержав за какой-то час двадцать семь человек и забив ими весь кузов армейского грузовика, мы повезли их в полицию, куда и прибыли около 2-х часов ночи. Все задержанные нами были высажены и собраны на площадке перед зданием полиции, оставаясь на ней под нашим надзором. Вот тут-то оно и случилось…

В дальнем конце улицы появился свет фар легкового автомобиля. Машина приближалась к нам на большой скорости, несколько наших ребят выбежали на проезжую часть, требуя от водителя остановиться. Однако тот и не думал тормозить, двигаясь всё так же быстро. Здесь надо заметить, что незадолго до этого от нас уже ушёл один гражданский жигуль, водитель которого не выполнил требования остановки. В тот раз бойцы не решились по нему стрелять, не смотря на предупреждения об активности диверсионно-разведывательных групп.

Теперь же наши бойцы дали несколько предупредительных выстрелов воздух, но и это не подействовало на водителя машины, так же оказавшейся марки «Жигули». Этот жигуль с той же наглостью мчался по ночной улице, так и не желая останавливаться, хотя ехал он мимо городского отдела полиции, перед которым стояло в то время около полусотни человек, в том числе и вооружённые автоматами бойцы. Но ни комендантский час, ни предупредительные выстрелы в воздух, ни необычная обстановка на ночной улице — ничто не убеждало водителя остановиться. Проскочив мимо нас, жигуль стал удаляться, наплевав на всё и вся.

Это было уже слишком! За этот вечер все мы уже вдоволь натерпелись от пьяной наглости и неуважения к порядку, поэтому вслед улетающему жигулю понеслись автоматные очереди. Трассеры чертили свои молнии над машиной, другие били в асфальт и рикошетили от него высоко в небо, а какие-то из них попадали и в саму машину. Жигуль наконец остановился, наши бойцы кинулись к нему. Из-за руля вылез молодой пьяный парень, замахал руками: не стреляйте! На заднем сидении оказались три тяжелораненые девушки. Услыхав стрельбу, из здания горотдела полиции выскочил командир нашей части «Минер», заорав:

— Не стрелять! Кто стрелял без приказа?

Хм, «без приказа…» Для огня по диверсантам нужно дождаться приказа? Если машина не останавливается по требованию вооружённых бойцов во время действия комендантского часа, то как прикажете это понимать? Какого приказа ждать в этом случае? Сколько времени его ждать? От кого?

Наши бойцы тем временем уже оказывали помощь раненым девчонкам, быстро подъехала и «скорая». Водитель жигуля получил лишь лёгкую царапину предплечья, и наотрез отказался ехать в больницу, где неминуемо было бы засвидетельствовано его опьянение. Нас же, стрелявших, разоружили и отвезли в какой-то подвал. Водитель жигуля сам оказался бойцом из другой части, поэтому считал себя вправе свободно кататься по ночному городу. О том, что в ночной тьме никто не сможет разглядеть его лица и опознать его машины, ему было видимо невдомёк, а уж об уважении к порядку и своим товарищам по оружию, этот порядок охранявшим, вообще говорить не стоит.

В итоге мы оказались кругом виноватыми! И своего-то мы не разглядели, и стреляли-то мы на поражение, и девчонок на заднем сидении не увидали, и вообще.. нас самих надо расстрелять! Надо сказать, что такие угрозы в ДНР — не совсем пустой звук. В условиях отсутствия устоявшейся государственности власть невольно попадает в руки тех, кто совершенно не умеет ею пользоваться, к тому же и сама обстановка войны зачастую не оставляет никаких возможностей для соблюдения хотя бы видимости закона. Да и какого закона-то? Вот и получается, что нередко приговор вершится на месте, без следствия и суда…

Нас между тем «прессуют». Нам грозят. Нас обещают то расстрелять, то посадить в яму и забросать гранатами. Что-то объяснять и доказывать нашим будущим палачам бесполезно, это я понял довольно быстро.

Время томительно тянется, мы сидим в холодном подвале, в полной неизвестности. Наконец, наши конвоиры-надсмотрщики устают и замолкают. В голову начинают лезть разные мысли…

Вот ведь как бывает, а? Только что мы задерживали других, а тут оказались задержанными сами. Что бы это значило? Урок против тщеславия? Но какое тщеславие, если я ехал на это задание с отвращением?

Ну так что, расстреляют ли нас? Вполне возможно, здесь этим не шутят.

Или только попугают, да передадут военной прокуратуре — в ДНР эти органы уже созданы, они работают. И что тогда? Посадят? Буду срок мотать на старости лет? И за этим я сюда ехал!?

Раненый водитель? Мало ему досталось! Всё вышло из-за его дури и наглости — остановись он сразу по нашему требованию, ничего бы не было. Так нет же, надо крутизну свою показать!

Раненые девчонки? Вот этих по-настоящему жаль. Выживут ли? Вряд ли… Для автоматных пуль жигулёвское железо — что бумага, девчонок там изрешетило насквозь, и странно, почему они не умерли сразу. Какая-то из них доводится сестрой кому-то из командиров этой енакиевской части, другие тоже, судя по всему, близки местным военным. Девушки ни в чём не виновны, думать надо было везшему их водителю, но вся злоба обрушилась на нас. У меня самого трое детей — сын и две дочери, и я живо представил, каково было бы, попади они в подобную историю…

Ну так что? Чего ждать-то? К чему готовиться? К позорной смерти от пуль товарищей по оружию? Наверное, да… наверное, расстреляют. Конвоиры злы не на шутку.

Страшно? Ничуть! А вот гадко — да! Гадко до отвращения, гадко до тошноты, до сухости во рту, до комка в горле. Мне нечего бояться смерти, об этом надо было думать до отъезда в Новороссию, но и быть расстрелянным своими совсем не хочется.

Какое потрясающее различие между смертельной угрозой в бою с противником и угрозой быть расстрелянным соратниками! Вроде бы и там и там — смерть. Одна смерть, второй не будет. Казалось бы, не всё ли равно, где и как умереть?

Нет, не всё равно! Совсем не всё равно! Далеко не всё равно! Между этими смертями — пропасть, между ними ничего общего нет и быть может. Вот какой разной, оказывается, может быть смерть!

Так что же, — мой последний час пришёл? Похоже — да, пришёл. И что у меня в душе? Тошно… не страшно, а тошно…

Ладно, меня расстреляют. Что нужно сделать, что можно сделать, что я должен сделать, пока меня ещё не расстреляли? Связаться с близкими? Зачем? Что я им теперь скажу? Нет, не надо. Пусть уж узнают обо мне то, что дойдёт до них потом.

Что ещё? Покаяться? Нет в душе покаяния.. Попросить прощения, чтобы с облегченной душой шагнуть в мир иной? Если да, то у кого просить — у будущих палачей? Смешно… у своих, задержанных вместе со мной, соратников? Им и так тошно, а тут я ещё прощаться к ним полезу…

Вот с такими думами сижу в сыром, холодном и тёмном подвале. А ведь не так давно было у меня и раскаяние, и любовь ко всем, и прощение, и другие духовные устремления. А сейчас — ничего этого нет. Ровным счётом — ничего.

Однако, пора сходить по нужде. Прошу конвоира, тот ведёт меня в туалет. Справившись, замываю за собой ёршиком унитаз, и словно бы моя жизнь утекает туда же, в это грязное жерло вместе с нечистотами. Вот и всё… и тут вдруг мне вдруг думается: а дай-ка я скажу, что по жигулю стрелял я один! Все остальные говорят, что стреляли в воздух, а я скажу, что стрелял на поражение. Стрелял трассерами и видел, как те впивались в зад жигуля. Нас оказалось шестеро стрелявших, среди них двое совсем молоденьких ребят, которым нет и двадцати лет. Пусть они живут! Меня расстреляют, — и хватит, а остальных пусть освободят или отдадут под суд. Кроме этих ребят, другим нашим мужикам тоже жить хочется. А я? А что — я? Раньше надо было думать, до отъезда сюда. Теперь хоть как-то своим соратникам помогу, хоть попытаюсь отвести от них смерть.

И вроде сразу как-то легче стало на душе. Определилась цель, обозначился путь, отрисовался смысл поступка. Легче, но всё равно тяжко. Гадко и тяжко.

Вернулся я из туалета назад, сел на своё место рядом с одним из наших бойцов. Тот курил, и вдруг у меня в мыслях пискнул тоненький и подленький голосок:

— А ты? Закурить? Перед смертью-то? Вот же, только спроси — тебе дадут сигарету. Дадут! Сразу дадут!

— Да пошёл ты… — мысленно ответил я голоску и тот бесследно пропал. Надо же, уж больше пятнадцати лет минуло с тех пор, как я освободился из табачного рабства, а тут… но больше голосок не возвращался и я сразу забыл о сигарете.

Наконец, закончилась эта ужасная ночь. Зашумел мотор подъехавшего грузовика, застучали наверху каблуки, загремели двери и замки.

— Выходи!

Утреннее солнце больно резануло глаза. Мы вышли в какой-то небольшой двор, и тут… нас встретил командир нашего взвода! Грозно нахмурив брови, он зарычал на нас:

— Ах вы, такие-разэдакие….

Всё сразу стало ясно: нас расстреливать не будут. Будет следствие, возможно, будет суд, но расстрела уже не будет. Взводный же рычал лишь порядка ради, что хорошо было видно сразу, без всяких раздумий.

Конечно, после этого на душе полегчало. Но именно — полегчало, никакой радости от спасения не было. Не оставляли мысли о расстрелянных девчонках, о предстоящем следствии и суде, о прочих ждущих впереди передрягах.

Мы погрузились в грузовик и поехали назад в свою часть. Мужики ещё как-то держались, но молодые ребята были плохи совсем. От тяжёлых переживаний на них не было лица, они смолили одну сигарету за другой, но впереди их ждал ещё один подлый удар. Уже в нашей казарме мой замкомвзвода, тот самый, что питал нелюбовь к россиянам, решил теперь поизмываться над этими пареньками:

— Ну чо, как вы там девок расстреляли, суки вы такие?

Правда, долго издеваться он не смог… Мне пришлось обнять парня за плечи и сказать ему:

— Ничего, Санёк. Терпи! Бывают в жизни и не такие испытания. Это надо вынести.

Вскоре в моей душе вновь зазвучал подленько-тоненький голосочек:

— Ну, а выпить? По такому случаю-то, а? Деньги у тебя есть, дай ребятам — вмиг сгоняют, принесут!

— Пшёл вон! — и голосочек не даёт больше о себе знать по сию пору.

Тогда же я твёрдо решил переходить от «Минёра» в другую часть, чему помимо случившегося способствовали и другие обстоятельства, о которых уже было рассказано ранее. Горький осадок от произошедшего остался у меня по сей день.

Не всё красиво и гладко бывает в этой жизни. Даже там, где идёт война за правое дело, бывает полно всякой грязи и надо найти в себе силы преодолеть её точно так же, как и сопротивление внешнего врага. В данном случае преодолеть, — значит не разочароваться в начатом деле, не бросить Новороссию и не уехать назад с горечью и обидой, с неверием в правду и справедливость.

 

ДЕНЬ ЗА ДНЁМ

Июнь 2015 г.

Пока я вполне справляюсь с нагрузками наравне со всеми другими бойцами. Недавно у меня схватило спину, причём очень сильно. В пояснице появилась противная тянущая боль, она не отпускала ни в каком положении тела, не давала думать, сосредоточиться, с ней невозможно было уснуть. Эта боль случалась у меня и раньше. Судя по всему болел не позвоночник, потому что теперь с этой болью пришлось грузить тяжеленные ящики, но она ничуть не усилилась, а даже наоборот, стала поменьше. Позже я всё-таки не вытерпел и принял одну таблетку анальгина. Боль как рукой сняло, и её нет уже второй день. То же самое я замечал и раньше, дома мне ещё помогала горячая ванна, но ненадолго, анальгин действовал гораздо лучше. Похоже, это воспаление мышц поясницы, анальгин обладает противовоспалительными свойствами, поэтому так хорошо помогает.

Многие вещи, которые в Москве выбрасывают не задумываясь, пригодилось бы здесь. Очень нужны даже обычные пластмассовые бутылки и канистры. Сколько в Москве пришлось выбросить из гаража всякого хлама, который требуется здесь позарез и которого тут днём с огнём не сыщешь! Я даже иногда подумываю, не предложить ли командованию отпустить меня в командировку домой, но это совершенно невозможно, к тому же с этой части я всё-таки буду уходить. Если даже ехать, то всё придётся делать за свой счёт, а дорога предстоит неблизкая, больше тысячи километров. К тому же могут быть трудности с пересечением границы, ведь не один же хлам повезу я с собой, возвращаясь обратно из дома в Новороссию. Придется что-то приобретать для нужд подразделения, а такой груз уже не пройдет как мои личные вещи, на него понадобится множество бумаг и прочих условностей.

Уму непостижимо, как тут плохо с техобеспечением! Водители и командиры за свой счёт покупают инструменты и запчасти, при том что воинам платят сущие гроши, да и те задерживают на несколько месяцев. Недавно давали деньги за март, теперь все ждут получку за апрель, хотя на дворе стоит уже июнь месяц.

Гражданская жизнь здесь тоже очень бедная. Шахты и другие предприятия либо закрыты совсем, либо жизнь на них едва теплится. Зарплата в 10000–12000 рублей здесь верх мечтаний, цены же мало отличаются от московских. Как люди выживают, непонятно. Зато нет пробок на дорогах и много личной скотины.

Тут уже вовсю поспевает вишня, полно завязей на плодовых деревьях. Здесь за ними совершенно не ухаживают и не поливают, поэтому много завязи осыпается. Один местный ополченец рассказывал, как он до войны выращивал арбузы на продажу. Брал небольшое поле, сажал, собирал урожай, и что-то, вроде бы, у него получалось. При этом он не обеспечивал ни полив, ни удобрение почвы, пользовался лишь естественным плодородием.

Как хорошо быть свободным от алкоголя и табака! Курят здесь почти поголовно, у всех постоянная забота, — где взять сигарет. Курят везде: в строю, на посту, в том числе и ночью, в кузове машины, у склада горюче-смазочных материалов и боеприпасов, то есть там где курение строжайше запрещено. Порываются курить и в расположении где стоят наши койки, но пока еще у большинства хватает благоразумия отказать себе в таком «удобстве» и требовать того же от других.

Командование не знает, как бороться с употреблением алкоголя. Недавно пойманного на пьянке обрили налысо, сбрили брови, затем всю голову, кроме лица, вымазали зелёнкой и в таком виде выставили перед строем. Пьянчуг обещали ещё арестовывать и использовать на работах с гражданскими арестованными, но ничего из этого не выйдет, потому что солдат не хватает, исполнять военные обязанности некому. Поэтому хошь — не хошь, а придётся вскоре пьяницу освободить.

Эту безнаказанность хорошо чувствуют все любители спиртного, поэтому продолжают пить не смотря ни на что.

У нас идут учения, каждый день выезжаем в поле, осваиваем боевую технику. Мне это очень нравится, даже уходить из этой части не хочется, но с переходом в другую часть связано ещё много других причин. Пока же дело с переходом часть не движется совершенно, отпускать меня не хотят, надо ходить, настаивать, а такой возможности у меня сейчас нет, потому что я всё время в поле. У нас без конца идут разговоры о подписании контракта, но как обычно, никто ничего толком не знает.

Всегда с нетерпением захожу в интернет, надеясь увидеть весточку от друзей и знакомых. В армии к письмам относишься совсем иначе чем на гражданке. Здесь получить письмо — это целое событие!

Я тут немного приболел, простыл, но сейчас мне уже лучше, дело пошло на поправку. Медицинской помощи в самой части у нас почти нет, то есть формально медичка вроде бы есть, но толку с неё как с козла молока. Вообще же есть медрота, откуда при нужде тебя направят в гражданскую больницу. В Енакиево работают аптеки, в них неплохой набор лекарств. В общем и целом с оказанием медпомощи дело обстоит здесь, наверное, так же как в простом российском городе.

От службы меня на время болезни освободили без всяких формальностей. Просто, как в старину: сказался больным, и всё. Никаких справок, заключений, направлений и т.п. здесь не требуют.

У нас опять прошли полевые учения. Было очень хорошо и интересно, это была самая настоящая боевая подготовка: обучение владению техникой и прочее. Такие занятия гораздо лучше обыкновенных караулов и нарядов, не говоря уже о ментовской работе по патрулированию улиц.

…В последнее время в столовой нашей части пища стала совершенно несъедобной. Она, конечно, и раньше была не для гурманов, но при этом и не хуже качеством чем в советской армии, где я служил срочную. В Новороссии я спокойно ел всё что давали в нашей столовой и даже немного удивлялся и радовался тому, что мне вполне достаточно армейской пищи. У меня не было никакого желания докупать что-то на рынках и в магазинах, как это делают ополченцы из числа местных жителей, я ничуть не скучал по домашней еде, как это было во время срочной службы. Но в последнюю неделю обыкновенные каши — гречневая, рисовая, перловая, овсянка, так же как и супы из вроде бы свежих овощей приобрели какой-то отвратительный, тошнотворный запах затхлости. По правде сказать, у меня от такой еды даже расстроился кишечник. Вывозимую на полевые учения еду почти полностью привозят обратно несъеденной, в столовой большинство лишь пьёт чай и ест хлеб со сливочным маслом, большая часть приготовленного идёт в отходы потому что бойцы не едят такую пищу.

Я бы ничего не писал об этом, потому что всё это могло быть лишь моим обманчивым впечатлением, но сегодня, заступив в наряд по столовой, я ради интереса получше принюхался к баку с гречневой кашей. Запах от свежесваренной гречки был ужасный! Больше половины приготовленного осталось несъеденным.

Гречка являлась у меня основной едой многие десятилетия, я очень люблю её за простоту приготовления и питательность, дома очень часто варил её сам. Случалось, что гречка подгорала, бывало что сваренная каша портилась от того что долго стояла в тепле. Однако никогда от гречки не исходило такого ужасного, отвратительного запаха затхлости, который появился в столовой нашей части в последнее время. Пока ещё я не разобрался в чём здесь дело: может быть крупа очень стара, или она хранится ненадлежащим образом впитывая посторонние запахи, либо нарушен порядок приготовления пищи (плохо отмытые жаровни со старым прогорклым маслом). Может быть виновата приправа из овощных консервов или добавляемое в кашу масло, или что-то ещё. Полностью выяснить причину я вряд ли смогу, потому что я простой солдат и мне не будут ничего показывать и рассказывать, но питаться в нашей столовой стало совершенно невозможно. Всё-таки наиболее вероятной причиной является здесь некачественное растительное масло.

На следующий день, работая в наряде, я внимательнее присмотрелся ко всему, но не обнаружил причины дурного запаха и вкуса пищи. Все продукты доброкачественные, приготовление пищи тоже в порядке. Одновременно исчез и дурной запах! Пища опять сделалась вполне съедобной. Видимо, дело было в испорченных овощных консервах, добавляемых в супы и каши, что-то вроде баклажанной икры или закуски. Наверное, прошла партия испорченного продукта, порой придававшего пище настолько отвратительный запах, что даже запах от вымытых с мылом рук после работы в наряде по столовой вызывал тошноту. Однако теперь этот запах исчез и всё стало в порядке.

У нас в пище совсем нет свежей зелени, это серьёзный недостаток. И вот когда я приболел, мне очень сильно захотелось вишни. Видимо, больной организм требовал необходимое. На следующий день я отпросился, поехал в Енакиево, купил в аптеке лекарств и зашёл на местный рынок. Впечатление от него очень плачевное. Рынок почти не работает, открыт, наверное, 1% всех павильонов. Народу среди дня — никого! Одни лишь собацы шастают, их тут везде полно. В самом конце рынка сидело несколько женщин с ягодами и рыбой из местного водохранилища. Я взял около килограмма вишни и затем по пластиковому стакану малины и чёрной смородины, грамм по 700 каждый. Всё это стоило меньше ста рублей. Я отдал сотню, сдачу не взял. Свежие ягоды прибавили сил и я быстро пошёл на поправку.

 

КОНТРАКТ

Вчера в нашей части было объявлено требование либо подписывать контракт, либо подавать рапорт на увольнение. Об этом надо рассказать отдельно.

Для начала поведаю ещё одну чёрточку из своей биографии: в прошлые времена я работал в московском метро. Был сначала помощником машиниста, затем машинистом электропоездов. Однако наряду с обычной поездной работой я занимался профсоюзной деятельностью, затем возглавил независимый профсоюзный комитет своего электродепо, одного из структурных подразделений метрополитена. Мы не на словах, а на деле отстаивали интересы работников, поэтому находились в очень напряжённых отношениях с начальством. По сути у нас шла постоянная борьба в правовом поле, очень часто приходилось обращаться в различные инстанции: транспортную прокуратуру, Рострудинспекцию, суды и даже в госбезопасность. Так как наш профсоюз независимый, то нам не оказывалось никакой помощи ни от государства, ни тем более от руководства метро. Вместе с тем профсоюзная работа требовала хорошей юридической подготовки, знания законодательства, умения работать с нормативно-правовыми актами, способности найти доступ к источникам информации (интернет в те годы ещё только начал появляться). Юридического образования никто из нас не имел, всему приходилось учиться на деле, на собственных ошибках, набивая шишки и помогая друг другу.

Таким образом мне довелось стать «юристом-самоучкой», я немножечко научился работать с нормативно-правовыми актами, познал некоторые азы юридической деятельности. Теперь вернёмся к контракту.

Сам по себе контракт никаких нареканий не вызывает. Составлен он совершенно грамотно, если посмотреть с точки зрения российского законодательства, то в полном соответствии с его принципами. Однако контракт содержит ссылки на законы и положения ДНР определяющие порядок прохождения воинской службы. Иначе и быть не может, поскольку если включить в контракт все необходимые положения, то его объём сделается просто неохватным. В то же время закон Донецкой народной республики «О статусе военнослужащих» № 09-IHC от 13.02.2015 года, на который ссылается контракт, имеет очень большой объём. Этот закон сложен, многие положения закона для уяснения их смысла требуют помощи юриста. Кроме этого закона есть и другие нормативно-правовые акты, на которые опирается контракт. Отсюда становится ясно, что подписание контракта требует серьёзной предварительной работы по разъяснению личному составу условий, прав и обязанностей, вытекающих из их согласия на заключение контракта. Проще говоря, подавляющее большинство воинов не в силах самостоятельно разобраться в предлагаемом.

К сожалению, в нашей части никакой разъяснительной работы не было проведено вообще. Начальник штаба сказал на разводе: «посмотрите в интернете», на этом все и закончилось. Отсутствие информации породило вал слухов и домыслов, в итоге немало бойцов вместо подписания контракта подали рапорта на увольнение.

Понятно, что армия ДНР пока ещё только строится, в организационном отношении её нельзя ставить рядом с московским метрополитеном, которому в этом году стукнуло 80 лет. Но беда в том, что неинформирование личного состава — это наше больное место. Именно наше, потому что эта неприятная черта свойственна, увы, нашему национальному характеру и являет себя всюду в равной мере, хоть в Костроме, хоть в Горловке, хоть во Владивостоке, хоть в самой Москве. Вообще это явление требует отдельного исследования и описания, но пока надо с грустью отметить, что в случае с контрактом она явила себя в полной мере. Именно эта недостаточность передачи друг другу нужных сведений явилась существенной причиной отсутствия разъяснительной работы по контракту.

Для сравнения, на метрополитене в подобных случаях обязательно уделяется время на занятиях по техническому обучению, ведущимся регулярно и неукоснительно, а в особых случаях, при высокой важности и сложности документа, организуются особые занятия с последующей проверкой усвоения материала работниками.

Конечно, для полноценной работы здесь требуются хорошие юристы, тем не менее, знай я заранее о предстоящем, мог бы составить что-то вроде разъяснения, хотя бы в самых общих чертах, сути предлагаемого. Такое разъяснение можно было бы использовать затем в помощь замполитам частей для проведения подготовительной работы.

Если личный состав не хочет знакомиться с предлагаемым, это говорит о неудачной подаче материала. На самом деле к таким вещам невозможно быть равнодушным, но… но даже самая необходимая вещь может оказаться отвергнутой, если она подана не так как надо. Взрослые люди здесь почти не отличаются от детей, которым хочется конфетку в красивом фантике, а не скучный хлеб. Очень мало кого можно увлечь юридическими материями, считаные единицы станут разбираться в сложностях, а подавляющее большинство не захочет заниматься этим всерьёз, хотя речь идёт не о каких-то абстракциях, а о твоём собственном интересе. Это явление отлично знакомо мне по профсоюзной работе. Суметь заинтересовать людей — это искусство замполита, который должен был бы вести разъяснительную работу.

В отношении политработы я не оставляю надежды всё-таки перейти в политорганы и использовать там свои знания и умения на нужды армии ДНР, но буду это делать теперь в другой части, где, надеюсь, придётся столкнуться с настоящей опасностью и наконец понюхать пороху. В ней же я и надеюсь подписать контракт.

Начало июля 2015 г.

Погода в Новороссии стоит переменчивая: то несносная жара, то грозы с ливнями, то пасмурно и не жарко. В общем, такой испепеляющей засухи как в средней России здесь нет, хотя южное солнце палит гораздо сильнее. Это чувствуешь, когда скидываешь куртку: кожа сгорает гораздо быстрее, чем в более северных широтах.

В отношении экологии дело здесь обстоит довольно печально. С небольшой возвышенности открывается широченный вид на окрестности. Видно очень далеко, за десятки километров. Лесов мало, вокруг главным образом поля и степи. Вдали просматриваются трубы ТЭЦ то ли Харцизска, то ли Зугрэса, так же виднеется енакиевский металлургический комбинат. Его высоченные трубы выпускают длиннющий шлейф дыма, тянущийся едва ли не до самого Донецка, то есть на десятки километров. С одной стороны это радует, ведь жизнь продолжается не смотря ни на что, но с другой стороны ужасно видеть такое загрязнение окружающей среды. Я вот не припомню, чтобы в Москве или Подмосковье предприятия дымили подобным образом. А здесь — дымят! То ли это наплевательское отношение осталось с прошлых времён, то ли уже за время нэзалэжности господин Ахметов обнищал настолько, что тратиться на очистные сооружения ему невмоготу. Кстати, о птючках… злые языки поговаривают, будто Янукович сам родом с Енакиево. Но, видать, и ему не по силам было позаботиться о родном крае.

В остальном изменений нет. По-прежнему наше положение можно назвать как «ни войны, ни мира». Прошлой ночью опять долбили по Горловке, снаряды рвались в нескольких километрах от нас. Обстрел длился больше часа, мы как всегда молчали: открывать ответный огонь нам не велено. Эта безответность довела нас уже окончательно, многие подали рапорта на увольнение. Представьте себе, каково сидеть без дела, когда узнаёшь, что снаряд прилетел в соседний подъезд твоей квартиры, а твои близкие каждую ночь ночуют в подвале. При этом бандеровцы не пытаются бить по нам, поэтому мы находимся в безопасности.

Я тоже собираюсь переводиться в другую часть, решил это ещё после того случая с расстрелянным жигулём, но до сих пор не осуществил перевод. У нас тут требуют подписывать контракт на воинскую службу, тех кто не подписывает, увольняют. В то же время командир не отпускает, пока увольняемому не будет полноценной замены. В общем, всё запуталось не знать и как.

 

«МИНЁР» И ЕГО ЧАСТЬ

Июнь 2015 года

…Прекрасно здание МГУ на Воробьёвых горах в Москве.

Изумительны старые станции московского метрополитена, эти сияющие гранитом и мрамором подземные дворцы. Великолепны и другие произведения мирового архитектурного искусства, некоторые из которых пережили не одно тысячелетие. До сих пор мир любуется, гордится ими как своими памятниками, своими величайшими достижениями. И действительно, здесь есть чем любоваться и гордиться, но если бы мы с вами видели, как создавались эти шедевры! Каких жертв, каких усилий они стоили, насколько неприглядной была картина их строительства….

Подобное отмечается и в других пластах нашей жизни, в том числе и в деле воссоединения нашей разорванной Родины, защите Русского мира. Здесь есть свои неприглядные стороны о которых не любят рассказывать. Тем не менее, при всей своей превратности они ничуть не роняют достоинства главного дела, как не может грязь стройплощадки умалить великолепие возведенного на ней дворца.

Одной из таких неприглядных сторон дела защиты Русского мира явилась предыстория воинской части в которой началась моя служба в армии Новороссии.

…Как-то раз я заступил дневальным по штабу и, коротая ночь, разговорился с дежурным офицером. Он поведал мне некоторые важные вещи, бывшие мне доселе неизвестными. Оказывается, часть в которую я попал по распределению центрального военкомата ДНР, стояла прошлым летом под Славянском и держала дорогу идущую через Николаевку. Со слов бойцов, это была единственная дорога по которой шло снабжение войска Стрелкова, оборонявшего в то время Славянск от вторжения необандеровцев. И тут вдруг оказывается, что среди воинов «Минера» бытует отрицательное отношение к Игорю Ивановичу Стрелкову. Его обвиняют в отсутствии должного снабжения боевыми средствами, в том что Стрелков забирал у этой части необходимое обеспечение, а при отступлении из Славянска обрёк их на верную гибель. Лишь искусство «Минера» позволило вывести оставшихся бойцов и спасти их от неминуемой смерти — такова была услышанная мною версия. Некоторые при этом договариваются до того, что Стрелков едва ли не нарочно подставлял отдельные подразделения, чтобы таким образом истребить побольше ополченцев.

Я нахожусь в Новороссии всего лишь чуть больше месяца, поэтому не могу переубеждать бойцов моей части находившихся в гуще событий с самого их начала и настроенных теперь против Стрелкова. Однако внимательно следя за всем ходом войны с апреля 2014 года, не будучи профессиональным военным, я тем не менее хорошо знал как зарождаются подобные мнения. Они имеют несколько истоков, один из них известен достаточно хорошо: провинившийся или подверженный пороку всегда ищет себе оправдания, порой выстраивая при этом целые идеологии.

Другая причина отрицательного отношения к бывшему командующему ополчением Стрелкову связана с неизбежной ответственностью любой власти за столь же неизбежные промахи, просчеты и упущения, без которых не бывает никакого управления вообще. Любая власть, будь то гражданская или военная, никогда не сможет быть милой всем подряд и действовать безупречно во всех случаях жизни. Она так или иначе будет предпринимать шаги с нежелательными последствиями, способными вызвать возмущение подвластных. Эта особенность присуща, подчеркну ещё раз, любой власти вообще, независимо от её природы или личности властителя. По этой причине у некоторых ближневосточных народов с древности принято разделение властей, при котором видимая, то есть «законная», власть, является на деле «мальчиком для битья». Она принимает на себя неизбежное недовольство вызываемое к себе любой властью, а в случае серьёзного провала все шишки так же падают на неё. Настоящая же власть находится при этом в тени, почти или совсем не являя себя народу. При внимательном рассмотрении вы можете обнаружить это древнее устроение и в современных политических системах.

Теперь вернемся к Стрелкову. Управление войском неизбежно связано со сбоями, неточностями, с необходимостью исполнения задач, исключающих возможность выполнения других задач, отчего что-то остаётся несделанным. Стало быть, кем-то или чем-то приходится волей-неволей жертвовать. Как было уже показано выше, такие «издержки производства» имеются не только в вооружённых силах, это всеобщая закономерность, хорошо известная во всех странах и у всех народов даже во вполне благополучные времена, даже там, где порядок управления отшлифовывался долгими столетиями. Что же могло быть в этом отношении в едва зародившейся Новороссии, где не было не то что армии, но и каких-либо основ вооружённых сил? Даже стороннему наблюдателю ясно, насколько тяжело и трудно было поддерживать там хоть какой-то порядок, осуществлять хотя бы какое-то управление. В конце концов, это война. На войне убивают, на войне гибнут. Сталин говорил очень простую вещь, непонятную для некоторых современников: «войны без потерь не бывает».

Мирное время с его нынешней идеологией потребления и гедонизма совершенно расслабило многих соотечественников, лишив их всякой духовности и приучив жить одними земными животными устремлениями, для которых смерть означает безвозвратный и бессмысленный конец. Страх смерти у таких личностей неимоверно силён, силён настолько, что они и на войне невольно пытаются найти что-то вроде гарантий сохранения своей жизни и здоровья. Однако военные действия часто складываются так, что кто-то из нас неизбежно должен погибнуть. Если при этом кому-то не хватает силы духа и его перевешивает страх смерти, то человек бежит или прячется от смертельной опасности. Такой поступок чрезвычайно низок, потому что за струсившего приходится отдавать жизни другим, честным бойцам. В итоге лучшие погибают, а слабые духом, подлецы и трусы остаются. Недаром Шекспир говорил: «из всех человеческих чувств страх — самое низкое.»

Позднее струсивший не будет сознаваться в своём малодушии даже себе самому. Он найдёт любые оправдания, выдумает любые обвинения против кого угодно, а если струсивших было много, то они примутся вместе изобретать и сочинять себе всяческие оправдания, затем выберут из получившегося самые «красивые» и радостно в эту ложь поверят. Они примутся всюду её распространять и убеждать в ней других, в конечном счёте сами начиная верить в эту ложь уже всерьёз. В итоге поиски правды могут натолкнуться на железобетонную стену оправданий, смотрящуюся тем более убедительно, что строители этой «стены» сами были участниками исследуемых событий. Да, они действительно были участниками, но каково было их место в этих событиях?

Однако рядовым исполнителям, не имеющим перед глазами всей картины происходящего, часто бывает невдомёк сказанное выше. Они видят лишь огрехи и промахи власти, столь же неизбежные, сколь неизбежна грязь на обуви, но судят эти промахи в отрыве от причин и сопутствующих обстоятельств, возлагая всю вину на командующего. С тем же успехом можно было бы возмущаться плохой работой убирающих дороги коммунальных служб, из-за чего приходится переобуваться, приходя домой с улицы. Конечно, есть на Земле уголки, где переобуваться не приходится. Правда, обувь там не носят вообще.

Вот и в случае со Стрелковым меня сразу насторожила резкая разница между известным об этом человеке ранее, и рассказами бойцов моей части, прошедших эту войну с самого её начала. На первый взгляд кажется, будто верить надо воевавшим под командованием Стрелкова. К тому же я лично был почти не знаком с Игорем Ивановичем, а сведения о нём черпал исключительно из интернета. Однако некоторые признаки говорили, что в данном случае бездумно доверять самому, казалось бы, надёжному источнику, то есть живым людям, нельзя.

С другой стороны, я очень уважал и уважаю Игоря Стрелкова, но при этом жизнь научила меня не творить себе кумиров, то есть не переоценивать достоинства человека, как бы велики они не были. Кроме того, 1993 год научил отличать действительность от представлений, навеянных агитационно-пропагандистской машиной. Если такие представления перенести в сегодняшние дни, то в ополчении должны быть сущие ангелы во плоти, в то время как войска противника должны состоять из одних лишь исчадий ада.

Однако в действительности всё бывает намного сложнее. Войны, революции, крушение одних государств и становление других являются мощными общественными бурями. Подобно настоящему смерчу, такие общественные бури поднимают в воздух и хорошее, и плохое, и драгоценные каменья, и булыжники, поднимают всевозможную пыль и грязь, извлекая со дна жизни придавленное, вбрасывая во дворцы и палаты превратное, перемешивая между собой несовместимое, складывая их в самые неожиданные, а нередко и просто чудовищные сочетания, перед которыми мы оказываемся в полной растерянности, будучи не в силах объяснить получившееся нашими привычными представлениями, сложившимися в устойчивые времена.

Поэтому в рядах ополчения оказываются и наркоманы, и мародёры, и прочие представители рода человеческого, которые по праву должны быть не в ополчении, а в совершенно иных местах. К сказанному надо добавить и упомянутые выше неизбежные трудности, поэтому вполне естественно ожидать, что в командовании и частях Стрелкова были сбои и недостатки.

Конечно, это плохо, конечно, это некрасиво, конечно, так не должно быть и, конечно же, где-то у кого-то, в тридесятом царстве-государстве в ополчении царит полный порядок и служат там исключительно высокообразованные, культурные, грамотные, в меру пьющие, … стоит ли продолжать, уважаемый читатель? Не стоило бы иронизировать, не подбрасывай действительность горькие примеры подобных точек зрения. Поэтому я не могу доверять полностью воинам из части «Минёра».

Наш дивизион до сих пор стоит в глубоком тылу. Здесь войной даже не пахнет, если не считать единственного артобстрела случившегося 3 июня. За этой ли тишиной я сюда ехал? Вот и появился повод для серьёзных раздумий. Покидать часть «Минёра»? Честно сказать, не очень хочется бросать насиженное местечко. Есть у меня серьёзный недостаток: я очень плохо запоминаю лица и долго обживаюсь в новом обществе. Ещё труднее приходится в караулах, где надо знать всех в лицо, чтобы отличить своего от чужого. Я только-только начал осваиваться в части «Минёра», а тут опять — начинай всё с начала….

Далее меня смущали раздумья о бытовых условиях. Конечно, я ехал сюда не за комфортом, и был готов к гораздо более худшему чем то, что встретил сейчас. У «Минёра» не пятизвёздочный «Шератон» но есть и тёплый душ, и стиральная машина, и столовая в капитальном здании. Водопровод, туалет, канализация, — в расположении боевой батареи куда я перешел из обоза, всё это находилось рядом, всё под боком, всё очень удобно. К тому же у нас закончилась гарнизонная служба, вместо неё начались полевые учения, работа с техникой. Боевая подготовка стала увлекать, я чувствовал, что всё сильнее «врастаю» в эту часть. А тут — бросай, и перебирайся на новое место службы, в полную неизвестность.

Что меня там ждёт? Какие будут условия? Да, я готов ко всему, но мало ли какие трудности ждут меня впереди? Выдержу ли я их? Кроме того, сколько будет лишних хлопот и забот, неизбежных в подобных случаях? Нет бы сидеть спокойно на месте, а то ведь сейчас начнётся беготня, суета, бумаги, подписи, обивания порогов, бесконечные ожидания….

А на другой чаше весов — Русский мир. Та самая, непередаваемая словами, таинственная духовная общность, объединяющая всех верных Богу, всех любящих Отчизну, свой русский дух, свой родной русский народ, свою историю, память своих предков, всех, кто готов действовать, готов защищать святое, чтимое, родное, близкое, всё то, за что мы стояли на баррикадах в 1993-м, всё то, ради чего я приехал сюда, в Новороссию, в 2015-м. Эта великая духовная материя звала, влекла, ждала….

Как быть? Прежде чем действовать, я решил выяснить, возьмут ли меня на службу в новой части. Выпросил увольнение, заказал такси, съездил на встречу с командиром части «Мачете». Представился, коротко рассказал о себе, показал документы, и меня согласились взять!

Прочь, сомнения! Прочь, раздумья! Решено: следую данному мне совету, покидаю «Минёра» и перехожу к «Мачете». В конце концов, я ехал сюда сражаться, а не отсиживаться в тылу.

 

ОТ «МИНЕРА» К «МАЧЕТЕ»

Начало июля 2015 года

Опыт научил как можно скорее собирать имеющиеся свидетельства и делать всё для их сохранения и распространения. В противном случае совершенно незаметно проходит время, и вдруг оказывается, что ничего такого не было… Да, да, не было, а то что вы рассказываете, это не более чем плод вашего воображения!

С подобной либеральной наглостью приходилось сталкиваться многократно, одним из примеров здесь служат хорошо известные слова покойной М. Тэтчер о 15 миллионах коренных россиян, имеющих право жить на своей родной земле, а остальные, мол, лишние люди для России. Прошло время, и это нашумевшее высказывание потихоньку тщательно вычистили из всех источников, что позволяет теперь либеральным подонкам отрицать высказывания «железной леди».

Вот и в случае с Новороссией надо быть готовым к тому, что шибко грамотные и продвинутые станут нам рассказывать, будто никакой войны на самом деле не было, мин, бомб и снарядов не было, необандеровцев-нацистов не было, жертв не было, и ващще… вы бредите! Вам лечицца нада!

Поэтому я и стараюсь писать подробные письма о моей службе. К сожалению, армейский распорядок оставляет очень мало свободного времени, поэтому описывать я успеваю далеко не все из того, о чем надо было бы рассказать.

Ну да ладно, продолжу рассказ о службе в армии ДНР.

Итак, окончены последние формальности в части «Минёра», получен приказ о моём увольнении, и теперь можно собираться в дорогу. Ухожу от «Минёра», стараясь «не хлопать дверью» напоследок. Такие резкие движения не приносят никакой пользы, скорее даже вредят. Кроме того, в части «Минёра» есть немало хороших, настоящих бойцов-артиллеристов волею судьбы оказавшихся здесь после 2014 года, и было бы несправедливо распространять на них грех командира части.

Однако в подразделении «Минёра» есть совершенно явный криминальный элемент связанный с преступным бизнесом, хищениями и прочими преступлениями. Их легко опознать по внешнему поведению, которым представители преступного мира отличаются от обычных бойцов. Помимо явных преступников у «Минёра» скопились разные подонки и проходимцы пользовавшиеся войной в своекорыстных целях. С одним из них у меня произошла стычка ранее, когда тот пытался «наехать» на меня за моё российское происхождение. Теперь эта хамская выходка была мне лишь на руку, поскольку легко оправдывала мое увольнение. Но всё же главной причиной перехода в другую часть было стремление к боевым действиям.

Да, сознаюсь честно: я хотел и хочу воевать, именно к войне я готовился, собираясь в Новороссию. Ехал исполнить свой долг, а не с целью убивать других.

Однако по распределению военкомата я попал в гаубично-артиллерийский дивизион, который из-за минских договорённостей безвылазно сидит в глубоком тылу и будет сидеть там ещё неопределённо долго, так как тяжёлые виды вооружений должны быть отведены от линии разграничения не менее чем на 30 километров. Наши же гаубицы системы Д-30 как раз и являются тяжёлыми артиллерийскими орудиями. Наши бойцы всё время ждут начала наступления и надеются на очередное обострение войны, но вряд ли тут можно чего-то дождаться. Таким образом, ускользает цель приезда в Новороссию — участие в боях. Для ее достижения я перехожу от «Минера» к «Мачете», перехожу из артиллерии в пехоту. Не менее важной причиной перехода явился совет одного очень уважаемого человека, делом доказавшего свою верность Отчизне в самые тяжелые дни войны за Новороссию. С такими нравственными обязательствами я и отправился в путь.

…Свобода от употребления алкоголя и табака позволяет сберечь средства, поэтому, чем терять понапрасну время и мучиться в поисках правильного пути по незнакомой местности, я вызываю такси. Машина приходит из Енакиево очень быстро и ждёт меня за воротами воинской части. Гружу в багажник свой огромный рюкзак «Сплав» со множеством сумок, невольно ругая себя за излишний груз. Впрочем, такой ли он излишний? Да, таскать всё это барахло трудно и хлопотно, но из взятого с собой пригодилось почти всё, так что вряд ли стоит сожалеть о тяжести груза.

Сажусь рядом с водителем, и вот такси уже мчит меня к новому месту службы по шоссе от Енакиево к Дебальцево. Вокруг раскинулись бескрайние донские степи с выгоревшей на солнце, пожелтевшей к середине лета травой.

На нашем пути встречается небольшой городок Углегорск, сильно пострадавший от февральских боёв. В отличие от благополучного Енакиево, здесь сразу повеяло войной. Разрушения, кровь, гибель — об этом молча говорили чёрные глазницы разрушенных артиллерией жилых домов, торчащие из бетона кривые прутья арматуры, испещрённые бесчисленными щербинами от пуль и осколков закопчённые стены:

Вот она — война, вот они — её следы, всем своим видом грозно вещающие: смерть! Смерть! Смерть! Этого ли я хотел? К этому ли я стремился? За этим ли сюда ехал?

Выходит — да, за этим! Об отвратительных ужасах войны настоящими литературными талантами написано предостаточно, поэтому я не стану пытаться дополнять их творчество своими ничтожными силёнками. Гораздо важнее было спросить самого себя:

— Ну и как? Каково впечатление?

Удивительно, но ни малейшего подобия опасения от грядущих смертельных опасностей я не почувствовал. Так уж, наверное, устроена наша душа: пока она на собственном опыте не убедится, как больно ранят пули и осколки, все эти явные свидетельства смертельной опасности будут ей нипочём. Видимо, поэтому я спокойно продолжаю путь дальше, испытывая вместо страха даже какое-то захватывающее, чуть ли не радостное чувство приближения к чему-то необыкновенному.

Вот и Дебальцево, блок-пост у перекрёстка дорог с условным наименованием Крест. Здесь война погуляла ещё круче, чем в Углегорске. Один только разгромленный пост ГАИ говорит о ещё более жарких боях, отгремевших здесь зимой, в феврале 2015 года, когда доселе никому неизвестный маленький городок Дебальцево прославился на весь мир. Жуткую картину дополняют фонарные столбы с оборванными проводами, воронки от разорвавшихся снарядов, жалкие остатки придорожных кафе.

Впрочем, эта картина должна была быть жуткой, мне же она доставляла что-то вроде радости: наконец-то я приближаюсь к тому, зачем ехал сюда издалека, более чем за тысячу километров от своего дома, оставив там любимую жену, детей, внучку, друзей и знакомых, привычную безопасную деятельность и весь комфорт столичной жизни.

Вот, наконец-то, и та воинская часть которую мне посоветовали. В отличие от предыдущей части «Минёра», эта часть «Мачете» стоит на передовой, в зоне боевых действий. Здесь всё гораздо суровее, здесь нет той обустроенности что была у «Минёра». У «Мачете» всё напоминает о боях, о полевых условиях, о настоящей, а не воображаемой, идущей где-то там, войне. Блок-пост сложенный из тёмно-зелёных снарядных ящиков заполненных песком и камнями, воронки от разорвавшихся на дороге снарядов,

и вновь бесчисленные щербины, щербины, щербины от осколков и пуль. Щербины на стенах небольшого административного здания, занимаемого теперь под казарму,

щербины на воротах,

на дверях, на крыше, на чудом устоявшем рекламном щите-указателе и даже на маленькой табличке, бывшей здесь не так давно автобусной остановки. Выбитые стёкла окон, заделанных кое-как щитами, и многочисленные окопы вокруг дополняли картину. Позже, когда я встану в здесь в караулы, мне будут видны многочисленные раны на стволах берёз, клёнов и пирамидальных тополей. Деревьям с лихвой досталось этого «угощения» войны, так что некоторые толстые ветви их оказались почти полностью перебитыми и потому засохшими.

Война — это смерть! — говорила мне каждая щербина, каждое пулевое отверстие, каждый расщеп дерева. Очень символично было и расположенное через дорогу от казармы городское кладбище.

Смерть, смерть, смерть… нет, что ни говори, но у «Мачете» всё очень серьёзно. Наконец-то я почувствовал, что шутки и отвлечённые представления кончились, а вместо них началась передовая линия обороны.

Встретили меня хорошо и быстро, не заставив ждать и топтаться в неизвестности. Отвели место в казарме на нарах — что поделаешь, здесь нет отдельных коек. Вещи пришлось заталкивать под нары, верхнюю одежду складывать под голову и приспосабливаться к прочим условиям стеснённого быта. На всём обустройстве этой новой для меня части лежала печать временности, во всём чувствовалось необходимость сделать, наладить как можно скорее лишь самое необходимое с расчётом на то, что всё это возможно придётся скоро покинуть. Да, здесь не глубокий енакиевский тыл, здесь дыхание войны ощущается на всём и во всём.

Штаб части располагался в соседнем, так же небольшом здании. Скромные и аккуратные кабинеты, наличие всего необходимого без всяких излишеств, одним словом, — деловая обстановка живого, стоящего на передовом рубеже, войска. На меня быстро оформили все необходимые бумаги, немного сложнее получилось лишь с объяснением, как и почему я пришёл в часть Мачете. Я не стал ничего скрывать и искажать, а рассказал всё как было на самом деле. Да и что тут скрывать, если грехов за мной нет, а намерения у меня самые прямые: воевать. Воевать наравне со всеми, воевать, насколько хватит здоровья и сил, а говоря несколько иначе — впрягаться и тянуть лямку наравне с остальными бойцами, честно исполняя ратный труд, доверенный мне народом Новороссии.

Вот с таким настроем я и поступил в часть Мачете. Никаких иллюзий об ожидающих меня здесь ангелах во плоти, идеально-образцовом порядке и высочайшем, словно гималайские вершины, моральном уровне здешних бойцов, я не питал. К этому времени мне давно и хорошо были известны закономерности повреждённой первородным грехом человеческой натуры, которые обязательно должны были проявиться и здесь. Я как-то даже не задумывался о них, стараясь больше следить за собой, чтобы не огорчать окружающих своим дурным характером. Но ещё больше меня занимала предстоящая встреча с противником, грядущее боевое соприкосновение.

Далее последовала длинная череда обычных для таких случаев забот, хлопот, волокиты, ожиданий. Здесь мне хорошо помогли мои добрые знакомые из пункта набора добровольцев в ряды Народного Ополчения Донбасса, входящего в структуру корпуса министерства обороны ДНР по работе с добровольцами. Оказывается, оформлять перевод в другую часть было неимоверно тяжело, проще было уволиться из армии, и затем вновь поступить на службу в другой части. Хотя этот порядок был чистой условностью, тем не менее увольняться со службы мне было крайне неприятно, но ничего не поделаешь, бюрократия, — она такая…

Как и следовало ожидать, дело затянулось. Я долго не мог уволиться из рядов армии ДНР, потом очень долго не мог получить документы из прежней части, отчего в новой части у «Мачете» меня не могли зачислить в штат. Эти проволочки заняли без малого весь июль, и если бы не помощь соратников из пункта набора добровольцев, то дело могло бы тянуться ещё неизвестно сколько. По этой же причине в августе 2015 года я остался без жалования за июль, но сберегающая деньги свобода от алкоголя и табака позволила мне легко перенести это время.

Итак, в начале июля я покинул артиллерийский дивизион «Минёра» и перешёл в пехотный батальон к «Мачете», где сразу приступил к службе не дожидаясь окончания бюрократической волокиты.

 

КАРАУЛЫ

Июль 2015 года

Вот я и на новом месте службы. Как я уже рассказывал, приняли меня очень быстро, скоро я уже стоял в карауле с оружием в руках. В мои задачи входила охрана границ воинской части. Днём служба не вызывала особых затруднений, но ночью было намного сложнее. В темноте я должен был окликать каждого, спрашивая пароль, и в случае каких-либо заминок «класть» нарушителя на землю, угрожая ему оружием, а при неисполнении требования стрелять сначала в воздух, затем на поражение. Всё вроде бы ясно, ничего нового или особенного здесь нет, но…

Любой формальный порядок почему-то всегда вступает в противоречие с бытийными понятиями, и последние обычно берут верх. Проще говоря, вот идёт в ночной темноте кто-то. Ты его окликаешь, но он в ответ хмыкает, смеётся или вместо пароля говорит просто «это я», при этом даже не пытаясь осветить своё лицо. Надо бы крикнуть «стой! стрелять буду!», но при этом ты ясно догадываешься, что идёт скорее всего твой сослуживец из твоей же части, то есть «свой». Станешь ли класть его на землю, а тем более — стрелять? Каковы будут последствия для тебя?

Увы, печальный опыт в части «Минёра» с расстрелом «жигуля» в ночном Енакиево ясно показал: даже если ты совершенно прав, тебе всё равно несдобровать, если задерживаемый окажется «особой, приближённой к императору». Между тем, именно такие «особы» ведут себя наиболее нагло, полагая, что все правила и порядки касаются кого угодно, только не их самих. Именно такое, наглое и наплевательское отношение процветало в части «Минёра», где свои же сослуживцы как угодно глумились над своими же товарищами, стоявшими на постах.

Как-то в Горловке, будучи ещё в части «Минёра», меня однажды поставили на охрану склада централизованного снабжения, где я подчинялся командованию бригады, то есть вышестоящей над «Минёром» части. На инструктаже в штабе бригады мне поставили простую, ясную и чёткую задачу: не пропускать на территорию части ни одну машину без пароля. Всё шло хорошо, водители всех машин называли пароль, подъезжая к воротам, и я беспрепятственно пропускал их. Один водитель, не зная пароля, замешкался, и я предложил ему поставить машину недалеко от ворот, узнать пароль, а затем заехать на склад, что тот и сделал. Всё шло хорошо и совершенно спокойно, пока к воротам не подъехала машина из части «Минёра», за рулём которой сидел небезызвестный «Князь». Тот самый командир взвода прапорщик «Князь», во взводе которого один пьяный боец совсем недавно насмерть застрелил своего товарища, с которым стоял в карауле.

Я спросил у «Князя» пароль точно так же как спрашивал его и у всех остальных, отчего «Князь» пришёл в неописуемую ярость.Типа, я чо — не знаю Князя, что ли!? О том, что в данном случае «Князь» обладает равными правами с остальными и так же обязан называть пароль, как это делают водители всех остальных воинских частей, «Князь» и слышать не хотел. По его понятиям я должен был пустить его без всяких вопросов. В общем, мы сцепились с «Князем» едва ли не до драки, он уже стал хвататься за пистолет, я — за свой автомат, но тут нас растащили остальные караульные, — молодые ребята, открывшие «Князю» ворота. Позже «Князь» пожаловался на меня начальнику штаба части «Минёра» — «Таксисту». Тот вызвал меня и принялся поначалу накачивать — типа, ты должен был пропустить «Князя» без пароля. Однако «Таксист» оказался всё же умнее «Князя» и быстро свернул разговор, видя, что они с «Князем» в данном случае в корне не правы.

Этот случай может показаться мелочью, но возникает вопрос: какой урок получили отсюда молодые бойцы, наблюдавшие эту сцену? Ответ, думаю, напрашивается сам собой: жить и служить надо не по Уставу, а по понятиям. Стоит ли после этого вести речь о какой-то там дисциплине?

Третий случай в части «Минёра» произошёл у меня на полигоне при охране орудий.

Ночь. Непроглядная темень. Дождь. Я стою в лесополосе под деревом и вижу приближающуюся чёрную тень. Прекрасно догадываясь, что это идёт соскучившийся караульный с соседнего поста, я решаю всё же поступить по Уставу:

— Стой! Кто идёт?

Знаю, что в современных уставах эти команды звучат несколько иначе, но пользуюсь старыми и привычными, советских времён, окликами, как наиболее краткими и ясными. Однако тень не отвечает и продолжает приближаться.

Кричу «стой!» ещё раз, — тень как шла, так и продолжает идти. Тогда стреляю из автомата в воздух над головой тени, и та наконец-то останавливается.

— Осветить лицо!

Чиркает зажигалка, так и есть: это караульный с соседнего поста. Он был довольно скромным и тихим по своей природе парнем, поэтому не стал возмущаться. Мы с ним немного поговорили о диверсионно-разведочных группах, о том, что в ночной мгле невозможно догадаться кто находится перед тобой, поэтому оснований для стрельбы на поражение здесь предостаточно, не говоря уж о том, что молчать в ответ на вопрос — значит грубо не уважать своего товарища по оружию. Парень вроде бы всё понял…

И вот теперь, перейдя в часть «Мачете», я заступаю в караул и с интересом смотрю, как пойдёт дело здесь. Надо сказать, что тут сразу стало всё иначе. Игра в солдатики закончилась, здесь сразу повеяло серьёзностью. Никаких ухмылок, никаких прикольчиков, никаких «да я это, чо, — не вишь што ли?» у «Мачете» не было. Пароль — отзыв, пароль — отзыв, всё как положено. Такой чёткий порядок воодушевляет, вселяет надежду и уверенность. С ним спокойно стоишь глухой ночью, зная, что твои товарищи на других постах не пропустят просто так кого попало, что идущий и молчащий в ответ на твой оклик требует себе пули.

Вот так потянулась моя служба в караулах, пока мне не определили точное подразделение в части «Мачете». Эта часть службы не отличалась разнообразием, и никаких особенных событий за её время не произошло. Построения, инструктажи, разводы, отдых между сменами — всё как обычно. Лишь из-за нехватки людей длительность смен превышала таковые в советской армии. Теперь мы стоим на посту четыре часа, отдыхая затем тоже четыре часа, или по шесть часов караула через шесть часов отдыха. Такой расклад неудобен малой продолжительностью отдыха: за четыре часа не успеваешь ни поспать, ни сделать собственные дела. Стирка, душ, уборка не оставляют времени ни на что другое. Шесть через шесть немного лучше, но тоже не очень. Хорошо получается стоять четыре часа и отдыхать затем восемь часов, но такое удаётся редко.

Сюда надо добавить, что в караулах мы стоим неделями, выходной день у нас является большой редкостью. Причина очень проста: не хватает людей. Вдобавок то и дело возникает нужда послать шесть человек на полигон, выделить четыре человека на охрану госпиталя, офицерского общежития и т.д и т.п. Учитывая, что живые люди болеют, уходят в отпуска и увольняются, становится понятным, как непросто обстоит дело в воинских частях ДНР. Подчёркиваю это, потому что в предыдущей моей части у «Минёра» данное положение с караулами было точь-в-точь таким же. Там мы не сдавали автоматы в оружейку, потому что его тут же приходилось брать опять, поэтому автомат я клал себе в изголовье. То же и у «Мачете», с той лишь разницей, что автомат теперь лучше класть рядом с собой, а не под голову, так как на нарах он мешает твоему соседу.

Вот и выходит, что главной трудностью армии ДНР является нехватка личного состава. Мало людей, мало… Конечно, современная война не требует собирать такие огромные людские массы как это было во время двух мировых войн. Сегодня война больше напоминает охоту, чем драку «стенка на стенку», поэтому теперь рота по численности стала чуть больше прежнего взвода. Современное вооружение позволяет в считанные секунды уничтожить скопления техники и живой силы, поэтому прежние военные порядки оказываются теперь непригодными, и от них давно уже отказались. Об этом говорят и потери в прошедших боях, исчисляемые обычно в единицах, редко — в десятках убитых. Такая величина потерь для прежних мировых войн, в сражениях которой за день гибли десятки тысяч, была просто несерьёзной.

Тем не менее бои остаются боями и потери остаются потерями. Боль утраты сегодня ничуть не слабее чем 70–100 лет назад. Так же и нехватка людей, не взирая на глубокие изменения военного строительства, является сегодня, на мой взгляд, главным затруднением для Вооружённых Сил Новороссии. В первую и вторую мировую не хватало прежде всего материальных средств, сейчас же недостаток ощущается в людях при том, что с вооружением дело обстоит, я бы сказал, неплохо, с боеприпасами — отлично, с питанием личного состава — хорошо, с обмундированием — худо-бедно, но всё же кое-что есть.

А вот людей не хватает…

 

СЛУЖБА В ПЕХОТЕ

Начало июля 2015 года

Макушка лета. В Новороссии стоит сильная жара, за тридцать градусов. Жару сопровождает жестокая засуха, шедшие в июне дожди теперь прератились. Степные травы выгорели на солнце и пожелтели, листья на деревьях поникли, и остаётся только удивляться, как они не засыхают совсем. Видимо, местные тяжёлые почвы удерживают влагу в своей глубине, не смотря ни на что.

Итак, теперь я — пехотинец, чем очень доволен. С нагрузками пока справляюсь наравне со всеми, так же как справлялся и в тяжёлой артиллерии. Оно всё ничего, только трудно бегать. Однако мне бегать пока почти не приходится, много бегать приходится нашей разведке, выполняющей особые задания. Вчера у нас выкликали охотников в разведку. Я и рад бы пойти туда, но на шестом десятке надо трезво оценивать свои силы. Подготовка разведчика должна быть поболее моей, да и возраст раза эдак в два поменьше моего, поэтому я смолчал.

Наши подразделения укомплектованы самым разным народом, я тут далеко не единственный дед. Меня часто зовут батя, батяня, многие обращаются ко мне на «вы», но я прошу быть проще и говорить мне «ты». Есть у нас и немало женщин, иногда даже попадают совсем молоденькие девушки: снайпера, связистки, медички, поварихи, операторы-наводчики боевых машин пехоты. Они выезжают на боевые позиции наравне с остальными бойцами, так же терпят все невзгоды и ужасную жару.

Но жарко не только в природе. Идут жестокие обстрелы Донецка, Горловки и других городов. Артиллерия противника бьёт и по окраинам Дебальцево, где стоим мы.

Вот вдали раздаются раскаты грома, которые поначалу можно принять за грозу. Но вот они ближе, ближе… У нас объявляется боевая тревога, и мы бежим в окопы, сидим в них до окончания обстрела. Вряд ли он закончился бы просто так, но наши миномётчики и артиллеристы чётко ответили бандеровцам и те заткнулись. Со слов украинского агитпропа, наш ответный огонь накрыл их САУ (самоходные артиллерийские установки) где-то под Светлодарском. Наша канонада слышалась как раз с той стороны.

На одной из боевых позиций в дом где хранился наш боекомплект, попал снаряд противника. Произошёл взрыв страшной силы, усиленный детонацией боеприпасов.

Несдетонировавшую часть боекомплекта пытались спасти, но не смогли из-за пожара. Окончательный итог: у нас один убитый и трое раненых, из них двое — тяжело, у одного в последующем возможна ампутация ноги. Убитого нашли при разборке завалов, труп сильно обгорел.

Из вооружения у нас потерян один ПТУР — противотанковая управляемая ракета, её посекло осколками. Как уже говорилось, наши не остались в долгу и ранним утром принялись отрабатывать позиции укров. Стрельба длилась около часа. Всё это случилось на передовой, я сам пока ещё нахожусь в полной безопасности, у нас слышен лишь грохот разрывов, но при этом к нам ничего не прилетает.

В степи бушуют пожары, а алкоголь между тем исправно косит наши ряды. Недавно опять был случай: перевернулась боевая машина пехоты, на которой сидело множество бойцов. Итог: трое погибли, ещё несколько человек ранено, из них некоторые очень тяжело. Водитель был пьян, да и пострадавшие были не многим лучше…

Вот взять да подсчитать потери хотя бы за последний месяц, но и без подсчёта ясно, что проклятая водка уносит больше жизней чем противник. Теперь очень хорошо видно, почему наши враги и ненавистники так любят идею употребления алкоголя и так боятся сознательной трезвости.

* * *

…Отоспавшись после очередного караула я проснулся, когда солнце стояло уже довольно высоко. Ночью мне снились сны о недавно оставленной мирной жизни: большой город, автомобили, я куда-то еду на них, потом занимаюсь починкой старой, времён фильма «Берегись автомобиля», Волгой ГАЗ-21. Именно с этой модели «Волги» и начинался когда-то мой путь в шофёры…

В общем, снилась обыкновенная мешанина сновидений, не вызывающая особого отклика после пробуждения: ну, снилось, — и ладно. Вспоминаю свою срочную службу, на которую призывался 35 лет назад. Прости уж меня, дорогой читатель, но я никак не могу свыкнуться с этим числом. Мне всё ещё никак не верится, что с той поры прошло так много времени. Да, это было давно, но 35 лет — это что-то невероятное!

Впрочем, сейчас у нас речь идёт о другом, а именно — о снах. Во время срочной службы, особенно в самом её начале, мне тоже постоянно снилась только что оставленная гражданская жизнь. Снился дом, друзья, снились наши встречи и наши обычные развлечения. То же самое снилось и другим моим сослуживцам. В те времена я испытывал тяжёлое разочарование по пробуждении — эх, это всего лишь сон…

Приняв твёрдое решение отправиться в Новороссию, но пока ещё оставаясь в Москве, я по пробуждении вспоминал ту горечь, что испытывал после команды «рота, подъём!!!» обрывающей сновидение об оставленной гражданской жизни. Каково же мне будет теперь в новороссийском войске? Наверное, так же буду горько разочаровываться по пробуждении от сна? Причём на этот раз оправданий не будет уже никаких: в Новороссию я отправляюсь совершенно добровольно, никто меня туда не гонит, не принуждает и не обязывает поступать на службу в армию ДНР. Не станет ли от этого разочарование ещё более сильным? Сказать честно, но из всех видимых мне в будущем тягот и лишений я почему-то больше всего опасался именно этих, наступающих после пробуждения от сна, разочарований…

Срочная служба в Советской армии поначалу сильно тяготила меня, ведь я призывался на неё помимо своей воли, и сказать честно, не горел особенным желанием служить. Примерно так же относились к службе и почти все мои одногодки. Наверное, это было следствием нашей незрелости, непонимания нами всей серьёзности внешней угрозы и необходимости её предотвращения. Набившие оскомину слова советского агитпропа, в те годы сплошь укомплектованного будущими демократами и либералами, не доходили до глубин сознания, не находили живого отклика в наших сердцах. Мы все тосковали об оставленной на гражданке мирной жизни, жизни самого благополучного времени существования СССР — 70-х годах. Все мы родились в мирное время и ещё не знали, что такое приход захватчиков, не знали разрухи и ужасов войны, не знали, что означает нашествие культуртрегеров и прочих цивилизаторов со столь любимого либералами Запада. Из-за этого незнания мы относились к армейской службе как к тяжёлому, постылому ярму, воспринимая её словно какое-то наказание, свалившееся на наши головы лишь за то, что нам уже исполнилось восемнадцать лет.

Совершенно иначе обстоит дело теперь, когда я волею судьбы оказался в рядах армии ДНР. Будучи морально готовым к неизбежным испытаниям, хорошо понимая природу тягот армейской службы, зная о причинах возникновения различных армейских установлений и понимая их смысл, я совершенно иначе стал относиться к тяготам и лишениям. Нет, они конечно же не вызывали у меня радости, но теперь я относился к ним с тем же спокойствием, с каким мы относимся к снегу зимой или к дождю летом. Более того: понимая истоки и причины особенностей армейской жизни, мне даже становилось стыдно за свои проступки времён срочной службы. Стыдно спустя 35 лет! И это покаяние пришло спустя десятки лет работы агитпропа, бывшего сначала красным, советским, а затем в мгновенье ока, словно сменивший свою окраску хамелеон, сделавшимся каким-то бело-голубым, принявшимся поливать грязью, очернять и топтать Советскую армию, всё советское вообще, русскую государственность, да и всё русское вообще. Казалось бы, ты оправдан полностью, тебе показали и доказали всю убогость, глупость и тупость совка, а посему — о чём здесь можно печалиться? И тем не менее, моя душа до сих пор полна раскаяния.

Надо сказать, что к этому раскаянию я пришёл ещё за несколько лет до начала событий в Новороссии. Толчком к нему послужила песня моего дорогого друга Александра Харчикова «Здравствуй, товарищ адмирал» в которой есть такие слова «нас на службу Союз призвал….»

На службу! На службу — значит, мне оказали доверие, на меня рассчитывают, на меня полагаются. А что же я? Чем я отвечал на оказанную мне честь служить в самой сильной армии мира, на доверие моего народа, моей Родины? При этих раздумьях сердце стала сжимать тоска и печаль из-за невозможности что либо поправить теперь, спустя долгие десятилетия. Вот поэтому в армию ДНР я шёл уже с совершенно иным настроем, чем шёл когда-то в армию Советскую. Видимо, всем нам надо пройти долгий жизненный путь, многое понять, многое переосмыслить, а что-то хорошее утратить безвозвратно, чтобы наконец раскаяться в своей небрежности, недобросовестности, в своём недопустимо безответственном отношении к своей стране, к своему народу, к своему долгу перед Родиной. Может быть поэтому долгие годы спустя после демобилизации мне снилась срочная служба в Советской армии?

 

ДЕБАЛЬЦЕВО

Бытовые условия на новом месте похуже чем те, что были в прежней моей части. Однако теперь очень хорошо чувствуется смертоносное дыхание войны, оставившее свои следы не только в расположении нашей воинской части, но и во всём многострадальном Дебальцево, пережившем нашествие укронацистов. Она отметилась многочисленными щербинами и пробоинами на стенах и дверях домов,

оборванными проводами и разбитыми фонарями

многие дома сильно повреждены

некоторые снесены полностью:

Удручающее впечатление производит давно бездействующий металлургический комбинат, остановившийся под украинской властью после развала СССР. Побитые стекла заводских корпусов, обветшавшие стены, таблички указывающие путь в убежище.

Вместе с тем очень радует ожившая железная дорога, без которой невозможно никакое серьёзное восстановление и развитие народного хозяйства, но и ее помещения сильно пострадали от прогремевших здесь боев. Даже на старинном вокзале станции Дебальцево

мемориальная доска оказалась вся испещрена осколками. При взгляде на нее опять возникают раздумья об исторических судьбах нашей страны…

Днём в Дебальцево необыкновенно тихо, на улицах почти нет машин и очень мало прохожих, так что проезжую часть здесь переходят не глядя по сторонам. Лишь в самом центре города у железнодорожного вокзала, на рыночной площади наблюдается небольшое оживление.

Цены на всё продаваемое очень низкие, раза в 2–3 ниже чем в Москве. Килограмм вишни, к примеру, стоит 30–40 рублей. Жизненно необходимые товары есть почти все, включая основной инструмент и стройматериалы, на что спрос здесь особенно велик.

Я тут наконец-то вставил зубы с одной, левой стороны. Мне поставили два моста, один сверху, другой снизу. Зубы у меня теперь металлические, я пока ещё не очень к ним привык, но жевать стало гораздо лучше. Заплатил за это 3520 рублей, это раз в 15 дешевле чем в Москве. Говорят, здесь вообще очень дешёвая стоматология, ради чего сюда даже едут из других стран чтобы вставлять здесь зубы. Если получится, буду в сентябре вставлять зубы с правой стороны. Одно время это было трудно из-за необходимости всякий раз добираться до Дебальцево, но сейчас мне делать это гораздо проще.

Как всегда, я трачу много денег сам не зная на что и зачем. Пока сижу на месте, думаю, что мне ничего не надо, а как попадаю в город, так начинается: то надо, это надо, да ещё вот это, да ещё вон то… в итоге возвращаюсь с полными сумками. То у меня сломался светодиодный фонарик, купил вместо него другой, но сломал и его. Взял третий, но неосторожно вытряхнул его из кармана и разбил. Теперь вот у меня уже четвёртый фонарик… без фонариков здесь нельзя никак, они так же необходимы как и оружие. Например, случается, что в темноте не можешь никак перезарядить пулемёт, и хотя фонарём светить очень опасно, но другого выхода нет. К сожалению, потерял я и тот фонарик-брелок что дарила мне дочка на день рождения. Очень жаль! Я теперь так ценю всё, что мне напоминает о вас, мои родные!

У меня тут сдуло ветром полотенце, которое я повесил сушиться, так я расстроился страшно: ведь это полотенце давала мне любимая жена, когда помогала собираться в дорогу. К счастью, позже я нашёл унесенное ветром полотенце, и очень этим доволен.

Но дыхание смерти продолжается и по сей день, хотя Дебальцево было освобождено от бандеровских террористов ещё зимой. Тем не менее они продолжают упорствовать в своём рвении «освободить» дончан, для чего продолжают терроризировать предместья Дебальцево артиллерийским огнём. Прошлой ночью они тщательно освобождали мирных жителей от нажитого десятилетиями имущества, ведя плотный огонь по дачным участкам. Да что там имущество! Чтобы невзначай не освободиться от собственных жизней и здоровья, чтобы не стать изувеченными и искалеченными, «освобождаемым» жителям приходится скрываться от вооружённого террора «освободителей» в погребах и подвалах.

Артобстрел был хорошо слышен и с наших позиций, ночное небо озарялось вспышками взрывов. Мы были подняты по тревоге и заняли соответствующие места, но как и под Горловкой, к нам в этот раз не прилетело ни одного снаряда. Не смотря на воинственную риторику киевских воров и давление из-за океана, наученные горьким опытом укры явно боятся лезть на рожон, предпочитая обстреливать нас с безопасного расстояния. В общем, здесь намного «веселее» чем было в Енакиево, скучать тут не приходится. Не смотря на опасность, я пока ещё жив, здоров, цел и невредим, хотя у нас артобстрелы, стычки и небольшие бои случаются почти каждые сутки. Наше подразделение стоит пока ещё не на самой передовой, но сплю я в обнимку с автоматом, да и бодрствуя, почти с ним не расстаюсь. Он и сейчас у меня на коленях лежит, мой неразлучный АК-74 калибра 5,45 мм.

Последнее время стою на блок-посту в самом Дебальцево. Опять ночью над головой звёздное небо, опять смотрю на метеоры и беспилотники. Они летят совершенно бесшумно, их никогда не увидишь днём. Тем не менее, свои шпионские задачи они исполняют, отслеживая наши позиции. Есть другие виды беспилотников, но они выглядят совершенно иначе, летают как обычные летательные аппараты, их хорошо видно и слышно днём.

Сегодня на наш блок-пост приехал на велосипеде какой-то дедушка из местных. Он долго благодарил нас за защиту от нечисти, дал нам хороших яблок и спелых грецких орехов. А то, говорит, вижу как вы неспелые яблоки едите. Это действительно так, потому что нас кормят кашами, крупами, макаронами, тушёнкой, а свежей зелени нет совсем, не дают почему-то и фруктовые соки, которые были в артиллерийском дивизионе. Поэтому бойцы едят зелёные яблоки, благо у нас тут целый яблоневый сад есть. Но дедушка привёз спелых яблок, у него какой-то скороспелый сорт.

Рядом с нашим блок-постом находится пострадавший от обстрела частный дом, на дороге подле него воронка от разорвавшейся мины. Участок у дома заброшен, там растёт большое абрикосовое дерево, на нём есть уже спелые плоды, они осыпаются. Абрикос крупный и вкусный. В общем, фруктов у меня нынче — завались!

Дома здесь строятся по большей части из силикатного кирпича, красного кирпича очень мало. Основного строительного дерева — сосны, рядом с нами нет, ее посадки есть где-то около Рубежного, но на юге сосна гораздо слабее, чем у нас: тоньше, ниже и не такая стройная. Дерево в строительстве используется, но не так широко как в средней и северной России где дома целиком рубятся из дерева. Здесь же мне не встретилось ни одного бревенчатого дома, ни одной избы.

У нас в качестве стройматериала идут деревянные ящики из-под боеприпасов. Что только из них не делают! Складывают помещения для блок-постов, сколачивают походную «мебель», возводят стены и потолки полевых кухонь и умывальников. Правда, многие из ящиков слишком стары, ещё советских времён, поэтому некоторые из них сильно попортились и годны разве что на дрова. Кстати, на топливо эти ящики идут очень хорошо: сухая хвойная древесина из которой они сделаны, отлично горит и даёт много жара. Наша кухня, где готовят пищу на всю часть, топится именно этими ящиками.

Сколько остается от них металлической фурнитуры! Уголок, застежки, скобы, полоски — все это сделано из добротного прочного железа, всему этому нашлось бы множество применений в любом частном доме. Но собирать, и главное — переправлять по назначению эти металлические изделия нет никакой возможности, поэтому они так и пропадают попусту, Лишь как-то раз наши бойцы все же собрали мешок фурнитуры для сдачи в металлолом, чтобы купить себе на вырученные деньги сигарет.

Моя трезвость проходит здесь суровые испытания, но пока всё отлично, я по-прежнему свободен от алкоголя и табака. Знали бы вы, как много значит эта свобода на войне! Сколько преимуществ она даёт! Рассказывать об этом можно очень долго, на целую книгу хватит.

С алкоголем и табаком здесь дело обстоит не лучше чем в предыдущей части. К сожалению, эти повсеместные пороки представлены в полной мере и здесь. Командование пытается с ними бороться, но полное незнание вопроса и отсутствие опыта сводит на нет все усилия. Кроме того, здесь ещё одна, и пожалуй, самая существенная причина: командиры сами подвержены этим же порокам. В общем, для трезвенной работы здесь поле непаханное.

В новой части мне удалось сразу познакомиться с замполитом, но «веселье», наступающее почти каждодневно, не даёт поговорить более подробно и передать имеющиеся материалы которые могли бы представлять интерес в политработе.

 

ПЕРЕДОВАЯ

После долгих дней караулов и ожиданий меня наконец-то определили в одну из стоящих на передовом рубеже рот, куда я и прибыл. Место моей службы расположено в степи, на берегу небольшой речки. Здесь стоит огромный роскошный особняк то ли наркобарона, то ли разжившегося на взятках чиновника, то ли теневика, владельца незаконных шахт по добыче угля, так называемых копанок. Описывать все прелести этой усадьбы будет слишком долго, скажу лишь, что не всякому «новому русскому» был доступен такой размах, такая площадь, такое приусадебное хозяйство, такое основательное обустройство. О хозяине этой роскоши так и не удалось выяснить ничего достоверного. Кто говорил, что он куда-то скрылся, бежав вместе с бандеровцами, когда тех вышибали прошлой зимой из Дебальцево, кто рассказывал, что хозяин вроде бы наведывался в свои владения уже после прихода наших.

Теперь вокруг дома на разном удалении находятся наши боевые позиции, а противник стоит где-то в километре от нас. В окрестных селах — Калиновке, Логвиново, Санжаровке все жители давно разбежались, линии электропередачи перебиты, даже высоковольтные опоры местами согнулись пополам.

Близ Логвиново. При увеличении сниимка на горизонте видны согнувшиеся высоковольтные опоры

От этого возникают большие трудности с электроэнергией необходимой для подзарядки фонариков и телефонов. Они являются у нас первоочередными средствами, которые всегда должны быть в рабочем состоянии и находиться при себе. Тут нас хорошо стала выручать привезенная из большой России солнечная батарея.

Прежде чем поведать о ней, сразу оговорюсь, что к любой рекламе я отношусь резко отрицательно, считая её разновидностью обмана. Более того, в современном мире реклама заняла место инструмента идеологического воздействия, какими раньше были лозунги типа «Слава КПСС». Проще говоря, сегодня реклама служит в первую очередь средством обработки массового сознания, и лишь затем она преследует коммерческие цели. Как она это делает, нужно рассказывать отдельно, здесь же замечу лишь, что нет ничего невероятного в использовании рекламы какого-нибудь пепси для внедрения идеологических установок. Любопытно, что ни заказчики ни исполнители, ни прочие участники рекламного бизнеса как правило не знают об этой, стороне своего дела, а если что-то и подозревают, то предпочитают крепко-накрепко держать язык за зубами.

А что вы хотели? Либерализм — он такой…

Однако речь у нас о солнечной батарее. Напишу всё честно: отличная вещь, но мощность её слабовата. Летом в солнечную ясную погоду она нормально заряжает только одно подключенное к ней устройство (телефон, планшет или фонарик). При этом маленькие телефоны она заряжает за 2–2,5 часа, планшету надо 3–4 часа. Светодиодные фонарики с пальчиковыми аккумуляторами заряжаются гораздо быстрее.

В пасмурную погоду дело идёт гораздо труднее. Планшет от неё не заряжается вообще, телефоны и фонарики заряжаются, но гораздо хуже. У нас тут долго стояла пасмурная погода, из-за чего я не мог ничего написать: в степи электроэнергию взять негде.

В остальном батарея хороша и удобна: её размер примерно как лист А4, она не бьётся, не боится сырости, ударов и падений. Она легка, прочна, занимает мало места. Очень полезно иметь к ней аккумулятор-накопитель, чего я, к сожалению, не предусмотрел. Однако и без него она очень хорошо выручает, и такую батарею надо бы иметь в каждом отделении или хотя бы в каждом взводе. В общем, хорошая вещь. Стоит она около 10000 рублей, брал я её в Москве. Когда ехал в Новороссию, то на КПП «Успенка» пограничники смотрели на неё с большим интересом, в хорошем смысле этого слова.

Солнечная батарея за работой

Сады здесь стоят почти совсем пустые, наверное, из-за прошедших весной заморозков, убивших на деревьях весь цвет. Лишь на одой-единственной яблоне есть немного ужасно кислых яблок, которые почему-то до сих пор не поспевают. Но мы и их грызём из-за отсутствия свежей зелени.

Когда-то владелец шикарного особняка держал здесь обширное приусадебное хозяйство. Чего только здесь не было! И сельхозтехника, и хранилища, и всевозможные машины для переработки сельхозпродукции. Однако война разорила полностью всё это хозяйство, от которого теперь есть лишь жалкие останки, сплошь издырявленные пулями и осколками.

В степи из-за засухи бушуют пожары. Недавно неподалёку от нас разорвалась бандеровская мина, так вокруг неё сразу вспыхнул пожар. Горит всё, даже живые зелёные акации по оврагам, и те горят.

Согласно штатного расписания, я теперь гранатомётчик, а на деле исполняю так же обязанности фельдшера. Но кто такой фельдшер на войне? Забудьте об обычном облике медицинского работника в белом халате, на передовой ничего подобного нет и близко. Здесь медик — такой же боец как и все остальные, лишь имеющий помимо обычной амуниции ещё и сумку с медикаментами. Медик так же стоит на позициях, так же участвует в сражениях, но в его обязанности входит вынос раненых с поля боя и оказание им первой доврачебной помощи. Последнее сопряжено с большим риском: подстрелив нашего бойца, вражеский снайпер очень часто поджидает следующего, спешащего на помощь раненому. Поэтому теперь помимо освежения в памяти медицинских знаний мне предстоит так же осваивать гранатомёты, что я готов делать с радостью и большой охотой. Мне никогда не забыть осени 1993-го, когда у меня из глаз катились слёзы от бессилия перед пулемётами и танками предателей. Эх, врезать бы им сейчас из гранатомёта… но для этого надо не только иметь сам гранатомёт, но и владеть этим оружием в совершенстве. И вот теперь мне предоставляется возможность поквитаться с теми же предателями Родины, но уже на другом поле, где они пытаются загребать жар руками обманутых ими украинцев.

Мне отвели шикарные апартаменты в виде отдельной комнаты с двуспальной кроватью. Никогда в жизни я не думал, что мне доведётся жить в такой роскоши, хотя бы временно и хотя бы по службе. Однако чего стоит эта роскошь, будет видно далее.

Комната

Наступила вторая половина лета, но по-прежнему стоит несусветная жара и засуха. С новой силой заполыхали степные пожары, высушенная солнцем трава вспыхивает от малейший искры, хотя, в отличие от торфа, никогда не воспламеняется сама по себе. Сейчас степь горит от разывов мин и снарядов, от пуль, от окурков почти поголовно курящих дончан.

Сегодня, 2 августа 2015 года, ранним утром наши начали обстрел бандеровских позиций. Били миномёты, выстрелы с промежутками около двух минут следовали один за другим около получаса. За хлопком выстрела через какое-то время раздавался грохот разрыва мины. Поступила команда «в укрытие!», так как теперь следовало ожидать от противника ответного огня.

Над гладью реки висел утренний туман, солнце только ещё поднималось над деревьями. Тихое, прекрасное летнее утро, когда дневному зною наступать ещё рано, и в воздухе сохраняется какая-то удивительная свежесть. Где-то поёт петух, слышится птичий щебет. Но… свист летящей мины и её разрыв нарушают это великолепие. Необандеровцы открыли ответный огонь! Свист — разрыв, свист — разрыв. Виууууууу — летит очередная мина. «В укрытие!» — в очередной раз летит мысль. Прилетающие мины ложатся как-то в разнобой, то ближе то дальше от нас. Скорее, скорее в укрытие! На этот раз опасность ощущается очень хорошо. Быть под обстрелом — это совсем не то, что слушать канонаду издалека.

Быстро спускаюсь по крутой винтовой лестнице в подвал шикарного особняка, где уже находятся наши остальные бойцы. Никакого страха, никакого напряжения — обстрел является здесь самым заурядным делом. Не испытываю никакого страха и я. Почему? Неужели я такой храбрый? Но прежняя догадка вновь приходит на память: наверное, не страшно потому, что мне пока ещё не довелось видеть вживую последствия разрывов мин и снарядов, и сам я пока что не испытал действия взрывной волны и осколков на своей шкуре. Что поделаешь, так уж устроен человек: пока опасность не коснётся его лично, он не поймёт её страшной сути и будет относиться к ней чисто умозрительно, будто она никогда не станет угрожать лично ему. Он не чувствует, и поэтому не осознаёт как следует, что в мгновение ока может быть или убит, или тяжело ранен, сделавшись калекой на всю оставшуюся жизнь.

Что-то похожее происходит и в случаях с наркотическими зависимостями: найдите хоть одного, кто не знал бы об опасностях наркотиков и тех последствиях, к которым приводит их употребление. Об этом знают все без исключения, знают, но при этом всё равно пробуют, употребляют, втягиваются в зависимость. Образовательный и культурный уровень при этом не играет почти никакой роли, примером чего служит произведение «Морфий» в котором классик мировой литературы М. Булгаков описал молодого врача погибшего от опийной наркомании. Рассказ Булгакова был в известной степени автобиографичен….

Особенную ценность этому произведению придаёт описание движений души и ход мыслей специалиста-медика, погружающегося в адские глубины опийной наркомании. Те же самые уловки и самообман, то же рабское следование желанию чувственных наслаждений, то же порабощение пытающегося сопротивляться рассудка — всё это хорошо известно и в других случаях, когда приобщаются к наркотикам совершенно иной природы и совершенно иного действия. Это поразительное сходство говорит о каком-то, не имеющем материальной основы, скрытном общем начале всех наркотических зависимостей, а по большому счёту — всех чувственных наслаждений вообще, стремление к которым сурово осуждается Православием.

Между тем обстрел стих, и мы поднимаемся из подвала наверх. Похоже, на этот раз наши накрыли склад боеприпасов противника: на стороне киевских воров взвился столб чёрного дыма, за ним последовали многочисленные беспорядочные разрывы боеприпасов. В другой стороне, но тоже у противника, загорелся то ли газопровод, то ли склад горюче-смазочных материалов. Через некоторое время артиллерия захватчиков открыла огонь по нам, по стоящему в укрытии нашему танку. Мощные разрывы снарядов следовали один за другим с промежутками в несколько минут. Видимо, по нам бил танк или самоходная артиллерийская установка (САУ) противника. Если до этого был слышен свист летящих мин, то теперь ничто не предвещало прилёта снаряда. Его взрыв раздавался совершенно неожиданно, потому что сверхзвуковая скорость приносила снаряд вперёд звука его полёта.

Очередной разрыв, от которого содрогнулось роскошное здание особняка, заставил нас вновь спуститься в подвал. И опять — никакого страха, никакой суеты. Но самым бесстрашным оказался… кот! Он спал в кресле, свернувшись в клубочек и лишь мощные взрывы разбудили его: пушистик приподнял голову и спокойно огляделся по сторонам. Видимо, привык уже кот к войне… А вот собака испугалась и забилась вместе с нами в подвал, жалостливо взлаивая при сотрясении стен и грохоте рвущихся рядом снарядов. Кота же пришлось взять на руки и унести с собой вниз.

Но вот укры выдохлись и обстрел с их стороны стих. То ли у противника кончился боекомплект, то ли они устали сами, потому что работа артиллерийских орудий требует большой затраты сил. Может быть, отстрелявшись, они решили сменить своё местоположение чтобы избежать нашего ответного удара. А он действительно был нанесён некоторое время спустя.

Пых, пых, пых — заговорили наши миномёты. Бух, бух, бух — отозвались вдали звуки разрывов выпущенных ими мин. В ответ со стороны укров вновь заработала тяжёлая артиллерия. Позиции наших миномётчиков окутались дымом и пылью. Снаряды снова рвутся где-то совсем недалеко от нашего распрекрасного дома, и мы снова спускаемся в подвал к электрощитовой, кухне, переплетениям бесчисленных трубопроводов, кабелей и прочих средств обеспечения комфорта. Какая всё-таки разительная противоположность, какая удивительная несовместимость войны и предшествовавшего ей здесь уклада жизни кого-то из сильных мира сего! Зато теперь здесь — повышенная смертельная угроза в условиях повышенного комфорта. Неплохо, правда?

Нечто подобное мне уже довелось испытать почти 22 года назад, в осенней Москве 1993-го, когда танки предателей расстреливали нас в Доме Советов, этом великолепном белом дворце на Краснопресненской набережной. Тогда мою жизнь спасли сверхпрочные стены выстроенного в советские годы здания, имеющего стратегическое значение.

Сейчас же наш дом продолжают сотрясать мощные ударные волны от рвущихся снарядов и мин. Противник бьёт по блиндажам и окопам наших позиций, а осколки долетают и до нашего дома. Конечно, к хозяину дома не питаешь добрых чувств, но и радости от порчи дорогостоящего имущества тоже нет. Всё-таки надо уважать труд и беречь созданное трудом, к тому же деньги, на которые создано это имущество, являются по существу украденными народными деньгами, поэтому небрежное отношение к имуществу недопустимо.

Да, недопустимо, но что мы можем сделать против тяжёлой артиллерии противника, против его гаубиц и самоходных орудий? У нас есть лишь лёгкое вооружение, допущенное пресловутыми минскими договорённостями: миномёты, гранатомёты, противотанковые управляемые ракеты, да обычное стрелковое оружие. Что можно сделать ими против дальнобойной тяжёлой артиллерии?

Постепенно обстрел стихает, и мы поднимаемся из подвала наверх. Там вроде бы всё как обычно: поют птицы, плещется вода запруженной речки. Картина настолько мирная, будто только что отгремевшего жестокого обстрела не было вовсе.. Но вот начинают подходить бойцы с позиций и сообщают итоги обстрела. Больше всех досталось миномётной батарее: у них двое убитых, причём один позже умер по дороге в госпиталь, и несколько раненых.

Вот так мы «отметили» 2 августа, день военно-воздушных десантных войск — рода войск созданного в Советской Армии, где едва ли не половина офицерского состава носила украинские фамилии. Рода войск, созданного во времена, когда наша страна была могучей и единой, и когда даже сумасшедшему не могло прийти в голову считать украинцев иностранцами, а Украину — отдельным государством.

Однако «праздник» 2 августа продолжился поздним вечером, после некоторого перерыва. С вражеской стороны по нам ударил автоматический гранатомёт (АГС), подобно пулемёту посылающий заряд за зарядом. Эти заряды белыми вспышками разрывались над гладью озера, разбрасывая во все стороны осколки. Всё это внешне отдалённо напоминало какие-то новогодние развлечения, с той лишь разницей, что световых эффектов было поменьше, а шумовых — побольше, чем от самых мощных петард. Ну а уж насчёт поражающего действия говорить, я думаю, не стоит.

Мы, как всегда, побежали в подвал, а вскоре с одной из наших позиций бойцы открыли мощный пулемётный огонь, заставивший умолкнуть вражеский АГС. На этом день десантника закончился. Ночь, следующее утро и день прошли совершенно спокойно.

…Каждые сутки у нас продолжаются перестрелки с противником, обычно из пулемётов и автоматов, но бывает, что подключаются миномёты и даже тяжёлая артиллерия. На передовой я наблюдаю за противником, его блиндажи находятся перед нами примерно в одном километре. Наш рубеж самый крайний, ближе к противнику подходят только разведгруппы. Здесь приходится быть очень внимательным, ведь может случиться внезапное нападение подкравшихся вражеских лазутчиков.

Прошлой ночью, к примеру, недалеко от меня вдруг сработала растяжка. Это нарочно спрятанная граната, к которой протянута тонкая проволока. Когда кто-то идёт и задевает за проволоку, граната взрывается. Вот такая растяжка у нас и сработала метрах в трехстах от нашего окопа. Кто на ней подорвался, неясно: может быть зверь, а может и противник. Гадать некогда, хватаю пулемет и выпускаю длинную очередь в сторону прогремевшего взрыва. Красные огоньки трассеров прорезают ночную мглу, некоторые из них попадают в торчащие из-под земли камни, и срикошетив от них, несутся в темное небо, к невозмутимо сверкающим иссиня-ледяным светом звездам. С неба в ответ падает звездочка-метеор, мгновенно прочертив тонкую, словно игла, линию, такую же сине-белую как и свет звезд. Линия тут же погасла без следа, и хотя все эти линии-молнии длились краткие мгновения, тем не менее хорошо была видна их резкая разница: грубый, приземлённо-близкий след трассирующей пули и высокий, весь исполненный какого-то внеземного совершенства, отблеск метеора.

Некоторое время мы с соратником «Экономистом» напряженно прислушиваемся и всматриваемся в непроглядную темень, но не обнаружив более ничего подозрительного, немного успокаиваемся. Остаток ночи проходит у нас в напряженном наблюдении окружающей местности через прибор ночного видения. От него сильно устают глаза, поэтому мы передаем прибор друг другу. Южные ночи более продолжительны чем на севере нашей страны, но вот и у нас восток начинает наконец понемногу сереть. Теперь вести наблюдение становится всё легче, а вскоре набравший силу рассвет окончательно рассеивает ночную тьму. Остаток нашей смены проходит без происшествий.

Пулемет ПКМ

После этой ночи мне выпало 12 часов отдыха. Я отлично выспался, потом долго купался, затем занялся всякими повседневными делами: прибрался в комнате, подшил свою форму, постирал белье. Теперь вот пишу письмо, скоро мне опять заступать на рубеж.

Отстояв в окопе, я возвращаюсь домой в свою роскошную комнату, до неё идти примерно километр. На рубеже мы обычно стоим по восемь или по двенадцать часов, потом столько же отдыхаем. Как ни странно, но на передовой устаёшь гораздо меньше, чем на гарнизонных постах. Видимо, это связано с бóльшей самостоятельностью и меньшим контролем. На боевой позиции всё гораздо проще: здесь не надо думать, кого можно пропустить, а кого нельзя, что делать с бабушками пришедшими на кладбище оказавшееся теперь на территории нашей части, как быть с чинами из вышестоящего командования и тому подобными сложностями.

На передовой нет никаких посетителей, ни приходящих и ни приезжающих. Здесь ты решаешь сам, стрелять ли по зарослям, в которых подозрительно дрогнула ветка, бить ли по неясной тени, мелькнувшей в ночном сумраке. На передовом рубеже солдат вправе стрелять на поражение без всяких околичностей, не раздумывая и никого ни о чём не предупреждая. Такой огромной власти нет даже у работников правоохранительных органов, но чем больше власть, тем больше и ответственность за пользование этой властью. Я должен хорошо об этом помнить, хотя и служу вроде бы всего лишь в качестве фельдшера-гранатомётчика. Странное сочетание, не правда ли? На самом деле я такой же боец как и все, и меня это очень радует. Завидую более опытным соратникам, видя их умение владеть оружием и понимание боевой обстановки.

Сегодня нас поставили на высокий пригорок имеющий очень важное значение. Отсюда открывается широкий обзор на все окрестности, видно очень далеко, даже терриконы что под Енакиево — и те теперь видны с нашей позиции.

Вооружение у нас здесь достаточно серьёзное, в случае чего влупить бандерлогам можем очень хорошо. Но и они тоже не сидят сложа руки: понарыли блиндажей, окопов, поставили крупнокалиберные пулемёты и автоматические гранатомёты. Есть у них и тяжёлая артиллерия с миномётами.

Вокруг выжженная солнцем степь, но кое-где есть ручьи с берегами, поросшими акациями и другими деревьями. В них, могут укрываться снайперы и диверсионно-разведывательные группы, поэтому надо быть осторожным и держать ухо востро. Сегодня, к примеру, едва мы прибыли на место и начали располагаться, как укры открыли по нам огонь из крупнокалиберного пулемёта.

Тиуууууу, тиууууу — запели над головой пули. Благо, наши бойцы ещё в феврале, отбив эту высоту у необандеровцев, обустроили её так, что попасть в тебя довольно трудно: видимость скрыта чахлыми акациями, да и вырытые в каменистой почве ходы сообщения помогают укрыться от пуль противника.

Окоп

Но, наверное, пока мы таскали воду, ящики с боекомплектом, вещи и продукты, укронацисты всё же увидали это движение на наших позициях и поэтому открыли по нам огонь.

С наступлением темноты тоже нельзя расслабляться, поскольку современные приборы ночного видения позволяют целиться и стрелять с большого расстояния. Кроме того, в темноте враг может подкрасться ближе к нашим позициям, атаковать, обстрелять или сделать что-то ещё. Конечно, мы со своей стороны принимаем меры: минируем подходы, ставим растяжки, да и наши снайперы тоже не дремлют.

Алкоголь исправно собирает здесь свою страшную жатву. Недавно наш повар в очередной раз выпил, за что командир роты избил его и приказал копать блиндаж под боевую машину пехоты. Повар же так и не понял за что его наказали, к вечеру выпил опять, копать ничего не стал. Ротный снова ему вломил, повар сбежал из нашей части вообще.

Уже с неделю мы живём без повара, готовим кое-как. И тут мне очень пригодилась данная мне в дорогу нашими соратницами из Ростова-на-Дону каша из льняного семени. Я пока ещё не съел её всю, запас ещё есть. Так же мне очень хорошо служит подаренная ими же сумочка. Вроде бы простая вещь, но эта темно-коричневая сумочка гораздо лучше, надёжнее и долговечнее чем пластиковые пакеты. Недавно сумочка понадобилась мне, когда ходил в Дебальцево и брал там моющие средства, туалетную бумагу и и прочие необходимые в быту мелочи. Сумочка избавляет от необходимости работать ходячей рекламой, что мне тоже очень нравится. Вообще вещей у меня очень много, трудно их собирать и перетаскивать, но всё, что мне дали друзья и соратники, провожая меня в Новороссию, я тщательно сберегаю. Эти вещи помимо обычной пользы постоянно напоминают мне о вашей заботе и участии, поэтому совершенно невозможно этими вещами пренебрегать.

По большому счёту, всё что имеет армия, так же является проявлением заботы нашего народа, плодом его усилий, а порой и жертв. Поэтому к войсковому имуществу тоже надо относиться очень бережно.

Помните, ранее я сообщал об ужасном случае, когда из-за пьянки один наш боец застрелил другого? Теперь почти тот же самый случай повторился в новой части, куда я перешёл не так давно. Мой ротный, тот самый, что бил пьяницу-повара, насмерть застрелил одного и ранил другого нашего бойца. Подробностей я не знаю, но причина всё та же — пьянка. Ротный обнаружил пьяных бойцов, стал разбираться, и…

Пьянки окончательно вывели командование из себя, но вся беда в том, что командиры сами пьют, причём зачастую вместе с подчинёнными. В итоге складывается какое-то совершенно дикое, чудовищное положение: командиры порождают порок пьянства, а когда это чудовище набирает силу и являет себя во всей своей полноте, командиры приходят в ужас, пытаясь бороться с делом рук своих. Но борясь с ним, они сами тут же подпитывают это чудище вновь и вновь, продолжая выпивки. Вот такой складывается замкнутый круг, вот такая выходит странная картина, при которой мы попадаем в положение, подобие которому трудно найти даже в животном мире. Известный жучок-паразит ломехуза и тот не совсем годится здесь в качестве примера, поскольку лижущие его муравьи не обладают разумом, поэтому и не пытаются с ним бороться. У нас же видят последствия употребления, пытаются им противостоять, но при этом делают всё для того, чтобы это явление процветало и дальше. Как это назвать!?

Прекратить его можно, лишь доискавшись причин пьянки. Причина же кроется в самой идее употребления алкоголя. Для войска можно сузить её до пределов воинской части: употреблять алкоголь на службе, на отдыхе, на территории части, на боевых позициях, строжайше запрещено! Здесь запрет должен быть ещё более жёстким, чем у водителей транспортных средств не имеющих доступа к оружию, боеприпасам и боевой технике.

Тем, кто не может с собой справиться, необходимо предложить помощь, собрав их в отдельное подразделение. По сути таковое уже существует, но отрезвляющей работы в нём нет. Важно отметить, что попытки бороться с этим злом предпринимались на самом высоком уровне, приказ о запрете спиртного проходил по армии ДНР ещё в феврале 2015 года, но про него позабыли совершенно. Пока же только одному мне и только за три месяца службы известно уже два случая гибели бойцов от рук своих пьяных товарищей. А сколько всего потерь несёт войско Новороссии от этого зла???

…Вечереет. Зной уступает место прохладному ветерку, и начинается очередная перестрелка с противником. Фжжжжж — гудят, подобно крупным жукам, выпущенные по нам пули крупнокалиберного пулемёта «Утёс». Такая пулька способна пробивать броню боевых машин, поэтому укрыться от неё можно только в окопе. Тиуууууу, тиууууу — это похоже, бьёт пулемёт Калашникова. Свирк, свирк, цвирк — пули вонзаются в землю где-то неподалёку. Надо отметить, что звукорежиссёры старых советских фильмов о войне весьма точно воспроизводили эти звуки.

Пых, пах, пых — доносятся до нас приглушённые звуки выстрелов. Бесполезно надеяться успеть спрятаться, услыхав полёт пули или звук выстрела, поскольку пуля может лететь быстрее звука. Единственно, что возможно, — это немедленно нырнуть в укрытие, увидав впереди себя вспышку выстрела, потому что скорость света выше скорости полёта пули. В наших условиях, когда расстояние до огневой точки противника составляет в среднем один километр, а местность открытая и хорошо просматривается, такая быстрота может помочь. Правда, при скорости пули в 400-800 метров в секунду времени на укрытие остаётся около двух секунд, но всё же… Вот так, будучи под обстрелом, вспоминаю некоторые школьные знания и пытаюсь применить их ко дню сегодняшнему.

Каски и бронежилеты здесь почти бесполезны, потому что пулемётный огонь легко прошивает их насквозь. Конечно, если пуля на излёте или идёт по касательной, эти средства помогут, но… оденьте на себя груз весом около 30 килограммов ( бронежилет, каска, разгрузка, автомат) и побудьте в нём, когда жара переваливает за 30 градусов — увидите, что такую нагрузку невозможно долго вытерпеть, как бы дóрога ни была вам ваша жизнь. Поэтому средства защиты находятся здесь в большом пренебрежении, хотя сверху идут суровые приказы об их использовании. Здесь есть повод серьёзно задуматься о войсковом строительстве вообще: приказ должен быть посильным. Непосильные задачи, как в случае с провинившемся поваром, приучают бойцов исполнять приказы не безоговорочно, а исходя из собственных возможностей и разумения, то есть жизнь по уставу начинает подменяться поступками по понятиям. Это очень большое зло армейской среды необходимо решительно искоренять работой с командным составом. Начальники всех уровней должны хорошо понимать, что непосильными приказами они подрывают основу войска так же, как портится дорогой мерседес от езды по ямам и колдобинам. Войско тем сильнее, чем тщательнее соблюдается в нём его Устав, поэтому к нему надо относится чрезвычайно бережно, избегая непродуманных шагов.

Пулемёт «Утёс»

…Смеркается. Тра-та-та-тах! — на огонь укронацистов отвечает наш пулемёт ДШК. Грохот от его выстрелов стоит такой, что уши надо чем-то закрывать. Бойцы используют для этого фильтры от сигарет. Надо же, табачное изделие нашло полезное применение! Но выкуренная без фильтра сигарета нанесёт затем дополнительный вред здоровью…

Та-та-та-та — вторит ДШК пулемёт Калашникова. Вслед им раздаются кажущиеся теперь совсем уж тихими выстрелы из автомата. Однако автомат при стрельбе на расстояние около километра до цели, почти бесполезен. Противник умолкает, мы некоторое время сидим в напряжении, вглядываясь в сгущающиеся сумерки и запоминая расположение огневых точек противника.

Бах, бах — наш пулемётчик делает пару выстрелов из ДШК по позициям необандеровцев. Пулемётчик был до войны авторемонтником, поэтому отлично разбирается в технике. Он в совершенстве владеет имеющимся у нас оружием, бережёт его, избегая длинных очередей перегревающих ствол пулемёта. Навыки авторемонтника позволяют ему менять пулемётную ленту прямо под обстрелом противника. Укрываясь от пуль, он вытягивает руки, почти вслепую делает ими довольно сложные действия, ставя на место пулемётную ленту. Вскоре пулёмет вновь готов к бою, но противник молчит.

Не открываем огня и мы, вслушиваясь в каждый шорох, всматриваясь в каждую тень. Привыкнув к темноте, глаза начинают различать довольно много из окружающего: тропинки, неровности почвы, отдельно стоящие деревья. Оказывается, полное отсутствие луны и искусственного света не делает ночь совсем непроглядной. Серая ночная мгла позволяет видеть очертания даже довольно небольших предметов и замечать движения крупных насекомых. Вполне различимы окопы, полосы выгоревшей степи, темнеющие перелески и даже отдельные подсолнухи. На усыпанном звёздами небе иногда видны падающие метеоры, но метеоритного дождя нет, хотя идёт ночь с 7 на 8 августа. Зато тёмный небосвод красиво расцвечивается белыми звёздочками летящих беспилотников, оранжевыми огнями бьющих по ним зенитных снарядов, красными гроздьями трассеров, выпущенных из пулемётов и автоматов.

Вдруг слышится сухой щелчок, напоминающий выстрел из пистолета, а за ним где-то неподалеку от нас вспыхивает белый огонь и гремит взрыв. Это опять сработала растяжка, установленная нашими бойцами для защиты от вражеских лазутчиков. Неизвестно кто подорвался на ней теперь, но как и в прошлый раз, я делаю несколько выстрелов из пулемета Калашникова по месту взрыва. Красные огоньки трассеров летят куда-то вдаль.

— Бери ниже, — говорит мне старший соратник. Опускаю ствол и делаю ещё несколько выстрелов. Пули идут ниже, попадают в лежащие на земле камни и отскакивают высоко вверх. Вот он, мой боевой опыт: в случае сработки растяжки немедленно бить очередями туда, где был взрыв.

Ночь требует особой бдительности, поэтому мы время от времени открываем ограждающий огонь по тёмным зарослям, стреляя короткими очередями, и не целясь при этом точно.

На горизонте сверкнула оранжевая вспышка, через некоторое время доносится глухой грохот взрыва. Это работает артиллерия, но чья? Замечаю вспышку, засекаю время до прихода звука. Средняя его скорость составляет 330 метров в секунду, звук я услыхал спустя примерно 15 секунд после взрыва. Значит, взрыв произошёл где-то в 5–6 километрах от меня. Наверное, это артиллерия укров бьёт по нашим отдалённым позициям. Вспышки продолжаются, следуя одна за другой. От зарниц разрывы орудийных снарядов отличаются оранжевым оттенком, кратковременностью, и тем, что они идут с земли, а не с неба. Зарницы же бывают обычно сине-белого цвета, они более продолжительны, меняют свою силу и направленность.

Вот так, под хор сверчков и свет звёзд, проходит ночь. Под утро становится холодно настолько, что приходится накинуть бушлат. Вообще, я очень удивлён холодностью новороссийских ночей: с мая месяца тёплых среди них было всего несколько, все остальные ночи были настолько холодны, что требовали едва ли не зимней одежды. Даже посреди лета, даже после сорокаградусного дневного зноя, перед заступлением в ночь надо одевать подштанники, тельняшку с длинным рукавом. Отчасти ощущение холодности ночи объясняется снижением температуры нашего тела в предутренние часы, но всё же такой ночной холод в тысяче километрах южнее Москвы оказался довольно неожиданным.

Но вот пришла моя смена, и я отправляюсь на отдых. Уснул я очень быстро и спал очень крепко, не слыша ни огня противника, ни ответных выстрелов моих соратников.

 

МИНОМЁТНЫЙ ОБСТРЕЛ

Пребывая в тесном людском общежитии, коим является воинское подразделение, заметил я одну любопытную вещь. Те, кто очень любит телевизор, кто любит громко орущую бездарно-безмозглую пошлятину — те часто оказываются с какой-то духовной гнильцой. Сразу заметить эту гниль в человеке невозможно, но со временем она выявляется.

У одного такого носителя гнилого духа была склонность грозить оружием своим, и он в конце концов застрелил однополчанина. Другой оказался «тёмной лошадкой», явно связанной с преступным миром.У третьего обнаружилась наркомания.

Дурным знаком служит так же увлечение примитивной, дебилизирующей продукцией современного агитпропа. Конечно, это закономерность не строго обязательна и не всегда она проявляется совершенно чётко, но какая-то взаимозависимость здесь явно существует. Полагаю, что она связана с духовным расположением, косвенно проявляющемся и в перечисленных признаках. Но в чем именно заключается эта взаимосвязь?

Подверженная пороку душа саднит словно обожженная кожа, поэтому душа ищет себе укрытия, отвлечения, или любого другого средства дабы заглушить эту внутреннюю боль. Людям с такой душой особенно невыносимо одиночество, они боятся остаться наедине с самим собой, погрузиться в свой внутренний мир, заняться размышлениями. Наиболее легкой пищей для такой души является продукция современного агитпропа, нарочно приготовленная как наиболее легкоусвояемая, вдобавок прямо или косвенно оправдывающая поразившую душу пороки. Она и становится для порочной души своеобразным «покрывалом», укрывающим от терзающих ее правды и совести.

Такие размышления приходят на ум в степной тишине, когда стоишь на передовой, где тебе давно и хорошо известны каждая кочка, каждый камень, каждая былинка. Здесь нет никаких отвлекающе-развлекающих средств, и казалось бы, тебя должна преследовать скука. Но по учению святых отцов Православной Церкви, скука — это признак внутренней несвободы. На самом деле всегда есть о чем вспомнить, поразмыслить, подумать, в чем-то попробовать разобраться, что-то учесть. Даже обыкновенные повседневные заботы и нужды требуют к себе внимания: например, надо заранее учесть все что нужно будет купить в городе когда представится случай туда выбраться. Такими раздумьями всегда можно занять себя в часы, когда вроде бы вокруг нет ничего нового.

После смены на боевой позиции я отдыхаю в шикарном особняке, в отдельной комнате, о которой уже упоминал ранее. Правда, особнячок временами простреливается пулями крупнокалиберного пулемёта и осколками разорвавшихся снарядов…

Отведённая мне комната. На зеркальной стенке шкафа-купе видны осколочные пробоины

При взгляде на роскошное убранство моей комнаты вспоминается фильм о затонувшем «Титанике», где с наибольшей точностью было воспроизведено шикарное убранство помещений этого плавучего дворца. Но затем в них хлынули тёмные океанские воды, и теперь всё это великолепие покоится на морском дне, на глубине 4,5 километров. Вот так смерть нежданно-негаданно может прийти в самые роскошные палаты и дворцы! Что уж говорить о передовой, где перестрелки гремят каждые сутки…

Сознаюсь честно, не для тщеславия и не для красного словца: эти письма мне приходится теперь писать и отправлять с риском для жизни. Вот вчера, к примеру, сидим мы в окопе. Вроде бы всё кругом тихо, соратник с позывным «Захар» ведёт наблюдение, моя очередь отдыхать, поэтому я устроился чуть в сторонке и взялся писать это письмо. Вдруг в воздухе раздаётся свистяще-шелестящий звук, напоминающий шелест крыльев большой птицы, но по своему звучанию более резкий и напористый. «Захар» крикнул:

— Ложись!

Я упал на дно окопа и через мгновение раздался взрыв. Это была бандеровская мина, выпущенная из миномёта по нашей позиции, она разорвалась за бугром метрах в ста пятидесяти от нашего окопа. В небо поднялся столб дыма и пыли. Не успел он улечься, как я хвать за планшет и давай дальше стучать по клавиатуре, но следующая мина легла уже метрах в семидесяти от нас. На этот раз земля в окопе содрогнулась от взрыва. Некоторое время спустя я опять потянулся к планшету, и в этот раз мина разорвалась на косогоре метрах в ста от нашего укрытия на склоне, обращённом в нашу сторону. Выглянув из окопа, я увидал дымящуюся воронку. Вокруг неё с треском разгоралась высушенная знойным солнцем степная трава. Не крикни соратник «ложись!» и не упади мы сразу на дно окопа, нас вполне могло бы посечь осколками. Один из них виден на фото, он лежит справа от записной книжки. Его края настолько остры, что ими можно порезаться:

Осколок

А на веранде моего шикарного особняка, куда я выхожу на досуге, нередко поют летящие мимо пули

Веранда

После миномётного обстрела я решил послушать с «Захаром» несколько песен моих хороших друзей-патриотов, воспевающих героизм и мужество наших русских воинов. Как хорошо поддержали меня в окопе ваши песни, мои дорогие Александр Харчиков и Ольга Дубова! Окидываешь взглядом бескрайние степные просторы Дикого поля, при этом зная, что вооон в том перелеске притаились нацисты-бандеровцы с пулемётом, а из-за вооон того бугра в любой момент может вылететь их мина. Конечно, на душе неспокойно, здесь невольно испытываешь напряжение, хотя нет ни страха, ни паники. И вот звучит «Смерти нет, ребята»:

И напряжение уходит, и в душе наступает покой, и в сердце приходит твердая уверенность в правоте делаемого тобой дела, и за спиной словно вырастают крылья, а чувство опасности юркает куда-то в щели меж камней, словно испуганная мышь. Какой тут алкоголь, какой табак!? Песня, и только песня поддерживает тебя, даёт тебе твёрдую почву под ногами, одухотворяет и укрепляет. При этом ты не теряешь головы, ты трезво оцениваешь обстановку и не совершаешь безрассудных поступков. Одно плохо: звук песни мешает слушать звук подлетающих мин, поэтому через некоторое время концерт Харчикова пришлось всё-таки свернуть.

Недавно к нам на позицию пришёл командир нашей миномётной батареи вместе со своими разведчиками. Они показали и рассказали очень много интересного. Вон там у противника блиндаж, вон там — два блиндажа. Тут у них спрятана боевая машина пехоты, здесь стоит крупнокалиберный пулемёт, а вон там укрыт их танк. Здесь может сидеть снайпер, а вот сюда заходят их разведгруппы. Смена в блиндажах у них происходит утром во столько-то, а вечером — во столько-то. В тот блиндаж идут двое, в этот — трое. Вооружены они тем-то и тем-то, их место отдыха находится там-то, от него они идут тем-то путём. Здесь, простите, у них импровизированный сортир, а вон там стоит цистерна с водой. Здесь они стираются, а вон там ихняя кухня. В этом блиндаже сидит двое, а в том — трое бандеровцев. С этой стороны подходы минированы, а с той — свободны….

— Так может быть, подобраться к ним тихонько, и… — не выдерживаю я. Но… без приказа нельзя! А ведь руки прямо чешутся от стремления нанести врагу удар. Чешутся не только у меня, но и у всех остальных наших бойцов. Но армия есть армия, а приказ есть приказ, поэтому всё, что можно сделать — это ответить на их миномётный огонь нашим миномётным огнём.

Раньше враг чувствовал себя свободно и вёл себя нагло, открыто прогуливаясь и разъезжая на своей технике. Однако наши миномётчики в один прекрасный день нанесли им такой удар, что те потом замучилась вывозить трупы и раненых. С тех пор бандера зарылась в землю, попрятала технику и передвигается лишь по ходам сообщений, либо глухой ночью.

Все мы полны боевого духа, все хотим идти в наступление. Я осваиваю гранатомёты, изучаю премудрости этого дела. Меня очень занимает вопрос о применении нами гранатомёта у телецентра Останкино 3 октября 1993 года. Раньше я не имел представления о гранатомётах, поэтому не мог ничего сказать в ответ на эти обвинения, теперь же начинаю понемногу прозревать и кое-что подозревать.

* * *

— Зайди в штаб, тебя вызывают — как-то вечером окликнул меня Толик, один из наших бойцов.

Раз вызывают в штаб, значит есть что-то существенное. Захожу, сидят командир роты носивший позывной «Ялта» со старшиной.

— Ты, — медик? — спрашивает меня командир, уточняя и без того исполняемые мной обязанности.

— Так точно!

— Где работал? Кем? Когда? Первую помощь оказать можешь?

После выяснения необходимых подробностей командир распорядился старшине:

— Пиши его фельдшером.

Ммммм….. сказать честно, не хотелось мне расставаться с должностью гранатомётчика, ведь я ехал сюда воевать и мыслил себя в первую очередь бойцом. Но будучи на четвёртом месяце службы в армии ДНР, я уже хорошо знал, что белый халат мне не грозит. На передовой, тем более в боевых условиях, нет места формальностям вроде штатного расписания, здесь невозможно делить обязанности на «моё» и «не моё». Тут каждый делает то, что необходимо именно сейчас: надо стоять на позиции — стоишь, надо простреливать подозрительные заросли — стреляешь, появилась техника противника, или в степи заметил какое-то шевеление — бей из гранатомёта!

Поэтому я не стал спорить и возражать: фельдшер, так фельдшер, всё равно я такой же боец как и все. И кто бы мог знать, что буквально через несколько часов эта должность штатного расписания окажется востребованной на все сто!

…Прекрасный летний вечер закончился жестокой перестрелкой с киевскими ворами, затянувшейся до глубокой ночи. Огонь был настолько плотным, что выходить из дома было очень опасно, и тут наш ротный, бросившись бегом к телефону полевой связи, упал и сломал руку, споткнувшись обо что-то в темноте нашего шикарного особняка. Темнота же была из-за невозможности светить фонариками даже внутри дома, в котором располагался штаб нашей роты. Любой свет, любой, даже на краткое мгновение мелькнувший в ночной тьме огонёк, мог выдать нас противнику.

Невдалеке раздавались длинные пулемётные очереди, им вторили автоматы, сухой треск которых перекрывали гулкие разрывы воспламенительно-осколочных гранат (ВОГов), выпускаемых короткими очередями из автоматических гранатомётов. Пули так и свистели за окнами, некоторые из них цокали в стоящие перед домом деревья, другие же на лету сбивали ветки.

Тут зазвонил телефон полевой связи, «Ялта» бросился к нему, но споткнувшись обо что-то, с тяжёлым грохотом упал на пол. Раздался глухой стон с зубовным скрежетом. Мы поняли, что с ротным случилось что-то серьёзное. С большим трудом перебравшись в относительно безопасное место, мы включили фонарики. «Ялта» сломал руку, перелом оказался очень серьёзным: кости предплечья прорвали кожу, с руки текла кровь. Пришлось искать доску для шины, что оказалось нетрудным благодаря множеству всевозможных беседок, летних домиков и прочих приусадебных строений. В одном из них я быстро нашёл подходящую лёгкую и тонкую досочку. Оторвать её от стенки не составило никакого труда, так как стенка уже была прошита осколками и пулями, потеряв от этого свою прочность. Отпилив часть досочки ножовкой, я получил из неё вполне подходящую шину, позволявшую надёжно обездвижить сломанную руку. Теперь скорее назад, к пострадавшему! Вбегаю в дом, легко преодолевая ступеньки и терраски. Какая удивительная лёгкость тела обнаруживается на шестом десятке лет, когда над головой поют пули и грозят ВОГи, готовые прилететь и разорваться над тобой в любое мгновение…

Командир с искажённым болью лицом уже ждёт меня. Так… сначала надо обработать рану открытого перелома….. приступаю к обработке, но «Ялта» орёт:

— Да брось ты эту царапину. Ну её нахрен! Слышь, чего говорю? Не трожь!

С командиром не поспоришь. Ограничившись самой необходимой обработкой, начинаю накладывать шину, и тут оказывается, что шина получилась где-то на вершок длиннее нужного. Оставлять её с таким торчащим наружу концом нельзя никак, ведь стоит потом случайно задеть об него чем-нибудь, и в лучшем случае возникнет адская боль, а то может случиться и что-то посерьёзнее. Ножовка осталась снаружи дома… делать нечего, — хватаю шину и опять бегу наружу, в непроглядную тьму…

Ну, теперь всё в порядке, лишняя часть шины отпилена. Хотя командира мучила сильнейшая боль, он поначалу отказался от обезболивающего укола, но после наложения шины его всё-таки удалось уговорить. Кто ломал себе кости, тот знает, что при переломе малейшее движение и даже прикосновение к повреждённой конечности вызывает нестерпимую боль, поэтому всё необходимое приходилось делать чрезвычайно осторожно. Делать… делать при свете небольшого фонарика, в совершенной темноте.

Первая помощь оказана, дальше пострадавшего надо доставить в госпиталь. Но как сделать это ночью, под обстрелом противника? К тому же топлива для нашего армейского «Урала» у нас остро не хватает, а на утро уже была задумана поездка в сторону госпиталя. Не взирая на всю серьёзность случившегося, командир решил дождаться утра, чтобы совместить свою нужду с нуждами роты и исполнить их одной поездкой. Кроме того, свет фар ночью обязательно выдал бы нас противнику в качестве отличной мишени, да и с выключенными фарами бандеровцы всё равно могли легко обнаружить огромный грузовик, используя приборы ночного виденья.

На утро у «Ялты» обнаружилось неприятное осложнение: сочившаяся из раны кровь так и не остановилась, хотя рана была с виду небольшая, и как уже говорилось выше, командир поначалу вообще не давал её обработать. С трудом удалось уговорить его хотя бы обмыть рану перекисью и наложить на неё стерильную повязку с антибиотиком. Однако за ночь повязка пропиталась кровью и по свежим каплям было видно, что кровотечение продолжается. Здесь очень хорошо могло бы помочь средство «Гемостоп», однако его нет не только у нас, но по-видимому нету его и во всей Донецкой республике вообще.

Что поделаешь, — война, да постоянные стычки с укронацистами во время «перемирий», да бесконечные артобстрелы от киевских воров с ранениями и гибелью «освобождаемых от террористов» жителей вконец истощили запасы лекарств и перевязочных средств. На днях я обошёл три аптеки в Горловке, едва найдя в одной из них обыкновенные термометры для измерения температуры тела. Простейших средств для измерения давления — тонометра с фонендоскопом, без которых в России немыслим ни один, даже самый захудалый медпункт, в аптеках Горловки не оказалось совсем. Пустота аптек просто поражает, её не могут скрыть сколь многочисленные, столь же и бесполезные коммерческие снадобья, заполняющие аптечные полки и витрины.

Помнится, в Советской армии был железный порядок: солдат срочной службы не должен ничего покупать за свой счёт. Всем необходимым его должно было снабдить государство, вплоть до возможности отправлять письма почтой. Здесь же мы давным-давно смирились с необходимостью самим покупать необходимое: шофера оплачивают инструмент и запчасти, медики — лекарства и оборудование, командиры подразделений так же тратятся с каждой получки на служебные цели. Собираем деньги на топливо для машин и генератора, дающего нам немного электричества в часы затишья, покупаем себе обмундирование, нижнее бельё и постельные принадлежности. Например, для своей роскошной двуспальной кровати я купил пару наволочек и простыней, что в общей сложности потянуло почти на 1000 рублей. Моё денежное содержание составляет 15000 рублей в месяц, и тут мне очень хорошо помогает сознательная трезвость, избавившая меня от необходимости тратиться на алкоголь и табак. Вместо них у меня есть чистое постельное бельё, постоянно пополнение счета мобильной связи и интернета, прочие необходимые бытовые мелочи позволяющие при всей своей незначительности сохранять человеческий облик в непростых условиях.

Перелом у ротного действительно оказался очень сложным. После осмотра в госпитале Дебальцево нашего командира решили отправить в Донецк, где есть возможность оказать более глубокую помощь. Там ему будут вставлять спицы и совмещать сломанные кости. Что поделаешь, и такие потери случаются на войне…

 

ЗАМПОЛИТ

В эти же дни я был назначен внештатным замполитом роты. Очень отрадно, что руководство молодой страны и командование её вооружённых сил понимает необходимость политработы с личным составом, тем более что за нашими плечами осталось два десятилетия безвременья, в течение которых рушились и оплёвывались все устои нашей жизни. Особенно досталось армии, в том числе и её идеологической основе — политорганам. Тем не менее, разнести до основания непреложную истину о важности идеологической работы врагам нашей страны так и не удалось: политорганы сохранились в армии России, созданы они и в армии ДНР.

На самом деле необходимость политорганов объясняется очень просто: все наши действия, весь внешний уклад нашей жизни, все наши созидания и достижения определяются содержанием нашего внутреннего мира, то есть тем, чем наполнена наша душа, какие способности имеет наш рассудок, чем занято наше сознание, что таится в подсознании. По большому счёту, можно смело сказать, что внешние формы наши жизни являются всего лишь видимым отражением нашего внутреннего содержания.

Именно поэтому для любой армии нужна твёрдая идеологическая основа, без которой армия быстро прекратит своё существование. Именно поэтому в самой сильной армии мира — в Советской армии, политработе отводилось совершенно исключительное положение. Я хорошо помню свою срочную службу в рядах СА, где регулярно шли политзанятия, посягнуть на которые не смел ни один начальник или командир. Стоя в наряде на КПП, мы настежь открывали ворота перед начальником политотдела дивизии, перед младшим офицером политотдела стояли навытяжку старшие офицеры-командиры. Впрочем, такое, граничащее едва ли не с религиозным, почитание политорганов, было уже явным перегибом.

В армии ДНР политорганы пока ещё не имеют столь прочной и широкой основы, которая была у политорганов в армии Советской, но даже то, что имеется на сегодняшний день, уже немало для столь молодого образования.

На днях нас, внештатных замполитов подразделений, собрал замполит части с позывным «Флинт». Он разъяснил нам суть политработы, поставил задачи, обрисовал основные направления. Надо отметить высокий профессионализм «Флинта», к которому явно присоединяется методологический опыт, накопленный советскими политорганами и позднее унаследованный российской армией. Чувствуется глубокая проработка и хорошее знание предмета работы, наличие определённой методики.

На первый план пришлось, увы, вынести противоалкогольную работу. Эта давняя язва нашего народа воспалилась с чудовищной силой в лихолетье, пришедшее нынче на землю Новроссии. Однако именно в этом вопросе сразу почувствовался некоторый недостаток знаний. Впрочем, учитывая особенность данного направления, этот недостаток был вполне ожидаемым.

Вот тут-то и замаячила возможность использовать имеющиеся у меня знания психологии зависимостей, в том числе и алкогольной. Правда, эти знания были накоплены мной в ходе индивидуальной работы по методу Шичко, здесь же стоят вопросы больше социально-психологического порядка. Тем не менее, и в этом отношении у меня есть некоторые соображения. Кроме того, как и в любом другом деле, в армейской противоалкогольной работе предстоит накопить опыт, пройти через ошибки и поражения. И всё-таки нет ничего радостнее, когда твои знания, умения, навыки находят полезное применение!

Другие пласты работы обычны для замполита: это разъяснение цели армейской службы, смысла происходящих вокруг событий. Это знакомство лично с каждым воином, выяснение его настроений, нужд, пожеланий. Это воспитательная работа по укреплению духа поднимающего на бой, в атаку, дающего силы для презрения смертельной опасности. Как тут обойтись без песен русского Сопротивления?

У нас есть прекрасные произведения времен Великой Отечественной, есть и отличные творения наших современников, как нельзя лучше подходящие к исполнению задач стоящих перед замполитом. К тому же теперь, понюхав пороха, я лично убедился в действенности этих произведений искусства, ранее так же хорошо помогавших мне сохранять присутствие духа в мирной жизни. Ничуть не слабее, и даже ещё более действеннее они оказались в настоящей боевой обстановке.

Низкий вам поклон, Александр и Ольга, низкий вам поклон, другие наши певцы-патриоты! «От избытка сердца говорят уста» — эта евангельская истина явила себя в полной мере в вашем творчестве. Надо иметь исключительно горяче сердце, исполненное высочайшей любви к своему Отечеству, к своему народу, к русскому духу, к правде и справедливости, — всё это и многое другое впридачу необходимо иметь, чтобы создать произведения, способные поднять на бой, презрев любую опасность, вплоть до самой смерти. Выше мы начинали наш разговор с подтверждения простой истины: внешнее является выражением внутреннего. Теперь мы видим эту истину на примере творчества наших патриотов: не обладай они соответствующей силой духа, не создать бы им тогда ничего подобного!

Возьмём обратный случай. Огромной разницей между собственным духовным расположением и духом созданного другим человеком произведения объясняется чудовищное отвращение, вызываемое современной бездарью, пытающейся иногда исполнять музыкальные произведения прошлых эпох. Дело здесь даже не только и не столько в отсутствии дарований у современных исполнителей, сколько в полной духовной противоположности исполнителя и произведения.

И опять со всей ясностью приходит понимание: быть принятым на службу — это величайшая честь. К сожалению, у нас давно утрачено понимание службы как признака высокой оценки твоих способностей, как доверие, позволяющее полагаться на тебя в самых жестоких испытаниях. Само понятие «служба» свелось у нас почти исключительно к исполнению обязанностей, как правило тягостных и малоприятных самому исполнителю. Такое отношение к службе, такое искажённое понимание её сути очень вредно и требует скорейшего исправления.

Ещё одна вредная сторона современной жизни — это тщеславие. Оно целенаправленно взращивается в человеческих душах более двух десятков лет, и его плоды являют себя повсеместно, как в мирной жизни, так и в армии. Например, было раньше училище, а теперь оно стало колледжем. Иностранное «колледж» звучит конечно же солиднее, чем русское «училище». Никаких других причин для такого переименования, кроме тщеславия и неуважения к родному языку, кроме низкопоклонства перед Западом и пресмыкательства перед всем иностранным, здесь нет. Высшие учебные заведения превратились в сплошные академии, школы — в лицеи, и так далее. Не многим лучше обстоит дело и в армии. Технике, подразделениям присваиваются громогласные наименования, в качестве символов идут всякие волки, акулы, летучие мыши и прочие, призванные нагонять страх, образы. На самом же деле подобное тщеславие служит скорее позорному поражению, чему есть великолепные примеры времён Великой Отечественной. Наши танки со скромным наименованием Т-34 наголову разгромили «Тигров», «Пантер» и даже «Королевские Тигры» оказались в итоге биты нашими видами оружия с куда более скромными названиями.

Эта же удивительная закономерность явила себя и в битве за Дебальцево, где захватившие город украинские «киборги» оставили следы своего пребывания, как, например, этот флаг на заборе стадиона:

Желто-голубой флаг нарисован на бетонной плите забора

Но если само по себе изображение флага ещё не может говорить об особенном тщеславии, то надписи «Траки-сила», «Кривбасс», «17 отбр» уже ясно говорят о самомнении захватчиков:

Надписи на стене близ автозаправочной станции, расположенной на выезде из Дебальцево в сторону Углегорска

Траки — это звенья гусеницы танка, «Кривбасс» — название добровольческого батальона нацистов-карателей, 17 отбр — наименование одного из подразделений украинской армии. Однако бахвальство своей силой закончилось для захватчиков плачевно. Они позорно бежали из Дебальцево, оставив на светлодарской дороге близ Логвиново следы своей гибели:

Подбитый украинский танк

Сила траков оказалась посрамлена:

а некоторые её части лежат теперь в придорожной канаве:

Местные жители говорят, будто неподалёку от этого места в какой-то придорожной будке до сих пор лежат останки убитых украинских захватчиков.

Был один случай и в нашей части. Как-то поступил к нам на службу один уголовник-рэкетир с позывным «Трак». Как и положено блатняку, он весь был изрисован татуировками, в том числе на его спине красовался огромный волк осклабившийся своей зубастой пастью. «Трак» был здоров как кабан и держался соответственно, будучи наглым и самоуверенным. Даже к старшим по возрасту он относился очень высокомерно. Однажды пьяный «Трэк» кинулся в драку на одного пожилого солдата, не имевшего на себе ни грозных наколок ни прочих тщеславных знаков. В итоге «Трак» дважды оказался бит, а ещё один воин «Грек», так же не имевший в своём облике ничего устрашающего, окончательно угомонил этого бандита, убравшегося как побитая собака в другой кубрик по приказу командира роты «Дикого».

Вот так незримые законы бытия карают человеческое тщеславие. Конечно, одни лишь скромность и сдержанность ещё не могут обеспечить победы в бою, но эти важные духовные качества обязательно должны учитываться наряду с прочими обстоятельствами.

Мысли возвращаются к оценкам пройденного. Да, служба трудна, она имеет множество своих превратностей и отрицательных сторон, но за все четыре месяца я ни разу не испытал и тени разочарования. Я не собираюсь покидать ДНР, у меня и в мыслях нет желания вернуться к прежней жизни.

Другим же, в том числе и тем, кто пока не может решиться на вступление в ряды армии ДНР, я говорю совершенно твёрдо: вступайте!

Вступайте, потому что здесь вы нужны. Нужен любой честный, здоровый, нормальный человек патриотических убеждений, готовый идти за Русский мир, за Русский дух, за землю Русскую, за наш Русский народ.

Дело найдётся каждому!

 

ДУХОВНОЕ ЕДИНЕНИЕ И ДУХОВНОЕ ОТТОРЖЕНИЕ

Пошёл пятый месяц моей службы в армии ДНР. Конечно, есть в нашем деле недостатки, есть и обычные отрицательные стороны, есть различные трудности и сложности без которых никогда не обходилась и не обходится наша жизнь.

С назначением меня в замполиты, пусть и внештатные, забот заметно прибавилось. На постах мы обычно стоим по 6–8 часов. Когда алкоголь выкашивает наше войско, приходится стоять без смены сутки и более. Последний раз мы пробовали стоять по 12 часов, отдыхая следующие 12 часов. Оказалось, что при таком раскладе успеваешь только-только выспаться. Постирать вещи, искупаться самому, почистить оружие и сделать прочие необходимые дела удаётся в этом случае уже с трудом, при сменах в 6–8 часов это получается ещё труднее. 4-х часовая смена не оставляет свободного времени совсем, даже выспаться в этом случае не удаётся. К этому теперь добавились и новые обязанности.

Удивительно, но за истекшие четыре месяца мне ничуть не надоела воинская служба, более того, я полон решимости продолжать её дальше. В свои 53 года я переношу тяготы военной службы порой даже легче, чем переносят их молодые воины. У меня здесь заметно укрепилось здоровье: сбросил около 10 кг лишнего веса, уменьшилась одышка, возросла выносливость. С кривой ухмылкой вспоминаю теперь московские фитнес-клубы госпожи Слуцкер и посещающих их озабоченных ослов и ослиц, продолжающих свой бесконечный бег за болтающейся перед их носом морковкой внешнего лоска, успеха и состоятельности.

В успешном несении службы я вижу две основные причины: первая — это сознательное отношение к воинским обязанностям. В чём оно заключается, надо рассказывать отдельно, пока же замечу лишь, что разница между добровольной службой и службой по призыву очень велика.

Вторая причина — это свобода от алкоголя и табака. Здесь всё просто, и объяснять особо нечего: отсутствие табака и алкоголя в моей жизни положительно сказывается на всех без исключения её сторонах. Я не устаю мысленно благодарить наших подвижников-патриотов, как ныне здравствующих, так и отошедших в мир иной, давших мне сознательную трезвость, это мощнейшее оружие против наших невидимых и скрытых врагов.

Я чрезвычайно благодарен нашей патриотической творческой среде, давшей такие замечательные таланты как Александр Харчиков, Ольга Дубова, Людмила Заверняева, ушедших из жизни Бориса Гунько и Бориса Нефёдова, других наших певцов, поэтов, прозаиков, журналистов, художников, и просто честных русских патриотов. Ваше творчество, ваша гражданская позиция, ваша любовь к Родине, наконец, ваш личный пример — всё это сыграло и продолжает играть огромную роль, придавая мне твёрдость духа в самые тяжёлые мгновения службы, когда смерть откровенно дышит мне в лицо или стоит у меня за спиной со своей неумолимой, уже занесённой надо мною, косой.

Твёрдой опорой моему духу служат ваши подвиги, ваши дела и примеры, — живые и ушедшие на небеса воины Новороссии! Вами, вашими подвигами и героическими поступками, начинающимися с Игоря Стрелкова и вплоть до Неизвестного солдата этой новой войны за наше Отечество, созидается какая-то таинственная духовная материя, пока ещё плохо осознаваемая нами, но при этом могущественно поддерживающая наш дух, нашу волю и наши силы.

Я всегда очень хорошо помню и вас, мои дорогие соратники по московскому народному восстанию осени 1993 года. Многие из вас уже отошли в мир иной, туда, где нет скорби, печали и воздыхания. Мне же выпала честь продолжить наше дело борьбы за правду и справедливость, за наш с вами Русский дух и Русский мир, ради которых мы вышли 22 года назад на улицы осенней Москвы. Вышли безоружные, вышли с одной лишь верой во что-то великое и светлое, вышли с твёрдым стремлением во что бы то ни стало защитить это светлое и великое, защитить его от поругания, вытаптывания и оплёвывания. Вышли по зову сердца и велению совести, вышли, и шли, не дрогнув, на вооружённые до зубов цепи омоновцев, к телецентру «Останкино», где нас встретили пулемётными очередями. Мы с вами не дрогнули даже под огнём танковых орудий и крупнокалиберных пулемётов, расстреливавших Дом Советов на Краснопресненской набережной ясным днём 4 октября 1993 года. Это была победа нашего духа, победа над гнусностью, трусостью и подлостью предателей-карателей, спрятавшихся за спины обманутых, одураченных русских парней.

Сегодня та же среда, те же подонки, прячась теперь за спины украинских парней, пытаются творить ту же подлость на земле Донбасса, и я горячо благодарю Бога за предоставленную мне возможность продолжить теперь здесь, в Новороссии, дело народного восстания осени 1993 года в Москве. И здесь, мои дорогие соратники и однополчане, вы, ваша память, ваше гражданское мужество, ваши героические поступки тех осенних дней служат мне верной порукой и опорой, дающей силы стоять на передовой, вести перестрелки с противником, всматриваться в ночной мгле в каждую тень, вслушиваться в каждый шорох, презирать смертельную опасность от мин и снарядов, от вооружённых бандитскими ножами диверсионно-разведывательных групп противника.

Я глубоко благодарен народу ДНР, оказавшему мне высокую честь и доверие принятием меня на службу в вооружённые силы Донецкой народной республики.

Я продолжаю службу!

* * *

Как всё-таки удивительно складывается жизнь! Почти всё из встреченного ранее на жизненном пути вдруг оказывается востребованным десятилетия спустя. Ещё в юности меня очень увлекали тайны человеческой души, работа мозга, высшая нервная деятельность. Меня не покидало чувство находящихся здесь великих тайн. Я даже пытался двигаться в этом направлении, закончив медучилище, поступив в мединститут и работая в одном из крупнейших психиатрических центров СССР. Однако со временем появились другие интересы и всю последующую жизнь я связал с транспортом.

И вот спустя тридцать с лишним лет мои медицинские познания оказались востребованы. Более того, в ДНР вообще и в её армии в частности резко обострилось пьянство со всеми вытекающими отсюда последствиями. В этом нет ничего неожиданного, потому что подобное всегда случается лихолетье. Об этой страшной взаимозависимости лихолетья и пьянства знал даже Гитлер, описывавший её проявления в 20-е годы прошлого века, болтаясь без определённых занятий в столице Австрии Вене.

Теперь эта же язва поражает, разрушает, пожирает армию ДНР. Положение с потреблением спиртного осложнилось до того, что руководство политорганов поставило борьбу с пьянством на первое место. Эта задача выпала в том числе и на мою долю. Для её решения требуется сочетание медицинских, психологических и юридических знаний. Именно это сочетание я и собрал на моём жизненном пути, именно оно и оказалось в конце концов востребованным. Мне не по наслышке известны все стороны алкоголизации, у меня есть некоторый опыт борьбы с этим злом.

Но одних лишь знаний здесь мало. В моей роте процветают, к сожалению, самые наглые и откровенные виды пьянства. Дошло до того, что некоторые бойцы всерьёз считают употребление алкоголя совершенно допустимым. Пил командир роты, пил его врио, теперь пьёт заместитель врио. Пьют на глазах у всех, пьют вместе с подчинёнными, пьют и утром и вечером, пьют не взирая на приказ командира части о полном запрете употребления спиртного. Пьют, стонут и воют от последствий пьянства, и продолжают пить. Их, пьющих, — подавляющее, агрессивное большинство, а я — один. Высшее руководство далеко, я же нахожусь с пьющими бок о бок. Что делать, как быть? Смириться со злом, закрыть на него глаза, отойти в сторонку и исправно писать бумажки-отчёты о проделанной работе?

НЕТ!

Хотя у меня нет ни власти, ни полномочий, я буду бороться с этим злом!

…Вскоре после назначения меня внештатным замполитом роты к нам приехали вышестоящие штатные замполиты. В конце встречи с личным составом один из них кивнул на меня:

— А теперь он прочтёт вам лекцию о вреде алкоголизма.

После чего руководство политорганов встало со своих мест и пошло к выходу. Худшего поворота событий нельзя было придумать. Сразу начались кривые ухмылки, плоские шуточки, гогот, хохмочки и прочая, хорошо известная в таких случаях, дрянь. Пришлось брать быка за рога и разговаривать с соратниками враждебным тоном.

— Никакой лекции вам не будет. Скажу вам кое-что другое. Если вы считаете нынешнее положение с пьянством нормой, то глубоко ошибаетесь.

В ответ раздалось какое-то бурчание.

— Молчать! Слушайте дальше! Внимательно слушайте, это касается каждого из вас. Приказом командования употребление спиртного на военной службе запрещено полностью.

— Дык… а… э… ё…

— Молчать! Слушайте дальше! Алкоголь является ядом, от отравления которым вы мучаетесь на следующий день, но этот яд является ещё и наркотиком.

— Аааааа….. эээээээ……

— Молчать! Раз алкоголь — наркотик, то отвязаться от его употребления бывает непросто. Тот, кто не уверен в своих силах, но хочет избавиться от пьянства, тот получит необходимую помощь. Тот же, кто собирается продолжать бухать не взирая ни на что, — тот будет представлен к увольнению. Не надейтесь, что дело окончится этим разговором. Пьянство будет подавлено! А теперь те, кто хотел мне возразить или что-то сказать, могут подойти ко мне и поговорить отдельно.

Не подошёл никто! Ни один человек! А ведь пока сидели все вместе, сколько было разных реплик, выкриков, поползновений. Теперь же все как-то обескураженно расходились в стороны.

На следующий день, сев за штабной стол и обложившись ворохом бумаг, приглашаю к себе первого бойца. Представляюсь ему замполитом роты, и после ряда формальностей перехожу к борьбе с пьянством. Зачитываю приказ о запрете употребления спиртного, разъясняю его суть.

— Пить тебе или не пить, это твоё дело. Уходишь ты в увольнение (его дают на срок до пяти дней), или в отпуск, — там ты сам решаешь, пить или не пить. Мы не посягаем на твоё право выбора и не вмешиваемся в твою личную жизнь. Но когда ты возвращаешься на службу, то должен быть трезв как стёклышко, без малейших признаков употребления алкоголя. Знаешь, как у шоферов принято? За рулём — сухой закон! Вот и у нас будет теперь так же.

Мужчина средних лет внимательно слушает, думает, и соглашается, затем сам начинает выступать против пьянства.

— Итак, смысл приказа ясен? Цели приказа понятны? Тогда распишись здесь и ещё вот здесь.

Следующим был молодой парень.

— Скажи, почему шоферам запрещают пить за рулём?

— Ну… опасно ведь… авария может быть, и всё такое…

— А здесь у нас, как ты считаешь, — опасности больше или меньше?

— Конечно, больше!

— Хорошо! Теперь скажи мне, чего тебя лишил этот вот приказ?

— Да ничего он не лишил, просто порядок наводит.

— Ага! Верно! Теперь смысл приказа ясен? Цели понятны?

— Понятны.

— Вопросы есть?

— Нет.

— Распишись!

Парень расписывается и уходит. По нему видно, что разговор даром не прошёл.

Третьим был опять молодой боец. Этот оказался из числа общественно активных, склонный к размышлениям.

— Почему заслуженных бойцов, среди которых есть настоящие герои, приходится держать на яме? (так у нас условно именуется содержание под арестом) — спрашиваю я бойца. Тот в ответ мнётся, не зная что сказать.

— Потому что алкоголь — это яд и наркотик. Он мутит рассудок, изменяет сознание, парализует волю, причём эти разрушительные действия алкоголя сказываются и долгое время спустя, когда опьянение давно закончилось. От этого человек превращается в животное, которое приходится запирать в клетку. Видел нашу клетку? (летом наша «яма» представляет собой самую настоящую клетку в которой держат арестованных).

— Да, видел.

— И ведь в ней сидят заслуженные ребята, делом доказавшие свой героизм в боях. Но водка — она такая! Она легко валит героя, бьющего что немца, что наёмника-негра, что чванливого американца. Всем наши воины хороши и сильны, одна лишь слабинка у нас — спиртное. Когда чечены не могли ничего поделать против наших, они оставляли им водку, после чего брали наших под утро «тёпленькими». А сколько случаев было у нас здесь, когда караул из нескольких человек оказался вырезанным ножами полностью. Можно ли трезвых, здоровых, вооружённых автоматами мужиков вот так взять, и словно баранов, перерезать?

— Вряд ли.

— Вот и я так же думаю — вряд ли. Проклятая синька сыграла здесь свою роль.

— А помнишь, не так давно наш ротный застрелил насмерть одного нашего бойца и ранил другого?

— Помню. А ты помнишь, как тоже совсем недавно перевернулась наша боевая машина пехоты, при этом трое погибли, а четверо получили тяжёлые травмы?

— И снова синька…

— Она, всё она… Ну, теперь смысл приказа ясен? Цели понятны?

— Понятны!

— Распишись!

Вот так! От вчерашней придури не осталось и следа. У людей уже совершенно иной настрой, совсем другое отношение к делу. Можно было бы только радоваться, но…. новый командир роты тихонько сидит в сторонке, не вмешиваясь в происходящее. Это дурной знак, говорящий, что командир не поддерживает начатую работу, хотя он должен в ней участвовать, — так выглядит это дело со всех точек зрения. К вечеру командир привозит из города пиво, и штаб вновь превращается в гудящий шалман.

Вся проведенная работа, можно сказать, перечёркнута. Как тут быть? Как идти дальше? Вот задача-то, а? Как было бы легко и просто, поддержи верхи начатое, но на деле всё выходит наоборот: приходится идти не только против мнения бойцов, но вступать в противоречие с командиром, пусть и неявное. Такой расклад совершенно недопустим. Как здесь быть?

Надо думать. Искать, пробовать и думать. Вновь и вновь — думать.

Примерно так идёт сейчас моя служба: приходится биться не только с внешним врагом, но и с невидимым Зелёным Змием, действующим в наших рядах. И если бы только Зелёный Змий! Вместе с ним в нашей части распространилась и наркомания по которой у меня нет ни особых знаний, ни опыта. Эта, ещё более худшая напасть, даст знать о себе позднее.

Пока лишь замечу, что здешний народ имеет в общем-то тот же греховный набор что и в других уголках нашей страны, но особенно его портит пьянство и наркомания. Она уродует облик человека, делая его совершенно отвратительным. Есть плохое воспитание, есть низкая культура, есть косноязычие, есть другие недостатки в которых не виноваты их обладатели. Все они вполне терпимы, тем более что и сам я далек от совершенства, но когда к естественным недостаткам начинает подмешиваться наркотическая струя, всякому терпению приходит конец. Идиотский смех вызванный каннабиоидами, этот отвратительный гогот и клёкот совершенно невыносим. Он ничем не лучше, а то и хуже обычного алкогольного опьянения, поэтому ничего кроме глубокого отвращения вызвать не может. Мне теперь по службе приходится плотно общаться с такими, надо бы себя сдерживать, но удаётся это очень плохо.

 

БУДНИ ПЕРЕДОВОЙ

Между тем противник открывает огонь из танковых орудий по соседним с нашей ротой позициям. Их поддерживают самоходные артиллерийские установки, спрятанные за электростанцией в Светлодарске. Наши отвечают миномётным огнём, завязывается жестокая орудийная перестрелка. Разрывы снарядов бухают где-то недалеко, и наш особняк вздрагивает от них, словно перепуганное живое существо. Трещат телефоны полевой связи, ротный выясняет оперативную обстановку. Главное — заметить во-время начало наступления укрофашистов, если таковое состоится.

Не утихает и автоматно-пулемётный огонь: в кронах деревьев свистят и жужжат пули, на землю падают сбитые ими ветки. Эти ветки по утрам я часто нахожу лежащими на земле после вечерних перестрелок. Пули сбивают их с вязов и груш, древесина которых отличается своей прочностью. Попробуй сломай такую ветку руками! Тем не менее, устоять против пуль эта прочность конечно же не может, как не может устоять против алкоголя твёрдость воина….

Подсохнув, эти ветки идут у нас на разведение огня, на котором мы готовим еду и кипятим чайники. Да, у нас так: чтобы вскипятить чайник, надо развести огонь. Все линии электропередач в нашем краю давно перебиты, восстанавливать их нет ни возможности, ни смысла.

Снаряд разорвался рядом со столбом линии электропередачи

Правда, у нас есть свой генератор, но его мощности хватает только на подзаряд телефонов, поэтому такая обыденная вещь как электрочайник у нас не используется.

С каким-то особенным треском одна из пуль вошла в стену нашего дома.

Бах, бах, бах, бах — забахали разрывы ВОГов, выпущенных по нам из автоматических гранатомётов. Связь с боевыми позициями обрывается, и наши связисты — молодой парень и женщина, бегут её восстанавливать. Надо отметить их решительность в боевом листке, который я должен теперь выпускать.

Понемногу обстрел стихает, и я возвращаюсь к своим занятиям. Надо составить график работы с личным составом, при этом нельзя ограничиваться только борьбой с употреблением алкоголя. Намечаю темы, навеянные размышлениями последних дней: принятие на службу является признаком доверия и оказанной чести. Положение на фронтах. Почему мы не идём в наступление. Подвиг самопожертвования на воинской службе, откуда берутся силы на него… так, так, дай-ка поставлю сюда замечательную песню «Погибаю, но не сдаюсь»:

Завершить занятие должна будет другая песня о ратной доблести наших предков — Баллада о кавказской войне:

Перед беседой, на которую я собираюсь отвести час времени, и после беседы мы прослушаем эти песни. В следующих темах занятий надо будет обязательно включить и произведения Ольги Дубовой.

В остальном у меня всё идёт по-прежнему. В комнате живу один, никого другого в мой комнате нет. На каждого отдельной комнаты здесь конечно же не хватает, но мне выпала такая роскошь. Почему, не знаю. Сам я не стремился ее заполучить, и даже не знал о существовании такой роскошной комнаты.

Наш особняк стоит на берегу запруженной речки, поэтому перед домом разлилось что-то вроде проточного озера. Это очень хорошо и удобно: я почти каждый день купаюсь, стираю свои вещи, мою полы, благо ограничений с водой никаких нет. Далеко не всем нашим так везёт: на удалённых степных позициях вода привозная и ее приходится строго беречь.

Рядом с моей комнатой есть туалет, это тоже очень удобно. Нету лишь электричества, поэтому приходится носить воду вёдрами в туалет и умываться в озере, на берегу. Там же мы моем и посуду после еды. Наряда по столовой у нас нет, посуду моет каждый сам за собой, с приготовлением еды вообще дело обстоит сейчас неважно: готовит тот, кто сумеет.

Наша рота вообще переживает тяжёлые времена: сменилось несколько командиров, до сих пор нет настоящей власти. Вышестоящее командование далеко, поэтому у нас тут полная неразбериха. За этим положением очень интересно наблюдать, чтобы выяснить, насколько люди способны к самоорганизации.

Здесь по-прежнему стоит жестокая засуха, за весь август был только один дождь, да и тот очень слабенький. Днём жарко, но ночи опять стали холодными. Трава здесь какая-то очень жёсткая и крепкая: хочешь сорвать верхушку, а она выдирается вся с корнем, хочешь оторвать корень, а он такой крепкий, что руками не разорвать. На солнцепёках растут те же колючки что и в полупустынях Азии и Крыма.

В водоёме каждый вечер начинает играть рыба. Порой она плещется так, что можно подумать, будто человек или крупное животное выходит из воды. Наши ловят рыбу удочкой и ставят сети, но попадается одна мелочёвка: небольшие окуньки и краснопёрки, с ладонь величиной или чуть больше.

Кроме рыбы здесь полно каких-то водяных змей. Всё время вижу их, но никак не могу понять, что это за змеи. В то же время на земле я до сих пор не встретил ни одной змеи. Как-то раз видел лису, она была какая-то хромая и нездоровая. Говорят, здесь вообще много лис и они таскают кур. Есть у нас тут две кошки тигровой масти, совсем как мой домашний кот. Такие же ласковые, так же к человеку тянутся, так же громко мурлыкают, когда их гладишь. Благодаря кошкам в нашем доме нет грызунов, в то время как в блиндажах мышей полным-полно. Ночью они мешают своим шуршанием слушать врага, но я быстро научился отличать мышиный шорох от других звуков.

Комары здесь есть, но их не много и они не причиняют такого беспокойства как у нас. Гораздо надоедливее мухи и осы, их здесь тьма.

…Опять по нам принялась бить артиллерия противника. Стреляли то ли танки, то ли гаубицы. Снаряды рвались неподалеку, так что один раз наш дом даже хорошо вздрогнул. Наши миномётчики открыли ответный огонь, началась перестрелка. В это же время нам надо было ехать в Дебальцево, и тут водитель нашего «Урала» оказался на высоте! Анатолий спокойно и бесстрашно вывел машину из-под обстрела, без лишних резких манёвров и «скачки» по бездорожью.

Воронка от разорвавшегося снаряда

Перестрелки из пулемётов и автоматов случаются у нас по-прежнему почти каждые сутки. И мы и противник давно выбрали позиции недосягаемые для прямого огня: нас закрывают холмы и возвышенности, прямая видимость мало где есть, а там где рубежи противника просматриваются, расстояние до них очень большое, туда можно достать разве что из крупнокалиберного пулемёта «Утёс» или ДШК. Тем не менее, шальные пули свистят где-то совсем рядом, а недавно одна из них опять цокнула в стену нашего дома, как раз туда где спят наши бойцы. Пробить стену она не смогла, но будь эта пуля от Утёса или ДШК, стена могла бы оказаться пробитой. Вот и гадай: опасно или безопасно здесь во время перестрелки?

Гораздо бóльшую опасность несут автоматические гранатомёты. Они стреляют навесным огнём, то есть выпускаемые ими ВОГи могут перелетать через возвышенности и разрываться за ними. Однако в последнее время противник наглеет, подбирается ближе к нашим позициям и ведёт огонь с близкого расстояния. В общем, осторожность терять нельзя.

 

ПРЕКРАЩЕНИЕ ОГНЯ

Меня поставили на другую позицию расположенную в местности где почва — сплошной камень, причём он лежит огромными плоскими пластами одинаковой толщины, будто заготовленный человеком. Над ним слой супеси на которой растут лишь колючки. Всё это очень похоже на полупустыни южной Сибири и глубинной части Крыма. В общем, природа здесь совсем не та, что была под Енакиево, где я был раньше. Там был мощный слой жирного чернозёма, тут же совсем всё иначе.

С начала сентября у нас установилось затишье. Нам отдали строгий приказ не открывать огня даже из автоматов, исключая лишь самые крайние случаи. К нам на передовую приехали офицеры из вышестоящего командования, проверяющие исполнение приказа о запрете огня. Интересно, что укры притихли тоже. Вместо постоянных перестрелок и предупредительного огня по зарослям на передовой теперь воцарилась полная тишина.

Кстати, о предупредительном огне. Ранее мы, стоя ночью на боевой позиции, время от времени давали короткие очереди из автоматов и пулемётов по густым зарослям, в которых мог укрываться враг. Били наугад, не видя цели, но стараясь прострелять как можно большее пространство, в котором мог бы находится противник. При этом пули надо стараться послать вдоль поверхности земли на небольшой высоте. На первый взгляд эта задача кажется простой, но когда начинаешь стрелять ночью в темноте, то быстро понимаешь, что «лупишь в белый свет, как в копеечку» — было такое старинное выражение в русском войске, обозначающее бесполезную стрельбу мимо цели.

Автомат ночью я всегда держу на уровне чуть выше пояса, дулом вперёд, и снятым с предохранителя. При таком положении автомата из него невозможно прицелиться, но зато можно быстро дать очередь в противника, не теряя драгоценных мгновений. Автомат у меня самый простой, без оптики и прибора ночного видения. Целиться из него в ночной темноте всё равно бесполезно, поэтому я удлиняю ремень, закидываю его через плечо на спину и располагаю автомат на правом боку дулом вперёд. Устраиваюсь так, чтобы как можно лучше видеть всё вокруг, но самому при этом быть как можно менее заметным. Современные приборы ночного виденья позволяют очень хорошо разглядеть человека в ночном мраке, прицелиться в него и снять одним выстрелом.

Как я уже писал, ночной мрак вовсе не такой уж и непроглядный, как принято обычно думать. Наши боевые позиции находятся в открытой степи, где нет никаких источников искусственного света, более того, появление любого огонька служит для нас сигналом тревоги. Тем не менее, даже в безлунные ночи при таких условиях можно довольно много различить простым, ничем не вооружённым глазом. Ночная оптика улавливает этот слабый ночной свет, многократно усиливает его и выдаёт изображение, достаточное для прицельной стрельбы.

Итак, устроившись должным образом, я веду наблюдение. Здесь надо не только смотреть, но и очень внимательно вслушиваться: порой один шорох, один-единственный стук-бряк от металлического карабинчика на оружейном ремне может с головой выдать притаившегося. Само понятие ночной тишины тоже весьма относительно, летом ночь никогда не бывает совершенно тихой.

Заливаются, стрекочут сверчки, со стороны реки доносится плеск рыбы и кваканье лягушек, иногда тявкает лиса, без конца шуршат мыши.

И ещё… звон! Постоянный звон в ушах, а точнее — у меня в голове. То ли последствия моей прошлой работы в метро, то ли возраст, то ли что-то ещё даёт этот бесконечный звон, слабо замечаемый в обычном дневном шуме, но становящийся очень хорошо различимым ночью, в открытой степи, где не услышишь ни отдалённого рёва моторов, ни перестука колёс поезда, ни музыки, ни гудения насосов и подстанций, ни прочих, порождаемых деятельностью человека, звуков.

Но как глаза привыкают к ночной темноте, так и уши мало-помалу привыкают к ночным звукам. Довольно быстро я начинаю отличать звон в голове от настоящих звуков, и хотя этот звон безусловно мешает, тем не менее звуки удаётся различать достаточно хорошо.

Вскоре я замечаю резкую разницу между обычными природными звуками и теми, что порождает человек. Даже самые незначительные шумы, вроде щелчка зажигалки стоящего на другом посту товарища, или шороха его одежды, резко выделяются из обычного ночного шумового фона и сразу привлекают внимание. Поэтому при ночном наблюдении услышанное может оказаться даже важнее увиденного, но стрелять по источнику звука можно только приблизительно, не целясь.

Передо мной тёмная стена зарослей, в которой уже действительно ничего не различить глазом. Подозрительных звуков не слышно, но пора дать предупредительную очередь. Выравниваю ствол автомата и нажимаю на спусковой крючок.

— Та-та-та-та-та, — разрывая ночную тишь, грохочет автоматная очередь. Куда пошли пули, не понять: то ли выше чем надо, то ли ниже. В ночной темноте определять полёт пули невозможно вообще, поэтому давным-давно созданы трассирующие пули, у которых в задней части после выстрела загорается специальное вещество. Полёт такой пули хорошо виден в ночной мгле как быстро летящий огонёк. Трассеры бывают разных цветов, например осенью 1993 года у телецентра «Останкино» по нам стреляли зелёными трассерами.

Но вернёмся в Новороссию. Сейчас на нашем вооружении стоят красные трассеры. Можно бы, конечно, использовать их сейчас, чтобы лучше понять куда ложатся выпускаемые мной пули, но трассеры сразу выдадут и моё местоположение, после чего противник может легко снять меня из гранатомёта. Как быть? После некоторых раздумий всё-таки решаю использовать трассеры. Отсоединяю рожок и ставлю вместо него другой, заранее заряженный патронами с трассирующими пулями. Так… выровниваю ствол автомата вдоль земли, и — очередь! Красные огоньки трассеров пошли куда-то вверх, долетая до крон и уходя затем выше, при этом лишь незначительно захватив непроглядную мглу зарослей.

Так-то вот! А мне казалось, будто я выпускаю пули вдоль земли и они уходят в глубину чащи. Человеческое восприятие несовершенно вообще, ночью же оно даёт ещё более сильные искажения. Расстояния кажутся больше, предметы крупнее, скорости выше. Учитываю погрешности, и следующую очередь выпускаю, держа ствол автомата ниже. Но нет, трассеры всё равно ушли куда-то выше. Стало быть, надо брать ещё ниже. Надо же! Никогда бы не подумал, что ствол автомата надо опускать настолько низко.

Очередь! М-да, кажись, переборщил. Трассеры впились в землю где-то совсем недалеко передо мной. Ещё попытка, и в конце концов мне удаётся послать очередь почти точно вдоль земли. Какое интересное получилось зрелище! Летящие в непроглядную лесную чащу красные огоньки начинают затем метаться по ней из стороны в сторону. Это попадающие в стволы и ветки пули меняют направление полета. Как раз это-то мне и надо! Такой огонь становится очень опасным для противника, возможно притаившегося в чаще, чем прямолинейный полёт пуль от которого можно легко укрыться.

Очередь! Вперёд устремилась красная цепочка огоньков, рассыпаясь затем гроздью в разные стороны. Некоторые из пуль вообще вылетели из чащи и радостно кинулись в степь, к позициям противнка. Теперь надо выждать некоторое время, дать охладиться стволу автомата и посмотреть, что будет дальше. Жду минут двадцать, всё тихо.

Очередь! Следующая гроздь красных огоньков рассыпалась по мгле лесополосы. Красиво!

Очередь! На этот раз глубина тёмной чащи озарилась красным немигающим светом, остававшимся ещё несколько секунд после ухода последних пуль. Это один из трассеров попал в толстый ствол дерева и горел в нём, давая вокруг себя багрово-красное зарево. Картина получилась просто феерическая! В этом призрачно-красном отсвете стали видны стволы других деревьев, образующих что-то вроде то ли шалаша, то ли дворца самого Лешего — так выглядело, так казалось ночью это видение.

За лесополосой находится блок-пост укров, и трассеры, по-видимому, кроме световых эффектов оказали на врага и звуковое воздействие, зажужжав над их головами. Со стороны противника раздались пулемётные очереди, и теперь уже мне пришлось прыгнуть в окоп и нагнуть голову. Укры стреляли обычными патронами, поэтому определить направление полёта их пуль было нельзя. Может, они шли очень высоко надо мной, а может и не очень. Ответный огонь вроде бы стих, но только я собрался вылезти из окопа, как соратник с соседней огневой точки вжарил по украм из ПК — пулемёта Калашникова. Те вновь ответили длинными очередями. Пришлось опять переждать некоторое время, пока стволы врагов не раскалились от беспорядочной стрельбы и пока они не прекратили огонь. Сменив трассеры на обычные патроны, я стал дальше более уверенно простреливать заросли.

Утром высушенная жуткой засухой степь вовсю дымила и пылала. Огненный вал шёл в направлении позиций бандеровцев. Те молчали.

— Это ты украм степь поджёг? — спросил меня, смеясь, соратник. Сказать честно, я совершенно не подумал о том, что трассеры запросто могли устроить степной и лесной пожар, поэтому если это и случилось из-за меня, то совершенно невольно — на подобные спецэффекты я никак не рассчитывал. Переживать здесь было не за что: жестокая засуха обернулась многочисленными степными пожарами, и ко времени моей стрельбы в степи и лесополосах уже во-всю бушевало море огня.

Так было у нас совсем недавно, в августе. Однако теперь пришлось прекратить всякий огонь, в том числе и предупредительный. Наступила такая тишина, что неожиданной дисциплинированности укров можно было только поражаться. Но… недавно один побывавший в тылах киевских воров человек рассказал нам, что все их позиции под Светлодарском и Мироновской оголены. По слухам, главный киевский вор Вальцман-Порошенко стягивает верные ему войска в Киев для борьбы со своими подельниками из «Свободы» и «Правого сектора». Эти головорезы совсем обнаглели в последне время. Говорят, они шастают по Киеву бандами по 5-7 человек и творят всё что им вздумается. Киевские менты для них не помеха, да те и сами не желают иметь дела с вооружёнными отморозками. Этим накалом междоусобицы и объясняется «дисциплинированность» необандеровцев, соблюдение ими режима тишины…

 

НИ ВОЙНЫ, НИ МИРА

Наступило 13 сентября 2015 года. Не смотря на заметное похолодание, решил сегодня искупаться в ставке. Напомню, здесь пруды и небольшие озёра называют ставками. Только окунулся, только намылился, только взял в руки мочалку, как укры открыли по нам пулемётный огонь. Перестрелка разгоралась всё жарче, к пулемётам и автоматам подключились автоматические гранатомёты, над водной гладью начали рваться воспламенительно-осколочные гранаты. В кронах деревьев опять зажужжали и засвистели пули, стали падать на землю сбитые ими ветки.

С большой досадой пришлось прервать купание. Вот ведь собаки, а! Помыться спокойно не дадут… при этом опять вспомнилось украинское «собацi».

Услыхав свист пуль, испуганно взлаял наш пёс Рыжик. Он очень боится обстрелов и хорошо чует, если пули и осколки пролетают где-то неподалёку. Пришлось нам с Рыжиком укрыться в здании нашего роскошного особняка.

— Ну, я этим собацам дам! — намекая на украинцев, успокаиваю я Рыжика.

— Я этим собацам покажу! — глажу я Рыжика.

— Эти собаци у меня узнают, где раки зимуют! — треплю я по холке нашего дрожащего от страха пса.

На телефоне уже вовсю работала наша связистка, собирая и передавая нужные сведения. Оказывается, после долгого молчания укронацисты оживились, подтянули бронетехнику и помимо уже упомянутого вооружения, открыли огонь из орудий боевой машины пехоты. На их позициях были замечены «Уралы» с личным составом, перемещения групп.

В общем, ничего особенного. Всё лето такие перестрелки случались почти каждый день, редкий вечер обходился без них, но в этот раз перестрелка началась после длительного затишья. Что она предвещает, пока неясно. Может быть, будет вспышка боёв и наступление, может быть, будут вновь позиционные стычки, какие были до этого. Пока же у нас всё благополучно, потерь нет.

На следующий день на наших позициях наступило затишье, стрельба прекратилась почти совсем. Армия ДНР между тем понемногу строится и крепнет, и меня отправили в Дебальцево на курсы усовершенствования военных медиков. Это, кстати, ещё один яркий признак, опровергающий панические настроения о якобы идущей сдаче Новороссии: мы не просто стоим в караулах и на боевых позициях, но у нас идут занятия по совершенствованию боевой подготовки. Даются эти занятия непросто: при острой нехватке людей кого-то приходится снимать с боевых дежурств и отправлять на занятия. Однако их проведение — это хороший знак, говорящий о строительстве и развитии армии ДНР. Уровень обучения я оценил бы на «четыре».

В нашей части уже наступило множество изменений с начала июля, как я перешёл сюда. В город теперь просто так не сходишь, надо брать увольнительную у командира, вводятся и прочие армейские порядки. Конечно, они тягостны и никому это не нравится, но без них будет ещё хуже.

Работы всегда хватает, забот полон рот, от командования то и дело поступают новые задачи, в том числе всякая писанина. На передовой, как бы это ни казалось странным, было легче и проще, но гарнизонная служба в Дебальцево меня как-то особо не угнетает. Наверное так получается потому, что теперь я понимаю причины армейских порядков, то есть вижу, отчего и почему они существуют.

В Дебальцево у нас подъём в 6-00, построение, затем бег и физзарядка. Я поначалу побежал было вместе со всеми, но хватило меня всего метров на 300. На срочной службе я тоже плохо бегал, задыхался. Может быть сейчас бы понемногу и натренировался, если бегал бы каждодневно, но лень вперёд меня родилась. Поэтому утром вместо физзарядки я иду грузить мусор и убирать территорию, такой у нас порядок. Таких как я у нас немало: кто по возрасту, как я, кто по здоровью. Среди бойцов ведь немало получивших ранения, есть и прихрамывающие, и с перебитыми нервами, у одного даже искусственный сустав стоит. Куда нам бегать? Вот и занимаемся по утрам уборкой мусора.

Наконец, с 15 сентября резко похолодало. Подул сильный ветер и весь день сеял мелкий осенний дождь. Стало сыро, холодно и неуютно. Армейский «Урал», в кузове которого мы обычно ездим, очень суров: эта машина не оборудована амортизаторами, поэтому трясёт в ней очень сильно. Кроме того, тент «Урала» совершенно не защищает от пыли и сквозняков, поэтому в сильную жару в кузове невозможная пыль и грязь, а в холодную погоду дует. Достаточно прокатиться в нём пару километров, и одежда будет требовать стирки. Летом из-за сквозняков в этом кузове постоянно простужаешься, садясь в него мокрым от пота. Осенью же холодный ветер начинает задувать в поясницу, отчего в ней потом появляется противная тянущая боль. Эти трудности «Уралов» я в полной мере вкусил в моей первой части, стоявшей под Енакиево. Ко всему прочему, у тех машин скамейки в кузовах были поломаны, а сами кузова вечно закиданы запасными колёсами, брезентовыми чехлами от гаубиц, тросами, инструментом, ящиками и ещё не знать и чем. Зады почти всех машин были сильно побиты. Задние борта без подножек, отсутствие скоб и скамеек, прочие поломки заставляли исполнять акробатические трюки при посадке-высадке. Водители там в большинстве своём были малоопытными и вели машину совершенно не думая о сидящих в кузове людях. Поездка в таком «Урале» превращалась в пытку.

Перейдя в пехоту, я поначалу ждал от здешних «Уралов» тех же трудностей, но в Дебальцево всё оказалось иначе. Машины здесь в гораздо лучшем состоянии: скамейки и скобы за которые хватаешься при посадке в кузов, исправны, в кузовах порядок, водители очень опытные во всех отношениях, к делу относятся намного ответственнее. Правда, тряски и пыли хватает и здесь, но всё же их поменьше и переносятся они гораздо легче.

Однако сегодня, в этот дождливый, холодный и пасмурный день, вместо «Урала» нас возил комфортный «Фольксваген». Мне было очень хорошо, зато нашим ребятам, стоящим на блокпостах и в караулах, сидящим в сырых холодных окопах, здорово досталось от непогоды. В медпункт сразу повалили заболевшие, но, к счастью, нам только что поступило несколько партий гуманитарной помощи с большим количеством лекарств от движения «Новороссия», причём подобранных именно для таких случаев. Пользуясь возможностью, хочу горячо поблагодарить всех, кто обеспечил приобретение и доставку этих, столь необходимых в наших условиях, средств. Особенную благодарность я приношу братству «Трезвение» и лично Татьяне Ивановне Клименко, на средства которой были закуплены медикаменты, а так же нашим помощникам из движения «Новороссия», без участия которых доставить купленное и собранное было бы неимоверно сложно.

Во время дождя в казарме потекла крыша из-за пробоин, полученных в боях прошлой зимой. Лето было сухое и жаркое, дождей шло очень мало и эти пробоины никто не заметил, а тут, с наступлением непогоды, крыша дала течь. Пока всё что мы смогли сделать, это подставить тазы и вёдра. В госпитале случилось тоже самое, но там протечка оказалась ещё сильнее. Сейчас дождь прекратился, потеплело, но небо по-прежнему хмурится.

Недавно у нас был день донора, и я тоже сдал кровь. Чувствую себя отлично, даже, вроде бы легче ходить стало. Сдача крови — это тоже хорошая проверка сил. Перенёс я её ничуть не хуже, чем в молодости. Дошёл пешком от госпиталя до нашей части, это около трёх километров расстояния. По дороге купил литр апельсинового сока и выпил его, пока шёл до части. Придя, полежал полтора-два часа, а затем вернулся к своим обязанностям. В общем, всё хорошо!

На следующий день в госпитале закончились занятия, и я вернулся в свою роту, стоящую на боевой позиции. Там работы много, медчасть и часть замполита — всё требует времени и сил, дел и бюрократии хватает и там, и там. На новую должность меня так до сих пор не оформили, по штату я по-прежнему рядовой гранатомётчик. Военная бюрократия ничем не отличается от гражданской, пока шли занятия в госпитале, я всё время спрашивал в штабе, как идёт дело с перемещением меня на другую должность. Сегодня вроде бы обещали доделать, а там поживём, увидим.

В боях у нас долго было полное затишье, но в последние дни опять начались перестрелки и стычки с противником. Вот сообщение из интернета о происходящем на нашем участке фронта:

«16.09.15. Сообщение от НМ ЛНР.

ВСУ обстреливали Калиновку и Лозовое в ЛНР. Как сообщил сегодня, 16 сентября, штаб Народной милиции ЛНР, накануне армия украинских оккупантов по-прежнему не соблюдала режим перемирия. На сей раз мишенью агрессора стала Калиновка, и еще один удар ВСУ пришелся по Лозовому. Огонь по Калиновке велся со стороны поселка Луганское. В 10:58, 11:15, 11:50, 12:00, 12:15, 13:26 ВСУ били по населенному пункту, используя стрелковое оружие и крупнокалиберные пулеметы.

В 13:45 оккупанты применили танки и автоматический станковый гранатомет.

В 14:10 украинские войска вновь вели огонь по Калиновке из стрелкового оружия, а в 19:00 со стороны дамбы, расположенной юго-западнее поселка Луганское, по населенному пункту произвел десять выстрелов БМП.

В 14:34 с тех же позиций агрессор, применяя подствольники, вел огонь по Лозовому».

Подтверждаю. Описано всё совершенно точно. Многих смущают заявления Пушилина о перемирии и прекращении огня, о вхождении ДНР в состав Украины. Заявлять можно что угодно, гораздо важнее то, что происходит на самом деле. О строительстве и развитии армии ДНР я уже писал, на передовой же вместо сдачи возобновились перестрелки с противником из стрелкового оружия и АГС.

При этом у нас действует строжайший приказ не открывать огня, кроме самых крайних случаев. Если раньше стоя на боевой позиции можно было палить вволю, то теперь не могу даже проверить пристрелку своего автомата. Противник по нам стреляет, ему стрелять можно, мы же должны о каждом выстреле докладывать и отчитываться. Смолчишь ты — доложат наблюдатели.

Только сейчас ехали по степи на грузовике. Уже стемнело, один наш подвыпивший боец дал две коротких очереди из автомата. Бил просто так, неприцельно, в ночную степь. Раньше никто внимания бы на такую мелочь не обратил, а тут такое началось! Командир едва не заехал стрелку в рыло, принялся его разоружать, тот — ни в какую. Пришлось свалить его с ног и силой отобрать автомат, арестовать и запереть в подвале. Как объяснил командир, это всё из-за наблюдателей. Теперь после такой «невинной шалости» хлопот не оберёшься, но вскоре….

Ура!

Наши бойцы сбили беспилотник! Долетался-таки!

Дончане хорошо знают, что появление беспилотников в небе часто предвещает очередной артобстрел. Уничтожить шпиона удаётся нечасто, но в этот раз получилось. Найден чёрный ящик вражеского летательного аппарата.

В остальном — перестрелки с противником продолжаются, возня на их позициях заметна, после временного затишья обстановка вновь стала напряжённой. Мы в постоянной готовности к бою, хотя наступать нам не дают.

На днях исполняется пять месяцев моей службы в армии ДНР. Настроение отличное, состояние боевое, Призываю вступать в ряды армии ДНР, по-прежнему в меру сил помогаю желающим получить нужные сведения.

Не тоскую, домой почему-то не тянет совершенно, хотя хочется побыть с семьёй. Однако это не идёт ни в какое сравнение с тоской на срочной службе, где мы считали каждый прошедший день. Всё время думаю над причинами, — почему так? Ведь служба в армии ДНР всё равно не сахар, трудности и грубости хватает и здесь. И тем не менее… почему-то служба в армии ДНР отличается от срочной службы в советской армии как земля и небо, и в первую очередь, в части морально-психологического состояния. Почему? Некоторые догадки на этот счёт есть, но разобраться до конца пока не могу.

 

СРАЖЕНИЯ ЗА ТРЕЗВОСТЬ

Настоящую проверку боем проходит здесь сознательная трезвость. Как хорошо было в прежней части, где я служил с самого начала! Сказал, что не пью и не курю, и дело с концом, остальное меня не волнует. Решил когда-то собственные трудности, бросил табак и спиртное, — и ладно, что ещё надо? С другими бойцами отношения ровные, и себе спокойнее, забот меньше. Так нет же! Потянуло меня в новой части на битву с алкогольно-табачным бесом, сделали меня фельдшером и замполитом, и стал я обязан воевать не только с внешним противником, но и с внутренним врагом. И жить стало труднее, и отношения с другими бойцами стали портиться, и командиры начинают на тебя косо поглядывать. А всё потому, что мне надо больше всех!

А теперь серьёзно. Да, действительно, так жить и служить труднее. Но было бы не просто скверно, а даже преступно вести себя известным образом «моя хата с краю», молча глядя на творящееся вокруг тебя. А вокруг — жуткая, беспробудная пьянка, почти поголовное табакокурение. Трезвость поднимают на смех, ни о каких запретах и приказах командования и слышать не хотят: «Да ты чо, батя!? В своём ли ты уме??? Как это — не бухать!? Пили и будем пить! И ты нам — не указ, мы тут по своим законам живём, мы бои прошли, а ты ещё пороху толком не нюхал, а нас учишь».

Примерно так тебя встречают, примерно так тебе говорят, или, во всяком случае, думают про себя. Коллеги-медики отмахиваются, едва услышав о борьбе с зависимостями: бесполезно! В наших условиях — совершенно бесполезно! В итоге я становлюсь если не во вражду, то уж во всяком случае в явное противостояние большинству, между мной и ими возникает неприязнь. Это очень плохо, потому что будучи замполитом я должен иметь совершенно иные отношения. Но как тут быть, если в роте полно спившихся и наркоманов, если они почти всегда обкуренные, обдолбанные, обожравшиеся какой-то дури, если у них есть признаки умственной деградации? Если любое противодействие идее употребления спиртного воспринимается ими как покушение на свободу, на строй их мыслей, их жизненную ценность? — Если вскрывают склад с боекомплектом (!) и воруют оттуда припрятанную там заместителем командира роты водку? Командиры сами пьют с подчинёнными, на наркоманов они не реагируют вообще.

Недавно в нашей части встал серьёзный вопрос: для обезболивания при тяжёлых ранениях есть партия наркотиков, но как их выдать в подразделения? Там их быстро разворуют, как до этого уже разворовали предыдущее обезболивающее средство наркотического действия — бутарфанол. Теперь по «милости» наркоманов тяжелораненые погибают от болевого шока, погибают от того, что кто-то словил себе кайф, как того требует господствующая идеология гедонизма.

Последняя, кстати, даёт себя знать то тут, то там. В медпункт то и дело приходят с пустяковыми царапинами, на которые в обычной жизни и внимания-то никакого не обращаешь. Так же нередко приходят с просьбами дать что-нибудь успокаивающее. Просят молодые мужчины, заметьте. Начинаешь выяснять в чём дело, оказывается, у него случились какие-то неприятности. Но, позвольте, обращаться из-за житейских трудностей за медицинской помощью? Какие же понятия о жизни надо иметь в этом случае? Ответ очень прост: то самое гедонистическое мировоззрение и надо иметь, чтобы всерьёз думать, будто главная твоя жизненная цель заключается в стяжании наибольшего количества удовольствий. Интересно, что с подобными просьбами обращается именно молодёжь. Кто постарше, те, видимо, никаких неприятностей не испытывают, поэтому в медпункт за решением своих житейский затруднений не ходят…

По большому счёту, наркомании и алкоголизм являются производными всё того же гедонизма, потому что алкоголь и другие наркотики принимаются с целью наслаждения. Не отстаёт от них и другая бытовая наркомания — табакокурение, при которой человек добивается развития у себя потребности в табачных ядах, а затем удовлетворяя эту противоестественную потребность думает, будто получает удовольствие. Следуя привитому нам с конца 80-х гедонистическому мировоззрению, мы получили настоящий взрыв алкоголизации, табакокурения, употребления других наркотиков, что по справедливости надо назвать одним словом — наркомания. Наркомания, густо сдобренная себялюбием, тщеславием, высокомерием. Вот такая обстановка сложилась во многих подразделениях армии ДНР, не стала здесь исключением и моя рота.

Спрашивается: что можешь сделать здесь ты, будучи совершенно один, без какой-либо власти и поддержки? Но невозможное человеку возможно Богу.

…Недавно наше подразделение подменили другим, и мы оказались в главном расположении части. Вдобавок ко всему нам выдали денежное содержание за август. Что тут началось! «Подвал», то есть место содержания арестованных, быстро оказался переполненным. Буквально одичавшие на передовой бойцы сразу показали себя во всей «красе». До их сознания никак не может дойти, что прежней вседозволенности пришёл конец, что командование далее не будет терпеть эту бесконечную пьянку, а будет увольнять злостных нарушителей не взирая ни на какие прежние заслуги.

Да, действительно, многие из них прошли настоящие бои начиная со Славянска, и там они показали себя едва ли не героями. Но длительное пьянство унесло все прошлые их заслуги, и теперь они стали подобны подгнившему дереву, бывшему когда-то надёжным и крепким, а теперь способным сломаться в любой миг. Эти мужики запросто напиваются на боевой позиции, засыпают, оставляя без присмотра оружие. В привычной обстановке они чувствуют себя уверенно, но смени эту обстановку, и они оказываются подобными слепым котятам, что отчасти и выявилось по прибытии в главное расположение нашей части.

Некоторые дошли здесь до того, что стали кидаться на своих командиров и угрожать им. Всё это говорит о наступившей умственной деградации, при которой человек утрачивает способность правильно оценивать окружающее, а в своих суждениях становится подобным подростку. Понятно, что командование части не стало этого терпеть. Сразу последовали аресты и увольнения. Стало сбываться данное ранее предупреждение: скоро этой дикой пьянке придёт конец!

Он действительно приходит, но приходит благодаря естественным законам бытия, а не моим ничтожным усилиям. Согласно этим законам, сообщество либо устраняет вопиющие пороки, либо погибает от этих пороков, если позволяет развиваться им дальше. Сейчас, пройдя горнило войны с обычным противником, дончане начинают мало-помалу одолевать и внутреннего невидимого врага. В этой новой и очень непривычной для многих войне есть свои убитые и раненые, есть свои потери, причём потери в прямом смысле слова. Алкоголь и другие наркотики уносят у нас больше бойцов, чем уносит противник, применяющий против нас обычные виды вооружений.

Выявилась и ещё одна любопытная черта. Оказывается, злостных нарушителей не так уж много, как может показаться на первый взгляд. Какой бы всеобщей ни была пьянка, но рано или поздно выявляются её зачинщики, устранение которых ведёт к прекращению пьянства основного числа бойцов. Именно это и приходится сейчас наблюдать в главном расположении нашей части. Многих зачинщиков уже нет, другие стоят в очереди на увольнение, и происходит это не потому, что наши командиры плохи, а потому, что иначе быть не может никак.

Вот так, в муках, в грязи, в тяжёлой схватке с Зелёным Змием пожирающем наилучших прежних бойцов, строится и укрепляется армия ДНР. Можно ли стоять в стороне от этой схватки, располагая при этом мощнейшим оружием против Зелёного Змия, обладая навыком и умением борьбы с ним, зная все его повадки, все его хитрости, все его сильные и слабые места?

Бог, давший мне нужные знания и силы, ломает непосильное мне, делает неподвластное мне и совершает невозможное мне. Мне же остаётся лишь твёрдо идти путём правды, путём верности Богу и Отечеству. И здесь, соратник, надо уже отвлечься от одной лишь борьбы с наркотиками и посмотреть шире. Всегда, во всех случаях, как бы ни было тяжело нам с тобой, нужна верность и твёрдость. Верность Богу и твёрдость на пути к Нему.

Погода опять разгулялась. Потеплело, наступило бабье лето, одно из самых хороших времён года, когда нет изнуряющей жары, но стоит тихое, ласковое тепло. Краски осени здесь не такие яркие как в северной России, да и краситься-то здесь особо нечему: степь выгорела ещё в середине лета, деревьев очень мало. 17 сентября я купался в озере, вода была ещё вполне сносная. Но всё же лето уходит, яблок осталось мало, сливы, правда, ещё есть, но все остальные фрукты давно сошли. По ночам пока ещё довольно тепло, но уже пора думать о приближающейся зиме. С этим дело обстоит у нас очень плохо: зимнюю форму нам не дают, говорят, что её нет. Предлагают покупать её самим за свой счёт, правда, вроде бы, обещают выдать сапоги. Я тут немного подсуетился и сумел подобрать себе из старых запасов бушлат, ватные брюки и куртку, так что одеться мне есть во что. Ну, а уж шапку и перчатки куплю сам, благо на рынке в Дебальцево всё нужное продаётся. Продаётся, кстати, и обмундирование.

Деньги за август я получил, все 15000 рублей полностью, так что всё нужное у меня есть, всем обеспечен, всем доволен, кроме безобразного украинского интернета.

Интересно, что из взятых с собой вещей, которые привёз из России, я пока почти ничего не потерял. Неожиданно долго служат носки и нижнее бельё, пока ещё всё цело, не пришлось выбросить ничего. Форма «пиксель» купленная в России, конечно, сильно выгорела и полиняла, но всё ещё цела и вполне пригодна.

Привёз я с собой и ещё одно очень важное средство — это способ предотвратить ухудшение зрения. С годами оно притупляется, что я заметил где-то после сорока лет. Все труднее стало читать газеты и книги, всё больше требовалось времени чтобы глаза приспособились после чтения к взору вдаль, и наоборот. Часто я стал одинаково плохо видеть и вблизи и вдали. Однажды я не смог брать грибы и вынужден был просто гулять по лесу, потому что зрение упало настолько, что я уже не мог отличить шляпки гриба от лежащего на земле листика или шишки. Жена погнала меня к глазному врачу, но мне страсть как не хотелось одевать очки. Придётся ведь всё время носить их с собой, и не дай Бог где-нибудь их забыть или разбить. Кроме того, одев очки я бы тем самым прочно закрепил ухудшение своего зрения. С очками оно будет в лучшем случае оставаться сниженным, если ухудшение не пойдёт дальше. Да и вообще, разве хочется прибегать к очкам, являющимся по сути протезом? Не лучше ли, когда твои естественные органы не нуждаются в каких-либо дополнениях?

Поразмыслив, я вспомнил о Владимире Георгиевиче Жданове, нашем видном учёном, настоящем патриоте Отечества. Жданов проводит очень интересные занятия на которых обучает доступным способам восстановления зрения, рассказывает о потайных механизмах табачной и алкогольной зависимостей, об общественном значении этих явлений в нашей современной жизни. К Владимиру Георгиевичу я и решил обратиться за помощью.

Результат превзошёл все ожидания! Под руководством Жданова я почти полностью восстановил зрение, узнал очень много нужного и полезного в других отношениях, в том числе о табаке и алкоголе. Жданов буквально вооружил меня невидимым оружием, исправно служащем мне по сей день, спустя более десяти лет после обучения. Довольно простые упражнения для глазных мышц я делаю, коротая долгие часы караулов, что позволяет мне потом хорошо целиться как из автомата, так и из гранатомёта, да и других видов оружия. При этом — никаких очков, без которых я обхожусь и по сей день, разве что шью иногда с их помощью если в помещении мало света. Жданов дал мне и твёрдые обоснования к отказу от табака и алкоголя, тем самым оказав помощь в становлении моей сознательной трезвости. Что может быть полезнее солдату? По сей день я глубоко благодарен Владимиру Георгиевичу, уроки которого с честью прошли испытания на боевых рубежах.

Вот так идёт пока моя служба. Я полон здоровья, сил, и хорошего настроения.

 

УЧЕНИЯ

В конце сентября 2015 года миновало пять месяцев моей службы в армии ДНР. В иных случаях было бы смешно считать месяцы, но для нашей армии, которой не исполнилось ещё и двух лет, такой срок что-то значит.

В эти же дни исполняется и 22-летняя годовщина событий осени 1993 года, которую я встречаю с оружием в руках. Всё-таки как бы ни было сильнó в этом мире зло, но в конце концов наступает и его черёд. Спустя 22 года очередное наступление Зла встретило достойный вооружённый отпор. Враг был остановлен на рубежах, удерживаемых нами по сей день. Восставший народ Новоросии защищён от растерзания, вопреки воле мироправителей возникли Донецкая и Луганская народные республики.

…С того шикарного особняка, где жили раньше, мы съехали. Нас в порядке подмены должны были перевести на зимние квартиры в другой город, но дело зависло из-за каких-то несогласованностей, и мы опять застряли в Дебальцево. Здесь условия плохие: нары, один кран с водой на всех, дырявые крыши, битые стёкла.

Зато у нас начались учения. Я наконец-то проверил пристрелку моего автомата, порадовался, что она очень хорошая, то есть при правильном прицеливании мой автомат бьёт очень точно. Один из наших командиров обучил нас порядку стрельбы: как надо подойти к огневой позиции, как правильно занять исходное положение для стрельбы. Оказывается, каждое движение должно быть точно выверено, все действия осуществляются в строгой последовательности. Данный порядок сразу напомнил мне работу машиниста метро, где должностные инструкции так же строго определяют все движения тела. Эта требовательность вызвана несовершенством склонной к ошибкам человеческой натуры.

Подобные жёсткие требования часто вызывают у нас неприятие, мы в этих случаях склонны думать, что и без этих сложностей сделаем всё как надо. Однако без особых приспособлений человек не сможет нарисовать даже правильной окружности, он неминуемо допустит при этом отклонения и неточности. Если подобного рода естественные промахи передадутся бездушной технике, то ничто уже не сможет исправить ошибку. Поэтому эти порядки придуманы не просто так, но заведены на основе горького опыта. Их цель — исключить в будущем те ошибки, которые уже случались, и за которые пришлось заплатить дорогую цену.

Позавчера я стрелял из гранатомёта, отчего чуть не оглох, до сих пор голова звенит сильнее, чем обычно. При выстреле труба гранатомёта выбрасывает назад сильную струю раскалённых газов и ударную волну. Я как бахнул из гранатомёта, так сразу было ощущение будто из ушей что-то потекло. Уши заложило, а в голове появился какой-то особенный звон, причём со стороны правого плеча, с которого стрелял. От выстрела я был немного оглушён, поэтому плохо проследил, где разорвалась граната. Она улетела вперёд метров на четыреста и рванула в гуще деревьев, разросшихся вдоль протекающего по оврагу ручья. Примерно туда я и целился, но всё же оценить точность своей стрельбы не мог.

Когда оглушённость немного прошла, я выстрелил второй раз, предварительно забив уши ватой. Теперь я целился и смотрел за разрывом гранаты более внимательно. Граната рванула метрах в двухстах левее того места, куда я хотел попасть. Такой результат никуда не годится, надо учиться стрелять из гранатомёта ещё и ещё. Дело осложняется тем, что учебные стрельбы из гранатомётов бывают очень редко, а когда и случаются, то сделать больше 2-3 выстрелов вряд ли хватит сил и здоровья, потому что от ударных волн можно получить контузию. Впрочем, надо заметить, что ударная волна от выстрела гранатомёта была в этот раз сильнее обычной из-за застрявшего в трубе гранатомёта постороннего предмета.

На следующий день мы отрабатывали тактику пехотного боя в наступлении. Сначала прошли пешком по полю километра полтора, осмотрели рубежи, где и что мы должны делать, рассыпáлись цепью, затем вновь собирались в строй. Затем сели на боевые машины пехоты (БМП), стали выполнять те же действия с машины: где надо, высаживались с них, рассыпáлись в цепь и шли вперёд за машиной. Где надо, собирались к машине, прыгали в неё и ехали дальше. Эти упражнения мы выполняли трижды. Не смотря на стоящий на дворе сентябрь, день выдался жаркий. К вечеру мы сильно вымотались, хотелось пить. С обедом ничего не получилось, но оно и к лучшему: бегать после обеда по полю не было бы уже сил. Вечером мы вернулись в казарму, кое-как помылись, быстро поели и после вечерней поверки бухнулись спать.

В тот день у меня произошёл неприятный случай: стоя на броне БМП и захлопывая крышку моторного отсека, я не убрал подальше ногу, отчего тяжеленный лист с размаху хлопнул по ноге. Меня спасли бутсы со стальными вкладками в верхней части, благодаря которым я отделался лишь синяками да лёгким прихрамыванием. Эти бутсы я купил в Москве, собираясь в Новороссию, и одевал их очень редко из-за их тяжести и неудобства, предпочитая им обычные гражданские полуботинки белорусской фирмы «Маркос». Полуботинки чрезвычайно хороши во всех отношениях, я проходил в них все пять месяцев моей службы в армии ДНР, но на полевые учения командование приказало всем одеть берцы. Я, имея бутсы, не стал покупать берцы, и главным образом из-за и без того большого количества вещей, управляться с которыми очень хлопотно. Поэтому собираясь на полевые учения, одел бутсы. Они не дотягивают немного до берцев из-за отсутствия голенища, но в произошедшем случае берцы никак не могли бы спасти кости стопы от раздробления. В бутсах же я отделался лишь ушибом, с которым продолжал ходить и даже бегать.

Езда на БМП живо напомнила мне срочную службу в рядах советской армии, где у нас были вождения и стокилометровые марши на других гусеничных машинах. БМП я видел тогда только со стороны, они напоминали мне какие-то лодочки, быстро несущиеся по заснеженным полям, словно глиссер по водной глади. В этот раз ехать на «лодочке» довелось уже мне самому.

Как и 35 лет назад, при взгляде с брони душу охватил восторг от вида трогающейся с места колонны бронетехники. За всю мою жизнь мне довелось управлять множеством разных машин, водил я и поезда метрополитена, но всё это не идёт ни в какое сравнение с ездой на гусеничной бронетехнике. Здесь ты управляешь почти несокрушимой мощью, здесь ты ощущаешь надёжность и силу техники, здесь пространство перестаёт тебя ограничивать, связывать твои перемещения, чинить тебе преграды и препятствия. На БМП летишь по полю, пересекая колеи под прямым углом, что для колёсных машин, наверняка, значило бы поломку и застревание. БМП же проходит эти колеи поперёк, не дрогнув. Кочки, объезжаемые колёсными машинами, БМП срезает, не чувствуя. Овраги и широкие ямы она проходит, словно яхта по морским волнам, поднимаясь на гребень и мягко спадая с него вниз, затем поднимая нос и взбираясь на следующее возвышение. В узком заболоченном овраге наша машина упёрлась носом в покрытое камышами дно, но наш механик-водитель отлично справился с управлением. Машина на какое-то мгновение остановилась, но затем, напрягшись и изрыгнув клуб сизого дыма, медленно двинулась вперёд, натуженно урча своими механизмами. Срезав острым носом кусок заболоченной почвы величиной с копну, машина взобралась на другой берег, вынося чёрную сырую землю с пучком торчащего из неё зелёного камыша. Далее мы неслись по степи с огромной для бездорожья скоростью порядка 50 км/ч, легко и мягко преодолевая неровности, плавно покачиваясь на воронках от разорвавшихся снарядов. Но вот машина достигла рубежа высадки десанта, то есть в этом месте все мы — командир отделения, пулемётчик, его помощник и гранатомётчик выпрыгнули из движущейся машины на ходу и рассыпались в цепь.

Итак, рассыпавшись цепью, мы двигались вперёд короткими перебежками рядом со снизившей скорость нашей машиной. Двое вели подавляющий огонь, давая вперёд короткие очереди из пулемёта и автомата, остальные перебегали вперёд, затем мы менялись, пропуская пулемётчиков вперёд себя. Выполнив поставленные задачи, мы сели назад в нашу машину и понеслись на ней на исходную позицию. По пути встретилось множество воронок от мин, так как перед началом нашей атаки это место обстреляли миномётчики. Миномётная батарея действовала очень слаженно. Приятно было видеть дружный залп и вырвавшиеся из стволов орудий огоньки. До нас докатились раскаты выстрелов, а вскоре вдали, ровно по одной линии, взметнулись пыль и дым разрывов выпущенных мин. Миномётчики сработали хорошо: мины легли по порядку, а не вразнобой, причём все разрывы последовали в одну и ту же секунду. За первым залпом последовал другой, третий — и опять всё чётко, всё слаженно! Теперь наша машина на большой скорости искусно виляла между оставшимися от разрывов мин воронками. Здесь опять сказалось мастерство нашего мехвода, пожилого, но ещё вполне крепкого мужчины.

Вскоре мы вернулись на исходную позицию. Уставшие, проголодавшиеся, испытывающие жажду, пыльные и грязные, но при этом довольные, мы вернулись в наш солдатский дом. Надо отметить, что и во время службы в советской армии, и сейчас, будучи в армии ДНР, трудности службы на учениях воспринимаются совсем иначе, чем трудности гарнизонного порядка. Каким бы вымотанным ты не возвращался с учений, но в душе всегда есть удовлетворение, которого не даёт гарнизонная служба. Однако жизнь не может состоять из одних лишь удовлетворений, как и наша пища не может состоять из одних пирожных и тортов. На службе нужно исполнять и неинтересное, как в пище нужно есть и обычный хлеб.

Тем временем наступил октябрь. Октябрь 2015 года…

Осень всегда располагает к раздумьям, к грусти. Ничего плохого в таком расположении души нет, напротив, оно по-своему хорошо. Размышления о прожитой жизни, об ошибках молодости, о своих взаимоотношениях с родными и близкими — всё это необходимая часть нашей духовной жизни. Я бы даже сказал, едва ли не самая важная её часть. Служба в армии со всеми её тяготами и грубостью в общении на самом деле ещё лучше оттеняет такие раздумья, усиливает их, делает более чёткими и яркими. Одно лишь плохо здесь: это недостаток свободного времени и возможности уединения. Оттеняющих же событий в нашей воинской жизни предостаточно. Например, продолжающиеся учения на полигоне.

С утра поднялся сильный ветер, резко похолодало, а потом к пронизывающему ветру добавился дождь. Мы прошли пешим строем около километра, построились, выслушали инструктаж. Вымокшие, мы сели по нашим холодным боевым машинам.

Проехали в них немного, затем вышли из машин и вновь выстроились на холодном ветру под дождём. Стояли мы таким образом не очень долго, но это время показалось мне бесконечным. Во всяком случае, вымокли мы теперь уже окончательно, сырость заползла даже под разгрузки и бронежилеты. Наконец, сам промокший и продрогший ротный Иван с позывным «Дикой» скомандовал нам укрыться в лесополосе, оборудовать в ней места для ожидания. Лесополоса состояла главным образом из дуба с примесью ясеня, клёна и некоторых других пород. Я поначалу боялся, что в таком лесу не окажется сухих сучьев, но хвороста оказалось в достатке и вскоре у нас запылали костры.

Сразу стало веселее. Я скинул разгрузочный жилет, бронежилет, просушил их по отдельности, при этом обсушился и сам, благо сухие дубовые сучья давали очень много жара. Ветер среди деревьев тоже был не столь жестокий, как в открытой степи. Однако ближе к вечеру мы вновь построились, и продрогнув до костей на холодном ветру, двинулись в учебную атаку. Дождь к тому времени прекратился, но холодный ветер не утихал.

Мы шли по степи колоннами по 5–6 человек, затем рассыпáлись цепью и по двое-трое двигались вперёд короткими перебежками, потом вновь собирались в отделения, бежали, и опять рассыпáлись в цепи. Под ногами путались удивительно крепкие степные травы, местами стеной стоял засохший чертополох, вонзающий в открытые участки тела свои острые, словно иглы, колючки. Попадались ямы, кочки, овраги с камышом. Бежать по ним с автоматом, гранатомётом, в бронежилете, разгрузке и каске, да ещё обутым в тяжёлые ботинки, было очень тяжело. Я спотыкался, задыхался, глаза вылезали из орбит, рот забивала противная, тягучая слюна. Но отставать нельзя — я бы начал тогда ломать строй. Ничуть не легче было и моим товарищам, а пулемётчику приходилось ещё тяжелее, ведь пулемёт Калашникова вместе со снаряженной патронами лентой тянул ещё больше. Однако никто из товарищей не отставал, все бежали вперёд. Бежал и я вместе со всеми, бежал из последних сил, … ну, кажется, всё! Больше не могу! Задыхаюсь!

Сбавляю ход, но соратники сразу начинают удаляться вперёд. Кажется, нет уже сил их догонять, но тем не менее я заставляю себя вновь перейти на бег и всё же догоняю своих. Однако и товарищи мои тоже выдохлись и уже не могут бежать так быстро, как поначалу. На соседних участках становится всё больше отстающих, и мы переходим с бега на шаг. Передохнув таким образом, вновь рассыпаемся цепью и бежим вперёд.

Сначала выбегаю я с моим помощником, и припадая на колено, делаю условный выстрел из гранатомёта. Затем вперёд выбегают трое наших с пулемётом и автоматами, они ведут условный подавляющий огонь. Под их прикрытием мы с помощником опять делаем рывок вперёд, и так наша атака продолжается ещё на протяжении метров трёхсот. Затем, вконец измученные и выдохшиеся, мы возвращаемся на исходную позицию, пройдя назад пешим строем около двух километров.

Опять ветер, опять холод, опять мы насквозь мокрые, но на этот раз уже не от дождя, а от пота. Промокшие, продрогшие, шатающиеся от усталости, мы уже в темноте грузимся в наши «Уралы» и отправляемся наконец-то в расположение, где нас ждёт гора неразобранных личных вещей и постельных принадлежностей, впопыхах собранных и вывезенных из палаточного лагеря учебного полигона, где мы ночевали предыдущую ночь.

И вот в кузове «Урала» начинаются разговорчики о ста граммах. Мол, после такой жути без ста грамм ну никак не обойтись. Я слушаю и недоумеваю: спал, ходил, стоял, бегал, промокал, мёрз вместе со всеми в общем строю, без малейшей поблажки. Но мне даже в голову не идёт мысль о водке, она мне даром не нужна, мои же товарищи, будучи все кто намного, кто немного моложе меня, прямо-таки стонут от усталости и мечтают о водке. Больше всего опечалил меня ротный, дозволивший выпить по чуть-чуть после отбоя…

Ну что тут скажешь? Слаб человек, только и всего. Замёрз, устал — и сразу тянется к водке, будто без неё не обойтись никак. На самом деле никакой нужды в спиртном нет, и я отлично чувствую это по себе, сидя вместе со всеми в кузове армейского «Урала».

Намного лучше водки был бы порядок в нашем тыловом обеспечении, при котором не приходилось бы суматошно собирать-разбирать сваленные в кучу вещи, где они непременно путаются, теряются и портятся. Что же касаемо погоды, так мы в конце-концов не жители тёплого Средиземноморья, холодные ветра и дожди нам не в диковинку, нас ими не запугаешь.

Замёрз? Продрог? В расположении нет бани и тёплого душа? Попей горячего чаю, и всё будет хорошо. Даже кружка простого кипятка, выпитого в отсутствие чая, вполне позволяет тут же прийти в себя, и вовсе ни к чему прикрывать промозглой погодой своё желание получить приятные ощущения от спиртного. Никакой потребности в спирте не вызывает усталость и сырая холодная погода, в чём я сегодня и убедился в очередной раз. А может…. к такой погоде за 54 года своей жизни я просто привык?

 

ЗИМНИЕ КВАРТИРЫ

В октябре мы переехали на зимние квартиры. Стоящие на боевых рубежах подразделения время от времени заменяют другими, чтобы отвести первых в тыл и дать им отдых. На этот раз подошёл наш черёд, и теперь мы оказались в совершенно шикарных условиях. Стараниями командования нам предоставлена часть бывшего дома престарелых, о котором когда-то очень серьёзно заботились власти Горловки. Теперь мы живём в отдельных номерах по 2–3 человека, в каждом номере есть свой умывальник с горячей водой и туалет. Ремонт делали не очень давно, везде чисто, аккуратно.

Очень хочется искренне поблагодарить всех, чьими стараниями нам обеспечены столь хорошие условия! Спасибо вам большое!

Как обычно бывает в таких случаях, переезд вызвал много суеты, поэтому я несколько дней не писал почти ничего. Вместе с ним подступили заботы обустройства на новом месте. В номерах, которые далее я буду называть по-военному кубриками, сейчас холодно, пока не могут наладить на полную мощь центральное отопление. Есть и множество других недочётов, которые как правило всегда приходится устранять самостоятельно. С этой целью пришлось два дня подряд ездить в Дебальцево и закупать там самые разнообразные вещи: тепловентилятор, электрочайник, веник, совок, лампочки, удлинители, тройники и т.п. Денег у меня хватило на всё, ведь меня по-прежнему поддерживает свобода от спиртного и табака.

В то же время из-за пороков пьянства и табакокурения у подавляющего большинства наших бойцов денег не оказалось совсем, некоторые не могли купить даже туалетных принадлежностей. Немного подумав, я решил поступить так: дабы не поддерживать пороки, наличные деньги никому взаймы не давать, а вместо этого покупать нуждающимся необходимое. Пришлось купить ещё электрочайник и тепловентилятор, комплект зимнего обмундирования, чай, кофе, стиральный порошок, таз, туалетные принадлежности, бритвы и т.д. Так же для нужд роты понадобились разные канцелярские принадлежности и прочая мелочёвка. Со всем этим я успешно справился, денег у меня всё равно осталось достаточно, а скоро подойдёт и жалованье.

Теперь у нас есть всё необходимое, в кубриках стало настолько тепло, что можно спать в нижнем белье. Кстати, с постельными принадлежностями здесь туго, но мне удалось сохранить постель из того шикарного особняка, в котором мы стояли прошедшим летом. Оттуда я забрал всё, включая и купленное мной постельное бельё, поэтому у меня вообще всё очень здорово. Правда, было очень хлопотно таскать всё это при переездах, зато теперь у меня отличная обстановка. Надо отметить, что за полгода службы в армии ДНР мне вообще повезло с бытовыми условиями: лишь небольшую часть времени, в общей сложности чуть больше месяца, я провёл на нарах при плохом освещении, отсутствии нормального водоснабжения и гигиены. Всё остальное время выпало у меня пока на вполне удовлетворительные, а то и вовсе роскошные условия.

Однако работы у меня по-прежнему много. Командир роты сбрасывает мне бюрократический груз, дело осложняется отсутствием нужных образцов и указаний. Приходится подолгу искать их в интернете, при этом поиски бывают не всегда удачными.

Тяжёлые условия на полигоне не прошли даром для многих наших бойцов. Сейчас у нас много простудившихся, идёт большой расход лекарств. Очень не хватает самых обыкновенных, старых и хорошо проверенных препаратов, например анальгина, амидопирина и димедрола в ампулах. Их сочетание позволяет одним уколом значительно облегчить состояние уставших, вымотанных и заболевших бойцов. Удивительно, но многие старинные лекарства копеечной стоимости вроде папазола представляют здесь большую редкость. Их очень мало, либо нет совсем, поэтому выдавать имеющиеся приходится очень понемногу.

На занимаемых нами боевых рубежах противник покидает свои позиции, выводит людей и технику, разбирает блиндажи и укрепления. Однако при этом временами всё равно случаются отдельные перестрелки из стрелкового оружия, летают беспилотники и есть опасность от снайперов. Мы же помимо переезда и обустройства занимаемся боевой подготовкой, обустраиваем полигон, несём караульную службу. Наш батальон пополняется вновь приходящими людьми. Отрадно, что недавно к нам прибыл один боец из России после нашей переписки в интернете.

Немало работы имеется и с личным составом. Теперь, когда обстановка стала совершенно иной, мы разбираем различные вопросы службы, так же пора приступать и непосредственно к работе замполита. Здесь у меня уже намечено несколько направлений. Очень нужны книги, DVD-диски с записью хороших фильмов на любые темы. В общем, пока у нас идёт спокойная, почти мирная жизнь, в которой о войне напоминают лишь порушенные здания Дебальцево и Углегорска, да следы на асфальте от разорвавшихся мин.

След от разрыва мины на городской улице

 

СОВРЕМЕННОЕ ОБМУНДИРОВАНИЕ

Деньги за сентябрь мне выдали, по-прежнему 15000 рублей. На должность фельдшера меня в штатном расписании так и не поставили, поэтому деньги я получаю по-прежнему как гранатомётчик. Собственно, именно к этому я и стремился: хотел быть самым обыкновенным бойцом, но помимо этого ещё исполнять обязанности медика. Жаль только, что меня в штатном расписании не поставили на должность фельдшера, я бы получал тогда чуть больше денег и мог бы чуть больше помочь своей семье.

На учениях я так же совмещаю в одном лице фельдшера и гранатомётчика. У меня автомат, гранатомёт, подсумок с тремя магазинами снаряженными автоматными патронами, подсумок для гранат с реактивными двигателями выпускаемыми из гранатомёта, бронежилет, каска, рюкзак с медобеспечением и тёплый, большой и тяжёлый бушлат. Вот в таком снаряжении я должен быстро выскочить на ходу из боевой машины пехоты и затем бежать вперёд, время от времени стреляя из гранатомёта. Конечно, таковое оказывается непосильным, поэтому медрюкзак я оставляю в БМП.

Вообще надо сказать, что современная военная «мода» откатилась лет на двести назад и вернулась едва ли не в те времена, когда солдаты носили парики, косы, и множество всяческой амуниции. Позднее пришло понимание необходимости простоты и удобства военной формы, и такой она оставалась где-то до 60–80 годов двадцатого века.

Теперь же это здравое понимание утратили опять, солдат одели в берцы со шнурками, в разгрузки, бронежилеты и прочую специальную амуницию. В итоге о быстроте сбора можно даже не заикаться. Часто одеть полностью современное обмундирование без посторонней помощи стало невозможно вообще, а будучи облачённым в него ты делаешься скованным и неповоротливым даже на открытом пространстве, не говоря уже о внутренних помещениях боевых машин. Порой все эти бесконечные навесы и обвесы, подсумки и ремни мешают даже толком прицелиться. Помнится, в начале 80-х я служил срочную службу в Советской армии, у нас там тоже были полевые учения, но такого сумасшедшего количества амуниции в те времена не было. В частности, мы понятия не имели о том, что такое бронежилет или разгрузочный жилет, поэтому мы за секунду вскакивали-выскакивали из боевой машины через узкие люки, будучи одетыми даже в зимние комбинезоны. Вместо берцев у нас были сапоги, зимой для особых случаев — валенки, и никаких шнурков! Шнурки были только у ботинок парадной формы, поэтому в прежней форме было намного проще и легче чем в современной.

На первых порах срочной службы сержанты тренировали нас быстро одеваться и раздеваться: в течении 45 секунд по команде «отбой!» мы должны были раздеться до белья и прыгнуть в койку, а по команде «подъём!» за одну минуту вскочить, одеться и встать в строй. На первый взгляд это может показаться каким-то смешным издевательством, но на самом деле такие упражнения развивали быстроту и слаженность действий, приучали безукоризненно владеть формой одежды. Однако ни о чем подобном невозможно помыслить с формой современной, совершенно непригодной по своим свойствам к быстрому одеванию, хотя требования быстроты остаются прежними.

Другим очень серьёзным недостатком является обезличивание современной формы. Раньше каждая армия имела своё обмундирование, теперь же все выглядят настолько одинаково, что отличить своего от чужого становится невозможно. Во многих случаях из-за бесчисленной амуниции становятся невидимы и знаки различия. Всё это умножает путаницу и неразбериху сопровождающую военные действия, следствием чего свои часто стреляют в своих. Такие случаи были осенью 1993-го в Москве, когда каратели успешно уничтожали друг друга огнём тяжёлого вооружения, списывая затем потери на действия восставших, зачастую не имевших в руках ничего кроме хромированных прутов прижимающих ковровые дорожки к ступенькам парадных лестниц. Такие же случаи были в Чечне, и вряд ли без них обходится война в Новороссии.

В конце концов командование вплотную подошло к необходимости как-то отличать своих от чужих. Сначала в ход пошли белые ленточки повязываемые на руку и на ногу. Но белый цвет — признак капитуляции, кроме того, он слишком хорошо виден летом и слишком плохо — зимой, к тому же белая ленточка в бою быстро пачкается и делается тёмно-грязной. Видимо поэтому было решено заменить белую ленточку на георгиевскую чёрно-оранжевую, нашиваемую на правый рукав. Всё бы отлично, если не требование крепить георгиевскую ленту не только на правый рукав, но и на левую ногу.

Во-первых, такое размещение самым жёстким образом возбраняется нашими древними духовными порядками, согласно которым всё чтимое, значимое и уважаемое нельзя размещать ниже пояса. Данное запрещение настолько серьёзно само по себе и имеет настолько глубокие духовные корни, что даже строго атеистическая советская армия соблюдала этот запрет самым жестким образом.

Во-вторых, такое размещение чтимого образа является слепым подражанием разлагающемуся западу, где государственный флаг можно спокойно носить на заднем кармане джинсов, а на трусах изображать портреты любимых президентов.

Не лучше ли разместить георгиевскую ленточку на погонах или на головном уборе воина? В любом случае вопрос с размещением георгиевской ленточки требует самого пристального внимания со стороны политорганов, поскольку требование командования размещать георгиевскую ленточку на ноге вызывает всеобщее недовольство вплоть до подачи рапортов на увольнение от наиболее убеждённой и трезвой части воинов.

Я пока никак не привыкну к новому месту, не знаю где здесь магазины, банки и прочее. У нас всё время идут учения на полигоне, «домой» мы приезжаем очень поздно, а утром уезжаем очень рано, так что ходить в город пока некогда. Сегодня вот был свободный денёк, да занялся я стиркой, перестирал всё накопившееся. У нас тут есть горячая вода, умывальник находится прямо в кубрике, поэтому стирать очень удобно. Правда, вода из-под крана идёт не очень горячая, такая, что терпит рука, но я подогреваю воду в чайнике и добавляю в таз со стиральным порошком. Вообще вода у нас очень плохая, отдаёт какой-то затхлостью, чуть ли не болотом, поэтому пьём только кипячёную. Плохо лишь, что сушить выстиранное негде, поэтому приходится развешивать постиранное на стульях и батарее.

После стирки надо было изготовить стенд для ротной документации, это что-то вроде доски объявлений. Кое-как изготовил из подручных средств простенький стенд, сделал боевой листок, в котором отметил отличившихся и провинившихся. Провинности были по большей части связаны с употреблением спиртного, но были и мои собственные промахи, которые тоже пришлось описать в кратких сообщениях. Когда я занимался с боевым листком, то поначалу полагал его пустой формальностью, эдакой данью отжившим советским традициям. Мол, все равно никто читать его не станет, никому это не интересно. На деле же боевой листок наши бойцы принялись читать очень внимательно, и упомянутые в нем пьянчуги возмущались до глубины души вылившимся на них позором. Это было одновременно и хорошо и плохо, поскольку с одной стороны обнаружилась высокая действенность боевого листка, а с другой — провинившиеся затаили на меня обиду. Тем не менее, у нас оказалось еще одно мощное воспитательное средство, и пользоваться им надо теперь очень аккуратно, избегая ошибок советских политорганов чрезмерно следовавших идеализированным представлениям о действительности. Проявленный к боевому листку интерес обнаруживал и недостаток информации, потребность в которой есть у любого здорового человека. Таким образом, казавшееся поначалу малозначительным дело вскрыло сразу несколько важных направлений работы замполита.

К зиме я подготовился хорошо, все тёплые вещи есть у меня в достатке. Сейчас нам приходится каждый день подолгу ехать в армейском «Урале». В нём очень сильно сквозит, и хотя у нас пока ещё по ночам стоят лишь лёгкие заморозки, тем не менее ехать в кузове было бы очень холодно, если бы не зимнее обмундирование. Особенно хороши оказались зимние брюки-комбинезон с утепляющей ватной подстежкой. За счет особого покроя и подтяжек через плечи они надежно закрывали поясницу, всегда оголяющуюся при использовании обычных брюк. Поясницу я как раз и успел было застудить в кузове «Урала», когда отправился на полигон в летних брюках с подштанниками. Холодный сквозняк все время задувал мне под бушлат сзади, отчего вскоре опять возникла хорошо знакомая ноюще-тянущая боль, не отпускавшая ни в каких положениях тела. Поясницу я отогрел у печки-буржуйки перед открытой топкой, а одев зимние брюки, сразу почувствовал надежную защиту от этой хвори.

В остальном у меня тоже всё хорошо, всем необходимым я обеспечен полностью. Всё лето у нас было неважно с кормёжкой: то повар запил и сбежал из части, то старшина была у нас из числа обитателей дна, то начальницей пищеблока была вконец обнаглевшая дама, наплевательски относившаяся к порученному делу. В конце концов нам поставили другого командира роты носившего позывной «Дикой». Он был ярким представителем советской военной школы со свойственной ей грубостью, жёсткостью и высокой требовательностью к подчиненным. После пережитого безвластия и нравственного разложения появление такого командира радовало и вселяло надежду. При всей своей внешней грубости «Дикой» оказался чрезвычайно внимательным к нуждам солдат и очень ответственно относился ко всем служебным обязанностям, исполняя их не за страх, а за совесть. Такого же исполнения он требовал и от всех нас, от офицера до рядового, от своего заместителя до солдата. «Дикой» совершенно не терпел лодырей и недобросовестного отношения к службе, он являл собой довольно редкое сочетание боевого опыта с уставными армейскими требованиями, и был настоящим командиром в полном смысле этого слова: он командовал, требовал, где надо — наказывал, но при этом столь же внимательно заботился о нуждах роты, о потребностях каждого солдата, выводя нас из-под гнета природных тяжестей службы. Лишь в отношении спиртного он был слаб — проклятое зелье и здесь одолело отличного ратника, в свои неполные сорок лет уже прошедшего не одну войну, плен, ранения, посвятившего себя воинской службе с самого своего совершеннолетия.

Придя в нашу разложившуюся роту, «Дикой» наряду с другими неотложными мерами по укреплению дисциплины хорошенько прищемил и воровку-старшину, заставив её подать рапорт на увольнение, а начальницу пищеблока посадил под арест заместитель комбрига по тыловой службе. В итоге повара у нас стали из числа своих пожилых солдат, они пока готовят и кормят на порядок лучше чем все, кто был до них раньше.

Бои на нашем участке затихли, противник продолжает разбирать@ свои укрепления и отводить силы, хотя с других участков поступают сообщения о возобновившихся артобстрелах. Собственно, мы тоже отошли в тыл с передовой, хотя на боевых рубежах всё равно стоят наши товарищи. Однако затишье на передовой сменилось у нас, как я уже писал раньше, интенсивными учениями на полигоне. В общем, сидеть сложа руки не приходится.

 

КЛЮЧ К ТРЕЗВОСТИ

Совсем скоро исполнится полгода моей службы в армии ДНР. Что я могу сказать по этому поводу?

Первое и самое важное: ни тени разочарования от службы я не испытываю, не взирая на нелестные отзывы о современной форме и о прочих отрицательных сторонах армии. Напротив, я доволен и рад такому необычному повороту судьбы, при котором оказался на кадровой военной службе в зоне боевых действий. Срочная служба в советские годы была учёбой, а нынешняя служба стала применением на деле полученного мною ранее.

Часто вспоминая срочную службу, сравниваю её со службой в армии ДНР. Конечно, в советской армии всё было гораздо основательнее, но и достигнутое армией ДНР тоже заслуживает уважения. При всех своих недостатках армия ДНР есть, и она не просто существует, но продолжает укрепляться и развиваться. На глазах уходит в прошлое прежняя вольница, ужесточается дисциплина, вводится всё больше уставного порядка. Эти требования диктуются самой жизнью, они не являются плодом чьего-то воображения или какого-то самодурства. Любому здравомыслящему командиру становится ясно, что жить дальше с прежним беспорядком нельзя: либо мы станем настоящей армией, либо разложимся и погибнем.

Лишь один камень преткновения по-прежнему трудно сдвинуть с места — это идея употребления алкоголя. До сих пор очень редко удаётся встретить трезвое понимание одной простой истины: в армии должен быть сухой закон! Такой же строгий, какой давным-давно существует на транспорте. Очень мало кто из командиров понимает эту простую истину, подавляющее большинство убеждено в обратном.

Когда пытаешься с ними спорить, встречаешь самый обычный набор оправданий алкогольной идеи: природные тяготы службы и душевные потрясения требуют алкоголя. Здесь мы подходим к ещё одной очень важной стороне, — к собриологии, то есть науке о трезвости.

Ранее собриология опровергала все оправдания алкогольной идеи главным образом умозрительно, собирая сведения из различных источников. Теперь же, прослужив полгода в рядах армии ДНР, побывав на передовой, изведав обстрелы и смертельную угрозу, недосыпания и переутомления, столкновения с сослуживцами и командирами, испытав на собственной шкуре все прочие тяготы службы, я заявляю с полной ответственностью: в армии должен быть сухой закон, алкоголю здесь места нет!

Употребление спиртного в армии не имеет никаких серьёзных оправданий, все оправдания алкогольной идеи на деле являются либо желанием получить приятные ощущения от опьянения, либо, если говорить откровенно, попыткой скрыть свою зависимость от алкоголя.

Ранее я уже писал, с каким неприятием встретили противоалкогольную работу бойцы моей роты. Летом я пытался объяснить им неизбежный конец беспробудного пьянства, но никто не хотел и слышать об этом. Предупреждения не воспринимались всерьёз, ответом были лишь кривые ухмылки, плоские шуточки и презрение. Однако прошло немного времени, нас сняли с боевых позиций и мы попали в поле зрения командира части и его заместителей. Несколько человек было сразу уволено, некоторые попали под арест за неповиновение командирам, другие просто сбежали из части, ещё несколько человек переселилось в стоящую на улице клетку, некое подобие ментовского «обезьянника», только ещё более неудобного и позорного. У других же началась самая настоящая наркотическая и психологическая ломка, когда из уст начальника штаба они услышали то же самое, о чём их предупреждали накануне. В конечном счёте часть пьяниц отсеялась, другая часть притихла и либо совсем перестала употреблять спиртное, либо стала делать это очень осторожно стараясь быть как можно незаметнее. Таким образом, по пьянству был нанесен очень сильный удар, и будь этот удар подкреплен идеологической работой, употребление алкоголя могло быть подавлено почти полностью. Но именно для этой работы нам постоянно чего-то не хватает….

Всё произошедшее наглядно показывает, насколько важна позиция власти: пьют командиры вместе с подчинёнными — подразделение разлагается, не пьют командиры с бойцами, но позволяют им употреблять спиртное — пьянство стремится принять скрытые формы, отвергает начальник штаба алкогольную идею и жёстко карает её последователей — пьянство низводится до того, что даже производившие впечатление спившихся начинают приобретать человеческий облик.

Таким образом, совершенно очевидной становится одна очень простая вещь: ключ к трезвости находится в умах командиров. Поймут они необходимость трезвости, отвергнут алкогольную идею, согласятся не внешне, а по своему убеждению ввести тот же порядок в отношении спиртного, что давно действует на транспорте — употребление алкоголя станет в воинской части досадным исключением, и все ссылки на средний возраст солдат, которым якобы поздно перевоспитываться, окажутся на самом деле несостоятельными. Как показал опыт, решительные противоалкогольные меры могут отрезвить даже некоторых спившихся. Следовательно, необходимо проводить нужную противоалкогольную работу с командирами. Ей мешает моё положение рядового солдата: армейская субординация не позволяет мне работать с офицерами так, как я работаю с рядовыми. Несколько раз я уже предлагал командованию части собрать офицеров и провести с ними хотя бы разовую работу, при которой я мог бы рассказать необходимое, а командование сказало бы своё веское слово. В итоге офицеры должны будут искоренить употребление алкоголя и требовать трезвости от подчинённых. Идея вроде бы поддерживается командованием, но не осуществляется из-за множества неотложных дел.

…Сегодня ходил по поселку Новогригоровка, что под Дебальцево. Война оставила здесь свои отвратительные, страшные следы. Большинство домов брошено жителями, порушенными оказались как скромные хаты, так и солидные особняки. В Новогригоровке есть очень красивые места с небольшим озером и стоящими на его берегу многоквартирными домами, но и они сильно пострадали от войны. Многие квартиры брошены, в некоторых всё же живут люди. В брошенном жилье всюду наблюдается одна и та же печальная картина: имущество разграблено, остатки его раскиданы в беспорядке, всюду лежит печать разрухи. Еще недавно здесь жили целыми семьями, годами упорного труда создавая и обустраивая свои жилища, и вот теперь все это брошено на произвол судьбы. В окнах выбиты стекла, сломаны двери, в когда-то уютных комнатах теперь гуляет ветер, повсюду кучи мусора и какого-то хлама.

Однако во всем этом запустении бросается в глаза одна очень неприглядная черта: во всех домах оказались разобраны… печи! Все чугунные детали их вынуты и сданы в металлолом, а в многоквартирных домах срезаны все батареи отопления вместе с трубами. С сожалением надо признать, что помимо обычных жизненных трудностей в этом повинна табачная зависимость. Именно она, ежечасно требуя своего удовлетворения, заставляет искать любые средства для покупки сигарет. Ради неё разрушаются долговечные металлические конструкции, причем именно они и привлекают к себе внимание в первую очередь: дырявые ведра и корыта с их небольшим весом куда как менее интересны сборщикам. Зато тиски, кувалды, ломы, наковальни все до единого исчезли из оставленных хозяевами частных домов. На металлолом ещё охотнее идёт цветной металл, поэтому в брошенных домах не осталось ни одного электромотора, все они разобраны на медь и железо. В другом поселке разобранным оказался трансформатор:

Правда, он ранее был уже пробит осколками разорвавшихся снарядов и мин, но и неповреждённые обстрелами алюминиевые кабели со столбов постигла та же участь.

Вот так набитая сухой травой бумажная трубочка крушит, рушит, уничтожает сталь, чугун, медь, алюминий. При неблагоприятном стечении обстоятельств табак оказывается способным уничтожить то, что осталось после артиллерийско-миномётных обстрелов, причём уничтожить выборочно, сделав невозможной жизнь там, где совсем недавно выросли целые поколения.

 

РАСКАЯНИЕ ЗА ПРОШЛОЕ

Да, на полигоне я бегаю наравне со всеми, хотя и с трудом. Наверное, мне помогает свобода от алкоголя и избавление от лишнего веса. Вспоминается, как в последние годы перед началом войны я очень мало двигался, потому что не вылезал из-за руля. С каким-то удивительным сожалением думал, что очень мало стал ходить пешком. Поставлю, например, машину в гараж, иду оттуда домой около одного километра и про себя думаю: «ну вот, хоть немножечко пройдусь пешком». При этом меня не оставляло ощущение, будто из-за редкой и малой ходьбы я упускаю что-то очень важное, будто даже не исполняю какого-то долга то ли перед умершими близкими, то ли перед ангелом-хранителем, то ли перед самим Богом. Странно? Очень странно….

«Вот, ты идёшь. Идёшь своими ногами, не хромаешь, не ковыляешь, не корчишься от боли. Радуйся!» — огласи я эти мысли вслух, сколько насмешек получил бы тогда? Во дурак-то, а? И тем не менее, меня не оставляло это странное, щемящее сердце чувство вины.

Точно то же самое чувство я испытал на днях, когда начальник штаба поставил нам очень простую задачу: в течении двух часов отработать на полянке движение цепью, о котором я уже писал ранее. Ничего сложного или утомительного в этом задании не было, надо лишь двигаться короткими перебежками поочередно, петляя при этом змейкой. И тут словно кто-то невидимый и очень добрый говорит мне: «Ну вот же оно, занятие. Занимайся».

Сразу вспомнились мои давнишние отлынивания от занятий во время срочной службы, да и вообще моё прошлое дурное стремление «делать всё, чтобы не делать ничего». Стало не то что бы стыдно, а как-то грустно за прошлое. Кто-то когда-то пытался меня чему-то научить, а я так бессовестно отталкивал от себя чью-то заботу….

Но вот Бог предоставил мне возможность хоть как-то, хоть частично изгладить прошлое. Я спокойно и как мог добросовестно выполнил все учебные упражнения. Это простое занятие хорошо помогло мне в дальнейшем на полигоне, где пришлось показывать выучку перед вышестоящим командованием.

Интересно, почему при таких простых и заурядных вещах возникают столь глубокие движения души? Наверное потому, что на войне многие получают ранения, а то и вовсе лишаются ног, и для них свободная ходьба становится возможной разве что в сновидениях. Неужели надо утратить эту простейшую, данную Богом способность ходить, чтобы понять, насколько она важна в жизни и сколь тяжела её утрата. Однако с приездом в Новороссию я с лихвой наверстал упущенное: здесь ходить пешком приходится вполне достаточно. Пока на своих двоих и пока на вполне здоровых ногах.

Что же касается занятий, то теперь я стал немножко понимать важность любого усвоения знаний играющих в нашей жизни роль не меньшую, чем пища или одежда.

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» и «не хлебом единым жив человек…» — в этих святых словах кроется потаённый смысл знания и проистекающей отсюда необходимости глубоко благодарить того, кто эти знания тебе даёт, тратя на тебя свои силы и время. А я почти всю свою жизнь отталкивал протянутую мне руку, пренебрегал, не ценил заботу обо мне…

К сожалению, наша жизнь устроена так, что в юности и молодости сил много, а ума мало, к старости же всё становится наоборот — силы убывают, а ум и опыт прибавляются. Нет бы соединить одно с другим — ум и силу, а?

Но вообще правы те, кто считает источником молодости состояние духа. Это знали даже закоренелые атеисты, отразившие своё понимание в песнях советского времени.

С печалью и сожалением приходится опять возвращаться к избитому вопросу об употреблении спиртного, вызывающего зависимость. Она у многих наших бойцов выражена достаточно ярко. Правда, ярко с точки зрения того, кто хорошо знаком с этим явлением. Малознакомые же ничего здесь не замечают, поэтому не могут понять происходящего, из-за чего сильно расстраиваются и злятся, пытаются с этим явлением бороться, но не понимая его сути, лишь подливают своими действиями масла в огонь.

Далеко за примерами ходить не надо. На днях у нас была получка, и после неё в воскресенье наш ротный «Дикой», разрешавший выпить бойцам по чуть-чуть и говорящий, что он не против алкоголя, а за культуру его употребления, отпустил с десяток человек в город без оформления увольнений, то есть под свою ответственность. При этом ротный конечно же надеялся на своих людей, что они его не подведут и вернутся в часть как и положено, к 17 часам. В итоге к назначенному времени вернулся лишь один. Воскресенье миновало, настал понедельник, а с ним и необходимость ехать на занятия, где нашу роту ждал комбат. Но от роты осталась лишь горстка бойцов, остальные же гуляют до сих пор и будут гулять дальше пока не пропьются вдрызг.

Утром в понедельник «Дикой» был в таком бешенстве, что на его пути лучше было не попадаться никому.

Неужто ротный не понимал, чем кончится такое «увольнение»? Неужто он не видел, что отпущенные им бойцы имеют самую настоящую алкогольную зависимость? Накануне, в субботу вечером, на пути с полигона «Дикой» дозволил остановиться у магазина и набрать в нем пива. Неужели он не знал, что даже такая выпивка вызывает у многих самый настоящий запой, для которого им же, ротным, создаются все остальные условия, когда на следующий день он выпускает их в город с деньгами на руках. Стоит ли гадать, чем это кончится? Но концовка, очевидная для знакомых с явлением алкоголизации, была непонятна «Дикому», совершенно не знающему сути подобных явлений. Поэтому он с чистым сердцем отпустил к водке тех, кто обещая не пить целует крест, а сам через час напивается пьяным.

Сегодня у нас состоялись занятия по огневой подготовке. Рано поутру выехали на полигон, было очень холодно и ветрено. Осень в этих краях отличилась нынче сильнейшей засухой, при которой последний настоящий дождь был чуть ли не месяц назад, в начале октября. Вся земля пересохла, грунтовые дороги нещадно пылили под колёсами нашего армейского «Урала». Это противоестественное сочетание мороза и дорожной пыли в отсутствие всякой влаги было весьма неприятным, к тому же пылило в этот раз сильнее обычного. Мы укрывались от этой пыли как могли, кутались в капюшоны и балаклавы, поднимали воротники бушлатов и натягивали свитера на нос, но вся внутренность «Урала», а вместе с ней и мы сами, быстро покрывались густым слоем пыли. Глядя на неё думалось о необходимости какой-то защиты: то ли респираторы, то ли марлевые повязки, то ли что-то ещё из задерживающих пыль приспособлений необходимо использовать, ведь наши лёгкие это не применяемые в технике фильтры которые можно вынуть, почистить и поставить назад, или вовсе заменить на новые.

Но вот изнурительная дорога окончилась и мы высадились на полигоне. Дул очень сильный ветер, на котором мы принялись радостно отряхиваться от насевшей на нас пыли. Теперь нам предстояла боевая учёба, пришедшая на смену выполнявшимся ранее боевым дежурствам на передовых рубежах.

Сначала по плану шла стрельба из автомата. В ней не было ничего нового, за время службы в армии ДНР из автомата я настрелялся предостаточно, как и подавляющее большинство других наших бойцов. Тем не менее мы, тщательно исполняя все боевые команды, занимали огневой рубеж и били короткими очередями по мишеням. К сожалению, наши полигоны пока ещё не оборудованы движущимися и падающими мишенями, поэтому мы изготовляем простые цели из досок от снарядных ящиков. Стрелять по таким мишеням неинтересно, потому что не знаешь результатов своей стрельбы. Тем не менее, даже такая стрельба по-своему полезна хотя бы своим приучением к определённому порядку.

Слабая сторона всех видов обучения заключается в их оторванности от имеющегося опыта, то есть чаще всего приходится изучать что-то сначала умозрительно, применяя позже полученные знания на деле. При этом наше бессознательное естество не видит смысла в таком обучении, так как не имеет опыта, требующего использования предлагаемых знаний. Приходится заставлять себя принимать и усваивать нечто не нравящееся естеству, что сравнимо с необходимостью поглощать не нравящуюся нам пищу: сколько не убеждай себя, сколько ни показывай себе, сколько не говори себе «надо!», «надо!», «надо!», в ответ будешь чувствовать лишь «не хочу!», «не хочу,», «не хочу!»

Совсем другое дело получается, когда имеющийся опыт сталкивается с необходимостью пополнения и улучшения знаний. Здесь даже самые нерадивые хватаются за книги, инструкции, техописания и прочие источники знаний. Происходит это потому, что в данных случаях необходимость знания становится очевидной для нашего сознания. Со-знания!

Например, будущим шоферам страсть как не нравится изучать устройство автомобиля на теоретических занятиях. Однако начав самостоятельно работать и столкнувшись с необходимостью устранения поломок, эти же шофера с радостью схватят толковую книгу, раскрывающую секреты возникающих у их автомобилей неисправностей, и с жадностью примутся её читать, с удивлением и интересом распознавая собственные ошибки и заблуждения, заполняя имеющиеся пробелы знаний.

То же самое происходит и с вооружением, и происходит, пожалуй, в ещё большей степени чем в случаях с мирной техникой, ведь человеческое тщеславие очень любит погордиться «отличными» знаниями и навыками владения оружием. А раз так, то накой мне какая-то там учёба? И вот боец заряжает, стреляет и позже чистит оружие, будучи совершенно уверенным в своём мастерстве. Однако настоящее обучение владению этим же видом оружия, равно как и проверка его чистоты, выявляет у большинства серьёзные недостатки, поэтому обучение азам оказывается необходимым для того, чтобы поставить имеющиеся навыки на твёрдую основу, углубить и упрочнить знания.

Но по-настоящему интересной была для меня стрельба из гранатомёта. Ранее я уже стрелял дважды из «шайтан-трубы», получив при этом сильный удар взрывной волны по уху. Эти первые разы показали полное моё неумение пользоваться гранатомётом, и уж здесь-то я хорошо понимал необходимость учёбы. На этот раз уже не нужен был идущий на меня танк противника, чтобы понять необходимость умения стрелять по нему из гранатомёта. Более того, теперь я с горечью и беспокойством думал о своей неспособности обращаться с этим видом оружия, выявленной на первых стрельбах, и хотел возможно скорее исправить свои недостатки.

Готовлю заряд к гранатомёту, именуемый коротко «выстрел». Он состоит из гранаты с реактивным маршевым двигателем и порохового заряда, выталкивающего гранату из «шайтан-трубы». Эти две части идут по отдельности и собираются вместе только перед непосредственным применением.

Итак, «выстрел» готов, и по команде я бегу на огневой рубеж. Занимаю должное положение, пытаюсь прицелиться, но при этом допускаю кучу ошибок. Молодой офицер Антон старательно показывает мне недочёты. Исправляю их, целюсь, и вижу, что опять буду стрелять почти наугад. Что-то всё время мешает мне прицелиться как следует: то гранатомёт, не удерживаясь на бронежилете, сползает с плеча, то мешает воротник бушлата, то висящий за спиной автомат как-то сковывает движения. Не лучшим образом работает и мой глаз: расплывается то мушка, то прорезь, то сама мишень. В конце концов, кое-как всё же прицелясь, кричу «выстреееееел», и с открытым ртом нажимаю спусковой крючок.

«Ба-бах!!!» — оглушительно грохочет гранатомёт. Сразу слежу за полётом гранаты, это я зарубил себе на носу заранее: после вылета гранаты внимательно следить за ней. Она же скачет по полю подобно пущенному по воде камню, и проскакав левее мишени метров на 15–20, разрывается вдали за целью, подняв столб пыли и дыма. Понятно, прицел я взял слишком низко, да и про поправку на сильный боковой ветер позабыл совершенно.

Тем временем огневой рубеж занимают другие бойцы, я же обдумываю свои промахи и ошибки, ищу способы избежать их в следующий раз и наблюдаю за стрельбой моих соратников. У них выходит примерно то же самое, что и у меня, никто из нас не может попасть в цель. Вот чья-то граната, проскакав по полю, взлетает вверх, переворачивается, сверкая красными огнями маршевого двигателя, и затем разрывается в воздухе белой молнией, окутываясь клубом чёрно-серого дыма. Зрелище красивое, но цель как стояла, так и стоит на том же месте.

Вновь подходит моя очередь стрелять. Спокойно собираюсь внутренне, не торопясь целюсь и пытаюсь лучше понять, что именно мешает стрельбе. Да, действительно, мешает толстый зимний бушлат и одетый на него бронежилет. Из-за них плечи сделались покатыми, лежащий на них гранатомёт всё время норовит сползти с плеча, удержать его трудно из-за скованности движений. Но ничего не поделаешь — надо учиться, приспосабливаться. Ко мне подходит сам командир нашего батальона «Пират» и очень спокойно, доброжелательно поясняет мне премудрости стрельбы. Делаю очередной выстрел, и на этот раз граната разрывается точно за целью метрах в 150 позади мишени. Перелёт! Была бы цель покрупнее, граната влепила бы точно в неё, но… абы да кабы, да во рту росли грибы…. Мишень-то стоит не шелохнувшись, значит — промах!

Так раз за разом я делаю ещё пять или шесть выстрелов из «шайтан трубы», но поразить цель мне так и не удалось. Тем не менее, в этот раз дело шло гораздо лучше и увереннее, чем в первый раз, к тому же таких сильных ударов взрывной волны по барабанным перепонкам теперь не было. В общем, чему-то я в этот раз всё-таки немного научился.

На обратном пути думаю о стоимости такой учёбы. Цифр я не знаю совершенно, но вне всякого сомнения, дело это далеко не дешёвое. Кто-то обеспечивает выпуск боеприпасов, другие доставляют их, третьи получают, хранят и распределяют, и всё это чей-то труд, труд, труд… Мы же не платим за этот труд ничего, потому что не какой-то добренький дядя-олигарх даёт нам поиграться в эти «игрушки», а сам народ снабжает нас оружием, надеясь на наше умение пользоваться им.

 

ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЕ ДАТЫ

Кончается октябрь, начинается ноябрь 2015 года. На эти дни пришлось сразу несколько событий: исполнилось полгода моей службы в рядах армии ДНР, 8 ноября состоялся праздник образования нашей части которой исполнился ровно один год, а сегодня, 9 ноября, мне самому стукнуло ровно 54 года. Я крепко убеждён, что случайностей в этом мире не бывает, и совпадение этих дат тоже должно что-то означать, как, к примеру, совпадают 18 мая день рождения Г.А. Шичко, первооткрывателя механизмов алкогольно-табачных зависимостей, создателя метода избавления от этих напастей, и праздник иконы «Неупиваемая чаша» которой молятся об избавлении от недуга пьянства и табакокурения. Кстати, Геннадий Андреевич Шичко умер 3 ноября 1986 года. Дата его смерти падает, как видим, на этот же промежуток времени, о котором шла речь в самом начале…

8 ноября в нашем батальоне состоялось награждение сражавшихся прошлым летом в Славянске. Комбат построил всю часть, и в торжественной обстановке замполит батальона зачитал приказы полковника Стрелкова о награждении отличившихся, затем вручил медали награждённым. Это награждение вызвало у меня некоторые размышления.

Я давно принимаю участие в деятельности различных общественных организаций, где так же награждают заслуженных знаками отличия, и всякий раз радость за награждённого омрачалась сознанием нашей слабости. В конце концов, кто мы такие и что за силу мы из себя представляем? Сознаться честно, мы малочисленны и немощны, о нас мало кто знает, у нас нет народной поддержки, нет ни сил, ни средств, ни сколь-нибудь серьёзных возможностей для достижения желаемых целей. Мы — жалкая кучка пытающихся противостоять Злу, смешных в своём желании что-то сделать против этого Зла, подобно лающей на слона Моське. Такое грустное впечатление оставляли после себя все без исключения сообщества, в которых я состоял и состою на протяжении последних 25 лет. Понятно, что и награды такого сообщества носят символическое значение.

Однако совсем иные чувства возникли при награждении воинов народного ополчения Новороссии, ставших сегодня регулярной армией ДНР. Здесь всё серьёзно, здесь всё обосновано, здесь не игра в солдатики. Здесь — настоящие бои и настоящие бойцы, настоящая война и настоящие сражения. Вот стоит строй настоящих солдат и им вручаются настоящие, заслуженные награды. Во всём этом ощущается серьёзность и сила, здесь нет места сомнениям и насмешкам, зависти и недовольству, как нет и равнодушных к происходящему.

Вспомнилось и награждение отличившихся на 9 мая в другой воинской части под командованием «Минёра», где я начинал службу в армии ДНР. Внешне вроде бы всё выглядело так же, но сам дух этого мероприятия был совершенно иным. Чувство отчуждённости и наигранности происходящего не покидало меня на протяжении всего этого действа. Конечно, так могло быть из-за моего очень недолгого пребывания в этой части, ведь я прибыл в неё всего лишь в конце апреля. Однако причина этой бросающейся в глаза разницы оказалась намного глубже и серьёзнее: как выяснилось позже, в самые тяжёлые мгновения битвы под Славянском часть «Минёра» дрогнула, оставив своих соратников. Я не в праве судить награждённых бойцов из части «Минёра», вполне возможно что они заслуженно получили награды за свои действия о которых мне ничего не известно, да и вообще во время битвы под Славянском я находился у себя дома и наблюдал за ней в уютной обстановке через интернет, поэтому не мне судить награжденных. Однако сквозящее лицемерие процедуры награждения в части «Минёра» в очередной раз подтвердило закономерность, познанную мною на совершенно иных примерах и в совершенно других случаях жизни, не имеющих ничего общего с данным награждением. Эта закономерность заключается в способности чувствовать сердцем то, что неведомо уму и неподвластно разуму. Проще говоря, 9 мая 2015 года я ещё ничего не знал о части «Минёра», о той предыстории что стала известна мне позже. Таким образом, не ведая о позорном бегстве с поля боя, я никак не мог делать каких-то умозаключений и оценивать в их свете вручение наград. Единственное, что я в тот раз ощущал — это отсутствие всякой радости и полную свою непричастность к совершаемому действу. В моих глазах это было скучным дежурным мероприятием, и не более того.

Однако дело не ограничилось лишь одними моими ощущениями. В числе награждённых «Минёром» оказался и комендант его части, стяжавший себе настолько дурную славу, что вручение ему медали вызвало бурю негодования прямо в строю. Возмущение не утихало очень долго, на протяжении многих дней в воинской среде шло бурление и зубовный скрежет. Накал страстей достиг такой силы, что стало казаться, будто от самой идеи награждения лучше отказаться вообще. Окончательно этот ларчик открылся лишь теперь, когда стала известна история этих двух воинских частей, — «Минера» и «Мачете», где мне довелось наблюдать награждения и появилась возможность их сравнивать. Сравнивать, замечу это ещё раз, спустя полгода службы в армии ДНР.

Как и принято в подобных случаях, все эти даты требуют подведения итогов. Каковы же они, итоги?

Первое и самое важное: Новороссия есть! Раз есть Новороссия, значит жив Русский дух, стоит Русский мир, мировое Зло пока ещё не возобладало окончательно. Значит, пока ещё жива правда и пока ещё есть справедливость. Я сознательно пишу «Новороссия», а не ЛДНР, поскольку вижу само явление Новороссии как признак нашего Русского мира, как яркое и наглядное его проявление. Пусть понятие «Новороссия» пока больше топонимическое и даже духовно-историческое, пусть пока ещё нет такого административно-государственного образования, пусть эту форму выражают пока ДНР и ЛНР, но отрицать само явление Новороссии невозможно никак. Она была, она есть сейчас и она будет в будущем, если мы не опустим рук, не разочаруемся и не отойдём в сторону. Новороссия есть — и это свершившийся факт, это правда.

Появилась же Новороссия благодаря нашим с вами усилиям и жертвам, дорогие соотечественники и соратники. Одни из вас положили свои жизни за эту часть Русского мира, другие пожертвовали своё здоровье и благополучие, кто-то сражался в дни самых тяжёлых боёв, другие пришли вам на смену позднее, когда отгремели главные сражения и наступил черёд удержать достигнутое. Третьи всей душой, всем сердцем поддерживали Новороссию, молились за неё, жертвовали ради неё своим временем, силами, деньгами, имуществом. Итог на сегодня: Новороссия — есть! Есть, кто бы чего бы ни говорил и какие бы административные образования не были сегодня на её месте.

Новороссия есть, потому что есть составляющий её Русский народ и Русский Дух, она есть, потому что есть её армия, она есть, потому что есть вы, мои дорогие соратники и друзья!

Следующий важный итог, это моя полугодовая служба в рядах Вооружённых Сил ДНР. За это вроде бы небольшое время было много всего, насыщенность этой службы событиями гораздо выше чем в рядах Советской армии, где я служил в начале 80-х. Да, СА была безусловно более устоявшаяся чем армия ДНР, но у последней есть серьёзные преимущества перед своей старшей сестрой. Самое главное из них, — это дух войска.

Честно сказать, в Советской Армии я не чувствовал себя солдатом. Военнослужащим — да, ощущал, но солдатом назвать себя не мог. Наверное потому, что по своей юности я не осознавал как следует главного назначения Вооружённых Сил, а содержание службы, весь её строй не очень тому способствовал. Здесь сыграли свою роль бесконечные отвлечения нас на всевозможные хозяйственные работы проводимые в ущерб боевой подготовке, — настоящая язва советской армии, хорошо знакомая всем в ней служившим. Не меньшее значение имели и шедшие в то время бесконечные разговоры о мире во всём мире, и заклинания о непобедимости Советской армии, и внушение невозможности новой мировой войны, и заоблачные высоты Советской власти как таковой, ставшей богиней-небожительницей, не нуждающейся в таком ничтожестве, как я.

Последнее обстоятельство было, пожалуй, главной причиной глубокого отчуждения народа от власти. Это отчуждение дало себя знать на срочной службе, а позднее сыграло свою роковую роль в конце 80-х — начале 90-х при развале нашей страны. Вообще же подробно рассказывать об этом надо в отдельной главе, здесь же я лишь ещё раз замечу, что теперь с полным правом считаю себя солдатом и как-то совсем не хочется именовать себя военнослужащим.

Как много на самом деле значит это слово — солдат… Будучи первые два месяца службы в части «Минёра», я тоже плохо осознавал себя солдатом, хотя там были и караулы, и полевые учения с артиллерийскими орудиями, и прочие составляющие настоящей армейской службы. Однако там не было противника, не было следов войны, и самое главное — дух части «Минёра» был каким-то… не настоящим, что ли… Точнее, преобладающий в части «Минёра» дух был далёк от духа настоящих воинов. Проявлялась эта отдалённость очень по-разному и порой самым неожиданным образом, но итог был один: ощущение, что у «Минёра» какое-то не совсем настоящее войско.

В этом войске всё время была какая-то странная неясность: не ясно, зачем мы сегодня едем в поле, не ясно зачем стоим в карауле, который по сути ничего не охраняет и никакой безопасности не обеспечивает, не ясно почему меня поначалу запихали во взвод обеспечения, или говоря по-старому, в обоз. Не ясно, в каком отделении я нахожусь, не ясно что я должен делать на учениях, не ясно, кто мой командир, не ясно, зачислили ли меня в штат части, и самая главная неясность: будем ли мы воевать?

Совсем иначе пошло дело в части «Мачете». Здесь сразу всё стало предельно ясно: вот она, война! Война без ложных представлений и наигранности, без условностей и допущений. У «Мачете» настоящие боевые стычки с противником, постоянные перестрелки, опасность появления вражеских лазутчиков, шпионы-беспилотники и засевшие в укрытиях снайпера противника. Здесь настоящий свист пуль и разрывы снарядов, здесь не условная, а самая настоящая линия фронта. В тебя стреляют по-настоящему, а не ведут условный огонь, в тебя летят мины и снаряды, выпущенные противником с целью уничтожить тебя, а не хлопают безобидные взрывпакеты. Это не учебная стрельба на полигоне с соблюдением техники безопасности!

Помнится, как-то летом на полигоне под Енакиево я, будучи в карауле, решил проверить пристрелку своего автомата и принялся стрелять по пустым банкам и бутылкам, изображавшим мишени. Переполох поднялся страшный! На джипе прилетел сам «Минёр» с российским советником. «Минёр» был просто взбешён моим самоуправством, а я долго не мог взять в толк, что же такого страшного я натворил. Теперь-то я понимаю, что где-то на полигоне в это время были, видимо, вышестоящие чины. «Минёр», наверное, докладывал им об окончании занятий или что-нибудь ещё в этом роде, а тут вдруг — стрельба! Конечно, вина моя, конечно, учебная стрельба так не ведётся, конечно, этого нельзя было делать. Виноват, признаю свою ошибку!

Но какой я солдат, если не могу стрелять? С чем я столкнулся в первые дни моей службы у «Минёра»? Столкнулся с обозом: с починкой ворот, с перекладыванием коробок, с разгрузкой-погрузкой всяких мешков и ящиков. Ни оружия, ни закрепленной за мной боевой техники — ничего этого не было у меня во взводе обеспечения. Так какой же я тогда солдат? Да и не солдат я здесь вовсе, а скорее, опять служащий, с приставкой «военно-»…

Совсем иначе оказалось у «Мачете». Здесь — стреляй! Стреляй в противника, стреляй в подозрительную ночную тень, в шевелящуюся траву, в дёрнувшуюся ветку, и даже просто в зелёнку, то есть в лесополосу, стреляй время от времени. Стреляй по беспилотнику, по нарушителю не исполняющему твоих команд, стреляй в ответ на огонь противника, стреляй для целеуказания. Конечно, здесь тоже есть команда «огонь!» и «прекратить огонь!», тоже есть командиры и начальники, но очень часто огонь приходится открывать самому, решаясь на это самостоятельно.

Вот, к примеру, в ночной тишине вдруг раздался взрыв гранаты. Это сработала растяжка, на неё могла напороться диверсионно-разведывательная группа противника, поэтому в сторону этого взрыва немедленно стреляй из своего автомата, а ещё лучше — из пулемёта, если он есть под рукой.

 

СОЛДАТ

И тут приходят раздумья о том, как много значит это высокое звание — Солдат… Какое огромное доверие тебе оказывает народ, признавая тебя солдатом. Он, народ, освобождает тебя от необходимости добывать хлеб насущный, он, народ, тебя кормит, поит, обувает и одевает, даёт тебе крышу над головой. Доверяя тебе, народ вкладывает в твои руки оружие, и ты получаешь власть отнять у кого-то его жизнь, прекратить, оборвать её — какая огромная, на самом деле, власть есть у Солдата! Откуда она? Её дал настоящий носитель власти — Народ. Народ, признавший тебя способным взять в руки оружие и применять это оружие для защиты его, Народа. Каким же огромным доверием надо пользоваться, чтобы получить столь большую власть!

Но любая власть предполагает и ответственность за пользование ею, поэтому на Солдате лежит и огромная ответственность за свои действия и бездействия. Вот как непросто, оказывается, понятие Солдата, Воина, Ратника.

Однако сказанное служит лишь частью того, что следовало бы сказать о Солдате. Солдат должен воевать и не бояться умирать, смерть для солдата вполне закономерна, а не исключительна, как это должно быть в мирной жизни. Готовность пойти на смерть, жертвовать своею жизнью ради исполнения воинского долга — это главное духовное качество Солдата, без чего он и не солдат вовсе, а так… какой-то служащий, что ли….

Многим ли такое качество дано? Многие ли способны на такой шаг? Скажу честно: среди моего родного русского народа — многие! Это множество ясно показал весь исторический опыт прошедших войн, это же доказала и нынешняя война за Новороссию. Надо лишь разбудить это качество, воспитать его в себе, пробудить те замечательные чувства, что выражены в песне Александра Харчикова «Сибиряки». Эта песня близка мне еще и потому, что я сам по матери сибиряк:

Солдат должен обладать и ещё одним, не столь ярким, но так же очень высоким духовным качеством — смирением. Не вдаваясь в подробности замечу, что в данном случае имеется в виду способность подчинять свою волю другой, вышестоящей воле, то есть смирять себя. Недаром в армии есть команда «Смирно!», цель которой — пробудить смирение. Смирение каждого солдата является необходимым условием для всей армии. Лишь подчинением своей воли можно добиться чёткости и слаженности при которой войско становится как единое целое. Армия сильна смирением своего солдата, и наоборот: те народы, в национальном характере которых смирение слабо, не способны к созданию многочисленных, сильных и постоянных армий.

Но легко ли смирять себя? Ой, как нелегко, скажу это честно. Особенно нелегко это стало в наше время, когда в людских душах принялись целенаправленно воспитывать противоположные смирению качества: высокоумие, своеволие, эгоизм, желание наслаждений и удовольствий, капризность и прихотливость. На самом деле преодолеть собственное «хочу» бывает гораздо труднее, чем сломать волю внешнего противника, поэтому смирение служит очень важным, хотя и невидимым постороннему глазу, фронтом борьбы каждого настоящего солдата. Всё это я хорошо прочувствовал в части «Мачете», об этом были мои раздумья во время долгих караулов и боевых дежурств в окопах передовых позиций.

Понимая теперь эти вещи, вновь и вновь становится печально и стыдно за свою срочную службу в Советской Армии, где я действительно не имел никакого права на высокое звание Солдата. И всё-таки, как интересно и неожиданно складывается жизнь, какие немыслимые повороты делает вдруг судьба. Оказаться вновь на воинской службе спустя 35 лет срочной службы — мыслимо ли такое!? Самое сложное в этом изумительном обстоятельстве — это понять смысл произошедшего, смысл не общественный, а тот, что есть с точки зрения собственной души. Зачем Бог попустил мне это, зачем Он привёл меня сюда, в Новороссию, и поставил меня в ряды очень молодой, но самой настоящей боевой армии, и уже в этой армии перевёл меня в часть, где я понемногу стал чувствовать себя солдатом? Уж не для исправления ли ошибок молодости Господь дал мне эту возможность? И каким в этом случае должен быть мой вывод?

Вывод очень простой: служить Богу и Отечеству! Служить там, куда меня поставил Господь, служить не за страх, а за совесть, служить честно, а не так как я служил срочную, служить наравне со всеми остальными воинами не уклоняясь от трудностей, служить столько, на сколько хватит ещё сил и здоровья.

 

ТРУДНОСТИ ПОЛИГОНА

Высокое звание Солдата? Добродетель смирения? Хорошо рассуждать о чем-то высоком, но что будет с этими рассуждениями при столкновении с действительностью? Выдержат ли они проверку?

Вскоре такая возможность представилась. По миновании знаменательных дат мы вновь отправились на полигон, где наши учения шли после хорошего дождя, который случается в этом году не чаще одного раза в месяц. Степной чернозём раскис и стал налипать на подошвы, ноги отяжелели, а тут на мне, в придачу к прочей амуниции, оказался ещё и тяжеленный зимний бушлат. Бегать в таком облачении стало совсем невозможно. Меня едва хватало на 30-40 метров пробежки, я отставал от всех остальных, и лишь связист с тяжеленной рацией за плечами да ещё несколько бойцов из других подразделений плелись где-то почти вровень со мной. Я задыхался, вновь начинал бежать пытаясь догнать ушедших вперёд товарищей, но сил не хватало и я опять переходил с бега на шаг.

Дело осложнялось ещё и какими-то особенностями моего скелета. Видимо, плечи у меня более покатые, чем это обычно бывает в среднем, у всех остальных. Всю жизнь мне трудно было с рюкзаками и наплечными сумками, потому что их лямки всё время сваливались у меня с плеч. Вот и теперь меня совершенно замурчали и вывели из себя гранатомёт с автоматом и специальный подсумок под гранаты, имеющий вид рюкзачка и так же одеваемый за спину. Всё это на каждом шагу сваливалось с плеч, всё это приходилось то и дело поправлять на бегу, да ещё бронежилет увеличивал и без того большую покатость моих плеч. Как-то раз все эти бесчисленные ремни и лямки перепутались так, что я не мог снять с себя гранатомёта без помощи другого бойца. И это называется боевым снаряжением! Ранее я уже писал о недостатках современной военной формы и совершенно непригодной комплектности обмундирования пехотинца, с которой невозможно по-серьёзному идти в бой. В этот раз мне вновь пришлось убедиться в наличии всех этих недостатков.

Одень на себя тёплый зимний бушлат, поверх него одень бронежилет, поверх бронежилета одень разгрузку, затем за спину одень рюкзачок с двумя гранатами, а поверх рюкзачка одень автомат, а поверх автомата одень гранатомёт. Одел? Знаешь, на кого ты стал сейчас похож? На колобка, того самого, что от дедушки ушёл и от бабушки ушёл. Вот только тебе, ставшему теперь неповоротливым словно черепаха, вряд ли удастся уйти от пуль противника, будь он настоящим, а не условным.

Но как бы там ни было, а я обязан идти в учебную атаку, и вот мы, рассыпавшись цепью, идём по полю. Поступает команда гранатомётчикам выдвинуться вперёд, и я с шага перехожу на бег. Забежав вперёд шагов на 30, изготавливаюсь к стрельбе из гранатомёта. Для этого я должен достать гранату с пороховым зарядом из одетого за спину рюкзака-подсумка, но прежде надо скинуть автомат. В спешке бросаю на землю автомат, сбрасываю с плеч рюкзачок и достаю из него сначала гранату, за ней — лежащий в отдельном кармане подсумка пороховой заряд. Быстро собираю из них «выстрел», заворачивая цилиндр с порохом в хвостовик гранаты, и загоняю «выстрел» в гранатомёт.

Так, тихо! Не торопиться! Никакой спешки, никаких там «живее» или «скорее». Ошибка в обращении с гранатомётом может стоить жизни не только мне, но и моим товарищам, ведь убойная сила гранаты поражает даже танк. Зарубаю себе на носу: в настоящем бою я ни в коем случае не стану торопиться, а буду делать всё самым тщательным образом и бить с наименьшего расстояния до цели, не более чем со ста метров. Этому меня научил предыдущий опыт стрельбы из гранатомёта.

Во-первых, «выстрел» для гранатомёта надо тщательно подготовить, на допуская огрехов и ошибок. Затем нужно точно прицелиться, что я сейчас и начинаю делать, но тут меня опять подводят мои плечи вкупе с бронежилетом. При прицеливании гранатомёт так и норовит сползти с плеча. Раз за разом поправляю его и целюсь снова и снова. Мне командуют «Гранатомёт, огонь!», но я не спешу. Что толку лупить, не прицелившись как следует? Здесь это будет дорогостоящий удар по воздуху, а в настоящем бою я могу обеспечить себе гибель, не причинив при этом ни малейшего вреда противнику. Промазав в него из гранатомёта, я выдам своё местоположение и вызову на себя огонь противника. Поэтому решаю твёрдо: бить только наверняка, прицелившись как можно тщательнее, и стреляя с небольшого расстояния. Дистанция в 300-400 метров делает попадание гранаты в цель маловероятной, в чём я уже хорошо убедился как на собственном опыте, так и наблюдая со стороны стрельбу других бойцов.

Итак, прицелившись возможно тщательнее, кричу «Выстреееееееееел», нарочно растягивая этот крик-предупреждение, чтобы другие бойцы успели отойти в стороны, заткнуть уши и открыть рты. Рот открывают в этих случаях для уравновешивания воздействия ударной волны на барабанные перепонки, чтобы избежать таким образом повреждения слуха.

Прокричав, оставляю открытым рот и нажимаю на спусковой крючок. В ответ мне — тишина. Да ведь я забыл снять гранатомёт с предохранителя! Снимаю, нажимаю, слышу сухой щелчок спускового механизма, и вновь — тишина. Взвожу курок, нажимаю опять, но получаю то же самое. Пороховой заряд, предназначенный для выброса гранаты из ствола и придания ей первоначальной скорости, оказался недоброкачественным. Вынимаю гранату назад, меняю пороховой заряд, собираю «выстрел», целюсь, и открыв рот, наконец стреляю. Раздаётся оглушительный «бах!» и граната уходит вперёд. Она разрывается точно по линии цели, не уйдя никуда в сторону, но не долетев до мишени метров пятьдесят… Недолёт! Промах!

Однако надо идти в наступление дальше. Мои товарищи уже ушли вперёд, я же собираю следующий «выстрел» и с заряженным гранатомётом так же иду вперёд. Поступает команда: «минный проход»! Она означает бегом собраться в колонну по одному и так же бегом преодолеть проход в лесополосе, условно означающий проход в минном поле, а затем вновь бегом рассыпаться в цепь.

Схватив кое-как в охапку свою амуницию, вскакиваю и бегу вперёд. Сейчас дороги каждые доли секунды, нельзя мешкать, ведь мои более молодые и сильные соратники быстро удаляются вперёд и любое промедление сразу увеличивает мой отрыв от них. На бегу кое-как накидываю на себя все эти ремни и лямки. Они, конечно же, падают с плеч, путаются, я пытаюсь их поправить, они вновь падают.

Надо бы выровнять дыхание, войти в правильный порядок бега, при котором дыхание согласуется с бегущими ногами, но заботы об амуниции отнимают всё мое внимание. Мне было бы совсем плохо и я безнадежно отстал бы от бегущей цепи наших бойцов, но тут мне на помощь приходит один из соратников. Он подхватывает мой подсумок с гранатометом, и мы устремляемся вперед. Теперь мне бежать гораздо легче, я нагоняю упущенное расстояние и далее двигаюсь в общей цепи. Вскоре мы достигаем конечного рубежа и вскакиваем назад в десантные отделения наших боевых машин пехоты. На этом наиболее трудную часть учений можно сегодня считать оконченной, дальше по степи нас мчит быстроходная гусеничная машина.

Да, трудно в учении, трудно… греховное естество хочет этих трудностей избежать, но позднее, отдышавшись и отдохнув, начинаешь понимать необходимость этих трудных упражнений. Самое главное здесь — они вырабатывают слаженность, способность правильно действовать сообща, следить за поступающими командами и исполнять их. Можно сколь угодно долго доказывать недостатки исполняемой нами тактики, но ценность полевых занятий заключается в приучении к самой тактике как таковой. Такт — отдельное действие, тактика — слаженность отдельных действий между собой. На первый взгляд это кажется простым, но на деле этому необходимо учиться, учиться долго и с большим трудом, отсекая при этом лень, своеволие и высокоумие.

 

ПОМОЩЬ ПЕСНИ

…Не утихающий сильный холодный ветер с дождями. Стоит ужасная осенняя распутица. Новороссийский чернозём превратился в чёрную липкую грязь, пачкающую всё что только можно: обмундирование, оружие, боевую технику, одеяла и матрацы в палатках, дрова и котелки. Вдобавок ко всему, наш лагерь оказался лишённым воды, стало быть ни умыться, ни побриться, ни даже помыть руки перед едой было невозможно.

Грязь и холод, холод и грязь. И ещё — неистребимая ничем сырость. И дыры в крыше палатки, под которыми верхний ярус нар превращается в болото. И неимоверная усталость, потому что во время занятий нам приходилось проходить пешком по несколько километров, будучи в полном зимнем обмундировании и боевой экипировке. К этому непомерному весу добавлялась та самая липкая грязь, льнущая к обуви на каждом шагу и дававшая ощущение колодок, одевавшихся в прошлые времена на ноги преступников. Естественно, что в таких условиях все мы пребывали в очень мрачном настроении.

И вот в один из таких дней мы идём строем к намеченному рубежу. Не шагаем, не маршируем, а едва идём, скользя и чавкая подошвами обуви по бесконечной грязи. Не пройдя и километра, приходится делать привал. Бойцы устало рассаживаются, хмуро молчат. Кто-то пытается отпустить какую-то дурацкую шуточку, но быстро умолкает. Другой включает закачанную в телефон звукозапись какой-то пошлятины в стиле рэп, на редкость бездарной и безвкусной. Телефон уныло и надсадно хрипит, и тут я вспоминаю о маленьком звуковоспроизводящем устройстве, купленном мною ещё летом в Дебальцево. Оно представляет собой небольшой кубик, легко помещаемый в карман бушлата. В этот раз я прихватил этот кубик с собой на полигон, и тут решил воспользоваться им для поднятия духа бойцов.

Включаю, звучит одна патриотическая песня за другой. Их подборка у меня не хитрая: главным образом это все те же произведения Александра Харчикова и Ольги Дубовой. Сейчас здесь, на привале, вроде бы никто их не слушает, но мой звучащий кубик легко подавляет чей-то телефон с льющейся из него бездарью.

Отдых окончен, мы поднимаемся, строимся, и идём дальше. Снова грязь, снова беспросветное, хмурое небо над головой, снова ветер и дождь. Вдруг командир роты «Дикой» говорит мне:

— Замполит, давай, включи что-нибудь. Ну, из того, что у тебя там есть…

Быстро соображаю, какая песня могла бы сейчас подойти лучше всего. Кроме того, намеченную песню надо быстро найти на стоящей в кубике флешке, что довольно непросто: в этом отношении возможности кубика очень ограничены. Кроме того, делать необходимое приходится на ходу, не выходя из строя. Но вот звучит песня Ольги Дубовой «Честь имею!»:

Песня оказала на нас удивительное действие! От унылого настроения не осталось и следа, пошлые шуточки мгновенно смолкли, «Дикой» был просто потрясён:

— Вот бы на видео нас с этой песней снять, а!

Но самое главное было в том, что мир вокруг нас словно преобразился, хотя на самом деле всё окружающее оставалось тем же: тот же холод и грязь, тот же дождь и распутица. Однако откуда-то появились силы, а трудности растаяли словно дым. Удивительно, но в этот раз не последовало обычных для подобного случая насмешек и даже хмыканий — песня была воспринята на «ура».

«Честь имею» отзвучала, теперь мы уже бодро шагаем шагаем дальше. Ротный был просто в восторге:

— Давай ещё что-нибудь!

Включаю «Марш бессмертного полка», это одна из последних созданных Ольгой Дубовой песен:

Кажется, вот-вот по степи пойдут танки Великой Отечественной, встанет цепью пехота, шедшая здесь 70 с лишним лет назад… а ведь мы — тоже пехота, и здесь мы продолжаем дело наших дедов и отцов, защищавших, строивших великую Родину. Никогда ещё у меня не было столь острого чувства преемственности времён, единения поколений, общности нашего дела. Ведь мы сейчас тоже защищаем нашу Родину, тоже строим наше пошатнувшееся было государство, пытаемся спасти то, что было кровью и потом создано, отвоёвано, защищено нашими предками, то, что досталось нам в наследство от них и что мы так безобразно проморгали, пропили, проели за эти двадцать с лишним лет, а теперь пытаемся вновь собрать по крохам.

— Ну, это уж прямо совсем Великая Отечественная, — сказал потрясённый ротный.

— Да какое там! Тогда было намного труднее и хуже. В боях гибли тысячами, ночью на постах смотреть надо было в оба, ведь с Гитлером никаких «минских соглашений» не подпишешь, та война шла на уничтожение…

Я часто пытаюсь представить себе, каково было нашим предкам на фронтах первой и второй мировых войн. Некоторые из этих фронтов проходили как раз здесь, в Новороссии, и даже сейчас на нашем полигоне кое-где видны следы окопов тех времён. И опять меня захватывает острое чувство сопричастности истории, жизни нашего многострадального Отечества, борьбе с его внешними врагами. Сегодня, в двадцать первом веке, сменился враг, сменилась тактика и стратегия, сменились вооружение и обмундирование, но неизменным остался долг перед Родиной, обязанность встать на её защиту в суровый час испытаний.

Что-то похожее испытывали, наверное, и другие наши бойцы.

Куда только делись превратности нашего армейского бытия! Конечно, сами по себе они никуда не ушли, но как-то в один миг нас перестала тяготить эта грязь и неустроенность, этот холод и сырость, этот ветер и сырая палатка. Вот такой опорой может послужить хорошая песня, будучи подобранной правильно и к месту.

Ранее мне уже довелось испытать одухотворяющее действие песен Александра Харчикова, с которыми нипочём становятся рвущиеся рядом мины противника. Уже тогда я получил яркое подтверждение одной простой истины: алкоголь только вредит, а на войне он вредит особенно. Нужную духовную поддержку в смертный час может оказать песня, но не одурманивание себя спиртом. Теперь же я получил ещё одно опровержение идеи потребления алкоголя: тяжёлые жизненные условия никоим образом не оправдывают его употребления. Здесь так же отличной помощницей является песня. Она не подрывает, а умножает силы, она даёт не поддельные, а настоящие чувства, она не обманывает, а укрепляет.

Тем временем начинает близиться к концу длинный осенний ноябрь, в котором исполняется семь месяцев моей службы Новороссии. Да, именно так мне хочется теперь выразиться: службе Новороссии.

Я служил, служу и полон решимости служить Новороссии дальше. Для этого у меня пока достаточно сил и здоровья, в чём я убедился и на прошедших учениях, и на работах в промозглую осеннюю погоду, и стоя долгими осенними ночами в караулах на холодном ветру, и во время длительных переездов в кузове нашего «Урала», под тент которого теперь вместо пыли задувает холодный осенний ветер с дождём.

Да, сейчас нет войны, хотя угасшие было к концу лета перестрелки и обстрелы наших городов возобновились теперь вновь. Да, служить в «мирное» время не так интересно как во время боёв. Да, приходящая на их место армейская рутина скучна и тяжела.

Но сила воина проявляется не только в бою. Преодоление повседневных тягот во времена затишья требует от него смирения и порой даже чего-то вроде самоотречения, требует большого терпения и нравственной силы. Здесь тебе и ранний подъём с постоянными недосыпаниями, и непонятные, а потому кажущиеся нелепыми, задачи, и неизбежная для армии грубость с прочими неприятностями и неудобствами, порождаемыми плотностью воинского сообщества, при котором твои личностные качества начинают задевать те же качества твоего сослуживца.

Здесь тяжёлая, утомительная учёба на полигоне, здесь так же неизбежные для армии грязные и трудные работы: рытьё окопов, вырубание зарослей, бесконечные погрузки и разгрузки всевозможных грузов. Здесь построения личного состава, при объявлении которых надо бросать всё и бежать в строй, здесь трудности с выходом в город, здесь… перечислять тяготы можно очень долго.

На них накладываются и природные условия, не столь мешающие в обычной жизни, но становящимися едва ли не бичом на службе. Чего стоит хотя бы это наступившее осеннее ненастье с его обычными для этого времени года затяжными моросящими дождями. Иссушенная страшной засухой земля наконец-то напиталась влагой, но при этом здешний чернозём под ногами, под колёсами машин, и уж тем более под гусеницами боевой техники стал превращаться в липкую, вязкую грязь о которой я уже достаточно рассказал в своих письмах, но которая неотступно продолжает нас преследовать, отравляя всю нашу жизнь.

25 ноября 2015 года нам была поставлена задача вырубать заросли терновника. Как обычно, с утра мы погрузились в наш «Урал» и поехали к нужному месту. Было очень холодно, в воздухе висел густой туман, закрытый тентом кузов машины продувался на большой скорости так, что приходилось поднимать воротник зимнего бушлата и одевать перчатки. Отправляясь в этот раз на работу, я не стал одевать свои зимние брюки-комбинезон, поэтому противный холодный ветер забирался под полы бушлата до самой поясницы, задувал в рукава, выстужал и пробирал тело насквозь.

На место мы приехали озябшие и продрогшие. Откинув полог, спрыгнули с кузова в жидкую осеннюю грязь. Вокруг нас висел густой туман, воздух был насыщен моросью — мелкими водяными капельками, садящимися словно пылинки на всё что можно. Такое случается, когда облака опускаются на землю и медленно ползут по ней, ухудшая видимость, приглушая звуки и затрудняя наблюдение. От обычного тумана эта мгла отличается наличием ветра, устоять против которого туман не может. Зимой в Новороссии это явление бывает не так уж редко.

Хотя заморозки ещё не настали, тем не менее было очень холодно и сыро. Костра не разведёшь — и нельзя, и не из чего, и сырость кругом была такая, что разжечь что-либо было очень трудно. Осталось одно средство для согрева — работа.

Нехотя мы принялись рубить колючий тёрн. Колючки кололи руки, царапали лицо, лишённая травяного покрова земля быстро превращалась под ногами в жидкую грязь, липла к обуви, разлеталась брызгами от ударов. Зато мы разогрелись и мрачное ноябрьское утро стало уже не столь неприглядным как это казалось поначалу. Тем не менее, морось то и дело сменялась мелким дождём и мы продолжали мокнуть.

Но вот задача выполнена, и мы, грязные и мокрые, грузимся обратно в наш «Урал». Как и следовало ожидать, холодная сырая погода явилась отличным поводом для употребления спиртного, которое и было взято еще по пути вперед. А как же!? Такая сырость, такой холод, такая усталость — и не выпить?? Заболеть же можно, простудиться!

Однако, глядя на пьющих, я никак не мог понять, почему наш стрелок Света, худенькая маленькая женщина среднего возраста, которая работала даже в то время, пока мужики разливали и пили свои дозы алкоголя, почему она и теперь, после работы, обходится без спиртного? Почему без спиртного обходятся двое молодых парней из нашей команды — Сергей и Дмитрий? Они, что — меньше мокли, меньше мёрзли, меньше трудились? Да ничего подобного!

Дело обстояло с точностью наоборот: они работали больше и лучше пьяных мужиков, начавших «принимать на грудь» сразу по приезду на место. Таким образом, в этот раз получено очередное доказательство простой истины: спирт лишь портит дело! Можно и нужно обходиться без алкоголя даже в самых тяжёлых условиях. Тяги к нему не возникает не только у сознательных трезвенников, но и у простых людей не подверженных привычке употребления спиртного.

 

ЗИМНИЕ РУБЕЖИ ОБОРОНЫ

В конце ноября 2015 года окончились наши занятия на полигоне и вскоре мы вновь были посланы на передовую линию обороны, где и стоим теперь в непосредственной близости от противника, до чьих укреплений расстояние составляет меньше километра. Держится обычное для этого времени года ненастье: затяжные дожди, пасмурное небо, сильный холодный ветер. Иногда подмораживает и выпадает снег, но потом опять всё раскисает.

Блиндажи и окопы. Сырость, холод, плохое питание, неимоверная грязь и прочие тяготы войны. Страшная бытовая неустроенность, от которой временами начинает казаться, будто здесь и пришел тебе конец. Не пуля врага, не осколок его снаряда, не подло вонзенный в спину его нож, а сырость и холод добьют тебя здесь, сведут тебя в могилу болезни и хвори. Сведут опять в эту же сырую и холодную землю….

Но сразу делается легче, как только представишь себе, каково было нашим предкам вот так же сидеть в блиндажах и окопах, стоять на постах долгими, холодными и ветреными ночами. Всё это было, и по историческим меркам было совсем недавно, в последнее столетие. Они отстояли своё, исполнив тем самым свой долг, теперь же пришел мой черед…

Перестрелки с бандерой из стрелкового оружия и АГС идут у нас постоянно. Как и следовало ожидать, осеннее перемирие с прекращением огня окончилось ничем. Мы удержали все свои позиции, не отступив ни на шаг с отвоёванных ранее рубежей. Осенью эти рубежи держали другие наши подразделения, сейчас же им на смену пришли мы, потому что находиться долго в полевых условиях очень тяжело.

Опять у меня над головой звёздное небо, опять вдали перемигиваются огоньки занятых киевскими ворами селений, опять я напряжённо вслушиваюсь в ночную тишину. Изредка она нарушается звуком работающих дизельных двигателей, а вдали начинают осторожно ползать огоньки фар. Это противник издали подвозит что-то к своим укреплениям, расположенным недалеко от нас, но вне досягаемости прямого выстрела. Стрелять по этим машинам, пока видны их фары, нам запрещено, да и из моего обычного автомата калибром 5,45 до них всё равно не достать. Не добьёт до них и мой гранатомёт, поэтому я лишь внимательно наблюдаю за ними. Подходя ближе к позициям укров, эти огоньки исчезают. Дальнейший их путь пролегает вне прямой видимости. К тому же открывать огонь я могу лишь в случае явного нападения, но и при этом бить буду с небольшого расстояния, наверняка. Однако укры осторожны, на рожон они не лезут и на нашем участке фронта вылазок пока не предпринимают.

Ночную тишину время от времени вспарывают короткие очереди предупредительного огня. Это наши бойцы, стоящие на расположенных ближе к лесополосам позициях, время от времени прочёсывают их. Иногда укры пытаются обстреливать нас из своих автоматических гранатомётов, но их заряды обычно рвутся далеко в степи, не причиняя нам никакого вреда. Здесь надо отдать должное нашим командирам, сумевшим так удачно разместить рубежи обороны, что противник не может достать нас прямым огнём. Тем не менее, бандеровскую стрельбу из АГС мы подавляем нашим огнём из пулемётов и своих АГС, отчего противник вскоре умолкает.

…Ночь на исходе. Тёмный её мрак, слабо рассеиваемый задёрнутой низкими облаками луной, начинает сереть. Это предрассветное время всегда самое трудное: к нему накапливается усталость, падают силы, начинает бить озноб. Последний, кстати, связан не столько с внешним холодом, сколько со снижением температуры тела наступающим в предутренние часы. Такой же озноб я замечал и летом, но сейчас он усугубляется влажностью и холодным ветром, свободно гуляющим по степным просторам. Однако тяжесть этого времени заставляет усилить бдительность, поскольку диверсионно-разведывательные группы противника могут им воспользоваться.

Наконец рассвело, стало хорошо видно вокруг. Передо мной бескрайние степные просторы на которых не видно никаких изменений. Теперь наступает пора снайперов, поэтому надо держаться осторожно, избегая открытых пространств. Снайпера укров довольно часто бьют по нашим, но у нас есть некоторые приёмы защиты, поэтому пока обходимся без потерь.

Так же никуда не уходят и обычные заботы жизнеобеспечения: надо заготавливать дрова, готовить пищу, обустраивать блиндажи, хватает и других всевозможных хлопот. Если относиться к службе серьёзно, то какие-то дела найдутся всегда, даже без всяких понуканий со стороны командиров.

Работать сейчас очень трудно: мешает тяжеленный зимний бушлат, да и автомат должен быть всегда с собой. С такой обузой самые простые вещи, вроде ломания хвороста, даются с большим трудом, поэтому спустя некоторое время выбиваешься из сил. А ведь кроме дров надо ещё копать, таскать, обустраивать точки наблюдения. Тебя всюду преследует грязь, она липнет к обуви, к заготавливаемым дровам, к лопате, от неё приходится беречь оружие и боеприпасы. Работать в перчатках как-то несподручно, да и стирать их потом очень непросто: воды либо нет вообще, либо она очень холодная, взятая из пока ещё не замёрзшей речки. Поэтому я одеваю перчатки лишь когда стою на посту, или когда надо дотронуться до дверцы печки-буржуйки, открыть её чтобы подбросить дров, пошевелить горящие поленья. В остальном же я обычно работаю без перчаток, тем более что жидкая грязь быстро их пропитывает, отчего перчатки делаются очень неприятными.

Кожа рук от здешней глинистой грязи почему-то очень сильно сохнет и шелушится, а большие нагрузки делают их грубыми и неточными в движениях. Терновник, доски и какой-то странный теплоизолирующий материал из которого сделаны здешние строительные кирпичи, наносят коже рук множество уколов, оставляют занозы. Ко всему добавляется и неизбежная простуда, всегда сопровождающая долгое пребывание на холодном, пронизывающем ветру.

Очень плохо обстоит у нас дело с электроэнергией. Наш генератор работает через пень-колоду, а припасённая заранее солнечная батарея оказывается почти бесполезной в эти короткие и пасмурные дни. Отсюда проистекает ещё одна большая трудность: в имеющихся у нас фонариках садятся батарейки и аккумуляторы, а поменять или подзарядить их негде. Без фонариков же приходится очень плохо даже короткими летними ночами, не говоря уже о нынешнем темном времени. Можно было бы наладить подзаряд от автомобильных аккумуляторов наших «Уралов», но никто об этом не думает.

Вообще о подобного рода вещах всегда следует заботиться самому, не полагаясь ни на «начальство», ни на «пацанов», то есть твоих соратников. Однако всей моей предусмотрительности оказалось недостаточно, и если летом за счёт солнечной батареи я всегда выходил из положения, то теперь приходится много сложнее. Мой телефон несколько дней был разряжен совершенно, немного подзарядить его удалось с большим трудом.

Конечно, в снабжении нашего войска есть серьёзные недостатки, но и сами мы тоже «хороши». Вот приехали мы на смену нашим товарищам, но сколько те оставили после себя всякого хлама, среди которого полно вполне пригодных вещей! Мой напарник нашёл на боевой позиции отличные гражданские тёплые зимние сапоги, я подобрал себе полный комплект всей зимней формы расцветки «флора», от ватных штанов до бушлата. Прикупить к зимней форме мне пришлось лишь свитер, вязаную шапку да обыкновенные шерстяные перчатки за 150 рублей. Одну перчатку я, правда, тут же потерял, так что пришлось взять ещё пару за 120 рублей. Зато на боевую позицию я приехал одетым с ног до головы, не получая из войскового снабжения совершенно ничего, кроме нижнего белья и зимней шапки-ушанки советского образца, очень неудобной в здешних условиях. Она плоха тем, что после стирки шапка сделалась на два размера меньше нужного, кроме того, на неё невозможно одеть сверху каску. Простая вязаная шапочка камуфляжной расцветки гораздо удобнее и лучше, каска очень хорошо одевается прямо на неё. Правда, сильные степные ветра иногда начинают продувать вязаную шапку насквозь, чего никогда не случается с шапкой-ушанкой.

Носок у меня до сих пор хватает с избытком, тех, что я брал в Москве перед отъездом. Здесь же я прикупил лишь три пары зимних носок, и пока в своих ботинках для экстремального туризма, так же купленных в Москве, чувствую себя хорошо. Многим здешним бойцам не хватает носок, но при этом сколько этих же носок валяется по берегам речки, в душевых и ванных комнатах зимних квартир, в расположении, где мы отдыхаем между боевыми дежурствами! Какая-то удивительная беспечность вполне взрослых людей, почему-то совершенно не привыкших заботиться о себе. Наблюдаю это явление с самого начала моего пребывания в Новороссии: один просит иголку с ниткой, другой — фонарик, третий — тазик чтобы постирать свои носки, четвертый — чай, пятый — туалетную бумагу, шестой — мыло, и так далее. При этом вокруг позиций разбросан мусор, боекомплект сложен кое-как, медицинские средства первой помощи валяются где попало, а о разбросанных там и сям носильных вещах уже было только что сказано.

Эта беспечность свойственна в равной мере как местным, так и приехавшим издалека. Наверное, тяжёлый наёмный труд и отсутствие всякой возможности распоряжаться чем-либо на своём рабочем месте вырабатывает в людях привычку не заботиться ни о чём, перекладывая всё на плечи начальства. В армии эта отрицательная черта усиливается прочими трудностями и перегрузками, после которых не хочется уже ничего, лишь бы поскорее всё бросить. Отсюда, видимо, и складывается эта неприглядная картина нашего воинского быта.

Недавно меня отправили на другую позицию, где вечером я менял на посту своего выпившего товарища «Сайку». Тот во время смены разговаривал с кем-то по телефону, не удостоив меня ни взглядом, ни кивком головы, ничего мне не передав и не сообщив. «Сайка» после моего прихода просто ушёл с поста, продолжая свой телефонный разговор.

Вскоре ночной мрак сгустился полностью. В ушах посвистывал ветер, на задёрнутом плотными облаками небе не было ни звёзд, ни Луны. Подняв воротник бушлата, одев двойные зимние перчатки и пристроив автомат на уровне пояса, вглядываюсь в ночную темень. Пока не видно ничего особенного, лишь где-то вдали мерцают огоньки Светлодарска с расположенным на его окраине источником тепла и света, -действующей электростанцией. Изредка в той же дали видны отсветы фар каких-то автомобилей движущихся по проходящей где-то там дороге. Здесь у меня под рукой стоит крупнокалиберный пулемёт «Утёс», способный достать эти огоньки, но разве будешь по ним стрелять? На дороге могут оказаться автомобили простых мирных жителей, да скорее всего это они есть. Ближе к 19-00 огоньки заметно зачастили, а после вдруг прекратились совсем. Видимо, это было связано с комендантским часом, до наступления которого жители спешили домой. Теперь всё затихло, и я начинаю делать специальные упражнения для глаз, сохраняющие остроту зрения.

Вдруг в стороне противника, метрах в трёхстах от меня, сверкает небольшая белая вспышка и чуть погодя доносится звук разрыва гранаты. То ли сработала растяжка, то ли разорвалась выпущенная из гранатомёта воспламенительно-осколочная граната, то ли что-то ещё. Что именно? Пока неясно…

Вскидываю автомат, снимаю оружие с предохранителя, напряжённо наблюдаю, посматривая не только туда где только что была вспышка взрыва, но и по сторонам от неё. Вдруг где-то на идущей со стороны противника дороге, сквозь заросли кустарника на краткое мгновение мелькнул лучик фонарика, причём на этот раз уже намного ближе, чем была первая вспышка. Лучик лишь мелькнул и тут же погас… кто-то идёт на нашу позицию с вражеской стороны!

Поднимаю с пояса автомат и даю очередь туда, где только что мелькнул лучик. Плотная красная гроздь трассеров несётся в непроглядную тьму. Прислушиваюсь, оглядываясь по сторонам. Кругом всё тихо. Перебегаю на другое место и выпускаю еще одну короткую очередь в том же направлении. Теперь надо быстро добежать до блиндажа и поднять соратников, ведь со стороны противника наблюдаются совершенно явные шевеления. Моя стрельба не может насторожить наших, они сейчас думают, что это обычный предупредительный огонь. Рискуя поломать ноги-руки, бегу в кромешной тьме к блиндажу, врываюсь в него, кричу: «Тревога! Укры!» и опрометью кидаюсь назад в окоп. Тут вновь вижу свет фонарика, на этот раз уже в непосредственной близости от окопа.

— Не стреляй! Свои! — слышу я голос «Дюны», моего заместителя командира взвода. Вскоре и он сам предстаёт передо мной из ночного мрака.

— Ты чего? Я же предупредил, что пойду на разведку местности! А ты стреляешь! В меня стреляешь!

— Кого ты предупреждал?

— «Сайку».

— Я недавно сменил «Сайку», он мне ничего не сказал, ни о чём не предупредил.

— Аааа, теперь всё ясно. «Сайка» ведь бухнул сегодня… всё понятно…

Внутри меня что-то словно оборвалось. Оказывается, я едва не застрелил своего товарища, своего командира! Хорошо, что выпущенные мною пули прошли мимо, хорошо, что «Дюна» сумел укрыться в воронке от снаряда, а затем перебежать ближе к нашему окопу, и дело окончилось благополучно. Мне было донельзя стыдно и неудобно, никакие слова извинений не могли сгладить случившееся. Мой боевой товарищ, воевавший в Новороссии больше меня, прошедший жесточайшие бои в Славянске и других местах, едва не погиб из-за меня, из-за глупого недоразумения!

Вот такую страшную цену едва не пришлось заплатить за обыкновенную выпивку, при которой боец вроде бы даже твёрдо держался на ногах и не выглядел таким уж пьяным. Однако помноженное на опьянение неуважение к своим товарищам едва не привело к позорному концу, к ужасной развязке этой истории, в которой я мог оказаться невольной убийцей своего командира, в то время как виновник трагедии спокойно спал в блиндаже.

Алкоголь расстраивает внимание, и если бы не лёгкое опьянение, «Сайка» обязательно предупредил бы меня о текущих обстоятельствах. Будучи трезвым, «Сайка» всегда исправно нёс службу и был вполне надёжным солдатом, но дурманящий голову спирт сделал своё чёрное дело, едва не окончившееся несчастьем.

 

ВНУТРЕННИЙ ФРОНТ

Наша служба осложняется ещё одним весьма неприятным обстоятельством. Ранее я уже писал, что общественные бури и потрясения поднимают со дна всевозможную грязь, отчего в рядах бьющихся за правое дело оказываются и те, кому правота является на самом деле лишь поводом для насмешки. Эта, совершенно особая порода, считает людьми только себя, она презирает честный труд, ищет в жизни только удовольствий и развлечений. Именуется она по-разному, к примеру в социальной психологии ей даётся определение дегенеративно-криминального склада личности, в просторечии их называют уголовниками, в преступном мире — блатняком.

В ополчение их приводит несколько причин. Во-первых, в простой жизни с их презрением к труду им нет места. Во вторых, как бы они не кичились своей уголовной закваской, им очень хочется признания, славы, почестей — тщеславие развито у них намного сильнее среднего уровня. В третьих, они испытывают тягу к острым ощущениям. В четвёртых, война открывает широкие возможности для грабежей и мародёрства. В-пятых, гордыня уголовника тешится тем, что раньше автомат грозил ему, теперь же у него самого в руках есть такой же автомат. Ну и слабость армейской дисциплины тоже очень притягательна для них. В армии ДНР до сих пор нет ни настоящего ареста, ни возможностей содержать должным образом преступников. На эти цели необходимо выделять определённые силы: людей, помещения, питание, такую службу необходимо проверять, инструктировать и т.д., то есть выделять на неё то, чего остро не хватает основному войску. Да и вообще главная задача армии -оборона от внешнего нападения, а не исправление преступников.

Уголовники очень хорошо чувствуют малейшую слабинку и незамедлительно ею пользуются. Они откровенно и нагло противодействуют младшим командирам, напоказ отказываются исполнять их приказания, зная при этом, что никакого серьёзного наказания они не понесут.

В этой преступной среде почти обязательно употребляются наркотики и алкоголь, здесь очень сильны антироссийские настроения. Вот такой отвратительный сплав имеет место в рядах армии ДНР, причём эти уголовники и наркоманы оказались в нём вовсе не из-за каких-то политических убеждений, а лишь волею судьбы. Сложись обстоятельства чуть иначе, и они были бы в рядах киевских воров, где, наверное, чувствовали бы себя ещё удобнее.

Присутствие их в рядах новороссийского войска грозит ему полным разложением, которое совершенно неизбежно, если не принимать никакого противодействия. Неизбежно так же, как неизбежна порча мяса или рыбы без холодильника.

После ухода Стрелкова дело в отношении предупреждения этих пороков было пущено на самотёк, поэтому результат вышел вполне закономерным. У командиров нет специальных знаний об этом явлении, зачастую им не достаёт воли и выдержки. Отсюда проистекают ошибки и промахи, неизбежным следствием которых является то самое разложение, едва не сгубившее некоторые подразделения армии ДНР.

Однако при этом радует победа здравого смысла над страстями и пороками: не взирая на прошлую боевую спайку, заслуги и даже подвиги отдельных представителей этой среды, командование понимает, что дальше так продолжаться не может. Это и есть победа правды над ложью.

А ведь всё могло бы быть и с точностью наоборот. Не верите?

Для начала надо заметить, что в этом мире далеко не всегда правда и здравый смысл торжествуют над ложью. Чаще случается наоборот, примером чему является свершившееся на наших глазах оправдание половых извращений, ещё вчера совершенно официально проходивших по классификации Всемирной организации здравоохранения как разновидность психических расстройств. Сегодня эти же извращения не то что оправданы, а возведены на такой пьедестал, что заняли место подобное месту КПСС в СССР.

И что вы думаете? Наиболее продвинутые круги современного общества на «ура» принимают эту мерзость, о которой даже говорить стыдно. Самые грамотные, самые образованные, самые креативные, самые-самые во всех прочих отношениях, радостно, словно ослы, бегут за подвешенной перед их носом морковкой половых извращений. Теперь они убедительно докажут вам, что педерастия и прочие мерзости являются чуть ли не высшей «добродетелью», а если вы с ними не согласитесь, то вас ожидает та же судьба, что постигла, скажем, Солженицына в СССР.

Это и есть яркий пример торжества лжи над правдой, зла над добром, извращения над естеством. Таких примеров в современной жизни становится всё больше и больше. Однако в Новороссии правда восторжествовала над лживыми понятиями о допустимости употребления алкоголя, о жизни «по понятиям» вместо воинской дисциплины.

В то же время имевшаяся в прошлом судимость и отсидка в тюрьме ещё вовсе не означает принадлежности к этой дегенеративно-криминальной среде. Я знаю многих в прошлом судимых ополченцев, которые являются теперь отличными воинами и вполне достойными людьми. Уголовники отличаются от них тем, что в наглую пытаются утверждать свои понятия, лишь для вида подчиняясь настоящему армейскому порядку, то есть уголовники исповедуют свою мировоззрение вора, подводя под него «идейные» основания. Подобным же образом уголовники яростно защищают идею употребления алкоголя, в то время как обычный пьющий относится к алкогольной идее намного сдержаннее, порой даже признавая её порочность. Уголовник яростно защищает своё «право» на употребление наркотиков, ничуть не смущаясь их строжайшим запретом и неприятием наркотиков основной частью ополчения. Более молодые и глупые открыто проговариваются о своём пристрастии к наркотикам и даже пытаются утверждать своё право на их употребление, считая любого противодействующего им своим предателем. Здесь ярко проявляется сознание уголовника, которому любая власть, в том числе и армейские командиры, является врагом. Понятно, что эта шпана совершенно непригодна для службы в Вооружённых Силах.

Тем не менее, командование не всегда спешит уволить уголовников. Причин тому несколько: во-первых, это прошлые боевые заслуги, во-вторых это нехватка людей, в третьих, командиры часто совершенно незнакомы с уголовной средой, не знают этой породы и поэтому питают в отношении их ложные надежды.

О боевых заслугах следует сказать отдельно. Да, действительно, есть примеры отчаянной удали даже едва ли не геройства уголовников на поле брани. Однако древняя мудрость учит смотреть не на внешность поступка, а на причины, вызвавшие этот поступок. О причинах попадания их на поле боя уже было сказано выше, здесь же надо лишь добавить, что «геройства» совершаются ими как правило в состоянии наркотического опьянения. В этом так же нет ничего нового: без малого сто лет назад, во время полыхавшей в нашей стране гражданской войны, так же было немало рубак и сорви-голов, шедших в атаку под действием морфия.

Но времена «геройства» быстро проходит, за ним наступают серые армейские будни, и тут вчерашние «герои» начинают тяготиться сами и тяготить всех остальных, тяготить до такой степени, что от них приходится избавляться самым решительным образом. Например, известный питерский бандит Лёня Пантелеев был во время гражданской красным командиром, но после её окончания стал заурядным уголовником и кончил свою жизнь от рук бывших своих товарищей по оружию перешедших на службу в милицию. Сталин так же обрушил свои удары на этот же дегенеративно-криминальный сброд, выведя его в конце концов подчистую из Вооружённых Сил, не взирая на их прошлые боевые заслуги. О гражданской войне уже было упомянуто, в Великую Отечественную из воров выходили храбрые солдаты и особенно лихие разведчики и диверсанты. Обмануть немцев, обокрасть, подставить под удар наших и потом хвалиться своим подвигом среди таких же воров — это им очень нравилось. Но на деле всё это не имело ничего общего с убеждениями разведчика, патриота. Просто интересы их и государства на время пересеклись, но после войны они быстро вернулись к своим прежним преступным занятиям.

Представители этой среды затесались среди нас и осенью 1993 года, во время народного восстания в Москве, чем очень сильно повредили нам, дав поводы называть восставших маргиналами, сбродом, подонками и тому подобными нелестными наименованиями.

Теперь с этим же явлением столкнулась и наша армия. Этого следовало ожидать, поскольку данное явление далеко не случайно, а напротив — оно закономерно для лихолетья. С прискорбием надо ещё раз отметить, что командиры в большинстве своём совершенно не понимают, кто порой оказывается в рядах их подчинённых. В итоге в одной из частей дело дошло до прямого нападения на одного молодого офицера, командира взвода. К счастью, уголовники были сильно пьяны и не имели оружия, поэтому с ними удалось справиться.

Мне, как замполиту роты, так же пришлось столкнуться с этим явлением самым непосредственным образом. Тут слилось воедино всё: и жёсткое отвержение любой идеологии кроме мировоззрения уголовника, и наркотики, и алкоголь, и отлынивание от обычного труда. Ни с одним из этих проявлений я не могу мириться и закрывать на него глаза, слишком уж дух блатняка противен и несовместим с духом войска.

Пришлось заняться очень тяжёлой, грязной и неблагодарной работой по очищению армейских рядов от этого сброда. Трудно описывать эту работу полностью, скажу лишь, что в ходе её пришлось и нарушать субординацию, и выходить на командиров частей, и даже обращаться ещё выше. Понятно, что такого рода деятельность пришлась не по вкусу не только уголовникам, но и многим простым командирам. Однако в итоге этой работы в течении последних двух месяцев наше подразделение под тем или иным видом покинуло около двадцати представителей криминальной среды, наркоманов и алкоголиков. Заслуга в этом принадлежит в первую очередь командованию нашей части, занявшему непримиримую позицию к зачинщикам беспорядков, намеренно разлагающим воинскую дисциплину изнутри.

Теперь моральная обстановка в нашей роте намного лучше, прежнего криминального ядра уже нет, а его остатки присмирели.

Можно было бы отдыхать и радоваться, но тут среди новобранцев опять оказалась пара-тройка таких же дегенератов, требующих удаления из армии, поэтому расслабляться на этом внутреннем фронте пока нельзя. На боевой позиции мгновенно выявилась их полная непригодность к службе: двое из них в первую же ночь запаниковали, принявшись докладывать в штаб о якобы выдвинувшихся к их позиции боевых машинах пехоты противника. Я в ту ночь стоял на соседнем рубеже, но ничего подобного не видел и близко! Тем не менее, вмешиваться в их доклад я был не в праве, ведь они могли видеть то, что было скрыто от меня. Из-за их доклада возникла тревога, на ноги был поставлен даже вышестоящий над нами штаб бригады. Однако в дальнейшем выяснилось полное отсутствие настоящей угрозы: никакой техники на самом деле никуда не выдвигалось. Был ли их ложный доклад следствием опьянения, или же здесь дали себя знать их душевные недуги, — неясно. Несомненно здесь лишь одно: такие парни совершенно не годятся быть солдатами.

Их товарищ, исполнявший обязанности повара, на следующую ночь вдруг вскочил, принялся бегать, кричать что-то невразумительное, кому-то грозить. Якобы, ему что-то померещилось в ночной тьме, но при этом его поведение вызывало подозрения, будто он нарочно изображает из себя свихнувшегося. Разбираться в этом не было никакой возможности, надо было немедленно принимать меры к строгой изоляции этого, с позволения сказать, «воина» — ведь рядом под руками было полно оружия. Я сказал об этом исполнявшему обязанности командира роты офицеру, но тот не пожелал принимать каких-либо мер вообще, лишь прикрикнув на взбесившегося. Эта беспечность поражает меня до сих пор: как можно оставаться равнодушным к такому случаю!?

Под утро к нам приехал начальник штаба, но исполняющий обязанности ротного молчал как рыба. Пришлось мне вмешаться и доложить о случившемся начальнику штаба. Тот принялся расспрашивать, но замещающий ротного и здесь не пожелал говорить правды! К счастью, начальник штаба понял все сам, распорядился разоружить повара и отправить в тыл. По дороге тот выпрыгнул из кузова «Урала» и сбежал, не забыв прихватить с собой бывшие в кузове продукты.

В остальном же проведённая ранее противоалкогольная работа вкупе с действиями командования дала очень неплохой итог. Дисциплина окрепла, исчезли или почти исчезли самые нетерпимые, вопиющие ее нарушения, остановлено и обращено вспять разложение роты.

Но больше всего порадовало решение трёх наших молодых офицеров расстаться с алкоголем. Полагаю, что этот замечательный результат достигнут благодаря стечению ряда обстоятельств. Здесь и отношение вышестоящего командования части, и наглядные примеры пьянок от которых страдает всё подразделение, и примеры трезвой, свободной жизни, ведущейся хотя и небольшой, но всё же частью наших воинов.

Конечно, я горячо поддержал столь нужное и правильное начинание молодых командиров, начав с ними занятия по искоренению алкогольной идеи. Именно так приходится называть сейчас немного видоизменённую работу по методу Шичко, изначально предназначавшуюся для снятия алкогольной зависимости. В случае с нашими офицерами нельзя говорить о зависимости как таковой, но и пускать дело на самотёк, оставив их без всякой помощи один на один с проалкогольным окружением, тоже нельзя. В таком случае их благое побуждение будет быстро утрачено, неблагоприятная внешняя среда поглотит его подобно трясине, засасывающей неосторожно ступившего на неё человека.

Возможность использовать имеющиеся знания и навыки была для меня большой радостью. Особенно порадовал молодой лейтенант, решившийся избавиться не только от алкоголя, но и от табака. Дело было начато незамедлительно и шло очень успешно. Мы занимались ежедневно на протяжении около десяти дней, в течение которых офицер совершенно прекратил употреблять табак. Его пример оказался столь разительным на фоне почти поголовного табакокурения, что глядя на него, остальные офицеры призадумались тоже, и наконец двое из них решили завязать со спиртным. С ними так же незамедлительно была начата уже упомянутая выше противоалкогольная работа, но переброска наших подразделений на передовую прервала её, раскидав нас по разным участкам фронта. Сейчас я очень переживаю за оставшихся без поддержки моих соратников в борьбе за свободный образ жизни, ведь невидимый алкогольно-табачный демон намного коварнее полудурка-бандеровца из Правого сектора, или обманутого украинского солдата.

Вот такие у нас дела идут сейчас на внешнем и внутреннем фронте борьбы. И там, и там требуются знания, выдержка, напряжение сил, на обоих фронтах требуются решительность и твёрдость, бдительность и готовность как схватиться с врагом, так и прийти на помощь товарищу

 

ПОГРЕБ

Я на передовой. Снова ужасный интернет, снова те же трудности с электричеством. Последние дни установилась солнечная погода, благодаря которой я подзарядил свои приспособления от солнечной батареи, и теперь вот пишу.

Похолодало. Ударили морозы, наконец-то хоть немного сковавшие эту невыносимую грязь. Сырость усохла, ушла где инеем, где тонкими льдинками в трещины почвы. Мне выпала очередь стоять на боевом посту, и теперь вокруг меня заснеженная, морозная степь:

Степь зимой

Уже около недели в наших краях стоит настоящая зима, и всё это время у меня в голове почему-то постоянно крутится песня «Девять граммов, да в грудь…» которую я очень давно знаю наизусть:

С этой песней кажется совсем не страшной поджидающая меня смертельная опасность, нипочём становится затаившийся в лесополосе вражеский снайпер или крадущиеся в темноте к нашей боевой позиции бандеровцы. Хотя содержание песни очень грустное, но за ее словами есть более сложный и глубокий, духовный, смысл.

Ночь. Долгая, холодная, ветреная и непроглядная декабрьская ночь в степях Новоросси. Снега очень мало, но из-за пронизывающего сырого ветра очень холодно. Грязь под ногами подмерзает, но пока все-таки не схватывается как следует до конца. Зимняя ночь в отличие от ночи летней очень тиха. Шумит, свистит в ветвях деревьев ветер, шуршат где-то в траве мыши, изредка со стороны реки доносится крик какой-то птицы. Кажется, будто всё живое съёжилось и попряталось в это суровое, нагоняющее грусть, время года.

Но вот на другом берегу речки зло застучал пулемёт Калашникова. Это бандеровцы в темноте наскочили на наши позиции, завязался стрелковый бой. Я стоял на соседнем участке и слышал очень сильную перестрелку. Работали пулемёты и автоматы, позже подключились автоматические гранатомёты и крупнокалиберные пулемёты. Вот с одной из укроповских позиций в нашу сторону полетела цепочка красных трассеров. По ней тут же ударил наш пулемёт «Утёс», его поддержал мой товарищ Володя огнём из АГС. Над бандеровской позицией засверкали выпущенные им белые огни воспламенительно-осколочных гранат. Она умолкла, но другие их точки просто кипели огнём.

Со стороны противника были видны отсветы фар какой-то техники, там взлетали разноцветные сигнальные ракеты. Судя по всему, у укров возник сильный переполох, так как все признаки суеты с их стороны были налицо.

Недалеко от меня свистели и жужжали пули, одна из них впилась в землю с каким-то странным чавкающе-мяукающим звуком, что-то вроде «чмяв!» Летом я таких звуков не слыхал, видимо так звучит раскисшая и затем подмёрзшая сверху земля, когда в неё вонзается пуля.

Где-то в ночной дали ухала тяжёлая артиллерия, а в стороне Дебальцево небо озарялось вспышками от разрывов снарядов. Не дремали и наши миномётчики: над занятым противником бугром загремели разрывы мин, вспышки разрывов полыхнули и в той стороне, откуда раздавался грохот тяжёлых орудий. На ближайших к нам позициях укров одна из наших мин попала во что-то уязвимое, отчего в небо взвился огненный след взлетевшей на воздух то ли бочки, то ли бака, то ли чего-то ещё.

Следует заметить, что здесь я описал лишь свои наблюдения, выводы из которых могут оказаться ошибочными. Я могу писать лишь то, что представляется мне с моей точки зрения, ничего не утверждая наверняка.

По характеру перестрелки было ясно, что рядом идёт настоящий бой, а не ведётся предупредительный огонь, открываемый ночью время от времени по кустам и зарослям деревьев. Я хотел было тоже стрелять из автомата по темнеющему вдали лесу, но затем всё-таки раздумал. Во-первых, стреляя наугад, можно было попасть по своим, во-вторых, я выдам противнику своё местоположение, потому что огонь из дула автомата виден в глухой ночной степи очень далеко, не взирая на имеющийся пламегаситель.

Как потом оказалось, эти соображения оказались совершенно верными: лес, по которому я хотел стрелять, уже был занят нашими бойцами. При всём рвении кинуться в бой, я учусь теперь трезво оценивать обстановку и не совершать действий от которых вреда может оказаться больше чем пользы.

В общем, участия в этом ночном бою я так и не принял, простояв на своём посту и пронаблюдав всё это время за своим участком обороны. Бой же прошёл успешно, бандеровцы отступили, у наших потерь нет. Утром в окружающих мой пост зарослях терновника стали видны перебитые пулями ветки…

Следы пуль на ветках близ нашей боевой позиции

Ночной бой показал необходимость укрепить оборону, чем мы и занялись на следующий же день. Вместо хлипкой палатки спрятанной за разрушенной саманной хатой, мы взялись обустраивать бывший рядом хороший, добротный погреб. Он был вполне достаточной глубины, имел надежную кладку из местного камня и дополнительную насыпь сверху. Размеры погреба позволяли без труда расположить в нам печку-буржуйку и две койки, после чего в погребе оставалось еще немало места. Прочность этого сооружения надежно укрывала от пуль, воспламенительно-осколочных гранат и позволяла надеяться на укрытие от мин и снарядов.

Однако пришлось много потрудиться, чтобы втащить в него тяжелую буржуйку. К ней была приварена длинная труба, из-за которой печка не становилась на свое место. Пришлось сначала рыть под нее яму в полу погреба, затем ставить печь, и приподнимая ее, подсыпать вырытую землю назад. Это было очень непросто, ведь печь была очень тяжела, а погреб хоть хорош своими размерами, но все же он не позволял подойти к печке одновременно нескольким помощникам чтобы приподнять ее. Думая как быть, мы подвели под печку многожильный алюминиевый кабель со стальным сердечником, снятый с оборванной взрывами линии электропередачи, сделали из него петлю в которую просунули лом, и уперли его в имеющуюся в стене нишу за печкой. Действуя ломом как рычагом, удалось в одиночку приподнимать и некоторое время удерживать навесу печку, в то время как другой подваливал под нее вырытую ранее землю. Таким образом нам удалось правильно установить ее, а трубу печки мы вывели через пробитое еще до нас отверстие в крыше погреба. Рядом с печкой мы из подручных средств обустроили койку, затем легко разместили наши остальные вещи и оружие с боеприпасами. Получилось очень даже неплохо, обустроенный погреб по сравнению с прежними блиндажами стал настоящими хоромами! Не течет, не дует, не сквозит, укрывает от огня противника вполне надежно, совершенно незаметен на местности из-за разросшегося вокруг него терновника и покрывшей его скаты травы — что могло быть лучше? Говорят, что сменившие нас позднее бойцы принесли туда паласы, обвесили ими стены и бывший погреб стал едва ли не лучше боярской палаты.

Покончив с обустройством, напилили мы дров, затопили печку, заварили на ней чаю. Вышло отличное место отдыха: тепло, сухо — красота, да и только! Сразу поднялось настроение, отступили только что казавшиеся непреодолимыми трудности бытия, нипочем стали холод, грязь и сырость. До сих пор мы с глубокой благодарностью вспоминаем строителей этого погреба и его добрых хозяев вынужденных оставить свой угол из-за войны.

Погреб обустроенный под блиндаж

Однако стоя ночью на посту, я заметил досадный недостаток: из трубы топящейся печки летели искры, тем самым выдавая наше местоположение. Хотя труба оканчивалась вровень с земляной крышей погреба, тем не менее сильная тяга то и дело выносила из неё снопы искр, высоко поднимавшихся в воздух над скрывавшими нас густыми зарослями терновника.

Что делать, как быть? Выход нашёлся и здесь: мы бросили на отверстие в земле, куда выходила труба печки, рулон сетки-рабицы валявшийся без дела неподалеку от нашего рубежа. Теперь искры путались в сетке, застревали в ней и гасли, в то время как тяга оставалась прежней.

Вот так мы обустроились на одном из передовых рубежей, но жизнь солдата не всегда позволяет долго пребывать на одном месте.

 

ЛЕСНОЙ РУБЕЖ

Вскоре меня перевели на ту самую позицию, где недавно произошел только что описанный ночной бой. Она расположена в довольно большой лесопосадке, где когда-то сажали акацию, клёны и ясени. Деревьям около 20-30 лет, но их очень много посохло нынешним летом из-за жестокой засухи. Помнится, летними ночами я наблюдал в этом лесу блуждающие огоньки, — это горели иссушенные страшной засухой деревья. Конечно, такой лиственный лес был для меня очень странным и непривычным. Он больше напоминал запущенный, неухоженный парк в каком-нибудь городе средней России. Тем не менее, лес для меня служит куда более привычной природной средой чем степь, чем новое место было довольно радостным.

Земля здесь чёрная и жирная, и судя по всему, очень плодородная. У некоторых деревьев древесина имеет ярко-жёлтый цвет, чего раньше мне никогда не доводилось видеть.

Желтая древесина

Удивительно, но здесь почти нет мышей, которыми просто кишат наши степные землянки. Лишь в одной из них, где вместе с бойцами живёт кот Мурзик, дело в отношении грызунов обстояло хорошо, в остальных же землянках мыши грызли всё подряд, вплоть до чая, бинтов, зубной пасты и лекарств, не говоря уже о продуктах.

Однако природные особенности этого леска теснят следы бесконечных перестрелок на этом, пожалуй самом горячем, участке нашего фронта. Всюду видны сбитые, надломленные пулями и осколками, ветки, а некоторые деревья просто срезаны ими пополам.

Изрубленные пулями деревья

Этот лес долгое время оставался на линии разграничения с противником и не был прочно занят ни нами, ни бандерлогами. Однако из этого леса открывается отличный обзор всех наших позиций, всех важных участков, дорог и опорных пунктов, чем всегда стремились воспользоваться укры то и дело засылая сюда своих снайперов и наблюдателей. Я был просто поражён открывшейся картиной, когда пришёл сюда: с его опушки вся окружающая местность смотрится как на ладони, в то время как с других наших точек видны лишь бугры да овраги. Этот лес следовало бы занять давным-давно, однако из-за попыток примирения наше командование не решалось на этот столь необходимый шаг. Тем не менее, постоянные провокации со стороны противника, стягивание им техники и тяжёлого вооружения вкупе с воинственными заявлениями необандеровцев о намерении перейти в наступление, вынудили наше командование занять этот лес и укрепиться в нём.

Наше овладение лесом просто взбесило бандеровцев. Редкие сутки обходятся здесь без жестоких перестрелок, где-то совсем рядом то и дело слышен рёв их бронетехники. Вообще здесь намного опаснее, чем на всех тех местах, где мне довелось побывать ранее. Теперь расстояние до противника сократилось до считаных сотен, а то и десятков метров. Нередко случаются и прямые столкновения, когда противник наскакивает нас, при этом разгораются жаркие стрелковые бои. Опыт у наших бойцов уже немалый, поэтому дело пока обходится без убитых, есть только раненые.

Здесь трудно со всеми видами обеспечения. Воду и еду нам подвозят как можно ближе, но оставшиеся 200–300 метров всё равно приходится нести все на себе, ступая по жидкой скользкой грязи лесной тропинки, перешагивая через валежник, цепляясь за ветки. Не хватает всего, в том числе простых мешков и емкостей под воду, да и имеющуюся воду приходится расходовать очень бережно. Совсем рядом с нами протекает речка, но спуск к ней очень крут, берег высок, и главное — он хорошо просматривается с вражеской стороны, поэтому воду нам привозят в большом баке и ставят его в безопасном месте. Мы начерпываем воду из бака в свои емкости и разносим её по своим позициям.

В остальном у меня всё хорошо: сыт, обут, одет, крыша над головой, то есть тёплый блиндаж с буржуйкой, у меня есть, дров теперь сколько угодно.

У меня стало очень много вещей, так что пришлось купить ещё один рюкзак и кроме них использовать мешки и сумки. Всё время ругаю себя, какой же я ужасный барахольщик, соратники смеются надо мной, но всякий раз, оказавшись в городе, я вновь и вновь покупаю всякие вещи.

Тем временем в нашей части прошли большие изменения, подразделения переформировали, из-за чего возникла жуткая неразбериха с личными вещами. Я едва сумел управиться с ними, почти ничего не потерял, но это стоило огромных хлопот и переживаний. Почему я так привязался к вещам, хотя раньше вроде бы никогда этим не отличался? Наверное, вещи напоминают мне о жене, детях, о доме и о хороших знакомых, поэтому очень жаль расставаться с ними.

Среди этих обыкновенных житейских забот я всё время вспоминаю разные случаи из своей прошлой семейной жизни и всюду вижу, как я был груб, невнимателен, как плохо относился к жене и детям. Я уже писал об этом раньше, но поток воспоминаний продолжается, и теперь я хорошо вижу свои прегрешения, свои неблаговидные поступки, свои скверные качества. Мне очень жалко и горько от того, что я оказался таким плохим мужем, не принёс ни счастья, ни даже простой радости своим близким.

Вижу я и другие свои грехи, не связанные с моей семьёй, и за них мне тоже очень горько. Правда, на них у меня есть теперь один ответ: за то я теперь здесь. За сделанное, сказанное, или наоборот — за то, чего я не сделал, хотя должен был сделать, или не сказал того, чего должен был сказать, — вот за всё это я теперь здесь. Здесь, на войне.

Здесь, в грязи, холоде и сырости.

Здесь, на нарах, среди неустроенности и неизвестности.

Здесь, в полном отрыве от семьи, близких, друзей, знакомых.

Здесь, в средоточии пороков и страстей, грубости и хамства, среди прочей человеческой грязи, выпирающей наружу в условиях войны.

Здесь, перед лицом смерти, под прицелом врага, среди мин и растяжек.

Наверное, такую епитимью дал мне Бог за прошлую мою жизнь, и как я могу отвергать её? Вот поэтому я гоню прочь любую мысль об уходе на покой, об увольнении из армии и возвращении к прежнему образу жизни.

Помимо сказанного есть ещё и патриотические побуждения, сохранить которые под гнётом всей этой неприглядной действительности довольно тяжело. Нас с детства приучали к лубочным картинкам, подменяющим сермяжную правду жизни, отчего мы все время ждём встречи с какими-то лакированными образами, живущими в наших представлениях. Однако правда-матка оказывается порой настолько далёкой от этих представлений, что выдержать их крушение стоит немалых усилий. Приходится отказываться от прежних понятий, а иногда даже и убеждений, вместо них учиться осмысливать действительность такой, какая она есть на самом деле.

Что же я могу сказать в заключение об истекших восьми месяцах службы Новороссии? Прямо и твёрдо лишь одно: ни малейшего сожаления! Служба Новороссии нелегка, но это настоящее мужское дело в котором ты проверяешься на прочность во всех отношениях, и в первую очередь испытывается твёрдость твоего духа, серьёзность твоих патриотических убеждений.

И самое главное: эта служба — нужна! Она необходима Родине, необходима нашему несчастному, обманутому народу, необходима нашей истрёпанной, изъеденной либеральным червём, государственности. Не взирая на все превратности бытия здесь хорошо понимаешь: Новороссия и есть тот последний рубеж, что удерживает пока ещё Русский Мир от полной гибели.

С такими мыслями я подошел к концу 2015 года, будучи на самом сложном участке нашей передовой линии обороны. Пробыл я на нем недолго, пережив там лишь один плотный обстрел, когда среди ночи бандеровцы открыли по нам огонь из автоматических гранатометов. Я в это время стоял на посту, и вдруг неподалеку над лесной чащей сверкнула белая вспышка, за ней последовал громкий взрыв. Это рванула выпущенная из АГС воспламенительно-осколочная граната.

«Теньнньк» — тонко запела металлическая труба нашей простенькой печурки на которой мы днем готовили себе еду. Печка была сложена из нескольких камней и накрыта сверху листом железа, ее труба была не более метра высоты. Сделать что-то более основательное в этом леске, расположенном под носом противника, было невозможно, и даже эту маленькую печурку приходилось топить лишь днем, да и то с большой осторожностью. Сейчас печка была погашена, но ее трубу задел осколок разорвавшейся в воздухе гранаты. Надо сказать, что именно этот вид гранат предназначен для уничтожения прячущихся в окопах и других подобных укрытиях солдат: граната разрывается не долетев до земли, осыпая сверху осколками все находящееся под местом взрыва.

Меня в этот раз спасли густые ветви деревьев, задержавшие летящие осколки. Следующая граната рванула гораздо ближе, над входом в соседний блиндаж, но и здесь все прошло благополучно, никто из наших не пострадал. Пришлось мне самому тоже спуститься в укрытие чтобы переждать обстрел. Воспользовавшись этим обстоятельством, я немного описал происходящее, сохранив пока написанное в памяти устройства. Блиндаж расположен ниже уровня земли и имеет сверху дополнительный толстый слой укрытия, поэтому в нем нет мобильной связи. Для звонка или выхода в интернет надо выйти из блиндажа наружу, поэтому связью мне удавалось пользоваться только днем, в перерывах между сменами.

В эти же короткие часы я кое-как, с большим трудом, подзаряжал наши устройства от солнечной батареи. На лесном рубеже это было особенно трудно: шел конец декабря, стояли самые короткие дни года, небо почти всегда было пасмурным и скудный солнечный свет ослаблялся густым сплетением стволов и ветвей лесных деревьев. Редкие зайчики пробившегося сквозь облака и ветви солнечного света приходилось прямо-таки ловить батареей, постоянно переставляя ее с одного места на другое и поворачивая к солнечным лучам. Вдобавок ко всему в любое мгновение противник мог открыть по нам огонь, и тогда надо было укрыться не только самому, но и успеть схватить с собой солнечную батарею с заряжаемым от нее устройством.

Едва я стал привыкать и приспосабливаться к новым условиям, как меня сняли с лесной позиции и перебросили на другое место, опять в открытую степь. Трудно сказать, что было тому причиной. То ли самый трудный участок решили доверить более молодым и сильным, то ли командование считало нежелательным долгое пребывание одних и тех же бойцов на одном месте, то ли командир моего взвода с позывным «Тёма» хотел позаботиться обо мне, дать возможность передохнуть в более спокойном месте. Честно говоря, мне этот перевод был совсем не по душе. Я привыкаю к одному месту, обустраиваюсь на нем, и покидать его означает опять начинать все сначала. Кроме того, раз уж я приехал в Новороссию, то должен находиться в самой гуще событий.

«Тема» заверил, что переводит меня временно и не на долго, так что я даже не взял все вещи с лесного рубежа. Хмурым декабрьским днем я отправился за несколько километров по раскисшей степной грязи к новому месту службы.

 

НОВЫЙ ГОД

Вот и наступил новый, 2016-й год, который я встретил на новом боевом рубеже. Выкроив свободную минутку и немного тока из едва пополняемых солнечной батареей запасов электроэнергии, я разослал по почте письмо-поздравление своим близким. Приведу здесь некоторые его части:

…В историю уходит ещё один год нашей с вами земной жизни — год 2015-й. Это был год неясностей, напряжённых ожиданий, а зачастую и несбывшихся надежд, огорчений и даже несчастий. Однако не взирая ни на что, мы с вами общими усилиями сохранили достигнутое: Новороссия — есть!

Киевские воры и их западные покровители опозорены на весь мир. Опозорены мужеством русским, о которое вдребезги разбилось их тщеславие, их неуёмные амбиции, их высокомерие и самомнение. Чего стоили хотя бы слова киевских воров, в 2014 году более десятка раз объявлявших «начало финальной стадии антитеррористической операции на Донбассе». В итоге киевские воры финалируют по сей день.

Как бы дальше не сложились обстоятельства, но на сегодня у нас уже есть яркая страница нашей истории — возвращение Новороссии. Эту страницу не замарать и не вычеркнуть, её не получится вырвать или спрятать. Она есть. Уже есть! Есть, благодаря нашему участию, нашему неравнодушию к Родине.

Вокруг Новороссии ведётся много разговоров, в том числе и попыток представить здешнюю войну как результат деятельности спецслужб. На самом деле никакие спецслужбы не в силах были бы создать Новороссию и оградить её от украинской военной мощи, не возьмись за дело сам народ, оказавшийся вопреки кое-чьим расчётам и ожиданиям неравнодушным к своей стране:

Встречая Новый год в степном блиндаже на морозном ветре и белом снегу, я всем сердцем желаю вам, дорогие соратники, радости в наступающем 2016 году! Той самой радости, которая озарила наши сердца при возвращении Крыма, которая согревала нас известиями о победах ополчения в 2014 и начале 2015 года. Это была настоящая, светлая радость, по истине — первые лучи света в беспросветном мраке двух последних десятилетий. Этой радости я и желаю вам!

У нас же пока без перемен. Стоит морозная, ясная погода, лежит неглубокий снег. Целый день пилим дрова, используем для этого старые акации из лесополос. Дерево очень твёрдое, пилится оно трудно, зато дрова из него отличные. Интересно, что акация хорошо горит даже будучи совершенно живой, что я видел еще летом во время степных пожаров. Хорошо горела она и сейчас, ее плотная древесина долго поддерживала огонь и давала много тепла.

Источники воды на этом месте далеко, но выручает снег, который мы плавим на воду. С питанием у нас последнее время дело обстоит неважно: мало продуктов и хлеба, да и подвоз их затруднён из-за недостатка топлива. Подвозят их до опорной части, откуда на свою позицию мы так же подносим их на себе, как это было и на лесном рубеже. Правда, расстояние здесь приходится преодолевать побольше, около одного километра. В таких вот простых заботах и проходят короткие зимние дни.

Собаци, как в шутку я иногда называю противника, притихли. Лишь время от времени мы открываем предупредительный огонь по темнеющим зарослям и оврагам. Сейчас у нас стоят лунные ночи, на снежном покрывале степи видимость отличная даже без приборов ночного видения. Может быть поэтому и обстановка на фронте довольно спокойная.

Кстати, есть одно любопытное обстоятельство. За все восемь месяцев службы я ни разу не встретил среди нас непримиримой вражды, острой, жгучей ненависти к противнику, желания уничтожить его во что бы то ни стало. Даже «собацами» их называешь без особой злобы, скорее с насмешкой, чем с ненавистью. Конечно, противник остаётся противником, но здесь с нашей стороны нет тех крайних видов ожесточения, которые были во времена прошлых войн. Я почти уверен, что попади к нам в плен украинцы, никто из наших не стал бы над ними издеваться, избивать их без нужды или ещё каким-то образом глумиться над ними. До сих пор не встретил я среди воинов ДНР и выраженой кровожадности, стремления убивать, убивать как можно больше, убивать во что бы то ни стало. Возмущение киевскими ворами и действиями необандеровцев? Да, оно есть, и это негодование совершенно справедливо, но пока ещё мне не доводилось замечать подмешивающейся сюда жажды убийства.

 

ОКОПНАЯ ВОЙНА

Прекратились снегопады, ослабли морозы, выглянуло солнце и стало по-апрельски тепло, хотя на самом деле идёт самая середина зимы — начало января. Здесь солнце пригревает даже сейчас, от его лучей ощущается тепло, и на склонах местами начинает подтаивать снег. В средней и северной России солнце в это время совершенно не греет. Однако это тепло вместо радости причинило нам много хлопот: талые воды хлынули в блиндажи и окопы, превратив нашу жизнь в сущий ад.

Глинистая почва раскисла, в окопах вода местами стоит по колено, в блиндаже где мы спим — по щиколотку. То ли из-за этой непролазной грязи, то ли из-за случающихся здесь морозов, а скорее всего одновременно из-за всего этого, развалились купленные мной в Москве ботинки фирмы Hummer. Их внушительной цены и солидного внешнего вида хватило где-то на четыре месяца тяжёлых осенне-зимних новороссийских условий. Один раз эти ботинки спасли мне ногу, когда я неосторожно захлопнул крышку моторного отсека боевой машины пехоты. Тогда удар тяжеленной крышки пришёлся по стальным вставкам в носке ботинка, поэтому вместо раздробления кости я отделался всего лишь ушибом и временной хромотой.

С наступлением холодов подошвы ботинок дали многочисленные трещины, а на днях на одном из них подошва оторвалась, образовав сбоку ботинка большую дыру.

В голове завертелись мысли: что делать? Ведь в дырявой обуви мне не протянуть долго в сырости и холоде… Просить у ротного увольнение и выбираться в ближайший город? Получить увольнение с боевой позиции очень трудно, дорога в город и обратно обойдётся где-то в тысячу рублей, да и продаваемые там сейчас берцы служат обычно не более двух месяцев при цене в несколько тысяч рублей.

Поразмыслив, пошёл я за пять километров по то таящему, то вновь начинающему подмерзать снегу в расположение нашей опорной части, чтобы получить там вместо развалившихся ботинок обыкновенные кирзовые сапоги. При этом постирать и просушить толстые шерстяные носки не было никакой возможности, и получив сапоги, пришлось напяливать новенькие кирзачи на грязные и мокрые носки. Это было неимоверно противно, но грубые сапоги после продырявившегося «Хаммера» показались мне просто райской обувью! Хотя размер сапог оказался на единицу больше моего, тем не менее с толстыми носками они оказались мне как раз впору. По пути назад я быстро согрелся от ходьбы, ноги больше не мокли от снега, их не холодила эта отвратительная, постоянно просачивающаяся снаружи, сырость.

Здесь я опять горячо благодарю всех, чьими усилиями армия Новороссии снабжается надёжной, проверенной не одним поколением и не одним десятилетием, обувью — кирзовыми сапогами.

Большое вам спасибо, добрые люди! Большое спасибо нашим соратникам из движения «Новороссия», нашим начальникам и командирам. Вашими усилиями мы бесплатно снабжаемся добротной обувью, которой так не хватало в прежние времена! Исторические описания пестрят упоминаниями о плохих солдатских сапогах, вынуждавших в прошлых войнах не брезговать даже обувью убитого противника. Мы же избавлены от этой беды вашими стараниями, вашими заботами и попечением.

Ещё раз — огромное вам солдатское спасибо!

Кирзовые сапоги… в них я отходил два года срочной службы в Советской армии, их я опять одел в армии Новороссии. За этот без малого сорокалетний срок у кирзачей появилась лишь одна небольшая новинка: застёжка сбоку голенища, позволяющая легко подогнать его под размер икроножной мышцы. Приспособление маленькое, но очень удобное. Благодаря ему можно быстро заправить в сапоги хоть толстые зимние ватные штаны, хоть тонкие летние брюки с одетым под них термобельём.

Помнится, был у нас на срочной службе один украинец, которому из-за узости голенищ пришлось их расшивать. Теперь же этот недостаток устранен, и мы вновь имеем отличную солдатскую обувь, избавляющую от необходимости каждый Божий день путаться в шнурках, что особенно неудобно как в темени и тесноте блиндажей, так и в скученности других наших расположений нередко имеющих двухъярусные нары. Одно лишь пожелание хочется высказать: надо бы больше сапог 40–42 размеров.

…Вернувшись на свой боевой рубеж, я дополнительно разогрелся заготовкой дров. Топор, как известно, лучше шубы греет, вот я и отправился с топором в лесопосадку, состоящую из деревьев акации и кустов бересклета. Надо сказать, что местная заготовка дров сильно отличается от таковой в средней и северной России. В новороссийских степях мало естественного леса, вместо него есть искусственно посаженные лесополосы. Растущая в них акация уже перестояла свой срок, почти каждое дерево поражено сердцевинной гнилью. Однако при этом древесина акации очень тверда и крепка, её трудно пилить в морозы, особенно трудно поддаётся пиле засохшее на корню, но при этом не упавшее на землю дерево акации — сухаль. Даже бензопила берёт его с большим трудом, цепь её при этом быстро тупится. Такие сухали мы обычно обходим стороной, поскольку бензопилы у нас нет и пилим мы обыкновенной «Дружбой-2», то есть самой обычной двуручной пилой, о которой в других областях России стали уже забывать. Явно перестоявшими были и посаженные когда-то в лесополосе кусты бересклета. Их кривые стволы, порой согнувшиеся под прямым углом, часто достигали толщины в руку, а то и ещё больше. От них шло множество молодых побегов образующих труднопроходимые заросли.

Заготовка дров была нашим обычным повседневным делом, занимающим почти всё светлое время, свободное от боевого дежурства. В двух наших буржуйках хорошо горели живые акация и бересклет, сухали же мы берегли для растопки. Конечно, на всякий случай для этой цели у нас имелся мешочек артиллерийского пороха, но мне, чьи предки были сплошь лесными жителями, как-то уж очень стыдно было не суметь развести огня обычными средствами. Поэтому всякий раз я припасал сухого хвороста, досушивая его затем на наших буржуйках до того, что он легко загорался от огонька обычной зажигалки. Мало-помалу моему примеру последовали и соратники из числа местных ополченцев. В часы короткого отдыха я рассказывал им о моих родных хвойных лесах: о красавицах мачтовых соснах, о могучих сибирских кедрах, о высоких тёмных раскидистых елях, под зелёным пологом которых есть засохшие ветки сохраняющие сухость в любую, даже самую промозглую и сырую, погоду. Эти ветки легко воспламеняются и жарко горят, позволяя развести в лесу костёр даже во времена осеннего ненастья, при котором мелкий дождь-сеянец умудряется вымочить всё что только можно.

Но как быть здесь, в новороссийской степи, где ёлок нет совсем? Один выход подсказал мне соратник из Луганска, пожилой воин-ополченец с позывным «Леший». Бери, говорит, перекати-поле. Сначала мне не верилось, что вымоченные под мокрым снегом и дождём веточки перекати-поля будут легко загораться, но на деле они оказались ничуть на хуже сухих еловых веток! Однако здесь перекати-поля оказалось очень мало. Пришлось изыскивать другие средства, и тут выяснилось, что на растопку отлично идут веточки акации с многочисленными стручками. Стручки легко воспламенялись в любую погоду, поэтому мы не бросали в лесополосе кроны сваленных деревьев, а тащили их целиком к нашим блиндажам, так же сложенным из брёвен акации.

Предвкушая предстоящую просушку у горячей печки, я в этот раз работал особенно усердно. И правда, в этот вечер мы протопили блиндаж так, что пришлось раздеваться до нижнего белья. Обувь у соратников хоть и не развалилась, но промокала, а дождь со снегом вымочил всю нашу верхнюю одежду. Поэтому все мы рады были хоть как-то разложить свои вещи на просушку, хотя раздеваться-одеваться в тесном блиндаже, не позволяющем даже выпрямиться во весь рост, было очень неудобно. Особенную трудность доставляли наши неповоротливые зимние бушлаты. Будучи тяжёлыми сами по себе, за день они вымокали и тяжелели еще больше. Сырые рукава бушлатов снимались с большим трудом, вдобавок стаскивать их приходилось сидя.

Наконец мы все-таки развесили наши вещи в тесном блиндаже для просушки. Всё вроде бы хорошо, всё вроде бы прекрасно: жар натопленной печки выгоняет сырость из одежды и хворь из тела, но…

Подбрасывая среди ночи дрова в печку, вижу падающие с потолка капли. Они капают на одеяло под которым спит соратник Евгений. Тот, ничего пока не замечая, громко храпит. Присмотревшись, замечаю ещё одну протечку крыши блиндажа. По счастью обе они находятся по краям, поэтому, разбудив Евгения, мы сдвигаем свои лежанки из-под падающих сверху капель. Тут наступает черёд моей смены, и я ухожу на пост.

Погода новороссийской зимы очень переменчива. То ударят морозы, то повалит снег, то налетит дождь, то облака опускаются на самую землю и ползут по ней, насыщая воздух мелкими водяными капельками. При этом видимость резко снижается, составляя порой менее ста метров вдаль, тем самым затрудняя наблюдение за местностью. Все эти природные явления очень быстро сменяют друг друга. Так как смена погоды сопровождается сильным ветром, то он дует здесь очень часто, почти непрерывно. Высокая влажность делает его пронизывающим, пробирающим до самых костей так, что даже при положительных температурах приходится одевать зимние тёплые вещи, вплоть до ватных штанов и бушлата с утепляющей подстёжкой. Ветер режет глаза, не даёт поворачиваться лицом навстречу к нему, поэтому с поста приходишь насквозь продрогшим.

На этот раз ветер нёс мокрый снег с дождём, и вернувшись, я вместо прежних двух точек протечки нашей крыши увидел целую капель. Сдвигать лежанки из-под них было уже невозможно, наши одеяла и матрасы вымокли, в одном месте от стены отвалился кусок сырой глины, перепачкав лежавшие рядом автомат и бронежилет. В другом месте падающие капли вымочили и перепортили медикаменты, мой рюкзак с лежащими в нём документами так же оказался мокрым. Всюду сразу вылезла эта ужасная, липкая, всепроникающая грязь с запахом цемента. Опять всё в грязи: оружие и личные вещи, инструмент и ящики с боеприпасами, одеяла с матрасами и посуда. Грязь проникает всюду, она оказывается даже на внутренней стороне бушлата и наручных часах.

Вода сочится и понизу, стекая в нашу землянку тонкой струйкой из примыкающего ко входу хода сообщения. Эта струйка среди раскисшей жижи так же упорно стремится к нам, преодолевая все возводимые на ее пути преграды и образуя на полу глубокую лужу.

И вот сижу я, весь промокший и продрогший, в нашем несчастном блиндаже и взираю на хлюпающую под ногами воду, на клочок серого, хмурого неба видимого из-за откинутого в сторону одеяла, закрывавшего вход в блиндаж. Низ одеяла пропитался грязной жижей, делающей его во время морозов жёстким словно лист жести. Такое промороженное одеяло перестаёт плотно прилегать к полу и стенкам, поэтому упускает тепло и пропускает внутрь блиндажа холод. Однако сейчас одеяло отмякло, отяжелело и стало так плотно «обнимать и целовать» каждого проходящего через него, что все мы вымазались в грязи с ног до головы, став грязнее самых последних бродяг. Пришлось откинуть его на раскисшую глиняную насыпь, где одеяло продолжает исправно пропитываться грязью.

Умыться или хотя бы помыть руки с мылом, побриться, почистить зубы в этих условиях — ничего кроме горькой усмешки такие мысли сейчас не вызывают. И сколько же ещё это будет длиться? Неизвестно… командиры ничего нам об этом не говорят, потому что не знают ничего сами. На что же надеяться, чего ждать, как и откуда придёт облегчение если, конечно, оно придёт вообще?

Изменится погода? Полно те, в середине зимы лето всё равно не наступит… Может быть, нас сменит другое армейское подразделение? Об этом никто ничего толком не знает. Если и сменит, то когда? Не в ближайшие дни — это уж точно. Так как же быть, на что же надеяться? Выходит — не на что…

Вспоминается прочитанный мной где-то небольшой отрывок об измученных, грязных, обросших и обовшивевших солдатах, находившихся в сходных условиях. Они потеряли уже не только надежду, но и всякую волю к жизни вообще. В их глазах читалось лишь одно: «когда же конец?» Конец, судя по всему, самой жизни, а не обстоятельствам… Не помню ни автора этого отрывка, ни места и времени описываемого, но зато остро чувствую смысл данного краткого изложения.

Вот она, проклятая нашими дедами и прадедами, окопная война! Вот она, во всей своей «красе» и «великолепии», то есть в своём настоящем ужасающем образе, в своей кошмарной действительности. Вот оно, идущее от начала времён проклятие земного бытия!

В сердце начинает закрадываться какая-то совершенно особая, неизбывная тоска. Хмуро молчат и мои товарищи, испытывающие, судя по всему, те же чувства. Нам не хочется делать ничего: ни чистить оружие, ни пилить дрова, ни готовить пищу, ни набивать снег в чайник для получения воды. Какая-то противная вялость и безразличие овладело нами… Такое дурное расположение духа современные психологи называют депрессией, и здесь очень важно не поддаться ей, а вступить в схватку со своим плохим настроением.

Чем оно вызвано? Обосновано ли оно, оправдано?

Да, вполне. Оно вызвано тяжёлыми внешними природными условиями и неизвестностью.

Что можно в этом случае сделать? Многие скажут: «принять сто грамм». Но для устранения явления потребно устранить порождающую это явление причину. В данном случае она была только что названа: это неблагоприятные природные условия и неопределённость, вызванная отсутствием известий о будущем. Если принять внутрь какое-то количество алкоголя, то что даст этот приём в отношении указанных выше причин?

Спирт улучшит погоду? Уберёт грязь? Осушит блиндаж, прекратит капель с потолка? Высушит и сбережёт наши вещи? Наконец, алкоголь поднимет температуру окружающего воздуха, согреет, даст силы стоять дальше? Спиртное поможет определить день, когда сюда придёт подмена и нам можно будет отправиться в тыл, на отдых?

Мне становится смешно от всей этой нелепицы. Алкоголь может быть и создаст видимость каких-то изменений, но нельзя же всерьёз думать, будто этиловый спирт способен в самом деле изменить окружающие нас условия, например, согреть воздух! Он ведь и тело-то на самом деле нисколько не согревает, а лишь создаёт видимость «сугрева» за счёт расширения кровеносных сосудов кожи, что обеспечивает ей увеличение кровотока, ощущаемого как прилив тепла. Таким образом, люди грубо обманывают сами себя, не желая признавать очевидного.

Но если алкоголь лишь обманывает, то что же делать, как быть? И тут на память приходит прочитанное и слышанное о предыдущих войнах, бывших в истории нашей страны.

 

СЫРОСТЬ

Однако прежде чем перейти к историческому опыту, необходимо подметить одно очень существенное обстоятельство.

Не смотря на сырость, холод, плохое питание, трудности с баней, мы не болеем. Это связано, на мой взгляд, с боевым духом, с ясным видением естественного характера имеющихся трудностей и чёткого понимания необходимости их преодолеть, так как иных путей и способов для выхода из создавшегося положения у нас просто нет.. Перечисленное каким-то образом поддерживает телесные силы, тем самым не позволяя развиваться болезням. Это обстоятельство известно с давих пор по опыту прошлых войн: люди остаются здоровыми в условиях, при которых болезни должны быть неминуемыми. Теперь приведём для сравнения сообщение о происходящем в рядах украинской армии:

Сводки от ополчения Новороссии

13:35

21.01.16. Сообщение от журналистов.

ВСУ на Донбассе мрут от заболеваний, командование объявляет их дезертирами. В зоне «АТО» украинскую армию по-настоящему преследует злой рок. В госпитале на территории поселка Станица Луганская (территория ЛНР, оккупированная ВСУ) умерли 4 военнослужащих Вооруженных сил Украины. Об этом сообщает военкор News Front. В частности, двое военнослужащих скончались от пневмонии, один — от менингита и еще один — от последствия СПИДа. Тела умерших были вынесены на простынях из морга госпиталя и погружены в автомобиль, который в уехал в неизвестном направлении.

Тем временем, Украина, ее военное командование цинично называет умерших солдат дезертирами, преследуя цель не выплачивать и не тратиться на компенсацию родственникам.

«Позже, по истечении срока следственных действий, им присвоят статус без вести пропавших. И, вероятно, сделают это с одной целью: чтобы не выплачивать их семьям компенсации как за участников так называемой „антитеррористической операции“, — отмечает News Front.

Кроме того, продолжают поступать данные, что в зоне проведения так называемой антитеррористической операции среди украинских военнослужащих набирает обороты опасная вирусная эпидемия. За последние два дня более 60 украинских военнослужащих были госпитализированы с осложнениями после гриппа, который также чреват смертельными исходами. Об этом сообщает пресс-служба Министерства обороны Донецкой народной республики.

„Разведкой продолжают фиксироваться факты увеличения заболеваемости среди украинских военнослужащих, которые поступают с передовых позиций в военные госпитали городов Харьков и Днепропетровск. Только за последние два дня зафиксировано более 60 остро нуждающихся в медицинской помощи военнослужащих“, — говорится в сообщении.

В Минобороны ДНР уточнили, что все украинские военнослужащие поступили с симптомами гриппа. При этом командование ВСУ тщательно скрывает данные об эпидемии в воинских подразделениях, которые расквартированы в Донбассе, так как на передовых позициях украинских силовиков отсутствуют элементарные условия достаточные для обеспечения нормального существования.»

Итак, перечитаем еще раз: «…командование ВСУ тщательно скрывает данные об эпидемии в воинских подразделениях, которые расквартированы в Донбассе, так как на передовых позициях украинских силовиков отсутствуют элементарные условия достаточные для обеспечения нормального существования…»

Надо честно признать, что нормальных условий существования нет и на большинстве наших позиций. Причин тому немало: здесь и отсутствие опыта строительства, порой даже не военного, а простого житейского, и нехватка нужных материалов с инструментами, и наше небрежное отношение к имеющемуся имуществу, и, в конце концов, главная причина — война, которая сама по себе несёт тяготы и трудности.

Однако есть здесь ещё одно очень неприятное обстоятельство — это неуважение к человеку и его труду. Этот вопрос очень сложен и требует отдельного рассмотрения, но в наших условиях эта отрицательная черта выразилась в виде бесчисленных ям нарытых вокруг позиций нашими бойцами.

Чтобы укрыться от огня противника, копают окопы, соединяют их ходами сообщений, делают блиндажи, по сути представляющие собой укрепленные землянки. Строительство таких укреплений даётся очень трудно, ведь почвы здесь тяжёлые, каменистые. Под верхним глинистым слоем залегают пласты песчаника, поэтому при рытье каждый вершок даётся с ломом или кайлой. В таких трудных условиях у нас оказалось множество начатых, но незаконченных блиндажей, недорытых ходов сообщений, а то и просто каких-то ям непонятного назначения. На всё это был затрачен тяжёлый, изнурительный труд и время. Людей, роющих эти ненужные ямы, надо было кормить, обеспечивать обмундированием и инструментом, работать им приходилось после боевых дежурств вместо совершенно необходимого отдыха. Теперь эти ямы оказались затопленными водой, раскисшая глина отваливалась от стен, сделав эти «сооружения» совершенно ни к чему непригодными. Огневые точки ещё удалось перенести в другие места, но как быть с блиндажами? Почти все они оказались тесными, узкими и низкими настолько, что некоторые из них пришлось углублять в перерывах между перестрелками. А ведь при разумном подходе и бережном отношении к труду солдат затраченных сил и времени хватило бы для обустройства самых отличных рубежей с глубокими блиндажами, способными вместить двухъярусные нары, и соединёнными непрерывными ходами сообщений с огневыми точками. Но вместо этого — разбросанные там и сям, никому не нужные и совершенно бесполезные ямы, ямы, ямы… Именно ямы, а не индивидуальные окопы или точки укрытия. Отдельные, беспорядочно разбросанные ямы… особенно досадно, что делалось всё это под руководством опытных командиров имеющих отличные боевые заслуги. Как бы ни было нам всем обидно, но надо честно признать причину такого положения дел — неуважение к человеку и его труду. Отмашки вроде «хватит с них и этого», «стерпят», и прочие тому подобные выражения говорят именно об этом самом неуважении, въевшемся настолько глубоко в наше общественное сознание, что мы почти перестали замечать эту нехорошую черту.

Такие невесёлые раздумья приходили мне, сидящему в тесном, низком и затопленном водой блиндаже. Однако замыкаться на них нельзя, какими бы верными и оправданными они ни были. Пасть духом так же опасно, как и не заметить крадущегося противника. Такое падение открывает прямую дорогу болезням, нравственному разложению, тяжелым воинским преступлениям. К тому же я — замполит, и я в первую очередь должен поддержать дух бойцов, помочь им выстоять в этих трудных условиях.

Но прежде чем поддерживать других, я должен устоять сам. Мысль об алкоголе уже пробовала постучаться, но была высмеяна прогнана с позором вон. Однако меня все равно сковало какое-то тяжёлое оцепенение, нежелание шевелиться и что-либо делать вообще. Это дурное состояние тела и духа надо сбросить, прогнать прочь эту отвратительную немощь. Наверное, именно с неё и начинается конец…

«Хватит! Подъём!» — приказываю я сам себе, и сделав над собой усилие, поднимаюсь. Намокший бушлат тянет меня назад, противно холодит руки и поясницу. Делаю несколько шагов и выбираюсь из нашего подземелья на поверхность. Здесь по-прежнему безрадостно и уныло свищет холодный сырой ветер, в лицо летит мокрый снег. Хочется вернуться назад на нары, упасть и забыться, не взирая на сырость и холод, на чавкающую грязь и хлюпающую под ногами воду. Чтобы прогнать новый приступ слабости, заставляю себя собирать разбросанный вокруг блиндажа всякий хлам. Вот, например, валяется несколько открытых пустых железных банок из-под патронов, кратко именуемых «цинками». Взгляд скользит дальше, и на глаза попадаются то рассыпанные медикаменты, то опять открытый «цинк», но уже с патронами, то какие-то наши вещи в виде мешков, одеял, сумок. Всё это портится и гибнет от сырости, всё это надо спасать, убирать, приводить в порядок. Но… нету сил, проклятая немощь не даёт лишний раз шевельнуться, нагнуться, и самое главное — не дает подумать. Последнее обстоятельство является, пожалуй, наиболее примечательным: дело здесь не только и не столько в телесной усталости, сколько в душевной немощи.

Трудно, очень трудно думать, как привести в порядок боеприпасы и лекарства, во что их сложить, где укрыть от сырости и мышей вещи с продуктами. Для этого нет ни подходящей тары, ни сухого места. В голову так ничего путного и не приходит, поэтому беру лопату, кое-как выковыриваю с ее помощью небольшое углубление на дне землянки. Затем беру большую кружку, черпаю ей собирающуюся в сделанном углублении воду и выливаю её в пустой «цинк» из-под патронов. Прямоугольная невысокая банка быстро наполняется водой, и теперь надо встать, вынести ее наверх и вылить за насыпь, чтобы вода не стекла обратно в землянку. Подниматься очень не хочется, и опять приходится делать над собой усилие. К тому же на дне хода сообщения, что перед блиндажом, образовалась наледь, и на ней надо суметь не поскользнуться, держа при этом в руках полный «цинк» воды. С ведром было бы легче, его и нести удобнее, и воды в него вошло бы больше, но все наши вёдра давно прохудились. Ничего не поделаешь, надо собираться с силами и подниматься, хоть страсть как не хочется этого делать. Да и вообще ничего не хочется делать… Взгляд безучастно падает на хмурое небо, и тут на память приходит песня Александра Харчикова на стихи Николая Рачкова «От Любани до Мги»:

Песня повествует о Великой Отечественной, бои которой гремели и в том месте, где расположено наше укрепление. Правда, Мга и Любань расположены в совсем другой, северной части нашей страны, я же нахожусь сейчас в её южной части, в Новороссии. Моё место не отметилось в истории, но фронт прошёл здесь дважды, если не считать предыущей гражданской войны.

Немцы брали Дебальцево зимой 1941/1942 годов. Легко ли было тогда нашим? Теплее ли была зима? Лучше ли питание и прочие условия? Меньше ли была опасность, слабее ли был враг?

Нет!

Всё был с точностью наоборот: и зима была намного суровее, и враг сильнее, и сама война была много злее нынешней, выпавшей на мою долю. Так что же я раскисаю-то?!

А мы-то хнычем о подмене, именуемой иностранным словом «ротация». Наши деды и прадеды стояли насмерть, мы же, пехота двадцать первого века, стонем в полном затишье. Сложившаяся обстановка придавила, видимо, и укронацистов-необандеровцев. Стихли обычные перестрелки, со стороны врага уже давно нет никаких шевелений. И в таких вот условиях мы падаем духом… позор!

Можно бы дать волю мыслям и чувствам, размечтаться о возвращении домой, в уют и тепло, в спокойную и мирную жизнь. Да и что меня, солдата девятой роты третьего батальона, здесь держит? Сказать честно, никаких сколь-нибудь серьёзных препятствий для бегства с боевого рубежа у меня нет. Но в сознании звучит голос Харчикова:

Молнией мелькнули в голове эти слова песни, и подлым мыслишкам нет хода в мою душу. «Я, рядовой третьего батальона девятой роты, стою на своем рубеже!» — так хочется сказать отошедшим в мир иной воинам-соотечественникам, моему родному деду, сложившему свою голову в боях под Харьковым.

Ой, как не хочется вставать! Как не хочется куда-либо идти в этом опротивевшем, мокром и грязном бушлате. Как не хочется выходить на этот злой ветер с его крупными хлопьями мокрого снега. Как не хочется нагибаться к «цинку» с намокшими патронами, брать его, доставать из наших расползающихся промокших матрасов ветошь для протирки. Но теперь становится хорошо видно, насколько кощунственна такая лень.

Кощунственна спустя без малого восемьдесят лет после войны, в которой каждый патрон был на счету. Да и в Первую германскую, именуемую Первой мировой, когда мой родной прадед стоял в 1917-м в окопах под Ригой, положение с патронами было не ахти какое, как бы даже не хуже, чем в Великую Отечественную…

Мысленно дав себе хорошего пинка, нагибаюсь за валяющимся на земле «цинком» с патронами. Внутри него вода и грязь. Сейчас затоплю нашу печку-буржуйку, сяду подле неё и стану протирать патроны.

Воду из блиндажа я к этому времени уже вычерпал, и тут мне вспомнились валявшиеся в беспорядке остальные «цинки». Они плоской формы, вытянуты в длину и своей высотой приходятся где-то на уровне щиколотки. Если их перевернуть дном вверх и уложить на впечатавшиеся в липкую грязь доски пола нашей землянки, то получится неплохое возвышение против возможного нового затопления. Принимаюсь, начинаю, и быстро оканчиваю это простое дело. Теперь мусора вокруг землянки стало поменьше, а железные банки хорошо и плотно уложились друг к другу на полу.

А с потолка нашего блиндажа продолжает капать вода. Звук мерно падающих капель совершенно выводит нас из себя, каждая капля не просто портит вещи, а долбит наши души.

— Кап! — твой автомат уже сырой,

— Кап! — мокнет твое одеяло,

— Кап! — я, капля, добираюсь до твоих документов в твоем рюкзаке,

— Кап! — я, капля, не перестану капать, и ты хорошо это знаешь

— Кап! — думай, как быть со мною, каплей. Я, капля, пока ты думаешь, ждать не буду, и…

— Кап! — ах, ты не знаешь? Получи -

— Кап! — ах, тебе холодно?

— Кап! — ах, тебе сыро?

— Кап! — ах, ты хочешь просушиться? Кап! Кап! Кап!

Эти капли отравили все наше и без того нелегкое существование. Известна древняя пытка, при которой на голову падала капля за каплей. Оказывается, убийственное действие капли проявляется и в случаях, когда капает пусть и мимо тебя, но в твоем жилище. Тут осознание наносимого тебе неотвратимого вреда и проистекающей от него опасности способно расстроить человека до глубины души, лишить его всякого покоя и настроения.

Как спастись от этого ужаса? Любой мало-мальски знакомый со строительным делом знает, как трудно преградить путь протечке, пусть даже самой небольшой. Мы напряженно думали, пытаясь изобрести здесь разные способы: то утоптать глину на крыше блиндажа, то досыпать на нее сверху холмик, чтобы она сделалась более покатая. Затем пробовали и утаптывать, и досыпать, но лишь вымазались в грязи не добившись ничего, бросили свои бесполезные попытки.

Дело было бы совсем плохо, но тут кто-то из нас наконец вспомнил о присланной движением «Новороссия» толстой белой двойной плёнке, кусок которой был аккуратно сложен и лежал под легким летним навесом для полевой кухни.

Мы быстро сообразили прибить её гвоздями к потолку блиндажа, к служащим в качестве потолочных перекрытий бревнам акации, а края плёнки пустили по глиняным стенам, отчего вода стала теперь собираться на ней и стекать к краям нашей землянки.

Плёнка спасла нас в прямом смысле этого слова! Пользуясь случаем, выражаю огромную благодарность всем, благодаря кому эта плёнка имеется на нашей позиции! Без неё я не представляю себе, что бы мы сейчас делали и что стало бы с нами в ближайшем будущем, за какие-нибудь считанные дни этого холода и сырости. Защита от капель дала нам первое, пока ещё не осознанное, основание для дальнейшей борьбы с тяжелыми природными условиями.

Заняться теперь патронами у горячей печки стало чуть ли не приятно. Растопив печурку, приготовив ветошь и прикрыв грязным холодным одеялом вход в блиндаж, принимаюсь за патроны. Некоторые из них уже тронуты ржавчиной, другие же после протирки выглядят совсем новенькими. Почему-то гильзы трассеров ржавеют гораздо быстрее гильз обычных патронов, но все они выглядят ещё вполне пригодными. Надо заметить, что этот «цинк» был лишь небольшой частью нашего боекомплекта, по небрежности брошенного на произвол судьбы. Основная же часть наших боеприпасов была во вполне в удовлетворительном состоянии, и на этот брошенный «цинк» можно было бы не обращать внимания, но раздумья и воспоминания о прошлом не оставляют места равнодушию к патронам. Кроме того, в их производство вложен чей-то труд, который надо учиться уважать. Учиться всем нам, и не потому, что здесь речь идёт о боеприпасах, а потому, что речь идёт о труде вообще.

Пулемёт? Вот он, стоит рядом. Рядом и наш пулемётчик Женя. Ну и как нам с тобой сейчас, Евгений? Тяжело?

То-то же…

Образные поэтические выражения окончательно преображают душу, искореняя упадническое настроение. Как-то незаметно оно рассеялось, и уже хмурое серое небо кажется не таким уж и мрачным, и мокрый снег с холодным ветром не ощущаются такими несносными. Даже промокший бушлат стал казаться на таким тяжёлым и противным, да и вообще… так ли нам трудно на самом деле? По сравнению с тем, что выпало на долю наших дедов и прадедов, не ведавших ни полиэтилеговой пленки, ни солнечных батарей, ни сотовых телефонов со светодиодными фонариками?

Вот так звучащая с душе замечательная патриотическая песня подняла дух, укрепила, ободрила, помогла преодолеть некоторые затруднения. Приподнятое настроение передалось и моим товарищам по оружию. Мы попили горячего чайку, мало-помалу разговорились на самые обыкновенные житейские темы. Просушили наши бушлаты, умудрились высушить и одеяла с матрасами. За хорошим настроением пришли силы, исчезла немощь, улетучилась лень и скованность. Капающие с потолка капли мерно постукивали по прибитой гвоздями белой пленке, но теперь их звук вместо раздражения и тревоги вызывал какое-то приятное удовлетворение, согревая сердце осознанием наступившего благополучия. Кстати, эта капель продолжалась очень долго, на протяжении четырех или пяти дней по окончании дождей и таяния снега.

Присланная движением «Новороссия» белая двойная плёнка спасла не только сама по себе, нас в первую очередь спасло живое участие наших добродетелей, знáком которых и стала присланная ими пленка. Именно это неравнодушие, эта оказанная от всего сердца помощь поддержала нас духовно в самые тяжелые минуты. Поддержала свидетельством того, что где-то далеко-далеко о нас помнят, о нас заботятся, о нас думают малознакомые и совсем незнакомые нам лично люди, и такая забота возможна лишь при нашем незримом духовном единении вокруг какой-то великой, общей для всех нас цели. Наверное, сразу мы не увидели этого главного значения, но теперь, по прошествии времени, начинаешь хорошо понимать, что без этой сердечной поддержки нас могло бы и не хватить для преодоления трудностей….

А протёртые патроны позже пошли на пристрелку автомата, которую необходимо проверять время от времени. Более того, в дальнейшем они очень пригодились нашим сменщикам, у которых с боеприпасами дело обстояло гораздо хуже чем у нас.

И так ли тяжела на самом деле наша служба? И так ли необходим на ней алкоголь? Вот если честно, а?

Тяжелые условия на самом деле вполне преодолимы, в чём я убедился и на собственном опыте, и глядя на своих товарищей по оружию. Главное — иметь твёрдость духа, которая проистекает от серьёзных убеждений и крепкой веры в правоту совершаемого дела. Но душа живого человека всегда может поколебаться под ударами внешних обстоятельств. Это могут быть как угрозы со стороны противника, например, ведущийся по тебе вражеский огонь, так и уже описанные природные условия. Здесь душе надо помочь выстоять, дать ей опору, ободрение, какую-то поддержку. Опыт показывает, что кроме хорошей песни таковой является слово командира, его участие.

Настоящий командир, как и вообще любая настоящая власть, должен не только распоряжаться своими подчиненными, наказывать их в необходимых случаях, но и заботиться о них самих, об обоснованных их нуждах, защищать и поддерживать своих людей. Лишь тогда власть становится полноценной и исполняет свое назначение, когда подвластные могут твердо рассчитывать на защиту и участие власти, на ее помощь и поддержку в затруднительных случаях, на ее внимание и заботу.

К примеру, затопило блиндаж водой. Необходимо сразу доложить об этом командиру отделения, взвода, или роты. Конечно, командир вряд ли сможет чем-то помочь, он не приедет с насосом и не будет откачивать воду. Но во-первых, командир должен знать всё, что происходит на позициях его подразделения, а во-вторых, он может очень серьёзно поддержать дух бойцов своим участием. Например, ответить:

— Принял! (так принято подтверждать в современной армии получение доклада — прим). Ребята, держитесь! Ставлю вопрос перед командованием батальона (бригады), ищем средства помощи, думаем, как и чем можно помочь. Что у вас с оружием и боекомплектом? Как обстоит дело с топливом? Исправны ли печи? В каком состоянии обувь? Что с питанием, медикаментами? Разберитесь, доложите мне как можно скорее. В ближайшее время буду у вас (к вам прибудет мой заместитель или кто-то другой из командиров).

Такое отношение командира придаст силы бойцам и поможет перенести самые тяжёлые условия, преодолеть самые трудные случаи. И напротив: молчание, равнодушие, безучастность может подорвать силы и усугубить свалившиеся на воинов тяготы. С сожалением надо отметить, что наши бойцы зачастую вообще считают излишним докладывать о подобных вещах своим командирам, дабы не беспокоить их «по пустякам». Мол, а что командир сможет сделать?

Такой помысел проистекает от нашей самонадеянности, внушающей, будто мы наделены властью не меньшей, чем у командира, и поэтому не хуже его знаем и видим, что следует делать. На самом же деле мы должны в первую очередь доложить командиру обстановку, и уже потом высказать собственные соображения на этот счет. С прискорбием надо отметить, что подобная самонадеянность встречается в армии Новороссии сплошь и рядом, что говорит об имеющейся серьёзной недоработке политорганов и требует обязательного исправления. К чему такая самонадеянность может привести и насколько обманчивыми могут наши впечатления, мы увидим далее.

Другим видом поддержки служит песня, примеры чему уже были приведены ранее. Однако песню надо суметь правильно подать, выбрав для этого подходящую обстановку. Если это будет сделано верно, то песня хорошо ляжет на душу, сотворив едва ли не чудо. Не к месту же всунутая песня вызовет раздражение и недовольство, злую насмешку и отторжение.

Совершенно недопустимыми являются здесь алкоголь и наркотики, изменяющие сознание, связывающие волю и помутняющие рассудок. Ничего кроме самообмана они не дают, и этот самообман является, пока еще наименее тяжким последствием их употребления.

Обманув на короткое время, наркотики и алкоголь затем резко подрывают силы, и вместо укрепления духа расшатывают терпение и выносливость, лишают уверенности и твёрдости, вызывают желание любым путём избегать возникшие трудности, а не преодолевать их. Это разрушительное влияние наркотизации на дух не всегда бывает заметно со стороны, но оно держится намного дольше приятно-обманных ощущений, на которые приходится едва ли пара часов, в то время как бессильно-убитое состояние духа продолжается сутками по окончании опьянения.

О влиянии алкоголя и наркотиков на боеготовность говорить, я полагаю, просто смешно. Целиться мутными глазами и нажимать на спусковой крючок трясущимися руками? А ведь кроме этого, нужна и бдительность, и повышенное внимание, и обострённое восприятие вообще.

Если в мирной жизни на гражданском транспорте категорически запрещена вся эта дурь, то может ли быть ей место там, где требуется ещё бóльшее обострение чувств, ещё бóльшая сосредоточенность, ещё бóльшая ловкость и проворность, и где на тебе лежит ещё бóльшая ответственность?

 

ПРИРОДА

Природа является средой несения нашей службы. Эту сторону дела военные часто недооценивают, но её важность понимаешь, когда покидаешь гарнизон и оказываешься на боевых рубежах, расположенных сейчас почти исключительно в степи, а не в городах и селениях.

К примеру, мало кто из бойцов знает стороны света на своём посту. Вот летит беспилотник, боец пытается доложить о нём командиру, и начинается обычный для таких случаев тык-мык. В итоге понять чей беспилотник летит над позицией или определить направление его полёта совершенно невозможно. Те же трудности возникают и при докладе о перемещениях техники противника, о ведущемся с его стороны огне и в других случаях, когда необходимо указывать направление, дать правильную привязку к местности.

Мыши стали для нас настоящим бедствием. Размножившись сверх меры, они не могут найти себе достаточного пропитания и поэтому набрасываются на всё подряд. Мышиный помёт несёт большую опасность здоровью, с ним могут распространяться смертельные для человека заболевания. Этим помётом изгажено всё, включая посуду из которой мы едим, хлеб, масло. Всё это приходится тщательно осматривать перед едой, удаляя оставленные мышами маленькие чёрные закорючки. Мышиной вонью пропитались даже резиновые кровоостанавливающие жгуты, которые приходится теперь замачивать в воде чтобы выгнать из них отвратмтельный запах.

Кошкам здесь достаётся от бродячих собак, и в целом кошек здесь заметно меньше, чем бывает обычно в городах и посёлках. На наших боевых рубежах кошек совсем мало, они есть всего на трёх известных мне позициях. Зато там где они есть, нет страдания от мышей. Хотя те имеют наглость шебуршать и в обжитых кошками блиндажах, но кошки не позволяют мышам нагло разгуливать, гадить, портить вещи и продукты. В остальном же это обычные киски, очень ласковые и любящие человека. Они часто устраиваются рядом с прилёгшим отдохнуть бойцом и что-то долго рассказывают ему на своём кошачьем языке. Хотя никто из нас не понимает мурлыканья кошки, тем не менее оно действует очень умиротворяюще и способствует хорошему, полноценному отдыху. С сожалением вспоминаешь, сколько кошек не может найти себе приюта, как трудно бывает пристроить котят. Между тем на боевых рубежах им было бы самое место и они приносили бы большую пользу.

Сложнее обстоит дело с собаками. С одной стороны, собака гораздо лучше чует приближающегося человека или зверя, но при этом собаки всегда предпочитают держаться позади окопов. Они очень хорошо понимают с какой стороны может последовать опасность и поэтому их не выгонишь из окопа вперёд, в сторону противника, откуда могут пробраться вражеские лазутчики. Если же начинается перестрелка, собаки сразу забиваются поглубже в блиндажи. Некоторые при этом сидят тихо, другие же бестолково и заливисто лают, тем самым лишь мешая вести огонь. Не зря существует целая отрасль служебного собаководства: от обычных дворняг в серьёзном деле толку весьма немного, хотя и они могут иногда хорошо помочь, облаяв крадущегося с тылу лазутчика.

Как-то раз, наблюдая за раскинувшимся перед нашим рубежом полем с засохшими подсолнухами, я заметил на нём какое-то шевеление. Может, показалось? Присмотрелся внимательнее, и чуть погодя увидел метрах в двухстах от себя какого-то зверя. Это была то ли лиса, то ли собака. Определить точнее что это за зверь было пока нельзя из-за плотно стоящих стеблей подсолнуха, посеянного весной но так и оставшегося неубранным. Зверь понемногу двигался в мою сторону, иногда зачем-то останавливаясь. Вот он вышел на край проплешины, и тут сомнений уже не осталось: это была лиса. В душе шевельнулась мысль подстрелить ее, но я спросил себя:

— Зачем?

Казалось бы, простой вопрос, но он сразу охладил мой охотничий пыл. И в самом деле: зачем? Разве мы настолько голодны, чтобы есть лису? Может, нам остро необходима её шкура или лиса является злостным вредителем? Нет… Так зачем тогда убивать дикого зверька, которому и без того приходится нелегко в этом мире? Сколько раз мне казалось ночами, что жестокий холодный ветер, сменяющийся дождём снег и ледяная короста, образующаяся затем после подмерзания, истребили своей суровостью всё живое в этой, столь мрачной и холодной, степи. В отличие от леса здесь не спрячешься от леденящего, выдувающего из твоей одежды всё тепло, ветра. Здесь нет молодых деревьев, корой которых зимой питаются в наших краях даже такие крупные звери как лоси. Под снегом в степи остались лишь засохшие былинки да колючки, не имеющие особой питательной ценности даже летом. От этой степной бедности здесь очень мало и всех остальных зверей, даже мыши плодятся тут лишь в наших землянках, оставаясь довольно редкими на остальных заснеженных степных просторах. Тем не менее, в таких суровых условиях умудряются выживать зайцы, лисы, косули, какие-то хищные птицы вроде сапсана. Так зачем же их убивать? Пусть живут себе эти дикие звери и птицы, и даже не убивать, а помогать им выжить — вот как надо бы поступать в отношении их. В конце концов природа является частью нашего Отечества, и мы так же должны беречь и охранять её.

Этой зимой у нас на боевой позиции однажды треснул единственный топор. Трещина пошла по деревянному топорищу, угроза от неё была едва ли не смертельной. Без дров мы могли просто замерзнуть в своих сырых блиндажах и на продуваемой ледяными ветрами степи. А какие дрова без топора?

Оставить боевой рубеж и уйти в тыл? Такая мысль нам даже не приходила в голову. Никто из нас никогда не пытался представить себя дезертиром, хотя бегство с боевого рубежа ничем серьезным не грозило, поскольку заградительных отрядов у нас не было и нет.

Идти за топором к соратникам на соседнюю позицию расположенную за несколько километров от нас? Так у них тоже небось топор единственный, и скорее всего тоже на ладан дышит как и наш, и тоже нужен им так же постоянно как и нам.

На нашей опорной позиции лишних топоров нет, командир роты и старшина ничем помочь не могут, а если уж быть откровенным, то и не хотят ничем помогать. Старшина у нас был горьким пьяницей, сменивший «Дикого» другой ротный просто наплевательски относится к подобным нуждам роты: авось как-нибудь сами выкрутятся. Один наш боец сходил в ближайшее село, заказал там у местной торговки топорище, но та по ошибке привезла вместо топорища ручку для кувалды стоимостью 150 рублей. Не помню теперь точно почему, но эта ручка оказалась непригодной для топора.

Что делать, как быть? Мы стали пилить на дрова лишь тонкие стволы акации, которые можно было расколоть несильным ударом, и кололи их очень осторожно. На дрова пошел и мелкий хворост который можно было наломать руками или прыгая на него ногами. Он давал много жара, на нём хорошо было кипятить чай, но прогорал он почти мгновенно. Вспоминались мне обрезки водопроводных труб, электросварка, станок с наждачным камнем. Какие заурядные, казалось бы, вещи, но как вожделенно я мечтал сейчас о них! Теперь они были остро необходимы нам, но какими недостижимыми стали они в этой голой степи! Наварить бы сейчас топор на обрезок трубы, заточить его лезвие на наждаке, и эхххх — размахнись рука, раззудись плечо!

На горизонте виднелись дымящиеся трубы находящейся в Светлодарске теплоэлектростанции, ночью хорошо видны огни её машинного зала. Вот где и свет, и тепло, и сварка, и всё остальное необходимое для обыкновенной жизни. Но Светлодарск занят противником, и нам остаётся лишь смотреть издали на этот источник жизнеобеспечения, дарящий кому-то свет и тепло.

Пришлось обмотать треснувшее топорище изолентой и обращаться с ним с большой опаской. Кое-как мы с этим сломанным топором все же дотянули до подмены, после прибытия которой нас отвели на отдых в тыл.

* * *

Подошел конец января, с ним исполнилось девять месяцев моей службы Новороссии. Как обычно, подвожу к этому времени некоторые итоги.

Главное, что я должен сказать: эта служба нужна нашей стране! Нужна ничуть не меньше, чем победы в боях. Не все могут выдержать бои, но и не всякий прошедший горнило боёв способен вынести трудности затишья. По этой причине нам по-прежнему очень нужны люди.

В целом армия Новороссии существует и продолжает развиваться. При всех имеющихся недостатках она является настоящей армией, пусть не самой сильной и образцовой, но тем не менее всё же армией в полном смысле этого слова. Говорю так потому, что имею возможность сравнить бывшую самой сильной в мире Советскую армию в которой я служил срочную, с армией Новороссии.

Конечно, и на той и на другой службе были и есть недостатки и трудности. Военная служба трудна по определению и главный источник этих трудностей — наше падшее греховное естество, наше изначальное несовершенство о котором говорит Православие. Именно это несовершенство порождает одинаковые пороки и недостатки проявлявшие себя в Советской армии и имеющиеся в армии Новороссии. Это несовершенство служит причиной почти всех армейских порядков, цель которых — устранить последствия этого несовершенства, его отрицательного влияния на нашу жизнь. Здесь очень важно понять, что уставные требования и другие армейские порядки порождаются требованиями жизни, а не являются чей-то прихотью или выдумкой. Отсюда вытекает важный вывод: армейские порядки не падают откуда-то с Луны, не экспортируются из какой-то отдельно взятой России или Белоруссии, а вызываются к жизни духовными и личностными особенностями людей составляющих данное войско.

Греховная человеческая натура порождает необходимость постоянно побуждать себя к действиям, подчас нежелаемым и неприятным, непонятным и даже иногда вроде бы абсурдным. Здесь возникает пожалуй главная трудность службы в армии: надо смирить себя, заставить себя принять непонятное, кажущееся нелепым распоряжение, команду или установленный порядок.

Армия Новороссии рождается в трудностях и муках, как это обычно и бывает в этом мире. В трудностях и муках живёт и наша страна, пытающаяся сейчас возродиться из небытия 90-х. Что-то здесь уже сделано, что-то делается, а что-то ещё только предстоит делать. Делатели же выбывают из строя по разным причинам, на их место нужна замена, а продолжающим деятельность нужна помощь. У вас, дорогие соотечественники, есть возможность принять участие в исторических событиях нашей Родины.

Вступайте в армию Новороссии!

Сам же я жив, здоров, цел и невредим, по-прежнему свободен от алкоголя и табака, и за все эти девять месяцев я ни разу не испытал сколь-нибудь серьёзного побуждения к их употреблению. Моё духовное состояние боевое, мои духовные искания живы и разнообразны, моё здоровье улучшилось. За все девять месяцев службы я ни разу не заболел чем-то серьёзным, не получил травм или ранений. У меня есть все необходимые материальные средства, сам лично я ни в чём не нуждаюсь: сыт, обут, одет, крыша над головой есть.

Для интересующихся службой скажу, что необходимо здесь в первую очередь. Главное — это серьёзное решение служить Родине и готовность к перенесению тягот воинской службы, часто проходящей в открытой степи, в жёстких природных условиях. Есть трудности во взаимоотношениях с окружающими, их просто не может не быть в условиях стеснённости и высоких нагрузок. Ваше серьезное намерение даст вам достаточно сил для преодоления этих затруднений.

Из материального обеспечения в первую очередь необходимо следующее:

1. Тёплое нижнее бельё.

2. Тёплые перчатки, или хотя бы простые хозяйственные перчатки, а ещё лучше — те и другие.

3. Тёплая вязаная шапка.

4. Светодиодный фонарик с аккумуляторами и возможностью их подзаряда.

5. Двухсимочный сотовый телефон.

6. Котелок.

7. Складные нож и ложка.

8. Кружка.

9. Записная книжка с ручкой или блокнот.

10. Туалетная бумага (небольшой её рулон надо всегда иметь при себе) или салфетки.

11. Небольшой запас самых необходимых лекарств (анальгин и т.п.).

12. Несколько фотографий 3×4.

13. Деньги и документы.

14. Швейные иглы с нитками.

В целом, пожалуй, всё. Остальное при необходимости можно приобрести на месте.

С противником у нас сейчас идут обычные перестрелки из стрелкового оружия и гранатомётов. Временами укронацисты кроют по нам гранатами и ВОГами, а где-то вдали раздаются разрывы то ли мин, то ли снарядов. При этом ночное небо на горизонте озаряется кратковременными вспышками. Часто ночью бывают слышны отдалённые тяжёлые взрывы, определить источник которых не удаётся. Получается как в старой советской песне: «…и грохочет над полночью то ли гроза, то ли эхо прошедшей войны…»

Однако нынешняя война никак не может считаться прошедшей, не взирая на все соглашения, перемирия и объявленные режимы тишины, заведшие дело в тупик. Все мы рвемся в бой, с нетерпением ждём начала наступления, но такие решительные действия нам строго запрещены. Когда будет желанное наступление и будет ли оно вообще, никто из нас не знает. Тем не менее, при всех трудностях военной службы я очень рад такому повороту судьбы. В своём выборе ничуть не раскаиваюсь и о нём ничуть не сожалею.

 

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ

…Наша позиция была удалена от опорной части, а оперативная обстановка и нехватка горючего не позволяла подходить сюда нашим армейским «Уралам». Использовать же бронетехнику тоже было нельзя по ряду причин, и в первую очередь — по причинам политического свойства. Появление бронетехники на передовой линии обороны могло быть расценено как нарушение минских договорённостей, что дало бы противнику козыри в информационной войне, не затихающей, в отличие от войны обычной, ни на мгновение.

Но ведь нам были необходимы и боеприпасы, и вода, и пища. Если с водой нам помогла зимушка-зима своим, пусть и небольшим в отличии от более северных краёв, снегом, то всё остальное нам приходилось носить на себе за несколько вёрст с нашей опорной части.

Как-то раз, нагрузившись продуктами и боекомплектом, мы вдвоём с Евгением вышли с опорной части к себе на позицию. Смеркалось, по небу ползли низкие серые тучи и дул обычный для здешних краёв сильный ветер. Тучи опускались всё ниже, сумерки сгущались всё сильнее, видимость делалась всё меньше. Вот уже на горизонте тёмно-серое небо полностью слилось со светло-серой заснеженной степью, растворив все видимые ранее очертания холмов. Мне казалось, что наша позиция находится где-то левее, поэтому я всё время забирал влево. Вот уж вроде бы должна показаться наша лесополоса, но её всё нет и нет. Видать, я немного сбился в наступившей темноте, к тому же ни звёзд, ни Луны, ни обычных огней на горизонте не было видно из-за низкой и плотной облачности. Ладно, сейчас я эту ошибку исправлю, ведь мы идём в верном направлении и уже находимся где-то совсем недалеко от цели.

Вдруг у нас под ногами оказалась хорошо накатанная дорожная колея. Её не было и не могло быть на нашем пути, ведь никакая техника к нам не ходила. Откуда же колея? Странно… Да нет же! Это колея от наших «Уралов» доставляющих грузы на нашу опорную часть. Просто мы в темноте немного отклонились и каким-то образом вышли на этот путь. Сейчас я исправлю эту небольшую ошибку и мы скоро прибудем на место. Вон впереди чернеют какие-то деревья, это и есть наша лесополоса в которой мы заготавливаем дрова на наши печки. Вперёд, к этим деревьям!

Однако рядом с этими деревьями оказался какой-то очень глубокий и совсем незнакомый нам овраг, круто спускающийся куда-то вниз. Всё ясно! Это другой конец лесополосы, теперь нам надо просто спуститься по балке вниз и продолжить путь в верном направлении. Тронулись мы было вниз, но спуск оказался очень крут. Рядом с нашей позицией таких крутых склонов нигде не было. Нет, тут всё же что-то не то, мы идём куда-то не туда. Нам хватило благоразумия вернуться и не тратить сил на бесполезные спуски-подъёмы по заснеженной балке, в которой к тому же глубина снега была по колено.

Вернувшись обратно на подозрительную колею, мы разглядели вдали два каких-то чёрных пятна. Да это же сгоревшие танки, оставшиеся в степи после освобождения прошлой зимой дебальцевского выступа! Всё, наконец-то разобрались! Сейчас мы найдём верный путь! Подойдя ближе к этим чёрным пятнам, мы увидели вместо танков деревья…

Стало окончательно ясно, что мы заблудились в ночной степи. Как теперь быть? Свой телефон я с собой не взял из-за полной его разряженности, телефон моего товарища Жени тоже едва дышал и не мог тянуть яндекс-карты или другие информресурсы, при помощи которых можно было бы разобраться, где мы находимся. Идти наугад дальше, кричать, стрелять, звать на помощь? Но заблудившись, мы могли оказаться совсем рядом с укронацистами. Вот добыча-то им будет, вот радости-то противнику! Скажут, мол, «ватники» нам жрачку и боекомплект принесли…

Ага, щщас! Подавляющее большинство из нас давным-давно твёрдо решило никогда не сдаваться живыми в плен. Лучше подорвать себя гранатой или застрелиться, чем отдать свою жизнь, честь и достоинство на поругание необандеровцам или просто одураченным пропагандой несчастным украинцам из ВСУ. А в нашем случае вдобавок ко всему мог выйти такой позор!

Итак, не наскочить бы нам на врага… но куда же идти, в каком направлении двигаться? Мне кажется, будто идти надо вон в ту сторону, Жене кажется всё наоборот. Обстановка складывается всё более напряжённая, и во избежание ссоры я следую за Женей. В подобных случаях очень важно сохранить хладнокровие и выдержку, если же поддаться раздражению и злобе, то можно быстро погибнуть. Именно это и говорит богатый опыт путешественников, военных, первопроходцев: в подобных случаях людей губит не столько природная среда, сколько собственные панические настроения, проще говоря, — страх. Об этом писал Тур Хейердал, переплывший на утлом плотике половину Тихого океана. Это же самое отмечал Ален Бомбар, преодолевший всю Атлантику от Европы до Америки на надувной лодке. Вот и в нашем случае надо в первую очередь сохранить присутствие духа.

Достаю гранату и вворачиваю в неё взрыватель, затем кладу её поближе в карман. Автомат вешаю на грудь, досылаю патрон в патронник и снимаю оружие с предохранителя. Теперь я готов к неожиданной встрече с противником. Наверное, то же самое делает и Женя, и хотя я не могу разглядеть его действий в темноте, но на всякий случай говорю ему:

— Женя, осторожно. Мы можем наскочить на укров.

Евгений в ответ молчит, но молчание порой бывает красноречивее всяких слов. В этом тягостном молчании хорошо чувствуется, как тяжело сейчас Жене. Тем не менее, он сохраняет выдержку, не кричит, не возмущается, хотя с полным правом мог бы меня спросить:

— Куда ты меня завёл?!

Потихоньку мы продвигаемся вперёд. Идём наугад по незнакомой колее, накатанной, наверное, машинами противника. При этом мы часто останавливаемся, прислушиваемся и оглядываемся. Я обдумываю, как нам ночевать. Продуктов у нас с собой более чем достаточно, но ночь без костра в степи — это суровое испытание даже летом, а ведь сейчас идёт самая середина зимы. Холодной, сырой южной зимы с её пробирающим до костей ветром, с её бесконечной промозглой сыростью. Да и где мы окажемся с рассветом? Не под дулами ли бандеровских пулемётов, не на заминированных ли участках? Нет, надо как-то выбираться, выбираться прямо сейчас, как бы трудно и опасно это не было.

Женя опять тянет меня в одну сторону, я же опять совершенно уверен, что идти надо в противоположную. Настоять на своём? Но тут мне вспоминается святоотеческая мудрость, когда-то вычитанная из многочисленных православных книг: будь крайне недоверчив к себе! Ладно, иду за Женей…. Но ведь в той стороне куда идёт Женя, находится противник! Что же делать? В душе начинает закипать раздражение, но тут опять вспоминается святоотеческая мудрость: смирись!

Смиряюсь и молча иду за Женей. Мы уже порядком устали, из-за чего останавливаться приходится всё чаще. И вдруг во время одной из остановок порыв ветра донёс до меня чей-то неясный голос. То ли это был голос человека, то ли ветер свистел в ушах и мне просто послышалась чья-то речь, то ли это было что-то ещё.

— Женя, ты сейчас слышал что-нибудь? Слышал? Что это было, Жень?

Но Женя в ответ угрюмо молчит. Не надо приставать к нему, требовать ответа, ему и так сейчас нелегко. Мы стоим, не двигаясь с места, и я внимательно прислушиваюсь, не повторится ли звук опять. Где-то вдали прогрохотал короткой очередью пулемёт, небо прочертили красные огни трассеров. Стрельба шла с совсем неожиданного для нас направления, и мы совершенно не могли понять, стреляют ли это наши или огонь ведёт противник. Используя последние остатки заряда, Женя связывается с нашей позицией:

— Дай очередь трассерами, мы тут маленько с пути сбились.

Напряжённо ждём несколько минут, затем слышим где-то вдали короткую очередь, но не видим никаких трассеров. Дело совсем плохо, ничего понять нельзя. Делаем несколько шагов, и тут новая напасть: у рюкзака с продуктами, что несёт Женя, отрывается лямка. Подхожу помочь, и только тут обнаруживаю, насколько тяжёл этот рюкзак! В нём продукты на четыре дня, среди них консервные банки с тушёнкой, фруктовый сок, крупы… вес его где-то килограммов за тридцать, и эту тяжесть Женя безропотно нёс всю дорогу…

Нет, надо передохнуть. Я напряжённо думаю, как быть дальше. Вне всякого сомнения, где-то рядом находится противник. Тот неясный подозрительный звук в безлюдной ночной степи — что это, как не обрывок их разговора, случайно донесённого до меня ветром?

Так как же быть?

После долгого размышления решаем бросить рюкзак с продуктами здесь, а сами налегке будем пробиваться к своим. Оттаскиваем рюкзак под какой-то куст, и тут я замечаю мелькнувший неподалёку свет фонарика!

— Ложись! — сдавленно хриплю я Жене и падаю в снег сам, опирая на рюкзак автомат в сторону фонарика.

— Свет видел?

— Ага.

— Укры?

— Не знаю…

— Наверное, они…

— Может, и они…

Лежим, ждём. Тишина. Никто к нам не приближается, по нам не стреляют. Наверное, они нас не заметили, и этим счастливым обстоятельством надо обязательно воспользоваться. Посовещавшись с Женей, решаю подобраться поближе к месту, где нами был замечен огонёк, и получше разведать обстановку. Ступая как можно тише, продвигаюсь ближе и ближе. Вот впереди начинают вырисовываться какие-то неясные очертания. Ближе, ещё ближе… теперь остановимся, подождём, послушаем, подумаем, посмотрим. Вроде бы всё тихо. Делаю ещё несколько осторожных шагов, и…

И тут передо мной вырисовывается картина нашей опорной части, с которой мы начинали свой мучительный путь! Оказывается, блуждая по степи мы описали правильный круг и пришли в исходную точку. Открывшееся обстоятельство было столь оглушительно, что мы решили не заходить к нашим, дабы не смущать их этим случаем. Расслабившись, успокоившись и передохнув, мы вновь тронулись к своему боевому рубежу. Чувствуя свою вину за произошедшее, я взял на себя тяжеленный рюкзак с продуктами, отдав другой, намного более легкий рюкзак с зарядами к гранатомету, Жене.

Между тем плотный ночной туман рассеялся и на горизонте загорелись огоньки селений. Теперь выбрать верное направление не составляло никакого труда, ведь все эти огоньки мы давным-давно знали наперечёт. Однако едва начав правильный путь, пришлось остановиться: у рюкзака с продуктами, не выдержав нагрузки, оторвалась вторая лямка.

Остановился, осмотрелся, приметил одиноко стоящее небольшое деревце и перетащил к нему рюкзак, после чего мы продолжили путь. Место в котором остался рюкзак я определил довольно точно по огням на горизонте и едва видимой в снегу старой дорожной колее. Женя, пока ждал меня невдалеке, оставил на снегу один заряд к гранатомету — мощную гранату с реактивным двигателем, да так и позабыл поднять его.

Шагалось нам легко и спокойно, благо снега в этих краях гораздо меньше, чем в более северных областях. Глубина его была в среднем по щиколотку, поэтому можно было идти по степи напрямик, не придерживаясь троп и дорог. Вскоре впереди замаячила темная полоса нашей лесопосадки, и тут среди деревьев ударили короткие вспышки выстрелов, а чуть погодя до нас долетел и сухой звук автоматной очереди: та-та-та-та. Это наш соратник Саня, оставшийся на нашем боевом рубеже и давно ждущий нашего возвращения, дал короткую очередь в воздух. Как потом выяснилось, у Сани не оказалось трассеров, поэтому он время от времени стрелял обычными патронами. Из-за ветра и дальности расстояния мы этих выстрелов не слыхали, пока не оказались поблизости от цели нашего пути.

На следующий день посветлу мы пошли назад в степь, где легко и быстро нашли и оставленный рюкзак, и забытую гранату. Таким образом, в итоге наше приключение завершилось вполне благополучно, но… Но из каждого случая надо делать выводы. Так чему же научило нас это приключение?

Наиболее тяжёлые ошибки совершаешь, когда целиком и полностью уверен в своей правоте. Поэтому себя необходимо всегда проверять и перепроверять, прибегая для этого к доступным средствам. Строители, например, используют уровни и отвесы, ученые прибегают к смежным источникам знаний, врачи пользуются показаниями приборов. Всё это необходимо делать из-за нашего естественного несовершенства, не позволяющего нам прочертить без особых приспособлений даже такую простую фигуру как круг.

Круг…. но именно мы его и прочертили в этот раз, прочертили не от руки на бумаге, а шагая по степи глухой ночью. Это явление известно с очень давних пор, его описания нередко встречаются в литературе. Я и сам столкнулся с ним не в первый раз.

* * *

Помнится, около тридцати лет назад я заблудился в Мещёре, в её бескрайних глухих лесах. В те времена я очень любил походы за грибами с ночевкой в лесу, имел уже немалый опыт по этой части и относительно неплохо знал лес, не взирая на его большую протяженность. Уединение, ночёвка в лесу у костра, всегда доставляет мне какую-то совершенно особую, тихую радость, какое-то несказанное удовлетворение. В такие мгновения мысли текут особенным образом, в душе наступает тоже какой-то особенный, ни на что другое не похожий, уют, дух устремляется в неведомые дали. Окружающий тебя темный ночной лес начинает восприниматься милее родного дома, отступают всякие треволнения, заботы, исчезает суетность. Проснувшись поутру, ты видишь вокруг себя изумрудный ковер мха и высокие медно-красные, ровные, словно выточенные на огромном станке, стволы красавиц сосен.

А вот и грибы! Их шляпки были, оказывается, совсем рядом с тобой, просто в темноте ты не мог их увидеть. Торжественность и великолепие соснового бора зовёт, манит тебя в свои глубины. С радостным предвкушением и надеждой ты отправляешься бродить между могучими стволами-колоннами наших родных деревьев. Ты никуда не спешишь, ни за что не переживаешь и ничего не опасаешься. Ты идёшь и идёшь наугад, не разбирая пути и не боясь заблудиться, потому что давно и хорошо знаешь этот лес. Тебя привлекают его отдельные уголки: вон там среди сосен виднеется молодой ельничек, дай-ка загляну в него. А вон там — небольшой березнячок, пойду-ка я к нему.

Где-то к середине дня делаю небольшой привал. Сажусь на пень, достаю свои нехитрые припасы: хлеб, вареные яйца. В те годы ещё не было такого жуткого нашествия полимерной пленки какое мы переживаем сейчас, но и тогда я строго-настрого запрещал себе мусорить в лесу, унося с собой всё, что плохо разлагается естественным путем. Однако скорлупу от съеденных яиц я со спокойной совестью бросил на землю у послужившего мне креслом пня, и отправился далее в свой лесной поход, продолжая его все тем же вольным образом, каким шёл и ранее. Стоял тихий осенний день, по-пушкински восторженный, и только серое небо хмурилось и вздыхало, пряча за беспокойными серыми облаками солнце.

Вот уже отяжелели мои корзины, заполненные веселым сбором грибного разнообразия. Тут и крепыши-боровики, и желтенькие лисички, и милые подберезовики, и красавцы подосиновики, охряно-желтые моховики и светло-зелёные бархатистые шляпки моховиков зеленых. Каштановым цветом верха и желто-зелёной губкой низа шляпки выглядывают среди них польские белые грибы, почему-то до сих пор не имеющие у нас своего народного названия. Всем хорош этот грибок: и растёт он дружными ватагами, и выбирает себе чистый сосновый бор, без травы и коряжника, без еловой частели и непролазных зарослей крушины. Никакой особой обработки он не требует, пригоден для всех видов приготовления, отлично идёт в заготовки: его можно сушить и мариновать. Лишь размером да толщиной ножки он уступает нашему обычному белому боровику, но почему же у такого хорошего гриба нет простого народного имени? Я много раздумывал над этим странным обстоятельством, читал книги, спрашивал других грибников, иногда даже разыгрывая их: мол, вот нашел я тут какие-то неплохие с виду грибы, а как они называются, — не знаю… Но все говорили мне одно: «польский белый».

Уйййййй… как-то совсем не по душе мне это название. Отдает оно какой-то бездушной номенклатурой, никак не вяжущейся с образом самого гриба. Вдобавок ещё и состоит-то оно из двух слов, что очень неудобно, а если выговаривать полностью, то получится «польский белый гриб». Это уже совсем никуда не годится.

В конце концов решил я сам попробовать придумать этому грибу название. Долго мучился в поиске, но в итоге понял, что взялся за непосильную задачу. Дело было совсем плохо, но тут ко мне на помощь пришли… немцы!

Как-то раз мне в руки попала изданная в последние годы существования ГДР книжка «ташенбух фюр пильцфройнде», то есть карманный справочник грибника-любителя. В ней этот замечательный грибок имел название мароненрёрлинг, то есть трубчатый гриб марон. Марон. Отлично! Коротко, удобосказуемо и вполне благозвучно, хотя и не по-русски. С тех пор я стал звать польские белые грибы на немецкий манер, — маронами, что в переводе на русский означает плод каштана. Действительно, разбросанные по зеленому мху коричневые шляпки молодых марончиков и в самом деле весьма похожи на орехи конского каштана со снятой с них зеленой кожурой.

То немцы, то поляки… всё-таки странно как-то. Русские всегда были первыми среди всех других народов по части знания грибов, любовь к грибам впечатана в глубины нашей родовой памяти, а тут — на тебе! Как и чем объяснить такую несуразицу?

Наверное, споры этих маронов занесли в наши леса на своих сапогах немецкие солдаты во время мировых войн, после чего марон и распространился по нашим сосновым борам.

Войны, войны… солдатам приходилось быть и в таком же вот глухом лесу, что окружает меня сейчас. Наверняка были случаи, когда кто-то в таком лесу отставал, терялся или оставался намеренно для выполнения особого задания. Выпади такое испытание на мою долю — как повел бы я себя? Наверное, справился бы вполне. Для меня лес — что родной дом, я совершенно спокойно ночую в нём в одиночку без спальников, одеял и палаток, я целый день брожу по нему, наматывая с тяжеленными корзинами десятки вёрст, я ничуть не боюсь заблудиться, я издали отлично чую любого идущего по лесу человека, я легко могу затаиться, я… я… я…

Вот и окажись я солдатом, шёл бы так же спокойно по лесу, только вместо корзины клал бы грибы в каску. Размышляя таким наивным образом, я всё шёл и шёл, то отклоняясь в одну сторону чтобы обойти валежник, то уходя в другую сторону от выскиря — упавшего дерева, корни которого вырвались вместе с землей, образовав что-то вроде огромного плоского щита. Говорят, в войну за такими выскирями удобно прятались партизаны…

День уже клонился к вечеру и пора было выбираться к железной дороге, чтобы затем пройти по ней до ближайшей станции. Ну что ж, пора так пора. Мне надо идти вот в этом направлении и через пару-тройку километров я увижу сереющее сквозь заросли железнодорожное полотно. Беру нужное направление, иду, и вместо железной дороги выхожу к пню с валяющейся подле него яичной скорлупой….

Вот это да! Да я ж был тут едва ли не полдня назад, да я ж с тех пор должен был уйти отсюда за десяток километров, да я ж всё это время шёл, не сделав ни одного привала! Шёл и шёл, шёл в полной уверенности, что двигаюсь поступательно в нужном направлении, а на деле оказалось, что я описал огромный круг и вышел к месту своего привала.

Опешив поначалу от такой неожиданности, я вспомнил многократно слышанные мной рассказы об этом явлении, и понял, что на этот раз столкнулся с ним сам. В голове завертелся вихрь мыслей, думалось много всякого разного: здесь и нечистая сила, и попытки атеистической науки объяснить случившееся разной длиной шага правой и левой ноги, и прочие, свойственные подобным случаям, метания разума. Надо сказать, что в то время я был ещё очень далек от православной веры, но при этом не разделял и взглядов вульгарного материализма, твёрдо веря в наличие иных миров, измерений, сущностей. Каких именно? Этого я не знал, но лес в те времена казался мне каким-то нерукотворным храмом природы, полным всевозможных тайн и загадок. Наверное, тогда я бы ничуть не удивился Лешему или бабе Яге, выйди они навстречу из еловой чащи или зарослей крушины. Наверное, поэтому же я совершенно спокойно ночевал в лесу в одиночку, не испытывая и тени страха, ведь страх порождается неизвестностью. Ночью или в сумерках наше зрение перестает чётко различать предметы, отчего высокий пень начинает казаться затаившимся человеком, груда хвороста — зверем, а непроглядные заросли в которых может затаиться враг наша родовая память воспринимает как несомненный источник угрозы. Отсюда в душе рождается сначала напряжение, а за напряжением следует страх. У страха же глаза велики, и вот вам уже мерещатся мелькающие вокруг вас тени, чьи-то крадущиеся сзади шаги, следящие за вами из-за деревьев злые глаза. Даже зная наперед об этих обманах восприятия, вы не сможете ни убедить себя в отсутствии опасности, ни успокоить себя рассудочными доводами, какими бы правильными и обоснованными они не были. В ночном лесу вас всё равно будет душить страх.

Совсем иначе было со мной. В те годы я верил, что лес полон каких-то сущностей из инобытия, получивших в народных сказках наименования Лешего, бабы Яги, старичка-лесовичка и прочей лесной нечисти. Но я очень любил лес, поэтому эти сущности представлялись мне совершенно неопасными и беззлобными, скорее даже расположенными ко мне, хотя и без особой радости и гостеприимства. В таком случае, чего мне бояться? Дикие звери сами боятся человека и обходят его за версту, это я знал хорошо и давно. Опасны лишь волки зимой или встреча зверей со своими детенышами, при которой звери могут кинуться на их защиту. Но сейчас в лесу стояла осень, потомство диких зверей к этому времени уже подросло и окрепло, поэтому я чувствовал себя в полной безопасности.

Подивившись случившемуся, я вновь тронулся в путь, немного даже радуясь столь забавному происшествию. Надо же! Широко известное явление приключилось наконец-то и со мной, причем случилось оно не взирая на моё неплохое знание леса, в котором я ночевал и по которому бродил уже не первое лето. Теперь будет что рассказать знакомым и друзьям — сам Леший водил меня кругами по своему огромному лесу!

Будучи в таком приподнятом расположении духа, я бодро шагал вперёд. Великолепный светлый сосновый бор сменялся местами то белым березняком, то тёмным ельником, то смешанным лесом с зарослями можжевельника и крушины. Мой путь часто преграждал и валежник, и еловая частель — многочисленные молодые ёлочки высотой с рост человека, плотно стоящие сплошной зеленой стеной. Продираться сквозь такую частель было трудно, ветки больно хлестали по лицу и рукам, норовили выколоть глаза, путались в ногах, цеплялись за обе корзины которые я нёс на согнутых в локтях руках. Чтобы преодолеть эти заросли, я разворачивался к ним спиной, да так и шёл задом на перед, пока не выходил из частели в более разреженный лес. Пробираясь по лесным зарослям, сворачивая то вправо то влево, обходя стороной непролазный бурелом, я хорошо видел, насколько несостоятельно распространённое объяснение этого явления разной длиной шага правой и левой ног. Такое объяснение могло бы быть вероятным, двигайся я по совершенно ровной поверхности без малейших помех, но в лесу об этом не могло быть и речи.

Немного развлекшись и поулыбавшись случившемуся, я шел в полной уверенности, что уж теперь-то теперь иду верным прямым путем и скоро выйду к железной дороге. Каково же было моё удивление, когда я вновь оказался у пня с лежавшей рядом с ним яичной скорлупой, оставленной мной здесь во время привала!

Вот это да! Дело-то, оказывается, совсем нешуточное. Благодушно-весёлое настроение сменилось замешательством…

Ну вот что, хватит! Шутки в сторону, пора выбираться из леса. С каким-то раздражением я решительно зашагал в нужном направлении. Между тем день начал клониться к вечеру, оставаться ночевать в лесу вторую ночь подряд без воды и еды не хотелось, да и мои корзины были полны прекрасных грибов требовавших срочной переработки.

Что? Я заблудился? Полно те! Уж кому-кому, но мне-то с моим опытом заблудиться в лесу было просто стыдно. С лесом я познакомился ещё в раннем детстве, когда отец брал меня с собой, отправляясь по грибы и по ягоды в родные леса вятского края. Позже, в юности, я изведал и сибирскую тайгу на родине моей матери. Я всегда гордился своим умением находить правильную дорогу в самых непролазных дебрях, в самых глухих уголках лесной чащи я чувствовал себя как дома. И вдруг — заблудиться! Да быть того не может!

Впереди в зелени леса зачернели стволы ольхи. Ну конечно же, я ведь иду верным путем, поэтому теперь, вместо того чтобы описывать по лесу круг, я дошел до лесного ручья, берега которого густо поросли ольховником. Да, всё верно: вот они, кочки с осокой, вот и вода зажмыхала под подошвами сапог, вот и совершенно белые болотные подберезовики рассыпались по изумрудно-зеленому мху. И вдруг… что это? Какое-то странное образование на покрытой прошлогодней листвой земле, напоминающее застывшие языки огня, лишь цвет у него был совершенно другим, не ярко-оранжевым, а тёмно-коричневым, словно бы из-под земли вырвалось пламя преисподней, да так и застыло на толстом слое лесного опада из прошлогодних листьев и засохших веточек. Да это же осенний строчок, — малоизвестный гриб, именуемый ещё пестрицей, бабурой и имеющий наверное другие народные названия. Однако встретившийся мне строчок был гораздо больше среднего размера, он один едва поместился бы в большой суповой тарелке. У самой земли я срезал плотную, но полую внутри белую ножку, обдул гриб со всех сторон чтобы удалить мелкий сор и раздуть подальше его споры, затем осторожно положил хрупкий гриб в корзину поверх других грибов. Чудесная находка очень меня порадовала, и ободренный ею я зашагал далее, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что по моим же расчетам я никак не должен был попасть в этот ольховник. Ну да ладно, всё это мелочи, сейчас на моём пути будет ручей и по нему я легко выйду к железной дороге.

Так я шел от кочки к кочке, от одной ольхи к другой. Будучи обычно невысокой и тонкой, здесь ольха была сильным и хорошо развитым деревом высотой с десяток метров с толщиной комля около полуметра. Некоторые из них уже отстояли свой век, и на одном из таких стволов ольхи я заметил гриб чагу, обычно растущую на берёзе.

Между тем, вопреки моим ожиданиям, ручья всё не было. Ольховник тянулся дальше и дальше, и наконец впереди опять замаячили красавицы-сосны. Вместо ручья я вышел в сосновый бор, но ничего плохого в этом не было, потому что вон в том направлении вон за теми ёлочками скоро появится железнодорожная насыпь. Я уверенно прошёл эти ёлочки и оказался… все у того же пня с валяющейся подле яичной скорлупой!

Меня охватило чувство незримого присутствия какой-то таинственной невидимой силы с ощущением полного своего ничтожества перед ней. Уже начало смеркаться, остатки недавнего благодушного настроения улетучились без следа, и я наконец со всей очевидностью понял, что заблудился, Заблудился по-настоящему, заблудился в огромном мещёрском лесу, заблудился так, что не могу теперь даже приблизительно определить нужное направление. Оставив последние тщеславные помыслы о своих способностях находить дорогу в лесах, я уже без всякой надежды выбраться побрёл наугад сквозь лесную чащу. Вспомнился совет моего покойного отца: в таких случаях намечай взглядом дерево по прямой от себя, дойдя до него, намечай опять по прямой следующее дерево. Вот я и иду, без особой надежды и веры намечая взглядом дерево за деревом. В темнеющем лесу лучше всего видны сейчас белоствольные березы. На стволе одной из них висит крупный сросток отличных опят, но мне уже не до них. Вон у сосны красуется боровик, но в корзинах у меня нет для него места, подойти к нему нет времени, нагнуться за ним нет сил, поэтому я иду дальше, всё ускоряя и ускоряя шаг в сгущающихся лесных сумерках. Скоро станет совсем темно и идти дальше по лесу будет невозможно. Я уже выбился из сил, ноги налились свинцовой тяжестью, а корзины с грибами превратились в тяжеленные гири. Спина ныла от заплечного мешка, сильная усталость мутила голову. Уже почти совсем стемнело, и разумно было бы подыскать место для ночлега, насобирать хвороста, разложить костер, сделать лежанку из мха и еловых веток, но какое-то странное безразличие овладело мной. Ночлег? Ладно, как-нибудь устроюсь….

И вот в почти полной темноте сквозь заросли молодых берёзок вдруг завиднелась какая-то серая полоса. Да это же… железнодорожная насыпь! Выбравшись на неё, я дошагал ещё несколько километров до станции, сел на поезд и благополучно добрался до дома.

Теперь такой же случай произошел со мной в донской степи, и я нарочно привел здесь подробное описание, чтобы сравнить оба случая и сделать некоторые выводы.

Первое, что бросается здесь в глаза, это имеющаяся поначалу самоуверенность, твёрдая убежденность в верности пути по которому следует заблудившийся. Святоотеческое наследие Православной Церкви содержит множество предостережений против самоуверенности, а святитель Игнатий Брянчанинов наставлял быть крайне недоверчивым к самому себе, к собственному мнению, и всегда выверять его либо у своего духовника, либо у других пользующихся доверием источников. Поэтому известное «доверяй, но проверяй» необходимо в первую очередь прилагать к себе самому. Даже будучи в полной уверенности, надо всё равно проверить свою правоту, и лучше при помощи других людей, испросив их мнения или совета.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что после отказа от самоуверенности и смирения с обстоятельствами либо иной точкой зрения, «заколдованный круг» начинает благоприятно разрешаться.

Ни в коем случае нельзя поддаваться страху, раздражению, суете и прочим подобным чувствам. Самообладание и хладнокровие служит здесь непременным условием успеха. Если ты заблудился вместе с товарищами, то особенно недопустимо спорить и злиться друг на друга. Чувство — враг разума, вспышка чувств напрочь похоронит саму возможность разумного решения.

Теперь перейдем к самому явлению «заколдованного круга». Дать ему исчерпывающее объяснение я не могу, но здесь несомненно имеет место неспособность правильно определить своё местоположение на местности и направление своего движения. В природной среде мы совершенно незаметно для себя определяем их в первую очередь по солнцу, затем по знакомым предметам, а ночью по Луне и звёздам. Если таковых вокруг нас не видно, то человек быстро теряет ориентировку и начинает блуждать. Такое случается с нами и в крупных городах, внутри больших зданий, особенно если мы не стараемся запомнить правильный путь.

В описываемых случаях эти возможности правильного определения отсутствовали полностью: в лесу было пасмурное небо, а из знакомых узнаваемых предметов был лишь пень с лежащей подле него яичной скорлупой.

В ночной степи был плотный туман, скрывший Луну, звёзды и огни на горизонте, лишив нас таким образом всякой возможности определить верное направление. Когда в лесу встретилась железная дорога, а в степи исчез туман и появились огни на горизонте, всякие блуждания мгновенно прекратились. После случая в степи я стал всегда носить с собой компас, доставшийся мне по наследству от покойного отца.

Однако остается неясным, почему заблудившийся идёт по кругу. Как и отчего это происходит? Сразу отметим здесь намеренно допущенную мной ошибку: по кругу идёт не заблудившийся, а совершенно уверенный в правоте своего пути человек. Выход на начальную точку своего пути является для него очень неожиданным, а то и оглушительным обстоятельством.

Наблюдения и исследования различных случаев блужданий показывают, что обнаружив свою неспособность находить правильный путь, заблудившийся начинает беспорядочно метаться из стороны в сторону, вычерчивая своим путём неправильные ломаные линии расположенные без какого-либо порядка. Когда же путник падает от бессилия, то расстояние от начальной точки пути до его окончания может составить всего около 600 метров, в то время как длина самого пройденного пути будет измеряться десятками километров.

Так почему же мы идём по кругу? По всей видимости, это явление связано с работой нашего сознания, а если быть более точным — подсознания. Мы хорошо отличаем правое от левого, и даже если путаемся при команде «напра-во!,» или «нале-во!», то эта путаница обусловлена неверной или замедленной связкой услышанных слов с решением выполнить требуемое действие. На самом деле вряд ли кто-нибудь из нас спутает правую руку с левой, садясь за стол или вставляя ключ в замок. Стало быть, право и лево мы различаем совершенно чётко и ясно. Право и лево являются не просто условными сторонами пространства, а отражают важные особенности устроения нашего подсознания. Для подавляющего большинства из нас правая сторона является предпочтительной, и это обстоятельство связано не только и не столько с воспитанием, сколько с только что упомянутыми особенностями высшей нервной деятельности. В самом деле, если бы для мозга право и лево не имело бы существенной разницы, то и воспитатели не стали бы прилагать столько усилий по привитию детям предпочтения только к правой стороне. Неравенство деятельности полушарий головного мозга известно науке давным-давно, что лишь подтверждает простые житейские наблюдения: для нашего сознания право и лево служат резко разграниченными сторонами окружающего нас пространства, при этом одна из этих сторон (для большинства правая, для левшей левая) намного превосходит по своей значимости другую сторону.

В случаях, когда в окружающем пространстве нет заметных точек или предметов привязки, на основании которых можно было бы определять своё местоположение, наше подсознание начинает как бы «грести одним веслом», то есть невольно склоняться всё время в какую-то одну сторону, отдавая соответствующие повеления телу. Отсюда и в самом деле может меняться длина шага правой и левой ноги, и в итоге человек кружит подобно лодке, на которой гребцы гребут только с одного борта.

На бессознательное свойство этого явления указывают чувство полной уверенности в шествии по правильному пути, в то время как ноги несут человека по кругу, а так же бессилие имеющихся знаний местности и накопленного опыта.

Когда же заблудившийся узнаёт о случившемся с ним, то возникающее замешательство ломает тонкую работу подсознания, отчего путь блуждающего принимает вид беспорядочно изломанной линии вместо описанного ранее круга.

Появление на местности видимых точек привязки включает в работу сознание, и оно, отталкиваясь от них, начинает определять правильное направление движения, отчего «заколдованный круг» мгновенно исчезает.

Таково моё предположение, моё виденье и объяснение явления «заколдованного круга», описанного, в частности, в одном из произведений советской литературной классики — историческом романе Степана Павловича Злобина «Степан Разин». В нём стрельчиха Марья пыталась бежать из Гурьева, бывшего в то время маленьким степным городком Яицкого казачьего войска. У неё убили мужа и пылая ненавистью, она решила сбежать из проклятого места к бабке в Астрахань, предварительно продав всё своё нажитое добро. Всю ночь она шла по степи, а к рассвету обнаружила, что оказалась на том же самом месте, откуда начала свой путь — у расположенной в степи крепости Яицкого городка.

Итак, круги. «Заколдованные круги», сводящие на нет все предпринятые усилия, порождающие растерянность и страх, сеящие суеверия и в конечном счёте уводящие столь далеко от верного пути, что гибель становится здесь делом вполне вероятным.

Выше мы выяснили, что при попадании в «заколдованный круг» следует:

1. Напрочь изгнать всякую самоуверенность;

2. Сохранять самообладание и хладнокровие;

3. Двигаться далее, намечая одну цель за другой по прямой линии.

Теперь взглянем на вещи немного шире. Не случается ли нам попадать в подобные «заколдованные круги», только в иных отношениях, например, в части общественно-политической деятельности?

Не приходится ли идти там по кругу, а обнаружив это прискорбное обстоятельство, не обрушиваем ли мы свой гнев на соратников, не даём ли воли подавляющим рассудок чувствам, лишая себя и других возможности принять разумное решение? Наконец, запутавшись окончательно, не шарахаемся ли мы из стороны в сторону, не предпринимаем ли беспорядочных метаний?

Согласитесь, здесь есть о чем подумать…

 

С ПЕРЕДОВОЙ В ТЫЛ

Вскоре после случая с «заколдованным кругом» к нам на смену прибыло другое подразделение. Мы ждали его с большим нетерпением, так как находясь на передовом рубеже около полутора месяцев, и за это время сильно устали и вымотались. Подмена не прошла гладко: сменщики задержались почти на неделю, в течение которой нам поступали противоречивые команды и угнетала неопределенность. То мы должны были немедленно собрать и доставить в опорную часть все имущество вплоть до буржуек, то поступала команда вернуть все назад и ждать дальнейших распоряжений. Сколько времени ждать, — этого никто конечно же не знал. И так было по несколько раз! Носить буржуйки туда-сюда мы попросту не смогли, зато прочих вещей мы натаскались вволю.

В последний день нашего пребывания на боевой позиции по нам с утра начала стрелять тяжёлая артиллерия противника. Два снаряда разорвались далеко, где-то в километре от нас, но их пролетающий мимо свистяще-шелестящий шум был слышен очень хорошо. Били то ли гаубицы Д-30, то ли самоходные орудия САУ. Ответить им мы ничем не могли, потому что эти орудия могут стрелять с расстояния в десяток километров и больше. Они и стояли где-то так далеко, что даже шума их выстрелов слышно не было. У нас же нет таких средств чтобы достать противника в такой дали, мы имеем лишь обычное стрелковое оружие и гранатомёты, а все они бьют не более чем на три километра. Однако всё прошло благополучно, снаряды укронацистов легли в открытой степи, не причинив вреда ни нам, ни находящемуся неподалёку селению.

Наконец подмена всё ж таки прибыла. Встретив её, мы отправились к опорной части. Ближе к полудню противник открыл по нам огонь из крупнокалиберных орудий. Судя по всему, опять били гаубицы Д-30. Снова слышу хорошо знакомый мне еще со службы в артиллерии свистяще-шелестящий звук пролетающего мимо нас снаряда, и через некоторое время его разрыв вдалеке, почти в километре от нас. Снаряд упал недалеко от поселка, близ лесополосы за которой была укрыта наша техника — боевые машины пехоты. Следующий снаряд разорвался где-то там же, однако никто из наших не пострадал.

Мы закончили погрузку в и без того переполненные «Уралы», тронулись в путь к нашим тыловым зимним квартирам. Машина была настолько перегружена людьми и вещами, что мне пришлось залезть между кабиной и кузовом на место запасного колеса, и я хорошо видел все окрестности. Вскоре мы подъехали к месту падения снарядов, и тут оказались наши БМП, так же готовящиеся к отъезду.

Обстрел со стороны укров прекратился, — то ли у них закончились снаряды, то ли они получили ответ от наших артиллеристов, то ли побоялись его получить и поэтому сделав пару выстрелов, спешно снялись со своей позиции, или же им помешало что-то ещё. Наверное, их разведка доносила о «паническом бегстве сепаратистов», и не будь каких-либо препятствий, они наверняка продолжили бы артобстрел. Однако подмена нашего подразделения другим батальоном шла вполне благополучно, и вскоре мы уже были в нашем отличном тыловом здании, служившем ранее приютом для престарелых.

Здесь опять возникла невообразимая сумятица из-за переформирования наших подразделений, переезда их с одного этажа на другой и занятия нами отдельных комнат, которые мы по-флотски зовем кубриками.

Очень большие трудности возникают у нас с сохранностью личных вещей. Когда я служил срочную в Советской Армии, у нас не было необходимости иметь множество всякой всячины, более того, это запрещалось армейским распорядком. Нижнее бельё нам регулярно меняли, для обмундирования была сушилка, для остального — каптёрка. В личной тумбочке солдата не оставалось почти ничего кроме гигиенических средств и писем.

Так было в Советской Армии, но в армии Новороссии приходится всё приобретать и хранить самому, вплоть до постельных принадлежностей. Надёжное хранение вещей и документов у нас до сих пор не организовано, в то время как по упомянутым выше причинам вещей получается очень много. Было уже немало случаев, когда при снятии с позиции не удавалось своевременно забрать свои вещи, и они затем безвозвратно утрачивались, поэтому их хранение и сбережение превращается в тягостную заботу. Вещи портятся от сырости, их безжалостно грызут мыши которыми кишат наши блиндажи. Недавно мыши погрызли даже мою солнечную батарею, правда, не испортив её совсем.

Привезенные с передовой вещи оказались все мокрыми и грязными. Только мы начали приводить их в порядок, как вновь стали поступать команды переместиться на другое место. Нашу роту то селили в расположение другой роты, то переводили на другой этаж. Эти бесконечные перемещения совершенно вывели нас из себя, и удобное для проживания здание пансионата совсем перестало нас радовать. В кубриках опять пришлось ставить двухъярусные койки, водоснабжение было очень плохим, мыться в душе было почти невозможно из-за безобразной сантехники и отсутствия холодной воды.

Однако и здесь наши командиры «Дикой» и «Тема» уделили мне внимание. Поначалу я жил с ними в офицерском кубрике, а после всех перемещений с места на место оказался в отдельном двухместном кубрике с послушником из монастыря «Тайгой». За отсутствием священника «Тайга» был у нас кем-то вроде духовника. Конечно, он не исполнял таинств, но молился перед сделанном им походном иконостасе и вел беседы со страждущими. Соседство с «Тайгой» было совершенно обоснованным: я — замполит, «Тайга» имеет отношение к сфере духа, то есть мы оба исполняли воспитательные задачи. Кроме того, мы оба были совершенно нетерпимы к табаку и спиртному, не допускали телевидения и радио, не гнушались уборкой, любили чистоту и порядок, поэтому в бытовом отношении очень хорошо ладили друг с другом. Часто мы вели долгие беседы о смысле жизни, вере и прочих духовных вопросах. Не во всем мы приходили к согласию, но точек соприкосновения у нас было все-таки больше, чем расхождений.

 

ИСПЫТАНИЯ ПОЛИГОНОМ

Едва утряслись все эти передряги, едва мы успели помыться, постричься, постирать в прачечной свои вещи, как боевая обстановка резко обострилась. Появились отдельные признаки возможного генерального наступления противника, и нас в срочном порядке отправили на учебный полигон для ускоренной боевой подготовки, доукомплектования, учета, всевозможных уточнений и прочих мероприятий.

Полигон встретил нас сильными морозами и ясной погодой. Градусников у нас нет, но по опыту и ощущениям мороз был никак не меньше двадцати градусов, а под утро и того крепче. Держались эти морозы около недели, и мне как-то раз выпал суточный наряд на охрану лагеря. В нем надо было стоять на открытом воздухе и наблюдать за окружающей местностью. Стояли мы по два часа, но и этот небольшой срок выдерживали с трудом: мороз заползал под воротник, в рукава, сапоги. Не помогали даже двойные шерстяные носки, от таких морозов могут защитить только валенки, но их у нас не было.

По приезду на полигон опять возникла обычная для таких случаев страшная сумятица и неразбериха. Нас то селили в палатку, то отправляли назад в машины, то перекидывали из одной палатки в другую. На полигоне есть несколько больших армейских палаток, в них стоят по две буржуйки и нары в два яруса. Из-за моей природной нерасторопности места на нижнем ярусе всегда успевали занять более молодые, наглые и прыткие. Вот и в этот раз, после бесконечных переселений из одной палатки в другую, я спал на верхнем ярусе нар. Ночью пошел сильный дождь, моё одеяло промокло, вымок и лежащий под головой вместо подушки рюкзак. Случилось это от того, что одеяло и рюкзак касались крыши палатки. Свойство брезентовых палаток таково, что они текут в том месте, где к ним притрагиваются. Верхний ярус нар находится вплотную к покатой крыше, поэтому согнутые в коленях ноги или подложенный под голову рюкзак упираются в брезентовую крышу, отчего она и начинает течь во время дождя. Вдобавок палатки у нас все очень старые, давно выслужившие свои сроки. Почти все они испещрены мелкими дырочками от летящих из труб буржуек искр. Иногда этих дыр бывает столько, что во время дождя даже без малейшего касания к крыше на нарах под дырами образуется болото из намокших одеял, матрасов, вещей, а вода протекает даже на нижний ярус. Так было у нас в ноябре, когда мы в очередной раз были на полигоне. В этот раз палатка тоже текла так, что местами промокло и все находившееся ниже. К счастью, вещи у нас просушить можно, хотя это и не очень просто.

Сегодня ночью опять идет дождь, но накануне днём меня и ещё одного пожилого солдата «переселили» на нижний ярус в сухой угол, и пока ещё на нас не капает. Сделали это наши командиры — ставший к тому времени заместителем командира роты «Дикой» и взводный «Тёма». Переселили из уважения к нашему возрасту: всё же нам запрыгивать на верхний ярус тяжеловато, да и спрыгивать с него вниз тоже не очень просто, вот они и распорядились освободить нам места на нижнем ярусе. Вверху к тому же очень неудобно класть и доставать вещи, одевать и снимать верхнюю одежду. На нарах в этом отношении вообще беда, приходится всё класть под голову или под матрас, а сложить или повесить одежду совершенно негде.

В перерывах между построениями, занятиями и работами можно прилечь и вздремнуть — к этому наши командиры относятся вполне терпимо, в отличие от армии Советской, где я служил срочную. Там прилечь днём на койку — ни-ни, упаси Боже! Однако если твоё место на верхнем ярусе, то приходится долго думать, стоит ли туда лезть, если через 15–20 минут всё равно придется вставать и спускаться вниз. Правда, у меня была существенная причина остаться на верхнем ярусе: там намного лучше ловится интернет, в то время как внизу он очень неустойчив. Однако тяга к удобству и возможность прилечь все же пересилила, и я перебрался на место в нижнем ярусе, предоставленное мне заботами наших командиров.

Однако у всякой палки всегда два конца. На верхних ярусах нар часто ставят в качестве подпорок поленья, приподнимающие брезентовую крышу, что бы та не касалась лежащих под ней вещей и оставляла бы больше свободного места. Однажды ночью такое полено вывалилось с верхнего яруса, упало вниз и ударило меня по лицу. Проснувшись от удара, я поначалу не мог понять, что случилось. Подумалось, что сосед по нарам во сне махнул рукой и задел меня, но тут я почувствовал бегущие по лицу капли крови и понял, что здесь что-то не так. На лбу между бровями у меня появилась глубокая кровоточащая ссадина, вызвавшая позже недоумение у сослуживцев: «ты ж вроде на пьёшь, а морда у тебя битая?» Лишь начав в очередной раз перекладывать вещи в изголовье, я нашел ударившее меня полено и тогда всё стало ясно. Оставайся я на верху, подобного бы не случилось…

Пришедшие на смену морозам дожди опять размочили чернозём, и мы снова принялись месить эту липкую непролазную черную грязь. Тяжесть облепленных ею сапог усугублялась ватными штанами, которые нельзя было снимать из-за сильных ветров сопровождающих оттепель с дождями. Очистить сапоги от этой грязи было очень трудно, потому что она тут же липла к подошвам опять. Приходилось тратить очень много сил чтобы очищать от неё полы в столовой, кухне и палатке, убирать её из накрытых решеткой ям, расположенных перед входами. Грязь липла к лопатам, к дровам, к медицинским носилкам на которых мы носили дрова в палатку, липла ко всему и вся.

Умывальник у нас по-прежнему бездействует. Он представляет собой большой бак на полтонны воды, от него идет длинная труба с множеством кранов, но из-за морозов его не наполняют водой, поэтому мыть руки и умываться негде. На кухне в котлах есть горячая вода, ее раздают после приёма пищи чтобы можно было помыть котелки из которых мы едим. Конечно, можно было бы пользоваться этой водой, но очень уж это неудобно. Её ведь надо разбавить холодной, потом кого-то попросить полить тебе на руки, но самое главное — ради холодной воды и возможности умыться придется опять лезть в эту непролазную грязь. С большим трудом раз в несколько дней заставляешь себя побриться, поэтому все ходят небритые, грязные, неумытые.

Надо отметить разумность наших командиров, как младших так и старших. В сильные морозы и позднее, когда наступила страшная распутица, они не выводили нас в поле, не устраивали тактических занятий, ограничиваясь лишь самыми необходимы работами: заготовкой дров, разгрузкой продуктов и боекомплекта, караульной службой и нарядами.

Теперь наша рота была вся вместе, поэтому среди инструмента оказалось несколько исправных топоров. Исправных, но… мороз под утро опускался ниже 20 градусов, в палатке стояло две непрерывно горящие буржуйки, и дров опять требовалась прорва. А тут ещё полевая кухня да штабная палатка, на печи которых тоже требуются дрова, причём для кухни нужен не хворост, а толстые большие поленья. На заготовку дров у нас постоянно выделялось около восьми человек, дрова мы пилили-кололи каждый Божий день. Легко колющейся акации на полигоне не было, вместо неё приходилось использовать клён, ясень и вяз. Их большие старые стволы кололись настолько плохо, что приходилось сначала вонзать в них топор, затем забивать его дальше кувалдой. Такие нагрузки не выдерживал уже никакой топор, их лезвия лопались под ударами кувалд.

Сломанные топоры

Удивительно, как мы сумели пережить эти учения на полигоне! Под конец нас выручил один-единственный красный топорик, снятый кем-то из бойцов с пожарного щита, а все остальные топоры к концу нашего полуторамесячного пребывания на полигоне были сломаны. Старшина роты на вопросы об инструменте говорил что-то невнятное о не снабжающей нас службе тыла. Как всегда, рядом не оказалось ни сварки, ни обрезков труб, а магазин в ближайшем посёлке был очень беден товаром и топоров в нём не оказалось. К тому же в феврале нам надолго задержали выдачу жалования, отчего с деньгами у подавляющего большинства было очень туго. Табак быстро подъедал последние копейки, вычищая таким образом карманы бойцов от денег.

По странному стечению обстоятельств на полигоне нам в этот раз пришлось четырежды менять палатку. Опять сумятица, опять путаница и неразбериха, опять в одной куче бронежилеты и личные вещи, каски и одеяла, матрасы и пилы с топорами.

Обитание на нарах и так-то неизбежно ведёт к потерям вещей, а тут еще эти бесконечные перемещения с одних нар на другие. На полигоне мы никогда не раздеваемся до нижнего белья, всегда спим в брюках и куртках, снимая лишь бушлаты. Во время сна из карманов брюк «пиксель» вываливается почти всё что там есть, поэтому встав, надо внимательно осмотреть своё ложе и собрать вывалившееся. Осмотр приходится делать в полной темноте при свете фонарика, и стоит ли здесь удивляться потерям? То и дело кто-то жалуется на пропажу то шапки, то фонарика, то котелка, то ещё чего-нибудь. Часто пропавшие вещи вскоре отыскиваются, но такое случается не всегда.

Пока стояли сильные морозы, из моих сапог пропали теплые стельки. Позже, с наступлением оттепели, я нашел их под нарами неподалеку от своего места, хотя до этого много раз осмотрел это же пространство и стелек там не было. Зато в день пропажи стелек я заметил, как сосед сверху утром быстро ставил на место мои сапоги…

Другим солдатам пришлось хуже: у одного из них пропал котелок, и теперь ему всякий раз приходится кого-нибудь просить дать воспользоваться чужим котелком. Мне же в этом отношении очень хорошо: перед отъездом из Москвы я купил себе алюминиевый «десантный» котелок с фляжкой, резко отличающийся своим цветом и размером от обычных армейских зеленых котелков. В случае пропажи мой котелок обнаружится очень легко, и может быть поэтому он исправно служит мне по сей день, выручая в самых разнообразных местах и случаях.

Как уже было сказано, спим мы обычно не раздеваясь, снимая только обувь и иногда — бушлат, но если дует сильный холодный ветер, то спим в бушлатах. Как-то раз нам досталась палатка с маленькой буржуйкой, имеющей вокруг дополнительные стальные листы, а сверху — небольшую ёмкость для воды. Такие буржуйки предназначены для бань, дополнительная обёртка из стальных листов делается на ней для предотвращения ожогов при случайном касании. Бока печки дают очень мало тепла, а теплый воздух от неё поднимается вверх и уходит вдоль трубы через неплотности в крыше палатки. Грела эта банная печка настолько плохо, а мороз в ту ночь был настолько сильный, что спать пришлось не только в бушлате, но и в сапогах. Зато как хорошо было утром на подъеме: одеваться не надо, обуваться не надо, умываться-бриться не надо. Вскочил — и ты готов! Совсем як собаца…

Электричества у нас почти нет. Есть походный бензогенератор, но он работает неустойчиво, бензина к нему очень мало, поэтому генератор запускают на час-полтора утром и вечером. В столовых, где мы едим, свет не проведен вообще, поэтому завтрак и ужин проходят у нас при свете фонариков или в палатках. Помня прошлый опыт я в этот раз прихватил с собой несколько хозяйственных свечей, тройники и разветвители электрической сети. Как все это пригодилось! Благодаря этим простым вещам мне всегда хватало розеток, поэтому мои устройства и фонарики всегда были подзаряжены, а завтракать и ужинать доводилось не в кромешной тьме, а при свече. Романтика, да и только…

Эти тяжелые условия полигона, в отличие от боевых позиций, ничем не оправданы, поэтому они сильно раздражают всех. Грязь можно было бы засыпать пустой породой с терриконов, коих здесь огромное количество. Котлы с водой для умывания можно было греть или заменить их полевыми кухнями имеющими котлы с подогревом.

Говорить в краю шахт об угле вместо дров совсем уж стыдно, тем не менее уголь на полигоне и на боевых позициях является у нас большой редкостью, а если и появляется, то почему-то оказывается непригодным для наших печей.

Из-за недостатка солярки мы редко ездим в душ, имеющийся на одной соседней шахте. Стоит ли после всего этого удивляться появлению чесотки и вшей? Скорее удивляться приходится тому, что эти напасти не появились здесь раньше.

В одной из палаток ночью рухнули деревянные нары, кое-как сколоченные из досок от снарядных ящиков и прочих подручных средств. Один из бойцов получил при этом ушиб грудной клетки, хотя могло быть и гораздо хуже. После этого случая где-то нашли стальной уголок и сварку, затем заменили все деревянные двухъярусные нары на стальные.

…Подсушило, подморозило, и стало гораздо легче, потому что пропала эта жуткая липкая черная грязь, называемая здесь мулякой. В воскресенье нас свозили в душ на одну из шахт. Там в это время из забоя поднялась очередная смена, и я впервые вживую увидел шахтеров. Они были чернее негров, чернота была по самый пояс!

Шахты переживают тяжелые времена. Оказавшись без настоящих хозяев после всех этих приватизаций, они едва работают в четверть силы или стоят вообще, едва поддерживая свое самосохранение. Труд шахтера стоит сущие гроши, себестоимость добытой тонны угля составляет порядка пятисот рублей. Таково наследие двухдесятилетней украинской нэзалэжности. И да, уважаемый читатель, я ведь забыл сказать, что в советские годы здесь тоже зарабатывали по пятьсот рублей…

Мы учимся, ездим на боевых машинах пехоты, выскакиваем из них на ходу, рассыпаемся цепью, бежим, стреляем. Я опять стрелял из гранатомета, но каждый раз у меня получается недолет, граната падает не долетев до мишени. Наверное, промахи случаются из-за неправильной установки прицела, который следует ставить в летнее положение только когда температура окружающего воздуха поднимется выше пятнадцати градусов. Я же только сейчас узнал об этом…

В этот раз полевые занятия проходят легче, чем осенью. Наверное, потому что боевые машины пехоты, за которыми мы идем, движутся на очень малой скорости, так что я вполне успеваю за ней даже будучи одетым в тяжелый зимний бушлат и бронежилет со всякой прочей экипировкой.

Короткий световой день не позволяет надолго затягивать занятия и работы, к 18-00 становится уже совершенно темно, что так же значительно облегчает нам жизнь, оставляя больше времени для сна и отдыха.

Нам в лагерь опять завезли угля, но то ли он плох сам по себе, то ли им не умеют топить. Печки быстро забиваются шлаком и перестают гореть, отчего мы в конце концов опять перешли на дрова. Пилим их целыми днями, в дело идут деревья похожее на ясенелистный клен, только они здесь гораздо больше, чем в Москве. Деревья все переспелые, с ходами древоточцев, почти все они уже начинают клониться и засыхать. Собираем так же много сухого хвороста, он идёт у нас на растопку.

Очень много отходов пропадает понапрасну. Я был в наряде по столовой, мыл котлы и сам выгребал из них много приготовленной пищи, так и оставшейся нерозданной. Повара всегда смотрят, чтобы пищи хватило на всех, поэтому при раздаче стараются каждому класть поменьше. В итоге в котлах всегда остается еда, иногда очень помногу.

Помещения для столовой и кухни сколочены из снарядных ящиков, но при этом у них совершенно плоские крыши. Почему-то никто не догадался сделать их с наклоном, и теперь при дожде они текут как решето. От этого промокают продукты, портится много хлеба. Все пищевые отходы сваливаются в яму или просто в соседнюю лесопосадку, в то время как в ближайшем поселке жители держат кур и поросят. Мы каждый день ездим туда за водой, берём её из артезианской скважины, и можно было бы привозить и просто отдавать жителям пищевые отходы, но никто об этом не задумывается.

Нам поставляется кабачковая икра и другие овощные консервы в трехлитровых банках. От этого у нас скапливается много пустой тары, глядя на которую мне вспоминается, с каким трудом дома мы собирали банки для консервирования. Здесь же трехлитровки и другие банки просто выбрасываются, стоят на помойке без дела. Их тоже можно было бы отдавать местным жителям, но никто этого не делает. Повседневная суета, высокие нагрузки, отсутствие свободного времени и усталость не оставляют сил заниматься подобными вещами. Кроме того, для этого всё же необходимо иметь какие-то баки, ящики или другую тару, а чтобы их найти, надо опять думать, заботиться и т.д

В целом же пребывание на полигоне очень тяжело. В этот раз мы находимся тут как никогда долго. Грязь, сырость, холод измучили нас всех настолько, что иногда хочется подать рапорт на увольнение. Мол, довольно, хватит, я своё отслужил, пусть на моё место становятся другие. Но это лишь мимолётные мысли, пока же у меня вполне хватает сил нести службу и я должен преодолевать все эти трудности дальше.

Условия на боевых рубежах вряд ли лучше полигонных, но на боевых они не вызывают такого раздражения. Там понимаешь их неизбежность, здесь же ясно видишь, что на учебном полигоне, расположенном в глубоком тылу и существующем уже около полугода, эти трудности вызваны чьим-то головотяпством и наплевательским отношением, если не преступной нераспорядительностью. Это обстоятельство совершенно обоснованно вызывает недовольство, готовое вылиться во что-то более серьезное.

 

МЫ И ЗАПАД

22 февраля 2016 года исполняется десять месяцев моей службы в армии Новороссии, совпадающие с Днём защитника Отечества, как стали теперь называть праздник Советской армии и Военно-морского флота. Опять совпадение дат, опять удивительное пересечение исторических судеб, окончательный смысл которых ещё предстоит, видимо, познать в будущем, и опять глубокие раздумья по этому поводу…

Служили мы в Советской армии, и противостоял нам в те времена Запад. Тогда нас заверяли, будто причиной вражды со вчерашними союзниками по антигитлеровской коалиции является коренное различие нашего общественно-политического устройства: у нас социализм, а у них — капитализм.

Но вот рухнул СССР, от социализма на осталось и следа, как не осталось следа и от бывшего Варшавского договора, объединявшего страны социалистического лагеря против НАТО. Почти всё новое руководство остатков нашей страны дружно выстелилось перед Западом, беспрекословно исполняя малейшие его веления, сдав ему всю нашу оборонную мощь, все достижения нашего народа, все наши государственные интересы, все тайники и секреты. Раболепству и пресмыкательству перед Западом не видно было конца. Казалось бы, причины образования НАТО исчезли напрочь. Не было больше ни политического противостояния двух мировых систем, ни какой-либо угрозы со стороны остатков бывшего соцлагеря. Исчезли причины, значит должно исчезнуть и порождённое этими причинами НАТО.

На самом деле всё вышло с точностью наоборот. НАТО продолжает укрепляться и расширяться, ползти всё ближе к нашим границам, и ни о каком роспуске или хотя бы сокращении Североатлантического блока речи не идёт. Следовательно, причина существования НАТО заключается не в разнице общественного устройства, а в разнице чего-то совершенно иного, более скрытого, глубокого и серьёзного.

На деле НАТО оказалось организацией антирусской, а не антисоветской, как тому учили нас в советские годы. Наверное, чтобы хоть как-то примириться с педерастическим Западом, надо стать не русским, а кем-то другим….

Теперь вспомним, с чего начиналась война за Новороссию. Уж не антирусский ли запал укронацистов послужил ей причиной? Не готовившееся преследование русского языка, русской культуры, русского духа, наконец?

Да, именно это и послужило причиной народного восстания в Донбассе:

Донбасс 2014 год

Это было восстание против насильственной украинизации, против насаждения лжи вместо правды, против попрания Русского духа. Если пренебречь использованной в этот раз украинской составляющей, то мы получим прямое продолжение народного восстания 1993 года в Москве:

Октябрь 1993 года. Народное восстание в Москве

Те же противоборствующие стороны и силы. Та же несовместимость правды и лжи, порядка и беззакония. Те же враги и подстрекатели, те же защитники родных ценностей, всего святого и дорогого, что есть в каждой русской душе. Сменились лишь рядовые исполнители злой воли, не понимавшие тогда и не понимающие сейчас, что их подло используют против них же самих, используют для разрушения наших глубинных духовных основ, против нашей общей Тайны.

В молодости служил я под красным знаменем СССР против Запада. В расцвете лет я встал под многоцветье знамён народного восстания 1993 года, и нашим врагом опять был Запад. Теперь, дожив до седых волос, я встал под знамя Новороссии и вновь наш настоящий внешний враг — это Запад…. Как всё-таки интересно получается! У нас меняются знамёна, границы, идеологии, до неузнаваемости меняется весь уклад общественной жизни, а внешний враг каким был, таким и остался….

Почти весь 2015 год, за исключением февраля, отметился относительным затишьем на передовых рубежах. Сейчас пока тоже нет полномасштабных боёв, но на фронтах сгущаются тучи новой войны, идут перестрелки и стычки. Противник пускает в ход запрещенные минскими договоренностями и соглашениями о прекращении огня тяжелые виды вооружений. Киевские воры стягивают к границам Новороссии всё больше сил, поэтому Новороссии по-прежнему требуются защитники. Вступайте в ряды вооруженных сил ДНР и ЛНР, мои дорогие соотечественники!

За истекшие десять месяцев на мою долю выпало достаточно разнообразных тягот воинской службы. С Божией помощью одни из них я уже перенёс, другие продолжаю нести. Да, порой бывает очень трудно, и виной тому служит неопределенность будущего, тяжёлые природные условия, окопная жизнь, взаимоотношения с некоторой частью сослуживцев. Но как бы то ни было, я не испытываю никаких разочарований, и пока позволяют силы и здоровье, продолжаю нести службу в вооружённых силах Новороссии. Я намерен и дальше продолжать своё служение, не взирая на встречающиеся трудности и тяготы. Все они посильны и все они преодолимы, если чётко осознаешь цели своей службы — защита Родины, исполнение своего долга перед Отечеством, перед своим народом, перед своими близкими — как живыми, так и отошедшими в мир иной. Хватит сил перенести любые невзгоды, если ставишь себе задачу вынести их не взирая ни на что, перетерпеть их при любом раскладе, при любом повороте событий.

Вашими молитвами, мои дорогие близкие, друзья и соратники, я жив, здоров, цел и невредим. До сих пор не получил ни единой царапины, ни разу не болел ничем серьёзным, даже наоборот — здоровье улучшилось так, как оно не улучшается, наверное, ни на одном курорте. Не получил я и ни одной серьёзной травмы. Дух бодр, настроение боевое не смотря на встречающиеся иногда трудности.

Особые испытания проходит здесь сознательная трезвость. Итог: я как и раньше свободен от алкоголя и табака. Более того, целый ряд сопутствующих обстоятельств просто обязывает меня держать удар на этом невидимом фронте. Здесь так же дело идёт отлично, и если когда-нибудь будет такая возможность, я мог бы кое-что рассказать, и самое главное — живыми примерами доказать всю несостоятельность «околовоенных» алкогольно-табачных мифов вроде необходимости «наркомовских ста грамм» и тому подобных измышлений.

Вспоминается книга Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». В этом гнусном творении есть одно место, показывающее честного молодого священника австро-венгерской армии, подвергшегося там граду насмешек и издевательств. В итоге священник пал и стал сам втягиваться в отвратительные мирские пороки. Как-то раз ему предложили закурить, но священник отказался. При этом он с грустью подумал, что некурение осталось, пожалуй, его единственной добродетелью.

Меня же вооружила Православная вера, вооружили соратники в лице В.Г.Жданова и братства «Трезвение», вооружил ныне покойный ученый, наш великий соотечественник Геннадий Андреевич Шичко. Вы дали мне особого рода оружие против невидимого, хитрого и коварного врага — алкогольно-табачного беса, против этого химико-психологического оружия, применяемого против нашего народа не первую сотню лет. В итоге моё духовное состояние прямо противоположно тому, что сочинил Гашек в своей отвратительной и пошлой книжонке направленной не столько против Австро-Венгерской империи, сколько против христианства вообще и воинской службы как таковой.

У меня же всё отлично с трезвостью. За все прошедшие десять месяцев службы я ни разу не испытал сколь-нибудь серьёзного побуждения к употреблению табака или алкоголя. И это при том, что за истекшее время случалось всякое. Не раз приходилось чувствовать на себе близкое дыхание смерти, а среди моих сослуживцев полно алкоголиков и наркоманов, в том числе бывают они и среди командиров. Курят же здесь почти поголовно, некурящий является тут большой редкостью.

Я очень благодарен покойному Г.А. Шичко и ныне здравствующему В.Г. Жданову, донесшему до меня замечательный метод, ставший теперь мощным информационным оружием, и не только против алкогольно-табачных зависимостей., а так же обучавшему меня способам восстановления остроты зрения, благодаря которым я до сих пор не знаю очков. Ещё раз приношу свою горячую благодарность и соратникам из православного братства «Трезвение», и деятелю Союза борьбы за народную трезвость Григорию Ивановичу Тарханову. Всем вам я горячо благодарен за вашу непримиримую борьбу с тем химико-психологическим оружием, коим поистине являются все наркотики, и в первую очередь — алкоголь и табак.

Знали бы вы, как много преимуществ даёт на войне полная сознательная трезвость! От каких бед она спасает, какие угрозы отводит, сколько опасностей предотвращает! Сколько снимает она с тебя лишних и ненужных забот, хлопот, расходов, наконец! Как бережет она твою честь, как возвышает твоё достоинство! Всего не перечесть, для этого придется писать отдельную книгу. Пока же скажу коротко: есть великая ложь — якобы на войне не обойдёшься без табака и алкоголя. Эту ложь я опровергаю собственным опытом после десяти месяцев службы, восемь из которых прошли у меня на передовой линии обороны в зоне боевых действий.

Служу я по-прежнему в пехоте рядовым стрелком-гранатометчиком, с нагрузками в свои 54 года пока справляюсь, чего и сам не ожидал от себя. Пехотинцам приходится много бегать и ходить пешком, вдобавок современная экипировка очень тяжела и неудобна, но сброшенный алкогольно-табачный балласт позволяет мне оставаться в строю.

Вот такие мысли проносятся в сознании на торжественном построении, посвящённом Дню Защитника Отечества. И тут взор падает на командира, вышедшего перед строем, будучи навеселе…

 

ТЯЖЁЛЫЙ ВЫБОР

Миновало 23-е февраля, отметившееся, как и следовало ожидать, бесчисленными возлияниями. Таковы, к сожалению, некоторые наши дурные традиции: дело защиты Отечества, требующее крайнего напряжения сил, принято отмечать столь же крайним их расслаблением. Считанные единицы могут представить себе этот праздник без спиртного, подавляющее большинство убеждено, что выпивка в этот день едва ли не обязательна. Это понятие принесло наконец свои опасные плоды: в этот раз химико-психологическое оружие со всей своей подлой силой ударило и по командиру нашего батальона.

26 февраля 2016 года у нас шло обычное плановое построение под началом командира бригады. Вдруг из казармы вышел командир батальона, находившийся под воздействием этого самого химико-психологического оружия, всё ещё считаемого большинством то напитком, то пищевым продуктом, — алкоголя. Вообще комбат не терпел пьяных и пресекал употребление спиртного подчинёнными, но в этот раз, следуя всеобщим дурным традициям и ложным представлениям, он сам подвергся нападению невидимого врага.

Создалось очень затруднительное положение, не имевшее простого разрешения. Комбриг распорядился увести комбата назад в казарму, но в строю поднялся недовольный шум. Беда была в том, что и многие рядовые бойцы оказались в это время тоже пьяны — «празднование» 23 февраля продолжалось по сию пору. Можно ли было в таких условиях трезво оценивать происходящее?

Мы только недавно вернулись с полигона, в тяжелейших условиях которого пробыли на этот раз втрое дольше обычного. Накопившаяся усталость порождала едва сдерживаемое недовольство, прорвавшееся теперь наружу. Возникла буза, погасить которую уже не было никакой возможности. Дело стало развиваться самым угрожающим образом, ведь у многих в руках было готовое к боевому применению заряженное оружие. Надо хорошо знать обстановку в пока ещё не имеющей твёрдой государственности Новороссии, чтобы представить себе, во что могла вылиться эта вспышка возмущения. Именно так начинаются мятежи и бунты, приводящие затем к печальному концу.

Я как мог пытался предотвратить междоусобицу, угроза которой нависла над нами совершенно отчётливо. Вместе со мной к делу подключился и исполняющий роль духовника монастырский послушник «Тайга». Он повёл себя очень мудро: не став ни с кем спорить, тихо взял оружие и занял одно из мест, избегая явно ввязываться в происходящее. Тем не менее его трезвый спокойный образ и немногословные суждения, высказанные в кратких разговорах, сыграли очень важную роль в умиротворении происходящего.

Имея при себе заряженный гранатомёт с автоматом, я ходил от бойцов моей роты к офицерам бригады, пытаясь быть кем-то вроде посредника и вести что-то вроде переговоров. Пришлось задействовать все имеющиеся возможности, в том числе связаться и с Игорем Ивановичем Стрелковым, авторитет которого в нашей части всегда был очень высоким. Связь с ним, его влияние, его заслуги в битвах с укронацистами, его непререкаемый авторитет сделали очень многое для разрешения этого тяжёлого случая, произошедшего исключительно из-за воздействия алкоголя. Своевременное вмешательство Стрелкова позволило предотвратить наихудшее развитие событий, и даже тяжёлое отравление алкоголем оказалось пронзённым влиянием Игоря Ивановича.

Вскоре в нашу часть приехал сам глава ДНР А.В.Захарченко, который и сумел окончательно разрядить обстановку. Александр Владимирович отвёз комбата к себе в Донецк.

Тут вдруг каким-то странным образом пригрезились самые горячие точки русского сопротивления. Бои почти не смолкают там с самого начала войны за освобождение Новороссии. Главная из них — это донецкий аэропорт, ставший во истину современным Сталинградом. Сегодня от него остались лишь остовы стен и наиболее мощные бетонные и стальные перекрытия, а от росших когда-то здесь деревьев — только стволы и наиболее толстые скелетные ветви. Всё остальное давно снесено, сорвано, уничтожено пулями, осколками, взрывными волнами. На оставшемся нигде нельзя было найти и метра поверхности без следа пуль и осколков, а под грудами завалов до сих пор находится множество трупов погибших.

Мимолётная грёза растаяла, на её место вернулась действительность. Произошедший в нашей части случай оказался очень поучительным и показал много неожиданного. Хоть и плох, очень плох этот случай сам по себе, но есть в нём, как ни странно покажется на первый взгляд, и много положительного.

Самое главное, что порадовало здесь — это высокая способность к организации и самоорганизации в условиях, когда начинает шататься и рушиться существующая власть. Смогут ли подвластные удержать в этом случае свой мир от полного разрушения, или их ждёт неминуемый крах? Вопрос выходит далеко за рамки отдельной воинской части и обращается к глубинным свойствам русского духа. Возьмёт верх ответственность, скромность, сдержанность, способность подчинять свою волю необходимости, — задача сохранения мира будет выполнена. Возобладают гордыня, самоволие, высокоумие, самодурство, тщеславие, корысть — быть беде.

Выполнение данной неимоверно сложной задачи зависит от борьбы этих духовных качеств в сознании каждого из нас, от нашего разума, совести, воли. Недостаточность положительных духовных свойств служит причиной хорошо известного «пожирания революцией своих детей», кровавых стычек и междоусобиц, убийства бывших соратников и товарищей по оружию, развалу начатого дела, а если подобное происходит во всём государстве, то и к гибели страны.

Надо сказать, что в этот раз мы выдержали это тяжелейшее испытание, оказавшееся, пожалуй, наиболее трудным за всё время моей службы в армии ДНР. Сохранилось повиновение командирам и слаженность действий, не было ни бестолковой суеты, ни митинговщины, ни паникёров, ни выскочек — новоявленных «начальников», спешащих захватить власть в свои руки. Дело удалось окончить миром, избежав при этом малейшего насилия, угроз, или чьих либо унижений личного достоинства, хотя обстановка сложилась самая что ни на есть взрывоопасная. В этом и заключается та замечательная победа духа, что остаётся для многих до сих пор неосознанной, ведь начни мы стрелять и бить друг друга, начни распоряжаться и командовать друг другом — и вот оно, наше поражение! Вот она, междоусобица! Вот она, наша неспособность выйти из тяжелейшего случая. Вот она, радость нашим врагам!

Однако этого не случилось. Вместо бесславного конца наша часть сохранилась в полном составе, от рядового бойца до командира, избежав потерь и бесславия.

При этом случившееся чрезвычайное происшествие не перестаёт быть крайне опасным, и для предотвращения подобного в будущем следует самым тщательным образом разобраться в произошедшем.

Наш комбат всегда выдерживал все тяготы и никогда ни единым словом, ни единым жестом не показывал своего недовольства службой. Даже нынче, после тройной перегрузки полигоном, «Мачете» почти до самого конца держался должным образом, но проклятая пьянка всё испортила. Здесь в полной мере явила себя суть алкоголя и других наркотиков — это самое настоящее химико-психологическое оружие, которым уже были успешно уничтожены целые народы и культуры. Никаким другим путём невозможно было бы принудить «Мачете» к такому странному поведению, отрицающему его же собственные требования. Лишь химическая часть этого коварного оружия, помутняющая рассудок и отключающая волю, позволила сотворить такое с «Мачете». Лишь психологическая часть этого оружия не давала и не даёт многим до сих пор распознать суть алкоголя.

Очень тяжело и трудно стоять на посту в ночной зимней степи, где от пронизывающего жестокого ветра попряталось все живое, а после такой смены спускаться в затопленный водой блиндаж с текущим потолком, отсыревшими матрасами и промокшими личными вещами. Очень тяжело месить непролазную липкую грязь в которую превращается местная то глинистая, то жирно-черноземная почва, очень тяжело не иметь возможности умыться, помыть руки и котелок, неделями не видеть простого душа. Тяжело размещаться на нарах из расчета трое солдат на два матраса, трудно взбираться на верхний ярус нар, куда во время очередного переезда тебя вытеснили более молодые и шустрые сослуживцы. Трудно обходиться без электричества или испытывать его недостаток, не позволяющий подзаряжать карманные фонарики и телефоны. Еще тяжелее пребывать в таких условиях неопределённо долгое время, без хотя бы приблизительно намеченных сроков, без каких-либо известий и пояснений от командиров.

Можно ещё долго перечислять тяготы военной службы, но совершенно нетерпимыми они становятся при употреблении алкоголя и наркотиков. К сожалению, это зло распространено здесь очень широко и часто даёт о себе знать. Тайное оружие действует против нас в полную силу, и особенно тяжёлые последствия наступают при воздействии его на командиров. Здесь на карту ставятся уже не отдельные жизни, а судьбы целого подразделения. Даже если потом всё заканчивается относительно благополучно, здесь ты оказываешься перед очень тяжёлым, порой просто неразрешимым для многих выбором: оставаться ли верным своему командиру, оказавшемуся под воздействием алкоголя и исполнять его распоряжения, или же, видя его состояние, не придавать значения его словам, и попытаться сгладить создавшееся положение по своему разумению, на свой страх и риск?

Тяжелый, очень тяжелый выбор. В такие минуты приходится обращаться за помощью к старшим соратникам, порой находящимся очень далеко от места происшествия, и, конечно же, вспоминать опыт наших предков.

В старину для российской армии был принят порядок, согласно которого младший командир мог выйти из подчинения старшего. Такое допускалось в случае отдания старшим приказа о капитуляции перед врагом. В этом случае отдавший приказ о сдаче оружия нарушал тем самым свою присягу царю и Отечеству, становился преступником, и лишался данной ему царём власти. Младший офицер должен был арестовать старшего, взять командование на себя и продолжать ведение боя. Описанный армейский порядок был взят из древних установлений Православной Церкви, воспрещавшей своим чадам следовать за любым церковным иерархом, если тот отступал от Священного Писания или установлений Вселенских соборов Церкви. Таким образом, у наших предков был чёткий порядок основанный на строгом разграничении ценностей: сначала идёт главная цель, и лишь за ней — её служители. Власть служителей оказывалась действенной лишь в пределах служения главной цели и исчезала в случае уклонения от этого служения.

Если теперь перенести этот опыт в сегодняшние дни, то оказавшийся под воздействием алкоголя командир должен лишаться власти, поскольку он отдал предпочтение не исполнению воинского долга, а собственному желанию получить чувственное удовольствие. Здесь кроется один из секретов психологической части этого химического оружия: воздействуя на приятные чувства, можно добиться того, чего не добьёшься никаким иным путём, ни угрозами, ни насилием. Кроме того, надо опять указать на важные особенности этого химико-психологического оружия: ядовитые и наркотические свойства этилового спирта помутняют рассудок, сковывают волю и изменяют сознание командира, тем самым лишая его способности трезво оценивать обстановку и принимать правильные решения. В этом случае необходимо, по возможности сохраняя всё-таки честь командира и уважая его достоинство, попытаться угомонить его, свести до безопасного уровня его действия и принять все необходимые меры для предотвращения тяжёлых последствий. При этом не спешите судить и осуждать оступившегося. При всей неприглядности его поступка надо помнить, что он попал в особого рода ловушку, против которой бессилен непосвященный в тайны этой ловушки разум. Это тем более очевидно, что в таком ужасном положении оказываются вполне достойные во всех отношениях бойцы и командиры, не раз делом доказавшие не только своё мужество на поле боя, но и недюжинные способности несения трудной воинской службы во времена затишья.

Можно, конечно, поступить иначе. Вроде бы сохраняя верность командиру, исполнять его пьяные веления, но такая верность в итоге может порадовать только врага. Мы служим нашему народу и Родине, поэтому в подобных случаях надо сразу смотреть, как твои действия отразятся на интересах народа и Отечества. Какая отсюда польза Отчизне? Хорошо ли это для нашего русского народа?

Нет!

От такой «верности» лишь один вред нам и утеха врагу. Представь себе, что мертвецки пьяный командир берет ключи от машины и собирается на ней куда-то ехать. Если ты по-настоящему любишь, уважаешь и ценишь своего командира, то каковы будут твои действия? Отдать ему ключи или удержать от рокового шага?

Конечно, удержать!

Вот и в других чрезвычайных случаях надо удержать командира, а не давать ему в руки ключей власти, удержать его от опасных действий так же, как мы удержали бы своего близкого родственника или друга. И напротив: потакание в таких случаях является отнюдь на признаком верности, а преступным попустительством или не менее преступным равнодушием к возможным последствиям.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В апреле 2016 года исполняется два года от начала войны за Русский мир и год моей службы в рядах вооружённых сил Новоросии.

Итог: наше дело живёт, Новороссия есть!

Есть и наша большая Россия, есть наш русский народ, есть и мы с вами.

Кому-то эти слова могут показаться странными, но побывав в разоренных войной краях Донбасса вы хорошо поняли бы, о чем идёт речь.

К исполнению года моей службы подошло время съездить домой на побывку. Автобус вёз меня через Красный Луч к КПП Должанское, то и дело замедляя ход на ямах и неровностях дороги. Кругом бескрайние степи, горы-терриконы с вышками шахт и немногочисленные селения. Война всюду оставила здесь свои следы, описанию которых уделено достаточно места в этой книге. Разруха, бедность, запустение — вот, пожалуй, основные черты нынешнего Донбасса. Мрачная степь, мрачное небо, мрачные лица попутчиков…

Но вот автобус пересёк «ленточку», и началась большая Россия. Какая резкая разница почувствовалась сразу! Ровная, без колдобин, дорога, исправные строения, линии электропередач, и — множество света! Придорожные постройки, да и сама дорога просто утопают в огнях. Свет, благоустроенность мирной жизни, спокойствие и безопасность — вот основные внешние черты большой России, бросающие в глаза сразу после пересечения границы. Даже мои спутники сразу заметно приободрились, едва мы миновали пограничную заставу.

Только тут по-настоящему стало понятно, каким великим благом служит нам мирная жизнь, и насколько важно этот мир обеспечивать, хранить, беречь то, что мы с вами имеем сегодня.

Конечно, в этом мире очень много плохого и недолжного. И в большой России, и в Новороссии жизнь зачастую идёт совсем не так, как следовало бы идти. У нас полно грязи: и обыкновенной, и бытийной, и грязи человеческих душ. Так было всегда, во все времена. Перемешивание всей этой грязи даёт в конце концов удобрение, благодаря которому созревают прекрасные плоды, а на непролазной грязи стройплощадок возникают великолепные дворцы.

Ничто не бывает напрасным, без Новороссии не будет и Великой России. Наши усилия, наши жертвы, наши чаяния и молитвы создают то положительное, что мы с вами имеем на сегодняшний день. Я же лично упустил бы очень многое в своей жизни, и даже не исполнил бы, пожалуй, главного своего предназначения, если бы не отправился год назад в Новороссию.

Воинская служба никогда не была лёгкой, не является она лёгкой и сейчас на новороссийских фронтах. Тяжёлые бои несут прямую угрозу жизни, но и времена затишья по-своему тяжелы, и эту тяжесть тоже надо суметь вынести. В том числе устоять перед угрозой алкоголя, табака и других наркотиков, — этого оружия особого рода. Оружия химико-психологического, уносящего едва ли не больше жизней чем обычные виды вооружений, разрушающего созданное не хуже мин и снарядов.

Хоть и много есть в нашей армейской жизни всяких неприглядных сторон, но надо отметить и более существенные, основополагающие черты: новороссийская армия является русской армией с русским духом. Её воины чрезвычайно выносливы, они на удивление терпеливы к самым трудным условиям существования. За любую, даже самую тяжёлую работу, они берутся беспрекословно и свои обязанности исполняют вполне добросовестно. Наши воины стойко переносят тяжелейшие природные условия, месяцами пребывая на передовой и полигонах. Они выносят и тяжелую армейскую учёбу, требующую крайнего напряжения всех сил. Русские ратники оказываются стойкими под обстрелами и свистом пуль, под взрывами снарядов. За год службы я не видел ни одного дрогнувшего, ни одного оказавшегося малодушным перед смертельной угрозой. В целом нашей русской воинской среде по-прежнему присущи честность и порядочность, стойкость и мужество.

Иногда тебя захлестывает горечь и в голову лезут мысли вроде: «хватит с тебя, ты уже не в том возрасте чтобы дальше тянуть лямку. Уступи место, пусть тебя сменит другой, помоложе», или «ты ехал сюда не для участия в междоусобице. Хватит, ты сделал все возможное, теперь возвращайся домой», или: «довольно месить эту грязь, ты и так перемесил её достаточно за свои 54 года» и т.п.

Эти мгновения слабости надо перенести. Перенести, жёстко отвергая эти дурные помыслы.

Негоже оставлять поле брани, когда у тебя ещё есть к ней силы и возможности. Поле брани не только и даже не столько в продуваемой зимними ветрами степи, сколько поле брани в твоём сердце.