Пребывая в тесном людском общежитии, коим является воинское подразделение, заметил я одну любопытную вещь. Те, кто очень любит телевизор, кто любит громко орущую бездарно-безмозглую пошлятину — те часто оказываются с какой-то духовной гнильцой. Сразу заметить эту гниль в человеке невозможно, но со временем она выявляется.

У одного такого носителя гнилого духа была склонность грозить оружием своим, и он в конце концов застрелил однополчанина. Другой оказался «тёмной лошадкой», явно связанной с преступным миром.У третьего обнаружилась наркомания.

Дурным знаком служит так же увлечение примитивной, дебилизирующей продукцией современного агитпропа. Конечно, это закономерность не строго обязательна и не всегда она проявляется совершенно чётко, но какая-то взаимозависимость здесь явно существует. Полагаю, что она связана с духовным расположением, косвенно проявляющемся и в перечисленных признаках. Но в чем именно заключается эта взаимосвязь?

Подверженная пороку душа саднит словно обожженная кожа, поэтому душа ищет себе укрытия, отвлечения, или любого другого средства дабы заглушить эту внутреннюю боль. Людям с такой душой особенно невыносимо одиночество, они боятся остаться наедине с самим собой, погрузиться в свой внутренний мир, заняться размышлениями. Наиболее легкой пищей для такой души является продукция современного агитпропа, нарочно приготовленная как наиболее легкоусвояемая, вдобавок прямо или косвенно оправдывающая поразившую душу пороки. Она и становится для порочной души своеобразным «покрывалом», укрывающим от терзающих ее правды и совести.

Такие размышления приходят на ум в степной тишине, когда стоишь на передовой, где тебе давно и хорошо известны каждая кочка, каждый камень, каждая былинка. Здесь нет никаких отвлекающе-развлекающих средств, и казалось бы, тебя должна преследовать скука. Но по учению святых отцов Православной Церкви, скука — это признак внутренней несвободы. На самом деле всегда есть о чем вспомнить, поразмыслить, подумать, в чем-то попробовать разобраться, что-то учесть. Даже обыкновенные повседневные заботы и нужды требуют к себе внимания: например, надо заранее учесть все что нужно будет купить в городе когда представится случай туда выбраться. Такими раздумьями всегда можно занять себя в часы, когда вроде бы вокруг нет ничего нового.

После смены на боевой позиции я отдыхаю в шикарном особняке, в отдельной комнате, о которой уже упоминал ранее. Правда, особнячок временами простреливается пулями крупнокалиберного пулемёта и осколками разорвавшихся снарядов…

Отведённая мне комната. На зеркальной стенке шкафа-купе видны осколочные пробоины

При взгляде на роскошное убранство моей комнаты вспоминается фильм о затонувшем «Титанике», где с наибольшей точностью было воспроизведено шикарное убранство помещений этого плавучего дворца. Но затем в них хлынули тёмные океанские воды, и теперь всё это великолепие покоится на морском дне, на глубине 4,5 километров. Вот так смерть нежданно-негаданно может прийти в самые роскошные палаты и дворцы! Что уж говорить о передовой, где перестрелки гремят каждые сутки…

Сознаюсь честно, не для тщеславия и не для красного словца: эти письма мне приходится теперь писать и отправлять с риском для жизни. Вот вчера, к примеру, сидим мы в окопе. Вроде бы всё кругом тихо, соратник с позывным «Захар» ведёт наблюдение, моя очередь отдыхать, поэтому я устроился чуть в сторонке и взялся писать это письмо. Вдруг в воздухе раздаётся свистяще-шелестящий звук, напоминающий шелест крыльев большой птицы, но по своему звучанию более резкий и напористый. «Захар» крикнул:

— Ложись!

Я упал на дно окопа и через мгновение раздался взрыв. Это была бандеровская мина, выпущенная из миномёта по нашей позиции, она разорвалась за бугром метрах в ста пятидесяти от нашего окопа. В небо поднялся столб дыма и пыли. Не успел он улечься, как я хвать за планшет и давай дальше стучать по клавиатуре, но следующая мина легла уже метрах в семидесяти от нас. На этот раз земля в окопе содрогнулась от взрыва. Некоторое время спустя я опять потянулся к планшету, и в этот раз мина разорвалась на косогоре метрах в ста от нашего укрытия на склоне, обращённом в нашу сторону. Выглянув из окопа, я увидал дымящуюся воронку. Вокруг неё с треском разгоралась высушенная знойным солнцем степная трава. Не крикни соратник «ложись!» и не упади мы сразу на дно окопа, нас вполне могло бы посечь осколками. Один из них виден на фото, он лежит справа от записной книжки. Его края настолько остры, что ими можно порезаться:

Осколок

А на веранде моего шикарного особняка, куда я выхожу на досуге, нередко поют летящие мимо пули

Веранда

После миномётного обстрела я решил послушать с «Захаром» несколько песен моих хороших друзей-патриотов, воспевающих героизм и мужество наших русских воинов. Как хорошо поддержали меня в окопе ваши песни, мои дорогие Александр Харчиков и Ольга Дубова! Окидываешь взглядом бескрайние степные просторы Дикого поля, при этом зная, что вооон в том перелеске притаились нацисты-бандеровцы с пулемётом, а из-за вооон того бугра в любой момент может вылететь их мина. Конечно, на душе неспокойно, здесь невольно испытываешь напряжение, хотя нет ни страха, ни паники. И вот звучит «Смерти нет, ребята»:

И напряжение уходит, и в душе наступает покой, и в сердце приходит твердая уверенность в правоте делаемого тобой дела, и за спиной словно вырастают крылья, а чувство опасности юркает куда-то в щели меж камней, словно испуганная мышь. Какой тут алкоголь, какой табак!? Песня, и только песня поддерживает тебя, даёт тебе твёрдую почву под ногами, одухотворяет и укрепляет. При этом ты не теряешь головы, ты трезво оцениваешь обстановку и не совершаешь безрассудных поступков. Одно плохо: звук песни мешает слушать звук подлетающих мин, поэтому через некоторое время концерт Харчикова пришлось всё-таки свернуть.

Недавно к нам на позицию пришёл командир нашей миномётной батареи вместе со своими разведчиками. Они показали и рассказали очень много интересного. Вон там у противника блиндаж, вон там — два блиндажа. Тут у них спрятана боевая машина пехоты, здесь стоит крупнокалиберный пулемёт, а вон там укрыт их танк. Здесь может сидеть снайпер, а вот сюда заходят их разведгруппы. Смена в блиндажах у них происходит утром во столько-то, а вечером — во столько-то. В тот блиндаж идут двое, в этот — трое. Вооружены они тем-то и тем-то, их место отдыха находится там-то, от него они идут тем-то путём. Здесь, простите, у них импровизированный сортир, а вон там стоит цистерна с водой. Здесь они стираются, а вон там ихняя кухня. В этом блиндаже сидит двое, а в том — трое бандеровцев. С этой стороны подходы минированы, а с той — свободны….

— Так может быть, подобраться к ним тихонько, и… — не выдерживаю я. Но… без приказа нельзя! А ведь руки прямо чешутся от стремления нанести врагу удар. Чешутся не только у меня, но и у всех остальных наших бойцов. Но армия есть армия, а приказ есть приказ, поэтому всё, что можно сделать — это ответить на их миномётный огонь нашим миномётным огнём.

Раньше враг чувствовал себя свободно и вёл себя нагло, открыто прогуливаясь и разъезжая на своей технике. Однако наши миномётчики в один прекрасный день нанесли им такой удар, что те потом замучилась вывозить трупы и раненых. С тех пор бандера зарылась в землю, попрятала технику и передвигается лишь по ходам сообщений, либо глухой ночью.

Все мы полны боевого духа, все хотим идти в наступление. Я осваиваю гранатомёты, изучаю премудрости этого дела. Меня очень занимает вопрос о применении нами гранатомёта у телецентра Останкино 3 октября 1993 года. Раньше я не имел представления о гранатомётах, поэтому не мог ничего сказать в ответ на эти обвинения, теперь же начинаю понемногу прозревать и кое-что подозревать.

* * *

— Зайди в штаб, тебя вызывают — как-то вечером окликнул меня Толик, один из наших бойцов.

Раз вызывают в штаб, значит есть что-то существенное. Захожу, сидят командир роты носивший позывной «Ялта» со старшиной.

— Ты, — медик? — спрашивает меня командир, уточняя и без того исполняемые мной обязанности.

— Так точно!

— Где работал? Кем? Когда? Первую помощь оказать можешь?

После выяснения необходимых подробностей командир распорядился старшине:

— Пиши его фельдшером.

Ммммм….. сказать честно, не хотелось мне расставаться с должностью гранатомётчика, ведь я ехал сюда воевать и мыслил себя в первую очередь бойцом. Но будучи на четвёртом месяце службы в армии ДНР, я уже хорошо знал, что белый халат мне не грозит. На передовой, тем более в боевых условиях, нет места формальностям вроде штатного расписания, здесь невозможно делить обязанности на «моё» и «не моё». Тут каждый делает то, что необходимо именно сейчас: надо стоять на позиции — стоишь, надо простреливать подозрительные заросли — стреляешь, появилась техника противника, или в степи заметил какое-то шевеление — бей из гранатомёта!

Поэтому я не стал спорить и возражать: фельдшер, так фельдшер, всё равно я такой же боец как и все. И кто бы мог знать, что буквально через несколько часов эта должность штатного расписания окажется востребованной на все сто!

…Прекрасный летний вечер закончился жестокой перестрелкой с киевскими ворами, затянувшейся до глубокой ночи. Огонь был настолько плотным, что выходить из дома было очень опасно, и тут наш ротный, бросившись бегом к телефону полевой связи, упал и сломал руку, споткнувшись обо что-то в темноте нашего шикарного особняка. Темнота же была из-за невозможности светить фонариками даже внутри дома, в котором располагался штаб нашей роты. Любой свет, любой, даже на краткое мгновение мелькнувший в ночной тьме огонёк, мог выдать нас противнику.

Невдалеке раздавались длинные пулемётные очереди, им вторили автоматы, сухой треск которых перекрывали гулкие разрывы воспламенительно-осколочных гранат (ВОГов), выпускаемых короткими очередями из автоматических гранатомётов. Пули так и свистели за окнами, некоторые из них цокали в стоящие перед домом деревья, другие же на лету сбивали ветки.

Тут зазвонил телефон полевой связи, «Ялта» бросился к нему, но споткнувшись обо что-то, с тяжёлым грохотом упал на пол. Раздался глухой стон с зубовным скрежетом. Мы поняли, что с ротным случилось что-то серьёзное. С большим трудом перебравшись в относительно безопасное место, мы включили фонарики. «Ялта» сломал руку, перелом оказался очень серьёзным: кости предплечья прорвали кожу, с руки текла кровь. Пришлось искать доску для шины, что оказалось нетрудным благодаря множеству всевозможных беседок, летних домиков и прочих приусадебных строений. В одном из них я быстро нашёл подходящую лёгкую и тонкую досочку. Оторвать её от стенки не составило никакого труда, так как стенка уже была прошита осколками и пулями, потеряв от этого свою прочность. Отпилив часть досочки ножовкой, я получил из неё вполне подходящую шину, позволявшую надёжно обездвижить сломанную руку. Теперь скорее назад, к пострадавшему! Вбегаю в дом, легко преодолевая ступеньки и терраски. Какая удивительная лёгкость тела обнаруживается на шестом десятке лет, когда над головой поют пули и грозят ВОГи, готовые прилететь и разорваться над тобой в любое мгновение…

Командир с искажённым болью лицом уже ждёт меня. Так… сначала надо обработать рану открытого перелома….. приступаю к обработке, но «Ялта» орёт:

— Да брось ты эту царапину. Ну её нахрен! Слышь, чего говорю? Не трожь!

С командиром не поспоришь. Ограничившись самой необходимой обработкой, начинаю накладывать шину, и тут оказывается, что шина получилась где-то на вершок длиннее нужного. Оставлять её с таким торчащим наружу концом нельзя никак, ведь стоит потом случайно задеть об него чем-нибудь, и в лучшем случае возникнет адская боль, а то может случиться и что-то посерьёзнее. Ножовка осталась снаружи дома… делать нечего, — хватаю шину и опять бегу наружу, в непроглядную тьму…

Ну, теперь всё в порядке, лишняя часть шины отпилена. Хотя командира мучила сильнейшая боль, он поначалу отказался от обезболивающего укола, но после наложения шины его всё-таки удалось уговорить. Кто ломал себе кости, тот знает, что при переломе малейшее движение и даже прикосновение к повреждённой конечности вызывает нестерпимую боль, поэтому всё необходимое приходилось делать чрезвычайно осторожно. Делать… делать при свете небольшого фонарика, в совершенной темноте.

Первая помощь оказана, дальше пострадавшего надо доставить в госпиталь. Но как сделать это ночью, под обстрелом противника? К тому же топлива для нашего армейского «Урала» у нас остро не хватает, а на утро уже была задумана поездка в сторону госпиталя. Не взирая на всю серьёзность случившегося, командир решил дождаться утра, чтобы совместить свою нужду с нуждами роты и исполнить их одной поездкой. Кроме того, свет фар ночью обязательно выдал бы нас противнику в качестве отличной мишени, да и с выключенными фарами бандеровцы всё равно могли легко обнаружить огромный грузовик, используя приборы ночного виденья.

На утро у «Ялты» обнаружилось неприятное осложнение: сочившаяся из раны кровь так и не остановилась, хотя рана была с виду небольшая, и как уже говорилось выше, командир поначалу вообще не давал её обработать. С трудом удалось уговорить его хотя бы обмыть рану перекисью и наложить на неё стерильную повязку с антибиотиком. Однако за ночь повязка пропиталась кровью и по свежим каплям было видно, что кровотечение продолжается. Здесь очень хорошо могло бы помочь средство «Гемостоп», однако его нет не только у нас, но по-видимому нету его и во всей Донецкой республике вообще.

Что поделаешь, — война, да постоянные стычки с укронацистами во время «перемирий», да бесконечные артобстрелы от киевских воров с ранениями и гибелью «освобождаемых от террористов» жителей вконец истощили запасы лекарств и перевязочных средств. На днях я обошёл три аптеки в Горловке, едва найдя в одной из них обыкновенные термометры для измерения температуры тела. Простейших средств для измерения давления — тонометра с фонендоскопом, без которых в России немыслим ни один, даже самый захудалый медпункт, в аптеках Горловки не оказалось совсем. Пустота аптек просто поражает, её не могут скрыть сколь многочисленные, столь же и бесполезные коммерческие снадобья, заполняющие аптечные полки и витрины.

Помнится, в Советской армии был железный порядок: солдат срочной службы не должен ничего покупать за свой счёт. Всем необходимым его должно было снабдить государство, вплоть до возможности отправлять письма почтой. Здесь же мы давным-давно смирились с необходимостью самим покупать необходимое: шофера оплачивают инструмент и запчасти, медики — лекарства и оборудование, командиры подразделений так же тратятся с каждой получки на служебные цели. Собираем деньги на топливо для машин и генератора, дающего нам немного электричества в часы затишья, покупаем себе обмундирование, нижнее бельё и постельные принадлежности. Например, для своей роскошной двуспальной кровати я купил пару наволочек и простыней, что в общей сложности потянуло почти на 1000 рублей. Моё денежное содержание составляет 15000 рублей в месяц, и тут мне очень хорошо помогает сознательная трезвость, избавившая меня от необходимости тратиться на алкоголь и табак. Вместо них у меня есть чистое постельное бельё, постоянно пополнение счета мобильной связи и интернета, прочие необходимые бытовые мелочи позволяющие при всей своей незначительности сохранять человеческий облик в непростых условиях.

Перелом у ротного действительно оказался очень сложным. После осмотра в госпитале Дебальцево нашего командира решили отправить в Донецк, где есть возможность оказать более глубокую помощь. Там ему будут вставлять спицы и совмещать сломанные кости. Что поделаешь, и такие потери случаются на войне…