Да, на полигоне я бегаю наравне со всеми, хотя и с трудом. Наверное, мне помогает свобода от алкоголя и избавление от лишнего веса. Вспоминается, как в последние годы перед началом войны я очень мало двигался, потому что не вылезал из-за руля. С каким-то удивительным сожалением думал, что очень мало стал ходить пешком. Поставлю, например, машину в гараж, иду оттуда домой около одного километра и про себя думаю: «ну вот, хоть немножечко пройдусь пешком». При этом меня не оставляло ощущение, будто из-за редкой и малой ходьбы я упускаю что-то очень важное, будто даже не исполняю какого-то долга то ли перед умершими близкими, то ли перед ангелом-хранителем, то ли перед самим Богом. Странно? Очень странно….
«Вот, ты идёшь. Идёшь своими ногами, не хромаешь, не ковыляешь, не корчишься от боли. Радуйся!» — огласи я эти мысли вслух, сколько насмешек получил бы тогда? Во дурак-то, а? И тем не менее, меня не оставляло это странное, щемящее сердце чувство вины.
Точно то же самое чувство я испытал на днях, когда начальник штаба поставил нам очень простую задачу: в течении двух часов отработать на полянке движение цепью, о котором я уже писал ранее. Ничего сложного или утомительного в этом задании не было, надо лишь двигаться короткими перебежками поочередно, петляя при этом змейкой. И тут словно кто-то невидимый и очень добрый говорит мне: «Ну вот же оно, занятие. Занимайся».
Сразу вспомнились мои давнишние отлынивания от занятий во время срочной службы, да и вообще моё прошлое дурное стремление «делать всё, чтобы не делать ничего». Стало не то что бы стыдно, а как-то грустно за прошлое. Кто-то когда-то пытался меня чему-то научить, а я так бессовестно отталкивал от себя чью-то заботу….
Но вот Бог предоставил мне возможность хоть как-то, хоть частично изгладить прошлое. Я спокойно и как мог добросовестно выполнил все учебные упражнения. Это простое занятие хорошо помогло мне в дальнейшем на полигоне, где пришлось показывать выучку перед вышестоящим командованием.
Интересно, почему при таких простых и заурядных вещах возникают столь глубокие движения души? Наверное потому, что на войне многие получают ранения, а то и вовсе лишаются ног, и для них свободная ходьба становится возможной разве что в сновидениях. Неужели надо утратить эту простейшую, данную Богом способность ходить, чтобы понять, насколько она важна в жизни и сколь тяжела её утрата. Однако с приездом в Новороссию я с лихвой наверстал упущенное: здесь ходить пешком приходится вполне достаточно. Пока на своих двоих и пока на вполне здоровых ногах.
Что же касается занятий, то теперь я стал немножко понимать важность любого усвоения знаний играющих в нашей жизни роль не меньшую, чем пища или одежда.
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» и «не хлебом единым жив человек…» — в этих святых словах кроется потаённый смысл знания и проистекающей отсюда необходимости глубоко благодарить того, кто эти знания тебе даёт, тратя на тебя свои силы и время. А я почти всю свою жизнь отталкивал протянутую мне руку, пренебрегал, не ценил заботу обо мне…
К сожалению, наша жизнь устроена так, что в юности и молодости сил много, а ума мало, к старости же всё становится наоборот — силы убывают, а ум и опыт прибавляются. Нет бы соединить одно с другим — ум и силу, а?
Но вообще правы те, кто считает источником молодости состояние духа. Это знали даже закоренелые атеисты, отразившие своё понимание в песнях советского времени.
С печалью и сожалением приходится опять возвращаться к избитому вопросу об употреблении спиртного, вызывающего зависимость. Она у многих наших бойцов выражена достаточно ярко. Правда, ярко с точки зрения того, кто хорошо знаком с этим явлением. Малознакомые же ничего здесь не замечают, поэтому не могут понять происходящего, из-за чего сильно расстраиваются и злятся, пытаются с этим явлением бороться, но не понимая его сути, лишь подливают своими действиями масла в огонь.
Далеко за примерами ходить не надо. На днях у нас была получка, и после неё в воскресенье наш ротный «Дикой», разрешавший выпить бойцам по чуть-чуть и говорящий, что он не против алкоголя, а за культуру его употребления, отпустил с десяток человек в город без оформления увольнений, то есть под свою ответственность. При этом ротный конечно же надеялся на своих людей, что они его не подведут и вернутся в часть как и положено, к 17 часам. В итоге к назначенному времени вернулся лишь один. Воскресенье миновало, настал понедельник, а с ним и необходимость ехать на занятия, где нашу роту ждал комбат. Но от роты осталась лишь горстка бойцов, остальные же гуляют до сих пор и будут гулять дальше пока не пропьются вдрызг.
Утром в понедельник «Дикой» был в таком бешенстве, что на его пути лучше было не попадаться никому.
Неужто ротный не понимал, чем кончится такое «увольнение»? Неужто он не видел, что отпущенные им бойцы имеют самую настоящую алкогольную зависимость? Накануне, в субботу вечером, на пути с полигона «Дикой» дозволил остановиться у магазина и набрать в нем пива. Неужели он не знал, что даже такая выпивка вызывает у многих самый настоящий запой, для которого им же, ротным, создаются все остальные условия, когда на следующий день он выпускает их в город с деньгами на руках. Стоит ли гадать, чем это кончится? Но концовка, очевидная для знакомых с явлением алкоголизации, была непонятна «Дикому», совершенно не знающему сути подобных явлений. Поэтому он с чистым сердцем отпустил к водке тех, кто обещая не пить целует крест, а сам через час напивается пьяным.
Сегодня у нас состоялись занятия по огневой подготовке. Рано поутру выехали на полигон, было очень холодно и ветрено. Осень в этих краях отличилась нынче сильнейшей засухой, при которой последний настоящий дождь был чуть ли не месяц назад, в начале октября. Вся земля пересохла, грунтовые дороги нещадно пылили под колёсами нашего армейского «Урала». Это противоестественное сочетание мороза и дорожной пыли в отсутствие всякой влаги было весьма неприятным, к тому же пылило в этот раз сильнее обычного. Мы укрывались от этой пыли как могли, кутались в капюшоны и балаклавы, поднимали воротники бушлатов и натягивали свитера на нос, но вся внутренность «Урала», а вместе с ней и мы сами, быстро покрывались густым слоем пыли. Глядя на неё думалось о необходимости какой-то защиты: то ли респираторы, то ли марлевые повязки, то ли что-то ещё из задерживающих пыль приспособлений необходимо использовать, ведь наши лёгкие это не применяемые в технике фильтры которые можно вынуть, почистить и поставить назад, или вовсе заменить на новые.
Но вот изнурительная дорога окончилась и мы высадились на полигоне. Дул очень сильный ветер, на котором мы принялись радостно отряхиваться от насевшей на нас пыли. Теперь нам предстояла боевая учёба, пришедшая на смену выполнявшимся ранее боевым дежурствам на передовых рубежах.
Сначала по плану шла стрельба из автомата. В ней не было ничего нового, за время службы в армии ДНР из автомата я настрелялся предостаточно, как и подавляющее большинство других наших бойцов. Тем не менее мы, тщательно исполняя все боевые команды, занимали огневой рубеж и били короткими очередями по мишеням. К сожалению, наши полигоны пока ещё не оборудованы движущимися и падающими мишенями, поэтому мы изготовляем простые цели из досок от снарядных ящиков. Стрелять по таким мишеням неинтересно, потому что не знаешь результатов своей стрельбы. Тем не менее, даже такая стрельба по-своему полезна хотя бы своим приучением к определённому порядку.
Слабая сторона всех видов обучения заключается в их оторванности от имеющегося опыта, то есть чаще всего приходится изучать что-то сначала умозрительно, применяя позже полученные знания на деле. При этом наше бессознательное естество не видит смысла в таком обучении, так как не имеет опыта, требующего использования предлагаемых знаний. Приходится заставлять себя принимать и усваивать нечто не нравящееся естеству, что сравнимо с необходимостью поглощать не нравящуюся нам пищу: сколько не убеждай себя, сколько ни показывай себе, сколько не говори себе «надо!», «надо!», «надо!», в ответ будешь чувствовать лишь «не хочу!», «не хочу,», «не хочу!»
Совсем другое дело получается, когда имеющийся опыт сталкивается с необходимостью пополнения и улучшения знаний. Здесь даже самые нерадивые хватаются за книги, инструкции, техописания и прочие источники знаний. Происходит это потому, что в данных случаях необходимость знания становится очевидной для нашего сознания. Со-знания!
Например, будущим шоферам страсть как не нравится изучать устройство автомобиля на теоретических занятиях. Однако начав самостоятельно работать и столкнувшись с необходимостью устранения поломок, эти же шофера с радостью схватят толковую книгу, раскрывающую секреты возникающих у их автомобилей неисправностей, и с жадностью примутся её читать, с удивлением и интересом распознавая собственные ошибки и заблуждения, заполняя имеющиеся пробелы знаний.
То же самое происходит и с вооружением, и происходит, пожалуй, в ещё большей степени чем в случаях с мирной техникой, ведь человеческое тщеславие очень любит погордиться «отличными» знаниями и навыками владения оружием. А раз так, то накой мне какая-то там учёба? И вот боец заряжает, стреляет и позже чистит оружие, будучи совершенно уверенным в своём мастерстве. Однако настоящее обучение владению этим же видом оружия, равно как и проверка его чистоты, выявляет у большинства серьёзные недостатки, поэтому обучение азам оказывается необходимым для того, чтобы поставить имеющиеся навыки на твёрдую основу, углубить и упрочнить знания.
Но по-настоящему интересной была для меня стрельба из гранатомёта. Ранее я уже стрелял дважды из «шайтан-трубы», получив при этом сильный удар взрывной волны по уху. Эти первые разы показали полное моё неумение пользоваться гранатомётом, и уж здесь-то я хорошо понимал необходимость учёбы. На этот раз уже не нужен был идущий на меня танк противника, чтобы понять необходимость умения стрелять по нему из гранатомёта. Более того, теперь я с горечью и беспокойством думал о своей неспособности обращаться с этим видом оружия, выявленной на первых стрельбах, и хотел возможно скорее исправить свои недостатки.
Готовлю заряд к гранатомёту, именуемый коротко «выстрел». Он состоит из гранаты с реактивным маршевым двигателем и порохового заряда, выталкивающего гранату из «шайтан-трубы». Эти две части идут по отдельности и собираются вместе только перед непосредственным применением.
Итак, «выстрел» готов, и по команде я бегу на огневой рубеж. Занимаю должное положение, пытаюсь прицелиться, но при этом допускаю кучу ошибок. Молодой офицер Антон старательно показывает мне недочёты. Исправляю их, целюсь, и вижу, что опять буду стрелять почти наугад. Что-то всё время мешает мне прицелиться как следует: то гранатомёт, не удерживаясь на бронежилете, сползает с плеча, то мешает воротник бушлата, то висящий за спиной автомат как-то сковывает движения. Не лучшим образом работает и мой глаз: расплывается то мушка, то прорезь, то сама мишень. В конце концов, кое-как всё же прицелясь, кричу «выстреееееел», и с открытым ртом нажимаю спусковой крючок.
«Ба-бах!!!» — оглушительно грохочет гранатомёт. Сразу слежу за полётом гранаты, это я зарубил себе на носу заранее: после вылета гранаты внимательно следить за ней. Она же скачет по полю подобно пущенному по воде камню, и проскакав левее мишени метров на 15–20, разрывается вдали за целью, подняв столб пыли и дыма. Понятно, прицел я взял слишком низко, да и про поправку на сильный боковой ветер позабыл совершенно.
Тем временем огневой рубеж занимают другие бойцы, я же обдумываю свои промахи и ошибки, ищу способы избежать их в следующий раз и наблюдаю за стрельбой моих соратников. У них выходит примерно то же самое, что и у меня, никто из нас не может попасть в цель. Вот чья-то граната, проскакав по полю, взлетает вверх, переворачивается, сверкая красными огнями маршевого двигателя, и затем разрывается в воздухе белой молнией, окутываясь клубом чёрно-серого дыма. Зрелище красивое, но цель как стояла, так и стоит на том же месте.
Вновь подходит моя очередь стрелять. Спокойно собираюсь внутренне, не торопясь целюсь и пытаюсь лучше понять, что именно мешает стрельбе. Да, действительно, мешает толстый зимний бушлат и одетый на него бронежилет. Из-за них плечи сделались покатыми, лежащий на них гранатомёт всё время норовит сползти с плеча, удержать его трудно из-за скованности движений. Но ничего не поделаешь — надо учиться, приспосабливаться. Ко мне подходит сам командир нашего батальона «Пират» и очень спокойно, доброжелательно поясняет мне премудрости стрельбы. Делаю очередной выстрел, и на этот раз граната разрывается точно за целью метрах в 150 позади мишени. Перелёт! Была бы цель покрупнее, граната влепила бы точно в неё, но… абы да кабы, да во рту росли грибы…. Мишень-то стоит не шелохнувшись, значит — промах!
Так раз за разом я делаю ещё пять или шесть выстрелов из «шайтан трубы», но поразить цель мне так и не удалось. Тем не менее, в этот раз дело шло гораздо лучше и увереннее, чем в первый раз, к тому же таких сильных ударов взрывной волны по барабанным перепонкам теперь не было. В общем, чему-то я в этот раз всё-таки немного научился.
На обратном пути думаю о стоимости такой учёбы. Цифр я не знаю совершенно, но вне всякого сомнения, дело это далеко не дешёвое. Кто-то обеспечивает выпуск боеприпасов, другие доставляют их, третьи получают, хранят и распределяют, и всё это чей-то труд, труд, труд… Мы же не платим за этот труд ничего, потому что не какой-то добренький дядя-олигарх даёт нам поиграться в эти «игрушки», а сам народ снабжает нас оружием, надеясь на наше умение пользоваться им.