Вскоре после случая с «заколдованным кругом» к нам на смену прибыло другое подразделение. Мы ждали его с большим нетерпением, так как находясь на передовом рубеже около полутора месяцев, и за это время сильно устали и вымотались. Подмена не прошла гладко: сменщики задержались почти на неделю, в течение которой нам поступали противоречивые команды и угнетала неопределенность. То мы должны были немедленно собрать и доставить в опорную часть все имущество вплоть до буржуек, то поступала команда вернуть все назад и ждать дальнейших распоряжений. Сколько времени ждать, — этого никто конечно же не знал. И так было по несколько раз! Носить буржуйки туда-сюда мы попросту не смогли, зато прочих вещей мы натаскались вволю.

В последний день нашего пребывания на боевой позиции по нам с утра начала стрелять тяжёлая артиллерия противника. Два снаряда разорвались далеко, где-то в километре от нас, но их пролетающий мимо свистяще-шелестящий шум был слышен очень хорошо. Били то ли гаубицы Д-30, то ли самоходные орудия САУ. Ответить им мы ничем не могли, потому что эти орудия могут стрелять с расстояния в десяток километров и больше. Они и стояли где-то так далеко, что даже шума их выстрелов слышно не было. У нас же нет таких средств чтобы достать противника в такой дали, мы имеем лишь обычное стрелковое оружие и гранатомёты, а все они бьют не более чем на три километра. Однако всё прошло благополучно, снаряды укронацистов легли в открытой степи, не причинив вреда ни нам, ни находящемуся неподалёку селению.

Наконец подмена всё ж таки прибыла. Встретив её, мы отправились к опорной части. Ближе к полудню противник открыл по нам огонь из крупнокалиберных орудий. Судя по всему, опять били гаубицы Д-30. Снова слышу хорошо знакомый мне еще со службы в артиллерии свистяще-шелестящий звук пролетающего мимо нас снаряда, и через некоторое время его разрыв вдалеке, почти в километре от нас. Снаряд упал недалеко от поселка, близ лесополосы за которой была укрыта наша техника — боевые машины пехоты. Следующий снаряд разорвался где-то там же, однако никто из наших не пострадал.

Мы закончили погрузку в и без того переполненные «Уралы», тронулись в путь к нашим тыловым зимним квартирам. Машина была настолько перегружена людьми и вещами, что мне пришлось залезть между кабиной и кузовом на место запасного колеса, и я хорошо видел все окрестности. Вскоре мы подъехали к месту падения снарядов, и тут оказались наши БМП, так же готовящиеся к отъезду.

Обстрел со стороны укров прекратился, — то ли у них закончились снаряды, то ли они получили ответ от наших артиллеристов, то ли побоялись его получить и поэтому сделав пару выстрелов, спешно снялись со своей позиции, или же им помешало что-то ещё. Наверное, их разведка доносила о «паническом бегстве сепаратистов», и не будь каких-либо препятствий, они наверняка продолжили бы артобстрел. Однако подмена нашего подразделения другим батальоном шла вполне благополучно, и вскоре мы уже были в нашем отличном тыловом здании, служившем ранее приютом для престарелых.

Здесь опять возникла невообразимая сумятица из-за переформирования наших подразделений, переезда их с одного этажа на другой и занятия нами отдельных комнат, которые мы по-флотски зовем кубриками.

Очень большие трудности возникают у нас с сохранностью личных вещей. Когда я служил срочную в Советской Армии, у нас не было необходимости иметь множество всякой всячины, более того, это запрещалось армейским распорядком. Нижнее бельё нам регулярно меняли, для обмундирования была сушилка, для остального — каптёрка. В личной тумбочке солдата не оставалось почти ничего кроме гигиенических средств и писем.

Так было в Советской Армии, но в армии Новороссии приходится всё приобретать и хранить самому, вплоть до постельных принадлежностей. Надёжное хранение вещей и документов у нас до сих пор не организовано, в то время как по упомянутым выше причинам вещей получается очень много. Было уже немало случаев, когда при снятии с позиции не удавалось своевременно забрать свои вещи, и они затем безвозвратно утрачивались, поэтому их хранение и сбережение превращается в тягостную заботу. Вещи портятся от сырости, их безжалостно грызут мыши которыми кишат наши блиндажи. Недавно мыши погрызли даже мою солнечную батарею, правда, не испортив её совсем.

Привезенные с передовой вещи оказались все мокрыми и грязными. Только мы начали приводить их в порядок, как вновь стали поступать команды переместиться на другое место. Нашу роту то селили в расположение другой роты, то переводили на другой этаж. Эти бесконечные перемещения совершенно вывели нас из себя, и удобное для проживания здание пансионата совсем перестало нас радовать. В кубриках опять пришлось ставить двухъярусные койки, водоснабжение было очень плохим, мыться в душе было почти невозможно из-за безобразной сантехники и отсутствия холодной воды.

Однако и здесь наши командиры «Дикой» и «Тема» уделили мне внимание. Поначалу я жил с ними в офицерском кубрике, а после всех перемещений с места на место оказался в отдельном двухместном кубрике с послушником из монастыря «Тайгой». За отсутствием священника «Тайга» был у нас кем-то вроде духовника. Конечно, он не исполнял таинств, но молился перед сделанном им походном иконостасе и вел беседы со страждущими. Соседство с «Тайгой» было совершенно обоснованным: я — замполит, «Тайга» имеет отношение к сфере духа, то есть мы оба исполняли воспитательные задачи. Кроме того, мы оба были совершенно нетерпимы к табаку и спиртному, не допускали телевидения и радио, не гнушались уборкой, любили чистоту и порядок, поэтому в бытовом отношении очень хорошо ладили друг с другом. Часто мы вели долгие беседы о смысле жизни, вере и прочих духовных вопросах. Не во всем мы приходили к согласию, но точек соприкосновения у нас было все-таки больше, чем расхождений.