1

Значит, вот он какой — Север!

Валерий подхватил чемоданчик и перешел улицу. «Гастроном», «Книги», «Дары моря» — память машинально фиксировала вывески магазинов, залепленных талым, мокрым снегом.

Город стремительно взбегал по сопкам вверх, и за первой линией восьмиэтажных домов открывались вторая, третья, четвертая террасы. Справа в ущельях улиц проглядывал залив с множеством кораблей и черно-белыми сопками.

Перед стадионом Валерий остановился. На гранитном постаменте в крылатой плащ-палатке застыл в последнем смертельном броске бронзовый солдат.

«Анатолий Бредов», — прочел он на тусклой, омытой снегом бронзе.

Где-то уже Валерию приходилось слышать эту фамилию. Нужно будет при случае порасспросить знающих людей.

На противоположной стороне улицы из здания горкома партии выходила группа моряков в черных блестящих плащах.

«И в горкоме море», — отметил Валерий.

Еще два десятка шагов, и необычным величием поразила его глухая стена высокого дома. На глыбах красноватого в лучах заходящего солнца гранита стоял огромный якорь. Таких больших якорей Валерию видеть еще не приходилось. Над якорем — гигантское мозаичное панно: ледокол крушил льды. На бронзовой доске выбито:

«Ермак — дедушка русского ледокольного флота».

Валерий видел памятники людям. Но чтобы памятник кораблям… Впрочем, ему это понравилось. А почему бы и нет?! Это даже здорово — памятник кораблю. Ведь «Ермак» — это и подвиг адмирала Макарова, и вся наша полярная молодость.

«Такой памятник мог поставить только моряк и полярник, — с неожиданной нежностью подумал Валерий. — Деляга этого не сделает, ясно…»

Концом своим улица упиралась в сопку, и, посмотрев на часы, Валерий повернул обратно. Хотелось взглянуть на город сверху, но, пожалуй, не успеть — до катера часа два. Если, конечно, не подвернется попутная машина.

Снова потянулись уже знакомые теперь вывески: «Гастроном», «Аптека», «Детский мир», «Дары моря».

Заметив выбежавшего из магазина старшину, Валерий подошел и, не веря, конечно, в удачу, спросил:

— Вы не из хозяйства Сорокина?

Старшина обернулся.

— А тебе что надо?

— Добраться. Назначение туда получил.

Старшина какое-то время пристально рассматривал его.

— Покажи документы.

— А ты что — патруль?

— Патруль не патруль, а надо знать, с кем говоришь.

Валерий усмехнулся и вынул из кармана командировочное предписание.

— Ну что же, можно, конечно, и подбросить. Только туда на машине не доедешь. Путь долгий и сложный. Но до бухты могу… Ты постой здесь. Мне в книжный магазин на минуту. И — поедем.

Валерий обошел машину, начал рассматривать обложки книг, выставленных на витрине. Внимание его привлекла мемориальная доска, прибитая слева на стене дома:

«На этом месте стоял дом, где находился первый Совет рабочих и солдатских депутатов, объявивший Советскую власть на Мурмане…»

Город вроде бы молодой, а на каждом шагу — история…

Старшина вернулся минут через двадцать, держа под мышкой объемистый сверток…

Машина сильно взяла с места.

— Что за книги?

— «Мореходная астрономия», «Навигация». Здесь с этим неплохо. Город морской, и у букинистов иногда кое-чем удается разжиться…

— А зачем тебе?

— Через год демобилизуюсь — пойду в мореходку.

— Готовишься?

— Не то что готовлюсь, а почитываю.

— Может быть, познакомимся? Как-никак служить вместе будем.

— Николай.

— Валерий. Розанов. Слушай, а кто такой Бредов?

— Памятник видел?

— Да.

— Его мать до сих пор живет в Мурманске. Мой кореш с судоверфи с ней знаком…

— Мурманчанин, значит.

— Бредова здесь каждый мальчишка знает. Даже корабль такой есть — «Анатолий Бредов»… С Мурманской судоверфи он. Рабочий. В войну стал сержантом. Командовал отделением. В сорок четвертом он со своими ребятами дрался с гитлеровцами, отступающими на Печенгу. Ну и, понятное дело, пришлось им несладко.

— Убили?

— При чем тут убили? Убивали многих. А Бредов — один… — старшина сердито посмотрел на Валерия. — Двое их осталась… Остальные полегли. Последнюю гранату Анатолий оставил себе. Да и прихватил с собой на тот свет с десяток гитлеровцев. А всего они положили тогда более Двухсот фашистов.

Николай рассказывал, как будто видел бой собственными глазами.

— Можно, подумать, что ты там был.

— Был не был, а комиссар подробно рассказывал. Он в том же полку воевал…

— Какой комиссар?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — Николай рассмеялся. — Ты не обижайся, кореш… Мы ведь только что познакомились, и, куда тебя направят служить, я еще не знаю… — Он минуту подумал и веско пояснил: — А лишнего нам, людям военным, говорить ни к чему…

— Ясно, — протянул Валерий. — Военная тайна…

— А ты не иронизируй… Не куда-нибудь едешь служить. На самые что ни на есть современнейшие корабли. Там с этим не шутят.

— С чем?

— С военной тайной, понятно…

Валерию вдруг стало скучно и одиноко. И еще обидно. Подумаешь, заладил: «военная тайна», «военная тайна»… Маленький он, что ли!..

Он сделал вид, что задремал.

— Сморило, кореш?

— Не спал ночь.

— А ты подремли, предложил старшина. — Путь у нас, ох, какой долгий! Сто раз выспаться успеешь… У КП я тебя разбужу… Все будет в полном порядке, не сомневайся…

2

— Новенький?

— Вчера прибыл.

— У командира был?

— Еще не вызывал.

— Вызовет, — убежденно прокомментировал боцман. — Вызовет обязательно. У нас, браток, такой порядок… Со всеми лично знакомится…

Подошедший инженер-лейтенант окликнул Луню:

— Старпом приказал показать Розанову корабль. Поясните ему для начала что к чему. — И, неожиданно подмигнув Валерию, добавил: — Боцман у нас на весь флот известен. Когда на полюсе всплывали, на рулях стоял. Так что, брат, в надежные руки передаю…

Луня поморщился:

— Зачем это, товарищ инженер-лейтенант?

— Ладно, ладно… Я же ничего особенного не сказал. Так, общая информация.

Луня решительно не походил на прочно сложившийся в Валеркином воображении классический образ боцмана. У Луни не было ни одного из профессиональных знаков боцманской доблести: ни бросающей в дрожь свирепой наколки на запястье, ни то что серебряной, но и самой завалящей дудки. Ни солидной кряжистости в фигуре. Ни хрипловатого баса, аккомпанирующего крепкому, соленому словцу.

К тому же боцман без усов виделся Валерию несолидным нарушением всех и всяких флотских традиций, с которыми, судя по всему, невесть что произошло.

Вопреки сведениям, сообщенным довольно известным маринистом, на округлом лице Луни не «витал гнев». Глаза не исторгали «неумолимую строгость»: в темных зрачках, скорее, светилось любопытство и еще жила неуловимая смешинка, то исчезающая где-то в глубине, то совсем откровенная. Мол, хоть на тебе, брат Розанов, и матросская роба, но моря ты, друг, еще не видел, и получится ли из тебя моряк — бабушка еще надвое сказала.

— Значит, адмирал, вместе служить будем.

Неизвестно, был ли здесь вопрос или неопределенное сомнение. Валерий подумал: стоит ли обижаться на «адмирала»? Явного подвоха в словах Луни не обнаружив, буркнул на всякий случай:

— При чем здесь «адмирал»?

— А ты, кажется, из обидчивых… Так дело не пойдет. Знаешь, что с одним обидчивым на соседней лодке произошло?.. Обиделся он на кока и вот уже полгода принципиально не обедает, не ужинает. Командир и команда в смятении: не знают, что делать. Корабль в море выводить боятся: вдруг человек с голоду помрет. Так у пирса полгода и стоят…

Валерий невольно улыбнулся.

— А вот так уже лучше. Ведь улыбка — это флаг корабля. Так, кажется?..

— Мне бы лодку посмотреть.

— Сейчас и посмотрим. Хмурым мы корабль не показываем. Опасно. Нейтроны в реакторе скиснут. А на простокваше далеко ли уйдешь?

Обижаться на Луню было решительно невозможно.

— Итак, морской волк, откуда курс держишь?

— То есть?

— Ну, где призывался?

— В Астрахани.

— Добро! — резюмировал боцман, и было непонятно, одобряет он сие обстоятельство из Валеркиной биографии или нет… — Хороший, говорят, город. А вот бывать не бывал. Хотя астраханскую селедку и пробовал. Впрочем, сейчас она уже не та стала. Верно?

— Может быть.

— Не может быть, а точно… Когда говорит боцман, он не ошибается. Ему виднее. Ясно?

— Ясно.

— Ну то-то… Пойдем.

Они спустились по вертикальному трапу вниз, и Валерий с тоской подумал, что ему, для того чтобы так же стремительно, как Луня, научиться буквально проваливаться в этот узкий люк, понадобится, наверное, не день и не два.

Познакомились они на Севере. Но толком поговорить тогда не удалось: ночью Игнатов уходил в море.

Вчерашняя встреча на Невском для обоих была неожиданной.

— Какими судьбами, Николай Константинович? — Сергеев искренне обрадовался встрече.

— В отпуске. А какой же отпуск без Питера?! А ты?

— В командировке. Но два денька сумел выкроить для себя. Я же здесь, в Ленинграде, учился…

— Завтра в городе будешь?

— Да.

— Тогда давай встретимся. Сейчас мне нужно в гидрографию забежать. А поговорить надо.

— А где?

— У Крузенштерна…

— Старые тропки?

— Да. Заодно и прогуляемся. Ленинградом подышим.

— Договорились.

Здесь прошлое сошлось с настоящим.

Переменчиво ленинградское небо: то в неясном сумраке белых ночей, то в огненных полосах заката, прорезавших черноту набухших предгрозовых туч.

Тени ложатся вечером на глаза бронзового мореплавателя. Видели они и фрегаты, и шлюпы, опаленные пороховым дымом сражений и овеянные ветрами далеких южных широт. И тяжелая блокадная зима проходила по этой набережной, и невиданные ракетные корабли качала здесь на темной волне Нева…

От Морского музея Игнатов пошел мимо Университета, Дворца Меньшикова, Академии художеств и сфинксов, привезенных из Древних Фив и ставших неотъемлемой частичкой ленинградского волшебства.

На переходе через трамвайные пути Игнатова окликнул Сергеев. Некоторое время они шли молча, каждый размышлял о своем.

— Вот как ни приеду в Ленинград — волнуюсь. — Игнатов остановился, закурил. — Как перед первым свиданием. А ты?

— Тоже. Во всяком случае, для меня это праздник.

— Что у тебя нового?

— Нового много. Но об этом не расскажешь. Вот разве такой был любопытный случай: на одной из зимовок случилась беда — полярника серьезно ранило. Пробиться к ним ни самолеты, ни корабли не могли. Поймал я радиограмму о помощи. Запросил штаб.

— И что же?

— Разрешили.

— Пробились?

— Да. На лодке и операцию делали. Наш доктор — виртуоз. Ему бы где-нибудь главным врачом быть в столичной клинике. Но его от нас никакими посулами не выманишь.

— Поподробнее бы узнать об этой истории.

— Поподробнее сейчас нельзя… Через годик-два, может быть, расскажу…

— И на том спасибо.

— Пожалуйста.

— Может быть, наконец ты расскажешь о себе? Мне же для дела, для книги нужно.

— О себе — не знаю. Вот об отце рассказать стоит…

Отец был для него всем, и целый легион воспитателей не сделал бы для Николая столько, сколько он. Хотя его уже давно не было и уже много лет плыли облака над честной солдатской могилой.

Отец не мог, да и не хотел, учить сына «умеренности и аккуратности». Сын отлично знал, что батя, когда ему было одиннадцать лет, удрал в 1914 году на фронт, стал разведчиком и получил солдатского Георгия. А потом дрался с басмачами, плавал комиссаром подводной лодки на Тихоокеанском флоте, как заместитель начальника политотдела Пинской флотилии, участвовал в 1939 году в освобождении Западной Белоруссии. И в 1941 году пал под Киевом…

Был он живой легендой для сына, и потому в тот же горький сорок первый Николай ушел добровольцем во флот.

Потом об Игнатове говорили: «потомственная жилка». Тогда он не думал об этом, перед глазами стояло лицо отца, и мальчишка мечтал об одном: отомстить. И еще думал, как бы батя поступил на его месте.

Но так или иначе, жребий был брошен. И вот он, курсант Тихоокеанского морского училища, на боевом корабле первый раз идет в бой.

Впрочем, долго сражаться не пришлось, война с Японией закончилась быстро, и он ушел в высшее военно-морское училище. Много плавал на различного типа лодках. С отличием окончил академию…

Он множество раз всплывал и погружался в самых разных точках Мирового океана — капитан 1 ранга Николай Константинович Игнатов.

И все же свое первое всплытие у полюса забыть не может.

— Что поразило меня тогда? Необозримость завьюженной снежной равнины. Сказочная красота паковых льдов. И все это никак не ощущалось как «белое безмолвие». Может быть, здесь дело в человеке, в его восприятии.

Никому из нас не приходили в голову тогда высокие слова, но кто-то сказал: «Братцы, что же вы смотрите, ведь мы дома! Айда на лед!»

— «Мы дома!» Вдумайся. — Игнатов даже остановился, взяв Сергеева за лацкан пиджака. — «Мы дома!» В этих словах огромный психологический сдвиг в сознании людей. Раньше слово «Арктика» было принято ставить рядом с самыми страшными, леденящими сердце и ум эпитетами. Арктика была врагом, с которым нужно было драться. И порою не на жизнь, а на смерть. И вдруг — «мы дома». Значит, своей, нашенской стала Арктика. Почувствовали люди, какая огромная сила стоит за их плечами. Да что тут чувствовать, каждый мог оглянуться и увидеть рубку атомохода. На таком «кораблике» можно плыть хоть на край света.

Когда кто-то предложил сыграть на льду в футбол, предложение было принято «на ура». Погоняли мы мяч между торосами, разогрелись.

Но нужно было возвращаться на лодку. Посмотрел я и еще раз поразился, с какой ювелирной точностью мы всплыли — корпус атомохода еле-еле «вписывался» в полынью, затянутую льдом.

И вообще, будь я художником, я бы обязательно написал такое. Это удивительное зрелище, когда раскалываются льды и всплывает черный гигант. Сколько в этой картине мощи, силы, символического воплощения могущества человека. И еще что трогает — нежное, бережное отношение наших людей к жизни в Арктике. Проявляется оно порой, казалось бы, в незначительных мелочах.

Игнатов помолчал.

— Всплыли мы как-то среди льдин. Матрос увидел живую креветку на льду. Взял в руки и бережно опустил в полынью. Я вопросительно посмотрел на него.

— Живое существо! В Арктике встречаешь его не так уж часто. Нехай плавает…

Они перешли мост лейтенанта Шмидта. Мимо Медного всадника, Исаакия, «Астории», прошли на Невский. Поужинали в «Кавказском» ресторане и расстались где-то около двадцати трех часов.

Прощаясь, Николай вдруг погрустнел и неожиданно спросил Анатолия:

— Ты умеешь хранить тайны?

— Кажется, да… А что?

— Я никому еще не говорил об этом… Но знаешь, кажется, я, вообще-то, отплавался…

— Как так?

— Врачи нашли что-то в легких. Я и на курорт ездил, и лечился… Улучшений нет. Возвращаюсь на лодку, а на душе кошки скребут… Я никогда ничего не боялся… А вот предстоящей медицинской комиссии боюсь до чертиков. Ужас! — Он поежился. Анатолий хотел что-то сказать, но Николай жестом остановил его: — Не надо, Толя… Не говори ничего. Я знаю, как ты ко мне относишься. И у меня — не минутная слабость. Пойми — это дело всей моей жизни. Ее смысл. И утешать меня не надо. Я достаточно сильный человек, чтобы встретить любую беду. Прощай, друже!.. До встречи.

Когда Анатолий отошел на несколько шагов, Николай окликнул его:

— Ты особенно-то не переживай… И пусть тебе ничего не мерещится… Я так просто не сдамся… Я еще драться буду… Зубами и ногтями… Насмерть!..

Через два месяца медицинская комиссия решила: самым категорическим образом служба на подводных лодках контр-адмиралу Н. Игнатову воспрещается… Решение было окончательное и обжалованию не подлежало.

В таких случаях человеку всегда бывает немного не по себе, но, увидев вокруг доброжелательно-любопытные улыбки, Валерий несколько успокоился.

— Расскажи о себе, — секретарь было сел, но, подумав, добавил: — Это не потому только, что положено по уставу. У нас так принято… Подводная лодка есть подводная лодка… Так что хочется знать, с кем спишь рядом, с кем в поход идешь… Потому такой разговор — не праздное любопытство. И стесняться здесь нечего.

Валерий встал.

— А что рассказывать? — он развел руками. — Биографии, собственно, никакой еще нет. Биография только начинается.

— Вот об этом и расскажи.

— Родился в 1944 году в Астраханской области. Окончил в Астрахани школу имени Ленинского комсомола…

Ребята зашумели, замполит заулыбался:

— Выходит, у тебя название «Ленинский комсомол» фамильное. Школу окончил имени Ленинского комсомола. Служить пришел на лодку «Ленинский комсомол». Неплохо…

— Я тоже думаю, что неплохо…

— Продолжай.

— Да я, собственно, уже все и рассказал. Окончил в Астрахани техникум.

— По какой специальности?

— Техника-строителя… Вскоре был призван во флот. Потом — учебный отряд.

— Ясно. — Теперь встал секретарь. — Какие к товарищу Розанову будут вопросы?

— Общественной работой занимался?

Валерка усмехнулся: совсем как в техникуме. И ребята примерно того же возраста. И вопросы, как на собрании строителей.

— В школе был членом комитета комсомола. В техникуме секретарем комсомольской организации группы.

— Хватит вопросов, — крикнул, кто-то с заднего ряда коек. — Все ясно.

— Садитесь, — разрешил секретарь.

Не думал Валерий, что через месяц сам станет секретарем комсомольской организации атомной подводной лодки «Ленинский комсомол».

Старшина команды торпедистов Александр Николаевич Крикуненко, прямой и въедливый «шеф» Розанова, по этому поводу высказался весьма двусмысленно:

— Боюсь, Валерка, что быть тебе при таких взятых темпах через год премьер-министром.

Валерий уже знал: обижаться на шутки нельзя. Иначе — пропал. И потому промолчал.