— Одного я только в ум не возьму, батюшка, — после долгого раздумья прервал затянувшуюся паузу Святослав. — Какие ты слова отыскал, чтобы при венчании на царство пред тобой и угорскийцаревич склонился, и ляшские князья? К тому же, как я слыхал, и прочие князья уговорились супротив тебя выступить, чтоб никто на венчание не пришел, а вышло инако совсем…

— Тут главное — попросить как следует, — вздохнул Константин.

— Ага, но главное, чтоб звучало убедительно, — с невинным видом добавил Вячеслав, покосившись на безмятежное и кроткое лицо друга.

— Без этого никак, — лениво отозвался Константин.

Говорить не хотелось, да и непогода, которая вновь постепенно начинала расходиться за заледенелым окошком возка, располагала к совершенно иному. В такие минуты ему хотелось не беседовать, а размышлять. Или предаваться воспоминаниям…

Александр Всеволодович не знал, что, невзирая на все свое высокомерие, Фильней был прав, предположив, что ждать польских полков не стоило.

Гонцы не лгали, утверждая, будто сводный отряд Лешка Белого и Конрада Мазовецкого выступит буквально со дня на день. Он действительно вышел из Сандомира, где жители Кракова соединились с мазовшанами, всего через три дня после того, как их посланцы убыли в Галич. Однако на его пути лежали владения Константина Рязанского, который отнял Луцк, Бельз и Червень с прилегающими к ним землями у Ингваря Ярославича и Александра Всеволодовича. Земли эти были вытянуты с востока на запад вдоль всего Владимиро-Волынского княжества, гранича с юга с Галицким княжеством, а с запада — с владениями Лешко Белого.

Разумеется, и Лешко и Конрад хотели миновать их стороной, пройдя в обход, по замерзшему Сану — притоку Вислы, напрямую в земли галицкого князя, но у них это не получилось. Ближе к полудню пятого дня, считая со времени их выступления из Сандомира, когда до галицкого города Ярослава оставалось не больше двадцати верст, передовые дозоры поляков напоролись на русичей.

— Далее ходу для вас нет, — спокойно объявил стоящий впереди двух десятков русских дружинников Евпатий Коловрат. — Послан я от Константина Рязанского и имею слово к вашим князьям, так что проводите меня к ним.

Задираться смысла не имело. На узкой просеке, лежащей среди дремучего леса, для настоящего рыцарского боя не имелось места. К тому же за дружинниками высился здоровенный завал, за которым угрожающе поблескивали наконечники русских копий.

Кое-кто из тех поляков, что были помоложе, немедленно схватились за мечи, но старший польского дозора, пожилой рыцарь Миколай из Туробоев, так рыкнул на них, что оружие почти мгновенно вернулось обратно в ножны.

— Рязанские, стало быть, — произнес он мрачно, вытер со лба испарину и жестом пригласил русича следовать за ним.

Вернувшись к неспешно едущему польскому войску, которое вели братья-князья, и доложив о случившемся, Миколай с тяжким вздохом махнул рукой совсем еще юному воину, подзывая его к себе и уводя подальше от дороги, к повалившемуся дереву.

Евпатий Коловрат был немногословен. После краткого приветствия он почти сразу перешел к изложению сути дела. Говорил боярин на этот раз сухо и лаконично, без цветастых оборотов и прочих изысков, поэтому вся его речь длилась считанные минуты. Закончил же он ее вопросом, заданным безо всяких уверток, чтобы при ответе невозможно было отвертеться:

— Великий князь Константин Владимирович хотел бы знать, намерены ли вы идти дальше, чтобы помогать его ворогу, который самовольно взял Галич под свою руку, или мы будем и далее с вами жить в мире, как подобает добрым соседям?

— А где сам князь Константин? — поинтересовался Лешко Белый, пытаясь сохранить достоинство.

— Ты хочешь увидеть его самого? — спросил Евпатий. — Я могу проводить вас с братом к нему. Здесь недалече.

Конрад незаметно одернул Лешка за рукав кунтуша. Тот оглянулся на брата и заметил разведчиков, топчущихся в отдалении.

— Поступим так, — предложил Лешко, вновь повернувшись к Коловрату: — Мы сейчас с братом посоветуемся, а потом сообщим тебе и твоему князю свое решение.

— Ну что ж, — спокойно согласился Евпатий. — Можно и подождать. Я буду у засеки.

Он учтиво склонился перед князьями в неглубоком поклоне, после чего отправился обратно, но, пройдя несколько шагов, вдруг остановился и круто обернулся:

— Князь Константин Владимирович повелел передать вот еще что. Как бы вы там ни решили, но, покуда промеж нас кровь не пролилась, он вас за ворогов все равно считать не станет, а посему милости просит к себе в шатер, дабы повечерять, чем бог послал. Да заодно, если такое желание будет, и людишек наших сочтете спокойно, как и хотели, — он легонько, одними уголками губ улыбнулся. — Словом, ждем в гости, — подытожил боярин, легко запрыгивая в седло.

Как только Лешко выслушал разведчиков, он сразу понял, почему на губах Коловрата гуляла такая ехидная улыбка.

— Около тысячи их у леса стоят, — доложили они. — Но там холмы, а из-за них костры дымят, и много. Хотели дальше прокрасться, да заметили нас.

— Не заметили, а окружили, — честно поправил его второй из разведчиков, добавив в оправдание: — У них тулупы белые, вот мы их на снегу и не приметили.

— И отпустили? — с удивлением спросил Лешко.

— Стоим же тута, — вновь вступил в разговор первый дозорный. — Сказали, что, пока князья ответ свой нам не дадут, они кровь лить не желают. Если что, так уж пусть она не на их, а на нашей совести будет.

— И что будем делать? Ты все равно хочешь идти на выручку галицкому князю? — осведомился Конрад, оставшись наедине с братом.

— Мы дали слово, — напомнил Лешко. — И ты, и я. К тому же я виноват перед ним. Помнишь, тогда, десяток лет назад, когда мы вначале дали ему города, а потом отняли их. Тогда мне так поступить было еще простительно из-за юного возраста, а теперь… Не хочу, чтобы он после всего случившегося во всеуслышание заявлял, что слово польских князей ничего не значит. Тем более при дворе венгерского короля.

— Но у меня тоже был уговор о мире, — возразил Конрад. — Причем именно с рязанским князем. И как я буду выглядеть в его глазах?!

— Неважно, — отрезал Лешко. — Свое посольство он к тебе высылал, когда еще не посягнул на земли, принадлежащие папе римскому, и не изгнал славных крестоносцев с их исконных земель. Выходит, твой уговор был с князем-христианином, пусть и схизматиком. Подняв же руку на имущество святого ордена, боровшегося с язычниками, он сам этот уговор порушил.

— Так-то оно так, — вздохнул Конрад. — Только все равно нехорошо это…

— А тут как ни крути, все равно выходит, что ты свое слово нарушаешь, — перебил его Лешко.

— Но я галицкому князю его не давал, — возразил его брат.

— Ему — нет. Но ты вспомни про покровительство папы и текст его последнего послания. Он же объявил крестовый поход на покровителя язычников. Если ты и сейчас сохранишь дружбу с рязанским князем, то тут уж свентопетшем не отделаешься. Да и Пелка, даром что в моей краковской епископии начинал, такое может устроить — вплоть до отлучения. То-то братец наш двоюродный возрадуется.

— Да, Лясконогий будет счастлив, — мрачно согласился Конрад.

— И силезский племянник, который нам в отцы годится, тоже, — веско добавил Лешко. — Да что там говорить про архиепископа, когда от тебя из Мазовии всего месяц назад уехали госпитальеры из ордена святой девы Марии.

— Значит, будем биться? — грустно спросил Конрад у брата.

— Значит — биться! — раздраженно отрезал тот. — Я пошлю с ответом своего каштеляна, а ты придай ему свиту для солидности. Да возьми самых крепких и высоких, чтобы русичи тоже подумали лишний раз, стоит ли с нами тягаться.

Конрад кивнул и пошел к своим дозорным, удобно устроившимся на повалившемся дереве и о чем-то тихо беседовавшим. Однако, не дойдя до них всего пару шагов, он остановился, прислушался к их разговору и чуть ли не на цыпочках повернул назад. Дойдя до своего брата, который инструктировал каштеляна, он вполголоса окликнул его, приложил палец к губам и молча поманил за собой.

— Ну что еще? — недовольно проворчал Лешко, но, заинтригованный столь странным поведением брата, послушно двинулся следом за ним.

Конрад вновь не дошел до поваленного дерева, остановив Лешка в паре шагов от дозорных, сидевших к ним спиной. Кряжистый Миколай что-то настойчиво втолковывал своему спутнику, совсем молодому широкоплечему парню:

— А я тебе говорю, что если наши князья решат вступить в бой, то спасутся только те, у кого быстрые кони, так что я на своем Венчике далеко не убегу — настигнут. Вот и получается, что все земли в Туробоях перейдут к тебе, потому как ты есть мой двоюродный внук и должен меня похоронить как следует, — объяснял он юному богатырю. — Так что ты лучше слушай, что я говорю, да на ус мотай. Первым делом гроб мне велишь сделать дубовый, да не вздумай валить дерева в той роще, что жмется к болоту. Дуб там плохой. С виду крепок, а середка с гнильцой. Руби в дальнем леске, который в сторону Плоцка уходит. Там он славный, один к одному. А суконце для погребальной одежи лучше не покупай, а возьми в сундуке, на самом дне. Думал, на твою свадьбу надену, но что уж тут. Одежа там справная, а тебе она все равно не подойдет — на плечах разойдется. Вон ты у меня какой вымахал, Бартош.

— Это я все сделаю, — не выдержал молодой. — Но отчего ты собрался помирать? Вон у нас какие рыцари — один к одному.

— Ты еще молодой, — кашлянул в ладонь Миколай. — Рыцарство у нас, конечно, славное. Случись с кем иным сражаться, так я бы кошель серебра в заклад против медной пуговицы не побоялся поставить, что мы непременно одолеем. Но тут русичи.

— А что русичи?! — разгорячился Бартош. — Бивал же ты и русичей. Сам мне рассказывал.

— Те, кого я бивал, в Галиче сидят, — усмехнулся Миколай. — Ну и не только в нем одном. Они и в Полоцке, и во Владимире-Волынском, да мало ли где еще. Вот таких-то мы с нашим князем даже втрое меньшим числом непременно побили бы. Вот только нам не свезло. Ныне супротив нас рязанцы вышли. Сам же слыхал, чья это засека и какого князя люди. А я бился против них несколько лет назад, так что знаю. Нас тогда князь Михаил Городненский сманил. Да ты помнишь поди. Сам еще со мной просился, а я тебе сказал, что мал еще, — пробасил он, шутливо толкнул в бок Бартоша, но почти сразу же вновь посерьезнел. — Тогда полтора десятка наших удальцов в его дружину пошли. Думали, сходим, мошну набьем да сразу обратно. А где я еще серебром разживусь, чтоб свадебку достойную тебе сыграть? У нас-то в ту пору все тихо было. Ну и съездил на свою голову. Еле ноги унес.

— А что ж так?

— Да вот так, — ворчливо отозвался Миколай. — Представь себе стену, но не простую, а крепкую, почти как железо. Сколь ни бодай — все без толку.

— Хорошей секирой можно и железо разрубить, — неуверенно заметил Бартош.

— Можно, — согласился Миколай. — Только стена-то не простая. Возле нее долго топтаться не получится — вмиг копьем или мечом достанут. Там чуть зазевался и все. А тех, что за этой стеной, нипочем не достать. Вот такое войско у князя Константина. Ты меня знаешь. Я в десятках сражений был. Если самые крупные считать, и то пальцев на руках и ногах не хватит. Никогда не боялся, а там…

— Неужто струсил?! — изумленно ахнул Бартош.

— Вот еще!.. Ничего я не струсил, а просто…. Просто понял, что все бесполезно. Не одолеть их. А раз бесполезно, так зачем оно все? Да и остальные это поняли — я же не первым назад коня повернул. И получилось, что поехали пятнадцать, а обратно из-под Ростиславля, так град называется, где мы… где нас… где они… — Он махнул рукой. — Словом, вернулись только трое. Это те, у кого самые резвые кони были. Тогда мой Венчик меня от погони спас, а сейчас уже все. Остарел мой боевой друг, не тот стал, совсем не тот.

— И никак их…

— Да говорю же тебе! — с досадой произнес Миколай. — Одолеть их нам нет никакой возможности. Тогда их даже меньше было, чем нас, а тут столько же, даже чуть больше.

— Почему это ты так решил? — удивленно спросил Бартош.

— Потому что я не глухой, — раздраженно ответил его дед. — Ты сам не слыхал, что ли, как Анджей из Мокрца сказал, будто их тысяча, и еще много дымов за холмами. Вот и считай. И коням нашим нужный разбег взять не получится. Снег-то вон какой глубокий, по брюхо им будет. Значит, до стены шагом, — с тоской произнес он. — А потом… — он вздохнул и умолк.

— Я тебя никогда не брошу, — решительно произнес Бартош.

— Вот и сгинем оба ни за что ни про что! И пресечется наш славный род Леливов из Туробоя! Что же тут хорошего, — проворчал старый воин. — Оно, конечно, рад я, что ты такой славный у меня, а только иначе нельзя. Ни к чему тебе пропадать вместе со мной. У тебя-то кобыла молодая совсем. Авось ускачешь. Да, вот еще что. Часть серебра, что я скопил тебе на свадебку, — ну, ты помнишь, где оно закопано, — ты не пожалей и отдай за упокой моей души. Только не в наш костел. Он у нас больно старый и неказистый. А убранство костела — это как одежа для молитвы. Из нашего она дальше, чем до апостола Петра, не дойдет, а может, и он ее не примет — скажет, что плесенью от нее припахивает да мышами. Тут надо в Плоцк, а лучше всего не пожалей времени и съезди в Краков в храм Святого Войцеха или Девы Марии. К ней, заступнице, очередь, поди, на небесах. Много там нас, таких как я. Но ты не скупись и закажи сразу не одну заупокойную службу, а десять. Если первые где-то там по пути к небу затеряются, то седьмая или восьмая, в крайнем случае десятая непременно должны к ней пробиться, чтоб она там за меня своего сына попросила.

— А ты бы князьям нашим поведал про все то, что мне тут понарассказывал, — неуверенно предложил деду внук.

— Еще чего не хватало. Они же под Ростиславлем не были, так что все равно не поймут. Решат, чего доброго, что я струсил. Нет уж, пускай что они скажут, то и будет. Да и пожил я уже. Как-никак, шестой десяток прошлым летом пошел. Пора уж. Вот за тебя мне боязно. Ты, когда по мне поминки сыграешь, сразу женись. Только не бери Марыську из Тульчи. Она хоть и бойкая девица, да худая совсем. Смотреть и вовсе не на что — одни кости торчат. Ты же не собака. Опять же приданого у нее почитай и вовсе нет. Лучше возьми за себя Ягенку из Стшегоня. За нее отец такие бобровые гоны дает — сказка, да и только.

— Да не в приданом дело, — досадливо отмахнулся Бартош, почему-то раскрасневшийся.

— Тю, — искренне удивился Миколай. — А в чем же еще? Опять же одна она у него. Когда он помрет, и вовсе все ваше будет. Хотя… ты прав. У нее самой такие телеса пышные, что никакого приданого не надо. Ей и орехи грызть без надобности — на лавке разложит и сядет, да и сама она как…

— Дальше неинтересно, — шепнул Конрад брату, и они оба неслышно отошли от беседующих.

Некоторое время Лешко ничего не говорил. Уставившись куда-то вниз, он сосредоточенно расковыривал узким носком сапога снег, изрядно притоптанный его воинами, будто надеясь обнаружить под ним что-то интересное. Конрад терпеливо ждал.

— А ведь ты их тоже боишься, брат, — поднял тот наконец голову, пытливо уставившись на Конрада, и услышал честный ответ:

— Боюсь. Да и как не бояться. Это у тебя рубеж с Константином всего на несколько десятков верст, а у меня-то на сотни. Мало мне пруссов с ятвягами, так еще и эта напасть.

— Ладно, — хмуро согласился Лешко, тут же найдя себе оправдание: — Он ведь в любом случае нас с тобой погостить приглашал. Особой беды не будет, коли мы его навестим. А заодно и на воев его посмотрим, как тот боярин советовал. Чего нам горячку пороть. Пока мечи не зазвенели, любое решение не поздно принять.

— Вот это ты дело сказал, брат, — сразу оживился Конрад.

— А с собой как раз этого Миколая и возьмем вместе с его внуком. Рано ему пока о Ягенке думать, хоть она и пышней перины, — лукаво улыбнулся Лешко.

Войско Константина Владимировича несколько разочаровало краковского князя. Он и сам себе не ответил бы толком, что именно ожидал увидеть. Богатырей в две сажени ростом? Несокрушимых рыцарей в блестящих стальных доспехах? Да нет. Чай, не маленький, сам прекрасно понимал, что чудес не бывает. Но, с другой стороны, после подслушанных речей Миколая ему все равно смутно представлялось что-то необычное, а тут…

Да у него самого рыцари выглядят гораздо лучше и уж, во всяком случае, вид имеют намного более грозный, нежели эти мужики и парни в обычных тулупах и валенках. Да, понурых или мрачных он среди них не увидел, но и у него в полках боевой дух тоже достаточно крепок. Миколай? Ну, это исключение. Так чем же они лучше?

Да и сам князь, честно признаться, не произвел поначалу особого впечатления. Какой-то он будничный, что ли… Взять, к примеру, его, Лешка, или посмотреть на брата Конрада. Волосы аккуратно убраны под шелковую сетку, прошитую янтарными бусинками, а спереди — крупным розовым жемчугом, привезенным с далекого острова Крита, если, конечно, купец не соврал. Алый полукафтан, тоже шелковый, не только оторочен пышным мехом, но и весь расшит золотом. Да один пояс чего стоит — двойного плетения, позолоченный, с крупными самоцветами, искусно вделанными в бляху в виде какого-то сказочного зверя.

Словом, хоть сейчас под венец. А Константин… Он и на князя-то особо не походил. Не каждый рыцарь в Кракове одевается с такой простотой. Сразу было видно, что одежа эта видала всякое, да и стирана она не раз и не два. Словом, не князь, а эдакий простецкий сельский староста или же какой-нибудь пройдоха-локатор.

«Только заплат и не хватает, — почти сердито подумал Лешко, и ему вдруг непонятно почему сделалось стыдно, но не за хозяина шатра, а за себя. — Сам-то чего так вырядился, да и вообще — к чему я все это в сундуках вез? Чай, на войну ехал, а не на свадьбу с этой, как ее, Ягенкой».

Он сурово насупился, но тут же спохватился. С таким неприступным видом что-либо проведать было решительно невозможно, а ведь он, когда предложил эту поездку в гости, втайне перед самим собой оправдывался как раз именно этим.

Однако разговор, который завязался чуть погодя, после второго кубка, был настолько интересен, что все остальное как-то забылось. Уж больно занимательно повествовал Константин. Тема, которую он затронул, была достаточно щекотлива и впрямую касалась изгнания рыцарей-крестоносцев с тех земель, которые он не так давно захватил. Причем рязанский князь, как заметил Лешко, отнюдь не оправдывался перед ними, а просто рассказывал.

К тому же кое-чего ни властитель Малой Польши, ни его брат, княживший в Мазовии, раньше и не слыхали. Нет, доносилось до них кое-что, но — как бы это сказать поделикатнее? — совсем иное. Дескать, подл и коварен русский схизматик. Говорил сладкие речи, предлагал заключить договор, а потом, усыпив бдительность доверчивых рыцарей, накинулся на них, аки хищный волк на стадо робких мирных агнцев, и начал их безжалостно резать, невзирая на жалобное блеяние.

Имелись, правда, кое-какие настораживающие несовпадения в этих рассказах, но Лешко от них попросту отмахивался, зато теперь ему стало понятно, например, то, почему основные силы крестоносцев оказались под Кукейносом и Гернике. А то, что вел Константин эту войну совсем не по-рыцарски, так ведь и рижский епископ вместе с магистром ордена меченосцев Волквином всем своим поведением походили скорее не на Авеля, а на его брата, так что чего уж тут.

— А ты слышал, что святой римский престол объявил против тебя крестовый поход во всех христианских странах с отпущением всем его участникам любых грехов? — полюбопытствовал краковский князь. — Не далее как месяц назад буллу Гонория III привезли в Гнезно для торжественного оглашения нашим архиепископом. В ней ты объявлен покровителем язычников и самым злейшим врагом христианства, в сравнении с нечестивыми злодеяниями которого меркнут даже ужасы приверженцев магометовой веры.

— Она заканчивается словами из святого писания, — подхватил Конрад. — «И если кто обращается от праведности к греху, господь уготовит того на меч», — процитировал он, явно гордясь своей памятью.

— Нет, это для меня новость, — сознался Константин, но тут же прокомментировал: — Быстро работает римский папа, когда дело касается умаления его доходов.

— Он заботился не о доходах, — поправил его Лешко.

— А о чем же еще? — искренне удивился рязанский князь. — Я хоть и не слышал ее, но думаю, что не ошибусь, если скажу, что в ней нет ни слова о самих язычниках.

Конрад озадаченно посмотрел на брата.

— Но там действительно ничего о них не говорится, — удивленно произнес он.

— Зато очень много о несчастных немецких рыцарях — истинных страдальцах, которые были безжалостно истреблены моим нечестивым воинством и теперь будут причислены к лику святых или, по крайней мере, мучеников. Так ведь? — предположил Константин.

— Именно так, — подтвердил Лешко.

— Ну вот, — удовлетворенно заметил Константин. — Кстати, сейчас христианизация несчастных язычников в тех землях, которые я взял под свою руку, идет полным ходом, причем добровольно. Я уже заложил, помимо существующих, десять новых церквей, в которых будут точно так же обращать в истинную веру заблудшие души. Вот только Гонорию III безразлично, обращу я их или нет, потому что он все равно не получит ни единой куны дохода с тех земель. Вот он и злобствует. Я ведь пришел туда не как завоеватель, а был приглашен самими местными жителями, которые изъявили добровольное согласие войти в состав моих подданных. И думаю, что они не прогадают, в отличие от тех правителей, которые хотят добровольно посадить себе на шею рыцарей-крестоносцев, да еще и чужаков, — заметил он, в упор глядя на мазовецкого князя.

— А что делать, если эти язычники-пруссы вконец обнаглели? — с вызовом спросил тот, лихорадочно размышляя, каким образом Константин сумел узнать, что он, Конрад, воспользовавшись удобным случаем, два месяца назад пригласил погостить у себя в Плоцке суровых и отважных рыцарей, принадлежащих к ордену Братьев немецкого дома и прибывших в Польшу в качестве сопровождающих папского нунция.

От рассказов рыцарей о том, как храбро сражались они и их братья по ордену против сарацин в Палестине, у мазовецкого князя разгорелись глаза.

«Вот бы кого выставить против пруссов», — подумал он и стал потихоньку заводить разговор о том, что как раз для святого дела обращения язычников в истинную веру у него, Конрада, в полудикой Мазовии имеется самая благодатная нива. Остается только найти настоящих пахарей, которые не пожалели бы трудов во славу господа.

Собственно говоря, гостившие рыцари — Генрих фон Гогенлое и Герман Балк — не имели ничего против поселения в этих местах, поскольку успели по достоинству оценить обширные земли, граничащие с Мазовецким княжеством. То, что все христианские походы против сарацин обречены, четвертому по счету великому гроссмейстеру ордена Герману фон Зальца было понятно, равно как и его ближайшим помощникам, каковыми они являлись. Значит, необходимо искать иное поле деятельности.

Однако осторожный предварительный разговор закончился почти ничем. Уж больно высокими были требования у рыцарей.

— Не знаю, слышал ли ты сказку, которую у нас на Руси рассказывают маленьким детям? — спокойно ответил Константин. — Там говорится, как лиса попросилась пожить в доме у зайчика и мало-помалу вовсе выгнала бедного хозяина из его норки.

— Обычно сказки заканчиваются хорошо, — вступил в разговор заинтересовавшийся Лешко, прекрасно поняв, куда гнет хозяин шатра.

— Эта тоже заканчивается хорошо. Пришел петушок — золотой гребешок и выручил зайчика.

— И к чему эта сказка? — осведомился Лешко.

— Да к тому, что крестоносцы очень уж на эту лисичку похожи. Их только впусти, а спустя год, от силы — два, не знаешь, как выгнать, — спокойно пояснил Константин.

— Конечно, лучше уж свой создать, — согласился Конрад, вспомнив, что то же самое предложил ему Христиан, которого за создание пусть малой, но христианской общины среди диких пруссов сам римский папа уже произвел в епископы Пруссии. — Я и об этом думал. Даже название для него придумал: «Христовы воины в Пруссии». Но, с другой стороны, что касается рыцарей, то не кажется тебе, Константин Владимирович, что это напраслина? Вон Андрей II пустил их в Трансильванию, и ничего страшного не случилось.

— А хотите побиться об заклад, что не пройдет трех лет, как он их оттуда выгонит? — усмехнулся рязанский князь, памятуя, что на самом деле в официальной истории именно так все и произошло.

Братья переглянулись. Константин говорил с такой уверенностью, что его словам невольно верилось.

— Все ж таки божьи люди, — нерешительно произнес Конрад. — У них вон на плащах и то кресты имеются.

— На плащах — имеются, но что в этом проку, если в сердцах у них креста нет, — парировал рязанский князь и ободрил сумрачного Лешко: — О том, что слово не сдержал, — не печалься. Покойники никому помочь не могут, а живыми ваших людей я все равно не пропустил бы. И ты, Конрад Казимирович, не печалься, — дружелюбно хлопнул он по плечу младшего из братьев. — Я лучше сам твоей беде, случись надобность, подсоблю.

Конрад пытливо покосился на рязанского князя. «Правду говорит или так просто сказанул, чтоб умаслить? Хотя зачем ему их умасливать, когда его людей и впрямь больше числом?»

— Помогу, помогу, можешь не сомневаться, — засмеялся тот.

— Хорошо бы, — сдержанно ответил мазовецкий князь и тут же поинтересовался как бы невзначай: — Даром или земель взамен попросишь, как те орденские братья, которые у меня гостили?

— Считай, что совсем даром, как доброму соседу подобает, потому как мне такие буяны тоже ни к чему. Только не дело это — о таких серьезных вещах в шатре разговаривать. Они степенства требуют, рассудительности. Лучше бы вы ко мне в Киев погостить приехали, заодно мое венчание на царство отпраздновали, а уж там мы и решили бы все.

— Это… плен? — побледнел Лешко.

— Хорош же я буду, — улыбнулся миролюбиво Константин. — Сам гостей зазвал и тут же их в полон взял. У меня, в отличие от тех рыцарей, крест не на корзне, а в душе, так что ты меня, Лешко Казимирович, такими подозрениями понапрасну не обижай. И тайного смысла в моих речах нет. Я ж по-простому в гости приглашаю. Теперь все равно зима метелями вьюжит. Чего вам там в Кракове да в Плоцке рассиживаться? Вот я и подумал, отчего бы добрых людей в гости к себе не зазвать.

— Так ведь Киев — не твоя вотчина, — выказал осведомленность в русских делах Лешко.

— А я там долго и не пробуду, — пояснил Константин. — Корону только на главу свою грешную вздену, чтоб поторжественнее, в храме Святой Софии, да и обратно в Рязань подамся. А заодно и с родичем своим перемолвитесь. Я про Василька с Волыни говорю, — тут же пояснил он, заметив, как братья вновь озадаченно переглянулись.

— Так ведь писал он нам, что… — начал было Конрад, но Лешко тут же перебил мазовецкого князя, быстро заметив:

— Но вначале нам надо проехать обратно к своим людям, растолковать им все, отправить обратно, а там уж… — И он пытливо уставился на рязанского князя.

— Само собой, — ни секунды не раздумывая, согласился с ним Константин. — Опять же людишек подобрать к себе в свиту. Двумя-тремя слугами тут не отделаться, верно? Уж полусотню всяко с собой надо брать, не меньше. А я как раз в Галич наведаюсь, чтоб к приезду дорогих гостей все покои для них приготовили, ну и о прочем позаботились.

Успокоенные братья вновь переглянулись.

— Ну так как мы с вами договоримся? Через две седмицы смогу я вас в Галиче увидеть или не поспеете?

И снова братья переглянулись, но на этот раз, чуть ли не впервые за всю свою жизнь, младший не стал дожидаться решения старшего.

— Поспеем, — твердо произнес Конрад и, с легким вызовом посмотрев на нахмурившегося Лешка, еще раз повторил: — Обязательно поспеем.

Они приехали даже чуть раньше оговоренного срока, но пировали в Галиче недолго — всего-то дней пять.

— Иначе дороги развезет, — пояснил Константин свою необычайную спешку.

В Киев князья ехали не торопясь, но и не мешкая. Только один раз пришлось им задержаться на пару дней в Луцке, где они по просьбе Константина посвятили в рыцари венгерского королевича Коломана. Там же к ним присоединился Василько, который после гибели на Калке старшего брата Даниила стал полновластным властителем Владимир-Волынского княжества.

Особых пиров по случаю такого торжественного события Константин не закатывал и долго не прохлаждался. Повеселились вечерок и хватит — пора в дорогу, в некогда пышную и величавую, а ныне порядком захиревшую и потрепанную столицу Киевской Руси.

Рядом с ним бок о бок ехали краковский князь Лешко Белый, его брат Конрад Мазовецкий, Василько и венгерский королевич Коломан.

Князь Константин посвящал его в рыцари не просто так, по доброте душевной. Были у него далеко идущие планы в отношении этого застенчивого узкоплечего мальчика. Еще когда Константин только-только прибыл в освобожденный от венгров, крестоносцев и бояр князя Бельзского Галич, он уже в первый вечер совместной трапезы стал присматриваться к королевичу. Торопиться было ни к чему, так что рязанский князь не спешил, стараясь получше ознакомиться с характером принца. Лишь на третий день, все уяснив, он приступил к действию, благо что в толмаче на сей раз нужды не было — мальчик хорошо говорил по-русски.

Он зашел к Коломану в полдень, недовольно поморщился от едкого запаха лекарств и предложил царевичу совершить небольшую прогулку.

Ехали они недолго, только до центральной площади в нижнем городе. Увидев виселицу, на которой раскачивались пять трупов, в которых Коломан с трудом признал бывших крестоносцев, царевич побледнел и стал медленно сползать с коня.

— У него обморок, княже, — пояснил склонившийся над ним лекарь, которого Константин предусмотрительно прихватил с собой, памятуя, что мальчишка чересчур впечатлителен. — Напрасно ты ему такое зрелище устроил, — слегка упрекнул он рязанского князя.

— Напрасно, Мойша, я никогда не поступаю, — возразил Константин. — Ты мне лучше сделай так, чтобы он взбодрился и непременно был у меня за вечерней трапезой.

Разговор, который Константин затеял сразу после ужина, впрямую касался виселицы.

— По глазам вижу, что ты осуждаешь меня, считаешь жестоким, — начал он. — А как быть иначе? Раз ко мне с мечом непрошеный гость пришел, значит, он должен получить по заслугам. К тому же одному из них — фон Хеймбургу — я и жизнь оставил, и даже выкупа с него не взял. Так и отпустил в Трансильванию, чтобы он всех своих предупредил — на Русь им ходу нет. Жаль, конечно, что ты такой хлипкий, — посетовал он. — Выходит, ты и завтра со мной на охоту поехать не сможешь, — и пояснил: — Дорога-то из верхнего замка одна, через площадь, а там висельники.

— Так они до завтра там висеть будут? — осведомился Коломан.

— Ну, зачем же до завтра. Снимут их нынче, но пустовать она все равно не будет. Крестоносцы кончились, зато твои вои остались. Их у меня побольше будет — десятков пять точно наберется.

— Мой отец мог бы дать за них выкуп, — мрачно предложил Коломан.

— Да какой с врага может быть выкуп, — усмехнулся Константин. — Сегодня ты у него серебро взял, а завтра он, сокрушаясь о нем, обязательно снова с мечом в руке придет. Хорошо, если я вновь его побью, а коли нет? А он ведь не просто мое добро пограбит. Он же моих людей начнет убивать почем зря.

— Они могли бы дать рыцарское слово, что никогда не придут с враждой в твои земли, — горячо произнес королевич. — Я сам могу за них поручиться, если тебе будет недостаточно их слова.

— Понятно, — кивнул головой рязанский князь. — Я до этого часа еще сомневался, а теперь точно убедился. — Он вздохнул и неожиданно спросил: — Читать, небось, любишь?

— Люблю, — потупился Коломан.

Ему почему-то стало немного стыдно за это, будто он сознался в каком-то нехорошем постыдном деянии. Парнишке невольно вспомнился отец. Наверное, потому, что рязанский князь говорил с Коломаном примерно таким же тоном — чуть жалостливым и слегка снисходительным. Но отец, к тому же король, имел право на такой тон, а этот…

Венгерский принц поднял голову и с вызовом повторил:

— Люблю!

— Ну и правильно. А что — дело хорошее, — вдруг отступил назад Константин.

Странное дело, то ли он так глубоко спрятал свои истинные чувства, то ли и впрямь произнес это искренне, совершенно не думая издеваться над своим пленником.

«Да нет, конечно же, издевается, — подумав, решил Коломан. — Что с варвара возьмешь».

И почти тут же опешил, едва не свалившись со стула, когда его собеседник повторил его мысли, словно каким-то неведомым образом ухитрился прочесть их:

— Вот ты сейчас сидишь и думаешь — дескать, варвар этот русич, и что-либо благородное ему чуждо, — медленно произнес Константин, пристально глядя на королевича. — А еще думаешь, что я просто решил над тобой посмеяться, когда спросил про чтение.

— А-а-а… откуда… — начал было Коломан.

— Да у тебя все на лице написано, — добродушно пояснил рязанский князь. — А чтение — дело и впрямь хорошее. Я своему сыну Святославу постоянно повторяю — лучше лишний раз прочитать Аристотеля или Платона, чем на праздной охоте время провести.

Коломан звонко икнул. Он столько раз хотел, точнее, мечтал услышать что-то подобное от отца, но тот этого так никогда и не сказал, постоянно ставя ему в пример брата Белу, крепкого и здорового парня. Тот был всего на два года постарше, но по виду — на все пять. Читать Бела не любил, зато умел не только охотиться без устали. Конечно, рыцарей своего отца, короля Андрея, он в этом ремесле обогнать еще не мог, зато в своем кругу перепивал всех сверстников.

Да и до женского пола Бела был тоже весьма не прочь, охотно делясь с младшим братцем рассказами о своих похождениях, легенды о которых, по его уверению, уже давно бродили не только по столице, но и чуть ли не по всей Венгрии. Да что там похождения, когда он вот уже несколько лет был женат, причем не на ком-нибудь, а на дочери самого никейского императора Федора Ласкариса. Но это все старший брат. Коломан же был… Эх, да что там говорить.

«С одной стороны, мне все это не больно-то и пригодится, — оправдывался он сам перед собой. — Все ж таки Бела — наследник престола. Но с другой — всякое может случиться. Вон отец тому самый живой пример. Он-то ведь тоже не самым старшим был, а если считать дядю Саломона, умершего во младенчестве, так и вовсе и вовсе третьим сыном моему деду Беле III доводился, а вот поди ж ты, стал королем. А если и у нас такое приключится? Ох и смеяться тогда надо мной все станут».

И впрямь — у него и с охотой не ладилось — причем не столько страх в душе был, сколько непонятная и даже его самого тревожащая жалость ко всему зверью, а уж про барышень и вовсе говорить не приходится. Но тут хоть на возраст сослаться можно, а с вином оправданий нет. С ним же у Коломана была и вовсе беда — первый кубок еще куда ни шло, а вот со второго уже начинало мутить. Ну разве это дело?

«С другой стороны, вот того же рязанского князя взять, — вдруг подумалось ему. — Уже которую трапезу я с ним сижу, а ведь так ни разу и не видел, чтобы ему слуги в кубок вина доливали. Выходит, одним обходится? Или… Или у него там и вовсе не вино?» — Коломан даже немного вспотел от таких мыслей.

— Хороший ты человек, царевич, — продолжал между тем Константин рассудительно. — Вот только в жизни немного иначе все, чем в книжной премудрости. И люди не всегда похожи на тех, про которых там пишется. Да и глупо это — ждать от врага, чтобы он свое слово сдержал. Вот ты сам представь, что я сейчас все свои полки на твоего отца двину. Неужто они дома усидят и откажутся идти воевать против меня, когда их король позовет. Простить их можно было бы только при условии, ежели бы мы с тобой… — произнес он задумчиво, но тут же энергично тряхнул головой, словно изгоняя глупую мысль. — Да нет, не согласишься ты. Нечего и говорить, — и украдкой покосился на заинтригованного Коломана.

Наступила пауза. Победил в ней опыт — принц первым прервал молчание.

— Если от меня потребуется поступить как-либо против рыцарской чести, то я, конечно, откажусь, — начал он медленно, будто размышляя вслух.

— Зачем же против чести, — искренне удивился Константин. — Я хочу, чтобы они перестали быть моими врагами. А это может произойти только в том случае, если я подпишу с тобой мирный договор.

— Это может сделать лишь мой отец. Я не вправе распоряжаться землями королевства, если ты их потребуешь.

— А если не потребую? — осведомился рязанский князь.

— И размер выкупа тоже не вправе определять, — нашел еще одну причину Коломан.

— А если совсем без выкупа?

— И что же, так ничего и не потребуешь? — не поверил принц.

— Ты знаешь, — задумчиво произнес Константин. — Вот с отцом твоим, королем Андреем, у меня иной разговор был бы, пожестче, чем с тобой. А что я от тебя могу потребовать? — Он мягко улыбнулся мальчику, сидящему перед ним. — Да ничего. Ты ведь правильно говоришь — ни угодьями земельными, ни серебром, ни прочим ты распоряжаться не вправе. Ну, разве что на моей коронации в Киеве поприсутствовать. Пусть все увидят, что ты на нее прибыл. Значит, наши государства в мире находятся. Или даже нет, — оживился он. — Не просто побывать на ней, а и принять участие. Тогда все соседи уверятся в том, что нас рассорить не удастся.

— И это все? — недоверчиво переспросил Коломан.

— А чего же еще? — искренне удивился Константин. — А сразу после нее я всех твоих воинов вместе с Фильнеем и освобожу. Или даже нет, — тут же передумал он. — Мы лучше вот как поступим. Я еще до нее половину выпущу. Должна же быть у тебя свита, хоть и небольшая. Думаю, два десятка будет достаточно. А потом, после подписания договора, и остальные свободу получат. Пойдет такое?

— Такое пойдет, — твердо заявил королевич.

— Слово? — серьезно переспросил рязанский князь.

— Рыцарское! — гордо произнес Коломан и тут же осекся. — Я ведь не опоясан, да и шпор у меня нет.

— Да-а-а, — задумался Константин. — Это меняет все дело. Как можно принимать участие в коронации, не будучи опоясанным. Жаль, жаль, — сокрушенно вздохнул он, подмечая, как вытягивается от огорчения лицо Коломана. — Хотя что это я?! — хлопнул он себя по лбу. — Можно подумать, что я завтра на царство венчаться стану! Времени-то еще сколько угодно. Успеем мы тебя и опоясать, и шпоры надеть.

— А разве у вас на Руси среди… — Коломан смешался, закашлявшись и радуясь, что слово «варваров» он все-таки произнести не успел, в самый последний миг ухватил себя за язык. — Разве среди твоих воинов, — продолжил он, — есть рыцари?

— Ну-у, если исходить из строгих канонов, про которые ты читал, — протянул Константин. — Тогда, конечно, нет. Но это не беда. У меня ведь помимо тебя еще и польские князья будут. Вот они-то тебя и опояшут, чтоб все честь по чести было.

— А подвиг совершить? — почти жалобно спросил Коломан.

— Без подвига никак? — осведомился Константин.

— Если бы я мог одним ударом меча разрубить воина на коне и в доспехах от макушки до низу вместе с лошадью, — прикрыв глаза, начал певуче цитировать Коломан хорошо известные ему строки. — Без труда зараз разгибал четыре подковы, поднимал до головы рыцаря в доспехах, который стоит на моей руке, и съедал бы за обедом четверть барана или целого гуся, тогда да. А так… нет, — произнес он подавленно.

Бедный мальчик чуть не плакал. Так сильно расстроился он оттого, что золоченые шпоры, по всей видимости, уплывали от него навсегда вместе с его хрустальной мечтой.

— Вона как, — подивился Константин, искренне посочувствовав горю принца. — А ты, стало быть, ничего этого не можешь?

— Нет, — честно ответил Коломан. — Да, пожалуй, и никогда не смогу.

— Но ведь ты королевский сын, — возразил рязанский князь, лихорадочно размышляя, что бы такое ему предпринять и что придумать.

— Я не хочу получить рыцарские шпоры только по этой причине, — гордо вскинул голову принц.

— А еще там есть какие-то подвиги? — поинтересовался Константин.

— В бою, — совсем тихо прошептал Коломан. — Но то уже и вовсе не про меня.

— А какие? — спросил Константин.

— Если рыцаря от смерти спас, или на копье поднял сразу трех сарацин, или освободил от неверных святой град Иерусалим, или…

— Стоп, — оборвал перечень князь. — А ты говоришь — не про тебя. Воевода Фильней — рыцарь?

— Конечно.

— А ты его от смерти спасаешь. Ведь если бы не твое согласие, то болтаться бы ему завтра на доброй пеньковой веревке, а так поживет еще.

— Но я же не в бою и не мечом, — возразил Коломан.

— А ты почитай внимательно, — предложил Константин. — Я больше чем уверен, что там не сказано, чем и как именно ты должен его спасти. Да разве это важно, если уж так разобраться? Главное, что спас, а остальное… — он пренебрежительно махнул рукой.

— А ведь и впрямь не сказано, — с некоторым удивлением протянул Коломан, и его мальчишечье лицо осветила светлая добрая улыбка.

«Господи, как же приятно сделать счастливым человека, — вздохнул Константин, но тут же цинично добавил сам себе, чтоб чересчур не расслабляться: — Особенно если это не несет больших дополнительных расходов и, напротив, сулит кое-какие доходы, пусть и не материальные.

С Васильком же получилось еще проще. О том, в кого именно влюблен пылкий юноша-князь, Ростислава сообщила Константину как-то невзначай. Едва же он узнал об этом, как сразу все события истории совершенно заново встали перед его глазами. Вот, оказывается, почему Василько всю жизнь послушно ходил у стремени своего старшего брата и никогда ни в чем ему не перечил.

Вот почему сам Василько в той официальной истории женился весьма поздно. Константин не помнил точно, когда тот наконец-то согласился пойти под венец, но точно знал, что князю было далеко за двадцать. Это был чуть ли не единственный случай в те времена, когда русские князья старались женить своих сыновей еще мальчишками, обзаводясь таким образом новыми союзами и приобретая различные выгоды, а уж обручали и вовсе детей.

Оказывается, все потому, что Василько всю свою жизнь был страстно и безнадежно влюблен, а объект его страсти был близок, но недоступен — жена брата.

— Когда она только-только увидела его первый раз, то еще ничего не поняла. Молодая же совсем. А ныне, как она мне писала, он так настойчиво уговаривал ее не постригаться в монастырь, не губить свою красоту и юность, что и слепой по одному голосу догадался бы. Так что ты имей в виду.

— А он открылся ей в своих чувствах? — спросил тогда Константин.

— Робеет. Вдруг она откажет, — мечтательно улыбнулась Ростислава. — Совсем как у нас с тобой.

— Ну, у нас чуточку иные причины были, — поправил ее Константин. — Хотя — да. В целом ты права. А ей-то самой он нравится?

В ответ на это Ростислава только неопределенно пожала плечами.

— Девчонка ведь еще. Ей не замуж надо было идти, а в куклы играть. Поспешил мой отец, ох как поспешил, — вздохнула она. — Со всеми нами поторопился. Разве что маленькую Еленку просватать не успел, но уж та и вовсе дите.

Константин в ответ промолчал. Он мог бы, конечно, возразить, рассказать жене кое-что, но зачем? Только ревность к сестре возбудил бы. А вот сердечной тайной владимиро-волынского князя он решил воспользоваться сполна, выжав из нее все, что только возможно. К тому же, насколько ему стало известно, ни один из князей не собирался присутствовать на церемонии венчания его на царство, не говоря уж о том, чтобы принять в ней участие в качестве подручника царя. О том, чтобы кто-то из них, к примеру, подал патриарху корону или державу со скипетром, можно было и не мечтать.

Вот и получалось, что он венчается на царство как бы самовольно. Нет, будут, разумеется, на церемонии и князь Вячко, и сидевший в Чернигове племянник Ингварь Ингваревич, и второй племянник — Давид, который сидел в Новгороде-Северском, но все это не то.

Можно было бы пригласить братьев Константиновичей из Переяславля-Южного, но они тоже не авторитеты. Да и никуда это не годилось. Ведь самому старшему из них, кстати, тоже Василько, совсем недавно исполнилось тринадцать лет. И опять же они тоже считались подручниками, а было необходимо привлечь кого-то из независимых и достаточно значительных князей.

Владимиро-волынский князь тоже был молод, но все-таки юноша, а не подросток. К тому же выбирать не приходилось. Кроме него оставались только великовозрастные дети киевского князя Мстислава Романовича, правившие не только в Киеве, но и в Новгороде Великом, а к ним с этим было бесполезно соваться, да еще смоленский князь, который по возрасту был даже помладше Василько Константиновича.

Но вначале предстояло решить проблему самого Василька.

Именно поэтому Константин, намного опередив все свое войско, следующее к Галичу, с небольшим отрядом дружинников направился в недалекий Владимир-Волынский. От Луцка, который Константин удержал за собой, до столицы Василька не было и полусотни верст — день хорошей езды, не больше.

Уже на первой трапезе — как ни удивительно, проходила она почти келейно, невзирая на прибытие столь солидного гостя, — Константин, без труда оставшись с парнем наедине, задумчиво произнес:

— Вижу я, что печаль тебя сердечная гложет…

Василько тут же зарделся, как красна девица, но ничего не ответил. Однако молчание юноши отнюдь не смутило рязанского князя, который уверенно продолжал гнуть свою линию:

— Даже ведаю, по какой именно особе твое сердце истомилось.

И вновь юный князь открыл было рот, но затем, так ничего и не произнеся, плотно сомкнул губы.

— Можешь, конечно, и со мной в молчанку играть, — равнодушно произнес Константин. — Если не хочешь, чтоб я тебе подсобил, то и мне навязываться ни к чему.

Рязанский князь выдержал паузу, разочарованно вздохнул, так и не услышав ни одного слова, и решительно встал из-за стола.

— И то верно, — произнес он. — Время уже позднее, а я тебя пытать удумал. Пойдем-ка лучше спать. Только дай кого-нибудь из холопов, чтоб проводил до ложницы, а то мы тут с Епифаном заплутаем по пути.

— Я сам тебя доведу, — тихо сказал Василько.

Пока они неспешно шли, юный князь по-прежнему угрюмо молчал. Раза два-три он уже совсем собирался с духом, но в самый последний момент перебарывал себя. Каких усилий воли ему это стоило — оставалось только догадываться.

Прорвало Василька на следующий день, когда Константин обмолвился, что завтра рано поутру ему надо бы уже уехать.

— Так скоро? — печально произнес тот. — А то погостил бы еще. На охоту бы съездили. Да мало ли куда.

— Какой из тебя теперь охотник, — усмехнулся Константин. — Я так понимаю, что тебя самого кто-то подстрелил. Да как метко — прямо в сердце стрела вошла.

Василько долго молчал, потом нехотя выдавил:

— И оперение у стрелы этой опознать сможешь?

— Немудрено. Хоть оперение, хоть наконечник. Она же навылет прошла. — И после паузы спокойно осведомился: — Так ты породниться со мной захотел?

— А если и так, то что?! — почти с вызовом не сказал — выкрикнул Василько.

— А ничего. Говорю же, что могу помочь. Как мыслишь, если я сам в сваты к тебе пойду? Хотя нет, — немного подумав, отказался он от своего предложения и пояснил: — Я же ее старшей сестре мужем довожусь, а ты сам обычаи дедовские ведаешь. Если девка сиротой осталась, то старшие ей вместо матери с отцом. С матерью понятно — Ростислава есть. А вот брата у нее вовсе нет, ни старшего, ни младшего. Тогда получается, что я, как муж Ростиславы, как раз и прихожусь вместо отца твоей Анне.

Услышав имя любимой, которое впервые прозвучало в речи Константина, Василько вздрогнул.

— А ты против, Константин Володимерович? — спросил он тихо.

Это был даже не шепот. Так, прошелестело только, как осенний лист, когда он, уже сорванный с ветки, укладывается поближе к своим братьям. Константин больше по губам догадался, нежели услышал.

— Если бы я против был, то никаких разговоров с тобой вовсе бы не заводил. Чтобы ваша свадьба не состоялась, мне, если хочешь знать, даже и отказывать тебе ни к чему. Иные бы нашлись, против которых и князь бессилен.

— Это как же? — оторопел Василько.

— А так, — вздохнул Константин. — В том-то и кроется твоя главная беда. Церковь на твой брак никогда согласия не даст и венчать вас ни за что не станет.

— Почему?

— Да потому, что патриарх воспретит. Слышал такое — до седьмой степени родства?

— Слыхал что-то, — пожал плечами Василько. — Так ведь разве она мне сродни?

— А ты как думал, — степенно ответил Константин, порадовавшись в душе, что не поленился и тщательно записал со слов Ростиславы все, что она помнила — кто на ком женат, кто чей отец, дед и прочее. — У вас ведь с нею отцы, — он почесал в затылке, вспоминая, как правильно назвать, и после легкой заминки продолжил: — Братаны двухродные.

— Но ведь она же была замужем за моим братом, и церковь их обвенчала? — растерянно произнес Васильке — Как же так?

— А вот так, — развел руками Константин. — Многое забываться стало, но не так давно вспомнили. К тому же раньше у нас митрополит был, а теперь — патриарх Мефодий. Такие браки церковью больше освящаться не будут. Он уже и грамотку специальную по всем епархиям разослал. Не веришь мне, так спроси у своего епископа.

— А как же мне теперь быть-то!? Я же люблю ее! Я без нее… Да мне и жить незачем, если без нее! — чуть не заплакал Василько.

— Как жить, спрашиваешь, — вздохнул Константин. — Есть один выход. Князю, конечно, патриарха не пересилить. Не по чину ему это. С епископом и то не всегда получается управиться. А вот если царь всея Руси даст согласие на ваш брак — тут дело иное. Против царя даже патриарху тяжело идти. — И подытожил: — Словом, считай, что ко мне — потому как я твоей суженой вместо отца — ты уже посватался и согласие получил. А остальное… Ну, тут уж моего венчания на царство надо подождать. Так-то оно понадежнее будет.

— А если владыка Мефодий все равно… — начал было Василько.

— Все может быть, — согласился Константин. — Но поверь мне, в таких делах даже патриархи царям не перечат. Себе дороже выйдет, а им это надо? Вот только венчание у меня какое-то куцее получается, — тут же с ходу повернул он тему разговора. — Слыхал я, что все князья, не желающие в подручники ко мне идти и роту верности давать, сговорились не присутствовать, ссылаясь на то, что даже сама грамотка с уговором этим где-то затерялась. Придется, скорее всего, отложить его. Ну и твое бракосочетание тоже, получается, надо откладывать, а жаль. Оно бы как раз хорошо получилось, пока наш патриарх делами разными озабочен.

— У тебя же Ингварь с братом будут, и еще князь Вячко, — растерянно произнес Василько.

— Ты еще малолетних Константиновичей с Юрьевичем вспомни, что в южном Переяславле сидят. Они же и так все мои подручники, — разочарованно протянул Константин. — И что это будет за венчание на царство, когда никто из вольных князей не приедет, чтобы добровольно в верности поклясться.

— А меня одного мало, да? — с тоской в голосе спросил Василько.

— Тебя одного, — задумчиво протянул Константин. — Ох, не знаю. Да ты приезжай в Киев, а там и разберемся, — предложил он. — Может, и… Хотя навряд ли. Как-то оно…

— Я в Луцке тебя ждать буду, — мгновенно принял решение Василько. — Вместе и поедем в Киев.

«Я не я буду, если по дороге туда не уговорю тебя венчаться на царство», — мысленно пообещал он.

С тем и уговорились. С польскими же князьями и вовсе особо мудрить не пришлось.

Пока ехали к Киеву, Константин, улучив момент, откровенно предложил Лешко Белому:

— Краковский князь — маловат чин. Пусть не сейчас, а немного погодя, но надо тебе короноваться.

— У меня родичи такие, что мигом на дыбки взовьются, — горько усмехнулся Лешко.

— Пусть взвиваются. Как бы они ни злобствовали, но поперек ни один слова сказать не посмеет, если на твоей коронации царь всея Руси будет присутствовать. В храм ваш мне вроде бы как ходу нет, но я же не просто в гости нагряну, но и тысчонки две дружинников с собой прихвачу. Только вначале ты мне подсобить должен. Ты и твой брат Конрад.

— И что же ты от нас хочешь?

— Вначале я скажу то, чего хочу от тебя. Надо поднести патриарху скипетр.

— Так мне вроде бы как тоже нельзя в ваш храм заходить, — усомнился Лешко.

— Это моя забота. Дело это особой важности, так что мне с владыкой Мефодием удастся договориться.

— А подносить с поклоном? — уточнил Лешко.

— Перед духовным лицом, да еще намного старше тебя, согнуть спину в учтивом поклоне не зазорно, — возразил Константин, чувствуя то, что не высказал краковский князь.

Лешко молчал.

— А брату моему что ты придумал? — спросил он наконец.

— Конраду иное мыслю. Но сам я ему такого предлагать не могу, да и не хочу. Опасаюсь, что сочтет за унижение и обидится. А вот тебе, как брату, уговорить его удастся.

Лешко внимательно выслушал Константина и вновь надолго замолчал, но путь был долгий, и через пару дней он сам вернулся к этому разговору.

— А с пруссами тебе как — верить можно? — спросил он без обиняков.

— Ты с моими людьми поговори, — предложил Константин. — И попробуй найти человека, которому я что-либо пообещал, а потом слова своего не сдержал.

И вновь Лешко умолк.

— А если Конрад не согласится? — спросил он задумчиво.

— Тогда ты ему напомни, как он, не имея возможности заплатить пруссам дань, как-то собрал к себе на пир гостей с женами да детьми, а потом велел тайно собрать их шубы и прочее верхнее платье и послал вместе с их конями этим татям. Такое не зазорно? — сурово спросил Константин. — А ведь оно и впредь будет, и не раз.

— Да нет, — поправил Лешко. — Там все иначе было. Я знаю, потому что сам Конрад мне о том рассказывал. Просто пруссы коварно напали, вот и…

— Это он так рассказывал, — многозначительно произнес Константин. — А на самом же деле немного иначе все случилось.

— А ты от кого это услыхал? — с подозрением уставился Лешко на рязанского князя.

В ответ Константин только неопределенно пожал плечами:

— Не у всех гостей язык крепко привязан.

— Но как же так, — растерянно произнес Лешко. — Даже мне — его родному брату такое неведомо, а тебе…

Еще через пару дней Лешко неожиданно спросил:

— Конрад сказал, что выполнит твою просьбу в обмен на имя того, кто оклеветал его.

— Оклеветал? — удивился Константин, лукаво улыбаясь.

— Ну, подумал не так о том, что случилось на самом деле, — он замялся. — Словом, неправильно тебе все рассказал.

— Имя я его тебе не скажу, — медленно произнес рязанский князь. — Но пусть твой брат не беспокоится. Ты первый об этом от меня услышал, да и то нужда заставила, а тот человек, который мне все сообщил, уже никому ничего не расскажет.

«Конечно, не расскажет, — подумал он. — Этот человек даже еще не родился».

— А имя его не назовешь? — настаивал Лешко.

— К чему оно тебе? Говорю же, что его сейчас нет в живых.

— И все-таки?

— Ну, Дмитрий, — нехотя произнес Константин. — Только пусть Конрад на самих гостей не думает, — тут же предупредил он Лешка. — Не было этого Дмитрия среди них, а от кого он сам это слыхал — он мне не сообщил.

Константин не лгал. Вообще-то, цитируя Иловайского, он крепко рисковал. Приводя этот факт в одном из своих сочинений, историк, обычно добросовестный, ни на кого не ссылался. Он просто написал про взаимоотношения Конрада с пруссами: «Вместо мужественной обороны Конрад стал откупаться от их набегов. По этому поводу рассказывают…» Ну а дальше то, что Константин рассказал Лешку. И ни слова о том, кто именно рассказывает, и вообще — откуда же Иловайский все это взял. Уже по одному этому можно было судить, что источник, которым воспользовался историк, был, мягко говоря, недостоверным. Так что риск и впрямь был немалый, однако — пронесло.

Вот так и получилось, что спустя всего две недели, во время венчания на царство, которое состоялось в Киеве, в храме Святой Софии присутствовали не только князья-подручники, но также Василько, да еще и иноземные господари. Так, царственный скипетр, лежащий на подушечке красного бархата, которую держал перед собой князь Вячко, бережно взял с нее и с низким поклоном вручил патриарху Мефодию сам краковский князь Лешко Белый.

Булатный меч держал на вытянутых руках тысяцкий Юрко Золото. Только этот здоровяк смог бы выстоять с такой тяжелой ношей, причем практически не шелохнувшись, всю длительную церемонию. Принимал меч из его рук, чтобы торжественно опоясать Константина I, воевода Вячеслав, второй человек не княжеского рода.

Державу же, круглый золотой шар с вделанным в него крестом, принял от Ингваря Ингваревича и передал патриарху для последующего освящения и вручения царю Константину владимиро-волынский князь Василько Романович. Он символизировал собой всех властителей русских княжеств, в том числе и независимых, которые ныне добровольно отрекаются от верховной власти в своих владениях и вручают ее Константину.

Вообще-то поначалу планировалось не совсем так. Еще за три дня до церемонии лиц низкого звания, которые должны были принять участие в самом процессе коронации, насчитывалось побольше — в их число входил и Минька. Однако изобретатель, узнав, что именно ему предстоит делать, наотрез отказался, откровенно заявив:

— Ты, Костя, когда в Галич уезжал, голову мою, конечно убедил в том, что все это необходимо для народного блага. Все так. Но мое рабоче-крестьянское нутро с этим никогда не согласится, так что от участия в этом монархическом празднике меня уволь.

Константин лишь пожал плечами. «Мне же хлопот меньше», — подумал он с некоторым облегчением. Действительно, вызнав, что в церемонии венчания на царство задействован даже простой смерд, кое-кто мог раздуть из этого такое, что… Словом, даже хорошо, что Минька отказался.

Правда, сыну своему, но уже гораздо позже, Константин, обмозговав все как следует, сказал, что лучше всего, если в церемонии примут участие представители всех слоев населения Руси. Разумеется, на самом деле фраза звучала далеко не столь заумно, но смысл ее был именно таким.

О короне просто необходимо сказать несколько слов отдельно. Была она в точности похожа на ту, которой короновался совсем недавно византийский император Иоанн III Дука Ватацис, за одним маленьким исключением — не совпадали их размеры. Во всем остальном она была абсолютной копией, что и не удивительно, поскольку обе делал один и тот же мастер.

Иоанн Ватацис и передал ее патриарху Мефодию перед самым отплытием русичей. Была она небольшая, можно сказать, миниатюрная, но зато с солидным вкраплением бриллиантов, рубинов, изумрудов и сапфиров.

По всей видимости, это был явно читаемый намек на то, что Византийская империя, даже если ее территория пока что свободно помещается в каком-нибудь Переяславском или Новгород-Северском княжестве, тем не менее остается империей, а ее владыка-басилевс не призван на княжение, но венчан на царство божественным повелением.

И вообще, император — это одно, а князь, пусть даже и великий (о том, что Константина будут возводить на царский престол, Ватацис попросту не знал), — это совсем другое. Потому и гравировка, выполненная красивой славянской вязью по нижнему ободку, звучала: «Великий князь всея Руси».

Когда Константин узнал обо всем этом, он поначалу даже хотел совсем отказаться от нее. Та, старая, которую он привез самолично в Киев и которая с тех самых пор хранилась в храме Святой Софии, бесследно исчезла, но можно было заказать еще одну, точно такую же. Златокузнецы, хоть вон тот же Румян, под рукой, золота тоже хватило бы, временем Константин располагал, так почему бы и нет?

На его сторону встал и Минька, заявив, что принимать подачки от недобитого феодала унизительно, и вообще — кто кого возводил на престол?!

Вячеслав, иронично хмыкнув, заметил, что тут он с Кулибой Эдиссоновичем целиком согласен, хотя, с другой стороны, дареному коню в зубы не смотрят. Кроме того, на те гривны, которые будут израсходованы на изготовление нового символа власти, Костя запросто построит новую крепость, а ведь их запланировано только в самом ближайшем поставить целую дюжину на западе и еще десяток на востоке.

— А надпись? — уточнил Константин.

— Да зачеркни ее, в смысле зачисть наждачкой, а сверху что угодно накарябай, — не долго думая, ляпнул Вячеслав.

— Не получится, — вздохнул Константин. — Уж больно она тонка.

Самым яростным сторонником венчания князя на царство именно в византийской короне был патриарх Мефодий. Настаивая, чтобы церемония производилась именно в ней, он упирал в первую очередь на символику. Уж очень здорово звучало, что корона передана рязанскому князю самим византийским императором, который тем самым как бы освящал и еще больше возвеличивал будущую царскую власть.

Подумав, Константин и сам пришел к выводу, что нужно использовать подарок Ватациса. Решающим доводом в этом оказалась практичность византийского изделия. Скорее всего, мастер стремился попросту сэкономить на золоте, а получилось очень удобно. Корона оказалась весьма легкой, она весила не больше двух килограммов. Константин сразу прикинул, что на любом торжественном приеме он в ней запросто продержится, а не взвоет на самой середине церемонии от головной боли, запустив ею в какого-нибудь иностранного посла.

Еще более длительными были праздничные богослужения, на которых, будь ты хоть трижды атеистом, причем самым что ни на есть воинствующим, все равно придется присутствовать.

Впрочем, неверующим Константин себя теперь не назвал бы. Он и раньше занимал скорее позицию агностика, придерживаясь здравого мнения, что ни существование бога, ни отсутствие его не доказуемо. Словом, одному ему ведомо — есть он там и посматривает ли хотя бы изредка на свое произведение, которое он сотворил уже на шестой день, то есть будучи весьма усталым, а потому вылепил такое, что…

Теперь же, когда за эти годы ему не раз довелось столкнуться со многим, чего не смогли бы объяснить даже ученые XXI века, он предпочитал вовсе не задумываться, что и кто именно витает над Русью. Лишь одно он решил твердо — ни один из богов им обижен не будет, и пусть про него говорят что угодно.

В противном случае он может запросто получить на свое седалище такие неприятности, что попреки апологетов христианства покажутся легкими комариными укусами. Нет, даже не так, а еще меньше — тонким и слегка раздражающим зудением. Так что пусть зудят, тем более что главный из них, патриарх, этим как раз не злоупотреблял — сказывалось либеральное воспитание XX века.

Но, оставив корону, он велел внести в нее одно малюсенькое и совершенно незначительное изменение. Так, всего два маленьких словечка, не более. Если точнее, даже одно, но с предлогом. Теперь окончательный вариант гравировки на ободе короны гласил: «Царь и Великий князь всея Руси».

Ее-то как раз и передал патриарху венгерский королевич Коломан.

А на выходе из храма Святой Софии уже держал под уздцы коня, покрытого ковром, сам эмир Волжской Булгарии Абдулла ибн Ильгам. Войти в христианский храм ему не позволяла вера, а вот постоять возле него, чтобы помочь еще больше возвеличится своему другу, — это всегда пожалуйста.

Помогал же Константину вздеть ногу в стремя еще один польский князь — Конрад Мазовецкий. Единственный изо всех, кто присутствовал на этом венчании, он был даже не серьезен, а мрачен. У Константина при одном взгляде на его угрюмое лицо где-то там в глубине души закопошилась совесть, утверждая, что, как бы сам князь, то есть теперь уже царь, ни называл свое поведение, на деле это был грубый и ничем не прикрытый шантаж.

«Заткнись, старая, — грубо буркнул ей Константин. — В конце-то концов, он от меня получит намного больше. Зато если бы он отказался это сделать, то как знать — через полгода-год ему опять пришлось бы раздевать своих несчастных шляхтичей. Хотел бы я знать, что унизительнее?»

Совесть что-то обиженно мяукнула, но смолкла, многозначительно напомнив под конец, что самый первый из римских императоров весьма плохо кончил. Но настроения Константину это уже испортить не могло — уж слишком громко и слишком искренне ревели от восторга его воины, которых от души поддерживали ликующие киевляне и весьма многочисленные гости, приветствуя первого русского царя.