Правда, тут Константин немного лукавил перед сыном. На самом деле он не просто присутствовал — он был одним из главных участников странного загадочного ритуала, о котором раньше никогда ничего не слышал.

Однако рассказывать сыну он ничего не стал, вместо этого направившись в сторону могучих сосен, плотным кольцом окруживших их временное пристанище.

— И я с тобой, государь, — резво устремился вслед за другом Вячеслав.

— Охраняешь, чтоб не напали? — иронично усмехнулся Константин.

— Да кому ты здесь нужен, — отмахнулся воевода. — Здесь на сто верст кругом ни души. Одни только мы и есть. И как нас угораздило заплутать, ума не приложу. Главное, неясно, куда эта дорога ведет.

Отойти далеко им не позволили огромные сугробы. Пришлось пристроиться за одной из сосен.

— Хороша красавица, — заметил Вячеслав, завязывая на штанах тесемку. — Такую вручную пилить — не один час нужен.

— А если без пилы и топора? — невинно осведомился Константин.

— Ты что, Костя? — изумленно уставился на него воевода. — Вроде и выпили всего по две чарки для сугрева. Мечом ее и за день не одолеть.

— А без меча?

— Зубами? — улыбнулся Вячеслав и убежденно заявил: — Нет, ты сегодня точно не в себе. Слушай, я где-то читал, что бывает опьянение кислородом, даже отравление может быть от его избытка. Может, ты того, нанюхался, в смысле надышался?

Константин вздохнул, вспоминая похороны Всеведа. Только там вручную предстояло валить дубы — огромные, гораздо толще, чем эта сосна.

Несмотря на все усилия, Константин так никогда и не узнал, откуда взялся тот тысячный монгольский отряд, каким чудом он незаметно прошел сквозь все заслоны и заставы, а главное, зачем он направлялся к Рязани. Хотя зачем — догадаться как раз несложно. Впереди была столица Руси, гордая белокаменная Рязань, войска из которой буквально несколько дней назад отправились на очередные летние учения в заволжские степи.

Как именно узнал об этом отряде Всевед, тоже останется покрыто мраком. Он уже при всем своем желании никогда не сможет об этом рассказать, а кроме него… Да и какое это имеет теперь значение.

Монголы поначалу не обратили никакого внимания на старика в белой длинной рубахе до пят и с посохом в руке.

Посох… О его загадке теперь тоже никто ничего не узнает. Мертвые волхвы не любят выдавать тайны, даже когда они чужие. Хотя нет. Особенно когда они чужие. Так, пожалуй, честнее.

Свидетелей его последнего боя тоже не было. Ни одного. Своего юного помощника Радомира, выросшего в статного юношу, Всевед еще загодя отправил в Рязань упредить Константина о нависшей опасности.

Вот только почему-то парень передал, что монголы, если Всевед не сумеет их удержать, пойдут не на Рязань, а в сторону Исад, а то и дальше, забирая еще правее. И отлавливать их лучше всего у бродов, потому что если они затеряются в глухих дебрях Мещеры, то найти их будет значительно сложнее. А все остальное он, Всевед, передаст Константину сам, когда они встретятся.

Это была еще одна загадка. Ну зачем монголам нищая Мещера с ее непролазными болотами и полным отсутствием городов?! Всевед ошибся? Это звучало еще невероятнее. И тут ответа нет, да, пожалуй, уже никогда и не будет.

Последний же секрет заключен в самом бое. Малую дружину, которая оставалась в городе, в первый и пока что в последний раз повели в бой оба — и воевода, и царь. Константин не мог оставаться в стороне — не по чину, а Вячеслав напирал на то, что он еще не имел с монголами дел на практике, что совершенно неправильно.

— Я верховный воевода, поэтому обязан хоть раз встретиться с потенциальным врагом самолично. Пойми, мне просто необходимо пощупать его за вымя, — убеждал он Константина.

Вячеслав не умолкал до тех пор, пока Костя не махнул рукой, заявив, что так и быть — пойдем вместе. Споры не мешали сборам, и ни одной минуты не было истрачено зря. Но они все равно не успели.

Когда русская лава с яростными воплями «Рязань» растеклась по полю, беря степняков в смертельное полукольцо, Всеведа в живых уже не было. Приняв последний неравный бой, он остался стоять у края дубравы, пригвожденный к дубу семью стрелами. Рядом с ужасом, застывшим на лицах, валялись мертвые монголы. Было их семнадцать человек.

Впрочем, остальные тоже не оказывали того сопротивления, которого следовало бы ожидать. Они испуганно отмахивались саблями, как-то обреченно стреляли из луков. Ни дать, ни взять, неумелая стража торгового каравана, нанятая по дешевке экономным купцом, при налете хорошо вооруженной банды.

И это была еще одна загадка, на этот раз последняя, спросить о которой было не у кого, потому что, увидев мертвого Всеведа, рязанцы пленных не брали. Ни одного. Уже потом, слегка остыв, Константин ругал себя за это. Подумаешь, дали бы пожить лишних несколько часов пятку-другому. В конце-то концов и их бы прикончили, но вначале поговорили. За жисть. Тем более что поджаренные пятки очень располагают к неторопливому задушевному разговору. Но что уж теперь…

А потом пришел час похорон.

Их было трое — ведьмак, юный помощник Всеведа Радомир, и он сам — но не царь всея Руси, а просто человек, внезапно узнавший о смерти одного из своих лучших друзей.

Маньяк покосился на небо, стремительно чернеющее от наползающих туч, и присвистнул, обращаясь к Константину:

— Ох и ночка ждет нас с тобой.

Сочувственно поглядывая в сторону Радомира, продолжавшего сидеть возле тела Всеведа, Константин спросил:

— А чего делать-то надо? Ты хоть подскажи.

Ведьмак недоуменно повернул к нему голову и удивленно переспросил:

— Ты и в самом деле не ведаешь, или шутки шуткуешь?

Константин виновато пожал плечами:

— Да откуда же мне знать-то.

— Однако достался мне напарничек, — хмыкнул Маньяк и пояснил: — Деревья для погребального костра ломать надо. Видишь, — кивнул он на мрачнеющее небо. — Перун уже брови хмурить начал, торопит нас.

— А чем ломать-то? — с недоумением спросил Константин. — Ни пилы, ни топора, а они вон какие здоровые.

— А руки с плечами на что? — пожал плечами Маньяк.

Константин посмотрел на него как на сумасшедшего, но тот, не обращая на него внимания, дошел до ближайшего дуба-великана, уперся в ствол руками и принялся энергично толкать его в сторону поляны, намеченной для костра. Дуб не поддавался. Тогда ведьмак, еще крепче упершись ногами в землю, навалился на дерево всем телом.

Прошла секунда, другая, третья, и вдруг раздался ужасный треск. Огромные корни, иные толщиной с туловище взрослого человека, с неохотным кряхтеньем медленно вылезали из земли, а сам дуб все сильнее клонился набок, пока не рухнул окончательно, заняв добрую половину свободного места на поляне.

— Теперь ты давай, — кивнул Маньяк на соседнее дерево.

— Что… давай? — вновь не понял Константин.

— Что-что! Дуб ломай! Чтокает он тут! — рассердился от такой бестолковости ведьмак.

— Думаешь, у меня получится? — неуверенно произнес Константин, в голове которого до сих пор не укладывалось только что увиденное, но, напоровшись взглядом на суровое лицо Маньяка, поправился: — Я, конечно, попробую, но…

— Давай-давай, не болтай попусту, — поторопил тот.

Константин подошел к дереву, которое, если представить невероятное, то есть его падение, должно было лечь чуть наискось на уже поваленное, сплюнул с досады, но все-таки честно скопировал все недавние движения ведьмака. Случилось то, чего он и ожидал изначально, — дуб даже не шелохнулся.

Константин уперся руками в шершавую серую кору, поднажал со всей силы, но эффект оставался нулевым. Он повернулся к Маньяку, стоящему поодаль со скрещенными на груди руками, и виновато пожал плечами:

— Я же говорил…

— Значит, веры в тебе не было, — рассудительно заметил тот. — А без веры и куст из земли не вытащишь. Ты с верой давай, — подсказал он, но сам не сделал ни единого шага, чтобы прийти на помощь.

«Вот, блин, и тут веру подавай!» — возмутился Константин, но все равно послушно повернулся к дереву и уперся в него еще раз.

— А вера? — скептически напомнил Маньяк.

— Да какая вера? — разозлившись, повернулся к нему Константин. — Тут сила нужна, а не вера.

— Ну и удружил Всевед с напарничком, — вздохнул тот.

— Не возмочь ему. Дозволь, я второе надломлю, — подошел к Маньяку Радомир. — А то солнце уже совсем низко. Не успеваем. А он пусть третье попробует, то, что поменьше.

Глаза юноши были сухи, а голос безучастен, да и шел он как сомнамбула, даже не обратив внимания, позволили ему или нет, — настолько был уверен в том, что разрешат. Подойдя к дубу, Радомир изо всех сил уперся в ствол руками, навалился…

Ироничная улыбка тут же сползла с лица Константина. Дуб поддался. Радомиру не пришлось даже, подобно Маньяку, упираться в него плечом. Великан будто ждал, когда же к нему подойдет настоящий мужчина, уверенный в своих силах. Тяжко застонала земля, когда ствол рухнул на землю, и остальные деревянные стражи поляны робко дрогнули, ожидая, что сейчас наступит черед кого-то из них.

— М-да, — промычал Маньяк, скептически глядя на Константина, и заметил вполголоса, словно размышлял вслух: — Дерев надобно три. Нас тоже трое. Каждый должен был внести свой вклад. А как теперь быть, коли один столь немощен? Мне же вдугорядь валить Перун не дозволит, да и Радомиру тоже. Или дозволит? Ты как мыслишь, Радомир?

Парень пожал плечами и неуверенно произнес:

— Может, Всеведа на два древа возложить?

— Да ты что! — возмутился ведьмак. — Такого великого волхва на два?! Да ему, если так помыслить, и трех мало! Перун за это нас тобой по головке не погладит, а если погладит, так только молотом. И мало не покажется. — Повернувшись к Константину, он почти просительно произнес: — Попробуй еще разок, а?

— Да не сдюжит он, дядька Маньяк, — сочувственно покосился Радомир. — Давай лучше я. Чай, хранитель. Глядишь, и дозволит Перун.

Он неуверенно двинулся в противоположный конец полянки и вскоре скрылся в подползающих сумерках.

— Поберегись! — послышался его нарочито бодрый голос откуда-то из-за деревьев.

Маньяк даже не пошевелился. Впрочем, необходимости в этом и вправду не было. Дерево, в которое упирался Радомир, даже не шелохнуло листвой.

— Помог бы ему, — неуверенно предложил Константин.

— Сдурел?! — искренне удивился Маньяк. — Я же ясно сказывал — не верю я в то, что Перун мне силы на второе дерево даст.

— А мне?

— Тебе даст, потому как оно у тебя первое будет. Но только если ты сам ее взять захочешь. Но ты ж ему не веришь, стало быть — помощь отвергаешь. А он не любит, когда ему не верят.

— Да какая еще вера-то?!

— Поберегись, — в очередной раз пронесся над полянкой юношеский голос Радомира. Молодой волхв продолжал бороться с деревом, не прекращая своих отчаянных попыток. Почти тут же послышалось приглушенное всхлипывание, и вновь раздалось упрямое:

— Поберегись!

Константин на секунду представил себе, как Радомир упорно давит своими ладошками на неподатливый ствол, пытаясь свалить лесного великана, как по его щекам от осознания собственной беспомощности текут слезы, но, невзирая на них, он все равно борется, не сдается, веря, что сможет, должен смочь, и зло повернулся к дереву.

«Ну, гад, ты у меня попляшешь», — пробурчал он, с разбегу упираясь в толстую шершавую кору.

Великан в ответ нехотя крякнул, а Константин поднажал еще больше, потому что сил слушать, как Радомир сквозь всхлипывания вновь и вновь кричит свое жалкое: «Поберегись!», у него не было.

И вдруг что-то еле ощутимо сдвинулось под его руками, а к отчаянной ярости неожиданно прибавилась уверенность в том, что и ему удастся совершить невозможное.

— Давай! — ободрил его голос Маньяка, доносившийся до Константина откуда-то из далекого далека, а он все упирался в землю, неистово давя на великана, кренящегося в сторону поляны.

За усилившимся треском извлекаемых из земли корневищ, звонко лопавшихся один за другим, как перетянутые басовые струны некоего огромного контрабаса, Константин даже не услышал такой же натужный треск, раздавшийся на другом конце поляны. Через несколько секунд оба дерева, разом наклонившись, будто приветствуя друг друга в учтивом поклоне, рухнули навстречу друг другу, скрестившись в воздухе да так и застыв под углом к земле, не желая разомкнуть руки-ветви.

Ведьмак удивленно присвистнул и, задрав голову, принялся разглядывать слегка подрагивающую гигантскую арку.

— Это что ж получается, — бормотал он себе под нос, совершая обход дубовой пирамиды.

Радомир, появившийся из темноты, был удивлен творением своих рук еще больше.

— Как же нам теперь быть-то, дядька Маньяк? Их же теперь четыре стало. Негоже как-то.

Ведьмак, скинув с головы неизменную войлочную круглую шапочку, неторопливо вытер пот с лысины и повернулся к Константину.

— Как-то оно у тебя все не в свое время выходит, — заметил он с упреком.

— Может, потому что я и живу не в свое время? — слетел сам собой ответ с языка Кости.

— Тогда конечно, — миролюбиво согласился Маньяк. — Однако вот какая незадача получается. То, что их четыре вместо трех, — это не столь важно. Напротив, если Перун нам подсобил, значит, решил особо уважить. Но тело Всеведа непременно на самом верху возложить надобно. А возносить его на погребальный костер должон ты.

— Я?! — удивился Константин.

— А кто же еще? — пришел черед удивляться ведьмаку. — Ты сражался вместе с ним плечом к плечу в самой страшной схватке. Сражался и победил. А в последнем бою у него напарников не было. Стало быть, право отнести его тело на погребальный костер — твое.

— Одному?! — ахнул Константин.

— Знамо одному. Тут иных воев окромя тебя нету. Так что давай, княже, — слово «царь» он все время забывал, так что Константин его даже не поправлял — устал.

— А так нельзя? Ну, в серединку, вовнутрь? — уточнил он, но ведьмак был неумолим:

— Сказано — наверх, стало быть, неча тут торговаться! Иначе он в ирий не попадет.

Константин поднял на руки неожиданно легкое тело волхва и шагнул к лежащим деревьям. Подойдя вплотную, он глянул наверх и замер.

«Да тут подъемный кран нужен», — мелькнуло в голове, и он вновь оглянулся.

— А как его наверх-то? — спросил почти робко и получил в ответ безжалостное:

— А как хошь.

Константин постоял несколько секунд, по-прежнему теряясь в догадках, но — о, счастье! — вновь услышал усталый голос Маньяка:

— Ну, ежели не веришь, что донесешь, то клади в середку. Жаль, конечно, старика, но тут уж ничего не поделаешь.

Константин облегченно вздохнул.

— Зачем?! Зачем ты ему дозволил?! — взвился над бывшей поляной, напрочь заваленной четырьмя деревьями, звонкий юношеский голос Радомира. — Он же того и ждал! Ему ведь все едино, куда дедушка Всевед уйдет! Он же не как лучше, а как легче для самого себя сделает!

Константин обернулся и, если бы взгляд мог убивать, то он бы этого паренька… ну, оглушил бы точно. Прямо по лбу.

«Ладно, — злорадно решил он. — Не взглядом, так рукой, и не по лбу, а малость пониже, но я с тобой точно разберусь. Потом».

Ни жалости, ни сострадания к этой зловреде Константин в эти мгновения не испытывал. Кончились они. Оставалась только злость, да еще досада, но уже на себя, неумеху. Он вновь развернулся, скрипнул зубами, сделал решительный шаг обратно, затем, подойдя уже вплотную к гигантской арке, величественно возвышающейся над ним, некоторое время прикидывал, с чего начинать. Как и ожидалось, ничего путевого высмотреть ему так и не удалось. Пришлось развернуться и идти в обход.

Дойдя до края поляны, где в земле зияли три огромные ямины, оставленные рухнувшими гигантами, Константин наконец-то увидел единственно возможный путь наверх. Он наступил на одно из корневищ, наполовину вылезшее из земли, и сделал по нему осторожный шажок, норовя подняться на самый комель дуба.

Корневище неприятно пружинило под ногами, и Константин на мгновение ощутил себя канатоходцем. В подтверждение сходства сухое, почти невесомое тело волхва на руках оказалось весьма неплохим балансиром.

«И тут ты мне помогаешь», — горько усмехнулся он Всеведу и уже более уверенно стал продвигаться наверх.

— Не дойти ему, — услышал он, стоя на трясущихся ногах на середине пути, унылый голос Радомира. — Нипочем не дойти.

«Точно задницу надеру, — мстительно подумал Константин. — А за то, что каркает под руку, и уши заодно. Да так, чтоб они, опухнув, в точности на его задницу походили».

Представившееся на миг зрелище Константина даже слегка вдохновило, и он сумел сделать еще несколько шагов, с неимоверным трудом поднявшись на сам ствол.

«А теперь передохнем», — вздохнул он с облегчением, но тут же услышал предостерегающий голос ведьмака:

— Класть нельзя. Тело один раз кладут и больше его уже не касаются. Так что коли силы есть — неси, а нет — клади и сам спускайся.

— Да ведь он же тогда сбоку лежать будет, — возмущенно охнул Радомир.

— Ну ты сам погляди — он и так еле на ногах стоит, — примирительно заметил Маньяк. — Свалится еще, тогда совсем худо будет.

— Но как же! — чуть не плакал Радомир.

— А вот так! — сердито огрызнулся ведьмак. — Видать, не судьба Всеведу в ирие косточки стариковские согреть. Нет у его друга силенок — я отсель и то вижу, — и вновь князю: — Клади!

Злость снова охватила Константина. Да в конце-то концов, он что им, нанялся тут на дереве выплясывать?! Ну да, нет у него сил, так что — его в том вина? И, засопев, он… решительно двинулся дальше.

По стволу идти было легче, потому что «канат» под ним имел в обхвате не меньше сажени, и устойчивость при ходьбе была отменная. Зато после первых же шагов начались ветви. Те, что оказались по бокам, не мешали, а вот торчащие вверх изрядно стопорили движение, заставляя постоянно менять маршрут, виляя между ними не хуже иного лыжника-слаломиста.

«Ничего-ничего, — подбадривал себя Константин. — Зато у Радомира уши красные будут. И опухшие».

Тут он остановился. Впереди, прямо перед собой, он с ужасом увидел целый частокол копий, устремленных на него. Это были ветви другого дерева. Обломанные, они хищно поджидали его, напрочь перекрыв путь.

— По-моему, мы приехали окончательно, — пробормотал себе под нос Константин.

— Вот тут и клади. Дальше не лезь, — послышался снизу голос Маньяка.

— А вот хрен тебе во всю морду, — заорал сверху Константин и упрямо двинулся вперед.

Странно, но это ему удавалось. Оставалось только удивляться, почему достаточно толстые ветви, упирающиеся ему в грудь, при продвижении вперед вначале гнулись, а потом с треском лопались, будто тонкие прутья. С каждым шагом обретая уверенность в своих силах, Константин продвигался все дальше и дальше, пока не услышал снизу сразу два отчаянных голоса, наперебой призывающие его остановиться.

— Все, царь, пришел ты уже, — зычно гудел голос Маньяка.

— Середка, государь, середка пред тобой. Ты на ней прямо стоишь, — звенел Радомир.

«А ведь ведьмак меня в первый раз за все время царем назвал», — удивленно подумал Константин, оглядываясь по сторонам.

В темноте было видно от силы на метр-полтора, но и этого вполне хватало, чтобы понять, что он действительно находится на самой середине. Вытянув онемевшие руки, он осторожно уложил Всеведа на несколько переплетенных ветвей и, отступив чуть назад, скептически посмотрел, удобна ли последняя постель старого волхва. Показалось, что вполне. Тогда он вновь вернулся к телу, молча склонился и поцеловал его в чистый и холодный лоб, почему-то непривычно высокий… Или он раньше просто не замечал?

— Прости еще раз, — он на прощанье еще раз легонько коснулся руки покойника и вздрогнул. Показалось, будто ледяные пальцы Всеведа чуточку шевельнулись, отвечая на дружеское пожатие. Лоб Константина мгновенно покрылся липкой испариной, но он нашел в себе силы не шарахнуться в испуге, а медленно высвободить руку из безжизненных пальцев старика и, повернувшись, почти спокойно двинуться в обратный путь.

Дорога назад ему показалась увеселительной прогулкой. Он по-прежнему не обращал внимания на ветви, угрожающе нацеленные на него, но те, как бы сознавая его силу, уступчиво склонялись перед ним и молчаливо уступали дорогу.

Когда он подошел к Маньяку и Радомиру, застывшим на месте, злости в нем уже не было. А к лысому ведьмаку он и вовсе испытывал самые нежные чувства, наконец-то осознав, как мудро на самом деле он подхлестывал его, умело дозируя и остроту выражений, и безнадежность интонации, и обреченное неверие в то, что Константин доберется до цели.

— Да, — протянул ведьмак, задумчиво глядя на него. — Дури в тебе, конечно, немерено. С умом дело похуже, но тоже ничего — сойдет. Если бы ты еще научился обстряпывать свои дела через какое-нибудь другое место, то и вовсе хорошо бы было… государь, — добавил он вдруг, произнеся последнее слово с неподдельным уважением.

Радомир ничего не сказал. Он только молча кивнул, соглашаясь с ведьмаком, и вдруг глаза его расширились.

— Перун, — прошептал он завороженно. — Спускается!

Константин обернулся и уставился на небо, где и в самом деле творилось что-то странное. Создавалось такое впечатление, что кто-то могучий и незримый все сильнее и сильнее начинает перемешивать гигантскую фиолетовую похлебку, поверхность которой все быстрее вращалась в огромном котле, перевернутом над головами людей.

— А остальные как же? — вспомнил он всех тех, кто пришел проститься со старым волхвом и терпеливо дожидался на опушке рощи окончания приготовлений к обряду.

— Пока ты возвращался, государь, Радомир уже всех позвал, — пояснил ведьмак и мотнул головой. — Да вон они, подходят уже.

Помнится, Константин еще раз успел удивиться, как много из его дружинников, причем не рядовых, а десятников, сотников и даже тысяцких входило в братство детей Перуна. Когда он подъезжал к роще, их было намного меньше, зато сейчас близ деревьев стояло уже несколько сотен людей. А вон и Вячеслав — глаза сухие, но подозрительно покрасневшие. И совсем недалеко встал. Подозвать или самому подойти? Однако, немного поколебавшись, Костя решил, что ни то, ни другое. Какая, в конце концов, разница?

«И ведь это только те, кто успел, — мелькнуло в голове. — Сколько же их всего?»

А потом думать уже было некогда, потому что Радомир повторил:

— Перун за Всеведом спускается.

Первая молния, ударившая в самый центр огромного погребального костра, была бесшумной, и оттого еще более страшной. Затем последовал оглушительный раскат грома, и тут же сверкнула другая, почти совсем рядом с людьми, стоящими в безмолвном оцепенении. Но никто не то чтобы не стронулся с места — даже не пошевелился.

Вновь раскат, и вновь вспышка. Молнии били и били по всей поляне, словно искали что-то, а рыкающие на них громовые раскаты подхлестывали их, торопя и понукая. Затем сразу три молнии одновременно и точно ударили по поваленным дубам, и гиганты-деревья, будто только и ждали этого, разом вспыхнули и занялись высоким радостным пламенем. Жар от них был настолько силен, что все, не сговариваясь, дружно попятились назад, остановившись лишь через два десятка шагов.

— Ой, мама, — прошептал Радомир, указывая на небо.

Оттуда прямо на поляну с большой скоростью пикировало какое-то светящееся пятно. Оно спустилось прямо в центр погребального костра, к ветвям, на которых лежал Всевед, и теперь Константин отчетливо разглядел, что на самом деле это была женщина, огромная, ростом раза в три превышающая человеческий.

Гигантский плащ ослепительной белизны, будто огромное крыло неведомой птицы, развевался за ее спиной. Сама же она была в доспехах, от которых исходил нестерпимо яркий блеск. В руках женщина держала то ли кубок, то ли чашу.

— Сама Перуница за дедуней пожаловала, — зачарованно прошептал Радомир.

— Не каждому вою и даже богатырю такой почет воздается, — вполголоса подтвердил Маньяк, не отрывая взгляда от погребального костра.

«Не может того быть, — возмутился Костин рассудок. — А ты гляделки-то открой получше, — язвительно усмехалось сердце. — Все равно не может, — упирался разум. — А ты вслух повтори это. Может, и папашку ее увидишь… перед смертью, — издевалось сердце. — Что я — дурак совсем, — обиженно проворчал разум и умолк, не зная, что еще возразить и как спорить с очевидным.

Женщина плавно приблизилась к Всеведу. Длинное белоснежное покрывало за ее плечами еще больше раздвоилось, и Константин вдруг понял, что нет у этого плаща сходства с крылом, потому что на самом деле это и есть крылья, которые сейчас нежно осеняли мертвого воина.

Затем она склонилась над Всеведом и, приподняв его голову, поднесла чашу, которую держала в руке, к губам волхва. Это длилось недолго, всего с минуту, не больше. И тут же могучий взмах крыльев, и вот она уже улетает прочь. Но улетает не одна, а со Всеведом, которого Перуница крепко держала за руку. Через пару-тройку секунд их очертания превратились в белое пятно, стремительно приближающееся к светящемуся центру небесной воронки. Затем оно влетело туда и вовсе исчезло из поля зрения.

Константин перевел взгляд на ветви — тело Всеведа по-прежнему лежало там.

«Наверное, и впрямь померещилось», — облегченно, но в то же время с каким-то разочарованием подумал он, зажмурился, но видение ослепительно белой крылатой девы в доспехах и с чашей в руке продолжало стоять перед глазами.

Константин украдкой взглянул на Радомира и ведьмака. Те, почувствовав на себе недоуменный взгляд, повернули к нему головы.

— Всевед сказывал, — тихо и певуче вымолвил Радомир, — что тот, кого Перуница поцелует, никогда не забудет сладости губ прекрасной девы, сколь бы лет он ни провел в ирие.

Константин с ведьмаком переглянулись. Им стало как-то грустно и невыразимо тоскливо.

— Я так мыслю, царь, что за тобой тоже эта златокудрая прилетит, — со вздохом заметил Маньяк. — А мне такого, знамо дело, не видать, — и тут же вздрогнул от звонкого голоса юного волхва.

— Забрал, забрал! — указывал Радомир на опустевшее сплетение ветвей, где мгновением раньше еще лежал Всевед.

«Может, он просто упал в огонь?» — мелькнула в голове Константина крамольная мысль.

Но тут же молния, на мгновение ослепив глаза, с силой шарахнула почти у самых ног Константина.

— Точно забрал! — громогласно согласился с Радомиром Константин и сглотнул слюну, ставшую почему-то кисло-металлической, осознав, что если не выкинет сомнений из головы, то следующая стрела Перуна придется точно в цель, а этой целью станет…

Додумывать ему почему-то не хотелось, тем более что если уж кому не увидать светлого ирия после ухода из этого мира, так это именно ему. Во-первых — христианин, пусть только по крещению, но тем не менее. Во-вторых, вечно во всем сомневается. А в-третьих, коли пришел он в этот мир невесть откуда, то и уйдет отсюда тоже неизвестно куда.

Да и куда ему в ирий, если он ухитрился столько всего натворить — как хорошего, так и плохого. Небесным судьям не один год придется взвешивать его поступки, чтобы определить, что именно перетягивает. Сам-то Константин был твердо уверен в том, что хорошего намного больше, но ведь ирий — он же для святых, то есть для тех, кто ухитряется делать только добро, а это настолько сложная штука, что ему самому такую премудрость не освоить вовек.

Подытоживая, можно смело констатировать, что в самом лучшем случае ему лично светило весьма длительное заключение в какой-нибудь камере, по принципу католического чистилища, а уж потом… Хотя нет, что будет потом, лучше и вовсе не задумываться.

Словно подтверждая этот глубокомысленный вывод, ему по носу шлепнула первая крупная капля дождя. Следом за ней — вторая, третья, и тут началось такое…

То, что хлестануло с небес, нельзя было назвать дождем. По сравнению с этой низвергающейся с неба рекой воды летний ливень был всего лишь мелкой осенней изморосью.

За считанные минуты останки гигантского костра были даже не погашены — залиты, причем с тройной перестраховкой, словно кто-то на небе опасался лесного пожара. Люди оказались мокрыми насквозь — не помог даже довольно-таки плотный зонтик из дубовых листьев.

Правда, лило недолго, от силы полчаса. Когда небо стало понемногу светлеть, над рощей уже шел обыкновенный сильный дождь, а вскоре прекратился и он. Причем как-то резко, вдруг, будто и не было его вовсе.

Импровизированный спектакль закончился, зрители начали покидать зал, но при этом никто не вымолвил ни слова — продолжало сказываться потрясение от увиденного.

— Да шучу я, — несколько натужно улыбнулся Константин. — Юмор просто не совсем удачный. Не обращай внимания, — и он с фальшивой бодростью хлопнул Вячеслава по плечу.

— Ты лучше скажи, что дальше делать будем? — поинтересовался тот. — Надо бы назад к развилке поворачивать, чтоб к Онегограду выйти. А то мы по этой дороге невесть куда забредем.

— Каждая дорога куда-нибудь да выводит, иначе бы ее просто не было, — философски заметил Константин. — И вообще, возвращаться — дурная примета. Я думаю — поедем дальше.

— Куда? — полюбопытствовал Вячеслав.

— Вперед и только вперед, — последовал твердый ответ. — Погода чудесная, кони резвые. Авось донесут куда-нибудь.

Но кони весело неслись по просеке, неведомо кем прорубленной в лесу, только до полудня, а потом встали, причем резко.