Случилось это, когда вдали уже отчетливо завиднелся просвет — лес заканчивался. Карета неожиданно остановилась, и почти сразу к ней подскакал встревоженный десятник, возглавлявший передовой дозор.

— Не идут кони, государь, — доложил он взволнованно. — Храпят, копытами бьют, а вперед ни в какую. Будто в стену мордами уперлись.

— Может, волки? — неуверенно предположил Вячеслав.

— Да нет. Тут иное. Не иначе как чары кто-то на нашу дорожку наложил, — опасливо озираясь и сам пугаясь собственной догадки, почти шепотом доложил десятник.

Константин неторопливо вышел из кареты и посмотрел вперед. В сотне метрах от него три самых настойчивых дружинника упрямо гнали коней на невидимую преграду. Лошади испуганно ржали, вставали на дыбы, но загадочный невидимый барьер штурмовать отказывались напрочь.

— Может, ты в ответ свой наговор наложишь, государь? — невинно предложил Вячеслав, вылезший на белый свет следом за ним.

— Издеваешься, — усмехнулся Константин.

— Нет, — пожал плечами воевода. — Просто мне Николка Панин все уши прожужжал, как ты лихо вначале его заворожил, а потом вообще целую толпу. И вроде все до сих пор живы. Забыл, что ли?

— Помню, — со вздохом отозвался Константин.

Это произошло в первый, если считать со времени нашествия туменов Субудая, мирный год. На всех границах воцарилось затишье.

Хорошую весть прислали и послы, отправленные в Венгрию. Они сообщали, что король Андрей II, который поначалу довольно-таки долго «серчал на Коломана, ныне совсем остыл и вошел в разум». Властитель Венгрии наконец-то понял, что довольно-таки дешево отделался, и принял решение больше не задевать могучего правителя, в силе которого он успел убедиться.

К тому же у него хватало и других, гораздо более неотложных дел с неспокойными соседями на юге. Болгарский государь Иоанн Асень II мог лишить сна кого угодно, а тут еще свои собственные приближенные проявляли своеволие.

Словом, на южных и западных границах царила тишина, и потому Константин мог со спокойной душой отправляться на восток, причем по исключительно мирным делам — на свадьбу своего сына Святослава. В Булгаре царевича уже ждала пятнадцатилетняя смуглая тоненькая девочка, старшая дочь эмира Волжской Булгарии Абдуллы ибн Ильгама.

Всего за полгода до этого Абдулла унаследовал власть, окончательно отодвинув в тень единокровного брата Мультека. Сделать это ему удалось, вопреки тревожным ожиданиям жителей столицы, практически без крови. Причем в немалой степени тому поспособствовали полки его русского друга Константина, которые тот немедленно прислал, чтобы выразить самое искреннее соболезнование сыновьям покойного Ильгама ибн Салима.

Официально они прибыли лишь в качестве почетного сопровождения большого русского посольства, но всем без исключения было понятно, что острые мечи немедленно вылетят из ножен трехтысячной охраны, которой командовал Евпатий Коловрат, если только об этом попросит бек Абдулла. Проверять на своей голове заточку русских клинков желающих так и не нашлось, поэтому вскоре бека стали именовать эмиром.

Новоявленный эмир легким росчерком пера подтвердил старый договор, согласно которому все транзитные русские суда могли беспошлинно плыть как по Волге, так и по Каме, с правом останавливаться и получать еду и необходимую помощь в любом из булгарских городов.

Но подтверждение прежних льгот для русских купцов было делом второстепенным, а вот отказ от территориальных претензий на земли, лежащие к востоку от Булгарии, стоил не просто дорого. Его цену невозможно было определить.

Особенно учитывая то, что Абдулла отдал даже кусочек своих южных земель по Волге — Самарскую луку, через которую, следуя по речке Самаре, можно было преспокойно дотянуть чуть ли не до реки Яика.

Разумеется, Константин и не заикался про земли, входящие в состав Булгарии на востоке. Там ему нужен был только сам Уральский хребет, а точнее — его богатые недра. Советники эмира считали иначе, предположив, что русский царь ищет путь к тамошним племенам в обход земель Великого Новгорода.

В немалой степени такое впечатление создалось у них еще и потому, что об этом пару раз «проболтался» словоохотливый глава русского посольства. Всего один только раз он и пожаловался, что не ладятся отношения у царя Константина со своевольными новгородцами, которые, дескать, ни в какую не желают делиться доходами.

Сказано было вскользь, но мудрому фатиху Юсуфу бен Хамиду, который возглавлял переговоры с булгарской стороны, хватило и этого. После обмолвки русского боярина он и рассудил, что если Константин таким образом подстроит каверзу новгородцам — главным торговым конкурентам Булгарии, то это будет не просто не в убыток, но и к выгоде ханства.

К тому же главным для изрядно перепуганных булгар оставался не этот, а военный аспект договора, а тут как раз все было в порядке. Константин не отказывался от своих прежних обязательств по оказанию военной помощи в случае нападения на его союзника какого-либо внешнего врага. Кого именно — не упоминалось, но обе стороны прекрасно знали, что речь идет о монголах.

Более того, боярин Коловрат заявил, что русские полки не собираются дожидаться нападения на булгарские города, а обязуются встречать общих врагов задолго до этого, дабы защитить и соседей.

Это была не уступка, как могло бы показаться на первый взгляд несведущему человеку, а всесторонне продуманный план, сулящий выгоды в первую очередь самой Руси. Покорив племена саксин, башкир и половцев, кочующих в степях между Волгой и Яиком, монголы непременно включили бы их в свое войско, резко увеличив его численность.

Плохо обученные и слабо вооруженные, но намертво спаянные угрозой неминуемой казни за бегство с поля боя, эти кочевники могли впоследствии положить немало булгарских, да и русских воинов. Поэтому самый первый пограничный рубеж предполагалось установить именно по реке Яик, по Волге же должен был пройти второй.

В договоре шла речь и о веротерпимости. Планировалась постройка православных церквей в Биляре, Булгаре и еще в трех самых крупных городах Булгарии, а священники могли беспрепятственно заниматься проповедью христианства и крещением всех кочевников при условии их добровольного согласия.

Этим предполагалось впоследствии заняться и на Кавказе, причем Вячеслав с многозначительной кривой ухмылкой на лице заверил своего друга, что он лично проконтролирует, дабы каждый житель Северного Кавказа был не просто окрещен, но еще и назубок знал бы все заповеди Христа.

Относительно крещения юной невесты не протестовали даже булгарские богословы и муфтии. Было ясно, что сестра Абдуллы должна приехать к жениху уже христианкой. Константин даже выбрал имя для будущей невестки — Мария. Однако праздничные торжества предполагалось начать в Булгаре, чтобы жители города тоже успели полюбоваться юным и весьма пригожим женихом.

На этом булгары особенно настаивали и были очень довольны, когда русичи легко согласились с их предложениями. А как Константину было не согласиться, если он и сам хотел того же. Не было пока сыновей у Абдуллы. Ни одного. Год назад, правда, с интервалом в два месяца родилось сразу двое, ясное дело, от разных жен, но оба уже умерли.

Поневоле вставал вопрос — а если так будет и дальше, то кто унаследует земли ханства? Брат Мультек? А почему бы не Святослав, точнее, его предполагаемый сын? Как родной внук Абдуллы, он ведь тоже будет иметь достаточно прав на вакантный престол. Да и у Мультека сыновей тоже пока не было. Так что пусть булгары полюбуются на потенциального отца их будущего правителя.

Празднование было бурным, веселым и… небезвыгодным. Еще несколько десятков лучших булгарских мастеров и зодчих, многие из которых были армянами, уехали в Рязань. Им предстояло участвовать в возведении храма Святой Софии, да и во многом другом. Абдулла ибн Ильгам ни в чем не хотел отказывать своему могучему союзнику, да еще без пяти минут родственнику.

Вот только ни сам Константин, ни его приближенные не догадывались, что это путешествие придется внезапно прервать.

Гонец, присланный Минькой, который убыл к Уральским горам еще год назад, застал царя в Биляре. Ранее великий изобретатель сообщал, что обустроиться им с грехом пополам удалось, а вот с поисками железной руды дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Не было ее на Урале, хоть ты тресни. А ведь с ним выехали самые лучшие рудознатцы, которые успели облазить всю округу в радиусе чуть ли не сотни километров.

Правда, предыдущая весточка, присланная месяца два назад, гласила, что найти руду, хоть и скудную, все-таки удалось. Теперь же гонец сообщал, что с тех пор все вновь застопорилось, причем во многом дела пошли даже хуже, чем раньше. Народ стал разбегаться кто куда, напуганный то ли призраками, то ли привидениями вкупе со зловещими предзнаменованиями какой-то катастрофы.

«Я не могу тебе написать обо всем, что видел сам. Боюсь, что не поверишь, — осторожно писал Минька. — Если бы кто-нибудь сообщил что-либо подобное мне, то я бы не поверил ни за что. Это надо видеть лично. Я понимаю, Костя, что ты и без меня занят выше крыши, но только имей в виду, что если не принять каких-то мер, причем срочно, то Урала ты на ближайшие годы лишишься, да и людей для участия в экспедициях не найдешь, потому что те, кто собирается отсюда драпать, понарассказывают будущим добровольцам такого, что никто сюда не поедет. А если уж никак не сможешь подъехать сам, то — только не смейся! — пришли хотя бы десяток попов, только настоящих, чтоб кучу молитв знали, а не только по книжке читать умели, а также икон и свечей».

Настойчивые расспросы гонца результата практически не дали. Тот либо не хотел говорить на тему, хоть как-то связанную с этими горными духами, либо не находил слов, чтобы рассказать об увиденном.

С грехом пополам удалось только выжать из него упоминание о рассветах, окрашенных кровью, загадочных туманах, а также о призрачных безголовых фигурах, которые грозят пальцем тем, кто отряжен добывать руду. Послушавшихся они не трогают, а вот смелых или тех, кто надеется, что их может уберечь нательный крест и молитва, на следующий день непременно настигает обвал. Пока что по счастливой случайности все обходится без человеческих жертв, хотя раненые уже имеются.

Константин размышлял до глубокой ночи. Если уж убежденный атеист Минька просит прислать священников, то дело и впрямь пахнет керосином. Вообще-то, не царское это занятие — гоняться по пещерам за какими-то загадочными привидениями, чтобы выяснить, чего они хотят и почему мешают работать. Не по чину царю такое. Но это только с одной стороны.

С другой вырисовывалась необходимость поездки. Суеверия — вещь живучая, и Косте было понятно, что если пустить дело на самотек, то народ и впрямь разбежится, да так, что потом не соберешь. Новых же рудокопов и прочих мастеров, после того как они наслушаются страшилок от прежних, в те места уже калачом не заманишь.

Послать туда кого-нибудь другого? Хорошо бы, вот только кого? Это средневековье, где кричать: «Коммунисты, вперед!» так же бесполезно, как объяснять устройство вселенной. Единственно возможный выбор можно было сделать только из числа четырех кандидатур, причем одна из них уже находилась на месте и успела написать слезное письмо, расписываясь в собственном бессилии.

К тому же на то, что ехать должен он сам, явно намекал недостаток времени. Пока царь-батюшка пошлет за воеводой или патриархом — поезд уйдет. Ехать же нужно срочно, тем более что, когда гонец уезжал, многие тоже собирались уходить из этих мест, не дожидаясь царской помощи. Похоже, что люди в нее не больно-то верили. Словом, мешкать нельзя ни на день. Пришлось Константину объясняться с эмиром.

— Мы же хотели совершить визит к братьям Таджетдину и Хасану ибн Йунус ал-Булгари, — искренне огорчился Абдулла ибн Ильгам. — Если ты к ним не попадешь, то на обратном пути можешь не застать старшего из них в живых, а ведь он написал трактат «Лучшие лекарства от отравления», который его брат Хасан буквально месяц назад закончил переписывать начисто. Я уже предупредил их, и оба будут ждать нас вместе с моим лекарем Бадр-ад-дином Махмудом ибн Усманом, который уже дважды спасал мою жизнь.

Увеселительную и научно-познавательную программу Абдулла действительно составил на совесть. Каждый последующий день был до предела загружен осмотрами разных достопримечательностей и встречами с самыми именитыми мужами ханства. Константину и самому было жалко уезжать так спешно, но…

Видя непреклонность своего друга, Абдулла заметил:

— Кроме того, совсем рядом с ними проживает и еще один ученый муж — Ибн ан-Нугман, которого иначе как светочем знаний не назовешь. Добавлю только, что он еще и самый лучший ученик знаменитого ал-Гарнати. Кстати, к ним часто захаживает Кул Гали. Ты о нем не слышал, потому что он еще молод, но то, что он уже написал, непременно переживет и нас с тобой, и наших внуков, особенно «Кысса-и Йусуф».

Положа руку на сердце, Константин никогда не слышал не только о Кул Гали, но и вообще ни об одном из них, в чем честно сознался другу.

— Слушай, а твой светоч знаний не слышал о безголовых призраках, о кровавых рассветах, о…

— Я понял, о чем ты говоришь, — перебил его эмир. — Вот потому-то я и не стал возражать, когда ты захотел получить те горы, что лежат на восходе солнца. У нас говорят, что они прокляты всемогущим, который заточил в их толще самых страшных и зловредных иблисов, чтобы они не пакостили правоверным. Лучше вообще не соваться в те места, иначе можно по неосторожности пробить дыру в те пещеры, где они томятся, и тогда…

Абдулла не стал договаривать, но Константин и так его понял. Честно говоря, он и сам не испытывал ни малейшего желания вплотную сталкиваться с очередной загадкой, но Руси нужен был металл, а послать туда больше было просто некого.

Неужто и впрямь священниками, о которых просил Минька? Так это с его стороны было скорее воплем отчаяния. Да и предназначались они изобретателем не для того, чтобы решить многочисленные загадки тех мест, а хоть как-то успокоить обезумевший от страха народ.

— Я все равно поеду, — коротко сказал Константин. — Если мои люди по неосторожности выпустили этих иблисов на свободу, то хуже уже не будет.

Эмир медленно покачал головой.

— Если бы это случилось, то посылать к тебе гонца было бы уже некому, — медленно произнес он. — Твои люди встретились с ангелами, которых величайший поставил караулить узилище иблисов. Потому они еще и целы. Светлые силы, как и их создатель, милосердны и поначалу всегда предупреждают, давая время, чтобы человек догадался и ушел. А вот если он медлит, тогда они уже… — Он вновь замялся, подыскивая слова поделикатнее, и наконец нашел их: — Действуют более решительно.

— Ты хотел сказать — они начинают убивать, — медленно произнес Константин.

Абдулла молчал, всем своим видом давая понять, что его друг угодил в самую точку, но подтверждать это словесно он, эмир, не намерен.

— Что бы ни случилось, — медленно произнес он вместо этого, — я всегда буду на стороне твоего Святослава. И лучше будет, если ты перед отъездом напишешь завещание. Я вовсе не хочу тебя пугать, но это действительно очень опасно.

Выехал Константин не сразу. Прислушавшись к настойчивым уговорам эмира, он согласился на то, чтобы дать своим людям на сборы весь завтрашний день. Да и сам, исходя из принципа «Чем черт не шутит», завещание все-таки написал. Хватило времени и на посещение всех ученых мужей, причем Константин, как бы ни был рассеян — предстоящая поездка не выходила из ума, — поневоле восхитился теми познаниями, которыми обладали булгарские ученые, особенно касающимися географии.

У них имелись и карты, вычерченные весьма тщательно. На одной из них были показаны как раз те земли, куда государю всея Руси вскоре предстояло отправиться.

— А сколько понадобится времени, чтобы перечертить ее? — спросил он у эмира.

Тот перевел вопрос смуглому сухощавому Ибн ан-Нугману, нетерпеливо выслушал обстоятельный ответ ученого и сокрушенно развел руками:

— Он говорит, что не менее пяти дней, иначе из-за спешки на новой карте непременно появятся неточности, и тогда она принесет тому, кто захочет ею воспользоваться, больше вреда, чем пользы. Мудрые говорят, что хуже неведомого пути может быть только ложный путь.

Заметив расстроенное лицо Константина, эмир что-то коротко сказал ученому. Тот в ответ только неопределенно пожал плечами, затем столь же лаконично ответил, тяжело вздохнув при этом.

Абдулла лукаво улыбнулся и, повернувшись к Константину, произнес:

— Из уважения к столь дорогому гостю почтенный Ибн ан-Нугман хотел бы подарить ему этот бесценный свиток, питая надежду на то, что он может помочь ему и его спутникам. Если ты примешь дар, то почтенный Ибн ан-Нугман будет знать, что он сделал все возможное, чтобы друг его эмира вернулся целым и невредимым из своего опасного путешествия.

— Вроде бы он говорил не так длинно, — подозрительно заметил Константин, усомнившись в добровольности дара.

— У нас такой язык. Говорим многое, но очень коротко, — нашелся эмир.

— Но я… — неуверенно начал было Константин, однако Абдулла быстро перебил его:

— А еще он говорит, что если ты откажешься взять его, то хозяин этого дома будет очень долго терзать себя иссушающими тело мыслями — за что ты обиделся на него, отказавшись от дара, преподнесенного от всей души. Так? — Эмир повернулся к ученому и вновь что-то коротко произнес по-булгарски. А может, и по-арабски — для Константина оба языка все равно были совершенно незнакомы, а потому одинаковы.

Ибн ан-Нугман, судя по унылому выражению его лица, был несколько иного мнения, но все равно послушно кивнул, соглашаясь со своим эмиром, трясущимися руками взял карту и протянул ее Константину, произнеся на ломаном русском:

— Возми.

Затем он что-то очень долго говорил самому Абдулле, поминутно указывая на небо, на землю и даже один раз на свою пиалу с зеленым чаем.

Выслушав его, эмир вновь повернулся к Константину и коротко перевел:

— Он говорит, что очень рад.

— А сейчас он вроде бы говорил намного длиннее твоего перевода, — заметил Константин.

— У нас такой язык. Говорим немногое, но очень долго, — усмехнулся Абдулла.

— Тогда ты скажи ему, что я прекрасно сознаю, какая величайшая ценность попала в мои руки, буду с ней обходиться весьма бережно и по возвращении непременно верну ее, — попросил Константин, желая хоть как-то успокоить старика.

Эмир послушно перевел сказанное, выслушал очередной старческий монолог, с трудом сдержал улыбку и произнес:

— Он будет молить всемилостивейшего, чтобы ты вернулся невредимым.

На следующее утро небольшой караван из пяти ладей отплыл вверх по Каме. Поначалу берега ее были густозаселенными, так что ночевали русичи исключительно в селениях, жители которых предоставляли им и крышу над головой, и горячий ужин.

Два толмача, приданные эмиром, строго следили, чтобы ни один из пяти десятков путников не остался без подушки и одеяла, чтобы еды хватило на всех, словом, обеспечивали максимально возможный комфорт. Затем селения стали появляться все реже и реже. Людям все чаще приходилось устраиваться на ночлег под открытым небом.

Слева показалась полноводная река, в которой Константин с некоторым замешательством определил Вятку. Конечно, как учитель он был обязан хорошо знать географию и даже неоднократно подменял заболевших коллег, когда географов в школе больше не оставалось, — все так. Но одно дело тыкать указкой в голубоватую извилистую полоску на карте, и совсем другое — пытаться с этими книжными знаниями сориентироваться на реальной местности.

Оставалось лишь надеяться на то, что он не ошибся, к тому же никаких других столь же больших правых притоков у Камы вроде бы не имелось.

Точно по этому же принципу через пару дней он определил и приток с правой от себя стороны. Это могла быть только река Белая. Значит, следующей относительно крупной рекой по этой стороне будет Чусовая.

Вскоре показалась и она. Вообще-то, булгары называли ее иначе, но это была именно Чусовая. Во всяком случае, других таких же быстрых и больших притоков у Камы вроде бы не было. Константин и угадал ее по стремительному течению. Подниматься по ней на веслах смысла не имело, поэтому путешественникам пришлось причаливать к устью реки и дальше продвигаться по каменистому берегу.

Хорошо, что предусмотрительный Абдулла выслал целую конную сотню сопровождения, причем каждый из всадников имел не одну и даже не две, а три свободных лошади. Половину из них они и передали Константину и его спутникам.

Путешествие по предгорьям Урала особо ничем не запомнилось. Несмотря на дневную жару, ночью было прохладно, поэтому спалось сладко. Зверье путешественников тоже не тревожило, так что повод для беспокойства появился лишь незадолго до прибытия к крепости, которую люди Миньки успели за это время поставить.

Именно за пару дней до прибытия они и встретили первых беглецов. Навстречу им шли суровые обветренные люди, преимущественно солидного возраста. Это были мастера-рудознатцы, насмерть перепуганные загадочными чудесами, творящимися вокруг них. Мало того, наслушавшись их, стали выказывать откровенную робость, вплоть до желания повернуть обратно, и те мастера, которых Константин выпросил у Абдуллы в Булгарии.

Кое-как, с грехом пополам Константину удалось остановить их. Поначалу те даже и слышать не хотели о том, чтобы вернуться, но пришла ночь — время задушевных бесед у костра и в царском шатре, куда Константин собрал самых авторитетных людей. Остальных своих дружинников он попросил говорить беглецам что угодно, но переубедить их.

Те честно пытались сделать это, но где-то к полуночи выдохлись, и вот тут-то во всей своей красе проявил себя все тот же неунывающий Николка Панин по прозвищу Торопыга, который в числе прочих сопровождал государя в его поездке. Всем прочим оставалось только с важным видом поддакивать и время от времени вставлять незначительные общие фразы в его монолог.

Уже к полудню среди рудокопов поползли слухи о том, что на властителя всея Руси Константина при его венчании на царство самим патриархом Мефодием было наложено святое благословение. Теперь его сила, которая с самого рождения по воле всевышнего была ему дарована, десятикратно возросла. Говорили люди и о том, что с безголовыми призраками царю справиться будет еще легче, потому что сам Константин, в отличие от этой нечисти, кое-что на плечах имел.

Николка не постеснялся рассказать и о том, какой чудодейственный заговор Константин, еще будучи рязанским князем, то есть имея сил гораздо меньше, чем сейчас, возложил на него самого.

А когда кто-то из скептиков выказал некоторое сомнение в его словах и тонко намекнул на доказательства, Николка встал во весь свой немалый рост и громогласно заявил:

— Вот же я! Стою тут живой, а должен был помереть по меньшей мере трижды.

— Да какое трижды, — возмущенно перебил его один из дружинников. — А как в тебя крестоносец немецкий копье воткнуть не смог — не считаешь.

— А в самом Царьграде, когда тебя ножом пытались убить, а тут откуда ни возьмись прямо из воздуха другой нож появился и убивцу в руку впился — забыл? — напоминал тот самый Родион, которому лучше других было известно, что нож, остановивший убийцу, взялся вовсе не из воздуха, а из его собственных ножен.

Такие убедительные аргументы крыть было нечем. Уже к вечеру народ согласился повернуть обратно, но при условии, что государь наложит на них благословляющую длань, как в свое время на Николку, и заговорит их от происков нечистого и его поганых слуг.

Причем настаивали на этом не только православные русские рудознатцы, но и булгарские мусульмане.

В этом их убедил все тот же Торопыга, невинно заявив:

— И по вашей вере, и по христианской, бог все равно един, просто именуют его по-разному. Благословение нашего государя никому повредить не может.

— А аллах не разгневается? — опасливо спросил его кто-то из мусульманских мастеров.

— А за что?! — изумлялся Николка. — Веру вы не меняете. Вот если бы наговор над вами читал наш священник, тогда, может, и поворчал бы он малость с небес, а так — нет!

— Твоя работа? — хмуро спросил Константин Панина, когда, уже ближе к концу следующего дня, узнал о необходимости провести обряд заговора.

Тот в ответ лишь смущенно передернул плечами, шмыгнул носом и, в свою очередь, невинно поинтересовался:

— Разве это так тяжело, государь? Народ-то хороший, но уж больно запуган. Иначе люди никак возвращаться не хотят.

— Я же не волхв, — с упреком произнес Константин.

— Верно, — кивнул нимало не смутившийся Торопыга. — Тебе этакое умение даровано самим небом и владыкой всего сущего, а не какими-нибудь бесами.

— А если с ними все равно что-нибудь случится? Потом же мне и вовсе веры не будет.

— Как же случится, если ты их заговоришь?! — искренне удивился Торопыга и порекомендовал: — Только ты уж самый сильный заговор на них наложи, вот как на меня в тот раз. Не поскупись.

Ритуальный костер люди развели довольно-таки быстро. Любопытно, что кривая ветка, изогнутая и перекрученная так, чтоб на нее и смотреть было жутковато, почти в точности напоминала ту, которой он лупил по рукам самого Николки, провожая его в воинский стан Мстислава Удатного.

В круг встали все, кто только был в лагере. По такому случаю сняли даже караульных. Константин еще раз внимательно посмотрел на полусотню людей, стоящих перед ним с вытянутыми руками и зажмуренными глазами.

— Заклинаю вас всех от злата, — начал он, тут же успев по ходу изменить кое-что, и продолжил:

Лились строки, изуродованная невесть кем ветка без устали хлестала по заскорузлым ладоням в тяжелых мозолях — у кого от кайла, у кого от меча и лука. Лица людей, собравшихся в кругу, были серьезными и сосредоточенными.

Произнеся последние слова, Константин вытер со лба пот и хмуро заявил:

— Все!

Народ разошелся по своим кострам и принялся обсуждать действенность заговора. Дальнейшие разговоры напоминали болтовню в очереди на приеме у врача — поможет лекарство, которое прописали, или нет. Смысл речей сводился к тому, что сам заговор — вещь, конечно, сильная, вот только знают ли об этом призраки? А если не побоятся и все равно нападут?

Но тут Константину в немалой степени помогла природа. Среди ночи вдруг раздался испуганный вопль. Орал караульный, на которого из темных кустов выползло что-то огромное и мохнатое. Когда его товарищи прибежали на шум, с медведем, вышедшим на лагерь по вкусному запаху и решившим втихаря поживиться, было уже покончено.

Жданко, дежуривший в ту ночь, все-таки не растерялся до конца. В самый последний момент он сумел-таки инстинктивно приставить широкое лезвие охотничьего копья прямо к груди зверя, наседавшего на него.

Дальнейшее было делом самого косолапого, который взревел и инстинктивно рванулся вперед, на это двуногое, которое осмелилось причинить ему боль. То есть, попросту говоря, зверь сам полез на рожон, который пропорол его насквозь, да так удачно, что прошел через сердце, так что топтыгин был уже мертв, когда валился всей своей тушей на часового. У Жданко просто не было сил, чтобы вылезти самостоятельно из-под огромного звериного тела, вот он и звал на помощь.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Жданко, которого товарищи быстро вытащили из-под туши потапыча, не имеет ни одной царапины на теле даже на тех его участках, которые не были защищены стальной кольчугой. Мало того, так ведь могучие медвежьи когти и одежду на нем порвать не успели.

Первым, кому пришла в голову идея связать оба факта — царский заговор и удивительную пассивность медведя — в единое целое, оказался все тот же Торопыга. Уже через полчаса, от силы час, все уверились в том, что если бы не сильнейшее заклинание, наложенное всего несколько часов назад царем, часового в живых уже не было.

В крепость все рудознатцы и прочие работяги возвращались по-прежнему с опаской, но и с уверенностью в том, что государь защитит и пропасть никому не даст.

А уж после того как одного из мастеров, когда они ближе к вечеру только-только остановились на ночлег, тяпнула змея и тот не просто выжил, но еще и смог на следующий день идти самостоятельно, хотя легкое недомогание, разумеется, все равно испытывал, в эффективность заговора окончательно поверили даже самые прожженные скептики.

Никто даже не стал задумываться о том, что сама гадюка была относительно мелкой — полметра от силы, что почти сразу после укуса почти всю отравленную кровь из ранки на ноге вместе с ядом у пострадавшего тщательно отсосал его товарищ, а один из дружинников еще и перетянул жгутом ногу на бедре, перекрыв яду дорогу. Все были уверены, что если бы не заговор, то бедняга неминуемо скончался бы.

Кстати, узнав обо всем, что произошло на пути к ним, даже сам Минька, откинув в сторону весь свой хваленый атеизм, смущенно попросил друга провести эту процедуру с заклятьем и для всех тех, кто еще оставался в их маленьком поселении.

Напоровшись взглядом на ироничную улыбку Константина, он только досадливо отмахнулся и заявил:

— Да знаю я, что это суеверия, но ты хотя бы уверенности людям прибавишь, а то и оставшиеся засобирались бежать куда глаза глядят. К тому же призраков я сам видел, — добавил он хмуро. — И объяснить их появление с научной точки зрения не могу. Пока что не могу, — поправился он быстро.

Царю-батюшке пришлось повторить процедуру еще раз.

— Торопыга — он и есть Торопыга, — вздохнул Константин. — Трепло то еще.

— Ну это ты напрасно, — протянул задумчиво Вячеслав. — От такой рекламы никакого вреда, а одна польза. И насчет трепла ты тоже погорячился. Когда нужно молчать — из него слова неосторожного не выдавишь. Да ты и сам это прекрасно знаешь. Не зря же он у тебя КГБ возглавляет. Небось, настоящего трепача ты на такую должность не поставил бы. — Вдруг его голос осекся, и он изумленно протянул: — А это еще что за явление?

— Здрав будь, государь, — неожиданно раздался за спиной Константина незнакомый голос.