Оказывается, как это ни странно, но вопроса о том, кому оставаться в Москве, не возникло. Он бы непременно встал, но Федор Никитич Романов сам вызвался оборонять белокаменную. А вслед за ним такое же желание изъявили родичи, дружки или сторонники романовского клана – Троекуров, Репнин, Черкасский, Салтыков, Татищев и прочие. Вот их и оставили.

Получалось, теперь в их руках вся Москва – и Кремль, и Китай-город, и Белый город. Ну разве что Замоскворечье, в смысле часть Скородома с его деревянными стенами и башнями, поручили Ивану Ивановичу Годунову, но и он, если припомнить родственные связи, тоже тяготеет к Романову.

Я вспомнил недавнюю драку, но удержался от комментария, хотя очень хотелось съязвить по поводу кое-кого. Мол, негоже назначать битых, даже если губы, носы и уши у них зажили. Но сейчас не до острот. Куда важнее вычислить тайные замыслы Федора Никитича, а то, что они у него имелись, однозначно.

Настораживало уже одно то, что он вызвался остаться сам. Хорошо изучив этого человека, я давно пришел к выводу, что на людей ему наплевать. А на москвичей, которые ему никаким боком, тем паче. И тут вдруг такая самоотверженность. С чего бы?

Да мало того, именно он первым, правда, на пару с другим Никитичем, внес предложение немедля спасать Федора Борисовича и его семью. А мой ученик, между прочим, сын его заклятого врага, да к тому же счастливый конкурент, недавно избранный государем всея Руси. Это и вовсе никак не вязалось с характером боярина.

И ведь он не просто предложил, но и настоял, что сделать это надлежит немедленно, наплевав на долгие сборы. Мол, наоборот, когда начнутся переговоры с крымским ханом, можно, не кривя душой, сказать, что главная птица давно улетела собирать свою стаю. Тогда Кызы-Гирей непременно напугается и уступит в своих безмерных требованиях. А они расстараются и сделают все, дабы соблюсти стольный град.

Вывод из этого напрашивался самый простой. Романов действительно сделает все возможное, но… для собственной выгоды. А в чем она? Возвеличить себя, любимого, в глазах толпы? Слабовато. Овчинка выгоды не стоит, ведь он изрядно рискует, притом своей собственной головой – защитить город при таком численном перевесе архисложно.

А когда я узнал, сколько на самом деле в Москве осталось стрельцов, то за голову схватился. Оказывается, при первом известии о татарах, пока думали, что их пара тысяч, не больше, одновременно с высылкой разведки приняли решение на всякий случай разослать по ближайшим монастырям сильные стрелецкие отряды. И разослали. В Андроников триста человек, в Данилов – двести, уехали люди и в Донской, и в Симонов. А в Новодевичий, так как он женский и на помощь монашек при обороне рассчитывать нечего, Годунов расщедрился на полтысячи. Да и в Новоспасский Романов уговорил послать столько же – батюшка у него там родной погребен, Никита Романович.

Обратно вернуть их в Москву нечего и думать, и таким образом из шести с половиной тысяч стрельцов надо сминусовать в общей сложности, включая погибшие три сотни, аж две с половиной тысячи. Итого: в остатке мы имеем четыре тысячи. Ну и плюс ратные холопы, которых не так много, в общей сложности не более полутысячи. Удержать стены Скородома, общая протяженность которых свыше пятнадцати верст, при таком раскладе нереально. Это ж один ратник на четыре метра стены, а если вычесть тех, кто займет башни, которых больше полусотни, да тех, кто останется в резерве и внутри, на стенах и воротах Китай-города, Белого города и Кремля, получается вообще один на полтора десятка метров.

Добавим к этому, что Романов – мастер плести интриги, но вояка из него аховый. Потому-то его и на войну никогда не посылали, за исключением двух раз, да и то один из них не в зачет. На мой взгляд должность дворцового воеводы хоть и почетная, но больше придворная, нежели военная. Подумаешь, один из начальников полка царской охраны, да и то не самый главный. И поставили его на нее, когда ему было тридцать шесть лет. К тому времени настоящие полководцы на Руси имеют кучу царских наград, и не меньшую – ранений, а он впервые. Вторично он поехал на войну в сорок лет, но его полк правой руки, где он опять-таки был вторым, а не первым воеводой, в боевых действиях участия не принимал.

Да, все это я слышал из уст Бориса Федоровича Годунова, который этих иуд, как он выражался про Романовых, терпеть не мог. Но доверять покойному государю можно – даже своих врагов он всегда характеризовал объективно, отдавая должное их сильным сторонам. Помнится, он и себя не больно-то щадил, как-то в порыве откровения заметив мне, что в хитростях ратного дела худо измыслен….

Мы с Федором перешли в просторную трапезную, где уже расселись Зомме и прочие, но пока Годунов вводил их в курс дела, я продолжал размышлять, откуда у Романова уверенность, что он сможет защитить Москву. Вариант за вариантом появлялись в моей голове, но все неподходящие.

Надеется на то, что вовремя подоспеют береговые рати Мстиславского? Навряд ли. Нет, мои гонцы должны были доставить до них известие о приходе татар, но проку с того. Федор Никитич прекрасно сознает, что Мстиславский весьма осторожен. Я бы даже сказал чересчур. Где-то на грани с трусостью. Он не семь, а семижды семь раз отмерит, прежде чем выступить на выручку столицы. Да и идти будет медленно, с опаской.

А если Кызы-Гирей выставит против него заслон тысяч в десять, боярин и вовсе остановится, решив, что против него нацелилось все татарское войско. И первым он атаковать никогда не решится. Помнится, когда его поставили во главе ратей против Дмитрия, его продвижение вперед было результатом регулярных пинков сзади в виде постоянных требований и напоминаний Годунова-старшего. И все равно под Добрыничами, несмотря на ясные и четкие приказы, полученные ранее от Бориса Федоровича, и превосходство в людях, он стоял в раздумьях и Дмитрий сам налетел на него.

Ныне же численность ратей Мстиславского гораздо меньше, чем у крымского хана. Помнится, говорил мне Федор перед моим весенним отъездом в Эстляндию, что у Федора Ивановича во всех пяти полках в общей сложности не больше сорока тысяч. А у татар по самым оптимистичным подсчетам, то есть по минимуму, не меньше семидесяти-восьмидесяти. А может и сто – поди сочти с точностью.

Да и четкий приказ отсутствует. Содержание грамоток, писанных второпях в Москве, я выяснил: кроме общих фраз идти не мешкотно на выручку, ничего конкретного, а я в своих тоже приказывать не имел права, ограничившись известием о нашествии крымчаков и все.

Итак, Мстиславский отпадает. Но и об обороне речи нет – ни полководцев, ни людей. Тогда что придумал Романов? По методу исключения выходило, что он попытается действовать путем переговоров, дав хану огромный выкуп, так сказать, отступное. Но где ему взять серебро? Денег-то в казне кот наплакал. По своим амбарам пометет, по сусекам пошарит? Такое лишь в сказках бывает, да и то как ни старайся, а больше чем на колобок не набрать. Мало того, боярин сам настоял, чтобы Федор прихватил с собой всю казну и деньгу, а коль поначалу его путь лежит к князю Мак-Альпину, то пускай заодно заберет и его серебрецо. Дескать, если щедро платить, то и рати удастся собрать куда быстрее.

Следовательно, и денег Федору Никитичу взять негде. Ну разве объявить сбор средств среди населения. Но для этого нужно время, а у хана каждый день на счету, посему Кызы-Гирею надо быстро хапнуть и тикать обратно, и срок для сбора выкупа он отпустит мизерный, от силы день, пускай два. Да и давать люди станут с неохотой. Каждый понадеется на соседа, норовя оставить свой кошель в неприкосновенности.

«Думай, думай!» – заставлял я себя, но ничего не получалось. Не Штирлиц я, чтоб влет вычислять хитроумные комбинации своих врагов. Впрочем, насколько мне помнится, и нашему разведчику правильные догадки приходили на ум не сразу, после раздумий. Увы, он располагал временем, а у меня его, увы, кот наплакал. Значит, надо поторапливаться. Но помешал Годунов. Продолжая говорить, он накрыл рукой мою ладонь, сбив с мысли.

– Ныне прояснились все ковы ворогов князя, а посему слагаю с него вины несуществующие, благодарю сердешно, что не изобиделся он на меня за сором, ему учиненный, и доверяю ему сбор ратей. Их же надлежит привести в Москву…., – он осекся, ибо я подал условный знак, толкнув его ногу под столом, и, смешавшись, закончил. – Словом, быть тебе, князь, наипервейшим воеводой, ибо ежели и можно измыслить, яко оборонить стольный град, так токмо тебе одному. А теперь давай, Федор Константинович, поведай нам, что умыслил.

– За честь превеликую благодарствую, государь, – приподнялся я со своего места, но Годунов властно нажал на мое плечо, не давая отвесить даже символического поклона.

– Ныне без чинов и титлов. Сказывай не вставая.

– Скажу, – кивнул я, – но попозже. Пока понятно лишь то, что в открытом бою одолеть полчища крымского хана нечего и думать. А идти во Владимир, Ростов, Суздаль, и там собирать рати, когда в Москве каждый оружный человек на счету, тоже нельзя. Нет, собирать полки конечно надо, – поправился я, – но не нам. Наш путь лежит обратно в столицу, притом, выполняя твое повеление о защите града, отправимся туда нынче же. А вот как ее защитить…, – и я обвел взглядом присутствующих. – Для начала народ хочу выслушать. Ну, кто что мыслит? И начнем, как всегда, с младших, дабы слово старших ни над кем не довлело. Итак, что думаешь, Самоха?

– Драться! – выпалил тот. – Свеев били, ляхов били, и татар побьем, потому как бог троицу любит.

– Сомнут они нас, – не выдержав, пробасил рассудительный Голован. – Тут инако надобно, хитрость какую измыслить.

– А Самоха дело сказывает, – вмешался Груздь. – Стрельцы, знамо дело, пущай во граде остаются, а нам прямая дорога в леса, да из них, яко с ляхами, налеты на басурман по ночам устраивать. Тогда они и на стены днем нехотя полезут, потому как ночь не спамши.

– Ну да, – подтвердил Самоха. – О том и речь. Они хошь и пошустрее ляхов, но и к ним, ежели умеючи, тайно подобраться можно. Чай, нам не впервой….

Пока народ азартно обсуждал тактику и стратегию партизанской войны, я продолжал прикидывать возможные действия Шеленберга, он же Мюллер, он же Гиммлер, в смысле Романов. Вычислить не получалось, но один вывод напрашивался сам собой: нельзя надолго оставлять боярина в столице без присмотра. Чревато это. Более того, если он сам подал идею выезда государя в Вардейку, значит, надо брать с собой и Федора. Да, опасно, но зато вразрез с планами Романова. По той же причине следует захватить и казну.

Словом, во всем надлежит поступать наоборот. Во всем, кроме одного: царевна и Мнишковна. Их и впрямь брать с собой не желательно, ибо неведомо, как оно у нас сложится. Опять же сборы из-за них могут затянуться. Но это решать не мне.

И тут я услышал за окном возмущенные голоса. «Никак бояре успели потрапезничать, – понял я. – Что ж, и нам пора закругляться».

Я поднял руку, призывая к тишине, и когда она наступила, озвучил свое решение. Мол, мнений много, все разные, но в каждом мудрое зерно, потому окончательно определимся на месте, для чего немедленно отплываем в Москву. На сборы и погрузку даю час. Впереди снайперская сотня, следом спецназ. Бояр, кто пожелает вернуться, рассаживать в струги строго по одному, не больше. В пути всем хранить полное молчание. Нарушителей сразу веслом по голове, чтоб угомонились.

– И бояр тоже? – осведомился Аркуда.

– Тоже, – чуть поколебавшись, подтвердил я, уточнив: – Но не тебе. Уж больно рука тяжелая. Не зря тебя матушка медведем прозвала. И еще одно – надо кликнуть добровольцев, которым предстоит немедленно плыть обратно за пушками и…. сундуками с серебром и златом, включая и привезенное Федором Борисовичем, и то, что хранилось здесь.

Идея подкинуть хану отступное в виде проклятых сокровищ возникла у меня спонтанно, но была хорошей. Глядишь, застрянет оно у него в глотке.

А теперь последнее, Мнишковна и царевна. И я, напомнив Федору о наших невестах, осведомившись, как быть с ними: берем с собой или….

– А Москву отстоим? – осведомился он.

Надо же. Прямо как Сталин Жукову. И что говорить? Чуть поколебавшись, я молча пожал плечами, неопределенно протянув:

– Если б нам тысяч десять добавить, ответил бы твердо, а так…. Всякое может случится.

– А коль всякое, пущай во Владимире отсидятся, – буркнул он.

Я согласно кивнул и повернулся к сотникам.

– Тогда здесь для охраны Марины Юрьевны и Ксении Борисовны останутся две сотни. Есть желающие или назначать?

В ответ ни слова. Понятно. Я неспешно обвел отцов-командиров взглядом. Кто-то потупился, не глядя в мою сторону и надеясь, что пронесет, кто-то наоборот, умоляюще уставился на меня.

– Мои и без того изобижены. Чуток хуже остальных отстрелялись, ан все равно в Ливонию не поехали ратиться, в Вардейке остались, – торопливо выпалил один из сотников второго полка Емшан, которому показалось, что мой выбор вот-вот остановится на нем.

– Ежели по справедливости, то никому из тех, кого на ляхов весной не взяли, отказывать нельзя. Хоть на сей раз в Москву забери, княже, – рассудительно заметил низенький коренастый Ваган, сотню которого я тоже не взял в Прибалтику.

Мне припомнилась полусотня, которая извлекала проклятые сокровища, и я решил попробовать перехитрить судьбу. Жаль, конечно, оставлять их. Одни из лучших, да и командовал ими до весны этого года не кто-нибудь, а сотник Долмат Мичура, которому весной я доверил возглавить весь полк. Но…. Если пророчица говорила правду и им суждено погибнуть, то, логически рассуждая, на какой участок стены их не ставь, именно через него татары и прорвутся в Москву, положив все пять десятков. Нет уж, надежнее отправить их в тыл. Глядишь, и сами живы останутся, ну и для столицы безопаснее.

Заодно сделал в памяти зарубку. Командовал-то выемкой сокровищ князь Хворостинин-Старковский, а потому надо и его нынче же или завтра поутру отправить сюда – нечего ему делать в Москве.

Но оставалось выбрать еще полторы сотни. Ясное дело, что лучше из второго полка. Опасности-то для наших дам никакой, сойдут и необстрелянные. Но кого. Обижать никого не хотелось и я решил предоставить выбор на усмотрение Зомме. Так и сказал. Мол, оставь, Долмат, из своей бывшей сотни всех тех, кто извлекал сокровища, а еще полторы я доверяю выбрать Христиеру Мартыновичу. Ну и одного сотника назначь, чтоб возглавил их всех.

И к Федору. Мол, ты тоже из своей свиты оставь здесь всех, кто не захочет с нами поехать.

– То есть как не захочет?! – и его лицо зарделось гневным румянцем. – Повеление государево исполнить откажутся?!

– Может и не откажутся, – пожал я плечами. – Но зачем нам самим трусы? Панику в столице разводить? Пусть едут одни желающие. Да и в любом случае для сбора ратей надо кого-то из на больших бояр оставить. Семена Никитича Годунова, к примеру.

– Для сбора ратей лучше кого иного, – отверг Годунов. – Боярин Степан Васильевич Годунов – воевода старый, испытанный, не раз полки водил, и здесь управится. У него не забалуешь. Ну и сына его, Степана Степановича, тоже оставим. Да с ними окольничего Михайлу Ивановича Вельяминова, да….

Я не мешал ему выбирать. Какая разница кто лучше, а кто хуже? Все равно они не успеют подоспеть. Если хан не абсолютный дурак, он больше недели под столицей стоять не будет, попробует взять ее быстро, а за неделю и собрать полки, и успеть привести их под Москву – нереально. Получалось, рати – так, для успокоения души Годунова, не больше.

В это время в кабинет вернулся смущенный Зомме.

– Дозволь, государь, – попросил он и, не дожидаясь разрешения, поскольку старый служака еще на совещании понял, кто теперь банкует, обратился ко мне. – Сотники второго полка волнуются. С тобой все хотят идти, вот и ударили мне челом, чтоб я дозволил им жеребий кинуть, ну-у, чтоб не так обидно было. Мол, пущай сам бог укажет.

– Вот этим и отличаются, государь, мои гвардейцы от твоих бояр, – улыбнулся я Годунову, и хотел согласно кивнуть, но тут мое внимание привлекла рука Зомме, которой тот машинально потирал бок.

Боли в нем у него начались давно, едва мы вернулись из Прибалтики. Царские медики, осматривавшие его, разводили руками, лопоча что-то невразумительное и каждый свое. Петровна болезнь определила, но диагноз поставила неутешительный. Как я понял из ее пояснений, у Зомме был хронический аппендицит, а потому… Словом, вывод ясен.

Сам Христиер Мартынович держался молодцом, благо, моя травница снабдила его болеутоляющими настоями. Но с каждым днем болело сильнее и сильнее, а резальники, как тут называли хирургов, могли лишь оттяпать ногу или руку и дальше этого их средневековое мастерство не распространялось. Во всяком случае в столице таковых точно не водилось. мой тайный спецназ опросил каждого из спецов и все они «лезть в брюхо» наотрез отказались. Да и Зомме, узнав о том, наотрез отказался от подобного вмешательства, а без согласия пациента….

Ну и куда его в Москву? Во-первых, от волнений и прочего приступ может начаться намного раньше, а во-вторых, согласно закону подлости, в самый неподходящий момент. Скажем, во время татарского штурма. И, лишившись командира, ратники чего доброго, запаникуют. Нет уж. Прости, Мартыныч, но придется тебя того, в обоз.

– Не будет жребия, – отрезал я, после чего пояснил ситуацию, пытаясь подать ее насколько возможно дипломатичнее.

Мол, ставить сотника начальником охраны аж двух царственных особ как-то не того. Они ж молодые все. Даже командиры полков Голован с Мичурой и то от них недалеко ушли. А потому для дела гораздо полезнее, если охрану возглавит воевода посолиднее, в годах. И сделал вывод:

– Посему быть тебе отныне, Христиер Мартынович, первым дворцовым воеводой. Правда, у них обычно под началом целый полк, но ничего страшного. Лиха беда – начало. Ты во Владимире с Суздалем десять полков наберешь.

Старый служака возражать не стал, хотя по глазам видно – ему тоже хотелось поехать вместе со мной. Согласно кивнув, он молча удалился, а мы с Годуновым пошли на крыльцо – надо заехать попрощаться к нашим невестам.

Правда, сразу сесть на коней не получилось – помешали все те же бояре. Узнав о решении Годунова, они разом взвыли, устроив форменную истерику. Первым бухнулся в ноги к государю Семен Никитич, завопив:

– Не пущу на погибель!

Прочие чуть погодя последовали примеру своего вожака и попадали на землю с горестными завываниями и истошными воплями. Федор растерянно оглянулся на меня. Ну да, обычная картина, выручай, князь! Но на сей раз у него имелось оправдание, о чем он немедленно заявил всем:

– Ныне за главного князь Мак-Альпин у меня. Как он решил, так и будет.

Вопли моментально усилились. Всех выкриков я не разобрал, но в целом уяснил, что я уже не самый надежный человек на Руси, а как бы наоборот и вообще: мне верить – дураком надо быть, поскольку я, как немчин, желаю погубить недавно избранного царя на радость кое-кому.

– Стеной встанем, а не пустим!

– Костьми ляжем!

– Стеной – это хорошо, – одобрил их намерения. – А костьми еще лучше. Но… в боях с татарами и стоя на московских стенах, – и, успев опередить снова начавшиеся причитания, жестко отрезал: – Все! Об остальном договорим в столице, а то эвон солнышко уже где. И без того на закате прибудем, не раньше, – и равнодушно посоветовал. – Да ты поднялся бы, Семен Никитич, а то ведь неудобно с задранной головой разговаривать. Да и бороду, чего доброго, в пыли запачкаешь.

Хладнокровное безразличие моего тона возымело свое – он начал вставать, а следом, словно по команде, и остальные.

Кстати, чуть погодя я сделал вывод, что их поведение навряд ли было вызвано исключительно трусостью – когда встал вопрос о добровольном сопровождении Федора обратно в Москву, желающих набралось предостаточно. А боярин Степан Васильевич, узнав, что он остается с нашими невестами, вновь рухнул в ноги, умоляя «не губить», «явить милость» и дозволить остаться при государе, уберечь его от неких излиха прытких. И злой взгляд в мою сторону. Да и остальные из числа назначенных для сбора ратей тоже выражали недовольство, желая драться.

Но Годунов их не слушал и, бросив на ходу Степану Васильевичу, чтоб оставил при себе из бояр и окольничих всех, кого считает нужным, торопливо забрался на коня. Я вместе с телохранителями тоже, успев отдать команду, чтобы нас не ждали, отплывали самостоятельно, но в одном из стругов оставили место для семи человек – меня с государем, четверых телохранителей и Дубца. Мы пересядем в него по пути, благо, от теремка до реки совсем близко, метров двести.

Дабы уехать оттуда тютелька в тютельку, я распорядился, чтобы Метелица выставил на берегу двух телохранителей выглядывать плывущие струги. Сам он, вместе с Кулебякой и моим стременным встали на посту подле теремка.

– Не знаю, что и говорить Марине Юрьевне, – вздохнул Федор, поднимаясь по ступенькам крыльца.

– Как что, – удивился я. – Вернемся с победой.

– Вернемся ли? – вздохнул он, пожаловавшись. – Неладное чую.

Я притормозил его, ухватив за полу кафтана, и предупредил:

– А вот это, как и неуверенность с колебаниями, выкинь из головы. Кто сердцем пал, тот пропал. Напуган – вполовину побит. Всякое может быть, не спорю, но перед людьми, тем паче перед своей сестрой и невестой, ты должен держаться бодрым молодцом, чтоб в лице уверенность, в очах задор, а нос кверху. Мы врага встречаем просто – били бьем и будем бить, – припомнилось мне когда-то услышанное. – Словом, ты одним своим видом должен говорить: что мне какой-то Кызы-Гирей, когда у меня под рукой воевода и князь Мак-Альпин. Я и без него в одиночку кого хочешь в бараний рог скручу, а с ним на пару и самому сатане хвост оторву, не то, что крымскому хану. Понял?

Тот сумрачно кивнул и сокрушенно вздохнул. Такой ответ мне не понравился и я, недолго думая, посоветовал ему вскользь упомянуть, мол, князь придумал такую штуковину, от которой татары ахнут. Точнее, вначале ахнут, потом охнут и… сдохнут.

– А ты и впрямь придумал? – оживился он и вопросительно уставился на меня.

Я вздохнул. Врать не хотелось, но и правды говорить нельзя. Ответил обтекаемо. Дескать, сейчас о том говорить рано. Прибудем в Москву, узнаем, что требует хан, полюбуемся на его полчища со стен, и тогда определимся окончательно. Но оставил себе путь к отступлению, уточнив, что поведаю, если совпадет с моими предварительными прикидками, а коли нет, и рассказывать нет смысла.

Время поджимало, а потому прощание получилось скомканным. Хотелось сказать много чего, но, глядя на перепуганное лицо Ксюши, единственное, что я успел, так это чуточку утешить ее. Мол, стены, что ее батюшка возвел, крепки, башни высоки, а татары штурмовать их не обучены, посему отстоим, отобьемся и вообще….

Получилось не ахти – по глазам видел, не поверила она мне. Да оно и понятно, ибо дураку ясно, что сами по себе стены с башнями без наличия защитников отстоять нечего и думать, а их в городе раз-два и обчелся.

Марина Юрьевна, к которой я по настоянию Годунова тоже заглянул, меня приятно удивила. Во-первых, бескорыстием: настояв, чтобы мы оставили для сбора ратей именно ее деньги. Дескать, пусть они станут вкладом в грядущую победу, ибо больше ей пожертвовать нечего.

Ну а во-вторых, как-то миролюбиво она со мной говорила. Даже чуточку виновато. Более того, еще и прощения у меня попросила за все учиненное ею, в том числе и за оговоры. Мол, теперь лишь разглядела: вернее, чем князь Мак-Альпин, у государя слуги нет. И удачи желала мне от души. Во всяком случае, фальши в ее голосе я не заметил.

Хотя чему удивляться? Нынче мы с ее женихом одной веревочкой повязаны. Намертво. Все, что ни приключится, нам с ним строго на двоих делить придется – и победу, и поражение.

Но о последнем я старался не думать….