Первое, что чтало понятным: жива моя лебедушка. Более того, кажется, цела и невредима, коль стоит на своих ногах. А вот дальше стоп-кадр. Оказывается, не один я умник насчет заложников. Русскому мужику и Сунь-цзы читать не надо – он смекалистый. Разок увидел и вмиг скопировал. И в данный момент один из этих смекалистых в том самом синем шелковом халате с яркими цветами стоит в середине шатра позади царевны, размахивает здоровенным тесаком в опасной близости от ее лица, и чего-то истошно орет. Ну в точности как я совсем недавно татарам, даже громче.

Вот оказывается, куда бежал ты от ханского шатра. Ну-ну. И чего ты хочешь, дядя? Ах, чтоб я отпустил тебя. Да ради бога. Чего? Какой засапожник? Я недоуменно посмотрел на свою ладонь, в которой по-прежнему зажато окровавленное лезвие. Ну с этим-то никаких проблем, пожалуйста. Я медленно (ни одного быстрого движения) нагнулся, опуская нож на ворсистый ковер, неспешно выпрямился и продемонстрировал пустые руки.

Но эта зараза не собиралась угомониться или хотя бы убавить громкость, продолжая истошно вопить и требовать, требовать, требовать. Увы, он не просто хотел заполучить для себя коня, но и покинуть шатер вместе с Ксенией, не выпуская ее из своих поганых рук, пока не отойдет вместе с нею на пятьсот саженей. Этого я допустить не мог, ибо тогда вернуть ее обратно нечего и думать. Татары такой козырь из рук не выпустят. И что делать?

– А теперь послушай меня, – неторопливо произнес я. – Даю тебе свое княжеское слово в том, что если ты отпустишь царевну, то выйдешь из шатра живым и невредимым. Тебе дадут коня, нет, двух коней, – поправился я, – и езжай куда хочешь, на все четыре стороны.

Мой голос был негромким и мягким, тон – убедительным, призывая поверить, что я сдержу свое обещание. Я и вправду был готов его сдержать, ибо мужичок оказался смекалист, но глуп, потребовав за бесценную жизнь моей белой лебедушки всего-навсего свою. Экие пустяки. Все равно, что расплатиться за мешок алмазов стеклянными бусами.

Нет, позже я его найду. Я и приметы его запомнил: плюгавый, корявый, бороденка и та какая-то куцая, словно выщипанная, а на шее, сбоку, рядом с левым ухом темная полоска…. Ну-ка, ну-ка, приглядимся повнимательнее.… Так и есть, не грязь – родимое пятно. Особая примета. У-у, дядя, пиши пропало. Быть тебе в скором времени на колу, если раньше не уйдешь за наши рубежи вместе с татарским войском. Но это потом, а сейчас никаких препятствий. Уйдешь ты, конечно уйдешь, в смысле ускачешь. Княжеское слово – золотое слово и без разницы кому именно я его даю, друзьям или врагам.

Однако мои слова хоть и возымели свое успокаивающее действие – мужик затих, слушая, но пауза продолжалась ненадолго. Не свезло мне, ибо в этот миг полог приоткрылся и кто-то сунулся вовнутрь. Я, не оборачиваясь, прошипел, чтобы он убирался обратно, но было поздно, плюгавый с новой силой заорал нечто нечленораздельное и я даже не мог понять, что именно. Вдобавок, на губах его выступила пена, что тоже дурной признак. Да и тесаком своим он замахал пуще прежнего.

Я вновь заговорил, увещевая для начала опустить нож, при виде которого царевна того и гляди лишится чувств. А ведь удержать он ее одной рукой не сможет. Кроме того, позади него на ковре навалена куча подушек. Стоит сделать шаг назад, как он поневоле запнется и, пытаясь удержать равновесие, махнет своим кинжалом куда ни попадя и что тогда?...

Слова старался выговаривать неторопливо, выдерживая слегка укоризненный тон – ласковый дедуля беседует с любимым внуком. Одна беда – внучок слишком близок к истерике, можно сказать, в шаге от нее, и голосу разума внимать никак не желает. Нет, не так. Почти не внимает, поскольку руку с ножом все-таки опустил, перестав им махать.

Ура? Не тут-то было. Опасность не миновала. Ксюша, как я успел подметить, и впрямь находилась на грани обморока. Держалась изо всех сил, кусая губы, но глаза так и норовили закатиться – того и гляди упадет. А если этот придурок инстинктивно ринется поддержать ее и попытается ухватить обеими руками, забыв про тесак в одной из них?…

– А теперь слушай дальше, – пошел я на второй круг. – Я, князь Мак-Альпин, всегда и везде держал свое слово, кому бы его ни давал. Ныне я даю его тебе и клянусь….

И тут я подметил некое шевеление позади мужика, у задней стены шатра. В полумраке не особо разглядеть, но что это Галчонок, я угадал. И в руке у тайной телохранительницы тускло блеснуло лезвие ножа. Кажется, девчонка намеревается метнуть его в мужика. Как я и учил.

Вот блин горелый! А если смажет? Ксения ведь совсем рядом. И знак не подашь – тогда мужик обернется и получится еще хуже. Продолжая увещевать его, я еле заметно отрицательно покачал головой, стараясь подсказать Галчонку, чтоб подождала, не торопилась. Говорил по-прежнему спокойно, мягко и чуточку устало, давая понять, будто у меня и без него забот невпроворот, и он мне абсолютно не нужен. Слова соответствовали тону.

– Поверь, меня не интересует ни твоя жизнь, ни твоя дальнейшая судьба. Сейчас для меня главное – добраться обратно до Москвы. Но добраться не одному, а вместе с царевной, Федором Борисовичем, – начал я обстоятельный перечень, но… договорить не вышло.

Раздался какой-то глухой звук, напоминающий хруст, мужика чуть шатнуло вперед, он охнул и выпучил от удивления глаза. Увы, но при этом он продолжал придерживать за талию мою Ксюшу. Более того, он хоть и пошатнулся, но рука с ножом неспешно, как в замедленной съемке, пошла на замах и устремилась к….

Не-е-ет!!

В следующую секунду я прыгнул к нему. Прыгнул, чувствуя, что не успеваю. Миг, всего один лишний миг нужен был мне, но нож уже коснулся лица царевны и все, что мне удалось сделать – отбить его своей вытянутой вперед ладонью вверх. Увы, щеку Ксении лезвие распороло почти от подбородка и чуть ли не до самого уголка правого глаза.

Мужику хватило моего небольшого толчка, чтобы его ощутимо шатнуло и в конце концов он рухнул навзничь, растянувшись на ковре лицом вниз. В спине у него торчал нож. А дальше мне стало ни до чего, ибо я даже не успел вскочить, когда ноги Ксении подкосились и она упала. Стоя на коленях я еле успел поддержать потерявшую сознание царевну и, бережно опустив на валявшиеся подушки (сейчас они оказались весьма кстати), принялся срочно унимать кровь, хлеставшую из разреза на ее щеке.

Дошло до меня, что я и сам ранен, не сразу, ибо поначалу занимался исключительно Ксенией, по-прежнему лежащей без чувств. Унять кровотечение никак не получалось, пока кто-то сзади не подсказал:

– Это с твоей ладони руда на нее стекает, княже. Давай перевяжу.

Поднял голову и увидел Галчонка, виновато смотревшую на меня. Я вновь покосился на лежащего мужика. Как знать, может, девчонка и поспешила – вроде бы тот начал поддаваться на уговоры и через пару-тройку минут отпустил бы царевну вообще. Но и ругать не за что. Она поступила именно так, как полагалось телохранительнице. Да и бросок ее оказался на удивление меток – точно в сердце. Кто ж знал, что этот гад окажется таким живучим, сумев прожить пару лишних секунд.

Лишь теперь до меня донеслись приглушенные подвывания остальных боярышень из окружения царевны. Прижавшись друг к дружке, они сбились в кучку возле дальней стены шатра и во все глаза таращились на нас. Ладно, с ними потом, а пока….

– Просто перетяни мне ладонь потуже и все. Так быстрее, – посоветовал я и, спохватившись, что маленькая телохранительница еще и медсестра, распорядился. – Остаешься за старшую. Командуй остальными как хочешь, но самой быть неотлучно возле царевны до тех пор…., – я осекся, наконец-то вспомнив, что куда проще вызвать лекаря, по-прежнему сидевшего в одной из карет.

Досадливо махнув рукой, я выскочил наружу и отправил стоящего подле шатра Дубца за колымагой с Листеллом, а заодно подогнать сюда еще две кареты (дамам хватит, пускай и тесно, а то некуда распихивать заложников), и мгновенно нырнул обратно.

Пробыл недолго. Расставаться с Ксюшей, особенно сейчас, когда она без сознания, жутко не хотелось, но увы, ситуация требовала – очень мне не нравился шум на улице. Слишком громкий. Судя по нему, татары успокаиваться не собираются, а значит, того и гляди могут пойти на штурм. А ведь добычу мало захватить – надо с ней добраться до дома….

Вынырнув, направился к коню, но едва положил руку на седло, как вспомнил и чуть не застонал от злости. Покосился на небо и прикусил губу – ну да, так и есть, миновал полдень. А ведь предупреждала Петровна, в случае задержки «он сам свое взять попытается». Как знать, не исключено, что и с Ксенией столь неудачно получилось именно из-за моего опоздания.

Я уже вставил левую ногу в стремя, но спохватился, что вначале надо заглянуть к Мнишковне. Так сказать, отдать дань вежливости, а то нехорошо получится. Да и Федор может спросить, как там яснейшая, и что я отвечу? Ребята сказали, что с твоим воробышком полный порядок? Нет, хоть на пару секунд, но придется заглянуть.

Я нырнул во второй шатер, торопливо поклонился Марине, выпалив, что счастлив видеть ее живой и невредимой, и, быстро осведомившись, все ли в порядке (так, ради приличия, поскольку и без того видел, нормально все) засобирался обратно. Но не успел. Наияснейшая, подскочив ко мне, ухватила меня за руку и защебетала, причем исключительно по-польски:

– Ест ми недобжэ. Мам завроты гловы и клуе ф персях, ф тым мейсцу, – и она ткнула себе тонким пальцем в бюст. В смысле, в то место, где он должен находиться у нормальных дам.

В иное время я перевел бы общий смысл сказанного ею куда быстрее, но перед глазами было окровавленное лицо Ксюши и все мысли заняты исключительно ранением царевны. Ранением и…. жертвой, которую я до сих пор не принес.

Я досадливо поморщился, прикидывая, чего от меня хочет настырная Мнишковна, а та продолжала умоляюще чирикать:

– Мам мдвощчи, мдвощи!

Тупо уставившись на нее, я соображал, чего она от меня хочет. Наконец дошло, что она то ли сетует на плохое самочувствие, то ли делится своими переживаниями. Нашла время и место! У меня своих выше крыши, кто б убавил!

Я кивнул:

– Сейчас придет лекарь и все сделает.

Наконец-то она спохватилась, на каком языке говорит, и перешла на русский:

– Мне нужен свежий воздух. Немедля, иначе….

– Опасно, – возразил я. – Вот подгонят….

Пояснить до конца я не успел – она закатила глаза и плюхнулась в обморок. В смысле, попыталась плюхнуться, но я успел перехватить ее в падении и взять на руки. Сделав пару шагов вперед, я крикнул боярышням, которые в точности, как и в соседнем шатре, сбились в тесную кучку у стены:

– Подушки!

Окрик не помог и я рявкнул громче, досадуя на бездарную потерю времени. Секунды настоящего неумолимо капают одна за другой, растворяясь в прошлом, а я все торчу тут, тогда как мне надлежит быть…. Как назло ни одна не шелохнулась. Скорее наоборот, они плотнее сбились в кучу, испуганно глядя на меня и тихонько подвывая.

– Подушки где? – как можно мягче спросил я.

Наконец до одной дошло. Она поднялась и испуганно поглядывая на меня, поплелась куда-то в сторону противоположной от нее стены шатра, пошатываясь на ходу. Пьяная что ли? Подушки она, правда, взяла, но дойти с ними до меня у нее не получилось. Сделав всего шаг, она охнула и… брякнулась прямо на них.

Ну елки-палки! И что мне, до морковкиного заговенья Мнишковну на руках держать. Нет, мне не тяжело, воробей – он и есть воробей, но…. Я уже решил было положить ее на ковер – вроде ничего, относительно чистый, но полог открылся и вовнутрь заглянул Дубец.

– Княже, колымаги подогнали, мы все три между шатрами поставили, – выпалил он. – Тока лекарь выходить не хочет. Залез под сиденье и ни в какую.

И здесь не слава богу!

– Выковырять! – зло рявкнул я.

– Так он мало того, что отбрыкивается, но еще и вопит, будто ты сам ему там лежать повелел.

А ведь действительно. Перед самым отъездом из Скородома я улучил минутку и, заглянув в карету, где сидел Арнольд Листелл, сказал ему сидеть тихо, чтобы ни творилось вокруг, а когда начнется стрельба, то забраться под сиденье и ждать вызова, но самому не высовываться.…

– А хошь и выковыряем, проку с того? – усомнился Дубец. – Он ить сам еле живой от страха. Да и воняет от него, спасу нет.

Та-ак, картина, знакомая мне по путешествию в псковских лесах. И тут меня осенило. Мнишковна же хотела свежего воздуха? Чудненько. Будет ей воздух. Да, с запашком, но если дверь настежь, то ничего страшного. Извини, дорогая, другого лекаря нет, а ждать, когда он подмоется и поменяет штаны, недосуг. А там, глядишь, и Листелл при виде пациентки побыстрее придет в себя, вспомнив о своем профессиональном долге. Словом, я распорядился придержать полог и открыть дверцу той кареты, где лекарь. Буркнув Листеллу, чтоб вылезал, я принялся торопливо пристраивать Марину на мягкие подушки. Получилось кое-как, ну и чёрт с нею, сойдет. Однако из-под сиденья ни гу-гу и я повторил свое требование. Никакой реакции. Ноль. Вот же проклятая английская вонючка! Пришлось заглянуть и предупредить:

– Или тотчас вылезешь, или пристрелю как собаку.

Помогло, и я принялся торопливо инструктировать перепуганного Арнольда, даже не дождавшись, чтоб тот вылез полностью. Мол, вначале вон туда, в шатер, где тебя дожидается раненая пациентка, а потом вернешься сюда, к царице. Заодно попросил его дать чего-нибудь для дезинфекции, показав рану на ладони, но тот испуганно уставился на нее, не произнеся ни слова, и я плюнул, махнув рукой. Пусть идет к Ксюше, а я и без него обойдусь. Спиртом, конечно, куда неприятнее, чем перекисью водорода или что там медики нынче используют в этих целях, но ничего, потерплю. Странно, рана совсем не болела, но когда Дубец плеснул на нее спиртом из фляжки, зажгло не на шутку. Я аж зашипел от боли. Не иначе как микробы в агонии ногами засучили.

Хоть здесь я постарался не терять лишних секунд и в то время, когда стременной бинтовал руку, я успел оценить обстановку. Подводы расставлены, крышки на сундуках откинуты, полусотня Аркуды заняла оборону. Значит, полный порядок, можно и к главным пленникам, тем более, что шум явно усилился. Эдакая мешанина из людских воплей, визгов, рева, периодической пальбы и лошадиного ржания. Полное впечатление, что кто-то вывез на природу лагерь для буйнопомешанных и сейчас они резвятся, выбравшись на волю. Причем с той стороны, откуда я прискакал, ревели значительно громче. Да и постреливали там куда чаще.

Ох, не к добру это.

В седло вскочить не успел – остановил Дубец, деликатно посоветовав… умыться, чтоб не пугать гвардейцев, которые непременно решат, будто татары угодили мне в лицо стрелой, эвон, в крови всё. Вот почему одна из боярышень Мнишковны рухнула в обморок, да и остальные на меня таращились, как на…. Понятно. Это, наверное, когда я у Ксюши в шатре пот со лба вытирал, ну и…

Пока умывался, бочком-бочком подобрался донельзя смущенный Вяха Засад.

– Совсем запамятовал доложить, – пробубнил он, глядя куда-то в сторону моего левого уха. – Пленных мы взяли двадцать семь басурман, помимо тех, что ты с людьми Федора Борисовича…, – он помедлил, и, виновато вздохнув, попросил. – Ты не серчай, княже, что мы к Ксении Борисовне не поспели.

Я молча отмахнулся, давая понять, что пустяки. На самом деле я так не считал, но его и вправду не винил. Помню я, как резво летел от ханского шатра этот козел. Не поспеть было Вяхе за ним угнаться. Ни ему, ни его людям. Значит, судьба. Да и обошлось вроде относительно благополучно….

Вернувшись, я поначалу обалдел, не найдя ни хана, ни его сыновей на том месте, где их оставил. Но затем дверца возка, стоящего подле телеги с порохом, распахнулась, и я облегченно вздохнул. Вон они где сидят.

Да и остальное осталось неизменным. Татары лютовали, носясь вокруг моих гвардейцев, но на приличном расстоянии, достаточно безопасном от выстрелов, и ближе не совались. Лишь самые буйные время от времени пытались лезть на рожон, но всякий раз следовал очередной меткий выстрел и не в меру отважный смельчак слетал с лошади. А порою, когда начинали наглеть особо сильно, подступая кучкой, вступали в дело пушкари, запуская в ход «орган» или «сороку».

Однако и радоваться особо нечему. Разве тому, что мы до сих пор живы-здоровы. Это немного утешало. Но надолго ли? Кольцо, созданное вокруг нас крымчаками, такое плотное, что идти на прорыв нет смысла – шансов пробиться к Скородому ни одного.

Кстати, уже сейчас живы-здоровы не все. Хорошо, ткани навалом – есть чем перевязывать, но кое-кому бинты не нужны. Вон они, лежат: один, другой, третий…. Сейчас их немного, с десяток не больше, но это ж начало….

Прищурился, выискивая слабые места в нашей обороне, но их не имелось. Во всяком случае пока. Даже окопался кое-кто – не зря я приказал захватить с собой саперные лопатки. Слегка, конечно, некогда окопы рыть, ни для стрельбы стоя, ни лежа, но брустверы впереди себя успели соорудить чуть ли не половина гвардейцев. И костерки горят, а в руках у ребяток фитили дымятся. Стало быть, если что, то…. Ну да, вон один размахнулся и метнул гранату в группу приблизившихся всадников. Взрыв и следом стоны и яростные вопли уцелевших.

…Обычные будни небольшой войнушки.

Да и умница Груздь, стоящий подле возка с ханом, распоряжается всеми, словно всю жизнь ими командовал. Докладывал он мне сухо, деловито, каждое слово по существу. Кстати, разместить Кызы-Гирея вместе с сыновьями в крытой карете – его идея.

– Подумалось, ежели они не увидят хана, то не так рьяно станут лезть его освобождать. Очень уж их злило, что он связан, да еще и рот заткнут, – пояснил он мне.

– А рот зачем велел заткнуть? – осведомился я и усмехнулся, услышав, что Кызы-Гирей поначалу просто бранился, но затем принялся отдавать какие-то команды на татарском.

Что за команды, Груздь не понял, но на всякий случай велел вставить хану в рот кляп. А чуть погодя, поняв, насколько это зрелище бесит крымчаков, распорядился подогнать крытую колымагу и усадил в него всех троих. Авось она все равно стоит подле телеги с бочонками пороха и если что, разницы нет, никому из троицы не выжить.

Успел Груздь распорядиться и насчет Годунова, приказав Метелице усадить государя в другую карету. Ну и командир телохранителей молодцом – ничего не забыл, не перепутал, поместив Годунова именно в одной из трёх, над которой весь день накануне трудились каретники, размещая тонкие, но прочные закаленные листы стали в дверцы, позади, впереди, словом, со всех сторон. Получились эдакие маленькие броневички. Две кареты предназначались для бывших пленниц, а одна – для Федора. Ее, разумеется, откатили от телеги с порохом как можно дальше, почти вплотную к ханскому шатру. Там же сидел и отец Исайя, которого умница сотник отдал под опеку все того же Метелицы, строго-настрого запретив выпускать наружу.

Нет, ну какой молодчага! Готовый командир полка. Не иначе, гены сказываются. Все-таки потомственный военный из князей Ржевских, хоть и захудалых, из младшей ветви. Видел бы сейчас парня четвероюродный дядька, некогда выгнавший его со двора и заявивший, что у него таких родичей полон двор с хвостами бегает. Кажется, он еще посоветовал Груздю приходить, когда и тот хвост отрастит. Ну-ну. Сдается, в скором времени ему самому придется на поклон к будущему воеводе идти.

Упомянув о Федоре, сотник коротко уточнил:

–Тебя государь звал, княже. Просил немедля, как токмо ты появишься, к нему….

Я тоскливо покосился на нарядную карету – нельзя мне туда, отказать придется. Ох, припомнит он мне мое ослушание, как пить дать припомнит, но твердо заявил:

– Скажешь ему, что никак не могу, недосуг. Чуть погодя, когда с ханом перетолкую. А чтоб он не переживал за свою сестру и невесту, сообщи: Марина Юрьевна жива-здорова и Ксения Борисовна… тоже… в порядке, – выдал я после короткой заминки, решив не говорить ничего лишнего. – Пока они под охраной людей Вяхи Засада, но скоро их привезут сюда, я распорядился. Да Метелице тихонько накажи, что если государь захочет вылезти из возка и пройти ко мне, не выпускать ни в коем случае, удерживая, если потребуется, насильно. Сам видишь, что творится.

И, словно подтверждая мои слова, прямо подле ног в землю с коротким свистом впилась татарская стрела.

– Вижу, – согласился Груздь, невозмутимо глядя на нее, и пожаловался: – Я из своей полусотни троих потерял и раненых пятеро. От силы часа три протянем, ежели басурман угомонить не выйдет, а дальше придется как ты сказывал, – и он красноречиво покосился на телегу с порохом.

– Единственный способ их угомонить, это уговорить хана – вздохнул я.

Груздь недоверчиво покосился на меня, очевидно вспомнив забористую ругань Кызы, но вслух ничего не сказал. В общем-то я тоже не очень верил в успех. Первоначальный-то расчет строился на том, что его придворные в страхе за жизнь хана, уболтают остальных, в крайнем случае, прикажут им, но как видно у них это плохо получалось. Точнее, никак. Но и иных вариантов для спасения не имелось.

Однако прежде чем пойти к Гирею, я сделал еще кое-что. Сноровисто забравшись под одну из телег, я потребовал у лежащего поблизости гвардейца его пищаль.

– Да ты чего, княже? – запротестовал он. – Сами управимся.

Я не ответил, мрачно покосившись на длинноватую тень от солнца. Ну да, полдень не просто миновал, но давно. Ладно, будем надеяться, примут и припозднившуюся жертву. Та-ак, и где у нас подходящий объект для ритуала? Ага, вон он, на чубаром коньке и в драном малахае. Ну и чего ж ты, дурашка, вылез вперед? Чего сабелькой машешь?

Странное дело, передо мной были явные враги, но убивать никого из них мне не хотелось нисколечко. В смысле убивать, как жертву. Увы, сделка есть сделка, и я на всякий случай, так сказать, выплачивая проценты за опоздание, завалил вместо одного троих. И всякий раз мысленно произнеся «тебе дарую» на душе становилось все гаже и гаже. Такое ощущение, словно я не стреляю в них, а и впрямь режу, стоя подле некоего мрачного алтаря из черного камня, на котором установлено изваяние.

Чье? Сам-не-знаешь-кого. Наверное, правильно говорила моя Петровна – не следовало мне к нему обращаться. И сдается, ошиблась бывшая ведьма лишь в одном: навряд ли этот уродливый истукан называется богом, пускай и древним. Думается, иначе. Как? А то вы и без меня не поняли.

Ну а теперь к хану….