На сей раз они шли долго, минут двадцать, поскольку на торжище, куда они направлялись, в основном съезжались деревенские мужики с возами зерна, репы, сена и прочих немудреных излишков урожая. Именно потому Михаил Ярославич и повелел разместить рынок с той стороны, где у города не было ворот – одни глухие стены.

Зато на торжище имелся постоялый двор. Правда, летом он частенько пустовал – народец предпочитал спать на возах: товар целее, и экономия. А вот на первом этаже в трапезной народу хватало. Произошло это благодаря умному совету все того же Сангре, посоветовавшему хозяину устраивать для гостей потеху в виде выступлений скоморохов, гусляров и прочих артистов.

Правда, нынче хозяин никого подыскать не сумел и потому уныло разглядывал пяток посетителей, к тому же весьма скромных в своих запросах – миска каши и кружка пива.

Сангре по хозяйски уселся на лавку за дальним столом, не преминув пояснить другу:

– Положено пахану, чтоб шконка возле окна была.

Улан оставалось лишь развести руками – побратим оставался неисправим.

Заказ Петр не делал. Хозяин – приземистый губастый мужик с изрядным «пивным» животиком сам принес две кружки с ароматно парившим горячим сбитнем и поставил перед друзьями миску с жареным мясом.

– Его хоть есть можно? – осведомился Улан.

– Понюхай и поймешь, – хмыкнул Сангре. – Но вообще-то оно в первую очередь служит дополнительным стимулом для моего тайного агента. В смысле, если задержится, на пару кусков меньше достанется, а сильно опоздает – полтарелки сметелю. Посему давай немного обождем – вдруг вовремя появится.

– А почему ты именно здесь ему встречи назначаешь?

– В нашем флигельке лишний раз ему светиться не с руки, а на этом торжище почти ничего не крадут – товар громоздкий, да и подают не ахти. Отсюда вывод: среди бела дня его коллег здесь почти не бывает. Да и хозяин помалкивать умеет, понимает. Его так и зовут – Молчун, – Сангре отхлебнул из кружки и, одобрительно кивнув, сообщил другу: – Сегодня вообще прелесть.

В это время дверь в харчевню отворилась и в нее не вошел, а буквально ворвался какой-то мужик с выпученными глазами. С минуту он стоял, щурясь со света и привыкая к полумраку, после чего безошибочно ринулся к Петру. Еще через минуту выяснилось, что звать его Меньшиком, а прибежал он сюда, поскольку его обокрали, ухитрившись стянуть прямо с воза, на котором он спал, мешок с овсом и зипунок.

– Таки ты имеешь мне сказать, шо за ради пары незаметных пустяков решил дернуть дядю за фаберже, не дав спокойно допить чудесный сбитень.

– А я те кружку пива поставлю, – посулил Меньшик, – токмо ты уж выручи, за ради Христа сыщи.

– Говоришь, не крадут, – усмехнулся Улан. Сангре досадливо крякнул и грустно вздохнул:

– Значит, сглазил. Ну никакого порядка в этом курятнике. На минуту расслабиться не дадут. – И он саркастически хмыкнул, поинтересовавшись: – А целую кружку – не много? Не разоришься?

Мужик, не поняв юмора, извлек из тряпицы крохотный кусочек серебра, задумчиво поглядел на него и уверенно заявил:

– Да не, должно хватить.

Прояснив обстоятельства кражи – затянувшаяся далеко за полночь попойка с неожиданно встретившимся мужику кумом – Петр поначалу развел руками, но Меньшик не отставал. Морщась от могучего перегара пополам с ядреным чесночным ароматом, раздраженный Сангре буркнул:

– Ладно, ставь пиво и я тебе скажу, кто украл.

Тот обрадованно подскочил к хозяину, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, дождался, когда он доверху нальет две здоровенные глиняные кружки, и торжествующе поставил их перед побратимами. Петр понюхал содержимое, презрительно скривился и поманил к себе мужика, а когда тот склонился над ним, заговорщически шепнул ему на ухо:

– А украли… сволочи.

Меньшик отпрянул от него, поглядел с укоризной и протянул:

– Эх ты-ы… Я-то помыслил, будто ты того, как мне тута сказывали, а ты эвон, шутки шутить удумал…

– А ты и впрямь решил, что я за поллитру пива брошу все свои дела и кинусь искать твой мешок с овсом? – осведомился Сангре.

– Да не в овсе дело! – взвыл Меньшик. – Я в зипунке узелок схоронил, а в нем колты завернуты. Хотел дочурке на свадебку, чтоб она…

– При себе держать надо было, – пожал плечами слегка смягчившийся Петр. – За пазухой.

– Держал, да не иначе как чёрт меня дернул перед кумом ими похвастать. Спать лег – я их в зипунок, а его себе под голову. А тут сызнова нелегкая кума принесла. На свой воз зазвал, чтоб чуток того, ну-у…

– Добавить… – усмешливо подсказал Улан.

– Вроде того, – покладисто согласился мужик. – А пиво… – он тоскливо поглядел на кружки, стоящие перед побратимами. – Дак ведаю, что куды боле отдать надобно за художество твое, а где взять-то? Я почитай, за колты оные обе гривны выложил, что на торжище выручил. Одна куна и осталась, за кою я тебе пива, а ты… – рот его жалко скривился и он, махнув рукой, весь ссутулившись, медленно поплелся к выходу.

– Стоять! – рявкнул Петр. – Иди сюда! – Мужик вернулся. – Вот с колтов свадебных и надо было начинать, а то овес, зипунок, пиво поставлю… Я, между прочим, чтоб ты знал на будущее, мзды не беру. Ладно, на первый раз я тебе прощаю, как приезжему, садись и жди. Уланчик, позабавь гостя рассказом из мира животных в джунглях Антарктиды, а я пока прогуляюсь по трущобам Гарлема в поисках страшного Аль-Капоне.

Прогуливался Сангре по торжищу недолго. Углядев какого-то долговязого нищего, он повелительно свистнул ему, а когда тот подошел, пожурил:

– Опаздываешь, топота. Ну да ладно, нынче я добрый, бо имеется срочный заказ. Ты ж тут знаешь все или почти все. Сыщи-ка мне, – он наклонился, начав шептать ему на ухо, но последнее предложение произнес громко: – Тебе три куны, а если быстро найдешь, все десять, и ему… так и быть, столько же.

– Татю-то почто?! – возмутился нищий.

– Половину за послушание, – пояснил Сангре, – а остальное – за доверие. За расчетом пусть чешет туда же, куда обычно ты ко мне приходишь. И пусть летит со всех ног, пока дядя добрый и простить готов.

– А ежели он не того, откажется?

– Не советую, худо будет. Скажи, мне его драные порты давно примелькались. И передай, что я ему тогда… – он вновь наклонился к уху нищего и что-то прошептал ему. Глаза у нищего округлились от ужаса. – А я слов на ветер не бросаю. Все понял? И чтоб мухой, одна нога здесь, а вторая там. Давай.

Спустя минуту Сангре вновь сидел на постоялом дворе и лениво попивал свой сбитень, а чтоб не было скучно, неспешно расспрашивал Меньшика о том, о сем. Однако долго выдержать серьезный степенный тон разговора не смог. Услыхав, что тот приехал на торжище из деревни Овнище, он не стерпел, поинтересовавшись:

– А почему первой буквы в названии не хватает? С дикцией проблемы? Или ты букву «г» с придыханием произносишь, як на Украйне-неньке.

– Не ведаю такой, – покаялся Меньшик.

– Ну ты попал, дядя. Я-то ладно, человек добрый, а сказал бы ты такое при каком-нибудь чушкане-патриоте из чухоморского Айдара или кривоколенного заднего сектора, он бы вмиг за автоматом побежал.

– За чем побежал? – вконец растерялся мужик, озадаченно вытирая пот со лба.

Сангре горестно вздохнул, пожаловавшись Улану:

– Какой все-таки упрямый народец в Тверской губернии. Никак не желает украинские учебники истории штудировать. Ты, дядя, поди и про великих укров, которые Черное море выкопали, не слыхал?

– Не-ет, – простодушно покаялся Меньшик. – А енто хто ж за звери такие?

– О-о, это такие важные люди. Один вид чего стоит. Представь себе усы в соплях засохших до земли свисают, оселедец, как веник, пол подметает, на кальсонах лампасы в три ряда, а порты такие широченные, что в каждую штанину можно копченую свинью сунуть.

– Зачем?

– Вместо зеркала. Стекло – вещь хрупкая, а тут извлек скотинку, глянул на нее, оселедец поправил и дальше… Черное море копать.

– А почему копченую?

Петр собрался пояснить, но входная дверь скрипнула и отворилась. На пороге стоял совсем юный и невероятно худой – кожа да кости – паренек. Зато глаза чуть ли не светились, доверху наполненные пронзительной небесной лазурью. Руки он держал за спиной.

– Кажется, это тот, кто нам нужен, – промурлыкал Сангре и громко крикнул ему. – Давай, давай, проходи ближе. Да не стесняйся, все свои.

Паренек бочком, поминутно оглядываясь на дверь, прошел и встал за спиной мужика. Тот оглянулся и, нагнувшись к Петру поближе, шепотом сообщил:

– А ентот с самого вечера подле моего воза крутился. И поутру, когда колты уже стянули, поблизости бродил.

– За добром твоим приглядывал, – невозмутимо сообщил Сангре. – Да видишь, не уберег. Но ничего, зато сейчас исправился, – и он скомандовал: – Выкладывай, чего за спиной прятать.

Паренек опасливо выложил старенький зипунок и небольшую тряпицу и торопливо сделал шаг назад. Меньшик жадно схватил тряпицу и принялся торопливо развязывать узелок. Руки его тряслись. Наконец узел поддался и он умиленно уставился на отливавшие тусклым серебряным блеском колты с небольшими синими стекляшечками – по пяти на каждом.

– Действительно красивые, – одобрил Сангре. – Твои?

Тот торопливо закивал, щеря в довольной улыбке крупные желтые зубы.

– Овес тоже нашли? – осведомился Петр.

– На возу лежит, – последовал ответ мальца.

– А вора сыскали? – с ядовитой ухмылкой осведомился Сангре. Паренек замялся, но выручил Меншик, ринувшийся обнимать вначале его, а затем Петра.

– Как уж благодарить тебя, мил человек, не ведаю. Сказывали мне, что ты истинные чудеса могешь творить, а я грешным делом сумневался, но таперича зрю – и впрямь кудесник ты, как есть, истинный кудесник, – бормотал он, прослезившись и шмыгая носом. – Всем о том поведаю и свечу в церкве поставлю во здравие твое. Самую толстую сыщу и…

– Две свечи, – поправил его Сангре. – Вторую за князя нашего, Михаила Ярославича. Он же мне повелел порядок на торжищах тверских блюсти, вот я и выполняю. Только ты в другой раз с пива разговор не начинай. Это я такой благодушный, а мои ребятки и изобидеться могли не на шутку, если бы решили, будто ты им мзду предлагаешь.

Когда Меньшик, продолжая униженно кланяться и невнятно бормоча на ходу слова благодарности, вышел, Сангре указал пареньку на скамью.

– Сидай, отрок.

– Да я и постоять могу, – откликнулся тот и вновь опасливо оглянулся на входную дверь.

– Как хочешь, – пожал плечами Сангре. – Тогда давай знакомиться. Тебя как дразнят, несуразный?

– Батюшка Лапушником прозвал. Тока нету уж его. И матушки тож. Когда татаровья с московлянами деревеньку нашу зорили, обоих посекли. И братика с сестрицами тож. А меня в полон взяли, да спасибо князю Михайле Ярославичу, ослобонили вместе с прочими. С тех пор и мыкаюсь. Обратно на пепелище возвертаться – с голоду помереть. Пытался на гуслях народ увеселять, да холоп боярский две седмицы назад походя разбил их у меня, вот я с того времени и мыкаюсь…

– Мда, печальная картина, сплошные беды. Слушай, старина, тебя в крещении часом не Иовом многострадальным нарекли?

– Не-е. Мамка лет пять назад как-то сказывала, что меня в середке разноцвета родила, аккурат за три дня до Ивана Купалы. А когда крестить понесли, по святцам память святого князя Володимера была, вот поп и нарек княжим имечком.

– Ишь ты, как круто. А сколько тебе лет, юный щипач?

– Шешнадцатый годок вскорости сполнится.

– Ладно, чудной. Коль поверил мне, сейчас получишь свое серебро, бо у нас все по-честному. Но это в первый и последний раз, потому как требовался срочный возврат для рекламы оперативной работы Тверского НКВД. А вообще, Вовка, поимей ввиду, что это пошло – воровать такую ерунду.

– Да я и скрал-то впервой, – печально сообщил Лапушник.

– Тем более завязывай, коль впервой. Воровство как парашютный спорт – если первый раз не раскрылся, значит, это не для тебя. И ежели ты, чадо мое неразумное, попытаешься учинить такое вторично, я твои онучи запихаю тебе в такое место, что вытягивать ты их оттуда будешь чрезвычайно долго и с непередаваемым наслаждением. Ты меня понял?

Вовка торопливо закивал. Сангре сунул руку в карман, пошарил там, неодобрительно покачал головой и крикнул:

– Молчун, выдай-ка ему десять кун, а мои люди тебе на днях занесут.

Получив обещанное, незадачливый щипач повеселел и даже решил объяснить свое поведение. Мол, есть-то нечего, а мешка овса ему бы надолго хватило. Зипунок же схватил, потому как холодно ночью, а своя одежа больно худа.

– А колты прихватил, чтоб народ завлекать, противный? – в тон ему продолжил Петр.

– Да я про них вовсе не ведал, ей-ей! – перекрестился паренек. – Когда развязал, чуть не ахнул.

– Богатство привалило?

– Не-е, не потому. Отдать хотел. Ить, ежели ради пропитания али одежу – одно, а колты – иное. Токмо не вышло.

– А ведь он не врет, – встрял Улан. – Мужик-то упоминал, что поутру, уже после кражи, его у своего воза видел. Значит, и в самом деле хотел вернуть колты.

– Это меняет дело, – и Сангре, заметив, как жадно раздуваются ноздри юнца, всасывая в себя аромат жареного мяса, пододвинул ему миску, предложив: – На-ка, перекуси.

Тот радостно кивнул и накинулся на еду. Жевать, по всей видимости, он считал излишним, предпочитая сразу глотать, и кусок за куском мгновенно исчезали один за другим. Последний улетучился буквально через полминуты после начала его трапезы.

– Благослови тебя бог, мил человек, – умиленно произнес Вовка-Лапушник, поднимаясь с лавки и низко кланяясь. – Ежели дозволишь, пойду я?

– Погоди, – буркнул Петр, прикинув, что судя по судорожному заглатыванию у паренька и впрямь дня три, не меньше, маковой росинки во рту не было. – А ты слыхал, что я набор в дружину правопорядка веду? – осведомился он.

– Куды уж мне, – грустно отмахнулся незадачливый воришка и, тяжко вздохнув и обреченно махнув рукой, сообщил: – Эвон я какой лядащий. Ростом вышел, а силушкой господь не наделил. Меня и в холопья никто не возьмет, а ты ж поди к себе богатырей нанимаешь.

– Силушка конечно желательна, но не обязательна. Порою и таланта достаточно.

– Чего?

– Ну-у, художества, – поправился Сангре. – Один ловок необычайно, второй в разговоре без мыла кому хочешь в… – он кашлянул. – Словом, в любое место влезет. Есть у тебя какое-нибудь художество, дефективный?

Парень помялся и развел руками:

– Гусли токмо… Народ в деревне шибко нахваливал.

– А окромя них?

– На дуде могу, на свирели, на гудцах, на сопелях тож и…

– Стоп, – остановил его Сангре. – С музыкальными инструментами я понял. Как только переквалифицируюсь в продюсеры и заведу какой-нибудь ВИА под звучным названием «Легенда» или, чтоб понятнее для народа, «Былина», первым делом тебя в него запишу, а пока… Хотя погоди… – он призадумался. – Вообще-то меня князь гусляром иногда кличет, а я на гуслях, честно говоря… А скажи-ка мне, золотко, мелодию подобрать ты сможешь, если я тебе её напою?

– Дык чего ж проще, – радостно заулыбался паренек. У нас в деревне ежели кто новую песню с торжища привозил, меня завсегда звали, и как напоют, я ее вмиг на гусельках того…

– И получалось?

– Доселе ни разу не жаловались, – похвастался тот. – Я ж памятливый. Ежели свадебка какая, завсегда звали, чтоб я того, поиграл. Эх, жаль, под рукой ничего нет, я б тебе мигом чего-нито спроворил.

– Ну-у, это не проблема, надыбаем тебе бандуру, испытаем. Справишься – возьму к себе. А еще что умеешь?

– Дык сказываю же, памятливый я.

– Да мы здесь тоже склерозом не страдаем, – усмехнулся Петр.

– Не-е, я лучшее, – с легкой гордостью сообщил паренек. – Ежели чего увижу, все, навек запомню.

– Проверим, – кивнул Сангре.

Через пару минуту он аккуратно выводил на листе бумаги, предоставленной Молчуном, печатные, чтоб легче было читать, буквы. Написав три строки, он бросил перо в чернильницу и протянул лист пареньку:

– Думаю, хватит для начала. Запоминай.

Тот вытаращил свои пронзительные синие глаза, словно впитывая в себя текст, и через несколько секунд кивнул головой, давая понять, что готов к проверке. Петр перевернул лист и велел:

– Ну, воспроизводи.

Вовка молча потянулся за пером. Побратимы удивленно посмотрели на него, но ничего не сказали, продолжая наблюдать. А паренек, обмакнув перо в чернильницу, принялся старательно выводить увиденное на обороте листа. Закончив, он пододвинул лист Сангре. Тот прочитал и поморщился:

– А чего буквы такие кривые и пляшут? К тому же во второй строке «о» вместо «с» написал, и дальше пара ошибок – «н» вместо «и» и вон там тоже. Лучше бы ты устно воспроизвел, вслух, куда меньше ляпов получилось бы.

– Дак я грамоте вовсе не обучен, вот и не вышли все буквицы как надобно, – уныло сообщил тот.

– Чего?! – не сговариваясь, одновременно протянули побратимы и, переглянувшись, недоверчиво уставились на него.

– Так ты их по памяти вывел?! – ошарашенно уточнил Сангре. Паренек кивнул. – Да-a, с такими талантами вам, вьюнош, надо иметь выступлений до цирка. Лень бить в ладоши, но за такой номер я ни разу не слыхал, а за то, чтоб видел, вообще молчу. Значит так, ходячий феномен, ступай-ка ты…

Кратко пояснив, где расположен дом с проживающими в нем воинами, и к кому там надлежит обратиться, он потребовал повторить. Вовка и тут не спасовал, выдав услышанное слово в слово.

Когда он ушел, Улан похвалил друга:

– Лихо ты паренька завербовал. Не знаю как насчет гуслей, но такая память и впрямь дорогого стоит.

– Гусли тоже сгодятся, – хмыкнул Сангре. – Дудку волшебную помнишь?

– Еще бы. Я ж не раз тебя с нею по вечерам видел. Упражняешься?

– Ага, только как ни изгалялся, ничего не выходит. Еще немного помаюсь и этому орлу отдам, вдруг у него лучше получится.

А когда они уже направлялись к своему дому, Улан, хитро улыбаясь, напомнил про потраченные куны и осведомился, что бы сказала баба Фая, увидев эдакое мотовство своего внучка.

– Ох, навряд ли одобрила бы, как ты ими разбрасываешься, – подколол он.

– Тю на тебя, – хмыкнул Сангре. – Таки поверь мне, что все в точности до наоборот. И вообще, репутация непревзойденных сыскарей стоит куда дороже, а я ее, прикинь, за каких-то два десятка кун поднял на такую недосягаемую высоту, что ой.

– Да и ты и без того вскарабкался высоко. Можно сказать, уже в «законе» стал.

Сангре внимательно покосился на друга – не подкалывает ли? Убедившись, что тот серьезен и сказано от души, он довольно ухмыльнулся и уточнил:

– Но это среди простых тверичей, да еще купцов. А нам надо из княжеских рук «корону» получить.