Учитывая, что на Руси принято отправляться в путь с утренней зорькой, то есть на рассвете, прощальный ужин друзья решили устроить не накануне отъезда Улана, то бишь в понедельник, а на день раньше, в воскресенье.

– С похмельной головой в дорогу – дурная примета, – заметил Петр. – Пути не будет.

Впрочем, Заряница расстаралась уже в субботу, накануне пиршества, превзойдя саму себя. Стол ломился от всевозможных яств: копченая лосятина, и рябчики с тмином и шафраном, и заливные щучьи головы, от коих за версту несло чесноком, и печеная зайчатина, и стерляжьи спинки, и сельдь на пару. А по центру стола красовался жареный поросенок с яблоками.

– Мы что, упустили один день из календаря? Сегодня проводы? – растерянно поинтересовался Сангре, застывший у самого порога при виде такого изобилия.

– Чай Улану Тимофеевичу недолго осталось домашнее вкушать, пущай напоследок себя побалует, а то когда доведется, – строго возразила Заряница, глянула на себя, ойкнула, и торопливо убежала переодеваться.

Спустя час, не меньше, осоловевший от всевозможных вкусностей Сангре откинулся на спинку стула, и философски заметил, обращаясь к девушке:

– Нет, все-таки давно пора дать тебе второе имя, свет наших желудков и всего пищеварительного тракта. И назовем мы тебя Золушкой.

– Как-то оно не того, – недовольно передернула плечами Заряница. – Конечно, доводится в золе возиться, случается, и изгваздаюсь, но не столь уж часто, чтоб ты меня так-то. Да и дал мне уже священник второе имечко, Татианой прозвал, куды ж боле?

– Как Татьяной? – удивился Петр. – А Заряница?

– То истинное имя, – пояснила девушка, – батюшкой с матушкой даденное, а Татиана так себе, церковное.

– Ну а мы тебе третье дадим, – не унимался Петр. – И коль про Золушку здесь никто не слыхал, назовем иначе, по имени божества, будешь ты Шивой многорукой, – он повернулся к Улану. – А вообще-то пора и честь знать. Честь и совесть.

– Ты к чему? – удивился тот.

– К тому, – почти сердито начал пояснять Сангре, – что давным-давно следовало заменить нашу Заряницу-Татьяну на парочку шустрых девах. А ее мы в деревеньку отправим… Пускай она там…

Продолжить он не успел, ибо его речь возымела неожиданный эффект. Заряница, молча слушавшая его, внезапно охнула, и, порывисто вскочив со своего места, ринулась в сторону огромной печи, скрывшись за нею. Проводив ее удивленным взглядом, Сангре пожал плечами – мало ли, может что-то варится, о чем она запамятовала, а сейчас внезапно вспомнила, – и продолжал блаженствовать, отщипывая кусочек то здесь, то там. И пускай желудок переполнен, если постараться, еще ломтик-другой должен войти.

Однако спустя пару минут Петр насторожился: то ли ему почудилось, то ли и впрямь из-за печки доносятся всхлипывания. Он отложил вилку, прислушался. Да нет, вроде тихо. Успокоившись, он принялся из последних сил мужественно добивать лежавший на его тарелке последний ломоть буженины – уж больно вкусно, не выбрасывать же – и блаженно погладил себя по животу, не упустив случая пожаловаться:

– Нет, скоро точно придется на диету переходить, бо ехать в Орду с таким…

Закончить он не успел – из-за печи вышла разрумянившаяся Заряница. Но щеки ее полыхали не от печного жара, а от внутреннего волнения. Подойдя поближе, она отвесила низкий поклон Изабелле.

– То тебе за премудрость лекарскую, коей ты со мной, девкой простой, столь щедро делилась, – пояснила она сухо и, чуть повернувшись к Улану, склонилась перед ним.

– А это за уважение твое ко мне, Улан Тимофеич. А и тебе поклон, Петр Михалыч, – зазвенел ее дрожащий голосок, – что уделил от доброты своей малость гривенок на травки для братца моего. Да прости за ради Христа! Глупая я, вот и не хватило ума самой понять, что пора и честь знать да в деревню возвертаться. Ну да ништо, я твой намек уразумела и к завтрему уеду. А ежели в остатний раз доброту проявишь и лошаденку каку-никаку лядащенькую дашь с телегой, то и братца с собой захвачу. И впрямь негоже столь долго вас обременять да на шее сидеть, пора и честь знать. А гривенки, мне даденные, я хошь и не враз, но беспременно возверну, не сумлевайся.

Сангре сидел, бестолково хлопая глазами и ощущая себя как в дурном сне. Творилось нечто настолько несуразное, что он попросту онемел и потому первым отреагировал Улан.

– Сдурела! – рявкнул он, вскакивая из-за стола. Подскочив к ней, он властно, почти грубо ухватил ее за руку и повел, почти потащил за собой в сени.

– Что с ней? – наконец-то подала голос Изабелла.

– Ты меня спрашиваешь? – внезапно охрипшим голосом откликнулся Петр.

Испанка тоже встала из-за стола и сухо предупредила:

– Не знаю куда и зачем она собралась, но больного я ей не отдам. Его ни в коем случае нельзя тревожить, тем более перекладывать с места на место. А уж везти… – она фыркнула. – Видит бог, после такого путешествия с надеждой на его выздоровление можно попрощаться. Если она этого не понимает, то я пойду и разъясню…

– Стой! – остановил шагнувшую в сторону сеней Изабеллу Сангре. – Не надо. Сдается, Улан и сам сумеет втолковать ей все и сделает получше, чем ты, – он скрипнул зубами.

– Но он же не знает, сколь тяжело болен ее брат, – возразила испанка. – Во всяком случае, знает не столь хорошо как я.

– Зато он – мужчина, – усмехнулся Петр и, понизив голос, мягко добавил: – Поверь, так будет лучше. Им сейчас… – он горько усмехнулся, – видоки не нужны – помешают.

Изабелла изумленно уставилась на Сангре.

– Ты хочешь сказать, что она и…

– Да ничего я не хочу сказать, – раздраженно рявкнул Петр. Он попытался отогнать дурные мысли, внезапно нахлынувшие на него минутой ранее, но это ему не особенно удалось. К тому же выпитое за ужином тоже внесло свой вклад и волна ревности окончательно накрыла его. И чтобы хоть как-то отвлечься, он предложил: – Давай лучше Горыню навестим, – и почти столь же властно, как это проделал несколькими минутами ранее Улан с Заряницей, увлек испанку вверх по лестнице.

Горыня пребывал в неизменно бодром настроении, не покидавшем его ни на минуту после памятного княжеского визита.

– Ну как там Михайла Ярославич поживает? – встретил он своих гостей.

– Лучше всех, – рассеянно ответил Сангре.

Но в подробности вдаваться не стал, вместо этого попросил рассказать, как идут дела с изготовкой чеканов. Впрочем, слушал он кузнеца недолго. Минут через пять раздались быстрые шаги – наверх спешил Улан. Появившись у Горыни, он наскоро поздоровался с кузнецом и кивнул Петру, давая понять, что тот нужен ему внизу.

Когда Сангре спустился, у печки его поджидала заплаканная Заряница. Петр повернулся к спустившемуся следом Буланову.

– Ты ж знаешь, я женских слез напрочь не перевариваю, – упрекнул он ее. – Мог бы вначале и успокоить ее, а то вон целые ручьи по щекам текут.

– Излагаю кратко, – устало вздохнул его побратим. – Вначале она неправильно тебя поняла, а теперь пребывает в диком ужасе, что так жестоко, а главное незаслуженно тебя оскорбила. Я сделал что мог, но ручьи будут и дальше течь, пока ты ее не простишь.

Словно подтверждая его слова, Заряница, продолжая горестно подвывать, стала медленно опускаться на колени. И вновь Петр оцепенел, ошеломленно таращась на очередную непонятную выходку девушки, и первым подскочил к ней, ловко подхватив и как следует встряхнув, словно тряпичную куклу, Улан.

– Ноги вовсе не держуть, – горестно пожаловалась она, судорожно всхлипывая и почему-то глядя при этом куда-то вниз и вбок.

Очнувшись от очередного приступа столбняка, Петр оглянулся по сторонам, метнулся за стулом, торопливо подставил ей. Заряница нехотя уселась, но через пару секунд ойкнула и пролепетала:

– Да как же. Я сижу, а вы эвон, стоите оба.

– Это у нас куртуазные манеры такие, – сердито пояснил Сангре. – Мы завсегда перед барышнями стоим, особливо ежели они припадочные.

В ответ Заряница, недолго думая, вновь залилась горючими слезами.

– Еще одна такая подколка и я гарантирую новый припадок истерики, – строго предупредил Улан. – И вообще, ты тоже виноват.

– Я?! – ахнул Сангре. – Да в чем?!

– Даже приятную новость лучше начинать с прелюдии, чтоб сразу поняли, – невозмутимо пояснил его друг. – Тебе следовало предварительно пояснить, как сильно хочется разгрузить нашу дорогую глубокоуважаемую Заряницу от домашних дел и всякой черной работы.

– Ну да, – недоуменно согласился Петр. – Домоправительница-то следить лишь должна, чтоб все метались вокруг, а сама ходить, покрикивать и ключами на цепочке греметь, чтоб ужас на дворню наводить, а она как Фигаро. И полы мыть, и одежду стирать, и посуду после еды надраивать – и везде одна-единственная. Про Изабеллу молчу, но даже ее служанка Забава и то почти ничего не делает по дому, если с нашей Золушкой сравнить.

– Она лекарства Изабелле готовит и с Горыней больше всего нянчится, а когда попыталась пару раз помочь, Заряница ее прогнала.

– Потому как худо работала, – встряла с пояснением девушка. – Неумеха. Нешто полы так моют? Да и готовить она не мастерица.

– Ну да, – пожал плечами Петр. – Вот и выходит, что ты и тут, и там, и вообще повсюду. А это не дело.

– А Липневку пошто помянул? – всхлипнула Заряница.

– Какую еще Липневку?! – возмутился Сангре.

– Ты ж сам поведал, что отправить меня туда хочешь.

– Я вообще-то говорил про наши с Уланом деревни, которые Михаил Ярославич в пользование нам дал, – пробурчал Сангре. – У нас же до них руки никак не доходят, вот я и подумал: может, тебе, как домоправительнице, туда съездить, да марафет, в смысле порядок навести. А ты чего подумала-то?

Заряницу словно прорвало. Вместо ответа она вновь взвыла во весь голос и ринулась обратно в сени.

– А теперь что не так сказал? – мрачно осведомился Сангре.

– Окончательно дошло, как здорово она ошиблась, – пояснил Буланов. – Она ж решила, что ты других нанять решил, а ее уволить и обратно в Липневку отправить.

– Да как она?! – задохнулся от возмущения Петр. – Как ей только на ум пришло?! За кого она меня принимает?! – и устремился было за ней вслед, но не сумел, сноровисто перехваченный за рукав рубахи бдительным другом.

– Охолонись! – хладнокровно посоветовал он. – И ругать не вздумай. У нее ж этот бзик давно, чуть ли не с первых дней здесь. Мы его просто не замечали, так что и сами немного виноваты. Ты вспомни, она и за стол с нами поначалу никогда не садилась, все на дела неотложные ссылалась. От сапожек, что мы ей купили, недели две отказывалась, да и надевает их лишь на торжище и в церковь. А по дому как летает? И при этом все время считает, что мало работает, на шее нашей сидит вместе с больным братом. Молчала об этом, таилась, но в душе-то переживала. И тут ты с этим заявлением. Вот в ней и всколыхнулось.

– То есть мне еще и извиняться надо?! – вспыхнул Петр. – Она меня за жадное дерьмо посчитала, а я должен…

– Дурак, – оборвал его Улан. – Если бы я такое сказал, она совсем иначе восприняла бы, гораздо спокойнее. И никакой истерики бы не случилось, поскольку спокойно дослушала бы до конца и в конце поняла, о чем на самом деле речь.

– Ну, правильно, – буркнул Сангре. – Твои слова она бы вытерпела, ибо…

– Уважает, – перебил Буланов. – А услышать такое от любимого человека – совсем иное.

– Чего, чего?! – переспросил Петр, не веря своим ушам. – А ты часом не перепутал? Да ты сам припомни, как она тебя к Изабелле ревнует.

Буланов в ответ насмешливо фыркнул.

– И снова балда. Ревнует, верно, но не меня, а тебя, потому как уверена: Изабелла на тебя глаз положила.

– С чего вдруг?

– С того, что не я, а ты ей ровня, – криво усмехнулся Улан. – В смысле оба благородные, опять же испанская кровь у обоих по жилам течет, ну и так далее. Не чета мне, татарину безродному. Словом, как она считает, у нее против Изабеллы шансов ноль. А что Заряница в тебя влюблена – видно невооруженным глазом, – и он ехидно прищурился. – Кстати, и что ты к ней неровно дышишь, тоже.

– Вот еще! – проворчал Сангре, но прозвучало это не совсем уверенно.

– Точно, точно, – заверил Улан. – Нужны доказательства? Изволь. Вспомни Литву и как ты с Изабеллы гривны выторговывал в обмен на помощь. Думаю, она в тот момент посчитала тебя именно тем, кем ты себя сейчас назвал.

– То есть жадным дерьмом? – уточнил Сангре.

– Ну-у, вслух она о том не сказала, – проявил деликатность побратим, – но взгляд у нее был достаточно выразителен и ты это выражение уловил. Вот только тебе было наплевать, поскольку ты ее не любил.

– Да я не столько денег от нее хотел, сколько рассчитывал на контрасте сыграть, – «раскололся» Сангре. – Ты ж на моем фоне рыцарем без страха и упрека выглядел, хоть пылинки сдувай.

– Спасибо, – улыбнулся Улан. – Ты настоящий друг. И здорово помог мне, особенно на первых порах, когда я вообще голову потерял и мог столько глупостей наделать, что ой-ёй-ёй. Да и мою дальнейшую линию поведения по отношению к ней грамотно выстроил. Словом, выручил. Но я о другом. Тогда тебе на плохое мнение о себе было наплевать, а сейчас аж на дыбки встал. И о чем это говорит?

– Ни о чем.

– Пускай ни о чем, – терпеливо вздохнул Буланов. – Но как бы там ни было, ты ж меня знаешь, я в долгу оставаться не привык. На зло, мне причиненное, еще могу рукой махнуть, если маленькое, но за добро обязательно расплачусь и по возможности той же монетой.

– Это ты к чему? – насторожился Петр.

– А разве не ясно? Ты меня в Литве с Изабеллой выручил, а сегодня пришла моя очередь, а то ты так и не осмелишься первый шаг сделать.

– Ты чего сотворил-то?! – охнул Сангре. – Ты что, рассказал ей, будто я…

Улан медленно покачал головой, пояснив:

– Не впрямую. Всего лишь намекнул, когда успокаивал. Мол, у моего побратима язык бы ни за что не повернулся…

Улан осекся и, отвернувшись от друга, задумчиво процарапал полукруг на побеленной печи. Затем провел возле него две размашистые линии, изобразив крест, а подле изобразил один над другим два соединенных посредине полукруга, обращенных своей открытой частью к кресту. Сангре продолжал молчать, терпеливо ожидая, когда Буланов закончит свой рассказ, а тот продолжал рисовать, выведя далее знак равенства.

– И что получилось? – осведомился он.

– А в глаз?

– Не хочешь читать, – «догадался» Улан. – Оно и понятно, правда глаза колет. Ну и ладно, я не гордый, сам прочту. А получилось следующее: Эс плюс Зе равняется… Ах да! – спохватился он. – Я ж не написал, чему равняется-то? Хотя… зачем? Я давным-давно знаю, ты тоже теперь узнал, разве что Зарянице не все известно, но оно поправимо. Давай, иди, сообщи ей, – легонько подтолкнул он друга в сторону сеней.

– Значит, ты все-таки сказал обо мне, – упавшим голосом протянул Петр.

– Совсем немного. Всего лишь, что она тебе нравится и в этом я готов поклясться чем угодно: хоть своей жизнью, хоть честью. А про твою любовь я говорить не стал. Знаешь, есть вещи, которые надо делать самому. даже при наличии здорового коллектива.

– Еще чего! Что б я первым, когда она меня вот так, – заупрямился Сангре. – Отродясь такого не бывало.

– Согласен, – усмехнулся Улан. – Такого с тобой и впрямь не бывало. Но раньше я бы тебе это никогда и не предложил. Говорю ж, меняешься ты чуть ли не на глазах.

– С чего ты взял?

– Помнишь свой разговор с Изабеллой насчет денег. Еще год назад ты бы только обрадовался, что она не задает лишних вопросов насчет того, когда ты с нею расплатишься. И уж тем более не стал бы поднимать эту неудобную тему первым, а ныне… Я конечно, понимаю, предстоящий разговор куда щекотливее, но тебе вновь придется начинать его первым, – Улан выдержал небольшую паузу, но видя что Сангре продолжает колебаться, нахмурился и, внезапно сменив тон, рявкнул: – Так ты пойдешь или мне тебя силком выпихнуть?!

Обычно синие зрачки побратима позеленели, свидетельствуя о нешуточной злости. Да Петру и не хотелось спорить. Вместо этого он смущенно пожал плечами, но остался стоять на месте.

Улан сурово насупился и, положив руку на плечо друга, молча повернул его лицом к двери и чуть подтолкнул. Этого хватило. Правда, выходил Петр очень осторожно, чуть ли не крадучись, да и дверь за собой закрыл не спеша, стараясь сделать это как можно тише.

«Блин, хоть бы огоньку с собой прихватил, балда. И как он ее искать станет, в темноте?» – подумалось Буланову. Он покосился на всеми позабытый здоровенный подсвечник, сиротливо стоящий на столе, и даже шагнул к нему, намереваясь взять одну из оплывших свечей, но спохватился, хлопнув себя по лбу: «Ну я и осел! А сердце для чего? По стуку друг дружку найдут. Да и мне нечего здесь делать, а то возьмут и вернутся в избу, а тут я как дурак стою. Значит, надо идти почивать… если получится».

Улан не зря сомневался. Провалялся он в постели не меньше двух часов и лишь когда дверь в соседнюю комнату предательски скрипнула, счастливо улыбнулся, блаженно потянулся и, перевернувшись на бок, чуть ли не мгновенно погрузился в сладкие объятия Морфея.

Проснулся Буланов необычайно поздно. Бодро вскочив на ноги, он накинул на себя зипунок-безрукавку и отправился по обычной утренней надобности, а когда возвращался, его словно кто-то подтолкнул в бок, и он оглянулся на печку. Как выяснилось, не зря. За то время, что он спал надпись у печки несколько изменилась. Теперь после знака равенства там красовалась здоровенная буква Л, больше похожая на перевернутую латинскую V.

В этот миг дверь, ведущая в сени, отворилась, и перед ним предстала Изабелла. Лицо ее выглядело слегка озабоченным.

– Никак не могу Заряницу отыскать, – пожаловалась она. – В светелке нет. Я и весь двор обошла, литвинов опросила – говорят, не выходила. Куда могла пропасть? Уж не случилось ли чего? Да и дон Педро куда-то запропал, хотя тоже из терема не выходил. Неужто доселе почивает?

Улан усмехнулся. Он-то знал, что именно случилось и примерно представлял, где искать обоих. Только надо ли? И он поспешил успокоить испанку, заверив, что с ними полный порядок, и мигом сменил щекотливую тему, поинтересовавшись, для чего они ей понадобились.

Озабоченность на лице Изабеллы сменилась ослепительной улыбкой и она, не скрывая своего торжества, гордо сообщила: – Горыня впервые ступнями пошевелил.

– И что это значит? – уточнил Улан.

– Так ведь это победа! – выпалила она взволнованно. – Ну-у, не полная, но начало ее. Понимаешь, Улан, теперь я могу сказать совершенно точно – он на пути к выздоровлению, – и ойкнула, заметив надпись, сделанную на печке. Глаза ее округлились и она даже восторженно захлопала в ладоши, указывая на последнюю из букв. – Смотри, смотри, словно ангел с неба ночью спустился, крылом своим нашего кузнеца опахнул, а в доказательство знак оставил. Ведь это же первая буква слова «виктория», а оно по латыни и означает слово «победа». Надо же! Так что, пойдем к Горыне? Только, – она замялась, – может, ты побратима разбудишь, чтоб вместе?

– Не стоит, – улыбнулся Буланов. – Мы ему попозже сообщим.

– Ну-у, тебе виднее, – с легким разочарованием пожала плечами Изабелла и направилась было вверх по лестнице, но внезапно остановилась и, обернувшись, еще раз внимательно посмотрела на концовку печной надписи.

– Странно как-то написано, – протянула она, – перевернуто.

– Чему ж удивляться, – пожал плечами Улан. – Ангел же сверху прилетел и выводил ее, под потолком витая. Да и какая разница. Победа – она всегда победа, пускай и перевернутая.