С отъездом Улана хлопот у Сангре, как ни удивительно, прибавилось ненамного, и он не раз вспоминал друга теплым добрым словом. Процесс учебы Буланов отладил настолько хорошо, что все продолжало идти как бы само собой, катясь по накатанному. Дружинники-ветераны в определенные часы занимались с новобранцами, обучая их ратному бою. Неграмотные заучивали азы и буки под руководством Изабеллы, а остальными занятиями рулил… Яцко.

Да, именно он контролировал общую физподготовку, притом тоже согласно оставленным Уланом указаниям, где было расписано все: и последовательность упражнений, и число подходов. Он же руководил и новыми парами арбалетчиков, приучая их к введенной в свое время Петром «конвейерной» системе: один стреляет, а второй заряжает. Причем помогал Яцко не кто иной как… Локис. Правда, последний в основном служил для наглядной демонстрации – как надо работать и чего надлежит достичь. Надо сказать, преданному оруженосцу Петра роль наставника чертовски нравилось.

Тут, конечно, занимались не все, поскольку силачей, способных без помощи дополнительных приспособлений взвести тетиву арбалета одними руками имелось немного, всего девять. Двое были из числа литвинов – Галиас и Ажуолас. Но их, успевших освоить конвейерное обучение, Петр вместе со стрелками-ятвягами, как Улан ни упирался, всучил побратиму. Дескать, мало ли что может приключиться в пути.

Остались прибывшие в свое время из Литвы славяне: кривич Шкырка и дрегович Кастусь, да к ним прибавились пятеро сыновей местных кожемяк. Двое пришли сами, прослышав о наборе в новую дружину: Мездрик и Бухтарма. А когда Улан пару раз похвалил их, заявив, что парни запросто могут составить конкуренцию даже Вилкасу, поскольку «качают» руки с детства, специфика производства такая, Сангре сам занялся дополнительным набором. Пройдясь по дворам кожемяк, он в скором времени привел еще троих: Волоха, Усмаря и Замшу. Подыскать хороших стрелков в пару каждому заряжающему было делом пустячным, благо в дружине к тому времени имелось несколько сыновей охотников.

Таким образом самому Сангре в качестве дополнительной нагрузки остался один рукопашный бой.

Зато ночи у него теперь выдавались бурные, и поспать удавалось лишь под утро, когда Заряница – сияющая от счастья, с густым румянцем на щеках и взлохмаченной копной волос, небрежно рассыпавшейся по плечам – крадучись выскальзывала из его комнаты. Нет, Сангре был конечно же рад такому плодотворному времяпровождению, но краткий трех или четырехчасовой отдых не мог до конца восстановить его силы. А ведь впереди ожидал новый день, наполненный бесконечной суетой, повседневными хлопотами и непременными прогулками по тверским торжищам – как же без контроля.

Радовало и то, что пока можно было не обращать внимания на подготовку к чеканке монет. Процесс изготовления изображений для них благодаря Горыне, пускай и не так скоро, как хотелось Петру, но неуклонно продвигался. Да и заготовки – тускло поблескивающие кругляшки в количестве тысячи двухсот штук – были приготовлены. Аккуратно сложенные в стопки и накрытые на всякий случай тулупчиком, они хранились в его комнате, дожидаясь, когда их превратят в «сороки».

Рядом с ними один на другом стояли два сундучка с оставшимся после займа князю серебром. Нижний был полон, его Сангре предусмотрительно утаил от цепких внимательных глаз княжеского казначея Викулы Гюрятовича. Верхний был наполнен едва до половины – пришлось добавлять из него до двух тысяч, когда вычистили до донышка остальные три.

И Сангре, прикинув, что именно сейчас появился отличный шанс исчезнуть без ощутимого ущерба для всех забот и занятий (кроме ночных утех с Заряницей), засобирался в Литву. Но поначалу следовало решить вопрос с тайным гонцом – если удастся договориться с Гедимином, где его перехватывать. Походив пару дней по пристани и попив медку с кормчими – а как без пьянки, пускай и скромной, он все прояснил. Оказалось, самое удобное место – устье реки Шоши, впадающей в Волгу. Если соблюдать правдоподобие перехвата, именно туда должна нырнуть ладья, везущая тайного гонца Гедимина в Москву.

Теперь можно было отправляться в Литву. Таиться Сангре не стал, такое не скроешь, и потому первым делом пошел к Михаилу Ярославичу. Узнав, что и Петр засобирался в дальние края, князь изрядно осерчал. И хотя он старался сдерживаться, держа в уме недавний, всего неделя прошла, займ под символическую по нынешним временам резу, горечь и упрек временами прорывались в его речи.

Однако Петр в этот раз на экспромты не полагался и успел заранее продумать причины отъезда, намертво пришив к ним интерес самого Михаила Ярославина. Мол, по здравому размышлению отправленная в Гамбург грамотка (позавчера инструктировал купца-гонца, предоставленного князем) дойдет туда не раньше чем через месяц. Да и то при непременном условии, что море окажется спокойным, а Овадья – имени он таить не стал, все равно купец сообщит его князю – окажется на месте. Ну и плюс дорога обратно.

– Учитывая, что на дворе уже Иванов день, скоро лето наступит, а купец выехал накануне, есть опасения…

– Ты же сказывал, к осени привезут?! – не выдержав, перебил князь, в ярости соскочил со своего стольца и, подбежав почти вплотную к Петру, зло прошипел: – Лгал, выходит?!

– Нет, – мотнул головой Сангре.

– Как нет, когда ныне совсем иные песни запел?!

– Не иные. Я тебе и тогда говорил – осенью. А вот в другом каюсь. Не подумал я, что серебро у этого Овадьи, как и положено торговому человеку, не в ларях хранится, но вложено в различные дела и чтобы его собрать, да в таком количестве, тоже потребуется время.

– И что теперь мыслишь?!

– Мыслю, хоть помирай, а слово даденное сдержи, – улыбнулся Сангре. – Для того и направляюсь к Гедимину.

– Ты еще поведай, что у него гривенок занять надумал! – хмыкнул Михаил Ярославич.

– А почему бы и нет, – пожал плечами Петр.

И снова князь принялся расхаживать по комнате. В один конец, в другой, поворот и опять обратно. Туда-сюда, туда-сюда. Наконец остановившись напротив Сангре, он буркнул:

– С чего решил, что он их тебе даст?

– Сдается, глянулся я ему, – простодушно заявил Петр.

– Сам таковское надумал, али как? – усмехнулся князь.

– Доказательство имею: перстень его, – напомнил Сангре и полез за ним за пазуху. – Он мне для того и дал его. Мол, когда рубеж пересеку и в его земли войду, буде какая нужда, надо лишь показать его и любой поможет. Согласись, княже, абы кому Гедимин такие подарки делать бы не стал.

Оторопевший Михаил Ярославич с минуту, не меньше, разглядывал извлеченный Петром перстень, хотя успел полюбоваться им раньше, когда они только-только прибыли в Тверь. Исподлобья покосившись на Сангре, он устало махнул рукой и направился обратно к своему стольцу.

– Ладно, езжай. Заодно и от меня поклон передашь. Поклон и… грамотку, – и, уже усевшись, недоуменно уставился на стоящего Петра. – Чего еще?

– Как всегда, малюсенькая просьбишка до тебя, княже, – пояснил Сангре. – Грамотку твою я доставлю в целости и сохранности, можешь быть уверен, но лучше бы ты ее сам написал, никому не доверяя. И за мою поездку никому ни слова.

– Почему?! – вновь насторожился Михаил Ярославич.

– Слухи быстро по миру разносятся. Мало ли что подумает хан Узбек, если до него весть о моем путешествии дойдет. А потому лучше бы о том знать всего двоим – тебе и мне.

– А ты мыслишь, будто он доселе не ведает, что я своего сына за дочку Гедиминову просватал? – усмехнулся князь.

– Сватовство – одно, а переписка с Гедимином – иное. Особенно сейчас, перед поездкой в Орду. Поверь, княже, ни в коем случае нельзя давать Узбеку даже малейший повод заподозрить тебя в сношениях с Литвой.

– Сказываешь так, ровно утаиваешь от меня чего, – нахмурился Михаил Ярославич, вопросительно уставившись на Сангре.

– Угадал, – невозмутимо согласился тот и, упреждая следующий княжеский вопрос, заторопился с ответом: – Но рассказать тебе, увы, не могу. Выдать свою тайну – глупость, а чужую – подлость. Я в подлецах не хаживал, а потому… – Он развел руками и виновато улыбнулся. – Прости, князь, никак. Одно поведаю: тайна эта ни Твери не навредит, ни тебе. Скорее, наоборот. И в этом я готов и перед иконами поклясться, и крест поцеловать.

– Но если так, отчего не сказать?

– Тебе снова повторить, чем я считаю разглашение чужой тайны?

Михаил Ярославич досадливо крякнул, но больше ни о чем не спрашивал. Криво усмехнувшись, поинтересовался лишь, как Сангре собирается объяснить свою отлучку невесте.

Петр ответил, что лгать не станет и скажет правду, но не всю. Мол, в Витебск. А там, как знать, может, и до Полоцка путь ляжет – все зависит от цен на меха, на янтарь и прочее в тех землях. И если они не устроят, возможно, придется плыть аж до самой Риги.

– Думаешь, не сведает, куда на самом деле отправился?

– Сведает, – согласился Петр. – Но я ведь и впрямь поначалу туда поплыву. А там у Витебского князя Ярослава Ольгерд в зятьях, сынишка Гедимина. Он и подскажет как быстрее до Трок добраться.

– Ну и как ты свою тайну сохранишь, гусляр? Все одно – придется на меня ссылаться, – усмехнулся князь, насмешливо глядя на своего собеседника.

– Не придется, – отмахнулся Сангре. – Он тоже в моих знакомцах. Лишь бы на месте его застать.

– А коль не застанешь?

– Тогда дальше поплыву, к Полоцку. Там родной брат Гедимина Воин сидит.

– Он тоже в твоих знакомцах?

– Тоже, – не стал таить Петр.

Князь недоверчиво покрутил головой, тяжело вздохнул и… неожиданно пожаловался:

– Сызнова ты для меня с этими знакомцами темным стал. Да и рассуждаешь мудро: и про тайну, и про путь-дорожку. И никак мне тебя раскусить не удается.

– Не надо меня кусать, – попросил Сангре, продолжая простодушно улыбаться. – Я невкусный.

– Ладно, ступай, – недовольно махнул рукой Михаил Ярославич. – А за грамоткой сам заглянешь послезавтра поутру. Да не мешкай там, – попросил он тихо.

И такая грусть была в его голосе, что Сангре на миг стало не по себе.

Вернувшись в свой терем он, улучив момент и оставшись наедине с Изабеллой, посоветовал ей написать письмо кузену. Мол, у него сейчас как раз надежный человечек из числа купцов в те края засобирался, передаст в целости и сохранности. Заряницу же попросил – вдруг и впрямь задержится – едва Горыня закончит свою работу, не дожидаясь его, начинать чеканку монет.

Но главный разговор у него состоялся с княжичем Дмитрием, чтобы он постарался придержать отца, если тот надумает ехать в Орду, не дождавшись возвращения Петра. А коль не получится, пускай постарается сделать так, чтобы он поехал каким-нибудь путем подлиннее – пусть пробудет в дороге как можно дольше.

С собой он поначалу решил взять, как и Улан, всего десяток человек – пять пар весел предостаточно, но, припомнив кое-какие нюансы последней беседы с литовским князем, передумал. Гедимин – мужик ушлый, своей выгоды не упустит и запросто может взамен нужной грамотки ответную просьбу выдать. И касаться она будет – к гадалке не ходи – крестоносцев.

Хорошо, если дело ограничится теорией, то бишь советом, а если он попросит помочь на практике? Дескать, удалось один раз, со взятием Христмемеля, давай еще чего-нибудь захвати, раз у тебя так хорошо получается. Тогда лучше иметь побольше своих людей под рукой. И потому Петр прихватил с собой часть навербованных в Твери бойцов. Правда, из них он отобрал лишь пять пар арбалетчиков, хотя просились все без исключения, даже поправившийся на вольных харчах сын Дягилев.

Кое-кто даже исхитрился уговорить его, но в случае с Вовкой-Лапушником Петр остался непреклонен, благо, к тому времени успел послушать песни юнца. Голос у паренька был что надо – звонкий, чистый.

И хотя русские песни того времени были протяжные, требующие хорошей дыхалки, выпевал он слова легко, тянул ноты, сколько требовалось, причем чувствовалось – делает он это легко, без особого напряжения, «с запасом».

А уж когда Петр как-то попросил подыграть ему на гуслях и затянул романс на слова Есенина, то и вовсе изумился. Паренек практически сразу ухитрился подобрать нужную тональность, и в конце Петру уже казалось, что Лапушник не раз играл эту мелодию.

Так он и сказал раздосадованному юнцу. Мол, уже одна феноменальная память заслуживает того, чтоб держать его в самом глубоком тылу. А учитывая второй, музыкальный, и вовсе говорить не о чем. И, чтоб подсластить пилюлю, поинтересовался, каким именем окрестили его отца в церкви.

– В честь Миколы-угодника прозвали. А на кой тебе?

– Так вот пройдет время и тебя за один твой голос все станут по имени-отчеству величать. Будешь ты, сын Дягилев, Владимиром Николаевичем.

– Тебя впору уже сейчас за него по имени-отчеству величать.

– Прямо как боярина? – недоверчиво уставился на него паренек.

– Бери круче. Бояр в Твери много, а ты такой один. Точно, точно. Вот соберешь ансамбль…

– Чего?!

– Ну-у, скоморохов. Немного, человека три-четыре вполне хватит. Один на барабане, другой на бас-гуслях, третий на ритм-гуслях, четвертый на саксе, то есть на дудочке или свирели. Ну и деваху голосистую в солистки. Только посимпатичнее, чтоб не один голос в наличии имелся, но и остальное соответствовало. И как дадите князю, боярам и всему честному люду концерт в центре Твери, на соборной площади, да как вышибете слезу у народа, так вмиг и назовут по отчеству. А ты хочешь, чтобы я композитора, который к любой песне мелодию влет подбирает, да и сам поет весьма и весьма недурственно, собственноручно под натовские стрелы с мечами подставил? Не-ет, дорогой, такому не бывать.

Сын Дягилев хоть и впечатлился столь лестными словами, раскрасневшись от смущения и удовольствия, но все-таки расстроился – не взяли. Видя его потухшие синие глаза, Сангре пожалел паренька и неожиданно для себя вспомнил про «волшебную» дудку, которую повсюду таскал с собой. Чуть поколебавшись – стоит ли доверить пареньку такую тайну – он пришел к выводу, что Лапушник – самый подходящий для этого человек.

Сам Петр сколько ни терзал, уединившись ближе к ночи в пустом флигеле, загадочное изделие Роджера Бэкона, у него ничегошеньки не получалось. Правда, Вовка не слыхал той мелодии, которую наиграл им с Уланом Чарльз Коули на смертном одре, зато у паренька был явный музыкальный талант.

Но вначале…

– Расскажу-ка я тебе, сын Дягилев, одну историю…

Выслушав Петра, паренек восхищенно заметил:

– Таковское я ни от одного кащунника не слыхал. Токмо детишек жалко с ентого города.

– А сам бы так хотел? – осведомился Сангре. – Я не про детишек – их и впрямь ни к чему за собой водить, хотя кто знает, может, и такое понадобится. А вот с мышами и крысами на Руси разобраться не помешало бы.

– Дак ежели бы оное сказкой было, а то ж басня, – резонно возразил Вовка.

– А если нет?

– Знамо, хотел бы.

– Раздобыл я эту дудку, – заговорщическим шепотом сообщил Петр. – Вечером тебе ее дам, и приступишь. И что на ней вытворяет умелый человек, тоже увидел. Крысы со всего дома к нему сбежались, ей-богу. Правда, мелодию мне слышать довелось всего раз и напеть ее тебе не смогу. Придется тебе, парень, с чистого листа начинать.

– А как я узнаю… – начал было сын Дягилев, но спохватился, понял и лишь поинтересовался насчет сроков.

Вообще-то время сроков никаких не было, но требовалось заинтриговать «Папушника, чтобы тот больше не приставал. Пришлось многозначительно намекнуть, что имеются у некие тайные планы, связанные с дудочкой, и хорошо бы управиться к прибытию Сангре из «Литвы.

…Поначалу само путешествие протекало донельзя гладко. Проблем с едой не возникало – даже запасы не подъели, поскольку регулярно прикупали провизию в пути. Правда, ни Ольгерда, ни Воина застать на месте не удалось – отбыли со своими дружинами к Гедимину в Троки. Для чего – догадаться несложно. Можно сказать, задачка для дурачков, два плюс два. Непонятно было лишь одно: какой из вариантов разыгрывается. То ли кунигасу понадобилось дать отпор напавшим крестоносцам, то ли он сам нацелился на них.

«В любом случае я не при делах. Если напали чертовы НАТОвцы – Гедимину самому виднее, как защищаться, а если решил организовать налет, значит, у него уже имеется собственный план. Не будет же он его менять из-за одного человека, – успокоил себя Петр. – Получается, главное сейчас – застать в Троках его самого».

Однако задачка на самом деле оказалась с закавыкой. Правильным вариантом был третий, не пришедший в голову Сангре. Кунигас и впрямь собрался выступать в поход для оказания скорейшей помощи сыну Кейстуту – перемирие нарушил Тевтонский орден. И в то же время он столь бурно радовался приезду Петра, что тому стало ясно – потребует помощи. И отказаться не моги, поскольку первый разговор о грамотке закончился неудачей. Как заявил Гедимин, даже с учетом того, что он якобы отвергает тайный союз, направленный против Орды, лишний раз напоминать ему о себе степному правителю – огромный риск. Оказывается, татарские эмиры уже писали своему хану, будто владыка Литвы ведет себя не как добрый сосед, принимая под свое крыло одних русских данников за другими.

– А как их не принимать?! – возмущался литовский правитель. – Сами ж просятся! Так почему я должен отказывать?! Витебский князь, к примеру, отчего решил свою дочку за моего Ольгерда замуж выдать? Да пообещал я, что ему дань платить не придется, и земель его никто не тронет. А ежели кто замахнется, я на его защиту всей ратной силой встану. Думаешь, хану понравилось такое?! Теперь Андрей Козельский к моей дочери просватался и тоже помощи против татар потребовал, притом нынче же. Сызнова Узбек недоволен будет, когда о том прознает. А тут еще в его руках моя грамотка окажется. И представь, что случится?

– Но ты ж в ней откажешься от союза. Значит, хан наоборот должен успокоиться.

– Как поглядеть. С одной стороны, ты верно говоришь, должен, а с другой, может, и призадуматься: ныне отказался, а как завтра – неведомо. И иное ему на ум придет. Значит, Гедимин и вправду силен, коли ему союз предлагают. К слабому-то никто людей посылать бы не стал. И тогда он попробует заранее меня обескровить. А у меня эвон чего творится, слыхал, поди. Мне нынче всех людишек надобно в один кулак собрать, а я доселе прихода дружин своих сыновей Наримунта и Кориата из-под того же Козельска дожидаюсь. Не иначе как крестоносцы сведали, сколь я туда отправил, вот и налетели. И как мне на две стороны воевать прикажешь?! Разорваться что ли?!

Петр слушал и уныло кивал головой.

Жалел он лишь об одном – понапрасну нарушил заповедь, взятую на вооружение еще во время пребывания в Нижнем Тагиле. Правильно она гласит: «Не верь, не бойся, не проси». И сегодняшняя беседа – лишнее тому подтверждение. Но самое обидное заключалось в том, что не сумел он предугадать доводы Гедимина, а значит, и продумать, что им противопоставить. И как он не догадался? Да и Улан куда глядел? Обычно он малейшие просчеты побратима подмечал, а тут на тебе. Предположим, про козельского князя он понятия не имел. Но здесь и без сватовства Андрея прокол получился, да чего скромничать, целая дыра.

«А впрочем, – нашел он оправдание – мы ж с ним отродясь политикой не занимались, потому и лопухнулись дружно».

После того как он вынес своего рода оправдательный вердикт для обоих, на душе полегчало. Прикинув расклад, он решил, что скорее услышит «нет», чем «да», но пока окончательного «нет» не прозвучало, стоит продолжать попытки добиться своего. В конце концов, зря что ли он сюда прикатил?

И чуть погодя, когда Гедимин слегка остыл, Сангре пустил в ход свои единственные козыри. Плохонькие, конечно, как он теперь понимал, но какие были. Мол, во-первых, этой зимой хан нацелился совсем в другую сторону, можно сказать, в противоположную. И разворачиваться Узбек не станет, поскольку грамотку, адресованную Гедимином Юрию, ему доставят, когда войска Орды окажутся в предгорьях Кавказа. А во-вторых, их там ожидает жуткий разгром, посему и по возвращению поход на Литву не состоится. Да будет ли кому идти?! Как знать, не угодит ли в плен сам Узбек.

И козыри сработали. Правда, не до конца. Кунигас вроде бы все равно отказался, но на сей раз не столь решительно и гневно, как поначалу. Во всяком случае, Петр уловил в его ответе неуверенность. Дескать, утро вечера мудренее, тем более, Воин и Ольгерд уже выступили навстречу крестоносцам, старший сын, Монвид, и вовсе там, а Наримунт и Кориат вернутся не раньше, чем через седмицу. Словом, два-три свободных дня для разговоров с дорогим гостем у него сыщутся.

При этом он столь хитро взглянул на Сангре, что тот пришел к окончательному выводу: либо у Гедимина успел созреть план, как лучше использовать своего «дорогого гостя», либо появились лишь туманные наметки на него, потому и понадобился ночной тайм-аут для раздумий.

Наутро кунигас не стал ходить вокруг да около. Для начала он поставил Петра в известность, что в нападении тевтонов столь крупными силами есть и вина… самого Сангре. Да, да. Если бы он со своим побратимом не помог захватить Христмемель, крестоносцы ныне не стремились бы столь рьяно отыграться на литовских крепостях.

– Выходит, не стоило брать их замок? – поинтересовался Петр. – И что теперь делать?

– Надо… взять другой, – невозмутимо подсказал Гедимин. – Тогда они отшатнутся и ринутся к нему, а обратно не дать его забрать, моя забота. К тому ж тебе он ведом, видал ты его вместе со своим побратимом, а потому оно для тебя несложно.

Петра мгновенно охватило недоброе предчувствие. Во время прошлого пребывания в Литве они с Уланом помимо Христмемеля видели всего один замок, следовательно, без вариантов.

– Рагнит? – в упор глядя на кунигаса уточнил он.

Тот молча кивнул. Сангре почесал в затылке. Получалось, предсказание карт бабы Фаи в очередной раз сбылось. К ним он обратился перед самой поездкой. Помнится, выпали пиковый валет и бубновая семерка, что в совокупности означало неожиданное предложение. Вот и заполучи.

Настроение Петра упало. Конечно, приятно, что Гедимин столь высоко ценит его находчивость и изобретательность, но…. Одно дело – небольшой Христмемель, совсем иное – Рагнит, превосходящий своего соседа как по высоте стен, так и по площади, раза в два. Если не больше. А по числу башен – и вовсе всемеро. Это если считать за башню возвышающийся в центре донжон, поскольку стены Христмемеля обходились вовсе без них.

Немудрено, что кунигас решился на риск. В обмен на Рагнит можно и впрямь согласиться лишний раз привлечь к себе внимание Узбека, написав грамотку.

Взять замок силой – нечего и думать. Такой твердыней можно овладеть лишь с помощью хитрости. А какой? Попытаться снова заняться переодеванием? Однако пленных, как он узнал, у Гедимина не было вовсе. Да и заполучи они их – риск агромадный. Немцы – не дураки, дважды на одни грабли не наступят. И чем дольше думал Сангре, тем больше приходил к неутешительному выводу – с какой стороны ни посмотри, гиблое дело. И он ядовито поинтересовался, не нужен ли ему заодно и Мариенбург. Разумеется, вместе с Кенигсбергом впридачу.

– Нашел, с чем сравнить! – фыркнул Гедимин. – Это ж какие замки огромные.

– Ну да, а Рагнит – Дюймовочка, – буркнул Петр и, напоровшись на недоуменный взгляд кунигаса, поправился. – В смысле крохотуля. Мальчик-с-пальчик.

– Ну-у, не мал, конечно, – деликатно согласился тот. – Но зато у него стены деревянные, а не каменные.

– Мы, когда сюда к тебе ехали, всего один день на солнышке грелись, а так сплошь тучи с дождями. Значит, пытаться поджечь их бесполезно. И проку, что они деревянные?

– Так ты отказываешься?

– А ты?

Гедимин усмехнулся и откровенно ответил:

– Взамен на Рагнит я тебе все хочешь напишу, не сомневайся. А я, ты ведаешь, своему слову хозяин. Да и твоих воинов приодеть надобно, а то эвон – в тегиляях ходят заместо кольчуг, а они – подспорье худое.

Сангре поморщился. Крыть нечем. Вояки его и правда ходили кто в чем. Кольчуги были у трети, не больше, а новики действительно щеголяли сплошь в тегиляях – нечто вроде фуфайки с рядом нашитых на груди металлических пластин. Не то что от меча, но и от стрелы не спасут.

– А я тебе половину добычи уделил бы, чтоб приодел своих людишек, – продолжал уговоры кунигас и невозмутимо добавил: – Ну а покамест можешь на пленников своих полюбоваться. Что-то они у меня притомились, в полоне сидючи. Как бы вовсе не померли. – И он хитро прищурился.

Намек Гедимина Сангре понял хорошо, но, не желая давать кунигасу лишний козырь, принял равнодушный вид и ответил: мол, важны они были, когда он с инквизиторами торговался, а сейчас ему и на пленников, и на их состояние здоровья наплевать. Он и повидаться с ними согласился как бы нехотя – мол, время есть, чего не глянуть.

Как оказалось, обоим Гедимин выделил вполне комфортабельные помещения. Каждого разместили в отдельной подклети. Невелики, три на три метра, но сухие и теплые. С мебелью не ахти, но стол, стул и топчан для сна имелись. Матрац из свежей соломы, подушка вполне мягкая, шкур, заменяющих одеяла, в достатке. Да и кормили их нормально, без изысков, но сытно.

Дитрих смотрелся сносно. Похудел слегка, но в остальном полный порядок. С Бонифацием хуже. Очевидно, само осознание пребывания в плену тягостно воздействовало на кузена Изабеллы. Да и вынужденное безделье, особенно в молодые годы, подчас изнуряет человека куда сильнее, чем тяжелый труд. Словом, бывший тамплиер и впрямь выглядел так себе – неестественно бледное лицо его приобрело нездоровую одутловатость, да и двигался он как-то вяло, заторможенно. Правда, увидев Сангре, он оживился, заулыбался, и, хотя до румянца на щеках не дошло, но нее-естественная бледность запропала. Однако прошло пять минут, десять, пятнадцать, и… все вернулось на круги своя.

– Ты бы его хоть на прогулки выпускал, – уходя, посоветовал Гедимину Петр.

– Сам не хочет, – пожал тот плечами.

Вот даже как. Получалось, надо срочно вывозить парня на Русь, иначе окончательно пропадет. И тут же подоспел кунигас с тем же советом.

– Ты бы и впрямь, когда Рагнит возьмешь, забрал его с собой. Глядишь, и отойдет.

Ну как мысли читает, зараза. И, разумеется, не упустил случая намекнуть, что если замок взят не будет, ни о каком вывозе речи быть не может.

– Думать стану, – мрачно заявил Петр, слегка покривив душой. На самом деле он собирался поразмыслить об ином: как уговорить кунигаса назначить за свою грамотку иную цену.

– А долго ли? – осторожно поинтересовался Гедимин.

– Надеюсь, дня три хватит.

– Это хорошо, – кивнул кунигас и осторожно посоветовал: – А не лучше ли тебе за это время проехать к Рагниту. Глядишь, при виде самого замка быстрее что-нибудь на ум придет. Да и я, пожалуй, вместе с тобой прокачусь.

Сангре чуть помедлил и решил согласиться. В любом случае следовало создать у Гедимина вид, что он, Петр, делает всё возможное, дабы придумать новую хитрость. А если она никак не хочет придумываться, не его вина. К тому же и карты бабы Фаи, к коим он прибегнул, рекомендовали не торопиться с принятием решения и сулили удачу в рискованном мероприятии.

…Дорогу к Рагниту выбирали приданные его отряду люди кунигаса. И когда они, спустя пять верст после того, как миновали Бизену, свернули с дороги круто вправо и направились по небольшой тропинке, пролегающей по мрачному лесу, Сангре не заподозрил с их стороны подвоха. Правда, через полчасика все-таки спохватился, поинтересовался, отчего повернули, но удовлетворился логичным ответом: следуя далее по дороге, можно запросто нарваться на крестоносцев.

После очередного крутого поворота в ноздри резко ударил въедливый запах гари. Сангре поморщился, стараясь дышать ртом. А через минуту они выехали на пепелище. Им оказалась лесная полянка, очертания которой показались Петру знакомыми. Правда, весьма смутно.

– Что по сторонам оглядываешься? – равнодушно поинтересовался Гедимин. – Или знакомо?

– Святилище богини Мильды, – неуверенно произнес Сангре.

– Верно, – подтвердил кунигас. – Ишь ты, признал.

Петру невольно припомнилась главная жрица этой богини вайделотка Римгайла, а услужливая память моментально выдала пару постельных эпизодов с ее участием. Что и говорить, азартная дама. И главное – без предрассудков и условностей. Даже не взирая на недавние – всего-то пара недель прошло – ночи с Заряницей, пониже паха у него что-то предательски зашевелилось.

Сангре с подозрением покосился на Гедимина, начав догадываться, что они заехали сюда неспроста. «А ведь с него станется, чтоб меня уболтать, и Римгайлу сюда из-под Вильны вызвать», – пришло ему на ум. Он невольно посмотрел по сторонам, ожидая ее появления.

– А вайделотку свою ты напрасно выглядываешь, – буркнул Гедимин.

– Никак замуж вышла? – осведомился Сангре, испытывая некоторое облегчение (зато теперь перед Заряницей неудобно не будет) и одновременно – чего уж там таить – легкое сожаление. Ну, нравилось ему кувыркаться с Римгайлой в постели. Эдакий азартный экстремальный секс на грани выживания, когда понятия не имеешь, встретишь утро бездыханным или, как подлинный герой, сумеешь стойко выдержать все атаки и не осрамиться. И потом, когда ты, не выдержав искушения, предаешься ему, но затем возвращаешься к жене, это не измена. Иное дело, если ты и позже постоянно думаешь о ней. Во всяком случае, Петр считал именно так.

– Не вышла, – мотнул головой кунигас, пояснил: – Она ныне в чертогах своей богини Мильды.

– Умерла?! – охнул Петр.

– Погибла, – поправил Гедимин. – Рыцари сожгли. Заживо. Прямо тут. Привязали к дубу и….

И он принялся неторопливо рассказывать, как она через месяц после отъезда Сангре упросила Лиздейку вернуть ее святилище из-под Вильно обратно под Бизену. Мол, Христмемеля больше нет, следовательно, врагов опасаться нечего, а старое место куда лучше нового: и красивее, и намоленнее, и вообще… Тот ее и отпустил. Кто ж знал, что крестоносцы заявятся с тайным набегом из-под самого Рагнита. Стража не подвела, дала знать, запалив сигнальный костер, но когда Кейстут примчался с отрядом к святилищу, нашел одни головешки – все, что осталось и от дубов, и от людей.

– Во славу божию, – рассеянно добавил Гедимин и, помедлив, добавил: – Злые у твоего Христа служители. У моих богов они куда добрее.

– Злые, – рассеянно подтвердил Сангре, потрясенный страшным известием, еще раз обводя полянку-пепелище тяжелым долгим взглядом. Комок, подступивший к самому горлу, проглотить никак не получалось, и он прошипел Яцко:

– Кубок меда налей! Нет, лучше два, – и когда тот поднес их, Петр протянул второй кунигасу. – Помянем.

Опустошив свой одним махом, Сангре задумчиво протянул, крутя в руке пустой кубок:

– Стало быть, крестоносцы. Ну-ну. А скажи-ка, вы пленных для жертвы Перкунасу по каким-то особым признакам выбираете или как?

Гедимин внимательно посмотрел на него и пожал плечами.

– Чем знатнее пленник, тем лучше. Но не думаю, что мой криве-кривейо воспротивится твоему выбору, если ты сам захочешь отобрать их для жертвенного костра.

– Захочу, – хрипло выдохнул Петр. – Обязательно захочу.

Он хотел было предложить выпить еще по кубку – ярость так и не отпустила – но в этот самый миг как назло к кунигасу из Трок прискакал гонец. Вести, по всей видимости, оказались достаточно серьезные, поскольку кунигас, внимательно вчитавшись в свиток, кисло поморщился и, буркнув, что неотложные дела требуют его скорейшего возвращения, спешно повернул коня обратно.

Сангре был бы весьма удивлен, узнав, что на самом деле грамотка, привезенная гонцом, содержала малозначимый текст прошлогоднего послания от одного из доверенных купцов в Риге. Еще больше он удивился бы, если бы ему сказали, что кунигас вовсе не умеет читать. Просто ему требовался веский предлог удалиться, поскольку изначальная цель Гедимина заключалась в том, чтобы продемонстрировать Петру сгоревшее святилище – место гибели Римгайлы. И теперь он неспешно возвращался обратно в Троки, мысленно хваля хитроумие своего криве-кривейо. Умница Лиздейка предсказал все точно, и ныне у кунигаса не было сомнений, что загадочный испанец не просто согласится, но возьмет замок.

Он припомнил перекошенное от ярости лицо Петра, влажные от подкативших слез глаза, прокушенную до крови губу, его вопрос насчет пленников для костра, и мысленно поправился: «А может, и не один Рагнит»…