Забегая вперед, или Губит людей не пиво

Узбек очень старательно готовился к своему большому набегу на земли южных соседей. Именно потому он соблюдал маскировку и не спешил, намереваясь сделать все, чтобы до самого последнего момента никто ничегошеньки не понял – обычная откочевка на другие пастбища. Да и места такие, что тоже не вызывают подозрений. Где самая вкусная трава для коней, не вянущая чуть ли не до самой поздней осени? Да в низовьях Дона, точнее, в междуречье между ним и Волгой.

Ничто не говорило о том, что собирается большой поход. Все шло неспешно, неторопливо – как сбор туменов, так и большие облавные охоты, когда громадное кольцо воинов медленно, но неотвратимо сжимается, не оставляя обреченному зверью ни малейшего шанса. Узбек даже согласился на отстрел кабанов – источник пищи, отрицаемой поклонниками Аллаха, но чертовски питательной. Случись непредвиденное в большом походе, и она на крайний случай пойдет в дело, благо, немусульман, несмотря на все старания, в его туменах хватало.

Для перемещения войска еще южнее – к берегам Терека – благовидную причину подсказал Кавгадый, за что был удостоен благосклонной ханской похвалы. Причина заключалась в следующем. Мол, последнее время грязные тупые дикари, живущие в этих местах и умеющие лишь воровать, грабить, убивать, да угонять у соседей скот, окончательно обнаглели. Потому и начали подданные Узбека на них жаловаться. А хан к нуждам своего народа чу ток, вот и решил разобраться с разбойным людом раз и навсегда, устроив большую облаву. И все станут думать, что тумены для того и были собраны. Да и для воинов оно полезно, чтоб от безделья не маялись. А так разомнутся как следует.

Не знал Узбек, что мысль про облаву подсказал темнику во время его последней встречи некий тверской гусляр, некогда столь поразивший хана своим знанием бейтов восточных поэтов.

– А тебе с этого какая выгода? – насторожившись, поинтересовался Кавгадый, выслушав идею Петра.

Тот добродушно ухмыльнулся и пояснил:

– Вот ты мне все про грамотку канючишь, вернуть просишь, боишься чего-то, а того не понимаешь, что мы теперь с тобой одной веревочкой повязаны. Думаю, если ты такую мыслишку хану подкинешь, он тебя еще сильнее уважать станет… за мудрость. А коль ты к Узбеку в любимчики попадешь, то и мне когда-нибудь потом помочь сумеешь. Да и в долгу перед тобой оставаться не хочу. Ты меня вон и ножом красивым одарил, и триста княжеских гривен привез. Это ж сплошные убытки. А если дикарей пойманных продашь, мно-ого серебра взамен поимеешь.

Он мстительно прищурился, и перед его глазами вновь проплыли лица. Первое – погибшего отца, а следом за ним еще пяток не вернувшихся из точно таких же южных командировок батиных сослуживцев. Кто знает, может теперь, если Узбек прислушается к словам Кавгадыя, кто-то из них вернется обратно. А то и вовсе никому ехать не понадобится… Он усилием воли отогнал от себя нахлынувшие воспоминания и добавил:

Только с облавой спешить не надо. Уж делать так делать, чтоб ни одна тварь не выскользнула и в своих пещерах схорониться не смогла….

Хитрость, измышленная Кавгадыем, оказалась кстати. Никто так и не заподозрил истинных целей Узбека. А когда с облавой было покончено, движение ханских туменов уподобилось тигриному прыжку – стремительному и смертоносному. Собранное в единый кулак войско всего за несколько дневных переходов оказалось подле Дербента, служившего железным щитом Закавказья. По счастью, принадлежал он хану – первая застава падишаха располагалась южнее. Понятно, что оказать сопротивление пятнадцати туменам Узбека тысяча воинов заставы не смогла.

Первая победа не могла не обрадовать хана, и в первую очередь потому, что означала главное: к его набегу соседи явно не готовы, иначе они заблаговременно прислали бы сильный отряд, дабы попытаться задержать войско Узбека. Значит, все в порядке.

Не было каких-то неожиданностей и далее. Стремительной лавой ворвались ордынские тумены в долину Ширвана, сметая на своем пути немногочисленные отряды врага. А во главе этого войска, по-хозяйски озирая новые прекрасные пастбища, ехал на гнедой кобылице он, Узбек.

Радость хана удваивалась от сознания того, что он сумел покорить просторы, так и не поддавшиеся даже брату Батыя хану Берке, не говоря о прочих. Получалось, именно он, новый властелин Орды, круче всех прежних правителей. Но не подобает истинному чингизиду выплескивать эмоции наружу, а потому Узбек старался ничем не выдать радости, клокочущей в его молодом, полном сил теле.

Всего через несколько дней белое знамя Ак-Орды – Белой Орды, уже развевалось на берегу Куры. Воины, довольные легкими победами и пусть пока не очень большой, но легкой добычей, ставили свои походные шатры в зеленой и прохладной долине, норовя примоститься поближе к реке, чтобы было не так далеко гонять коней на водопой.

Правда, впереди ждало испытание посерьезнее. Как сообщили взятые в плен вражеские воины, на противоположном высоком берегу реки падишах спешно собрал всех, кого смог. Было их в общей сложности не больше тумена. Ха, всего-то! А у Узбека их пятнадцать. И не исключено, что ему хватит лишь демонстрации собственной силы, коя настолько устрашит оробевшего врага, что тот, не приняв боя, побежит без оглядки. А нет – ему же хуже.

Но и тут хан не торопился, предпочитая надежность и поджидая свой арьергард. А пока тот подползал, присоединяясь к основной армаде, Узбек занялся перестроением, велев сосредоточить главные ударные силы по флангам, дабы взять противника в кольцо. Как зверя во время недавних облавных охот. И из кольца этого не должен был выскользнуть никто. Разве случайные счастливчики.

Попавшиеся в плен местные жители еще раз подтвердили, что верные падишаху эмиры не ожидали нападения и вместо того, чтобы возводить оборонительные сооружения, занимались строительством какой-то плотины в верховьях Куры, да еще рыли некую огромную яму для водохранилища. Словом, занимались хозяйственными делами, не ведая о скором нашествии туменов с севера.

Очередное вечернее пиршество затянулось допоздна. Но началось лишь тогда, когда собравшиеся доложили, что для предстоящего завтрашнего штурма все приготовлено. Только после этого темники, эмиры и советники смогли насладиться изысканными блюдами, приготовленными искусными ханскими поварами. И только ближе к полуночи они покинули его шатер.

Подушки были мягкими, одеяла теплыми, спалось сладко, но под утро Узбек проснулся от какого-то странного шума. Он потянулся, вылез из-под одеяла и, поеживаясь от предрассветной прохлады, вышел из шатра, недоуменно озираясь по сторонам в поисках источника загадочного глухого рокота.

Однако вокруг все оставалось спокойным, гигантский стан продолжал безмятежно отдыхать. Редкие огоньки сторожевых костров слабо мерцали в предрассветной дымке, но в основном воины, несмотря на завтрашнее сражение, крепко спали. Степняк не думает накануне битвы о смерти, он верит в победу и богатую добычу. Так повелось со времен Чингиз-хана, и так будет вовеки. А те, кому суждено погибнуть… Что ж, значит, судьба. О павших быстро забудут, а на следующий год степь пришлет в войско новых джигитов, жадных до чужого добра.

Хан обернулся, оглядывая окрестности. Да нет, врага, собирающегося учинить внезапную вылазку, не видно, хотя шум, к которому теперь добавился скрип и треск, явно доносился именно со стороны вала на противоположном высоком берегу Куры.

Узбек, чуть успокоившись, повернул голову вправо и досадливо поморщился при виде наползающего густого тумана, подумав, что из-за него после грядущей победы уцелевших врагов окажется гораздо больше. А впрочем, оно и к лучшему. Бежавшие принесут юному падишаху известие о неслыханном поражении, до дрожи напугав мальчишку Абу-Сеида. И как знать, возможно, тот без оглядки убежит куда-нибудь далекодалеко, без боя оставив и Табриз, и новую столицу Солтанию, отстроенную его отцом. Тогда хан сможет двинуть двинет свои победоносные несокрушимые тумены дальше и взять под свою властную руку не только долины Аррана и Ширвана, но и…

Однако сладкие мечты нежданно прервались, ибо в эту секунду Узбек увидел, что мутная серая пелена, валившая узкой полосой по реке Куре, была вовсе не туманом, а… Он вытаращил глаза и, не в силах сдвинуться с места, продолжал изумленно взирать на огромный вал воды, несущийся прямо на него. Этого не могло быть, но это было, и водяной вал стремительно приближался. В следующую секунду он успел захлестнуть правое крыло лагеря, где сосредоточились два лучших тумена, предназначенных для широкого охвата врага. Узбек хотел закричать, но от ужаса не смог издать ни звука, и лишь хрип вырвался из его груди.

И в тот же миг внезапно, словно страшному водяному шайтану этого было мало, скрип превратился в оглушительный треск и другой вал с гулким ревом вырвался прямо со стороны противоположного берега Куры. Они слились воедино совсем рядом с ханской ставкой и, бурно взревев от радостной встречи, с удвоенной силой неотвратимо устремились вперед, сметая все на своем пути. И не было силы, могущей остановить их. Спустя всего десяток секунд они достигли цели, смахнув нарядный ханский шатер и людей подле него. А еще через минуту они добрались и до левого крыла полчищ Узбека.

Временами в водной пучине появлялись оскаленные лошадиные морды, истошно разевавшие рты ордынские воины, но ржание и крики обезумевших от ужаса людей заглушались водным ревом. Во всяком случае всадники на противоположном высоком берегу Куры ничего не слышали. Зато они наблюдали главное: все гигантское становище оказалось под грозно клокочущей водой.

Ох, недаром год змеи еще со времен первых монгольских ханов считался недобрым и тяжелым для кочевников. Правда, он уже заканчивался, но и на излете сумел обрушиться грозным водяным вихрем на могучее войско и, обвив его смертоносными кольцами тысяч водоворотов, погрузить степное полчище в небытие.

Далеко не всех ожидала участь оказаться погребенным в пучине. Многим суждено было спастись, но лишь для того, чтобы встретить гибель в узком, всего в пару десятков километров, проходе, ведущем на север, к Дербенту и далее, к родным аулам и становищам. Неминуемую, поскольку там их уже поджидал тумен под командованием сына Чопана, худощавого поджарого Димашк-ходжи. Ждали несчастных беглецов и на востоке, ибо еще один тумен, возглавляемый другим сыном Чобана Дамиром-Таша, был сосредоточен в районе Баку, подле побережья Каспийского моря.

Им-то и предстояло довершить неслыханный разгром. Именно им, но никак не главным силам падишаха, сосредоточенным за сооруженном на противоположном берегу Куры валу. И хотя десятки тысяч воинов Абу-Сеида тоже ожидали приказа, они понимали, что в ближайшее время его не последует. А вот сам юный падишах, взиравший на творящееся внизу, то и дело вопросительно поглядывал на эмира Чопана, неподвижно застывшего справа от него. Пальцы Абу-Сеида время от времени нетерпеливо сжимались на рукояти сабли из дамасской стали в ножнах, украшенных золотой арабской вязью. Чувствуя нервозность своего хозяина, лошадь под ним время от времени нервно переступала с ноги на ногу и серебряные бляхи, свисавшие с седла, издавали нежный мелодичный звон. Видя все более возрастающее раздражение юного правителя от собственного бездействия Чолпан разжал рот и в пятый раз пояснил:

– Надо дать время улечься воде.

– А враги меж тем уйдут, – недовольно проворчал Абу-Сеид.

Чолпан зорким взглядом отыскал высокого воина, стоящего в полусотне метров от свиты падишаха и с улыбкой ответил:

– Нет. Они в ловушке и она захлопнулась. Я побеспокоился об этом и закрыл им обратную дорогу на север. И со стороны моря их тоже ждут. Уйдет не больше сотни, от силы двух. Да и то мы сами дадим им уйти, чтобы они донесли весть о неслыханном разгроме в каждое становище, дабы у оставшихся в тех краях воинов опустились руки и уныние вселилось в их сердца. А пока…

Он чуть помедлил, еще раз прикидывая, надо ли это делать и не лучше ли было отправить посланца уруситов на небеса, как думалось поначалу. Однако пришел к выводу, что живой и невредимый тот все-таки лучше. А вдобавок припомнился последний разговор с ним, состоявшийся всего пару дней назад…

Они тогда сидели в юрте Чопана, и эмир в очередной раз осведомился, отчего Улан считает, что еще не настало время для решительного внезапного нападения на ничего не подозревающего врага, ведь тумены Узбека заполонили Ширван уже три дня назад. Вдруг, если немного промедлить, они сами уйдут обратно.

– Твоя огромная яма и без того полна водой. Она уже сейчас переливается через край. Или ты считаешь, ее окажется мало?

Улан, сидящий подле него с пиалой кумыса в руке, терпеливо, поскольку вопрос был задан чуть ли не в десятый раз, повторил свой ответ:

– Едва мы заметим, что тумены Узбека засобирались в обратный путь, как спешно отправим гонца с твоим приказом открыть плотину на Куре и распахнем шлюзы. Следовательно, его отступление все равно превратится в беспорядочное бегство. А медлю я оттого, что пока не появился гонец от твоего сына Димашк-ходжи. Значит, неизвестно, успел ли он захватить проход, ведущий к Дербенту. А если нет, окружение замкнуть не выйдет, и вместо учиненного тобой блистательного разгрома получится обычная, хотя тоже звучная победа.

– Не одним мной. Твоя заслуга в разгроме тоже будет, – протянул Чопан и уставился на Буланова. Широкие кустистые брови почти скрывали узкие глазки, пытливо буравившие своего собеседника.

– Но весьма незначительная, – пожал тот плечами. – Ведь не я строил плотину с водохранилищем, алюди шахиншаха. Руководили же ими мастера, которых мне опять-таки нашел шахиншах. И нашел не по чьему-нибудь, а по твоему приказу. Получается, моя заслуга лишь в том, что я дал тебе пару советов, вот и все. Но мало ли их тебе дают. И всех в победители записывать? В том-то и состоит мудрость истинного полководца, чтобы суметь отделить умный совет от глупого. Так что слава победы должна принадлежать только тебе и никому больше. Но торопиться ни к чему. Помимо отсутствия вестей от твоего сына, Абу-Сеид тоже пока не прибыл.

– А зачем тебе падишах? – насторожился Чопан.

– Не мне, – покачал головой Улан. – Я сразу после разгрома Узбека с превеликим сожалением распрощаюсь с тобой и, поздравив с победой, отправлюсь обратно. Так что юный падишах нужен тебе и только тебе. Поверь, куда лучше, если он сам воочию увидит величие твоей победы, слава о которой вскоре разлетится по всему миру. Тогда никто из прочих подданных не сможет ее умалить и великий Чопан, вне всяких сомнений, вместо одного из ближних людей падишаха станет самым-самым. И тогда у моего князя останется единственное пожелание – и в будущем сохранить с ним крепкую дружбу. Ведь могучий покровитель еще не раз понадобится Руси.

…«Да, посланец далекого уруситского княжества достаточно умен и не станет выпячивать свои заслуги», – пришел Чопан к окончательному выводу, решив оставить его в живых. После легкой заминки он продолжил, обращаясь к падишаху:

– А пока я хочу показать тебе человека, предупредившего твоих верных слуг о том, что на земли великого падишаха надвигается враг. Мы, конечно, и сами ранее о том слыхали, – поспешил он уточнить на всякий случай, – но кое-что ценное он нам сообщил и кое в чем сумел помочь.

И он небрежным жестом прищелкнул пальцами. Повинуясь ему, один из свиты метнулся со всех ног к Улану. Тот, выслушав его, послушно кивнул и, сопровождаемый завистливыми взглядами прочих приближенных, торопливо направился к Абу-Сеиду…