С самого утра друзья принялись заново планировать, что и как им предстоит сделать в ближайший месяц, пока они оба в Твери. Улан намеревался добить расследование по взяткам на торжище уже сегодня, а завтра, усевшись за стол, начать составлять расписание занятий и, главное, инструкций для будущих стражей порядка. А Сангре моментально добавил еще одно дело. Мол, надо выделить время на поездку в Липневку, где до сих пор пребывал сотник Азамат с закатанными в гипс ногой и рукой, поскольку поработать с ним желательно на пару с Уланом.

– Кстати, насчет будущих стражей. Кто из десятка Рубца не при делах, ты успел выяснить? – поинтересовался Сангре. – Я так мыслю, что из них и надо составлять костяк нашей патрульно-постовой службы. Плюс добавим к ним на первых порах всех семерых наших славян, включая Яцко, и человек пять из числа литвинов.

– Они ж пока с языком не очень, – напомнил Улан.

– А мы их используем исключительно в качестве держиморд, то бишь грубой физической поддержки – ловить, кого скажут, держать и не пущать. – И Сангре досадливо крякнул: – Эх, погорячился я насчет Алыря с Балудой. Вместо того, чтобы вести их к князю, надо было тихонько брать обоих за шиворот и пристраивать в наш ОМОН.

– Они ж ворюги, – напомнил Улан.

– Так в этом весь цимес, – оживился Петр. – Значит, им знакома куча всяких жульнических ухваток и если бы они всерьез взялись за дело, то их коллеги по ремеслу мигом сказали бы ой. Ладно, других завербую.

– Гляди не промахнись, – проворчал Улан.

– Я тебя умоляю! Вначале красочно распишу, что их ждет в случае продолжения жульнических дел, а затем грамотно подам открывающиеся перспективы. И куда они тогда денутся с нашей подводной лодки? Кстати, помнится, ты сам мне рассказывал, что создатель первой криминальной полиции во Франции в прошлом был ворюгой. Так что и нам без бывших уголовничков навряд ли обойтись. Да не журись, присмотр за ними на первых порах я тебе обещаю. Но этих все равно жаль, особенно Алыря, – вздохнул Сангре. – Понимаешь, нутро не испорченное, в смысле середка. Одно его желание сесть в тюрягу вместо друга о многом говорит. Ну да ладно, будем надеяться, еще раз… повезет.

Повезло ему буквально через день. Удалось подметить, как рыжеволосый паренек ловко подрезает кошель у какого-то иноземного купчины. Нежно взяв его руку на излом и ласково отведя в домик подле княжеского терема, вновь перешедший во владение побратимов, Сангре приступил к воспитательной работе, мрачно заявив:

– Ну что, крепись, сын порока и дитя греха. Тебе таки придётся пройти через мои добрые отеческие руки, а они аж чешутся от неуемного желания отколупать вот этими клещами часть веснушек с твоей морды лица. Это для начала, а далее…

Говорил он недолго, но весьма красочно, закончив многозначительно:

– Трудно сказать, выживешь ли ты. Вот мой сердечный друг Локис в этом сомневается. Поэтому предлагаю вспомнить за маму и немножко пожалеть себя.

Касатик, как звали паренька, глубоко осознал греховность своей прошлой жизни уже в середине суровой и многообещающей речи. Половины слов он, правда, не понял, но хватило и второй, чтобы догадаться: остальное, скорее всего, еще страшнее. А уж демонстрация добродушно ухмыляющегося литвина с засученными рукавами добила его окончательно.

Судя по тому, какие клятвы давал Касатик, зарекаясь больше никогда, нигде и ни единой чужой куны не брать, юноше можно было верить. И Сангре не ошибся в выводах. Более того, на следующий день бывший вор, заручившись обещанием Петра простить былые грехи, привел к нему своего напарника. Звали его Блестец. Он был постарше, лет двадцати пяти, и изображал жертву. Устроив крик посреди торжища и громко сетуя на татей, он начинал жаловаться собравшимся подле него зевакам, что лишился всех денег, демонстрируя подрезанный пояс, в котором якобы хранились последние три гривны. Разумеется, одним из зевак был ловко орудовавший Касатик.

В прошлом оба они бродили с ватагой скоморохов. Года три назад заболели. Симптомы напоминали моровую болезнь, бушевавшую в тех краях, а потому перепуганные скоморохи бросили их помирать близ какой-то деревни. Выжили оба случайно, благодаря оказавшейся неподалеку сердобольной женщине Мальге, подобравшей их. Однако спустя пару месяцев та внезапно погибла, провалившись в полынью.

– А на что мне и ему жить? – сокрушенно вздыхал бывший скоморох. – Так мало того, у Мальги самой двое мальцов осталось, а их тоже надо как-то кормить.

Последнее окончательно подкупило Петра, выяснившего, что время от времени Касатик действительно относил часть украденных гривен в одну из деревенек поблизости, куда удалось пристроить мальцов.

Работала парочка аккуратно, постоянно меняя торжища – не дело, когда тебя якобы обворовывают каждый день на одном и том же торжище, а на днях вообще собирались сменить Тверь, где изрядно примелькались, на Торжок. Потому-то Касатик, стремясь напоследок собрать побольше серебра, дабы обеспечить сирот впрок, вопреки обыкновению попытался сработать в одиночку.

К концу недели в дружине прибавилось еще восемь человек. Половина из них совсем недавно входила в десяток Рубца, но как совершенно точно установил Улан, была непричастна к его темным делишкам. А один из них, по имени Обруч – угрюмый молчаливый мужик лет тридцати, догадавшись, чем занят его начальник, и вовсе собирался на днях пасть в ноги князю да покаяться. Он даже с женой своей советовался о том. Смущало супружескую чету одно – вдруг Михаил Ярославич повелит и самого Обруча в поруб сунуть. Тогда семья осталась бы без кормильца, да от соседей позор.

– Я-то ладно, – вздыхал Обруч, – но ить пятно и на детишков моих легло бы – поди отмойся.

На всякий случай Улан заглянул к его жене – круглолицей Басёне, потолковал о муже и аккуратно выяснил, что Обруч и впрямь не врет – советовался с нею, как ему быть.

Ну а еще троим из числа молодых – Самоцвету, Рыскуну и коренастому Боровику – Рубец, пользуясь их молодостью и неопытностью, мастерски морочил головы, заставляя работать на него «втемную». То есть они честно старались ловить воров, но когда удавалось их поймать и отвести к Рубцу, тот их под разными предлогами отпускал. Разумеется, не бесплатно. А кое-кого он и вовсе запрещал задерживать – мол, они работают на него и негласно сдают своих подельников. Сами же занимаются неблаговидными делами исключительно из-за необходимости отвести от себя подозрения.

Кроме бывших стражников, так сказать, вторично взятых на службу, к Сангре потянулись и другие люди, заслышав о том, что при приеме в новую дружину не требуется ратного умения, но лишь крепкое здоровье и искреннее желание потрудиться во благо Тверского княжества и его торжищ. Первыми четырьмя оказались сын кузнеца Железняк, отбившийся от скоморошеской ватаги гибкий худощавый Бальник, пастух Бичевик, и сын мельника Жерновец.

К концу следующей недели число потенциальных дружинников увеличилось вдвое, а подведя итог после третьей, Сангре удовлетворенно заметил Улану, что теперь у них целый взвод. Если же считать привезенных из Литвы – тогда и вовсе полусотня, то есть они работают с жутким опережением графика.

– Помнится, я в учебнике истории читал про лозунг сталинских времен: «Пятилетку за три года». А мы такими темпами ее вообще за год выполним.

И действительно, все это время, памятуя, что друг в скором времени покинет его, Сангре успевал заниматься не только «подбором кадров». Он находил время и чтобы вникнуть в составленные Уланом обязанности стражей порядка. Брал их Буланов не с потолка, но основываясь на рассказах того же Обруча. Разумеется, не забывая вносить и кое-что из своих собственных знаний о патрульно-постовой службе. По нынешним временам это все выглядело непривычно, но составлено было дельно, умно, а потому первоначальное согласование с Михаилом Ярославичем всякий раз проходило на ура.

– Ишь ты, – покачивал головой князь и… утверждал, распорядившись поставить свою малую печать.

Последнее, в смысле, печать на подобного рода документах, тоже было новшеством. Однако Буланов сумел доходчиво растолковать важность и необходимость наглядного княжеского подтверждения. Мол, изустное слово – замечательно, но случись князю отлучиться надолго и кое-кто может не поверить, что он действительно одобрил право дружины следить за порядком на торжищах. Что за «кое-кто», Улан не пояснил, но князю и без того было ясно, что речь не о простых людях. А при наличии такого увесистого аргумента, как грамота с печатью, ни один из бояр при всем желании не сможет взбрыкнуть.

А в конце своих уговоров, подметив, что Михаил Ярославич весьма уважительно относится к латыни, пустил в ход и ее, процитировав: «Verba volant, scripta manent» – слова летучи, письмена живучи.

Но дел все равно оставалось выше крыши, ведь предстояло подготовить письмо от имени князя Юрия, которое Улан должен был прихватить с собой. Здесь они тоже поделили обязанности – сам Улан вместе с Изабеллой занялся подготовкой текста, а Петр взял на себя добычу подлинных печатей московского князя. За образцами он обратился… к княжичу Дмитрию.

Разговор состоялся как обычно, то есть в баньке, куда тот непременно отправлялся сразу после занятий рукопашным боем. Вообще-то с такой просьбой следовало подойти к его отцу, но Дмитрий откровенно симпатизировал побратимам, преклоняясь перед их необычным мастерством рукопашного боя и искренне восхищаясь их обширными познаниями. Именно потому Сангре рассудил, что княжич охотнее пойдет ему навстречу. Особенно при наличии убедительных доводов – все-таки молодость куда гибче. А если напомнить про нешуточную опасность, грозящую его отцу, тем паче.

Так и случилось, хотя и не сразу, ибо Дмитрий, насторожившись, поначалу тоже посоветовал обратиться к его батюшке. Сангре замялся, но решив, что была не была, честно ответил:

– Московский князь ныне стремится оклеветать Михаила Ярославича как только может и при этом не брезгует ничем. Поверь, сейчас на него столько в Орде наговорили, что у Узбека поди и уши опухли. А батюшка твой хоть и помнит народную поговорку, с волками жить – по-волчьи выть, но уж больно честью своей дорожит, потому отвечать Юрию точно такими наветами наотрез отказывается.

– Считаешь, он неправ? – посуровело лицо княжича.

– Да ни боже ж мой! Не мое дело – осуждать князя, которому я служу. Всяк сверчок знай свой шесток. И вообще, руководство всегда нужно ценить, любить и уважать, и тогда оно обязательно повернется к тебе когда-нибудь чем-нибудь. Потому-то я и подошел с этой просьбой к тебе, не желая его ни во что посвящать. Пускай он и дальше остается чистеньким, чтоб душой не терзаться. Но спасать-то его надо, верно? К тому же сам подумай – я ведь не прошу тебя принести мне его собственную печать, чтоб писать кому-нибудь, прикрываясь его именем. Вот такое было бы и впрямь ни в какие ворота. Но состряпать кое-что от имени его лютого врага позарез нужно, – и, чуть помолчав, он выдал последний и самый главный аргумент. – Помнишь, я тебе еще во время нашей первой встречи в Липневке говорил, что мой побратим – ведун и предсказал победу тверичей за месяц до того, как она случилась?

Княжич молча кивнул.

– Так вот, он на днях, – Петр тяжело вздохнул, сделав драматическую паузу, – видел вещий сон про Михаила Ярославича. Но ты о нем никому, ладно?

Не удовольствовавшись обещанием, Сангре заставил Дмитрия поклясться самыми страшными клятвами и поцеловать свой нагрудный крест. Наверное, клятва перед иконами придала бы дополнительную торжественность моменту, но откуда они в банях на Руси?

Далее последовал рассказ о неправедном суде над Михаилом Ярославичем, о приговоре и о том, как его заключили в колодки, да как Узбек его долго возил за собой, причем, не снимая колодок, и, наконец, о самой смертной казни, а еще о том, как надругался над его мертвым телом Юрий московский.

Рассказывал Сангре мастерски, взяв услышанные от Улана факты за основу и окружив ее живописными домыслами. Под конец он понял, что слегка перестарался с ними, поскольку глаза Дмитрия почернели от ярости, он вскочил на ноги и разразился проклятьями в адрес Юрия и Узбека. Досталось и Романцу, по рассказу Петра вырвавшему из груди князя сердце. Лишь слегка угомонившись, он спохватился и недоуменно поинтересовался, отчего ведун не рассказал сна самому князю.

– Получится еще хуже.

– Как?!

– Сам посуди. В любом случае Михаил Ярославич поедет в Орду, верно? Но если он не будет ничего знать, то попытается оправдаться и будет бороться до конца. А теперь представь: мы ему рассказали, что его ждет. Услыхав от нас о своей будущей судьбе, у него вообще руки опустятся и уж тогда, – Петр многозначительно развел руками, но тут же вернул Дмитрию надежду. – Понимаешь…

Далее последовал его рассказ о двух видах вещих снов. Учитывая, что Сангре всего пару месяцев назад довелось растолковывать это Изабелле, притом экспромтом, затруднений не возникло. Мол, когда его побратим видит грядущее четко и ясно, как, к примеру, битву под Бортневом, значит, событие неизбежно произойдет, хоть ты тресни. Зато когда картина будущего предстает неясно, словно сквозь дымку, в него можно вмешаться и что-то изменить. И чем гуще туман, тем больше шансов.

Вот и суд над его батюшкой, равно как и его казнь, Улан тоже видел будто сквозь плотную кисею. Получается, еще можно что-то изменить. Именно над этим они вместе с побратимом сейчас и трудятся. Именно для того ему самому и требуется любая грамотка от московского князя с его печатью. А лучше две. Или три. Нужны они ему всего на пару-тройку дней, от силы на седмицу, после чего Дмитрий может вернуть их обратно в сундук, благо, в него, по собственным словам княжича, не заглядывают месяцами.

– Ну-у, коли так, нынче же попробую, – кивнул тот, но пока одевался, его обуяли сомнения.

Скрывать их он не стал. Дескать, битва под Бортневом – одно, но разве не может случиться, что побратим Петра увидел обычный сон, приняв его за вещий.

– Увы, – грустно развел руками Сангре и поинтересовался: – Ты сам часто видишь сны, где все происходит, как в тумане?

– Не-ет, – протянул княжич.

– И я нет. Представляешь, за всю жизнь ни единого раза. Значит, промашка исключена. И если не помочь твоему батюшке, сам понимаешь… – Петр сокрушенно развел руками, не став продолжать.

…Нужные грамотки Дмитрий принес на следующий день. Было их две и на обоих красовалась тяжелая вислая печать с изображением с обеих сторон.

– Ныне чистый четверг, а я тута грешу вместях с тобой, – недовольно проворчал княжич, передавая их.

– Грех – это когда ты что-то творишь к собственной выгоде. А если для святого дела, он уже таковым не считается, – выкрутился Сангре.

Внимательно осмотрев печати, Петр слегка приуныл – работа по изготовлению точно таких предстояла не шутейная. А о том, чтоб попытаться переставить их на будущее письмо к ильхану, не могло быть и речи – обещано вернуть грамотки в целости и сохранности.

В том, что Горыня справится с изготовлением копий, сомнений не было. Благо, изображение в какой-то мере походило на то, что на монетах, и там, и здесь красовался один и тот же всадник. Но сложность заключалась в нехватке времени. Выражаясь языком шахмат, они попали в глубокий цейтнот, ибо запланированный через пару недель выезд Улана явно срывался. Как ни крути, а чтобы вырезать на металле все точь-в-точь, притом дважды – лицевую сторону и оборотную, – кузнецу потребуется не меньше полутора, а то и двух месяцев. Такой вывод друзья сделали, исходя из его трудов над первым чеканом для монет, сделанный им к сегодняшнему дню едва ли наполовину.

На сей раз выход был найден благодаря… Зарянице с Изабеллой.

Первая подсказала идею, принеся и горделиво положив на стол две небольшие по длине трубки из обожженной глины, залитые серебром.

– Еще восемь в моей светелке лежат, – пояснила она и пожаловалась. – Вот токмо вытащить серебрецо не смогла. Не идет никак, раскалывать придется и сызнова их лепить.

– Слепим, – отмахнулся Петр и легонько стукнул трубкой об трубку.

Хорошо обожженная глина держалась крепко. Пришлось ударить посильнее. Снова безрезультатно. Шарахнуть ему не дали – Улан вовремя удержал за руку, предупредив, что могут остаться вмятины на серебре, поэтому лучше стучать потише, но часто, и продемонстрировал, как надо. Не сразу, но процесс пошел.

– Да что ж ты на столе-то?! – возмутилась Заряница. – Чай мы едим тута.

Она принялась собирать кусочки, затем тщательно смела крошки, но не понесла выкидывать, а застыла подле Изабеллы, выжидающе протянув испанке руку, поскольку та продолжала вертеть в руках один из крупных обломков.

– Ну вот и решение, – сказала Изабелла, выложив его на стол.

– То есть? – не понял Петр.

Испанка взяла в руки печать, свисавшую с грамоты.

– Ведь это же свинец, верно? А он еще мягче, чем серебро и плавится быстрее. Стало быть, чтобы на него наложить оттиск, вовсе ни к чему вырезать его на железе, достаточно обычной глины. Конечно, потом ее придется точно также обжечь для крепости, как вот эту, да и надолго ее не хватит, но уж на десяток оттисков…

– Ты гений! – восхищенно выдохнул Сангре. – Честно говоря, до сих пор не представляю, как в столь очаровательную головку вмещается такое огромное количество ума.

Услышав такое, его друг напыжился от гордости, будто это простое, но остроумное решение принадлежало ему самому. Изабелла потупилась и, отодвинув от себя грамотки, задумчиво произнесла:

– Вот только одно мне непонятно. Помнится, как-то два благородных рыцаря, – и ее взгляд ласково скользнул по окончательно сомлевшему от комплимента Улану, – обещали помочь некой несчастной донье сдержать ее клятву и выкупить у короля Дании Эстляндию, дабы впоследствии расселить на ней уцелевших тамплиеров, а вместо того они занимаются всем, чем угодно, но не этим.

Сангре зло крякнул.

– Как я вижу, донья не намерена отказаться от своей задумки? – осведомился он.

На лицо Изабеллы мгновенно набежала пасмурная тень.

– Я не стану говорить про lex talionis, – устало вздохнула она.

– И правильно, – кивнул Петр, – бо я про этот треклятый закон возмездия уже раз десять слыхал, рано как и про jus sanguinis – «право крови». Вон до чего докатился, даже слова запомнил. И в целом понять тебя могу. Сам бы виновных в смерти своего побратима, не приведи бог, конечно, нашинковал на мелкие кусманчики. Но те, кто непосредственно повинен в смерти вашего брата, то бишь папа Климент и французский король Филипп, уже скончались. А если и этого мало, давай мы с Уланом сделаем так, что и оставшиеся сыновья Филиппа тоже в скором времени уйдут из жизни, не оставив мужского потомства, и династия Капетингов прервется. Не спрашивай, как мы это проделаем, и не обещаю, что осуществится оно быстро, но за несколько лет обязуемся управиться. Этого хватит?

– Нет, – покачала головой Изабелла, но тут же поправилась. – Точнее наполовину.

– То есть?

– Я полагаю, что сожженные заживо рыцари-тамплиеры останутся этим довольны, но… – она чуть замялась: – А как быть с теми, кто убивал и подвергал гонениям народ моей матери?

– Сангре присвистнул.

– Однако размах! А вам не кажется, что если мстить хотя бы каждому десятому гонителю, получатся реки крови?

– Да, я понимаю, – кротко согласилась донья, – и потому совсем отказываюсь от мести. Я лишь хочу, чтоб такого не было впредь. А для этого нужно, чтоб в мире была земля с законами, защищающими их, дабы они могли на ней жить и ничего не бояться. Никогда. Разве это так много?

– То есть сударыня предполагает разместить их на той же земле, что и тамплиеров?

– Именно.

– Ничего себе немного, – проворчал Сангре. – Впрячь в одну упряжку коня и трепетную лань. Ну да ладно, где наша не пропадала. Попробуем проигнорировать предупреждение классика. Но обвинение насчет безделья не по адресу. Мы с побратимом уже придумали целую комбинацию по этому поводу. Правда, есть один щекотливый вопрос… – он осекся, покосившись на Буланова, и предложил: – Только вначале закончим с одним, а уж после перейдем к другому. Начали мы с печатей, верно? Вот и давайте добьем их, а то, может статься, Горыня не умеет работать с глиной и придется снова ломать голову, как ускорить процесс.

Они поднялись и дружно направились к лестнице…