Из Ольгова в Ожск Константин решил возвращаться пешим путем.

— Надо же мне посмотреть, как смерды живут и чем дышат, — пояснил он свое желание Глебу.

С собой, отправив с больным в качестве строгой охраны четырех воинов, он прихватил только оставшихся пятерых дружинников да еще Епифана — куда от него денешься, ну и Доброгневу с помощницей Марфушей. Компания небольшая, но дружная.

Поначалу мысли у Константина витали далеко, где-то возле оставленного им в Ольгове Николая, но спустя пару часов, близ сельца Гусятевка, одно небольшое происшествие отвлекло его. А началось все с того, что, подъехав к речушке, за которой стояла эта деревушка, они увидели, как навстречу им бежал крепкий молодой парень лет восемнадцати от роду, не больше. За ним следом с шумом и гамом летела целая толпа народу, возглавляемая самым шустрым, хотя и неказистого вида, низеньким мужичонкой.

Константин дал знак Епифану, чтобы тот осадил лошадей, и продолжал наблюдать за этим импровизированным забегом. Затем повернулся к дружинникам:

— Ты самый шустрый, Горяй. Ну-ка разберись, что там да как.

Сим же приказал Епифану разворачивать коней.

— Наперехват пойдем, — пояснил он свою мысль, и спустя несколько минут два удобных княжеских возка пересекли наиболее вероятный маршрут движения беглеца, который явно тянул к видневшемуся неподалеку лесу. Видя, что добыча никуда не денется, мужики, кроме бежавшего первым неказистого, замедлили ход, и лидер погони вдруг оказался и гордом одиночестве. Это его несколько смутило, но после недолгого замешательства он все же приблизился к парню, хотя и с явной опаской, все время поглядывая на безмолвно наблюдающих за этой сценой дружинников. Дальнейшее случилось очень быстро — парень, не дав мужику ухватиться за свою рубаху и резко перехватив его руку, с силой крутанул ее, рубанув наотмашь по локтю ребром ладони. Мужик взвизгнул как-то по-щенячьи и, скорчившись в три погибели, рухнул в высокую траву, истошно завывая при этом:

— Сломал, сломал злодей рученьку-то. Како же я теперь без нее?

— Ого, — присвистнул Епифан и, повернувшись к князю, предложил: — А смерд-то бедовый. Может, его того, а?

Константин в ответ промолчал, вспоминая, что где-то он уже такое видел. Епифан принял его безмолвие как знак одобрения, зычно крикнул:

— А ну-ка, волоки его сюда, ребята. Тут князь возжелал его видеть.

Услыхав про князя, скуливший мужичишка как-то резво вдруг вскочил на ноги и, испуганно оборачиваясь на парня, опрометью метнулся к Константину. Тем временем один из дружинников, свесившись с коня, что-то негромко сказал застывшему в напряженном ожидании хлопчику и указал плетью в сторону князя. Юноша также негромко ответил и презрительно сплюнул в сторону. Судя по поведению, слова его деликатностью явно не страдали. Нетерпеливый Горяй резко поднял коня на дыбы, но парень проворно отскочил в сторону, увернувшись от передних копыт, и вновь застыл в позе каратиста, ожидающего неравной драки.

И тут Константин вспомнил, где впервые видел похожее. Это было еще в школе. Рядом с секцией по фехтованию в том же спортзале, только на другой половине, занимались ребята-каратисты. Отбор туда был очень строгий, и сам Костя его не прошел. Зато благодаря соседству секций он имел возможность краем глаза наблюдать, как они занимаются, как тренер показывает им новые приемы или экзотические стойки. Некоторые из них ему почему-то запомнились на всю жизнь. Может, это произошло из-за их оригинальности, может, еще почему-либо — неважно. Главным было то, что этот юный средневековый смерд сейчас стоял как раз в одной из них, в так называемой стойке тигра.

Возможно, Константин и ошибался, но интуиция громко твердила ему, что нет, и он решил вмешаться, пока не поздно. Конечно, пять всадников — это сила, но он-то помнил, как из той самой позы тренер ребят-каратистов, не сделав больше ни одного лишнего движения, взял да и взлетел вверх чуть ли не на полтора метра, зависнув на самой высокой перекладине шведской лестницы. Все фехтовальщики дружно загалдели от восторга, включая самого Костю, который тут же получил весьма болезненный выпад саблей в область груди от своего тренера, лаконично пояснившего:

— Не отвлекайся.

Вполне вероятно, что этот укол лишь закрепил в его памяти увиденное чудо и сейчас ему вовсе не хотелось, чтобы неизвестный простой крестьянин эффектным прыжком наскочил на кого-нибудь из его орлов, после чего пострадают либо дружинники, либо сам каратист.

— Останови их, — толкнул он в бок Епифана.

— Стой, — рявкнул княжий стремянной и уже без подсказки, сам направил возок к толпе.

В это время внимание Константина отвлек подбежавший мужичонка, который принялся лепетать, что он, будучи местным тиуном, пошел на реку сбирать с мужиков рыбу на княжий стол.

— А тот поганец-смерд начал надо мной, слугой княжьим, изгаляться всяко и величать соромно. Дескать, ненасытен я в жадобе своей и лопну вскорости.

Всхлипывая и размазывая здоровой рукой по лицу кровь, струившуюся из носа — видать, первый раз ему перепало еще на реке, — стараясь не отстать от возка, он все бормотал и бормотал гнусавым голосом свои жалобы, не в силах остановиться.

Епифан резко затормозил, не доехав пяти метров до пария, но когда Константин сделал попытку вылезти из возка, нежно придержал князя своей тяжелой лапищей и шепнул, склонившись к самому уху:

— Может, повязать его для верности. Больно уж бедовый. Как бы чего не сделал.

Однако Константин не стал его слушать и все-таки вылез. Больная нога сразу заныла, но он, стараясь не подавать виду, хотя хромота при ходьбе все равно была заметна, пошел к новоявленному каратисту.

— Ближе не подходи, хуже будет, — предупредил тот, когда расстояние между ними сократилось до двух метров.

— Хуже кому? — негромко осведомился Константин, обводя рукой почти замкнувшийся круг дружинников, за которым угрюмой толпой молча стояли мужики. На чьей стороне они были, сказать затруднительно, но к тиуну сочувствия явно никто не испытывал.

— А мне все одно, — тяжело дыша, процедил сквозь зубы парень. — А так подохну, да хоть с песней.

— С песней, — согласился Константин. — Только с разбойничьей. Да ты остынь, чего взбеленился-то? Ишь как волком глядишь, а ведь я тебе еще ничего плохого не сделал.

— А-а, — протянул каратист, криво усмехаясь. — Все вы одним миром мазаны.

— Мазаны-то все, — Костя опять не стал ему перечить. — Да разными цветами. Давай-ка поговорим по-доброму. А то вон, видишь, дружина моя уже серчать начинает. Не ровен час затопчут копытами.

— А я в вашей дурацкой стране, среди этих козлов все равно долго не протяну, — с вызовом в голосе ответил задира.

В груди у Константина вновь что-то екнуло, но он поспешил взять себя в руки и только ошалело оглянулся по сторонам. Да нет, ничего не изменилось вокруг. Все так же ярко светило на небе солнце, и по-прежнему сурово ожидали его слова или команды «фас» дружинники. За ними молча стояла угрюмая толпа мужиков в простых холщовых рубахах чуть ли не до колен и мокрых дерюжных штанах, а сзади продолжал тихонько всхлипывать тиун, и ещё сопел возле самого уха подошедший на всякий случай верный стремянной. Дурманяще благоухала высокая трава, беззаботно стрекотали кузнечики, спрятавшись в ней, и легкий ветерок по-прежнему приятно обдувал лицо, не давая солнышку как следует прожарить людей. Ничего не изменилось, вот только… «Но ведь дважды и снаряд в одну воронку не надает, — мелькнула скептическая мысль. — А тут чуть ли не на следующие сутки такой удачный повтор. Не может быть. Но вдруг…»

— Всем отойти назад, — распорядился он, сделал для успокоения несколько глубоких вдохов и выдохов и, видя, что никто не шевельнулся, услышав столь странную в подобной ситуации команду, не выдержал и рявкнул: — Назад, я сказал!

Первой попятилась толпа мужиков. Затем повернули коней и дружинники. Лишь тезка Константин задержался близ князя и, свесившись со своего вороного жеребца, предложил вполголоса:

— Может, я всё ж таки останусь подле, княже? Что-то неспокойно мне. Чистый варнак ведь. А ну как он тать?

— Это тиун ваш тать, — зло ответил парень, расслышав последнюю фразу.

— Всё будет хорошо, — заверил Константин своего дружинника и повернулся к стремянному: — И ты тоже, Епифан, возок откати.

— Так я-то лучше тут постою, — заупрямился бородач.

— Не надо, — жестко пресек князь его попытку и показал на канючившего тиуна, по-прежнему держащегося за свою правую руку, свисавшую как плеть. — Вон, лучше его отведи к Доброгневе. Пусть руку осмотрит. Ну как и впрямь сломал.

Епифан что-то недовольно буркнул себе под нос но перечить больше не стал.

— Да, вот еще что.

Стремянной с готовностью обернулся.

— Войлок мне подстели, а то стоять тяжко. Да на двоих захвати, а то я сверху вниз смотреть не люблю, — крикнул Константин уже вслед.

Ответом вновь было непонятное бурчание, но тем не менее приказание стремянной выполнил добросовестно и, постелив войлок, вскоре отъехал вместе с тиуном прочь, на ходу крикнув Марфушке, которая правила вторым возком и уже подъезжала к месту происшествия, чтобы она тоже разворачивала коня.

Посчитав, что двадцати метров вполне хватит, дабы их не услышали, если говорить негромко, Константин не торопясь улегся на войлок и жестом пригласил парня составить ему компанию. Тот, слегка поколебавшись, осторожно присел на корточки, настороженно кося одним глазом на нервно застывших дружинников.

— Да ты не бойся. Никакого подвоха не будет, — попытался Константин его успокоить.

— Да я и не боюсь, — вновь криво усмехнулся он, однако оглядываться перестал. — Это тебе бояться надо. Пока они подоспеют, я тебе шею не раз открутить успею.

— Не велика доблесть с больным человеком справиться, — последовал примирительный ответ. Задать самый главный вопрос из опасения, что ждёт разочарование, решимости еще не хватало. — К тому же я тебе ничего плохого не сделал, — добавил Константин. — Пока, во всяком случае. А ты сам-то откуда будешь? Из этой деревни?

— Ну, можно и так сказать, — неохотно согласился он. — Тебе все равно не понять. — Парень обреченно махнул рукой.

— А ты сказывай, а я попробую. Может, и получится что-нибудь.

— Ну, вот какой у нас сейчас год? Или век хотя бы?

— Ныне лето шесть тысяч семьсот двадцать четвертое будет, — степенно отвечал Константин.

— Тьфу ты, — сплюнул парень. — А новой эры какое? Ну, как бы это пояснее, — замялся он, но потом нашелся: — От Рождества Христова если считать?

— Это как же? — сделал Константин вид, что не понял вопроса, хотя внутри у него все ликовало от счастья, а душа напевала, несуразно фальшивя при этом: «Второй! Второй!»

— Ну, вот с тех пор, как Христос родился, сколько лет прошло, — попытался тот втолковать азбучную истину.

— Да зачем оно тебе? — продолжал удивляться Константин, лихорадочно обдумывая, как бы это поделикатнее объяснить хлопцу, как ему дико повезло. А то ведь накинется со своими объятиями, а княжьи дружинники, не разобравшись, что к чему, тут же его и хлопнут. Вон у Константина уже и лук с плеча снят, да и стрела тоже наготове, а он в дружине — это уже выяснилось на практике — чуть ли не первый стрелок. Белке в глаз попадает, а уж парню-то в бок точно не смажет.

— Ну, как тебе объяснить? — Парень всплеснул от волнения руками. — Вот ты сам кто?

— Я буду князь рязанский Константин, а ты? — в свою очередь осведомился Костя.

— Вообще-то я Вячеслав Дыкин.

— Это прозвище такое — Дыкин?

— Фамилия это моя такая! — не выдержав катастрофического тупоумия собеседника, заорал тот во всю глотку. — Вот у тебя какая фамилия?

— Рюриковичи мы, — гордо ответствовал Костя и наконец решился. — Ты успокоиться можешь? — совсем другим деловитым тоном задал он вопрос.

— Да спокоен я. — Дыкин досадливо махнул рукой. — А что толку?

— Толк будет, если ты сейчас останешься сидеть как сидел и не станешь ко мне приставать с объятиями и лезть целоваться.

— Еще чего, — хмыкнул он.

— Того-того. Значит, сидишь и не дергаешься. Договорились?

— Дальше-то что?

— А дальше следующее. Мы с тобой собратья по несчастью, поскольку меня, так же как и тебя, забросила сюда судьба, а на самом же деле я из двадцатого века, да и ты, похоже, оттуда же, нет?

Невзирая на предупреждения, Дыкин все-таки слегка приподнялся, и глаза его аж засверкали от счастья, однако обстановка проявлению нежностей не благоприятствовала, и как бы самому Константину ни хотелось сдавить его в объятьях, он строго скомандовал:

— Я же сказал — сидеть!

Парень резко плюхнулся на задницу и закричал, но как-то шепотом:

— Так это что же, все на самом деле с нами приключилось?

— А ты думал, с тобой в бирюльки играют? — в свою очередь спросил его Константин, хотя вопрос был больше риторическим.

— А кто нас сюда? И как? И зачем?

— Много вопросов задаешь, старина. Я ведь здесь всего около трех месяцев, так что и сам толком ничего не понял. Теперь вот вместе гадать будем. Вместе оно все-таки веселей. Да еще третий есть. Правда, он от радости сознание потерял, нервная горячка приключилась. Пришлось его водным путем ко мне отправлять, чтоб не растрясло по дороге.

— А он как сюда?..

— Скорее всего, как и мы. — Константин грустно усмехнулся. — Неожиданно и вдруг.

— Да где мы вообще находимся? — Вячеслав чуть не плакал. Понять его было можно. Ведь первая его мысль, когда он узнал, кто такой его собеседник, скорее всего, была о том, что этот кошмар наконец-то закончился, и на тебе. Оказывается, ничего подобного. Тем сильнее разочарование, когда оно наступает сразу после вспыхнувшей надежды.

— Мы в средневековой России, — спокойно пояснил Константин. — Год сейчас тысяча двести шестнадцатый. Кстати, относительно спокойный для Руси, если не считать, — это он точно помнил по институтским учебникам, — что два сына великого князя во Владимире наследство умершего отца никак поделить не могут. Но мы в Рязани, так что нас это не касается. И сразу говорю, — пресек он дальнейшие возможные расспросы, — об остальном знаю не больше тебя. Значит, давай сделаем так. Ты сейчас поможешь мне подняться, сядешь в мой возок. Епифана — это мой стремянной — я на лошадь усажу и отправлю со всеми, а по дороге поговорим поподробнее. Кстати, как тебя в деревне этой кликали?

— Да ну, — махнул он рукой. — Всеславом каким-то.

— А из-за чего сыр-бор с тиуном разгорелся?

— Да понимаешь, он начал пятую рыбу с нас требовать. Это сбор у него такой, типа налога.

— Знаю, — кивнул Константин.

— Так понимаешь, в чем дело-то. Он ведь ее даже пересчитывать не стал. Просто взял и отложил себе все самое лучшее. А мужикам одни мальки с головастиками остались. Ну я же вижу, что врет он, гад. Там чуть ли не половина в его куче оказалась. Тоже мне, рэкетир задрипанный. Я и возразил, а он в крик, Мужики-то молчат, а меня зло взяло, и когда он ручонками своими сучить начал, я ему и въехал по физиономии. А он сразу давай орать — в сруб его, стервеца. Это меня, значит.

— В поруб, — поправил Константин аккуратно.

— Ну да, в поруб, а я как сказал?

— Почти так, но не совсем.

— Погоди-погоди, а ты откуда знаешь? — насторожился Дыкин. — Ах, ну да, ты же у нас князь. Сам сажаешь, — ехидно протянул он.

— Вообще-то пока только доставал, но скоро и посажу. Тебя, — уточнил Костя. — Если дальше ерничать будешь. Ты, Слава, запомни: в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Нам с тобой сейчас присматриваться надо долго и старательно, прежде чем что-либо поменять попробовать. К тому ж неизвестно, сколько времени мы здесь пробудем. А сейчас пока заруби себе на носу: я для тебя князь и только.

Дыкин вновь насторожился, пришлось его успокоить.

— На людях, временно. Вот вечерком к тому же тиуну в светлицу завалимся, там расцелуемся да и накатим как следует за встречу. В обиду я тебя, конечно, не дам, но ты тоже веди себя прилично. Ко мне со всем своим почтением, рассказывать уже ничего не надо. Будем считать, что повинился, а мужики твою правоту подтвердят. Плохо только, что ты ему руку отломил, придется тебя выкупать.

— Как это? — не понял Слава.

— Ну, согласно Русской Правде за увечье платить надо. Либо тебе, либо мне, ежели я тебя в свою дружину хочу взять.

— А ты хочешь?

— Спрашиваешь еще, — усмехнулся Константин. — Мы теперь с тобой друзья по несчастью. Стало быть, держаться воедино надо. Ну что, встали?

— Погоди-погоди, а откуда ты все это знаешь-то? — засомневался вдруг Вячеслав.

— Про что именно? — не понял Костя.

— Ну про виру там, про сруб, ой, то есть поруб, — пояснил он.

— Так я ведь учителем истории работал.

— Ну, тогда тебе легче, — уважительно заметил Вячеслав и грустно добавил: — А я офицер. Капитан. Внутренние войска. Слыхал про такие? — Он грустно усмехнулся и подытожил: — Кроме войны ни черта не умею.

— Ну и отлично, — попытался его ободрить Константин. — Тебе в моей дружине самое место.

Дыкин грустно усмехнулся:

— Да какая здесь война-то? Ни автоматов, ни гранат. Одни мечи да луки. А меня стрелять из них никто не учил. Да и на лошади я если и скакал пару раз, так и то в детстве, когда в пионерлагере был.

— Ерунда, — заверил его новоявленный товарищ по несчастью. — Главное — это командирские способности. Дисциплинку подтянуть опять же не мешает. Нам с тобой большие дела вскорости предстоят. Битву на Калке проходил в школе?

— Ну?..

— Вот тебе и ну. Она через семь лет будет. Всем попотеть придется. Ну что, пошли?

— Погоди-погоди, — опять остановил его Вячеслав. — Так ты что, целых семь лет здесь торчать собрался?

Ответом было неопределенное пожатие плечами.

— Кто знает, может, и больше. Я вообще-то на всю жизнь уже настроился. Так, на всякий случай. Да и тебе советую, чтоб потом не разочаровываться. Знаешь, есть такая пословица хорошая: «Надейся на лучшее, а готовься к худшему».

— Значит, на всю жизнь? — посуровел Дыкин.

— Да не знаю я ничего. Просто настроиться советую. Пока хотя бы лет на семь. До Калки. Жаль мне наших предков. Глядишь, если бы татарам сразу зубы пересчитали, может, и нашествия никакого бы не было потом.

Капитан слегка оживился:

— Ну, если так, то тогда мы и впрямь здесь нужны. Слушай, а может, нас специально для этого сюда и закинули?

— Для чего для этого? — вновь не понял Константин.

— Ну, чтобы битву эту выиграть.

— Может быть, — не стал спорить он с Вячеславом и заторопил: — Все, встаем, а то меня народ уже заждался. Значит, как договорились — голова понурая, меня называешь князем и вообще молчи побольше, а то твои словечки из двадцатого века тут всех в шок вгонят.

— Тебе легко, — огрызнулся он беззлобно. — Ты историк. Небось с первого же дня освоился. А я по-ихнему только из «Иван Васильевич меняет профессию» помню. Лепота, да еще аки-паки. Вот и все.

— Ничего, освоишься, — успокаивающе бросил Костя уже на ходу к возку, который Епифан тут же направил навстречу.

Все остальное прошло как нельзя лучше. После разноса, устроенного тиуну, тот как-то сразу присмирел и лишь поглядывал на князя умоляющими глазками — лишь бы не уволил. Порадовала Константина и Доброгнева, сообщив, что рука в полном порядке, только вправлять пришлось, что она уже сделала.

— Нехороший он, мужики от него стоном стонут, — добавила она в конце своего краткого сообщения и попросила: — Ты уж построже с ним, княже.

Чего-чего, а уж это можно. Константин не поскупился, свирепо рыча на своего наместника чуть ли не целый час. Под конец тиун, окончательно придавленный гнетом тяжких обвинений, ведь мужики-то, видя такое дело, тоже подписались и наговорили про него достаточно гадостей, причем серьезных, в глубине души уже всерьез начал размышлять, сразу ему повеситься или подождать, пока князь лично удавит. Но тут Константин, решив передохнуть, заверил всех, что завтра вынесет свое окончательное княжеское решение, а сейчас пусть этот прощелыга в дом ведет да угощает чем бог послал.

А послал тиуну бог в тот день не только речных даров, то бишь свежей рыбы, но и хмельных медов в изобилии, а также смуглого, с поджаристой хрустящей корочкой, молоденького поросеночка с хреном. Вдобавок к этому основному блюду на столе красовалась куча всевозможных домашних яств, включая аппетитно хрустящие огурчики — прошлогодний засол, но вкусные до безобразия, духмяные грибочки, какое-то сало, все в розовых прожилках, тающее во рту. Словом, ничем не хуже, нежели у боярина Онуфрия накануне в Ольгове.

Вообще-то Костя уже успел заметить, что к князьям и боярам Бог как-то необычайно и постоянно щедр, а теперь убедился, что он и к тиунам тоже не менее благосклонен.

Единственное, чем существенно отличался дом тиуна от боярского, так это габаритами. У Онуфрия двухэтажный, а здесь хоть и большой, но пока без надстройки. Светелка, где они пировали, поменьше будет, да и спальни почти отсутствуют. С грехом пополам нашли одну комнатушку для князя и еще одну для Доброгневы и Марфуши, а дружинников изрядно подвыпивший Вячеслав, родная душа, отвел в свою лачугу, после чего вернулся назад. Епифан все порывался завалиться на пол прямо у порога горницы, но Константин — куда деваться — тонко намекнул, что собирается отправиться по девочкам и лишний свидетель будет лишь изрядной помехой в этом щекотливом деле.

Лишь после этого стремянной понимающе закивал и, бормоча, что князю любая будет рада и почто не веселиться, коли дело молодое, а ночь все покроет, послушно побрел на сеновал, после чего Константин весь вечер и добрую половину ночи проболтал с Вячеславом о том о сем, вспоминая главным образом родной двадцатый век. Вопросов, как им теперь быть дальше и что вообще с ними будет, они, по молчаливому согласию, почти не касались, одновременно посчитав, что ни к чему в такой веселый час омрачать настроение загадками, на которые все равно пока не отыскать ответ.

Ночью они выяснили и вопрос, касающийся юного возраста Вячеслава, никак не соответствующего званию. Оказалось, что им обоим при передислокации в иное время сбавили — в виде компенсации, что ли? — годков по десять.

С утра бывший капитан внутренних войск пристал к Косте с требованием немедленно заменить этого паршивца-тиуна на более порядочного человека. На вялые княжеские возражения о том, что нет на примете ни одной подходящей кандидатуры, Славка тут же торжествующе завопил, что таковая есть у него, не зря же он здесь торчал чуть ли не три месяца.

Вообще-то обдирал тиун всю свою деревню безбожно, но Костя еще колебался, и добило его лишь то обстоятельство, что по причине своей патологической жадности сей тиун не позаботился даже как-то поистратиться на вечернее угощение своих высокопоставленных гостей. Он и тут сэкономил, изъяв у кого-то в селе двух поросят, — а ведь на столе один всего лежал, куда, собака, второго засунул? — а также поотнимав, ссылаясь на необходимость накормить князя с его людьми, у кого то самое сало в розовых прожилках, у кого — бочонок меда. Сам же тиун отделался при накрытии стола своим личным скромным вкладом — огурчиками и грибами прошлогоднего посола, да и то, поди, из-за того, что все равно скоро выбрасывать, а то новые девать некуда будет. Вот этим он Костю и достал окончательно.

Однако на все предложения Славки о наиболее простом решении этого вопроса — выгнать его в шею или даже повесить — последовал решительный отказ.

— Все должно на суде решаться, — строго пояснил он бывшему капитану.

— Ты что, мне не веришь?! — возмущался Славка, но Костя был непреклонен.

— Если бы не верил, то и суда бы не устраивал. А если без него, то это уже расправа будет, а не наказание.

Впрочем, в конечном итоге все равно вышло именно так, как и хотел Славка. Только тиуну пришлось сначала полностью рассчитаться своим добром за незаконную конфискацию, а потом, под одобрительный гомон толпы, он тут же был смещен с должности по княжескому решению. Закончил Костя суд назначением на вакантное место нового тиуна по рекомендации Вячеслава и под одобрительный гомон селян. Новый управитель получил наказ жить по совести и людишек без нужды не обижать. Лишь ближе к полудню князю и всем сопровождающим его лицам удалось двинуться в дорогу.