Состязание с неблагоприятной судьбой, которая ни в какую не хотела улыбаться рязанскому князю, у Константина продолжилось и на пути к Иван-озеру. Вначале один из дружинников свалился в жестокой горячке, после чего гонку продолжили вдевятером. Затем ладья, в которой плыл князь, напоролась на огромную подводную корягу, которая пропорола днище.

Словом, дни проходили под девизом «Да здравствуют приключения!» и к Иван-озеру их прибыло всего четверо, включая самого Константина.

Кстати, этот день тоже не обошелся без беды. Едва князь прибыл в расположение своих полков, как тысяцкий Позвизд доложил ему о положении дел в Ожске. Хмурясь и избегая смотреть Константину в глаза, он сообщил, что буквально за пару дней до появления князя из града прибыл гонец, который оповестил, что произошел взрыв терема, в коем проживал Михаил Юрьич.

Больше гонец толком ничего не рассказал, так что судьба Миньки оставалась пока под вопросом, но абсолютно точно было известно следующее. Во-первых, он сам находился в тот момент в тереме, а во-вторых, перед самым взрывом он зачем-то разогнал всех куда подальше.

— Ну, ежели тела не нашли, то, может, он еще и живой, — сконфуженно бормотал тысяцкий Ожского полка, по-прежнему не глядя на князя.

«Нитроглицерин, — сразу понял Константин. — Та самая бутыль с нитроглицерином, которой он нам со Славкой когда-то хвастался. Я тогда, помнится, запретил ему все эксперименты, но больше пары лет он не выдержал. И рвануло, скорее всего, во время какого-нибудь опыта. А значит… — Он зло скрипнул зубами. — Значит, остался ты один, Константин Владимирович, совсем один. Так что придется тебе, мил человек, разом за всех четверых потрудиться».

— Помощник-то его живой? — спросил он, немного подумав.

— Живой, — как-то загадочно протянул Позвизд.

— Ну хоть Сергий там остался. Значит, за Ожск можно быть спокойным, — вымолвил князь хмуро, но тысяцкий, смущенно кашлянув, робко поправил его:

— Так-то оно так, вот только не остался он там.

— То есть как не остался?!

— Сказал, что эти камнеметы, кои они с Михал Юрьичем построили, без него никто не разберет и не соберет. Опять же починка может понадобиться али еще что. Ну я и сказал, что мол… — И он, осекшись под каким-то недобрым выражением княжеских глаз, тут же изменил концовку: — А я говорю ему, тут уж токмо на усмотренье самого князя. Как я могу воспретить али разрешить без Константина Володимеровича? Никак я не могу ничего. Оно ж дело-то такое.

— Где он?! — рявкнул князь.

— Да вон у бережка возится чего-то, — торопливо указал Позвизд.

Разговор князя с Сергием получился кратким, но бурным. Горячее намерение Константина немедленно отправить парня обратно в Ожск натолкнулось на неразрешимую дилемму. Получалось, что либо он идет на монголов с катапультами, но тогда обязательно придется брать с собой и самого Сергия, либо князь оставляет парня здесь, но тогда лишается и военной техники, которую и впрямь бесполезно брать с собой без самого Сергия.

К тому же в том, что никто не обучен обращению с катапультами, попрекнуть парня тоже было нельзя. Подготовка кадров всегда, с самого первого дня возлагалась только на Миньку. Князь мог только поинтересоваться, почему был допущен пробел в столь важном деле, на что получил несколько уклончивый ответ, что, по всей видимости, Михал Юрьич для начала хотел испытать машины самолично.

Константин все-таки попросил, чтобы Сергий показал хотя бы ему самому, как собираются и разбираются эти штуковины, но уже после первого же получаса занятий обреченно махнул рукой — бесполезно. Пришлось оставить.

В просторном шатре, где собрались все тысяцкие, царило радостное и вполне понятное оживление. Наконец-то закончилось томительное ожидание, князь появился, теперь можно будет выступить в поход.

Шапкозакидательское настроение некоторых командиров полков Константин пресек сразу. Немного помедлив, он начал пересказывать все, что читал о Калке, выдавая это за официальную версию случившегося. Народ сразу посерьезнел.

«Вот так-то лучше, — удовлетворенно подумал князь. — А то ишь, герои выискались».

Вслух же произнес следующее:

— По предварительному подсчету выходит, что русских ратников было больше, чем монголов. Да с ними еще и половцы шли. Стало быть, на каждого ворога два ратника приходилось, не меньше, а победили все равно монголы. То есть они воюют не числом, а умением. О том надлежит помнить каждому. Тем более, что у нас сейчас воинов лишь чуть больше, чем у монголов.

— Выходит, мы слабее, чем те князья, что пришли на Калку? — растерянно спросил кто-то.

— Мы сильнее тем, что едины и порознь действовать не будем, — отрезал князь. — А говорил я это к тому, что сеча будет тяжкая и чтобы их одолеть, придется немало пота пролить. Да и крови тоже, — добавил он, подумав. — Теперь о главном. Известно, что татары пошли в погоню за теми, кто ухитрился сбежать с Калки. Дозоры мы, конечно, вышлем, но примерный путь врага все равно определить нужно нынче же. Давайте думать: то ли они в Переяславском княжестве, то ли уже повернули обратно, в свои степи. Если приближаются к Переяславлю — одно, а если они уже подались обратно — иное. Кто как мыслит?

«Лучше бы не спрашивал, — подумал он через пару часов. — Сколько людей, столько и мнений».

Наконец высказались все. В конечном итоге Константин принял свое волевое решение. Оно заключалось в том, чтобы основную рать усадить на ладьи и плыть по Дону до того места, где в него впадает Воронеж-река. Далее высаживаться и ждать сторожевые разъезды, которым гнать, не жалея коней, до Шаруканя и до Белой Вежи.

— Навряд ли монголы минуют Шарукань при походе на Переяславль. Опять-таки не верю я, что воевода Шостак сторожи во все стороны не разослал. Тогда и решим окончательно, что да как, — подытожил он хмуро.

— А не упустим нехристей, пока стоять будем? — усомнился Лисуня.

— Завтра поутру отправим гонцов в Волжскую Булгарию, чтобы они выставили заслоны на Волге, — пояснил Константин. — Главное, чтобы они их придержать успели, а там и мы подоспеем, так что упустить не должны. То, что мы их все равно одолеем, — сомнений у меня нет. О другом забота, — произнес он медленно. — Когда монголов разобьем, всех беглецов перенять не сможем. Кто-то из них от нас непременно уйдет — степь-то большая. Того и боюсь, потому как обратно никто из них вернуться не должен, чтоб о позоре на Калке никто не сведал.

Воеводы довольно загудели. Еще бы. Их князь так уверен в победе, что даже заранее заботится о поимке беглецов. Значит, все будет в порядке. Да и с лица он вон как спокоен.

«В душу заглянули бы, так иначе запели, — сумрачно подумал Константин. — Просто есть минуты, когда надо обязательно на что-то решиться, вот и все».

— К Калке вовсе не пойдем? — осторожно осведомился Матоня, тысяцкий первого Муромского полка.

— На покойников глядеть? Нечего нам там делать, — сурово отрезал Константин. — Хотя гонцов пошлем в ту сторону с весточкой к Стояну.

И снова на него нахлынули вредные неугомонные мысли. Не отступили они и позже, когда он уже разоблачился и лег спать.

«Прав ведь был Славка, ох как прав. Нужно было ждать гонцов от Стояна. Ждать, невзирая ни на что, а не гоняться за двумя, да какое там — за тремя зайцами. Вот и получил по самое не хочу, — вздыхал он, ворочаясь без сна в своем шатре. — И нечего на судьбу пенять. Сам во всем виноват. Войск у тебя опять же намного меньше, чем было бы при том раскладе, который предлагал Славка. Если посчитать, то выйдет, что ты двенадцати с половиной тысяч лишился, да еще самых-самых. Кто на юг уплыл, кто в Прибалтике в замках остался, а трем Переяславским полкам ты сам на месте велел оставаться. Так что судьбу винить нечего — князья в Киеве только дополнили то, что ты сам начал. Вот теперь и пыхти — один за всех. И попробуй только не справиться».

Как выяснилось всего через неделю, со своим расчетом рязанский князь угодил в самую точку. Хоть здесь славянский бог удачи Авось пришел ему на выручку. Разведка, посланная к Шарукани, даже не дошла до половецкой столицы, встретив на половине пути беглецов, испуганно прячущихся в балках и оврагах. Толпа беглецов была весьма разношерстна. Хватало среди них и русичей, чудом спасшихся после разгрома и избежавших пленения.

У них-то и удалось выяснить, что монголы, одолев под Калкой союзное войско Руси и степи, слегка передохнули, празднуя победу, после чего двинулись в сторону Переяславля и обратно пока не возвращались.

Шарукань представляла собой беспорядочное скопище глиняных и каменных лачуг, многие из которых были разрушены совсем недавно. Однако монголов в ней уже не было.

Пока пешие ратники устраивались передохнуть и отоспаться, вернулись конные разъезды из Белой Вежи, подтвердив известия, полученные чуть раньше от беглецов. Теперь можно было уверенно двигаться к западу, в сторону Переяславского княжества.

Монгольский арьергард встретился русичам близ уже захваченного степняками города Желны — одного из самых южных поселений, что лежали на берегах Сулы, притока Днепра. Этот городок, заселенный пленными дручанами еще в двенадцатом столетии, во времена князя Ярополка II, сопротивления монголам не оказал.

Невзирая на неплохие крепостные сооружения, а также выгодное расположение города на высоком правом берегу Сулы, местные жители решили пойти по другому пути. Вдохновленные отцом Пафнутием из церкви Двенадцати апостолов, они вышли к Субудаю с крестами и иконами, изъявляя, как и надлежит добрым христианам, полную покорность судьбе, и… были безжалостно вырезаны.

Вообще-то, после того как передовые полки Константина вошли в пределы Переяславского княжества, след степняков читался легко и четко — по разоренным селам и городкам. Но только у Желн рязанцам впервой довелось увидеть врагов воочию, хотя и не всех, а лишь две сотни.

Дело в том, что добычи было уже столько, что Субудай оставил этих людей для надзора за пленными русичами, которые под ударами плетей трудились на завоевателей — сколачивали телеги и укладывали на них награбленное добро, предназначенное к вывозу.

Нападение невесть откуда появившихся русских ратей было для оставленных воинов как гром среди ясного неба. Беспечные дозорные, без шума снятые на исходе короткой июньской ночи, стали первыми, но далеко не последними жертвами. Правда, один из них все-таки успел поднять тревогу, но все равно это почти никого не спасло. Не прошло и часа, как от двух сотен монголов почти никого не осталось.

Основные силы Субудай-багатура и Джэбэ-нойона к этому времени, преодолев почти восемьдесят верст — две трети расстояния, отделявшего их от самой столицы Переяславского княжества, находились на отдыхе. Трудился один Субудай — он думал.

Уж очень было соблазнительно попробовать на зубок первый город русских. Те, что были взяты до этого, он в расчет не брал — мелочь, а вот Переяславль…

Город, расположенный всего в нескольких верстах от Днепра, в устье реки Альты, впадающей в Трубеж, представлял собой солидную твердыню. Помимо стен, окружавших детинец, еще один ряд высоких земляных валов защищал так называемый окольный город — бывшие переяславские предместья. К тому же с трех сторон подступы к нему закрывали естественные препятствия — Альта и Трубеж, то есть штурмовать его можно было лишь с севера.

Передовые отряды монголов уже вовсю похозяйничали в окрестностях, разграбив и запалив все селища и монастыри, а также Красный двор Владимира Мономаха. Уцелел, возвышаясь черной обугленной громадой посреди пепелища, лишь каменный храм во имя Бориса и Глеба.

Теперь Субудай думал, идти ли дальше. Вроде бы опасаться нечего, но какое-то странное предчувствие все равно томило старого полководца, удерживая от преждевременного штурма.

«Пожалуй, не стоит идти на приступ, — думал Субудай. — Конечно, если бы у меня было хотя бы четыре тумена… Но зачем говорить о том, чего нет. От слова «шербет» во рту сладости не прибавится. Решено — уходим. К тому же у меня еще есть волжские булгары с их богатыми городами. Куда важнее заглянуть на обратном пути к ним, нежели стоять под русским градом».

Вот тут-то его размышления и были прерваны самым бесцеремонным образом. Вошел Джэбэ и поведал, что те две сотни, которые были оставлены у Желн, вчера подверглись нападению невесть откуда взявшихся русичей, которых было никак не меньше тысячи.

— Их не может быть тысяча. Мы убили всех, — возразил Субудай, раздраженный тем, что его оторвали от дум. — А полон? — вспомнил он. — Они успели?

— Нет, они ничего не успели, — осуждающе покачал головой Джэбэ. — Я уже приказал переломить им спины за трусость.

— Это правильно, — важно кивнул Субудай. — Из-за них у врага прибавилось почти три тысячи воинов. Но откуда русичи взяли людей?

— Наверное, они набрали новых, но уже совсем плохих, — равнодушно пожал плечами Джэбэ.

На самом деле он совершенно над этим не задумывался. А зачем? Есть враг — значит, его надо уничтожить. Вот и все. Легко и просто. И вообще, его дело — битва. Вот там он на своем месте. Хитрить же и юлить у него все равно не получится, так что нечего и пытаться.

— Они не могли собрать столько воинов и так быстро, — задумчиво протянул Субудай. — И уж тем более они не успели бы прийти. Значит, что получается? — поднял он голову, уставившись единственным глазом на Джэбэ.

Тот молчал.

— А получается то, что русские князья шли на нас разными путями, потому что все они враждуют друг с другом.

— Это может что-то значить? — насмешливо хмыкнул Джэбэ.

— Это может значить очень многое, — проворчал Субудай. — На войне, как учил нас потрясатель вселенной, все имеет значение, даже плохо затянутая подпруга или гнилой ремень. Мы не будем торопиться и принимать бой. — Он загадочно улыбнулся и добавил: — Мы поступим иначе. Совсем иначе. Но вначале я должен немного подумать. До вечера.

На следующий день к русскому стану подъехали три монгола, одетых, несмотря на жару, в толстые стеганые халаты и шапки. На копье одного из них развевалась белая тряпица.

Парламентеров рязанский князь принимал не один, созвав по этому поводу всех тысячников. Предложения монгольских полководцев звучали очень разумно и, можно сказать, смиренно:

— Мы не хотим враждовать с вами, ибо знаем, что вы достойные воины. Мы хотим лишь уйти обратно в степи. Когда один воин не хочет войны, он предлагает другому подарки. У нас впереди дальняя дорога, и нам ни к чему обременять спины коней тяжелыми ношами. Лучше мы подарим все вам.

Князь молчал, тысяцкие тоже ничего не говорили.

Посол переступил с ноги на ногу, но так и не дождавшись ответа, сказал:

— Дары будут в руках воинов из первых тысяч, которые, проезжая мимо вашего войска, будут складывать их к твоим ногам, князь. Наш великий полководец Субудай-багатур верит, что русичи — благородные воины, которые не станут нарушать слово и бить нам в спину, когда мы минуем вас. Обдумай сказанное, князь.

— А кто заплатит за кровь и смерть многих русичей, которые остались лежать в степи у реки Калки? — спросил Константин.

— Нам ведомо, князь, что там полегли не просто русичи, но твои недруги, которых ты настолько не любил, что даже по степи решил идти отдельно от них. Выходит, мы оказали тебе услугу, убив их, — хладнокровно отвечал посол. — Субудай-багатур готов простить тебе убийство наших людей под градом Желны. Он не жалеет их. Это были плохие воины, и он не будет держать на тебя зла.

Константин слушал и думал. То, что Субудай хитрит, ясно как божий день. То, что его тумены, а особенно его самого выпускать в степи нельзя — тоже. Но люди устали. Последние дни они выступали в путь на рассвете, а ложились спать затемно. И пусть он разрешал всем во время марша снимать кольчуги и прочую амуницию в надежде на сторожевые разъезды, высланные далеко вперед, — успеют предупредить, если что. Даже без железа не просто день за днем топать под палящим солнцем. Словом, нужна передышка. Пусть хотя бы сутки, а лучше — двое.

«Значит, будем тянуть время», — решил он, вовремя вспомнив рассказ Вячеслава про Рясское поле и гостеприимство воеводы по отношению к Котяну. Тогда он просто посмеялся вместе со Славкой и забыл, а вот сейчас, поди ж ты — пригодилось.

— Ну что ж. Так скоро дела не решаются, тем более такие важные, — сдержанно произнес Константин. — Нам надо обсудить ваши предложения. Сейчас вас проведут в шатер, чтобы вы в полной мере смогли насладиться русским гостеприимством, а мы будем думать.

— Нас ждет Субудай, — замялся посол.

— Выходит, что вы не верите мне или опасаетесь чего-то, раз не хотите разделить трапезу с нашими лучшими воинами, — сурово нахмурился рязанский князь. — Тогда как я могу верить вашему Субудаю, а? — И видя, что посол еще колеблется, предложил: — Ты можешь направить одного человека обратно и сказать, что вас задержал сам князь, желая угостить дорогих гостей.

После того как послов, давших согласие остаться, увели в один из шатров, Константин вполголоса отдал какие-то распоряжения тысяцкому Ряжского полка Юрку Золото и пояснил своим военачальникам:

— Пока послы здесь, Субудай на нас не полезет. Значит, время у нас есть. Передайте своим людям, чтобы отдыхали. К вечеру прибудут дозорные и мы в точности будем знать, где какие лески, дубравы, речушки и овраги. Тогда и будем думать, как строить битву. Или кто-то считает, что монголов и впрямь надо отпустить? — И, улыбнувшись наступившей тишине, заметил: — Вот и славно.

Перед началом вечернего совета он успел еще раз порадоваться тому, что по настоянию Вячеслава в каждом пешем полку еще два года назад были созданы конные сотни. Только благодаря этому новшеству рязанский князь имел сейчас неплохую пятитысячную конницу взамен той, которая ушла с воеводой в Константинополь.

Константин обвел взглядом собравшихся. Их было ровно пятьдесят, если не считать трех князей: его самого и двух Ингваревичей. В их число входили пять свежеиспеченных тысяцких, поставленных над конными полками, и еще сорок пять, командовавших пешими ратниками, собранными со всех пределов Рязанской Руси.

Не хватало только трех Переяславских полков, которые Константин, еще сидя в киевском порубе, повелел не трогать, а оставить на месте, чтобы защитить наиболее крупные города, включая столицу княжества.

Вроде бы превосходство над врагом более чем двукратное, но обольщаться не стоило. Еще прошлым летом каждый полк действительно насчитывал тысячу человек, а то и побольше. Теперь же, после потерь в Прибалтике, хоть и незначительных, после того как там пришлось оставить гарнизоны в датских и немецких замках да еще выделить пять с половиной тысяч для Константинополя, после того как из каждого полка были выдернуты конные сотни, лишь редкие из них насчитывали по семьсот человек. В основном же их численность колебалась от шестисот до шестисот пятидесяти человек, а в самых лучших и того меньше.

Точный подсчет всех наличных сил оптимизма не прибавил. Вышло негусто, около тридцати тысяч, даже меньше, чем рассчитывал Константин. Плюс пятитысячная конная дружина, которая хоть и не такая умелая, как ушедшая с Вячеславом, но все-таки кое-что. Именно на нее рязанский князь возлагал особые надежды.

План битвы был выработан достаточно быстро. Войска выстраиваются в плотное каре, занимая все пространство между берегом Днепра и глубоким оврагом. Правый фланг выставляется немного вперед. Именно здесь, но чуть сзади пешего строя, сосредотачивается большая половина всей конницы — три тысячи. Остальные две должны были нынче же затемно уйти на север вдоль по Суле, но так, чтобы монголы ничего не смогли заподозрить, и форсировать ее верстах в двадцати выше по течению. После чего им надлежало совершить обходной маневр, выйти в тыл монгольским туменам, соединиться с переяславской дружиной и в нужный момент ударить степнякам в спину.

— Справишься, Басыня? — спросил Константин старого дружинника, которому поручил командовать тысячами, предназначенными для обходного маневра.

Тот отрицательно мотнул головой:

— Далеко больно. За один день не успеть. Да и лошадям после перехода надобно передых дать.

— А за два?

— Тогда управлюсь.

— Смотри, — предупредил рязанский князь. — Позже ударишь — мало поможешь, рано — еще хуже получится. Только вовремя.

— А как узнать? — хмуро поинтересовался Басыня. — Боюсь, промашку дам.

— У монголов тоже резерв сзади стоять будет. Следи за ним, — посоветовал Константин. — Пока они на месте, даже не думай об атаке. Когда в бой пойдут — тоже не время. Пусть они как следует увязнут. А чтоб тебе знак дать, мы огненные стрелы запустим.

Поинтересовавшись у Сергия, сколько времени понадобится на сборку всех десяти катапульт, и удовлетворившись ответом, что если с рассветом начать, то к восходу солнца все будет готово, князь распорядился выставить их все в центре, тоже позади строя, но использовать только по его команде, не раньше того момента, когда монголы окончательно увязнут.

— Вот тогда они и должны бросить в бой все свои резервы, — пояснил он остальным. — Придется нам какое-то время держаться, а потом навалимся все разом. К тому же половина из вас на Рясском поле была, так что знает, как степняки атакуют. Эти лишь злее, да упрямее — вот и все отличие.

Пять самых маленьких по численности полков рязанский князь решил поставить в резерве, распределив их по два на каждое крыло и один оставив в центре. Настрой у всех тысяцких был боевой, поэтому с командирами пяти резервных полков Константину даже пришлось вести отдельную беседу — уж больно они возмущались такой несправедливостью.

— Это не от недоверия к вам и вашим людям, — убеждал он их. — Наоборот, вверяю вам самое главное. Если строй где-то гнуться станет, значит, в этом месте приходится жарче всего. Туда-то я вас и пошлю. Татары только ликовать начнут, что наше левое крыло назад подалось, ан глядь, а там Зван со своими путивльцами и Пелей с ольговцами. Только поганые обрадуются, что правое погнули, а там уже Спивак с суздальцами и Груша со вщижцами. Тебе же, Юрко, и вовсе стыдно должно быть, — обратился он к тысяцкому Ряжского полка. — Самое что ни на есть ответственное дело в твои руки передаю — ставку мою защищать, последний смертный бой принимать, если что, а ты недоволен, — и тут же всем пятерым: — Вот и выходит, что от вас весь исход битвы зависит. От вас и от Басыни.

Затем снова обратился ко всем прочим, решив использовать простую, но доходчивую агитку времен Великой Отечественной:

— Сейчас вам надо через сотников и десятников довести до каждого человека то, что я вам скажу. Да, враг зол, умен, силен и упорен в бою. Воевать он привычен, и ратные навыки у него хорошие. Но их даже чуть меньше, чем нас. Так что достаточно каждому нашему воину убить всего одного степняка, и мы победим. Всего одного. А уж если двоих, то и вовсе хорошо. К тому же они о нас ничего не знают, а потому будут воевать по-прежнему, как обычно, а мы к этому готовы.

Не преминул он и еще раз повторить все, что знал о монголах. И как они начинают бой, и как норовят напугать, и как стараются увлечь за собой в погоню, чтобы поломать вражеский строй. Напомнил тысяцким, что их люди всему обучены, но еще раз предупредить их обо всем этом не помешает, чтоб были готовы и к туче стрел, и к прочему.

И еще одно под самый конец решили — выбрали поединщика. Вообще-то такой архаизм Константин не одобрял. Это же не спортивное соревнование, а битва. Но монголы обязательно выставят своего, и что тогда делать? Отказаться? Получится, что струсили русские ратники, а это — подрыв боевого духа, так что деваться некуда.

К тому же все равно из русских рядов непременно кто-нибудь выйдет, не вытерпев монгольских насмешек, и не факт, что им окажется самый лучший. Скорее, самый горячий. Возьмет и погибнет, а это дурная примета. Ратники — люди суеверные. Им это поражение непременно в память западет, так что лучше и впрямь заранее найти лучшего бойца, который наверняка сможет одолеть противника.

— Сразу говорю, тысячники пусть себя даже и не предлагают. Не их это дело, — отчеканил рязанский князь, заметив, как сразу поскучнели лицом Юрко Золото, ростовский Лисуня и еще трое.

К сожалению, подлинных мастеров мечей и копий — Нефедия Дикуна, Александра Поповича, Добрыни Златого Пояса и прочих — здесь не было. Все они укатили за море. Приходилось выбирать из рядовичей.

После некоторых споров все пришли к выводу, что навряд ли удастся сыскать кого-нибудь лучше Кокоры из Ожского полка. Он и мечом неплохо владел, и копьем, да и в седле отлично держался. А уж силу в руках и впрямь имел непомерную. Константин этого парня тоже хорошо помнил еще по своему первому княжьему суду, который он проводил когда-то в Ожске, так что выбор одобрил.

Этим же вечером рязанский князь наложил строгий запрет на участие в битве своих родичей — Ингваря и Давыда Ингваревичей. Правда, двоюродные племяши вытребовали с него оговорку. Если дело на каком-нибудь из флангов худо будет, то именно они с резервными полками пойдут затыкать брешь. К тому же на правом крыле одним из запасных, как назло, был Вщижский полк, набранный в Черниговском княжестве, где правил Ингварь, а на левом — Путивльский. Этот относился к Новгород-Северскому княжеству, то есть был родным полком Давыда.

Утром обеспокоенный Субудай прислал еще трех человек, которые передали упрек монгольского полководца, что, мол, князь Константин нехорошо поступает, удерживая у себя послов, на что рязанский князь только изумленно развел руками и пояснил:

— У нас на Руси дорогого гостя будить не принято. Всегда дожидаемся, чтоб он сам проснулся. И вовсе я их не держу, а если не верите, то сейчас мы вместе с вами к ним и пройдем.

Сказано — сделано. Тут же всю новоприбывшую троицу подвели к шатру и широко распахнули полог, чтобы каждый из них мог полюбоваться на двух отчаянно храпящих монголов, которых Константин накануне распорядился напоить до бесчувствия, чтоб они проспали не меньше чем до полудня. Разглядывая спящих, рязанский князь по достоинству оценил труд Юрко, приставленного к ним вчера. Приказ был выполнен даже не на сто, а на все двести процентов.

«Нет, даже на триста», — поправился он, наблюдая, как усердно и безрезультатно пинают их ногами приехавшие монголы. Лишь через несколько минут спящие наконец проснулись и открыли мутные бессмысленные глаза.

«Ай да Мойша, ай да молодчина, — подумал рязанский князь. — Интересно, чего же он им такого душевного в медовуху влил, что они до сих пор не оклемаются? Нет, все-таки здорово, что он уцелел».

Лекарь киевского князя сам явился к Константину через день после того, как его воины под Желнами не только уничтожили две монгольские сотни, но и освободили пленных ратников, взятых в полон в битве под Калкой. Были в их числе и галичане, и смоляне, и киевляне.

В то время Субудай еще не решил, будет он брать русские города или нет. Если да, то полон не просто нужен — необходим. Ну не самим же монголам рубить и таскать лес для изготовления таранов и стенобитных машин. Это работа не воинов, а рабов. Был у него пяток китайцев, которые разбирались в этих вопросах, но их деревья валить тоже не пошлешь — хиловат народец.

Явившись к князю, Мойша с победоносным видом заявил, улыбаясь до ушей:

— А я таки говорил, что еще немножечко поживу. — И, посерьезнев, отвесил низкий поклон. — Благодарствую, Константин Володимерович, на мудром слове. Если бы не твой совет, то я бы точно не уцелел.

— А в полон все-таки угодил, — заметил рязанский князь.

— А в этом виновато мое нетерпение, — отозвался Мойша. — Стон услышал, вот и вылез, чтоб раненого перевязать. Тут-то меня и сцапали.

С тех самых пор он и возглавил всю лекарскую службу. Да и не только лекарскую, судя по тому, какое знатное угощение он приготовил для послов.

Прибывшие монголы и дальше не особенно церемонились со своими пьяницами, энергично погнав их к лошадям.

— Так что ты решил, князь? — обратился к Константину старый воин, возглавлявший новое посольство Субудая.

— Как я могу что-то решить, если до сих пор не видел самих подарков? — развел рязанский князь руками. — Опасаюсь я, что они скудны. Уж больно легко вы их отдаете. Я вот как мыслю, — предложил он. — Давайте-ка я к вам пришлю пяток своих людей. Пусть они все как следует осмотрят и перепишут. Тогда и решать станем.

— Я передам Субудай-багатуру то, что ты мне сказал, — согласно кивнул монгол.

— Ты что, и впрямь мыслишь отдать все, что мы взяли, этим русичам?! — ворвался к Субудаю в юрту возмущенный Джэбэ.

— Временно, — усмехнулся тот. — Только временно. Как кипчакам. Пусть полюбуются, а пока они будут разглядывать добро, твои воины, которые скинут нашу добычу возле княжеских шатров, будут идти все дальше и дальше в обход их ратников. Мои же будут находиться от них с другой стороны. Получится, что бой еще не начался, а русичи уже в кольце. Останется только нанести одновременный удар. Главное, чтобы они согласились нас пропустить.

— К чему такие хитрости? Наши люди, которые были в русском стане, рассказывают, что у них почти нет коней. Разве пеший воин удержит напор конного? — хмуро заметил Джэбэ. — Мы и без того их легко одолеем.

— Я не люблю терять своих людей попусту, — пояснил Субудай. — Если мы сойдемся лоб в лоб, то у меня могут погибнуть две, а то и три тысячи. Если же мы поступим так, как я хочу, то потеряем всего две-три сотни, а то и меньше. К тому же это войско принадлежит одному рязанскому князю.

— Ну и что? — буркнул Джэбэ.

— Значит, драться оно будет дружнее, чем те, что были на Калке, — пояснил Субудай. — Выходит, если мы ударим в лоб, то можем и вовсе лишиться четверти, а то и трети людей. А ведь нас еще ждет Волжская Булгария. Поэтому я разрешил и полюбоваться подарками и переписать их. Пусть от одного вида этих списков у рязанского князя разгорятся глаза. Тогда он станет посговорчивее.

И снова Джэбэ, хотя и с явной неохотой, вынужден был признать правоту Субудая. Действительно, зачем терять тысячи там, где можно отделаться сотнями.

Но Константин спутал все расчеты Субудая. Наутро он прислал сказать, что подарков достаточно для того, чтобы пропустить монголов обратно в степи. Но те стоят на русской земле, а значит, должны подчиняться Русской Правде, которая гласит, что с убийцы взимается вира. Так что Субудай должен уплатить за каждого погибшего на Калке воя по сорок рязанских гривен да еще по восемьдесят за каждого боярина. К тому же он, проходя по вотчине рязанского князя, обидел многих простых людей. За это он тоже должен рассчитаться сполна. Чтоб не мучить великого Субудай-багатура подсчетами, князь сам уже все исчислил. Всего получается…

Когда русский посланец назвал общую цифру, монгольский полководец никак на нее не отреагировал, но когда ее перевели на вес и назвали итог, то единственный глаз Субудая чуть не выскочил из орбиты. Пятнадцать тысяч пудов серебра и впрямь могли вогнать в шок кого угодно. Это была не просто огромная цифра — это было издевательство. Однако возмущения своего он не выказал, сдержался.

Вместо этого, коротко кивнув русичу, монгольский полководец даже улыбнулся и кротко сказал:

— Я подумаю, но это очень много. Может, у меня столько и найдется, а может, нет.

Получив этот ответ, Константин понял, что старый хитрый лис что-то затевает, иначе он не стал бы оттягивать сражение еще на сутки. На всякий случай князь повелел усилить сторожевое охранение, причем даже со стороны Днепра. В ночную сторожу были наряжены воины только из резервных полков. Остальным надлежало выспаться как следует.

Не забыл рязанский князь в ту ночь, самолично проверяя бдительность ночных постов, в очередной раз использовать свое знание истории. Подражая Боброку Волынскому перед Куликовской битвой, он тоже соскочил со своего коня, припал ухом к земле и внимательно слушал. Ехавшие сзади тысяцкие вначале перешептывались, потом осмелились спросить.

— Землю слушаю, — строго ответил рязанский князь. — Ей, матушке, все заранее известно. И что было — помнит, и что будет — сказать может.

— А чего она говорит? — полюбопытствовал молодой Гневаш.

— Плачут на Руси матери да женки, — вздохнул Константин. — Плачут, но и смеются. А в татарской стороне только плач слышен, да еще вой волчий. Значит, будет наша победа в завтрашней сече. Вот только тяжко она достанется, и много людей в ней поляжет, прежде чем одолеем мы степняка.

Тысяцкие вновь переглянулись, но спрашивать больше ничего не стали, безоговорочно поверив услышанному. Да и как тут не поверишь, когда вон стоит человек, который самолично слыхал, как князь договаривался с водяным, чтоб тот вернул ему переяславскую княгиню. И ведь отдала нечисть Ростиславу из Плещеева озера, как есть отдала.

Мало тебе? Эх, жаль, Николки Панина здесь нет. Его еще Торопыгой кличут. Он бы тебе рассказал, как князь на него заклятье накладывал, после которого ему все мечи нипочем были и только одна стрела, тоже, видать, заговоренная, только еще сильнее, сумела пробить незримый щит, да и то не до конца — выжил парень.

Опять не веришь? А что он из Ведьминого болота живым и невредимым вышел — это как? А то, что едва ему смертушка грозит, как даже мертвяки его защитить приходят?

Словом, вера в то, что князь и впрямь слышал то, о чем поведал тысяцким, была абсолютной. Ни у кого не возникло даже тени сомнения. А утром о том, как плакала земля по мужам русским, но еще звонче смеялась от радости за их победу, не знал только глухой. А таких в лагере рязанского князя не было.

Солнце еще не успело оторвать от земли свой нижний край, когда прибыл очередной посол Субудая. Он уже не просил, но требовал от Константина, чтобы воинам великого Чингисхана дали свободный проход и не препятствовали их уходу в степи.

Словом, от посулов одноглазый барс перешел к угрозам, предупреждая, что рязанский князь уже истощил его терпение и пусть он, пока еще не поздно, отведет свои рати в сторону, чтобы они не путались под копытами коней его непобедимых туменов.

— Наш славный Субудай-багатур велел передать тебе также следующее. Даже заяц, загнанный в угол, набирается храбрости и может вспороть брюхо охотника. Мои же тумены — волки. Зачем ты поступаешь так, неразумный, ведь этим ты роешь яму для собственного погребения?

— Я рою яму для того, чтобы достать из нее землю, насыпать холм славы, подняться на него и поставить ногу на спину пленного Субудая, — ответил Константин.

Ответил и даже восхитился — сам не ждал, что сумеет этак вот красиво завернуть.

— Монголы не сдаются в плен, — гордо заявил посол. — Они подобны лисе, которая, попав в капкан, отгрызает себе одну лапу и уходит на трех, хромая, но гордая и свободная.

— То-то я и гляжу, что ваш Субудай один раз уже побывал в капкане, — усмехнулся Константин. — Можете передать этому одноглазому уроду, что, когда он отгрызет себе все, что у него угодит в наш капкан, он уже никогда не сможет иметь детей и ему ни к чему будет смотреть на женщин. Да и не сможет он далеко отползти.

От такой неслыханной наглости русского князя послы даже потеряли дар речи. Больше они не проронили ни слова и молча развернули коней в сторону своего лагеря.

Субудай уже ждал их. Рядом с одноглазым полководцем сидел Джэбэ-нойон.

— Что вам ответил русский князь? — прохрипел Субудай.

Послы уклончиво отвечали, что он не испугался и готов дать битву. И здесь Субудай допустил ошибку.

— Повторите слово в слово то, что сказали вы, и то, что ответил князь Константин, — почувствовав, что послы чего-то не договаривают, потребовал он.

Послы переглянулись и повторили свои слова. Затем они еще раз переглянулись и нерешительно процитировали про холм славы.

— Он говорил и еще кое-что, но эти оскорбления лучше не произносить вслух, — сказал старший из них.

— Оскорбления, бросаемые бессильным врагом, который скоро будет повержен, лишь ласкают сердце настоящего воина, — заметил Джэбэ-нойон и потребовал: — Говорите!

Субудай искоса бросил на него колючий взгляд: «Ишь, доволен, что может оскорбить его чужим языком. Ну и ладно. Пусть говорят».

Те дрожащими голосами, то и дело запинаясь, повторили все. В наступившей тишине хорошо было слышно, как надсадно кашляет Джэбэ-нойон, стараясь подавить рвущийся наружу смех.

У самого Субудая от услышанного зажмурился единственный глаз — такого изощренного унижения он не ожидал. Полководец остро пожалел о том, что не заставил послов замолчать. Проклятый русич ударил по самому больному. Теперь у Субудая уже не было выбора. Подобное оскорбление могло быть смыто только кровью, иначе люди просто перестанут его бояться и уважать. Да что там люди, он и сам себя перестанет уважать, если не отомстит.

Полководца радовало лишь то, что этого не услышал его сын, молодой Урянхатай, которого отец еще накануне отправил занять место для засады. Впрочем, непременно найдется человечек, который передаст ему сказанное Константином, и лучше, если к тому времени оскорбление уже будет смыто кровью.

— Мы выступаем на дерзкого, — прохрипел Субудай. — К вечеру он будет просить меня о смерти, но придет она к нему не скоро, — пообещал он угрожающе.

* * *

Трудно сказать, что бы произошло, если бы не эта трагическая ссора в Киеве, в результате которой князья действовали раздельно.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности. СПб., 1830. Т. 3, с. 238.

Кстати, в летописях нигде не указывается, каким образом Константин освободился. В. Н. Мездрик считает, что его выпустили по требованию рязанских дружин, которые подошли к Киеву с самыми решительными намерениями, а Ю. А. Потапов убежден в том, что Константин бежал самостоятельно. Последнее, разумеется, совершенно исключено.

На мой взгляд, все объясняется гораздо проще. Ратники, вернувшиеся в Киев после разгрома на Калке, так напугали горожан своими рассказами о могучем монгольском войске, что те от страха сами настояли на том, чтобы рязанского князя выпустили. Это и пришлось сделать вернувшемуся князю Ярославу Всеволодовичу. А учитывая, что ни в одном источнике не сказано про городские волнения, вполне вероятно, что он даже упредил желание киевлян и принял соответствующее решение самостоятельно.

Как бы то ни было, но ясно одно. Если бы на Калке находились рязанские дружины, руководимые князем Константином, то трагедии не случилось бы. Отказавшись выступить вместе со всеми из-за того, что ему не пожелали передать под командование все войска, рязанский князь тем самым обрек их на гибель, да и сам попал в крайне затруднительное положение, оказавшись один на один с самым лучшим монгольским полководцем того времени.