— Да ты уже вроде все обсказал, — тихо молвил Ингварь. — И как под самими Исадами было, и что далее с тобой приключилось.

— Иными словами, веры у тебя моим словам нету, — нахмурился Константин.

— Сам посуди, — уклончиво отозвался его собеседник. — О ту зиму, кою ты гостил у моего отца, невинно убиенного ныне, — сделав упор на трех последних словах, гость Константина перекрестился двумя перстами и продолжил: — Ты тоже много чего рек. Тогда я и впрямь поверил, что от всего сердца слова твои идут. И про то, что которы и при наши надлежит уладить, и что сам князь Глеб пуще всего о том же печется, и… Да что там о пустом, — махнул он досадливо рукой. — Получилось же вовсе не так, как тобой было обещано. Скорее обратное. А ведь отец поверил… — Ингварь замолчал, скрипнув зубами, но после недолгой паузы продолжил: — Опосля батюшка совет со мной держал: ехати ему али нет. Я ж, дурень, сказал, что будь моя воля, то тотчас свое согласие на таку встречу дал. Как знать, кабы не мои слова, то, может, он… — Ингварь, не договорив, умолк.

— Я понимаю тебя, — вздохнул Константин. — Тяжко все сие вновь и вновь в памяти крутить. Оставь. Тех, кто ушел на небо, уже не вернуть, и не о них ныне речь. Ты князь. Тебе в первую голову о живых надо беспокоиться.

— А я даже не смог его в последний путь проводить, — никак не мог отойти от тягостных воспоминаний Ингварь.

— Хочешь, нынче же выедем в Рязань? Туда да назад — за седмицу обернемся, коль погостить подольше не захочешь.

— В порубе.

— Ну зачем ты так, Ингварь. Княжеское слово — золотое слово. Оно должно крепче булата быть и дороже золота цениться, — с укоризной отозвался на язвительную поправку Ингваря Константин.

— И это ты тож в ту зиму нам рек, — не унимался тот. — Вышло.

— То не по моей воле вышло. То князь Глеб так восхотел. За это его сатана и забрал к себе в ад.

— И опять скажу: ты в плетении словес умудрен вельми. Я в оном пред тобой, аки горобец пред орлом. Но от слова «мед» во рту у меня слаще не будет. Ныне тебе надлежит еще чем-то слова свои баские закрепить, дабы вера им была. Иначе… — Ингварь беспомощно развел руками, красноречиво показывая, что, мол, и рад бы я тебе поверить, да не могу.

— А то, что я, вместо того чтоб на рать твою навалиться всей силой, да тебя вместе с воеводами полонить, речи веду о мире прочном меж нами — не закрепление слова моего? — начал потихоньку злиться Константин.

— То ты своих воев жалкуешь, — проницательно заметил Ингварь. — Пускай супротив моих их вдесятеро мене лягут, но ведь лягут. К тому ж после такого тебе уж и вовсе боле никто не поверит.

— Воев своих, стало быть, я жалею, а родичей не пожалел? Что-то тут я, — Константин запнулся, не зная, как перевести на язык тринадцатого века простейшее выражение — «логики не вижу», но Ингварь и так все понял:

— Вои твои, вот тебе и жаль их, а батюшка мой хучь и братаном тебе доводился, но был для тебя соперником опасным. Опять же, Ольгов, кой у нас Глеб Володимерович отъяша, еще до Исад к тебе в володение передан бысть, одначе ты оный град под свою длань прияша и ворочать батюшке мому и не мыслил.

— И снова ты за свое, — вздохнул устало Константин. — Чего же ты хочешь?

— Дабы вера была слову твоему, вели воеводам своим проход для моей рати вольный оставить, а сам вместе с нами в град мой гостем дорогим приезжай. Там далее разговоры вести учнем.

— Если ты сейчас меня признаешь главой княжества Рязанского, то я так и сделаю. В том тебе роту даю, — пообещал Константин.

— Коли я такое подпишу, стало быть, Ольгов твоим на веки вечные останется, так?

— Не обязательно, — возразил Константин. — Можно указать, что град сей в твое княжение переходит. Я тебе его подарю.

«Может, все-таки удастся избежать войны», — мелькнула надежда.

— Мне не дары нужны от тебя. Ольгов испокон веков нашим градом был. Тако же и Коломна, и Лопасня, где ты ныне своих воев усадил. Ты ж Переяславль мой яко волка обложил — куда ни прыгни из логова, везде охотник с луком. Мне же и братьям моим меньшим токмо град батюшкин и остался, да еще Ростиславль с Зарайском.

— А селищ сколько? — внес поправку Константин.

— Селища да погосты в счет никогда не шли. К тому же ты и их число изрядно поубавил. Чьи ныне Холохолы, чей Заячков, кто в Песочну ездит дань сбирать?

— Так ведь кто Ольговом владеет, тот и ездит, — неуверенно, почти наугад откликнулся Константин, который этих названий и слыхом не слыхивал. Однако попал он в самую точку, потому что Ингварь тут же, многозначительно улыбнувшись, подытожил свою мысль:

— Итак, решайся, княже. Ежели ты дружбы жаждешь, то дружба меж равных токмо есмь. Открой проход воям моим и сам приходи в Переяславль. Ну а ежели тебе восхотелось, дабы все князья удельные на Рязанщине в данниках твоих ходили, без твоей указки рать на ту же мордву или еще куда собрать не смели — убей меня, но я ничего не подпишу. К тому ж даже если б и подписал — у меня братья меньшие есть. Они, когда в возраст войдут, нашу харатью, что мы составим, раздерут напрочь и правильно сделают.

— Ну что ж. — Константин с трудом (затекли, окаянные) поднялся на ноги. Ингварь, не дожидаясь, легко встал и молча, не без некоторой внутренней дрожи во всем теле, стал ожидать окончательного приговора. В том, что он, скорее всего, будет смертельным, княжич почти не сомневался.

Константин еще раз печально посмотрел на гордо выпрямившегося перед ним Ингваря и тяжело вздохнул. С тем, что предлагал сейчас этот статный юноша, можно было согласиться, да и то с трудом, лет сто или двести назад — не страшно. Хотя и тогда ничего хорошего подобная демократия не сулила. Это вначале вроде бы нормально звучит: «Всяк да сидит в вотчине своей». Было, проходили. А сразу после этой изреченной фразы бедного Володаря схватили и выжгли глаза.

Ныне же о таком и вовсе думать нельзя. Пришло время подчинения единому главе, единой силе. Иначе в самом скором времени заполыхают русские города как рождественские свечки, а на юг побредут, падая и с тоской озираясь назад, целые толпы из пленных славян, которым уже никогда не увидеть своей родины. И чтобы не щерился в своей глумливой улыбке бездушный вонючий степняк, надо было принимать жестокое решение именно сейчас. Первое, но, как чувствовал Константин, далеко не последнее в бесконечной веренице столь же суровых, сколь и обязательных решений, которыми он не раз и не два будет доказывать свою правоту.

Но у этого юноши, что стоит сейчас напротив него, тоже есть своя правота и своя вера в нее. И пока это возможно, хоть и не совсем правильно, но в память об его отце, которого Константин хотел, но не успел защитить в том шатре под Исадами, надо принять пусть и жесткое, но не жестокое решение.

— Хотел я с тобой яко с сыновцем, да не выходит что-то, — грустно произнес Константин. — Стало быть, будем иначе. Ныне ты, княже Ингварь, неизмеримо слабее меня. Вои твои в моей власти — могу помиловать, могу… Тут все от тебя зависит. Ежели ты дашь мне роту, что нынче же уйдешь из Рязанской земли, — я в спину бить не стану.

— А дружина, бояре, пешая рать? — растерянно спросил Ингварь, понимая сейчас только одно — он будет жить.

— Пешцев по домам распущу. Хоть и показали они себя под Ольговом не воями, а татями шатучими, но я их прощаю. Вязать их и своим воям в холопы обельные раздавать я не собираюсь. Дружина пусть бронь и мечи оставит, а самим тоже волю даю. Даже если с тобой вместе уйдут — препятствовать не стану. То же и с боярами — воеводами твоими, окромя… Онуфрия. Сей переветчик мне нужен.

— Я ему защиту обещал, — неуступчиво поджал губы Ингварь. — Слово свое княжье дал. Выдать его не могу.

— Пусть так, — чуть поколебавшись, махнул рукой Константин. — Забирай и его. Град же твой, Переяславль-Рязанский, я под свою руку беру и иные твои грады тоже со всей прочей землей.

— Лихо ты меня, стрый-батюшка, — улыбнулся невесело Ингварь. — А не боязно тебе, что народ воев твоих во град мой не пустит?

— Тут уж не твоя печаль, княже.

— Да какой я ноне княже? Милостью твоей изгой я, да и токмо.

— Ты сам выбрал, — посуровел еще больше Константин. — А теперь скажи, согласен ли ты на слово мое, дабы руда людей не проливалась попусту?

— Так ведь ты мне выбора не оставляешь.

— Выбор всегда есть. Даже при твоем упрямстве выбор еще остается. Либо бой последний, либо уйти без крови.

— Мне их жаль, — кивнул Ингварь в сторону своей рати, терпеливо дожидавшейся конца переговоров. — Стало быть, уйду без.

— Мне тоже их жаль. И я рад, что ты хоть здесь поступил разумно. А теперь, — Константин нагнулся и развернул тряпицу. В нее была завернута икона. — Целуй в том, что слово свое сдержишь.

Ингварь наклонился над изображением Божьей Матери, да так и остался стоять, не в силах пошевельнуться. Именно эта икона стояла в красном углу его ложницы. Именно перед нею долгими осенними вечерами клал он поклон за поклоном, когда в первый раз в жизни влюбился и истово просил Богородицу, дабы она пособила ему и обратила столь милый Ингварю девичий взгляд безмятежных голубых глаз на юного княжича. Именно ее пять лет назад, дурачась с братьями, Ингварь нечаянно уронил на пол, за что ему изрядно влетело от отца, хотя сама икона от падения практически не пострадала, только маленький кусочек снизу откололся. Ингварь провел пальцами по выщербленному деревянному краю — сомнений больше не оставалось.

— Стало быть, вот ты как, — протянул он грустно. — Пока мы тут с тобой… ты уже все давным-давно решил. А Давыд, брат мой? — с тревогой спросил он у Константина.

— Жив и здоров — что ему будет? — пожал тот плечами. — Мои вои с малыми отроками не сражаются. Ежели восхочешь, через день-другой я тебе его пришлю. А хочешь — дашь пяток дружинников своих, и они с бережением тщательным твоего брата к бабушке отвезут, чтобы все вместе были.

«Все знает, злыдень», — мелькнула в голове Ингваря мысль. Пытаясь сохранить остатки мужества и не давая себе впасть в глубокое бесполезное отчаяние, он склонился над иконой и с благоговением поцеловал край синего плаща Богородицы.

— Об одном прошу, — слова давались Ингварю с трудом. Вместо того хотелось рвать и метать, грызть землю, а еще лучше — впиться зубами в глотку ненавистного врага, который стоял тут же, совсем рядом, только протяни руку и коснешься. Но Ингварь был князь и старался все время помнить об этом. Вот потому он и шел, с его точки зрения, на самое откровенное унижение:

— Отсрочь свою волю хоть малость. Для пешцев моих все ясно, но не на ночь же глядя мне их по домам отпускать?

— Это верно, — охотно согласился Константин. Процедура с клятвой для него тоже была тягостна. Не любил он ситуаций, в которых приходилось припирать человека к стенке и диктовать свои условия. Нет, если бы подонок или мерзавец сейчас перед ним стоял — это одно. Тогда ему было бы наплевать. Но Ингварь был чистым, порядочным человеком, и, ломая этого парня, выкидывая его из города и вообще из Рязанской земли, Константину попутно приходилось ломать еще и себя. Он, конечно, понимал, что поступить так требуют интересы даже не Рязанского княжества, а всей Руси, но легче от осознания необходимости всего этого почему-то не становилось.

— Дружине моей и боярам с воеводами тоже до утра о многом помыслить надобно. Идти со мной или оставаться, а если идти, то куда? Кто нас ждет? — продолжал Ингварь.

— И тут все верно. Однако думается мне, что до утра времени с избытком?

— А я большего и не прошу. Токмо остатнее — дозволь икону эту с собой взять. Она у нас от отца к сыну переходит. Еще Глеб Ростиславович нашего деда Игоря Глебовича благословил. И бабушке нашей, Агафье Ростиславовне, дорога она.

— И икону бери. Мне она без надобности, — не препятствовал Константин. — Пойдем, провожу тебя до коня.

«Ну ничего, — стрелой металась в мозгу Ингваря злая колкая мысль. — Роту в том, что не приду я более на землю Рязанскую, я не давал. Владимиро-суздальские князья давно на Рязань недобро косятся. Дадут мне рать в помощь, а это уже не наши… лапотники».

Он уже вздел ногу в стремя, вскочил на лошадь и собирался погнать ее с ходу в галоп, как был остановлен негромким голосом Константина.

Ингварь обернулся. Его дядя стоял, грустно глядя на отъезжающего племянника.

— Не думай, что я забыл обещание с тебя взять, дабы ты более на Рязанскую землю не возвращался и полки князей владимирских али черниговских на нее не водил. Мне просто не хотелось, чтоб ты княжеского слова не сдержал, если б согласился дать такую клятву. Пусть уж лучше оно на твоей совести будет. Только если ты все же пойдешь на такое, то хорошенько подумай: гоже ли самому ворогов на землю нашу звати?

— То не вороги, а такие же русичи, яко и мы с тобой, — возразил Ингварь и тут же осекся, понимая, что он невольно проговорился о своих потаенных мыслях. Но рязанский князь оставался на удивление спокойным и никак не отреагировал на последнюю фразу своего племянника. Он лишь хмыкнул насмешливо:

— Эти русичи токмо за последний десяток лет нашу землю не раз палили нещадно, включая и Рязань стольную. А впрочем, у тебя и своя голова на плечах имеется.

Константин устало махнул рукой и отпустил племянника восвояси.

…Наутро пешцы с опаской стали разбредаться. Хотя боязнь пленения была напрасна. Княжеское слово — золотое слово. Их действительно никто не преследовал.

Дружинники Ингваря последовали следом за пешей ратью уже ближе к полудню. Оружие они тут же бросали на землю и направляли коней к Переяславлю-Рязанскому, еще не ведая, что и кто ждет их в городе. Хотя такой путь избрали далеко не все. Больше половины — сотни три — тут же направили своих коней к Константинову шатру, изъявив желание послужить новому князю. У таких оружие и бронь не отбирали, но собирали в отдельный отряд.

Около двадцати человек решило сопровождать Ингваря в дальний и безрадостный путь изгнанника. Им препон тоже никто не чинил. Бояре все, как один, последовали за своим князем.

На том и закончилась первая, самая маленькая и самая бескровная гражданская война между русичами за передел Рязанского княжества. Следующей, гораздо большей, по всем прикидкам оставалось ждать недолго.

И вновь Константину пришлось вспомнить римскую поговорку. Он хотел мира, отлично понимая, как необходим он именно сейчас для Руси, и столь же прекрасно сознавал, что время для него придет не скоро.

Оставалось только надеяться на то, что удастся успеть подготовиться как следует и что следующий враг окажется достаточно самонадеян, чтобы оказать Ингварю помощь, но малую, посчитав, что и такой для какого-то там ожского князька хватит за глаза.

А к тому времени Чингисхан взял столицу Северного Китая, уничтожив империю Цинь, и уже начал бросать алчные взгляды на обширное и богатое государство Хорезма. До появления татар на Руси времени оставалось все меньше и меньше.

* * *

Оный же князь тьмы, бысть упрежден сатаною и выступиша противу Ингваря. Диавол, али верный слуга Константинова, сотвориша тепло необычныя и река незамерзоша, а пеши пути тяжки стали. Константине же окружиша светлу рать княже Ингваря и повелеша воеводе свому безбожнаму Вячеславу рать пешу бити нещадна, а дружину в полом имати. Княже Ингваре с воеводами своими и боярами утекаша чрез Оку, ибо Бог ему на заступу приидеша.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

* * *

Улеща всяко и дары даваша Константине-княже, не взираючи на силу свою великая и Ингваря силу малость, бо не желаючи, дабы христиане резанския терзаемы были нещадна. Ингварь же и дары и проча отвергаша, впаша в смертный грех гордыни непотребнай, и тогда изгнаша Константине князя с земли Резанской, дабы навеки на ней при и которы пресечь. Рати же Ингваревой повелеша идти с миром, дабы руду людей росских не лити понапрасну.

Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 года.

* * *

Войска Константина и Ингваря-младшего сошлись, по всей видимости, неподалеку от Ольгова, который, судя по некоторым летописным источникам, князь Ингварь успел захватить и, возможно, сжечь.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Будучи застигнутым врасплох, Ингварь, очевидно, пошел на переговоры. Вполне вероятно, что это была лишь тактическая хитрость и на самом деле он ждал новых подкреплений из Переяславля-Рязанского. В то же время Константин, скорее всего, тоже не был до конца уверен в своей победе, а потому на них согласился. Не думаю, что участники переговоров, как один, так и другой, могли пообещать друг другу что-то существенное. Оба не привыкли кривить душой, и если один был приперт к стенке, то и положение другого было довольно-таки шатко. В такой ситуации навряд ли кто-то из них стал делиться даже хоть в чем-то малом. После того как переговоры ни к чему существенному не привели, чего, впрочем, и следовало ожидать, последовал наиболее напрашивающийся, исходя из логики, вариант развития событий. Однако если быть логичным до конца, то следует предположить, что еще в ходе переговоров, которые для того и были затеяны Константином, его умный и хитрый воевода быстро осуществил заранее намеченную перегруппировку сил, после чего неожиданно атаковал рать князя Ингваря и добился решительной победы. Вечно поющая хвалу князю Константину Владимиро-Пименовская летопись, разумеется, и в описываемом нами событии не удержалась, чтобы не указать на гуманность и милосердие этого князя, но и она промолчала относительно вопроса, состоялась ли битва. А уж коли молчит сам Пимен, стало быть, сказать ему в защиту князя Константина совершенно нечего. Что же касается того факта, будто Константин отпустил с миром всех пеших воинов из Ингваревой рати, то, скорее всего, здесь подразумевается, что он их не стал преследовать, после того как разбил в бою. Да и зачем убивать и ловить простых землепашцев, которые временно и по принуждению были призваны в войска Ингваря? Ведь теперь, после победы, все они автоматически становились его же смердами, так что здесь как раз все логично.

Т. 2. С. 131. СПб., 1830

А вот о дружине Ингваря Пимен молчит, и поэтому можно думать самое худшее, вплоть до полного уничтожения практически всех воинов. Так или иначе произошло в декабре 1217 года, но ясно одно. После этого Константин временно стал полноправным и единоличным властителем Рязанской земли. Почему временно? Да потому, что спустя всего какой-то месяц с небольшим…