Хорошо человеку, когда он только за себя одного в ответе. В этом случае, даже когда наказывают, не обидно. Сам виноват — не усмотрел, не доглядел, упустил и прочее. А когда ты над всем княжеством поставлен. Когда под твоим началом не пять-десять, а десятки тысяч людей. И к каждому свой подход нужен, у каждого свои проблемы, а главное — претензии. В этом смысле проще всего со смердами да ремесленниками. Может, и они тоже чем-то слегка недовольны, но главное — помалкивают. У купцов к рязанскому князю вроде бы тоже особых вопросов не возникает, а вот служивый люд…

Уже спустя неделю после битвы под Коломной Константин понял, что нужно срочно что-то предпринимать. На самом пиру военачальники княжие еще веселились — победный запал не выветрился. Однако помимо самой добычи все они явно рассчитывали на нечто большее. Все ждали — вот-вот встанет князь со своего стольца и учнет смердами полоненными всех наделять, да землицей, да селищами богатыми, да… Не дождались.

Уже на второй день в глазах у некоторых вопрос немой застыл. Ну в точности как в «Золотом теленке»: «Остап Ибрагимыч, ну когда же мы наконец все поделим?» На третий день к этому вопросу уже восклицательный знак можно было смело прибавлять, а на четвертый Константин решил сам пар из котла вытравить, а то как бы они сами свою инициативу не проявили. Тогда уж точно мало не покажется.

Беда заключалась в том, что делить-то особо было нечего. С теми же орденами и медалями полная неясность. Нарисовать их — одно. Это они вместе с Вячеславом уже сделали в лучшем виде. Чуть ли не половину из своих бывших времен стащили — чего велосипед изобретать, остальные сами придумали, так сказать, исходя из требований нынешнего дня.

Получилось по пяти серебряных медалей и орденов. Правда, у каждого ордена две степени имелось. Ордена второй, низшей, из серебра предполагалось изготовить, первой — из золота. Названия у них всех тоже звучные были. У медалей — «За отвагу», «Защитнику Отчизны», «Меч славы», особые для лучников — «Серебряная стрела» и «Золотой арбалет». Последнюю решили, как и орден, — тоже золотой сделать, раз уж название такое. Отдельная — для гражданского люда. Ее нейтрально назвали — «Ум и польза». Ордена тоже звучали — заслушаешься. Героя Руси решили не вводить, заменив на «Русский богатырь». Еще один «Честь и верность» назвали, третий — «Доблесть и мужество», четвертый — для кавалерии — «Быстрота и натиск». Из нейтральных ввели «Святого и равноапостольного князя Владимира». На аверсе каждой рисунок, соответствующий названию.

Но от бумаги до изготовления — дистанция необъятных размеров. Даже с учетом того, что применить было решено самую суперпередовую технологию. В те времена вся Европа на монетных дворах еще пуансонами, то есть маленькими штемпельками (для каждой буквы отдельными), пользовалась, а Минька со златокузнецами договорился, чтоб сразу общий маточник из стали изготовили. На нем изображение вырезалось, какое на медали или ордене должно быть.

Но маточником медаль не выдавишь — ерунда зеркальная получится. Все, что выпукло, — станет вдавлено и наоборот. Потому он только для изготовления штемпелей создается. А вот уже штемпелем чеканят медали. С реверсом полегче — для ускорения дела было решено для всех наград один и тот же сделать — изображение князя, мало похожее, впрочем, на оригинал, во всем своем торжественно-парадном облачении и подпись внизу: «Великий Рязанский князь Константин жалует». А вот аверс у каждой награды свой нужно изготавливать, индивидуальный. Тут уж попотеть придется не на шутку. До лета если успеть — и то слава богу.

Словом, рот заткнуть было на сегодняшний день нечем. Однако откровенный разговор все равно был необходим. Собрав всех и пригласив отца Николая для усиления «группы своей поддержки», Константин решил не тянуть время и сразу взять быка за рога, задав в лоб один-единственный вопрос: в чем дело? Звучал он, конечно, далеко не так прямолинейно, но по своей сути сводился именно к этому.

Тысяцкие замялись, но потом один из них все-таки отважился на выступление. Был это Афонька-лучник.

— Я, княже, долги речи вести не обвычен, — начал он без обиняков. — Одначе вот како мыслю. Были у тебя в Ожске бояре. Под Исадами все они к князю Глебу переметнулись и не стало у тебя окромя старого Батыри бояр. К тому ж и сам ты, вместе с теми немногими, кто тебе верен был, в поруб глебовский посажен бысть. Ноне — дело другое. Ныне у тебя вся Рязань и прочие землицы под руцею. Един Переяславль был Ингварев, да ищо пяток градов. Теперь и они твоими стали. Из прежних Глебовых бояр ты одного Хвоща оставил да молодого Коловрата. То тебе виднее. Выходит, бояр на Рязанской земле токмо трое осталось. Из них Батыра на ладан дышит, в Ожске хвораючи, Хвощ ныне с посольством в Киев укатил, а Коловрат в Чернигов подался. Стало быть, нет у нашего князя боле бояр на земле Рязанской. Гоже ли это? Негоже. А можа, новых избрать не из кого? Да вот же они, те, кто здеся сидели вечор! Чем кажный из нас хужее прежних? Верность проверена, да и силушкой Господь не обидел. Кажный в сече с князем Ярославом в первейших был. Нешто не заслужили мы шапки горлатной? А коли что не так рек, так ты прости, княже, бо красно глаголить не обучен. — И Афонька сел.

— А на что тебе шапка горлатная? — осведомился Константин. — Теплее в ней в морозы или от народа почету больше? Что ж, повелю нынче же тебе ее выдать. Носи и гордись — самим князем дадена.

— В ней одной проку и впрямь мало, — встал с места Изибор Березовый Меч. — Какие же мы бояре, коли у нас ни кола, ни двора. Землицы бы надоть чуток, да людишек к ней, чтоб не пустела без толку. Мы-то все в походах с тобой, и сам ты нам рек — не скоро еще покой на Рязанскую землю придет. Вон Константин, — указал он на главу конной дружины, — улыбу на личину напустил — ему хорошо. У него ни женки, ни детишек. Эйнар тож не обижен. Ему ты изрядно в самом начале пособил. Ныне он лишь отрабатывает за даденое. А мы о своих чадах помыслить должны.

Изибор сел. Наступила зловещая тишина. Тысяцкие ждали ответа от князя, а Константин не знал, что им сказать. Ну, никак не хотелось ему заводить эту прослойку заново. Князь — да, нужен, дружина — тоже, ремесленники и крестьяне тоже само собой. И хватит. Ладно еще попы с монахами — это неизбежное и от них никуда не денешься. К тому же при умении можно и от тех же монахов пользу поиметь — учителями, скажем, по многочисленным школам раскидать.

Бояре же — статья особая. Да, они и впрямь помогали князю управлять землями. Все так. Но они же были и тем единственным сословием, которое имело реальные рычаги давления на князя. Именно с учетом их интересов пришлось бы вести дальнейшую политику, а Константин этого очень уж не хотел, поскольку прекрасно знал, к чему в самом ближайшем будущем приведет этот самый учет. Ибо слаб человек, и сколь ни давай ему — все будет мало.

Тем более что и давать-то особо нечего. О медалях с орденами и заикаться нельзя. Что толку рассказывать — их вручать надобно.

Землю, а особенно людей — нельзя. Твердо решено, что обельных, то есть полных холопов, положение которых мало чем отличалось от положения раба, на Рязанщине не будет. Ни у князя, ни тем более у бояр. Закупы — да. Но каждый из них уже не продавал себя, а, согласно княжескому указу, нанимался на работу и хозяин обязан был заключить с ним письменный договор, в котором черным по белому должно быть указано, сколько времени человек будет находиться в закупах и сколько получит за свои труды.

Все остальные считались вольными людьми, свободными крестьянами, которые были обязаны платить налоги и нести воинскую повинность. Больше ничего. Задача тиунов — сбор этих самых налогов, которые должны были быть строго конкретны. О том Константин предупредил и Коловрата, и Хвоща. Бездетному Ратные он говорить ничего не стал — старик и так плох.

Те, что нынче были взяты в полон, шли по отдельной статье. Им предстояло отработать определенный срок за стол и кров без какой-либо оплаты, но опять-таки на самого князя. Так как все они были русичами, срок этот был минимальным — три года. Причем всем им было объявлено, что князь милостив и тем, кто трудиться по совести станет, да еще и мастерство изрядное выкажет, срок оный скощен изрядно будет, возможно до половины.

Дружинники же, как задумывалось князем вместе с Вячеславом, делились на две категории. Одни должны быть учителями и заниматься подготовкой все новых и новых ратников, умножая пешее ополчение. Их задача — по прибытии княжеского гонца немедля собрать всех подготовленных к строю воев и в назначенный день прибыть в указанное князем место. Что-то типа военкомов и командиров учебных частей одновременно.

Конная дружина — это своего рода отряд быстрого реагирования. Она всегда начеку и всегда на коне. Чтобы отразить набег или еще какое мелкое столкновение, их вполне хватит. Ополчение же для войн, и не просто войн, а для серьезных.

До Константина на Руси была точно такая же войсковая система (кроме предварительного обучения простых смердов, разумеется), но дружинники всегда сидели у своего князя на совете, а их старшие, которые и ходили в боярах, имели свою землю, свои деревеньки, своих людишек и так далее. Константин, не отказываясь платить за службу, решил делать это только в монетном эквиваленте. Получалось, что теперь обязанности у людей остались те же, а вот с правами…

— И тебе, Константин, тоже хочется в горлатной шапке покрасоваться? — поинтересовался после небольшой паузы князь у своего тезки, выискивая сторонников новой системы оплаты.

— А у меня и в этой все девки моими будут, — засмеялся Константин.

— Женисся, иначе запоешь! — выкрикнул с места еще один тысяцкий по имени Радунец. Этому командование доверили не так давно, с осени, но вместо того чтобы радоваться чести, которую ему оказали…

Выручил тезка, ехидно поинтересовавшись у говорившего:

— Никак голодает твоя Улита, а, Радунец? Что-то я зрел две седмицы назад, яко она вся опухла от глада великаго. Что вверх, что вбок — все ей едино. Да и детишки тоже все как один — на нее чревом смахивают.

— Не голодают — зря не скажу, — пытаясь перекричать смех собравшихся, не сдавался Радунец. — Но за колты, кои я ей подарил, по сей день с рязанскими златокузнецами расплатиться не могу. Это как?

— То, что поведал Радунец, и впрямь негоже, князь, — встал со своего места недавний сотник Стоян.

Сурово было его угрюмое лицо, и от всей его кряжистой фигуры веяло холодом властной силы. Силы меча. Именно от этого человека князь никак не ожидал того, что он встанет на сторону требующих себе горлатных шапок, земли, людей и прочих благ.

Именно Стоян тогда, после Исад, арестовал Константина и его людей, будучи простым сотником. Именно он доставил пленных в Рязань к своему князю. Но он же, разобравшись, в чем дело, помог бежать из осажденной Рязани княжичу Святославу вместе с Доброгневой, а узнав, что Глеб умер, первый напросился у Константина принять его в дружину.

Надеясь, что Стоян поддержит, было решено чуть погодить с отправкой его в степь, дабы дать возможность поприсутствовать на военном совете и изречь мудрое веское слово, идущее в унисон с княжеским. Однако если первые слова тысяцкого были как нож в сердце для Константина, то потом, прислушавшись, к чему клонит старый вояка, оставалось только облегченно вздохнуть.

— Я к своей женке когда приехал — плат яркий подарил, да и к меньшим своим тож не с пустыми руками заявился. А ты, Радунец, еще когда мы токмо к битве готовились, все гривны свои, коими князь тебя одарил, в зернь проиграл — это как? Молчи! — гневно осадил он Радунца, попытавшегося привстать с места, дабы оправдаться. — У иного князя ты бы в гриднях полжизни проходил и токмо в старости в сотники выбился, да и то навряд ли, ибо ни один твой пращур горланов шапки не нашивал, а все за сохой ходили.

— Я своим уменьем ратным на деле князю доказал, — выкрикнул Радунец.

— Умение есть — верно, — согласился Стоян. — К нему бы умишка поболе — тебе бы совсем другая цена была бы. Тебе ж, Афонька, тако поведаю — жаден ты больно. Наш княже, аки орел, парит высоко, а зрит еще дале. В его дружине ходить — само по себе почет великий, кой не каждому даден. Вот о чем помыслил бы, а тебе землицу да людишек подавай.

— Почет, — протянул Изибор. — В один поход вышли, так вернулись, даже ни разу мечами не позвенев. Какой же тут почет? Меня опосля сынишка пытал, дабы я обсказал, како я всех ворогов лихо рубил, а я молчу. Сказывать-то неча.

Тут уж не выдержал князь.

— А где ты ворогов встретил? — поинтересовался для начала. — Я в том поле токмо единого и лишь издаля узрел близ шатра Ингварева. Онуфрий ему имя. Младой княжич — ворог? Да младень он еще, наветами злобными с толку сбитый. Дружина его? Она, как и моя, за князем своим шла, ибо роту ему дала, что верность блюсти будет. Ратники пешие? Так то мужики с нашей же Рязанской земли, кои, княжье повеление выполняя, копья да мечи в руки взяли.

— Так почто тогда они посады под Ольговом пожгли? Почто на нас оружно выступили? — выкрикнул Радунец.

— И полон брать не стали, — сокрушенно добавил Афонька-лучник, — это сколь же они по весне землицы нам выпахали бы?

— Выступил Ингварь-княжич, потому что наветам поверил, — пояснил Константин. — А что до полона, то землицу они вспашут, но у себя. И хлеб вырастят, но накормят им семью свою, ну а что положено, то князю с церковью отдадут. И дети их с голоду не помрут, а, стало быть, чрез десять-пятнадцать лет добрые ратники вырастут. И что ж ты про недавнюю сечу молчишь? И рать побили, и добра сколько взяли.

— Добра-то взяли и впрямь изрядно, — вновь поднял голос Афонька. — А из полона ты нам ни единой души не дал. Все себе охапил. Негоже так-то.

— Дозволь, княже, и мне слово молвить, — поднялся кряжистый Эйнар. — Я издалека. И вои мои тоже издалека. Наша земля далеко. Но с лета минувшего нашей отчиной эта земля стала. И ратиться мы вышли ныне не потому, что князь Константин нам землю дал, зерно, шкуры, скот, помог дома построить». Мы вышли свою землю защищать, свой отчий дом. Еще позовет — еще пойдем. И наград не попросим. Это мы — пришлые. Вы же здесь давно живете. Она с рождения ваша. Думаю, что честный вой о плате за защиту земли отчей говорить устыдился бы. Он сел, раскрасневшийся, непривычный к длительным речам, и тут же поднялся отец Николай.

— В Писании сказано, — начал он негромко, — что никто не может служить двум господам — богу и маммоне, коя жадность и корысть есть. Ибо разные они. Или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. И ежели одному поклонишься, то другого надобно отринуть. Выбирать же — дело совести каждого человека. Один Господа выбрал и жизнь за отчий дом готов положить. Другой — маммону. Тогда ему и вовсе негоже воем становиться.

Не за гривнами вы сюда пришли, а кто иначе думает, того, мнится мне, князь наш по доброте своей отпустит из дружины своей да еще серебра даст. Иди, добрый человек, в гости торговые али еще куда. И ни к чему тебе быть причастным к нашим делам богоугодным. Верно ли я сказываю, княже? Отпустишь ли? — обратился отец Николай к Константину. — Не станешь карать слабодушного?

— Верно, — кивнул князь. — Слово мое твердо. В том я ныне на мече роту даю. И отпущу, и обиды держать не буду, да еще и гривенок отмерю. Коль тысяцкий уходит — поболе, коль сотник — помене, но пустым от меня ни один дружинник не уйдет. Насильно тащить никого не станем. Но назад вернуться таким дороги уже не будет.

Тишина, наступившая после этих слов, была какая-то настороженная, и у Константина появились серьезные опасения, что кое-кто из собравшихся здесь уже прикидывает — что выгоднее.

Он оглянулся по сторонам и наткнулся на пристальный взгляд Вячеслава. Тот сочувственно смотрел на Константина, но не как на князя, как на своего товарища, который попал в затруднительное положение и надо его срочно выручать, а как — неизвестно.

Затем верховный воевода всего рязанского войска глубоко вздохнул и отчаянно тряхнул головой, весело хмыкнув и задорно подмигнув князю. Выглядел он не как властный, не терпящий возражений Вячеслав, который совсем недавно, в сентябре месяце, гонял всю дружину до седьмого пота, включая будущих учителей пеших ратников, а скорее как прежний бесшабашный Славка, капитан с краповым беретом, никогда не унывающий и всегда умеющий найти выход.

— А я вот что скажу, — он окинул всех своим суровым взором, как и надлежало смотреть набольшему верховному воеводе Рязанского княжества, и громко — торжественно воззвал: — Други мои. Соратники славные, — и, внимательно оглядев всех, продолжил проникновенно: — Вспомните, что допрежь пеших ратников вам и самим строю учиться пришлось. Хорошо ли я вас учил?

Нестройный гул голосов означал, по всей видимости, что учебой своей все довольны.

— Не забижал ли? — поинтересовался, выждав, пока все стихнет, Вячеслав.

И вновь почти каждый из тысячников заверил его в том, что все было замечательно.

— И что вои наши незамеченно обошли Ингваря — моя заслуга, — начал он перечислять, загибая пальцы. — И что именно там, где нам нужно было, мы его окружили, тоже я постарался. И что из окружения уйти не дал — и здесь я молодец. А кто всего с двумя сотнями Переяславль-Рязанский взял? Опять я. А кто под Коломной полк засадный привел в нужный час? Сызнова я. И вот теперь вопрошу я нашего славного тысяцкого Радунца — кто большей награды заслуживает от нашего князя, я или ты?

— Да кто ж спорит! — развел руками Радунец. — Знамо ты. Ибо набольший ты у нас и все мы под тобой ходим, а выше токмо един князь Константин.

— Хорошо, — важно кивнул головой Славка и продолжил: — Стало быть, кому, Афонька, надлежит первым награду просить у князя нашего?

— Тебе, тебе, — раздалось со всех сторон.

— Все согласны? — поинтересовался воевода.

— Тут перечить не в чем. Справедливо ты все сказываешь, — ответил за всех Изибор.

— Ну а раз так, то я первым, с вашего согласия, к князю за своей наградой и подойду. Как только он даст мне все, что я у него попрошу, — тогда лишь ваш черед настанет. А пока я не подошел и не попросил — вам и соваться нечего, ибо с воеводы свово пример надо брать. И более, чем я, просить вам, стало быть, не след.

— То исть ето как? — не понял Радунец.

— А так, — пояснил ухмыльнувшийся Стоян. — Пока наш Вячеслав-воевода молчит, то и тебе молчать надобно.

— А ты когда ж свое слово князю обскажешь? Можа, прямо чичас, а мы обождем, — предложил Афонька-лучник.

— Ишь ты какой прыткий, — хмыкнул Славка и пожаловался: — Продешевить боюсь. Ну как попрошу, да мало. Так что лучше еще подумаю. Как следует.

— И сколь же ты мыслить будешь? — с досадой спросил все уже понявший Изибор.

— Тут торопиться не надо, да, торопиться не надо, — зачастил Славка, пародируя незадачливого жениха из «Кавказской пленницы». — Важно попросить большую награду. Очень большую. Важно не ошибиться. Торопиться не надо, — и тут же, сменив тон, медленно и внятно, чуть ли не по слогам произнес: — А пока я молчу, то и всем остальным надо тоже помалкивать, — последнее слово прозвучало особенно. Это была рекомендация, по тону явно напоминающая приказ, который, как известно, обсуждению не подлежит.

На этом заседание и закончилось. Только Славка не спешил подниматься со своего места.

— Спасибо, старина, — поблагодарил его Константин, едва закрылась дверь за последним тысяцким. — Выручил.

— Влип, очкарик! — констатировал воевода-спецназовец и зловеще пообещал: — Это тебе только цветочки, запомни мое слово. Но и ягодки не за горами. Я ж тебе говорил про медальки с орденами. Разработано все давно, так чего тянешь?

— Это сказка скоро сказывается, — огрызнулся Константин. — Раньше лета не успеть златокузнецам нашим. Минька сказал, что на одни маточники месяцы уйдут.

— Ну, до лета время, может, и потерпит, — покладисто кивнул Славка. — Но все равно поторопи. Чтоб к концу июня сработали. Для Ярослава это самое время будет — между севом и жатвой.

— Считаешь, что он тогда придет? — осторожно осведомился Константин.

— Может, и позже, — пожал плечами Вячеслав. — Тут ведь не угадаешь. Главное, что сеча эта, судя по тому, что мы трех родных братьев твоего тезки положили, далеко не последняя. Отсюда и отталкиваться надо. А я другое хочу узнать. Ты-то сам что думаешь делать? — невинно осведомился воевода, склонив голову немного набок в ожидании княжеского слова.

— А что тут делать, — развел руками Константин. — Драться будем.

— И все? — недоверчиво переспросил Вячеслав. — И это все, что ты можешь мне сказать?

— А что еще?

— Ты же учитель истории, — возмутился бывший спецназовец. — У тебя высшее образование. Через твою голову прошли сотни, если не тысячи научных трудов. Пусть они, как я все больше и больше догадываюсь, особого следа в ней не оставили, но хоть что-то должно было задержаться. А как же Калка? Ты же сам говорил об объединении Руси. Или ты уже передумал?

— А как объединяться? — горько усмехнулся Константин. — Кто сейчас со мной в союз вступит, ты об этом подумал?

— А ты что же хотел — все это мирным путем осуществить? — в свою очередь искренне удивился Вячеслав. — И ты, наивный, считал, что князья тебе власть подадут на блюдечке с голубой каемочкой? Добровольно откажутся от своих привилегий?

— И что делать? Идти силой забирать?

— А власть иначе никто и никогда не брал. Ну-ка поскреби в мозгах, пораскинь умишком, — предложил Вячеслав и тут же замахал руками на впавшего было в раздумья князя. — Да брось, брось. Не мучайся. Убежден, что если месячишко в такой позе просидишь, то что-нибудь и припомнишь — спорить не берусь. Однако, как говорила моя мамочка Клавдия Гавриловна, исключения лишь подтверждают общее правило.

— Это не твоя мамочка говорила, — хмуро поправил его Константин. — Это впервые… сказал…

— Оставь в покое свои энциклопедические познания, — перебил его нетерпеливо Вячеслав. — Пусть она это лишь цитировала — не суть важно. Главное — мудро и правильно. А вы сейчас, княже, — он перешел на еврейский акцент, — размазываете белую кашу по чистому столу. Вспомните пламенного революционера Льва Давыдовича. Уж он бы не растерялся. Тем более что сейчас задача намного легче, чем в двадцатом веке, ибо в нынешних городах почта, телеграф и телефон отсутствуют напрочь. Остаются только князья и бояре, а из всех общественных зданий — их терема. Но мои спецназовцы завсегда готовы и никакими трудностями их не запугаешь, ежели оно, конечно, во имя светлого будущего и процветания всего прогрессивного человечества, — на едином дыхании выпалил Вячеслав концовку своей речи и умолк, выжидающе поглядывая на князя.

— А тебе не кажется, что лозунг «Железной рукой загоним все человечество в счастье» уже прошел испытание на практике и себя не оправдал? — возразил Константин.

— А ты не железной, не рукой, не человечество и не в счастье, — предложил воевода. — Смотри, что выйдет в результате, — он начал загибать пальцы. — Земля — крестьянам. Это раз. Фабрики, виноват, мастерские и кузни — рабочим. Это два. Штык в землю, пока татары не придут. Это три. А главное — действовать по принципу: мир хижинам, война дворцам. Поясняю суть. Ты тихо-мирно, не трогая ни деревень, ни городское население, берешь с моими людьми княжеские терема, после чего объявляешь народу, которому по барабану, кому платить налоги, что теперь ты — их князь. Судить обязуешься по совести, налоги брать божеские, старых бояр в шею, а новых ставить не будешь. Во как здорово!

— И что будет дальше? — невесело улыбнулся Константин.

— А дальше тоже все очень просто. — Вячеслав притворно всхлипнул и смахнул несуществующую слезу. — Дальше благодарные до невозможности горожане на руках понесут тебя с площади, напевая на ходу: «Боже, царя храни. Царствуй на славу, на славу нам, на страх врагам».

— Переврал, — возразил Константин, пояснив: — Текст исказил.

— Зато смысл правильный, а это главное, — ничуть не смутился воевода.

— Да и не бывать такому никогда, — продолжил князь задумчиво. — Народ взвоет, печалясь о невинно убиенных Всеволодовичах. Или ты их убивать не станешь?

— Я солдат, а не палач, — посерьезнел Вячеслав. — Но либо придется завалить их, да еще и сотню-полторы из числа наиболее преданных им бояр и дружинников, либо вести бесконечные сражения, которые окончательно обескровят Русь. После чего Мамай нас возьмет голыми руками и, что характерно, своей пятой колонне, то бишь тебе, даже спасибо не скажет, хотя трудился ты для него на совесть.

— Во-первых, Батый, а не Мамай, — поправил Константин.

— Плевать, — отмахнулся Вячеслав. — Как говорила моя мамочка Клавдия Гавриловна, неважно — толстая змея или тонкая. Все равно укусит. Разве в имени дело?

— А во-вторых, у меня относительно князей еще один вопрос имеется. Ты… — Константин пристально посмотрел на своего друга воеводу, — детей ихних тоже под нож пускать собираешься, по примеру Ленина со Свердловым, или все-таки в живых их оставишь по доброте душевной?

— Зачем ты так? — посуровел Вячеслав. — Еще раз повторяю — я вояка, а не палач.

— Стало быть, оставишь, — сделал вывод Константин. — Тогда все жертвы напрасны. Народ их будет в князья ставить, а если, — он повысил голос, перебив открывшего было рот для очередного возражения Вячеслава, — мы их просто выгоним из пределов княжества, то считай, что гражданская война продолжится, но только масштабы ее будут не в пример представительнее. Вся Русь, включая Новгород с Псковом, тут же против наглого узурпатора, то есть меня, ополчится.

— Они что, такие все совестливые и справедливые? — усомнился в правоте княжеских слов Вячеслав. — Что-то я в этом сомневаюсь, и весьма сильно.

— А зря, — усмехнулся Константин. — Тем более я ведь и не сказал, что они пойдут справедливость восстанавливать, хотя найдутся и такие, типа Мстислава Мстиславовича Удатного. Остальные же либо от испуга большого, чтобы я после Владимира не успел тем же Черниговом или Киевом заняться, либо из желания сироток малолетних на престол усадить, а попутно и парочку волостей или, на худой конец, уездов оттяпать. Так что первое народное ополчение во главе с добрым десятком далеко не бескорыстных Пожарских придет к нам на Рязанщину уже в следующем, после моего воцарения, году. Вообще-то я уже думал об этом, — сознался Константин, устало улыбнувшись, и, самолично зачерпнув узеньким серебряным ковшиком вина из братины, щедро, до краев, долил в кубок воеводе пряного и густого греческого зелья.

— Угощайся, старина, — улыбнулся Константин, глядя на Вячеслава, слегка ошалевшего от услышанного только что и возмущенно засопевшего от негодования:

— Ага, стало быть, думал, а мне, княже ты наш яхонтовый, сказать ничего не удосужился. Не пойму я тебя что-то. Мы разве не в одной команде с тобой? А по сопатке за такое хамское недоверие ты не желаешь, кормилец ты наш?

— Меня нельзя, — нарочито серьезно возразил князь. — Рюриковичи мы. Белая кость, голубая кровь.

— Ну, кость-то у всех белая, — заметил Вячеслав задумчиво, но договорить ему не дал молнией влетевший в светлицу Минька. Не поздоровавшись ни с одним из собеседников, он демонстративно уселся на край лавки и многозначительно забарабанил руками по столу.

Затянувшееся молчание первым надоело Вячеславу.

— Гой, если добрый молодец, — затянул он дурашливо. — А поведай нам, из каких таких краев дальних ты к нам пожаловал? Или тебя вначале надо напоить, накормить и в баньке попарить? Так это мы мигом для дорогого гостя расстараемся.

— Ты мне что обещал, Константин, не помню как там тебя по отчеству? — срывающимся от волнения голосом начал Минька, напрочь игнорируя шутки воеводы.

— Он Владимирович, — мягко подсказал ничуть не смутившийся от такого невнимания Вячеслав и озабоченно осведомился у недоумевающего, а потому молчащего Константина: — Ты, княже, луну с неба ему не обещал, нет? Очень хорошо. А организовать в пригороде Рязани первый пролетарский колхоз под интригующим названием: «Всю жизнь без урожая»? Тоже нет? Тогда я просто ничего не понимаю, — картинно развел он руками.

— Ты сказал, что рабство отменяешь. Было такое?

— Ну, было, — утвердительно кивнул по-прежнему ничего не понимающий Константин.

— Всех ефиопов, коих мы с тобой положили в ужасной стране Конго, надлежит выпустить, княже, — шепотом подсказал продолжающий развлекаться Вячеслав.

— Они не ефиопы! — звонко выкрикнул Минька и чуть тише добавил, зло глядя на князя: — Они такие же русские, как и мы. А ты… А я тебе поверил. Ведь ты же мне слово дал.

— Ах, вон оно в чем дело, — довольно протянул Константин, обрадовавшись, что могущий возникнуть конфликт на самом деле оказался обычным недоразумением. — Так это же пленные из Суздальских земель и взяты на поле боя.

— Ну и что? Ты их всех теперь будешь в рабство обращать? Как Гитлер? Рязань превыше всего, да? На остальных наплевать?

— Да нет, не наплевать, — слегка растерявшись от неистового напора Миньки, начал отвечать Константин. — Ты просто ошибся — они вовсе не рабы. Помнишь, как немцы пленные на наших стройках работали после войны? Вот и у нас примерно то же самое.

— Так то немцы, — уперся Минька. — Они у нас вон сколько всего разорили да поломали. А эти чего?

— А зачем дожидаться? — вступил в разговор Вячеслав. — Мы их, по совету старших товарищей, конечно, — он, церемонно привстав, склонился перед Константином, после чего продолжил, — почти на чужой земле и малой кровью от своих границ отогнали. А тебе пригнали тех гавриков, у которых двойка по бегу.

— Я с ними работать не буду, — заявил Минька. — Я не работорговец и не рабовладелец.

— Нет, о великий мастер. Ты храбрый Спартак… но в детстве, — не удержался от своих трех копеек Вячеслав.

— А с ним я вообще говорить не желаю, — гордо шмыгнул носом Минька. — На пять лет старше, а форсу…

— Стало быть, разговор со мной будет? — понял Константин. — Хорошо. Сейчас я поясню ситуацию. Во-первых, пусть и не по своей воле, а по княжеской, но с мечом они на нашу землю пришли. Заслуживает это наказания? Разумеется. Срок они за это маленький получили.

— Всего-то по три года исправительно-трудовых работ по месту преступления с правом на условно-досрочное освобождение и амнистию, — не удержавшись, вставил свое слово Вячеслав.

— Правильно, — подтвердил Константин. — Амнистию же я планирую провести уже через пару месяцев, после того как война с владимирскими князьями закончится. А сразу отпустить — никакого резону нет. Боевые действия-то в самом разгаре, и у меня нет никакого желания вновь увидеть их в неприятельском войске.

— А почему Гремислав сказал, что ежели они слушать меня не станут, то я могу их хоть через одного шелепугами до смерти забить? — подозрительно уставился на Константина Минька. — И еще сказал, что я…

Но тут его речь прервалась, потому что в светлицу осторожно зашел отец Николай.

— Я постучал, — пояснил он. — Но вы, наверное, были очень заняты. Думал, загляну и, если нет никого, пойду дальше князя искать.

— А скажи мне, отец Николай, — обрадовался потенциальному союзнику Минька, — хорошо ли это — в плену людей держать, домой к семьям не отпускать. Причем своих же русских.

— Ну, сейчас начнется, — пробормотал вполголоса себе под нос Вячеслав и потянулся к стоящему на столе огромному блюду с фруктами. Меланхолично осмотрев облюбованное им самое румяное яблоко, воевода с хрустом надкусил спелый плод и терпеливо изготовился выслушать длиннющий монолог о гуманизме и человеколюбии, но спустя несколько секунд чуть не поперхнулся от удивления.

Тирада отца Николая была и коротка и весьма неожиданна:

— То ты, княже, дело богоугодное совершил. И отроку нашему Михаилу изрядно с людьми подсобил, и их, неразумных да подневольных, от будущего кровопролитья спас, не дав им впасть в грех повторный, и от нарушения пятой заповеди Господа нашего Исуса Христа уберег.

— Ну, батя, ты даешь, — откашлявшись, восхищенно заявил Вячеслав. — Совершенствуешься прямо на глазах. Ты уже годен в полковые капелланы, причем безо всяких натяжек.

— Трудно сказать, кто из нас на что годен, — кротко откликнулся Николай. — Порою он сам об этом узнает, лишь когда… — Он хмуро взглянул на свои запястья и осекся, однако спустя секунду продолжил: — Ныне я о другом вопросить хотел тебя, княже. Ведомо мне, что у отрока сего на складах уже изрядное количество тех же гранат скопилось. Да и прочей дряни, коя для смертоубийства людского назначена, тоже скоро превеликое множество будет. Не пора ли остановить производство?

— А вот мы сейчас посчитаем, — вздохнул Константин, сомневаясь, удастся ему убедить священника. — Для начала спросим у Михаила Юрьевича — сколько у нас всего гранат?

Юный изобретатель приосанился и степенно доложил:

— Значит, на одной стене склада все стеллажи забиты под завязку. Это будет две тысячи ровно. На второй примерно наполовину — это еще тысяча. Итого — три. И болванок заготовлено с тысчонку. Но они пока пусты.

Константин поймал задумчивый взгляд Вячеслава и решительно произнес:

— Завтра надо будет выдать из этих болванок три сотни нашему воеводе для учебного гранатометания. Пора.

— Завтра — учеба, а послезавтра? — тихо спросил отец Николай. — В кого боевые послезавтра полетят? Русские русских истреблять начнут? Вот татарам радости будет.

— Иного пути нет, — твердо ответил Константин. — Мы тут с Вячеславом обдумали все как следует и пришли к выводу, что гибели трех своих братьев, да еще сразу, не только Ярослав, но и Юрий нам никогда не простят. А против Владимиро-Суздальской Руси Рязани в одиночку не выстоять.

— А может, я попробую, — робко предложил отец Николай, поморщившись страдальчески. — Это сколько же народу-то поляжет, если их все взорвать.

— Снова к моему тезке в Ростов? — уточнил князь. — Глупо. Он уже ничего не сможет. Слишком болен. Думаю, что эти смерти доконают его совсем. А вот скажи-ка мне, отче, как ты сам относишься к жизни русского человека?

Видя недоумение на лице священника, Константин пояснил:

— Я имею в виду — есть ли для тебя разница между дружинником, крестьянином или князем?

— Все жизни одинаково дороги Богу нашему, — строго ответил священник. — Когда Христос заповедал: «Не убий», он же не уточнял, кого именно: иудея, римлянина или самаритянина.

— А если бы перед тобой стоял выбор: кого именно предать смерти? С одной стороны, два князя и два десятка бояр, а с другой — пять тысяч смердов, на рать призванных, да еще с тысчонку дружинников. Ты бы какую сторону выбрал?

— Ни одну я не выбрал бы. Жизнь человеческая священна, и не нам решать, кто именно более заслуживает скорой смерти, — строго ответил отец Николай.

— А если бы тебе сказали, что выбор ты сделать обязан, потому что в случае отказа казнят сразу всех.

— Это очень теоретическая ситуация, и вдобавок она весьма мне неприятна, — уклонился от ответа священник.

— А я так думаю, — не спуская с него глаз, заметил Константин. — Что если бы на самом деле тебя так к стене приперли, то ты избрал бы ту сторону, что поменьше, особенно если бы знал, что там стоят люди, из-за которых и пришли на смертоубийство остальные шесть тысяч простых воинов.

— И что ты задумал, сын мой? — тревожно спросил отец Николай.

— Воевода Вячеслав, — торжественно произнес Константин.

— Я, княже! — мгновенно вскочил и вытянулся по стойке «смирно» лихой спецназовец, вытаращив глаза от изображаемого чрезмерного усердия.

— А чего у тебя очи из орбит повыскакивали? — подозрительно поинтересовался князь.

— Согласно уставу, должон пожирать взглядом начальство, — бодро отрапортовал воевода и пожаловался: — А вот каблуками щелкать не могу. У хрома — чей звук был — заслушаешься. Звонкий, как удар… шелепуги, — он осторожно покосился на Миньку и продолжил: — А тут юфть сплошная. Из козлов делали голенища-то, а козел — он и после смерти своей козел. Ну, что уже тут поделаешь. Одно слово, темный народ, средневековье сплошное.

Терпеливо выслушав критику в адрес изготовителей формы одежды, Константин в приказном тоне продолжил свою командную речь:

— Ныне тучи сгустились над Рязанской землей.

— Солнце вроде бы жарило с самого утра, — поправил князя воевода без тени улыбки. — Аж снег подтаял.

— Князь сказал — тучи, значит — тучи, — в тон ему ответил Константин и продолжил: — Слухай боевую задачу. До конца весны надо срочно обучить сотню людей гранатометанию. И не просто стрельбе, а именно прицельной. Кроме того, получить у Михал Юрьича сотню гранатометов для их вооружения. Конечная задача — добиться точности стрельбы на больших расстояниях. Танков перед ними не будет, но любой шатер на расстоянии полукилометра они должны пропороть как минимум двумя выстрелами из трех.

— Ну, батька атаман, ну уважил, — прижав обе руки к груди, проникновенно заявил Вячеслав, тут же заграбастав в объятия изобретателя, восхищенно заявил: — Вот это гений — прочь сомнения! Это ж надо — гранатомет состряпать! Ну, голова!

— Да что ты его слушаешь, — недовольно отозвался Минька, хотя было видно, что искренний восторг Вячеслава ему польстил. — Во-первых, сотню не дам — нет их у меня столько готовых.

— Ты же говорил — сделали, — удивился Константин.

— А до ума довели только половину. Есть такая штука, как качество. — Минька назидательно поднял палец кверху. — Я за свою работу отвечаю и стыдиться не хочу. С десяток Мудрила сразу разломал — не понравились. Остальные мною забракованы. И потом переборщил наш князь с названием. Обычные арбалеты, только закладывается в них не стрела, а удлиненная граната облегченного образца с подожженным фитилем.

Вячеслав разочарованно выпустил Миньку и, тяжело вздохнув, уныло заметил:

— Обман, обман, кругом сплошной обман, как сказал ежик, слезая с кактуса. Как дальше жить, отче? — обратился он к отцу Николаю. — Как жить бедному воеводе, ежели даже родной князь с не менее родным Эдисоном надуть норовят: сделают из дерьма конфетку и кричат, что она настоящая и совсем не пахнет.

— Сам ты! — возмутился Минька. — Знаешь, сколько мы с Мудрилой мучились, пока первый не состряпали?! На одну пружину стальную Юрий Викторович…

— Он разве Викторович? — удивился Константин.

— Созвучно просто. А настоящее отчество я выговорить не могу — язык заплетается, — пояснил Минька и продолжил: — Так вот мы с ним целых две недели на эту пружину ухлопали, пока сделали да все полностью подогнали. Зато теперь боевой взвод у него без дополнительного приспособления. Правда, максимальная дальность полета не полкилометра, а где-то метров двести-двести пятьдесят. Чтобы дальше эту килограммовую чушку метнуть — катапульта мощная нужна.

— Прости, дружище, — серьезно обратился к нему воевода. — Забыл, что у тебя с чувством юмора проблемы. Выскочило как-то из головы. Впредь учту. А дело ты, старик, и впрямь провернул титаническое. Теперь я верю, что ты в двадцать три кандидатом наук стал.

— В двадцать два, — поправил отходчивый Минька и в свою очередь съязвил: — Я на солдафонов никогда не обижаюсь, так что шути дальше. Можешь даже столь же плоско и деревянно, как сейчас.

— А когда вы их нам выдадите, Михаил Юрьевич? — вкрадчиво поинтересовался Вячеслав.

— Сегодня поздно уже, — зажеманился Минька. — Завтра давай, с утра.

— Одумайся, княже, — тихо попросил отец Николай. — Это же русские люди. Они ни в чем не повинны.

— Те, что не повинны, как ты говоришь, останутся живы почти все, — заметил Константин. — Точечный удар из арбалетов-гранатометов будет направлен еще до боя в княжеские шатры. А в них — поверь, отче, — будут как раз те люди, которые кое в чем повинны. И если бы не их приказы и повеления, никто на нашу землю бы не пришел.

— Вот и моя мамочка говорила, — тут же влез Вячеслав, — мудрый правитель должен уметь вовремя пролить малую кровь, дабы не пролилась большая.

— И приказал я это воеводе нашему не по злобе своей, а из-за того, что не вижу другого, более лучшего выхода, — хмуро продолжил Константин.

— А князь и святой земли Русской Александр Невский? Его тоже… из гранатометов? — еще тише, почти шепотом спросил священник.

— А при чем тут… черт! — не договорив, выругался в сердцах Константин и плюхнулся на лавку, закрыв лицо руками.

— А его прапраправнук святой Дмитрий Донской? — возвысил голос отец Николай. — И ему ведь тоже смерть придет, хоть он еще не рожден.

* * *

Одначе те вои, кои в голове дружины стояша и раны несчетна получаша во славу княжую, тако же бысть в обиде на Константина и тако оному князю рекли: «Должон княже землю, угодия прочии и людишек давати нам, ибо коли сего не буде, и княже над землицей онай буде сидети аки скряга над калитой, то некому буде опосля за князя оного воевати». Но Константине-княже мудрым словесам не вняша и дружину свою в гладе и хладе держаша злобна, аки смердав чумазых, и бысть потому распря и замятия изрядна в становище воев ево…

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

* * *

* * *

И бысть по всей земле Резанскай молитвы жаркия о здравии князя Константина, ибо един князь володел ратарями, смердами и прочими людишками тягловыми и в обиду их не даваша никому и сам защищаша. И прозваша за то князя Константина свово люд простой Божиим заступником…

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.

* * *

Трудно судить о том, что побудило князя Константина полностью отказаться от боярской прослойки и попытаться обойтись вовсе без нее, оставив лишь боярские звания и почти целиком лишив их всяческих привилегий. Подлинных бояр того времени у Константина можно по пальцам пересчитать — Батыра, который в скором времени скончался, а также Хвощ да Коловрат, да и то в отношении последних не до конца ясно — владели они землями и крестьянами или имели, как и остальные, лишь боярское звание. Ясно одно: процесс этот был нелегким, достаточно болезненным, и недаром одна из летописей смутно намекает на раздоры, происходящие среди рязанского руководства. Однако самодержавие, к которому стремился этот умный и дальновидный князь, неумолимо диктовало свои суровые требования, и Константин неуклонно их выполнял.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Трудно сказать, каких высот он добился бы в конечном итоге, если бы не ряд объективных трудностей и препятствий, которые ему постоянно подкидывала судьба на жизненном пути. Что же касается прозвищ князя, то их он получил от современников немало, но о безмерной благодарности народа наиболее красноречиво говорит, пожалуй, то, которое неоднократно встречается нам в летописях, — Божий Заступник. Более высокого звания вряд ли кто удостаивался на протяжении всей истории, причем не только в нашей стране, но и в Европе. Практически в каждой стране имелся король, царь или император, прозванный Великим: во Франции Карл I, в Польше — Казимир III, в Германской империи — Фридрих II и т. д. Государей, вводивших в своих странах христианство или просто щедро наделяющих ее землями, крестьянами и прочими богатствами, благодарная церковь после смерти и вовсе объявляла святыми и даже равноапостольными. Таковы Константин I в Византийской империи, Олаф в Норвегии или Владимир на Руси. Звание же Константина Рязанского уникально и аналогов не имеет.

Т. 2. С. 136. СПб., 1830