— Ну, здрав буди, княже.

С этими словами Мстислав Мстиславович Удатный откинул входной полог небольшого уютного шатра и, неловко согнувшись, неуклюже шагнул в него. Его кряжистая фигура казалась темной в сумраке свечей. От порыва ветра, ворвавшегося вместе с ним в палатку, пламя свечей тревожно заколыхалось и в такт им несколько раз угрожающе изогнулась из стороны в сторону огромная тень Удатного, словно предупреждая о чем-то рязанского князя.

— И тебе здравия на долгие годы, — радостно ответил Константин, облегченно улыбаясь.

Первая часть его плана сработала на все сто процентов. Лучших из лучших спецназовцев привлек он к операции по вызову Мстислава Удатного на переговоры, но все равно боялся, что где-то, на какой-то стадии все сорвется и заманить галичского князя в глухую лесную чащобу на встречу с ним, Константином, все равно не получится.

Тем более что сложным было все целиком. Во-первых, необходимо было добраться незамеченными до какого-нибудь укромного места, но чтобы оно непременно было совсем недалеко от устья Угры. Во-вторых, помимо основного лагеря, который предстояло разбить на берегу, нужно было еще и шатер в лесу поставить, пусть и маленький. Не принимать же дорогого гостя возле костра. В конце-то концов, он не просто авторитетный князь, он еще и… отец Ростиславы. И все это надлежало разместить так, чтобы ни одна живая душа не смогла заметить.

Но все эти мелочи бледнели по сравнению с основной сложностью. Ведь кому-то необходимо было неким загадочным образом пробраться к Мстиславу и оказаться с ним наедине. Да не просто оказаться, а еще и переговорить, и так пригласить его на встречу с рязанским князем, чтобы тот согласился на нее прийти.

После того как Константин узнал, что за ужасы про него рассказывал епископ Симон, вероятнее всего было бы предположить, что Удатный не просто от этого свидания может отказаться. Не-е-ет. Он вполне мог своим острым мечом тут же и уложить этого посланца на сырую землю, причем по частям. И шансы на то, чтобы остаться в живых, у того, кто пойдет извещать Мстислава, были мизерные. Один к десяти, да и то если быть большущим оптимистом.

Короче говоря, требовался смертник. Но когда Константин об этом честно сказал, а потом вызвал добровольцев из числа имеющихся у него спецназовцев Вячеслава, то глазам своим не поверил. Все как один шаг вперед сделали. Шаг, который, скорее всего, к смерти вел. Что и говорить, воспитал воевода орлов.

Зато когда он рассказал, что нужно Мстислава не убивать, не калечить и даже не связывать, оглушив предварительно, а именно уговорить, чтобы он добровольно на переговоры пошел, то чуть ли не все столь же дружно назад отступили. Не в почете у спецназовцев было плетение словес. Не этому учил их славный витязь Вячеслав.

Остались на месте лишь пятеро. Эти и в язык свой верили. Одного, слишком бойкого, Константин сразу отмел в сторону. Другой, напротив, тугодумом ему показался, а для этого дела нужен такой, чтоб за словом в карман не лез. Трое оставшихся жребий тянули — кому первая очередь выпадет, кому… ну, если что, во вторую идти, а кому — последним.

— Не боишься? — откровенно спросил князь молоденького, совсем худенького паренька с простым округлым лицом и легким пушком на верхней губе, слегка пожалев, что мальчишке первый номер достался.

— Есть маленько, — столь же откровенно ответил тот.

— Звать-то тебя как? — мягко спросил Константин.

— Торопыгой батька прозвал, — улыбнулся парень. — Я, вишь, до срока родился. Поторопился, стало быть. Потому так и прозвали. Когда ж крестили, мать Николкой нарекла. Она у меня крепко в бога верует, потому звала завсегда Николкой, батя же Торопыгой кликал, ну а люди добрые — как кому сподручнее. Да я не гордый — на любое прозвище откликнусь.

— А батю твоего как нарекли?

— Он по молодости три лета в полоне у ляхов был, потом утек. С той поры его Паном прозвали. Шутейно, конечно. Ну и меня иной раз так окликали — то Панычевым, а то просто Паниным. Да нету уж давно батьки моего на белом свете, княже.

— А кто есть?

— Мать в селище. Людмилой ее кличут, а в крещении Ульянией. Брательник еще молодший. Его Жданом батька прозвал, а поп Алексием нарек.

— А что же ты вышел, коль боишься, — осведомился князь.

— Так я слегка, — снова простодушно улыбнулся Николка. — Наш воевода сказывал, что чуток страха даже на пользу идет. Оно ведь токмо дурень голимый помереть не боится и животом своим не дорожит. Хороший же вой завсегда должон о двух делах в бою мыслить — как побольше ворогов уложить, ну, или там иное исполнить, что ему велено. А еще и о себе самом забывать не след, памятуя, что битва оная — не последняя, и надо выжить, чтоб и на другую поспеть.

— Ну, понятно, — вздохнул Константин. — Ладно, теперь пошли, Николка Панин, говорить будем, что да как тебе сказать князю Мстиславу.

Инструктировал князь посланца недолго. Парень оказался понятливым, но ершистым, заартачился почти сразу.

— Ты мне, княже, поведай лучше, каков он нравом. Что любит, а чего нет. Так-то оно мне сподручнее будет. А слова я и свои подберу. Чужие — они не от сердца будут, натужные, а тут надобно, чтоб все из души шло.

— Вон ты как заговорил, — протянул задумчиво князь. — А что, может, ты и прав. Ну, тогда слушай…

Рассказывал Константин недолго. Трудно составить мнение о человеке, которого ты и в глаза-то ни разу не видел. Хорошо хоть, историки российские не подвели, подробно о нем живописали. Вспомнил бывший учитель его поведение в некоторых ситуациях, прикинул, чем тот руководствовался, когда принимал то или иное решение, да какие чувства им владеть могли, чтобы он именно так, а не иначе поступил. Исходя из всего этого, князь и попытался вылепить примерный характер Мстислава Удатдого. Сказал, что он честолюбив, что любит, когда все по старине решается, что доверчив. Подумав немного, добавил еще, что он и вспыльчив бывает, хотя и отходчив тоже, то есть не злопамятен.

— Так что ты там смотри, не разозли его часом, — предупредил Николку.

— Так ведь отходчив, — возразил тот.

— Это так. Стоя у твоего бездыханного тела, он, может, и пожалеет того, что натворил. Вот только тебе от этого легче уже не станет. Теперь вот еще что — слово честное для него не пустой звук. Попробуй как-то на это разговор перевести. И еще одно… — Словом, много чего еще наговорил Константин, вконец заинструктировал бедного парня. Но Николке вроде бы все ясно стало. Покивал понимающе, когда Константин речь свою закончил, поблагодарил вежливо.

— Вроде бы видать мне его стало, — заявил уверенно. — Только вот… — и осекся, вздыхая да на князя стеснительно поглядывая.

— Ну что еще? — спросил Константин почти грубо.

Уж очень не хотелось ему отправлять на смерть этого паренька, чистого, как слеза ребенка, потому и пытался этой суровостью вредную жалость в себе задавить.

— Да я… — начал было и опять замолчал парень, улыбаясь застенчиво.

— Сказать кому что-то надо или передать? — поторопил Константин. — Ты не стесняйся, пользуйся случаем. Тебе сейчас многое можно. Почти все.

— Слыхал я, княже, что ты, не в обиду будь сказано, тайным словом владеешь, и будто слова этого даже нечисть слушается, — начал он робко, но видя, что Константин не гневается, во всяком случае внешне, уже посмелее продолжил: — Может, ты и меня того…

— Чего того? — оторопел от неожиданности Константин.

Он и впрямь ожидал что угодно услышать, но чтоб такое!

— Заговорил бы ты меня, княже, а? Все больше надежды уцелеть. Ты не подумай чего, — заторопился Николка с пояснением. — Не за себя боюсь. Но ежели со мной беда приключится, тогда Третьяка очередь настанет, — кивнул он на белобрысого парня, нетерпеливо переминавшегося поодаль. — А у него три сестры, мал мала меньше, и матерь болезная. Никак ему нельзя. И чтоб он не шел, мне самому все сполнить надобно, для того и выжить хочу. Или… брешут люди, и не знаешь ты слова заветного?

С трудом, еле-еле, но удержался Константин от правдивого ответа. В конце-то концов, чем он рискует, если и впрямь пробормочет чего-нибудь под нос. Коли такая слава о нем уже идет, то он все равно ничего не теряет. Зато у этого, как там его, Николки Панина, глядишь, уверенности поприбавится, а в таком многотрудном деле психологический настрой ох какую добрую службу сыграть может. Или, наоборот, плохую. Как получится.

— Пойдем, — решительно взял он его за плечо и повел на опушку леса. — Костер вот здесь разведи, да пожарче, — ткнул он пальцем в трухлявый пенек. — Я отойду ненадолго. Вернусь, чтобы горело вовсю, — предупредил строго.

Сам же пошел в лесок подальше, чтобы ветку почуднее найти. Довольно-таки быстро на глаза попалась подходящая, которая чуть ли не крючком извивалась.

«Для колдовства самое то, — хмыкнул Константин. — Теперь осталось лишь придумать, что именно говорить. Желательно что-то загадочное, непонятное, чтоб проняло парня. И обязательно в рифму. Колдуны с ведьмами всегда в рифму говорят», — сформулировал он необходимые для заклинания условия.

— Шурум-бурум, кишмиш-камыш… Нет, не то… Го-ди-моди, броди в огороде… Да что за ерунда, ты еще му-си-пуси скажи, — оборвал себя.

Сочинять явно не получалось. Хотел было положиться на экспромт, авось кривая вывезет, но в последний момент его осенило.

— Рифма, говоришь. Ладно, будет тебе рифма, — бормотал он весело.

Вышел он к ярко, горящему костру бодрый и энергичный, опасаясь только одного — не забыть бы чего.

— Становись здесь, — указал он властно. Николка послушно встал.

Князь неспешно очертил вокруг него своей веткой почти правильный круг. На сырой земле черта эта получилась глубокой и четкой, почти зловещей. Николка даже слегка оробел, но потом уверил себя, что ничего страшного нет — в конце концов, князь же для него старается. Какие-то магические треугольники, квадратики и загадочные нерусские буквы он уже воспринял значительно спокойнее. Возможно, если бы он изучал геометрию, тригонометрию, физику и прочие науки, то ему бы стало совсем спокойно, поскольку там присутствовали почти все синусы и косинусы.

— Глаза зажмурь, — последовала новая команда. — Правильно, вот так. А теперь руки перед собой вытяни.

Константин подумал, чего бы еще такое ляпнуть, но ничего умного в голову больше не приходило. Ну и ладно. И тогда он приступил к заговору, стараясь выговаривать все слова сурово и важно. Получалось вроде бы угрожающе, даже с подвыванием, ну да это еще лучше. Главное, чего он опасался, так это того, чтоб не сбиться. Запинающийся колдун — это было бы совсем плохо.

Во время чтения он легонько водил веточкой по ладоням и лицу Николки, а после окончания каждой строчки слегка стегал по вытянутым рукам.

— Все, Николка, — вздохнул устало колдун-самоучка.

Спецназовец послушно открыл глаза. По лицу князя ручьем тек пот — уж очень жаркий костер раскочегарил парень.

— Трудное это дело, поди, ведовство-то? — произнес он сочувственно, глядя на вспотевшего князя, и заметил: — Вон как взопрел, за ради меня стараясь.

— А ты думал, — проворчал Константин довольно, стараясь не улыбнуться ненароком — колдун должен быть суровым. — Теперь иди смело и ничего не бойся.

— Сейчас-то уж чего опасаться, — простодушно заявил Николка и поинтересовался: — А на сколько времени этого заговора-то хватит?

— На полгода, — ляпнул князь.

— Ого, — протянул Николка уважительно и низко-низко поклонился Константину. — То я от имени сестриц Третьяка да от матери его, — пояснил он, разогнувшись. — Теперь-то уж он точно не пойдет. Сам управлюсь.

И настолько парень в этом заговоре уверился, а стало быть, и в своей неуязвимости тоже, что не стал никаких хитромудрых каверз использовать, которыми его товарищи напичкали. Впрочем, он и сам изрядное количество таковых знал — воевода Вячеслав хорошо учил, на совесть. Ни подпаска он не изображал в поисках заблудившейся коровы, ни гонца спешного от другого князя, ни мальчишку, заплутавшего в лесу.

Так и пошел себе походкой ленивой через весь лагерь дружины Удатного. Брел не торопясь, да еще веточкой березовой помахивал при этом — в июне месяце комары самые злобные. Но самое удивительное в том состояло, что никто из воинов Мстислава действительно даже и не попытался его окликнуть, а уж тем более остановить. Через все костры Николка прошел спокойно и таким же невозмутимым, как и походка, тоном князю Мстиславу, что у своего шатра стоял, заявил:

— Дело у меня к тебе, княже, тайное.

А едва к нему в княжеский шатер зашел, так чуть ли не с порога в открытую ляпнул:

— Константин Рязанский прислал меня к тебе поклон передать низкий, — отвесил он его тут же, склонившись чуть ли не до земли. — А еще он встретиться с тобой хотел. Да чтоб не помешал вам никто, место хорошее выбрал. Дозволь, я тебя туда проведу ныне ночью.

— А ты сам-то кто будешь? — оторопел от такой наглости Мстислав Удатный.

— Я?! — искренне удивился парень. — Так я же Николка Панин.

— А почему шел так без боязни?

— А со мной ничего не будет, — очень обаятельно, с наивным, подростковым еще простодушием, улыбнулся Николка. — Я же заговоренный.

— А-а, ну, тогда… конечно, — растерялся князь.

Дальнейший разговор особых затруднений у «заговоренного» спецназовца тоже не вызывал.

И никому в голову не пришло заподозрить что-то неладное, когда Мстислав под утро выехал куда-то. Все знали, что есть у князя обыкновение сторожу самолично проверять, особенно в такие часы, когда сильнее всего человека в сон клонит.

Правда, обычно он в одиночку ездил, а тут паренек какой-то за ним увязался, но тут уж самому Удатному виднее. Раз не гонит его — значит, нужен. А в княжеские дела лучше не встревать. И вообще, меньше знаешь — крепче спишь. Если ты не в стороже, конечно.

Вот так Мстислав Мстиславович и оказался в шатре у рязанского князя.