Ярослав Всеволодович глазам своим не поверил, когда к полудню, не дойдя до Ростиславля нескольких верст, увидел выстроившуюся почти перед ним жалкую куцую рать. Посмотреть, так и трех тысяч не будет — курам на смех. На что же рязанец рассчитывает? Или вконец гордыня князя обуяла?

Мстислав Святославович тоже поначалу усомнился — не кроется ли тут какой подвох. Размышления его прервало появление группы из пяти всадников, приближающихся к нему. Один из них, находящийся в середине, не доехав до черниговского князя пятисот метров, вскинул свой арбалет высоко вверх, выстрелил и, даже не посмотрев, куда там вопьется железная стрела, тотчас потрусил назад. Следом остальные подались.

Черниговский князь обернулся к своим, многозначительно шевельнул бровью. Стрела-то, издали видно, не простая была. Что-то там такое привязано к ней было. Оказалось, грамотка.

— Чти вслух, — повелел князь тому, кто ее принес. — Мне скрывать нечего и не от кого.

— «Здрав будь, великий княже черниговский, — откашлявшись, начал во всеуслышание читать текст дружинник. — Почто ты ныне на моих землях? Почто Ярослава прихватил? Али мыслишь, что этот князь, мною битый не раз, тебе подсобить возможет? Да он токмо утекать в силах, своих людишек бросив на поле брани. Дождешься, и тебя бросит, а сам удерет, аки заяц быстроногий. Да и ты сам почто все не уймешься никак, словно пес бешеный…» — поперхнулся он на последних словах, виновато передернул плечами и протянул грамотку. — Ты уж далее сам чти, княже. Тут что-то неразборчиво накарябано, не разберу я никак.

Побелевшему от злости черниговскому князю дальше пришлось читать самому, но уже не вслух. Прочел быстро — там и оставалось, не считая подписи, лишь три фразы. Больше всего Мстислава Святославовича возмутила последняя из них, обещавшая, что если он и Ярослав не уймутся, не прекратят поганить своим присутствием рязанские земли, то их просто повесят, тем более что дело это для рязанских дружинников привычное.

Намек на судьбу сына был вполне понятен даже дураку. Мстислав таковым не являлся, поэтому его самообладания еще хватило на то, чтобы процедить сквозь зубы, обращаясь к своему тысяцкому:

— Дружины Константиновой нет ли сбоку?

— Да вон наши вои из леска выезжают, — прищурился старый вояка и, указывая в сторону темневшего в трех верстах леса, заметил: — Шагом едут, спокойно. Значит, не схоронился там никто. К тому же и сам князь Константин с ними бы был, а он вон где — с ратью пешей, близ стяга своего с соколом стоит.

Впереди, почти в самом центре пешей рати, и впрямь была видна гордо выпрямившаяся, застывшая на месте фигура рязанского князя. Она отчетливо просматривалась даже отсюда, благодаря тому что сзади Константина, создавая контраст в цветах, величаво развивалось по ветру его белое знамя с золотым соколом в середине. Создавалось впечатление, что птица живая, вот-вот взлетит, потому что уже машет крыльями, и только тяжелый обнаженный меч, зажатый в когтях, не дает ей сорваться с места и подняться ввысь.

И еще на одно распоряжение хватило самообладания у взбешенного черниговского князя.

— Немедля пошли гонца к пешцам, чтоб поспешали, в устье реки зашли и ворогу путь к граду отрезали, когда он побежит, — велел он тысяцкому.

Вои, шедшие водой, отставали от конницы совсем ненамного, и Мстислав надеялся, что через полчаса, это самое большое, путь рязанцам обратно в Ростиславль будет надежно перекрыт. Ничего сверх того от ладейной рати не требовалось. Избить трехтысячную пешую рать, сгрудившуюся возле своего князя, как цыплята вокруг курицы, черниговский князь рассчитывал и без ее помощи. Как бы ни был хорошо обучен воин, если только он не в седле, а стоит на своих ногах — всаднику он все равно уступит. К тому же конница атакующих почти вдвое превышала по численности пешую рязанскую рать.

Он выждал паузу, пока тысяцкий не отправит гонца к плывущим водой воям, и нарочито медленно протянул грамотку Ярославу:

— Чти, тут тебе тоже кое-что обещано.

Тот молча принял ее из рук Мстислава и углубился в чтение. По мере того как он одолевал строку за строкой, лицо его, и без того изуродованное шрамами, оставшимися после последнего ранения, все больше и больше бледнело. Сами шрамы, напротив, на глазах наливались красно-багровым цветом, создавая омерзительный контраст.

Прочитав грамоту до конца, Ярослав молча скомкал ее и кинул комок прочь от себя.

— Подними, — тут же велел Мстислав одному из своих дружинников и пояснил Ярославу: — Я ее за пазухой схороню. Солнце еще не сядет, как мы ему в пасть поганую листок сей засунем. Пущай сожрет перед смертью.

Он глубоко вздохнул, пытаясь себя успокоить хоть немного, и скомандовал, решив, что времени прошло достаточно:

— Я вперед пойду по прямой, а ты, княже, — обратился он к Ярославу, — правее возьми. Слева охватить не выйдет — Ока помехой, но в полукольцо мы их возьмем, чтоб бить сподручнее было.

Тот на ходу перестроился, забирая резко вправо и уводя за собой не только своих, но и дружины других князей. Все было, как когда-то, еще до Липицы, после которой ему так ни разу и не довелось испытать радости победы. Лишь одна тревожная мысль смущала, неустанно стучала в висках и предостерегающе кричала, чем дальше, тем громче и громче: «Было! Было!! Было!!!»

Перейдя в нестерпимый визг, она яростно билась в голове, словно стремясь вырваться на волю, и отчаянно взывала вспомнить. Что именно вспомнить — Ярослав не понимал, и лишь когда до ненавистного рязанца, который, нимало не таясь, стоял чуть ли не в первых рядах своей жалкой кучки, осталось всего ничего, он вспомнил. Первым делом князь осадил своего коня, причем так резко, что жеребец чуть не споткнулся, норовя выбросить наездника из седла.

— Стой, — заорал истошно Ярослав, но было уже поздно.

Снова на пути его дружинников оказался коварный ров с острыми кольями на дне и тут же рядом — второй, преодолеть который почти никто не сумел. Считаные дружинники, чудом перескочившие через оба, все равно валились замертво от точных выстрелов рязанских арбалетчиков.

Константин и впрямь воякой не был, так что ничего путного придумать не сумел. Зато на повтор старой коломенской ситуации у него ума хватило. Однако повтор был с некоторыми новшествами.

Так, например, справедливо полагая, что на этот раз конная атака будет не только сбоку, но и спереди, он и рвы приказал вырыть соответственно, соединив их между собой. Чтобы ничего не заподозрили, он землю велел выносить к берегу реки и высыпать ее там. Затем рвы замаскировали ветками, уложив на них аккуратно подрезанный дерн. Времени хватило еле-еле. Оставалось лишь так раззадорить черниговского князя и особенно Ярослава, чтобы от слепой ярости они кинулись на него сломя голову, позабыв обо всем на свете. Весь вечер он сочинял нужный текст и лишь ближе к ночи остался удовлетворен содержанием грамоты. Для того чтобы развеять сомнения относительно возможных ловушек типа волчьих ям, он повелел оставить во рвах спереди несколько проходов. Их специально огородили тоненькими, хорошо ошкуренными колышками. Яркая желтизна четко выделялась на фоне зеленой травы, служила хорошим ориентиром для своих. Проходы сделали косыми, то есть, следуя по прямой, миновать оба рва было никак нельзя.

Опасения вызывал лишь Ярослав, который должен был помнить зимнюю битву под Коломной, но тут уж оставалось положиться на судьбу — как повезет. Сейчас Константин радостно понимал, что удача ему вновь улыбнулась.

Окружения со стороны реки он не боялся. Пусть булгар намного меньше, но зато их ладьи значительно больше по размерам, да и сами воины изрядно поднаторели в этих водных сражениях. Об одном он попросил своего союзника — по возможности ратников не убивать, а просто переворачивать и топить их ладьи.

— Пойми, Абдулла, они же все народ подневольный. Повелели им князья с боярами, вот они и пошли в поход — деваться-то некуда. Были бы степняки какие, я тогда наплевал бы — своей охотой они на мою землю пришли, или заставили их. Всех вырубил бы нещадно, под самый корешок. Но они — русские люди. Жалко.

— Все равно смертей не избежать, — резонно возразил наследник ханского престола.

— Это ты верно сказал. Потому и надо сделать так, чтобы их поменьше было.

Бек сдержал слово. По тем, кто не стрелял, булгары в ответ тоже не били. Просто сноровисто накидывали острые крючья-кошки и резко дергали вбок за другой конец крепких пеньковых веревок, опрокидывая одну ладью за другой.

Ратники-мужики, бестолково суетясь, пытались их обрубить, но толстые, хорошо просмоленные веревки были прочны. От одной, двух, а то и трех кошек освободиться удавалось, но в каждую ладью впивалось не меньше пятка, а потому усилия были бесплодны.

— И откель токмо понабрали их поганые, — сокрушались те, кто уже выбрался из-под перевернутых ладей и добрался к берегу.

На самом-то деле было их поначалу не так много. Но пока Константин плыл с Абдуллой к Ростиславлю — он успел хорошо ознакомиться с тактикой речного боя и тут же обратил внимание на их количество, после чего немедленно освободил всех кузнецов, пришедших с Сергием, а также местных, что были в городе, от земляных работ и поставил их на отковку кошек.

— Да куда их нам столько? — возмущался Абдулла. — Половины за глаза…

На самом деле еле хватило, да и то лишь благодаря Миньке и Сергею. Первый тут же внес кое-какие новшества, включая внедрение поточного конвейерного метода, а второй… Ну скажем деликатно, сумел найти убедительные слова для работяг, чтобы внедрить его на практике.

А от русских стрел булгар хорошо защищали высокие борта собственных кораблей и приобретенная именно в таких боях незаурядная сноровка и ловкость. После того как перевернулись десятка четыре ладей, штурм, начавшийся хаотичной атакой, резко прекратился. Стрелы, обмотанные пуками горящей пакли, воинам Абдуллы тоже удавалось загасить почти сразу же, благо, что речной воды хватало.

На берегу между тем отхлынувшие от рвов дружинники тоже попытались изменить тактику и избить рязанскую рать стрелами. Но и тут их ждала неудача. В окружении Константина имелось почти четыре сотни арбалетчиков, и едва дружинники уверились в своей безнаказанности, осыпая врага стрелами и незаметно для себя приближаясь все ближе и ближе к ним, как тут же последовало возмездие.

Прозвучала громкая команда Константина, и арбалетный залп выкосил добрую сотню воинов. То же самое произошло при попытке зайти с правого фланга. Здесь вовсю распоряжался остатками своего воинства (кузнецы продолжали вкалывать в городе) неугомонный помощник Миньки. Сам же великий изобретатель мог только азартно болеть за своих, стоя на городской стене Ростиславля, и переживать, что его самого нет среди умелых стрелков.

— Эх, гранатой бы еще, — время от времени вздыхал он, тут же с тоской вспоминая, как их вчера обнаружил у него бдительный Константин и сразу же — хорош друг, нечего сказать — беспощадно изъял все десять штук.

Между тем заметно темнело. Июньские дни самые длинные в году, но когда-то заканчиваются и они. Мстислав Святославович, уцелевший только по причине своей грузности, — конь его совсем немного отстал, и лишь потому князь не попал в первую, самую гибельную волну, — повелел прекратить атаки и готовиться к ночлегу. Злобствующего Ярослава он осадил, самокритично заметив:

— Рязанец — молодец, а мы с тобой дураки, — но тут же бодро заявил: — Ничего, за одного битого двух небитых дают, а пока пусть он немного потрепыхается.

Подумав немного, черниговский князь подозвал старого тысяцкого, который невесть каким чудом остался жив и даже почти невредим, ухитрившись выкарабкаться из рва, и коротко велел:

— Брод найти надо через речушку, что сзади рязанца течет.

— Как рассветет, так сразу и отряжу молодцев, — кивнул тысяцкий.

— Как рассветет — будет поздно. Ты к рассвету должен сам на тот берег перейти и еще тысячу с собой прихватить. Так что немедля приступай, — приказал жестко.

Тысяцкий вздохнул, вновь кивнул и поплелся отряжать молодцов.

— Я половину своей дружины потерял, — пожаловался подсевший к черниговскому князю Александр Бельзский.

— С оставшимися, конечно, тяжелее три тысячи гривен в свою калиту заполучить, но все равно можно, — заметил черниговский князь.

— Для этого к рязанцам вначале подойти надо, — подал голос один из многочисленных племяшей Мстислава.

— Завтра с рассветом пешцы первыми пойдут с хворостом в руках, — мрачно обнадежил тот. — Больше тысячи, от силы двух, пусть даже трех, рязанцам не завалить. Не успеют просто. А уж потом и наш черед настанет. А чего это он так осмелел? — обратился Мстислав к Ярославу. — Ему же сам бог повелел где-нибудь отсидеться да все полки свои тихонько собирать.

— За землю свою переживает да за смердов, — пояснил Ярослав.

Подумав немного — как-то не хотелось, чтобы рязанец даже в мелочах выглядел благородно, он криво ухмыльнулся и добавил:

— Жаден больно, вот и не хочет, чтобы его княжество зорили. Он от жадности даже мои земли не трогал. Тихо шел, по-хозяйски.

— Это хорошо, что переживает, — после паузы задумчиво протянул Мстислав. — Ежели ускользнет и завтра, то я ему еще один крючок закину. Чтоб наверняка сработало. Хотя лучше, чтоб не ускользнул.

Но его пожелания не сбылись. Ранним утром на пологом берегу Левой Губы уже никого не было. Правда, Константин не бежал — он просто сел в осажденном городе, готовясь его оборонять до последнего.

— Как мыслишь, он хотя бы сотню-другую конных имеет? — поинтересовался Мстислав, внимательно разглядывая фигуру князя Константина, командовавшего своими людьми на стене недалеко от городских ворот.

Ярослав, которому был адресован вопрос, ответил не сразу.

— Скорее всего, имеет, и даже не одну-две, а поболе, — уверенно заявил он после раздумья.

— Совсем хорошо, — туманно заметил Мстислав, по-прежнему не раскрывая своих задумок, и небрежно бросил тысяцкому: — Потери все сочли? Сколько?

— Из нашей дружины почти полтораста душ. У Ярославовых воев столько же. У прочих, ежели всех вместе честь, еще сотен шесть. Обычных конных, не дружинных, почти восемь сотен. Да что дружины — одних князей ныне десяток без одного недочли. Все во рвах остались.

Мстислав присвистнул:

— Вот, князь Ярослав, как нас рязанец лихо пощипал. За один день чуть ли ни на треть воев поубавил. Ну да ничего. Мы еще поглядим, кому цыплят считать доведется и кто из нас до осени доживет. Кстати, а где твой Гремислав?

— Я ему повелел в рядовичах покуда быть.

— Напрасно ты с ним так, — с укоризной заметил черниговский князь. — Ныне, пока град на копье тщимся взять, мне все едино делать нечего. Хочу парой слов с ним перемолвиться. Вели ему подойти.

Беседой с Гремиславом Мстислав остался доволен настолько, что даже заверил его в конце разговора:

— Все исполнишь так, как должно, то я тебе не только гривен отсыплю, но и сотником к себе возьму.

— А тысяцким? — нагло спросил Гремислав.

Мстислав поморщился.

— Тысяцкого тоже, может, дам, но для того ты в руках должен голову своего бывшего князя держать, когда передо мной стоять будешь. Нет, даже не так, — тут же поправился он. — Не голову, а его самого и чтоб он живой был.

— Трудненько придется, — вздохнул Гремислав.

— А ты дерзай, — спокойно посоветовал черниговский князь.

Вялый штурм не принес никакого результата, но Мстислав почему-то был спокоен и ничуть не раздосадован.

— Завтра на рассвете уходим в глубь его земель, а Ростиславль в покое оставим, — сообщил он Ярославу.

— А как же рязанец? — удивился тот.

— А я разве не сказал? — хмыкнул Мстислав. — Мы же не просто так уйдем, а с его головой под мышкой.

— А как?.. — начал было Ярослав, но черниговский князь загадочно улыбнулся и прервал его нетерпеливо:

— Все завтра обскажу, а теперь спать пора.

Едва рассвело, как дружины уже приступили к завтраку. Перекусили быстро, после чего спешно собрались и стали одна за другой переправляться уже через Правую Губу. Брод сыскался почти напротив переправы через Левую, верстах в четырех от города. Ярослав думал, что часть конницы останется сторожить, пока не перейдет реку пешая рать, но Мстислав, не мешкая ни секунды, сразу повел полки вдаль, пояснив на ходу свой план:

— Теперь ты все понял?

— То-то я дивлюсь, чего это у нас так воев поубавилось, особенно у тебя, княже, — заулыбался повеселевший Ярослав.

— Рязанец думает, что самый хитрый, — заметил Мстислав. — Пусть думает.

Расчет черниговского князя был прост, но коварен.

Увидев, что конные дружины врага удалились на достаточное расстояние, Константин не выдержал и велел открыть городские ворота, чтобы помешать переправляться пешей рати. С собой в лихой кавалерийский наскок он взял всех тех, кто был под рукой, то есть полторы с лишним сотни.

Поначалу все шло как нельзя лучше. Неопытные ратники, привычные больше к плугу, сохе, косе и лопате, как очумелые кубарем катились назад, в теплые воды мелководной Левой Губы в поисках спасения.

Но Гремислав, как выяснилось, нашел еще одну переправу через Правую, и переправа эта была намного ближе к городу, всего в полуверсте от него. Ночью он скрытно перебросил на густо заросший ивами, ракитами и орешником берег целую тысячу. Увлекшись, Константин упустил момент, когда еще можно было бы попытаться чего-либо сделать, а когда опомнился, то на пологий берег реки выходили последние сотни неприятельской конницы.

Тысяча против полутора сотен — это чересчур. Кроме того, на помощь ей спешила вся оставшаяся конница, мгновенно развернувшаяся назад и спешившая к месту сражения. В хвосте колонны Мстислав сознательно поставил самых лучших, самых быстрых и самых опытных.

Вконец растерявшись, Константин попытался все-таки прорваться к городу, но отчаянные усилия оказались тщетны. На одного убитого рязанского дружинника приходилось двое, трое, а то и четверо погибших врагов, но тех такой размен вполне устраивал. Когда сотня бьется против восьмисот — это, пожалуй, еще хуже, чем полторы против тысячи. Тем более что сотни эти и не собирались уничтожить всю дружину. Их вполне устраивала тысяча гривен за одну единственную голову, и именно вокруг этой головы, которая пока что держалась на плечах, все теснее и теснее смыкался зловещий круг.

Константин, привстав в стременах, бросил затравленный взгляд по сторонам. Бесполезно. Полукольцо все плотнее охватывало редеющие на глазах остатки рязанской дружины. Без подмоги было бесполезно и думать о том, чтобы вырваться, и… подмога пришла.

Вот только пришла она к врагам — один за другим завершали обратный переход черниговские, новгород-северские, турово-пинские и полоцкие дружинники, которые тут же присоединялись к атакующим. Полукольцо уже сменилось кругом, железным обручем, который все сильнее стискивал рязанцев.

Оставалось надеяться на чудо, но как часто в жизни доводилось кому-либо видеть его, настоящее, пусть хотя бы один-единственный раз? То-то и оно.

До ростиславцев хоть и с опозданием, но дошло, что нужно немедленно что-то предпринимать. С гиканьем и истошными криками, стараясь отвлечь внимание от окруженных, из городских ворот выскочили еще две сотни конных. Это была самоубийственная атака с единственной целью — отвлечь на себя внимание. Плохо обученные, на крестьянских, а не боевых конях, местные ратники, тем не менее, были готовы на то, чтобы сделать все для спасения князя, но до места схватки нужно было проскакать целых четыре версты. Не успели они преодолеть и половину, как бой практически завершился…

Оставалось только одно — повернуть назад и успеть вернуться в город, не внося на своих плечах врагов. Потом еще одно, потяжелее, но все равно обязательное к исполнению — не предаваться унынию. С этим труднее — сердцу не прикажешь, во всяком случае, так вот, сразу. Хоть немного времени надо — кровавые слезы утереть. Но тут враг помог, сам того не желая — на штурм пошел. Хорошо-то как. Ведь нет лучшей тризны по другу, чем на его могилу кровь врага пролить.

Ну, давайте, давайте, смелее подходите!..