Воевода наутро с Пятаком недолго разговаривал. Ему и беседы с Родионом хватило, после которой он изрядно повеселел.

Судя по тому, как быстро бывшему ханскому толмачу выдали все необходимое и поставили на оборону одной из стен, гонец отозвался о нем очень и очень лестно.

Сам же Пятак радовался один день, на другой уже поскучнел, а на третий, особенно к вечеру, и вовсе смурным стал. Тревожило его не то, что он Юрию Кончаковичу на кресте поклялся. Пусть его покарают небеса за ложь — не важно.

Совсем от иного кошки на душе скребли. Все-таки, как ни кинь, а есть на нем грех перед своими, что ворота для него распахнули. Если бы подозрением обидели или еще какими намеками — не так досада грызла бы. Но они ж его как равного приняли, а он к ним приехал с камнем за пазухой.

И еще одно его беспокоило. Уж очень спокойно мужики рассуждали о казне княжеской. Можно сказать, болтали даже, причем ни на кого не оглядываясь. Нешто хорошо это, когда тайна вот так в открытую гуляет?

Пятак на четвертый день, ближе к ночи, украдкой встал и в сад близ терема заглянул. Походил, потоптался между яблонькой и вишенкой, даже попрыгал немного. Точно — не рыл там никто. Зато в тех местах, что Родион указал по секрету, свежая землица сверху лежала. Сразу заметно — копали ее недавно. Чтоб казну княжью найти и забрать, половецкому хану одного дня хватит.

На пятый день он решился наконец сомнениями своими с воеводой поделиться. Тот в ответ лишь пробасил равнодушно:

— Да тебе-то что за печаль? Пусть он град вначале возьмет, а уж потом роет вволю. К тому ж я в грамотке совсем иные места указал. Так что поискать ему все равно придется.

— Знает он уже, где зарыто, — выпалил Пятак и осекся сразу.

— Откуда тебе это ведомо? — посерьезнел Юрко.

— Сам я хану и сказал, — вздохнул Пятак, потупив голову.

Так, с понурой головой, не поднимая на воеводу глаз, он и поведал все, как было. Зато на сердце сразу полегчало. Пусть будет, как будет, а таиться он больше не собирается.

— Значит, на кресте поклялся? — переспросил Золото.

— Угу, — кивнул Пятак.

— Это грех, — поучительно заметил воевода. — Эх ты, пирожок без никто. Раз поклялся, то надо исполнить, иначе тебя кара небесная не минует. Нитка-то золоченая с тобой ли?

— Со мной, — настороженно протянул Пятак.

— Стрелу состряпаешь, как с ним и уговорился, — повелел Юрко. — А вечером и запустишь.

— Зачем? — задал глупый вопрос Пятак и сам засмущался.

— Чтобы тебя не покарали сверху, — очень серьезно объяснил воевода. — Представь, шарахнет молнией, когда на страже стоять будешь, а вместе с тобой и полстены обвалится али загорится. Что тогда?

— А что тогда? — последовал еще более глупый вопрос.

— Половцы поганые в град войдут, — коротко пояснил Юрко. — А это не дело. Так что все исполни, раз обещал.

— А со мной что будет?

— Да ничего с тобой не будет, — рассердился воевода. — Бей нехристей смело и не бойся. Про разговор же этот совсем забудь, будто и не было его. Чтоб ни одна живая душа не знала, понял?

Ничего Пятак не понял, но все сделал, как Юрко велел. И нитку на стрелу навязал, и три пера добавил в хвост ей, вот только стрелять не отважился. Хорошо, что откуда ни возьмись воевода на стене появился. Пятак только брови приподнял, чтоб спросить, не пошутил ли тот над ним, но Золото лишь головой коротко кивнул и отвернулся тут же, на поле глядя.

— Ого, какие наглые, — указывая пальцем на троицу всадников, заметил он.

— Да их отсель не достать. Вот подойдут ближе, — заметил кто-то из ратников.

— Так уж и не достать, — усомнился воевода. — Ну-ка, Пятак, попробуй. Вишь, как медленно они едут. Самое то, — и, видя, что тот медлит, поторопил: — Давай-давай. Я верю, должно получиться.

Полночи потом бывший ханский толмач без сна лежал. Все думал и никак не мог понять — зачем и почему. Вопросов в голове много, а ответы… Затем вспомнил, что поутру его очередь на стену идти, и сам себе забыть обо всем приказал, потому как получалось, что либо сам воевода предателем стал, либо… вообще ничего не получалось.

Еще два дня прошли нормально, не считая того, что каждый раз на стене воев все меньше и меньше оказывалось — кого ранило тяжело, кого и вовсе убило. Юрий Кончакович в предварительном подсчете ошибся. Не пятьсот ратников в Ряжске было, а намного больше тысячи.

Из Ольгова, почитай, весь полк Константин на юг бросил, оставив там сотню какую-то. Пелей, что тысяцким там был, с полусотней лучших воев чуть раньше вместе с воеводой Вячеславом во Владимир укатил, чтоб тамошних людишек новому бою и новому строю обучить. Остальные же восемьсот пятьдесят тут находились. Кроме того, три сотни из ожского полка были, да своих, которых князь сразу в Ряжске оставил, еще сотни полторы. Всего, стало быть, тысяча триста.

Правда, за десять дней осады излиха поредело воинство. Целыми всего сотен шесть осталось. Еще сотня после легких ран с повязками на стены выходили. Столько же средней тяжести раны, с которыми уже не повоюешь. О тяжких и заикаться нечего. Весь княжий терем был ими забит снизу доверху. А сотни три совсем отвоевались. Потому и лишнего оружия имелось в избытке.

Половцы же после той стрелы, Пятаком пущенной, вовсе озверели — не успевали русичи одну волну со стен сбить, как другая валила. Хорошо, что хотя бы в первые дни осады воевода еще ухитрялся в очередь людей ставить, посменно. Одна воюет — другая дрыхнет без задних ног.

Теперь передышку лишь легкораненым давали. Остальные же и ночью и днем — все там, на стенах. Спали вприглядку, ели тоже абы как. Уставать народ начал. Разговоры пошли о том, что можно было бы и договориться с половецким ханом. Дескать, мы ему казну княжескую отдадим, из-за которой он так упорно град штурмует, а он же в ответ нас всех на радостях выпустит, потому как кроме казны ему больше ничего и не надо.

Попробовали было горлопаны Пятаку предложить, чтоб подтвердил их мысли, но тот отказался наотрез.

— Я в ханских думах не копался, и что он там измышляет — не ведаю. Одно знаю — град сдадите и сами все в полоне окажетесь, — заявил твердо.

Однако крикуны не унимались. К тому же их позиции укреплял тот факт, что раз гонец Родион к князю пробраться не сумел, стало быть, Константин об их бедственном положении не ведает, да и жив ли он? Может, его самого давным-давно сводные рати прочих князей побили и помощи все равно не дождаться?!

На двенадцатый день пребывания Пятака в Ряжске гнойный нарыв, который все это время потихоньку созревал, в одночасье лопнул. Кучка самых решительных и горластых числом до трех десятков, которую возглавил сотник Ядрила, направилась к воеводе, чтобы потребовать отдать казну половцам. Встретив на своем пути Золото, они замешкались, но Ядрила вовремя взял на себя инициативу, чтоб боевой пыл не успел угаснуть, шагнул вперед и, важно выставив ногу, начал:

— Мы вот чего порешили тут, Юрко…

— Кому Юрко, а кому и Юрий Михалыч, — перебил его воевода.

— Не рано ли возгордился? На булгар мы вместях с тобой ходили бок о бок, и оба тогда сотниками были, — напомнил Ядрила.

— Вот тогда и называл ты меня Юрко, — согласился Золото. — А ныне я Юрий Михалыч, особливо для тебя, потому как князь Константин не тебя, а меня в воеводы поставил.

— Ну, не о том ныне речь, — отмахнулся Ядрила. — Доколе нам из-за казны этой княжеской здесь куковать? Вот о чем теперь разговор. Ты гонца к князю посылал?

— Посылал, — согласился воевода.

— Не прошел он у тебя, так?

— Не прошел, — снова не стал спорить Золото.

— Стало быть, князь про нас ничего не знает, верно?

— Почему ж не знает. Ведал же он, что половцы сюда идут, иначе целый полк ольговский сюда присылать бы не стал. И о том, что худо нам, тоже ведает. Вот рать соберет и придет.

— Да его, может, самого разбили! — заорал Ядрила. — Его, может, и в живых-то нет, а ты — рать соберет и приведет! А есть ли кому ее собирать — о том подумал?!

Воевода вздохнул и посмотрел наверх, на стену. Оттуда выглядывали ратники, напряженно ждавшие, чем все закончится.

— Стало быть, ты тут самый чукавый? — произнес он спокойно, но голос его предательски подрагивал, выдавая волнение. — А ну-ка иди сюда поближе.

Ядрила нерешительно оглянулся. Подойти ближе означало оказаться в опасном соседстве от могучего кулака воеводы. Какова его сила, слышали очень многие, хотя на деле Юрко пускал его в ход от силы раза два-три, не больше. Бывает иногда, что иные средства просто бесполезны, а увещевания и уговоры вовсе вредны. Словом, не часто злоупотреблял этим Золото, но при случае мог, и потому Ядрила малость трусил.

— Да ты не боись, — ободрил его Юрко. — Ты ж сотник. Тебя бить нельзя. На веревку вздернуть — это дело другое.

— За что на веревку-то, Юрий Михалыч, — сбавил тон Ядрила, подойдя ближе.

— За смуту, кою ты в людишках ратных сеешь. Ты ж их ободрять должен, а у тебя все шиворот-навыворот получается.

— Я и ободряю, — гордо вскинул голову сотник. — Только ты опять не о том речь ведешь.

— А о чем ее вести надобно, по-твоему? — осведомился воевода.

— О том, как остальных спасти, потому что не отступятся степняки поганые от града, пока в свои руки казну княжескую не заполучат.

— Мыслишь, коли мы им все сундуки с ящиками отдадим, так они нас в покое оставят? — коротко уточнил воевода.

— В том у меня и вот у них, — повернулся Ядрила к своим приверженцам, — даже сумнения нету.

— Верно, верно! — загалдели те вразнобой.

— А у меня есть, — возразил Золото и улыбнулся хищно и даже чуточку радостно, будто волк, который обед предвкушает из молодого ягненка.

Ядрила даже попятился, нутром угадывая, что сейчас последует. В животе у него заурчало утробно. На двор бы сбегать, по нужде большой, но ратники не поймут, решат, что струсил. А ему просто приспичило, ничего больше.

— Да не боись, говорю, — успокоил его воевода. — Я ноне добрый. Давай, так и быть, выкопаем казну княжескую. Только, чур, уговор. Как мы ее из земли достанем, то опосля еще раз обговорим — отдавать ли ее хану половецкому. И ежели ты со мной согласишься, что не надо, тогда сам ее со своими горлопанами назад и зароешь, как было. Согласен ли?

— А обговаривать как будем? — покосился на пудовые кулаки воеводы сотник.

— По-доброму, Ядрила, по-доброму, — успокоил его Золото.

— Вот это другой разговор, Юрий Михалыч, — весело откликнулся сотник и бодро заорал: — А ну, братцы, мигом лопаты волоките, пока Юрий Михалыч дозволяет.

— Дозволяю, дозволяю, — кивнул воевода согласно и даже в сторону отступил, чтоб не мешать.

Извлекли тяжеленные ящики из земли через какой-то час с небольшим.

— Теперь вскрывай их все, — велел Золото сотнику.

Ядрила, никому не доверяя, мигом взломал верхнюю крышку и остолбенел, уставившись на содержимое. Потом запустил вовнутрь руку и извлек… увесистый булыжник. За ним последовал второй, третий, четвертый… Он лихорадочно бросился к следующему ящику, потом еще к одному, угомонившись лишь после того, как вскрыл десятый.

— Да тут же камни одни! — заорал он, будто остальные ослепли. — А казну куда ты дел, воевода?!

— Дурак ты, Ядрила, — вздохнул воевода. — Как есть дурак. Ты что же, не помнишь, как их наши ратники с ладей сюда сносили?

— Помню, — ответил сотник. — Торопились шибко, и ты сам пособлять взялся. Один еще развалился у тебя в руках, и серебро с золотом посыпалось прямо на доски пристани. Я это тоже хорошо помню.

— Потому я и помогать взялся, чтобы ящик развалился и все просыпалось, — усмехнулся воевода, пояснив насмешливо: — Один он такой был, чтоб хан увидал. А для надежности я еще потом и гонца к князю послал, чтобы его половцы поймали.

— Нарочно? — не поверил Ядрила.

— Знамо, нарочно. И сам Родион о том ведал. Упредил я его, что, скорее всего, на смерть он идет, да не простую. Помучиться придется. Указал под пыткой сознаться, что не в тех местах злато с серебром зарыто, кои в грамотке указаны, а в иных. После того и уверился Юрий Кончакович окончательно, что в Ряжске вся казна князя Константина ныне хранится.

— А… зачем?! — взвизгнул Ядрила истошным тоненьким голоском, искренне недоумевая.

— Вот потому ты и сотник доселе, хотя в дружине уже лет пять, — также спокойно пояснил Золото. — Я же хоть и полтора лета в ней состою, а уже тысяцкий.

— Да ты в любимцах у князя с воеводой Вячеславом ходишь — вот и все дела! Воюю-то я не хуже тебя! Или скажешь, что и это не так?!

— Вишь, как плохо, что нашему князю людишек не хватает, — ответил терпеливо воевода. — Полков много, потому нужда и заставляет его таких губошлепов, как ты, в сотники ставить. Воюют ратники простые, а нам с тобой еще и головой думать надобно, а не только есть ею. Для чего, я тебя спрошу, князю сила ратная нужна? Да чтобы смерда от беды уберечь. Чтобы у него с рала на поле не руда капала, а пот соленый. Ежели бы не слух про казну, куда бы Кончакович пошел? Верно, вниз по Проне подался бы. А сколь там селищ без защиты оставлено? Не сосчитать. Да и Рязань сама ныне тоже, почитай, как девка голая — бери да сильничай, кто хошь. Мы же всю орду на себя стянули и вот уже третью седмицу ее тут держим. Это как? Скажи, Пятак, — крикнул он. — Сколь хан уже при тебе людишек потерял?

— Тыщи две, не меньше, — охотно откликнулся тот.

— Это за четыре первых дня, — уточнил воевода. — Ныне же у него этих потерь вдвое прибавилось. Стало быть, четверть, а то и треть орды в земле лежит.

— Кончаковича держим, а Котян, поди, вместо него по Проне гуляет, — возразил сотник.

— Ну совсем ты дубина, Ядрила, — вздохнул Золото. — Нигде он не гуляет, потому как тысяцкий пронского полка Искрен точно так же и в точности такой же ящик у себя на пристани грохнул, да так, чтоб половцы тоже его узрели. И гонец в руки Котяну попался с похожей грамоткой. Посему ныне хан половецкий под Пронском стоит как привязанный.

— Они же не совсем остолопы. Должны понять, что не может князь Константин одну казну в два города разместить, — озадачился сотник.

— Остолоп — это ты, Ядрила, а они просто жадные, — пояснил воевода. — Каждый думает, что самый чукавый и казна княжеская только его будет, а другому про это, чтоб не делиться, весточку не шлет. Понял, наконец?

— Понял, — неуверенно произнес Ядрила.

— А раз понял, то ты ящики обратно засунь и землицей как следует присыпь. Ежели град наш в грязных лапах половецких все-таки окажется, пусть эти нехристи немытые еще пару деньков покопаются, серебро русское отыскивая. А там, глядишь, и князь наш на степняка соколом ясным накинется. Вот и получится, что мы двумя полками все княжество Рязанское уберегли. А я пойду водички попью, а то пока с дураком поговоришь, втолкуешь ему хоть что-то для вразумления, так глотка пересохнет, что аж спать хочется. К тому ж и пообедать пора.

И с этими словами воевода, неспешно повернувшись, двинулся назад в княжий терем.

— А я?! — крикнул вдогон растерявшийся Ядрила.

— Ну, я ведь сказал же, — бросил через плечо Золото. — Самым чукавым обед только после ящиков закопанных. — И дальше неторопливо пошел.

А со стен, забыв даже про половцев, весело посмеиваясь и подшучивая, глядели на обливавшихся потом присмиревших горлопанов и смутьянов прочие ратники. Некоторые из них еще час назад молчаливо поддерживали Ядрилу в его требованиях, но теперь они об этом благополучно забыли.

Хохотал вместе со всеми и Пятак, гордый до чрезвычайности тем, что сумел пригодиться хоть в чем-то своему мудрому воеводе.

— Половцы идут! — раздался истошный крик дозорных.

«Ну все, посмеялись и будет. Пора и за дело», — вздохнул Пятак, прицеливаясь в одного из всадников, скачущих прямо на него. Шел очередной тяжкий день осады Ряжска. Силы таяли, помощи не было, но надо было держаться во что бы то ни стало, и они держались, пока могли.

* * *

Даже люд из степи, кой и вовсе дикий бысть, узреша печать диаволову, восхотеша князьям православным помочь оказати. И пусть оные во Христа не верили, но к свету их души неразумны тяготеша неизбывно.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

* * *

Степняки же о ту пору нападеша на Пронск и Ряжск и бысть градам оным тяготы и беды излихом. Воеводы же княжевы Искрен Перхович и Юрий Михайлович по прозвищу Золото, явиша мудрость великую, сеша накрепко в градах своих и стояша рати половецкие под ими, ибо князь Константин учинил лжу для оных ханов и послаша к им гонцов тайно, дабы повестити Кончаковичу и Котяну, яко бы в оных градах злато и серебро утаиша. И прияши то на веру поганые и далее к Рязани не идоша, злата оного алкая.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.

* * *

Я уважаю представителей Санкт-Петербургской школы во главе с академиком Ю. А. Потаповым, однако их гипотеза о том, что князь Константин якобы спрятал в Пронске и Ряжске много золота и серебра, то есть чуть ли не всю свою княжескую казну, и лишь потому половцы не уходили от осажденных городов, не выдерживает никакой критики.

О. А. Албул. Наиболее полная история российской государственности.

К тому же основана она лишь на глухом и неясном упоминании об этом золоте в одной из летописей. Однако если внимательно вчитаться в ее строки, то сразу становится ясно, что все это не более чем вольный прозаический пересказ какой-то былины, не дошедшей до нашего времени.

СПб., 1830, Т. 2. с. 166–167.

Исходя из нее, у уважаемого Юрия Алексеевича получается, что Константин сам послал тайных гонцов к половецким ханам, чтобы лично предупредить их о том, что он спрятал в этих городах свою казну. А те, выходит, поверили этой наивной лжи. Словом, нелепица.

Ссылаясь на то, что гонцы были тайные, господин Потапов разрабатывает целую версию о том, что они были направлены уже из самих осажденных городов к князю Константину и умышленно попались в плен к степнякам. То есть, пытаясь объяснить свою нелепицу, он добавляет к ней еще и несуразицу.

На самом деле все было значительно проще и логичнее. Половцы просто опасались заходить далеко вглубь рязанских земель, оставляя за спиной сразу два непокоренных города с сильными гарнизонами, воины которых могли в любой момент ударить им в спину. Вот, пожалуй, и все.

Что же касается поведения осажденных, то оно действительно заслуживает не просто похвалы, но и всяческого воспевания. Имена воевод, как Юрия Михайловича, так и Искрена Перховича, прочно вошли во все летописи ратной славы Руси.

Особенно, пожалуй, следует отметить Юрия Михайловича по прозвищу Золото, поскольку Ряжск был слишком молод, население в нем практически отсутствовало, а в наличии у него имелось лишь несколько сотен воинов. Если судить по писцовым книгам выплаты жалования, сохранившимся, правда, только за последние месяцы 1218 года и три первых — 1219-го, то их было едва ли более трех сотен. И он, имея в своем распоряжении столь малые силы, тем не менее сумел отстоять город от многотысячной орды наиболее сильного в ту пору половецкого хана Юрия Кончаковича.