В юрту, которая была чуть повыше и побольше размерами, чем остальные, стоящие рядом, стремительно нырнул крепко сбитый монгол лет сорока.

— Ты снова мыслишь, Субудай-багатур, — спросил он почтительно, но с легкой долей иронии у одиноко сидящего в ней пожилого человека.

Очевидно, жизнь его была нелегка. Об этом наглядно свидетельствовал крепко зажмуренный левый глаз и скрюченная правая рука.

— Ты прав, мой умный Хур, — откликнулся Субудай. — Я мыслю, в какую ловушку ты залезешь снова, чтобы придумать, как тебя оттуда извлекать.

— Це, це, це, — защелкал языком вошедший. — Будь осторожен в своих словах, словно лошадь, идущая по весеннему льду. И потом, сколько раз мне приходилось убивать воинов, случайно услышавших, как ты меня назвал Хуром? Ты не считал? Так я тебе скажу — четырежды. Почему ты не хочешь называть меня так же, как все, — Джэбэ?

— Хур короче, — веселился одноглазый. — Но зачем ты сердишься? Разве ты не знаешь, что в гневе и прямое становится кривым, и гладкое — сучковатым?

— Зато я знаю, что ягненок на вертеле от жара огня источает жир, а печень человека от обиды — желчь, — хмуро заметил Джэбэ. — После разговора с тобой мне впору не выходить из своей юрты целый день, потому что я чувствую, как моя желчь растекается по всему телу.

— Если любишь мед, зачем жалуешься на укусы пчел. Нравится, когда тебе льстят в лицо, терпи и правду, сын певца, — насмешливо ответил Субудай. — А то ты как дикий жеребец, на которого первый раз надели седло, — тут ему тянет, там давит, в одном месте натирает, в другом — болтается. Лучше говори дело.

— Мы разбили этих диких горцев, что неслись на нас подобно стае бешеных собак. Теперь дело за их городами, но ты почему-то не хочешь идти туда.

— Я люблю степь и не люблю горы, — перестал улыбаться Субудай. — Если повелитель вселенной скажет свое слово — я пойду туда, хотя любви к ним у меня все равно не прибавится. Но он его еще не произнес, а караван, который сворачивает с проторенных путей, может заблудиться.

— У нас сейчас все пути нехоженые. Любой из них — дорога в неведомое, — упрямо возразил Джэбэ. — Зато в другой раз они смогут лучше подготовиться для встречи непрошеных гостей.

— Тогда мы им напомним, как поступают гости с нерадушным хозяином — только и всего. Кроме того, мы уже перерубили у бочки обруч, так что рассыплется она сама. Что же до нехоженых путей, то тот, что ведет в горы, вряд ли подойдет нам. Хороших пастбищ нет ни по дороге, ни в конце ее. Так зачем нам нужен этот путь?

— Слишком острый кинжал может повредить даже собственные ножны. Не думай, что ты умнее всех — это всегда плохо заканчивается. А знаешь ли ты, что пока мы тут отдыхаем, царь гурджиев Лаша уже собрал все свои тумены и сейчас собирается выйти нам навстречу?

— Значит, я был прав, как и всегда, — хладнокровно заметил Субудай. — Зачем пауку идти за мухой, когда она сама летит в его паутину?

— Это очень большая муха, — буркнул Джэбэ.

— Тем больше почета пауку, — усмехнулся одноглазый полководец. — Коршун может закогтить жалкого зайца, но только орлу под силу поднять с земли ягненка. Мы все сделаем точно так же, как и прежде. Я пойду немного вперед, а ты сядешь в засаде. Когда я отступлю, ты ударишь по ним сзади, и мы расколем их, как камень раскалывает сладкую мозговую кость. Мы так часто это делали, что становится скучно, а потому меня больше заботит то, какой путь нам избрать потом, ибо помни, что повелитель вселенной назначил нам быть не одора, а хоорцах.

— Я этого никогда не забывал, — хмуро возразил Джэбэ. — Так какой же путь ты видишь перед нами и видишь ли вообще? — зло усмехнулся он, намекая на левый незрячий глаз своего собеседника.

— Даже одним своим глазом я вижу этот путь лучше, чем ты двумя, — хладнокровно парировал его наскоки Субудай. — А вот хватит ли у тебя смелости следовать за мной?

— Я не трус! — разозлился Джэбэ.

— Этого никто не говорил, — спокойно сказал одноглазый. — Не бери горячую головешку из костра — обожжешь пальцы. Бери лучше пример с меня — я пью кумыс и думаю. Опаздывать недопустимо. Спешить — еще вреднее. Лучше всего приходить вовремя и в нужное место. Мы пойдем берегом моря, пока не минуем горы.

— Но там стоят железные ворота, — возразил Джэбэ. — Как ты их пройдешь?

— Мы их пройдем, — сделал ударение на первом слове Субудай. — Мы, а не я. Один конский волос порвать легко, но если свить из них веревку… Хотя зачем я рассказываю, будто ты сам не знаешь, как прочны наши арканы.

— Хорошо, а дальше?.. — заинтересовался польщенный Джэбэ.

— Дальше нас ждут пастбища, где много сладкой травы и еще более сладкой воды для усталых монгольских коней.

— И там никого нет? — помолчав, уточнил Джэбэ.

— Я надеюсь, что там кто-то есть, — равнодушно заметил Субудай. — Там должны пасти своих коней наши будущие слуги. Только они об этом пока еще не знают, но разве тут есть наша вина? Скорее это их беда. — И засмеялся сухо и безжизненно.

Затем так же внезапно оборвал свой смех и добавил равнодушно:

— Когда придет время и мы сочтем нужным, то непременно известим их об этом.

— А потом?..

— Останется самая малость. Надо будет только проверить, кто живет в опасном соседстве с нашими будущими пастбищами.

— В опасном для кого? — не отставал Джэбэ.

— Конечно, для них самих, — хмыкнул насмешливо Субудай. — Но они этого тоже еще не знают. Возможно, что и мы сами не будем им пока об этом сообщать. Ни к чему предупреждать волка, что ты натянул тетиву, иначе он может прыгнуть раньше, чем ты ее спустишь. Повелитель вселенной еще не решил, куда ему устремить свой взор завтра. Наше дело — рассказать ему о тех народах, которых мы встретим на своем пути, и тогда он будет выбирать.

— А если он решит посмотреть не туда. Получится, что все напрасно?

— Разве ты не знаешь, что покоритель народов редко смотрит подолгу в одну сторону. Чаще ему достаточно одного беглого взгляда. Если он не посмотрит в сторону этих пастбищ завтра, значит, это случится послезавтра — только и всего.

— Ты уже знаешь, кто там живет?

— Купцы из Хорезма рассказывали, что в верховьях реки Итиль живут их единоверцы, которые именуют себя булгарами, а рядом с ними обитает другой народ — русичи. Они более многочисленны нежели булгары, но совсем глупы. Их князья враждуют даже друг с другом.

— С глупыми хорошо воевать. Они будут радоваться тому, как мы бьем их соседей, а потом, как покорные овцы, сами подставят жирные шеи под наши острые сабли, — рассудительно заметил Джэбэ. — Хотя если они храбрые, то с ними придется немного повозиться, как с волком, когда мы делаем большую охоту.

— Но тут главное, чтобы у этих волков не появился вожак стаи, — в тон ему добавил Субудай.

— Ты хочешь сказать, что когда у них появится вожак, то они осильнеют настолько, что…

— Я хочу сказать лишь то, что если у них в стае появится вожак, то нам придется потратить на них чуть больше времени и сил, — резко перебил своего собеседника Субудай. — И это все, что я хочу сказать.

— Когда мы выступаем? — после некоторой паузы виновато спросил Джэбэ-нойон.

— Через два дня. Я думаю, что наши воины уже успели насытиться горянками. Теперь пора проверить, какого цвета тела женщин у тех народов, которые попадутся нам на пути. И скажи своим нукерам, что мы пойдем налегке, — уже у выхода из юрты остановил Субудай своего собеседника. — Я не люблю, когда излишняя добыча отягощает воина. В этом случае он думает уже не о новых победах, а о том, как бы сохранить то, что ему удалось награбить. Сытый человек — ленивый человек, только у голодного есть волчий азарт погони.

— Я предупрежу их, сказав о твоем мудром совете, — кивнул Джэбэ и вышел.

— Ну-ну, — презрительно проворчал Субудай. — Как не натаскать решетом воды из реки, утеряв все по дороге, так и все мои мудрые советы превратятся в твоей пустой голове в обычную глупость, мой маленький Хур. — И он залился каким-то странным булькающим смехом.

Правый глаз его, правда, не смеялся. Он всегда был неподвижным и холодным. Ни тени азарта, ни капли риска — только холодный трезвый расчет, помноженный на цинизм жизненного опыта.

Вот левый, который был постоянно прищурен, отчего казалось, будто владелец все время пребывает в игривом расположении духа, иногда и впрямь вводил людей в заблуждение. Особенно если он показывал его лишь на мгновение одним легким поворотом головы. Ощущение того, будто старик тебе подморгнул, подбадривая, было полнейшим. Зачастую Субудай любил так пошутить с тем, кто уже был обречен на смерть, но еще не знал этого. И не обязательно приговор выносил Чингисхан. Иногда это делал и сам Субудай, предварительно обнадежив жертву.

Это было интересно — как-то разнообразило жизнь, внося в нее маленький элемент игры. Совсем крошечный, почти ничтожный, но очень забавный, а старый полководец повелителя народов очень любил иногда позабавиться.

Своего напарника по походу Джэбэ-нойона Субудай-багатур презирал еще и за то, что подобного рода радости и розыгрыши были ему чужды — слишком прост и слишком горяч он был. Сразу видно низкое происхождение и захудалый род, из которого в лучшем случае мог выйти только храбрец, но никак не настоящий полководец. Да и тумен-то свой он не утерял лишь потому, что рядом с ним всегда был бдительный и хитрый Субудай, который вовремя поспевал на выручку и выручал глупца из множества бед.

Но симпатизировал темнику он за то же самое, то есть за простоту, горячность, а еще за те чувства, которые вскипали у Джэбэ всякий раз, едва он только слышал свое подлинное имя. Сколько из него тогда выплескивалось ярости, ненависти и злости — ух! А это так забавно.

Веселее этого могли быть только стоны поверженных врагов, сладкий дым пожарищ да еще приторный запах крови. Кстати, а ведь Джэбэ прав — что-то давненько Субудай не ощущал всего этого, почти целых десять дней, с тех самых пор, как взяли Мерагу.

Значит, и впрямь пришла пора сниматься с мест. А чего тянуть — впереди ждут новые места, новые народы и страны. Точнее сказать, не ждут, но так даже веселей. Когда тебя не ждут, а ты приходишь, получается особенно забавно.

— Кху, кху, кху. — Он тяжело встал с места, инстинктивно подражая своему великому повелителю, такой же косолапой походкой на коротких ногах просеменил к выходу и осторожно отодвинул полог.

«Ага, тепло, хотя и не так, как в нагретой солнцем юрте. Стало быть, я все правильно решил, назначив срок выступления на послезавтрашний день».

Субудай еще раз жадно втянул в себя терпкий запах распустившихся почек и молодой зелени. Хорошо. Легкий ветерок, тянувший откуда-то с севера, был не совсем обычен. Присутствовало в нем что-то такое, немного смущавшее старого полководца, причем объяснить это словами он, пожалуй, так и не смог бы.

Одно Субудай знал точно — были в нем какие-то еле уловимые новые оттенки, до того ни разу ему не встречавшиеся.

— Це, це, це, — поцокал он, зажмурившись.

«А чего тут думать? Мы и сами все узнаем, когда придем на место. Хотя тогда все эти запахи перебьет запах крови врагов, пьянящий сердце любого настоящего воина», — подумал он с легким сожалением и даже сам невольно удивился тому странному чувству, которое, пусть и ненадолго, но охватило его.

* * *

Весной года ген-чень по китайскому календарю, на десятый день третьей луны, тумены Субудай-багатура и Джэбэ-нойона стали медленной ленивой змеей втягиваться в долину реки Дзегам-чай, которую в Грузии называли тогда Бергуджи.

До разгрома всего грузинского войска и гибели их царя Лаши — единственного сына блистательной царицы Тамары — оставались считаные дни.