Едва прибыв в Азов, Константин заторопился с отъездом. Все, что от него зависело, он сделал и даже с лихвой. Помимо табуна с сердито похрапывающими жеребцами и столь же норовистыми кобылами, Данило Кобякович выделил для рязанского князя еще одно стадо.

— Коров не могу, нет их у меня, — сокрушенно развел он руками. — Зато овец самых лучших отдаю. И с приплодом не подведут, и шерсть с них славная. У меня ее генуэзцы втридорога берут, да еще нахваливают.

Мастера, пока князь гостил у половцев, тоже не подкачали и времени зря не теряли. Зная, что вернуться он должен с лошадьми, они первым делом заготовили в стоящем поодаль лесу кучу бревен для перевозки и теперь доводили до ума оставшиеся земляные работы. Трудились споро и деловито. Каждый знал свое место, так что князь им был совершенно не нужен.

Константин уже наметил дату отъезда, но вовремя отправиться домой не получилось. Долгожданные гости прибыли ровно за день до его отплытия.

— Как видишь, княже, на старого Исаака всегда можно положиться, потому что если Исаак сказал, что привезет — таки он их привез. Да еще не кого-нибудь из первых встречных, — ничуть не стесняясь, расхваливал купец сам себя на все лады. — Это же все штучный товар. За такой товар, если судить по справедливости, князь должен Исааку подарить еще два года беспошлинной торговли. Я бы на его месте непременно подарил. Ах, каких славных людей я привез тебе, княже, — поминутно всплескивал он руками.

— А я-то каков молодец! — вполне серьезно откликнулся Константин и точно таким же, как у купца, тоном произнес: — Ах, какие замечательные меха отдал я купцу. Ничего не пожалел. И не какие попало, а что ни мех, то штучный товар. Такие меха, я думаю, принесли ему немало серебра.

Исаак поперхнулся, оторопев на секунду от столь неожиданного поворота в разговоре, но тут же нашелся, скорбно возопив чуть ли не на весь Азов:

— Какое там серебро!.. Старый Исаак еле-еле свел концы с концами. Спроси лучше, княже, как старый еврей ухитрился окончательно не разориться при таких ценах, и он ответит тебе, что это было очень и очень тяжело даже для него. И вообще, Исаак больше не хотел бы брать княжеский товар по таким высоким ценам.

— Вот как? — удивился Константин. — Ну, хорошо. В следующий раз я заплачу тебе серебром, которое выручит мой человек, отправившись туда вместе с тобой.

— Ай-ай, — сокрушенно возопил купец. — Как князь мог подумать, что Исаак доставит князю столько новых хлопот, чтобы он утруждал свою светлую мудрую голову такими пустяками. Только из уважения к тебе, княже, я готов снова взять немного твоего товара по тем же ценам, — пошел на попятную не на шутку перепугавшийся еврей. — Одну, две, ну, от силы три ладьи еще можно загрузить, но сверх пяти — ни-ни. Так и знай, больше семи и просить будешь, и умолять станешь, но Исаак будет непреклонен. Коли он сказал восемь ладей — значит, все, разговор окончен. Разве что округлить еще согласится до десятка или, скажем, до дюжины, но это уже будет в прямой убыток, и лишь из уважения к рязанскому князю Исаак согласен, потому как имеет добрую душу, щедростью которой всякий норовит воспользоваться, — тараторил он.

Поселенцы, в отличие от разговорчивого купца, были немногословны. Поначалу Константин решил, что они просто стесняются, но потом понял, что это от усталости. Шутка ли, столько дней лишь шаткая палуба под ногами да безбрежная морская гладь вокруг. Вон, до сих пор многих покачивает по привычке.

Поэтому, распорядившись накормить всех сытным ужином, князь решил, что все вопросы подождут до утра, а отъезд по такому случаю можно и отложить на денек-другой. В конечном итоге вышло так, что задержаться ему пришлось на целую неделю и даже с хвостиком, да и то один из самых основных моментов он чуть не забыл, вспомнив об этом буквально накануне очередной намеченной к отъезду даты.

Впрочем, может, и хорошо, что забыл, потому что у прибывших было время, чтобы по достоинству оценить всю его заботу по их благоустройству. Вдобавок за неделю общения он успел как-то разговорить и растормошить всех, а главное — расположить их к своей особе, на деле показав, что он вовсе не столь уж страшный, не такой уж грозный, а его люди не едят человеческое мясо, причем непременно в сыром виде, жадно обгладывая кости только что поверженных врагов.

«Ох, и сильна Европа-матушка мою страну клеветой поливать. Что в двадцатом веке изовралась вся до неприличия, что сейчас. У самих содом с гоморрой царит, а все туда же — варвары. Мыться поначалу бы научились. Неужели сами не чувствуют, как от них несет?» — устало думал он, по-прежнему источая улыбки и энергично вытряхивая из голов вновь прибывших несусветную дурь, которой под видом абсолютно точных и достоверных сведений напичкали их доброхоты, отговаривавшие от поездки на край света.

Зато на откровенный вопрос князя, есть ли среди них добрые люди, спустя минуту вперед выступили двое мужчин. Оба в черном одеянии, с худыми аскетическими лицами, на которых выделялись горящие фанатическим упрямством необыкновенно большие глаза. Поначалу они сделали только один шаг вперед, затем переглянулись между собой и, как по команде, продолжили движение. Подойдя к князю, оба застыли в молчаливом ожидании. Испуга на их лицах не было заметно, скорее читалась какая-то фатальная покорность грядущей судьбе.

Тот, кто был чуть повыше, что-то медленно произнес.

— Не силен я во французском, Исаак, — повернулся Константин к старому еврею, как всегда, оказавшемуся рядом с князем. — Ты сделай уж милость, переведи, что он говорит.

Купец, вопреки своему обыкновению, тараторить не стал, а произнес нараспев, стараясь соблюсти как можно больше сходства даже в интонациях речи:

— Они говорят, что их зовут брат Якоби и брат Франсуа.

— А кто есть кто?

— Я — брат Франсуа, — внезапно произнес вслед за купцом тот, что был повыше, на русском языке, хотя легкое грассирование все-таки выдавало в нем француза, — А он — брат Якоби, — указал Франсуа на своего спутника и тут же добавил: — Ты обещал нам, княже, через своего человек, что дашь нам воля и нет теснить.

— То, что я обещал, я всегда выполняю, — спокойно подтвердил Константин, и мгновенно по тесно сгрудившейся толпе переселенцев пронесся еле уловимый вздох облегчения. Одно дело, когда право верить так, как твоей душе угодно, тебе обещают от чьего-то имени, и совсем другое — когда этот кто-то самолично подтверждает данное им обещание. К тому же высокому широкоплечему русому здоровяку, кажется, вполне можно доверять — слово свое сдержит.

Однако тут непонятным для князя было совсем иное — сам вздох.

— Они что, все на русском разговаривают? — повернулся он удивленно к купцу. — А какого же рожна я тебя тогда мучил и всюду за собой таскал?

— Они не разговаривать, — пояснил вместо Исаака Франсуа. — Они чувствовать тут, — приложил он руку к сердцу. — Ты есть добрый. Они верят твой.

— К тому же пока они плыли, то все время пытались говорить с твоими воинами, — добавил купец. — Старый Исаак не мешал им. Ведь чем раньше они заговорят по-русски, тем легче будет им здесь освоиться. Или я не прав? — вскинулся он озабоченно.

— Да нет. Прав, конечно. А как же Франсуа?

— Он тратил все свое время на то, чтобы научиться говорить, — медленно произнес Исаак.

— Я хорошо мочь разговаривать, — кивнул тот. — Ошибаться тоже мочь — это есть. Якоби стараться тоже, но хуже мочь.

— Тогда слушай, Франсуа. Я через Исаака передал всем вам, что вашу веру никто никогда не утеснит. Так?

— Это есть так, — подтвердил Франсуа.

— Я сдержу свое слово. Вы будете молиться так, как угодно вам. Вы будете крестить своих детей так, как это принято у вас. Не помню, в чем там у вас отличие, но наплевать. Все равно никто из моих людей не посмеет помешать вам хоть в чем-то.

— Мы благодарность. Нет, благодарить тебя, княже, — поправился Франсуа.

— Но я не обещал вам, что не буду препятствовать, когда ты или кто-нибудь другой станете не только совершать свои обряды и руководить своими людьми, но еще и проповедовать среди моих воинов. Да и среди местных жителей тоже, — добавил князь тут же. — Поэтому мне очень хотелось бы перед отъездом взять с вас обоих такое обещание.

В ответ Франсуа лишь молча отрицательно покачал головой. Якоби тоже.

«Прямо как китайские болванчики», — почему-то подумал Константин.

— Они, — кивнул Франсуа в сторону остальных переселенцев, — мочь дать тебе это слово. Мы — нет, — и пояснил чуточку жалостливо и снисходительно, как несмышленышу: — У нас обет. Мы обязаны это делать. Всегда.

— А обет снять нельзя? — осведомился Константин, напряженно размышляя в поисках выхода из ситуации, казавшейся весьма простой, а на деле очень и очень неоднозначной. — Мне бы очень не хотелось омрачать нашу встречу и первые хорошие приятные впечатления от нее обещанием строгих наказаний.

— Обет дан нам по своя воля, — твердо ответил Франсуа.

— Добровольно, — помог с переводом Исаак.

— Так есть — добровольно, — старательно, почти по складам выговорил следом за купцом проповедник катаров. — Мы нельзя отступить. У нас долг перед наш бог. Лучше убить сразу. Мы не есть бой.

— Они не будут противиться, — пояснил Исаак, почему-то перейдя на шепот.

— Так есть, — подтвердил Франсуа и, высоко вскинув голову, начал что-то торжественно произносить.

— Нами руководит Христос, и мы должны воздать ему хвалу и за зло, и за добро, ниспосылаемые им, и принять их смиренно, ибо он может нас поддержать на том правом основании, что мы хотим жить и умереть в его вере, — старательно переводил Исаак.

«Ну, теперь началось», — устало вздохнул Константин.

— Ибо мы верим в бога, предостерегающего нас от заблуждений, сотворившего небо и землю и заставившего ее плодоносить и цвести, создавшего солнце и луну для освещения мира, и мужчину и женщину, и вдохнувшего жизнь в душу, и вошедшего в чрево девы Марии для выполнения закона, и в того, кто претерпел пытку плоти своей, дабы спасти грешников, и отдал свою бесценную кровь, дабы озарить тьму, и явился принести себя в жертву отцу своему и духу святому, — бубнил купец.

«Когда же эта муть закончится?» — окончательно затосковал князь, но Франсуа не унимался, и Исаак продолжал переводить его слова.

— Благодаря принятию и осуществлению святого крещения, благодаря любви и повиновению святой церкви мы вправе завоевать любовь Христа, — произнес купец и уставился на Франсуа, который наконец-то замолчал.

— Теперь ты видеть, что мы никак не мочь, — произнес тот уже на русском языке.

В толпе переселенцев кто-то истерично вскрикнул, но тут же испуганно осекся.

— Я не хочу вас казнить, — покачал головой Константин. — Мне думается, что вместо этого нам надо как следует подумать, и выход обязательно найдется. Я имею в виду такой, который одновременно подошел бы и мне, и вам.

— Выход не есть такой, — вновь снисходительно улыбнулся князю Франсуа. — Либо твой, либо мой. Мы обязаны нести слово про наш бог — ты не хочешь. Как можно найти так, чтоб было хорошо все? Я не есть знать, — сокрушенно развел руками Франсуа.

Было видно, что он искренне сочувствует князю, но…

— Та-ак, — протянул Константин задумчиво. — Ну, ладно. А хотя бы на пару дней воздержаться от своих проповедей вы сможете? — И со вздохом подумал, что очередную дату отъезда, которую он, наивный, считал конечной и железной, придется в очередной раз откладывать.

Впрочем, черт с ней, с датой. Два-три дня все равно ничего не решают, лишь бы найти достойный выход из этой непростой ситуации.

— Пару? — переспросил Франсуа.

— Два дня, — сердито пояснил Константин.

— Два — да, — неуверенно произнес Франсуа. — А после? Ведь все равно быть так же. Лучше сейчас. — И он вновь обреченно замолчал.

«Ишь ты, чего захотел, — зло засопел Константин. — Тоже мне, мученик отыскался. Вон как на тот свет захотелось — аж глазенки заблестели у паршивца. А вот фиг тебе. Перебьешься со смертью».

— Выход можно найти всегда, — произнес он громко, чтобы слышали все переселенцы. — Только кое-кому очень хочется поскорее надеть на голову мученический венец — и совершенно нет желания вместо этого сесть и как следует подумать. Ну и ладно, — убавил он голос. — Я и один чего-нибудь надумаю.

Правда, хорошая идея пришла ему в голову далеко не сразу, а лишь к исходу второго дня, и помогли ему в этом, как ни удивительно, дары Данило Кобяковича. Точнее, даже не сами дары, а живой довесок к ним.

Словом, попался ему на глаза один из половецких пастухов, который обратился к князю за какой-то своей нуждой. Когда Константин выяснял, что же ему все-таки понадобилось от него, обратил внимание на простенький медный крест, болтавшийся у половца на груди.

Дело в том, что хан, желая как можно лучше угодить своему шурину, отрядил в пастухи только тех, кто принял христианство и прошел обряд крещения. В степи это просто — взял и окрестился, если священник под рукой имеется. А вот дальше… Дальше они вели себя точно так же, как и до обряда. Словом, в христианах эти ребята только числились. Тут-то Константина и осенило.

— Слушай, Франсуа, — тут же решил он поделиться соображениями с миссионером, оказавшимся как раз поблизости. — А ведь я придумал выход, который одинаково подойдет для нас обоих.

Тот вежливо склонил голову, давая понять, что готов выслушать любую ахинею, которой сейчас разродится князь, хотя лично он сам не верит в то, что выход действительно найден, к тому же взаимоприемлемый. Впрочем, он все равно готов покориться любому княжескому приговору, как бы ни был тот несправедлив. Все переселенцы, которые в этот момент оказались рядом, тоже навострили уши.

— Ведь ты не давал обета, что будешь нести свет своей веры именно русичам, верно? — начал Константин с небольшой прелюдии.

— Нет. Нам с Якоби все равно. У всех люди равно нужда в вера, только они не всегда знать это, — твердо ответил Франсуа.

— Вот и чудесно, — заулыбался Константин. — Я тебе сейчас покажу несколько человек, у которых, правда, на груди есть христианский крест, но на самом деле они ничегошеньки не знают. Очень темные люди. Даже вашу любимую молитву «Отче наш» они пересказать по памяти не смогут.

— Она не любимая — она единственная, равно как и истинное евангелие есть только одно — от Иоанна, — строго поправил князя миссионер.

— Если ты думаешь, что я сейчас вступлю с тобой в богословский диспут, то заблуждаешься, — заметил Константин. — Всякий может верить так, как его душе угодно. Мне все равно. Так вот, у них даже крест на груди далеко не каждый носит.

— Крест не носить — это правильно, — горячо поддержал Франсуа неведомых темных людей. — Оно — казнь. — Он замешкался, подыскивая нужное слово. — Они думать верно, — выжал он наконец из себя.

— Я понял тебя. Орудие казни учителя, по-твоему, носить нельзя и кланяться ему негоже, — кивнул Константин.

— Так они язычники, что ли?! — громко возмутился один из дружинников, тоже оказавшийся поблизости.

— А ты помолчи, — сердито одернул его Константин, но потом, смягчившись, пояснил: — Просто вера у них иная, вот и все.

— Латиняне, что ли? — не унимался любознательный дружинник.

— Латинян они терпеть не могут.

— Ну, тогда ладно, — благодушно махнул он рукой и побрел дальше, к дому Леща.

— Главное не в этом, — продолжил Константин излагать свою мысль. — Тут другое важно. Никто из них не видел света вашей веры, которую можете принести им вы с Якоби. И я дозволяю вам проповедовать среди них столько, сколько душе вашей угодно. Начните пока с малого. Здесь их у меня примерно с десяток. Вот ими и займитесь, а заодно языку половецкому подучитесь. Как только освоитесь, почувствуете, что окончательно обратили их в свою веру, так они сами вас к себе в орду отвезут.

— Плыть на корабль? — тоскливо вздохнул Франсуа, а Якоби почему-то и вовсе позеленел.

— Зачем плыть?.. Ну, разве что совсем недолго и по реке. На тот берег Дона перемахнете с ними, а дальше сушей. Да тут рядом. Разумеется, вначале вы дадите мне слово, что среди русичей проповедовать не будете.

— Но только до тех пор, пока они все не перейти в истинный вера, — уточнил Франсуа и тут же осведомился: — А потом мы получать это право?

— Потом… — задумчиво протянул Константин, быстренько прикидывая в уме, насколько вероятна возможность обращения всех половецких орд в истинную веру этой тщедушной и тощей французской парочкой. Придя к выводу, что она очень близка к нулю, радостно выпалил:

— Тогда я разрешу нести свет вашей веры дальше.

Еще чуть поразмыслив, Константин все-таки допустил ничтожно малую возможность того, что эти одержимые, благодаря своему фанатизму и невероятно удачному для них стечению обстоятельств, действительно могут управиться со всеми половцами, и внес на всякий случай оговорку:

— Но вначале вы разыскиваете меня, я проверяю результаты титанического труда… или нет, я просто поверю вам на слово, после чего — о! — я тут же нахожу вам еще одно местечко, — вовремя вспомнил он про дикие племена в междуречье Волги и Урала, то есть — тьфу ты! — Яика, или как он там именуется ныне.

— Корабль, плыть? — с тоской спросил снова позеленевший Якоби.

— Да что тебе так поплавать-то приспичило? — с досадой отмахнулся Константин. — Тоже все рядышком. Причем настолько близко, что вас потом эти темные, которые просветлеют, прямиком к другим темным доставят.

— А потом? — не унимался Франсуа.

Константин с уважением посмотрел на неугомонного проповедника «истинного божьего слова» и тихо заметил:

— Ты и с этими за сто лет не управишься. Но если уж вдруг и с ними все так быстро получится, то можете быть спокойны — без работы я вас не оставлю. У нас на Руси этих мест с темными народами столько, что если вы вдвоем будете даже триста лет проповедовать — и то не успеете.

Он произвел в уме немудреные подсчеты. «Значит, потом их к прибалтийским дикарям, всяким там эстам, литам, латам, земгалам, литовцам, пруссам, жмуди, оттуда к северу — пермяки, водь, чудь, весь… Да-а-а…»

— Неправильно я подсчитал, — заметил князь. — Не меньше пятисот лет. Точно-точно, — подтвердил он, заметив легкий скепсис на лице Якоби.

— Ну а потом-то можно и прийти к русичи, — заупрямился Франсуа.

— Через пятьсот лет?

— Нет, сразу, как только мы закончим с ними со всеми, — с уверенностью пояснил миссионер.

— Потом дозволяю, — великодушно разрешил Константин. — А до этого к ним ни ногой. Даете слово?

— Даем, — дружно отозвались оба.

— Ты нам верить? — озабоченно спросил Франсуа. — Мы все равно не мочь давать клятва, и если ты нам не верить, то…

— Конечно же, верю. Вы народ честный, — продолжал улыбаться князь и шутливо погрозил им пальцем. — Только не филонить!.. Уж проповедовать, так проповедовать, без отдыха и перекуров, тьфу ты, словом, чтоб работали по двадцать пять часов в сутки.

— Сутки есть не столько… — снова замялся с подбором слов дотошный Франсуа, но Константин сразу замахал на него руками.

— Знаю я, знаю, — и посоветовал: — А вы вставайте на час раньше, — чем окончательно поставил их в тупик.

Впрочем, размышляли они над загадочной мудростью, высказанной под конец князем, недолго. Глаза их радостно горели тем вдохновенным светом, какой бывает лишь у людей, без остатка поглощенных одной идеей и вдруг узнавших, что теперь им ничто не препятствует попытаться осуществить ее на практике.

«Фанатики, — сделал вывод Константин. — Как есть фанатики. Ну и ладно. Теперь это дело не мое, а половцев и конкретно хана Данилы Кобяковича. Хотя стоп! А за каким шутом мы будем подсылать этих дезорганизаторов боевого духа к нашему многоуважаемому шурину? Нет, мои миленькие. Эти пастухи вас, голубчиков, не куда-нибудь, а прямиком к Юрию Кончаковичу отправят. Вот пускай он теперь с вами и отдувается».

Константин так развеселился, что приподнятое жизнерадостное настроение от столь удачно решенной проблемы не покидало его на протяжении всего обратного пути домой.

Конечно, примешивалось некоторое легкое чувство беспокойства. «Как там без меня? Господи, хоть на сей раз могу я приехать и не окунуться, как в ушат, в очередные беды и горести, которые снова приключились в мое отсутствие», — взмолился он к небесам. Однако небеса молчали, очевидно готовя очередной подвох.

Впрочем, поначалу все шло как нельзя лучше. Уже подплыв к Ряжску и сделав там небольшой передых, князь узнал, что все везде в порядке, а на границах тишина. Конечно, они, находясь на самой южной окраине, почти возле границы, могли и не знать о чем-то таком, что приключилось буквально накануне, однако и в Рязани тоже не произошло ничего из ряда вон выходящего.

Это Константин понял, едва добрался до столицы. При виде родного города и толпы встречающих на пристани князь чуть не прослезился. «Вот поди ж ты — всего-то месяц, ну пусть полтора, отсутствовал, а как соскучился», — удивился он сам себе.

Но самое главное было то, что в первом ряду на старых дощатых мостках стоял воевода Вячеслав собственной персоной, да еще в окружении нескольких тысяцких. «Теперь-то уж точно ясно, что все в порядке, — сделал Константин вполне логичный вывод. — Неужто и впрямь небо молитвы мои услышало?»

И в самом деле получалось, что можно малость и передохнуть, раз даже соседи-черниговцы молчали. Пусть злобно, затаив ярость и ненависть, но ведь молчали же. Правда, именно там за время отсутствия Константина как раз и произошли некоторые неприятные для Рязанского княжества перемены. Княжеский престол умершего Глеба Святославовича занял его брат Мстислав, тот самый, который и был инициатором убийства всего рязанского посольства. Ждать от него можно было лишь гадостей, но каких именно — тут оставалось только гадать и… готовиться к самому неприятному.

После обстоятельного доклада своего воеводы и веселого пиршества по случаю возвращения Константин совсем развеселился. Не смутил его и разговор с Вячеславом, который состоялся уже на следующий день.

* * *

И тако рьяно князь Константин ереси потакаша всякой, что учаша из иных стран еретиков звати, кои в радости великой на Русь текли рекою смрадною.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

* * *

И бысть оные людишки числом невелики, аще пользы от их во мнози на Руси сталось.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.

* * *

Откуда пришла волна переселенцев — мы знаем, но вот каким образом они узнали про пустующие земли, — точно неведомо. Историки Ю. А. Потапов и В. Н. Мездрик делают совершенно неверный вывод, будто их позвали на Русь специальные эмиссары князя Константина, ссылаясь при этом на соответствующий отрывок одной из летописи.

О. А. Албул. Наиболее полная история российской государственности.

При всем моем уважении к рязанскому князю, думается, что тут они перехватили через край. Для этого он должен был бы обладать столь широкими взглядами на религию, кои по меньшей мере свойственны разве что человеку XVIII столетия, а то и нашему современнику из XIX века, уж очень смелым решением это было. Другое дело, что переселенцы-катары, спасаясь от репрессий, просто узнали от купцов-единоверцев про пустующие благодатные земли и, пребывая в отчаянии от бесконечных преследований, решили нанять корабли…

СПб., 1830. Т. 2, с. 155.

Иное дело, что князь Константин, узнав о том, что кто-то уже поселился на этих землях, впоследствии мастерски использовал это обстоятельство. Желая овладеть низовьем Дона, он взял их, не устрашившись осуждения со стороны православного духовенства, под свое крыло.

Правда, непонятно, каким именно образом они смогли договориться с половцами, чтобы те их не трогали. А ведь факт остается фактом — на протяжении долгого времени это было абсолютно мирное сосуществование двух разных народов с диаметрально противоположным укладом жизни и резко отличными друг от друга верованиями.