Окинув критическим взором князя, ведьмак буркнул:

— Хорошо тебе. Сиди и все дела верши. А у меня хозяйство в запустении, покамест я тут тебя караулю. Ежели бы не должок Всеведу — ни в жисть бы не согласился близ тебя как на привязи сидеть.

— Мы же с тобой катаемся постоянно, — резонно возразил Константин и красноречиво развел руками.

Мол, от меня ничего не зависит, и вообще я тебя не держу.

— Ну да, — понял Маньяк. — Я не я, и хатка не моя.

— Правильно понял, — подтвердил Константин. — Я тебя хоть сейчас отпущу. И вообще, по-моему, Всевед не прав. Ну, чем ты мне поможешь, ежели что случится.

— Всевед знает. Коль повелел — значится, могу подсобить. И потом, ты ведь спишь себе да спишь, а я в это время близ тебя сижу и все чую. Хлад в тебе каждую ночь возится. Ежели тебе не пособлять, ему только слабину дай на одну-две ночи, и невесть что может приключиться, — вздохнул ведьмак.

Константин спорить не стал. Ни к чему обижать человека, гм, пускай даже не совсем человека, который, тем не менее, честно соблюдает данное им слово и выполняет причуду волхва, неотступно сопровождая князя всюду, куда бы тот ни ездил. На него и так вся дворня непонимающе косится, а Епифан из ревности так и вовсе живьем готов проглотить.

— А хозяйство в разор приходит, — упрямо повторил Маньяк и хитро покосился на князя. — Ведьмы мои без присмотру поди и вовсе всякий стыд потеряли. Уже и до меня вести докатились, будто всякая нечисть голову подняла.

— А и вправду слыхал я что-то такое. Про Кривули, кажется, говорили.

— Во-во, самое логово и есть в Кривулях. Сразу две там живут. Площица постарше, да поспокойнее — с ней хлопот мало было, даром, что ее так прозвали. А вот Васка окаянная…

— Васка — это кто? — деликатно уточнил князь.

— Как это кто? — даже удивился ведьмак столь наивному вопросу. — Она самая ведьма и есть. Это я ее так прозываю, а сама она себя Вассой кличет.

— А-а-а, — вежливо кивнул Константин, с трудом сдерживая зевоту.

Года два назад он непременно с пеной у рта принялся бы доказывать, что ведьм вообще не существует, стал бы объяснять, что есть лишь больные женщины, которые впадают в транс, считая, что верхом на метле улетают на шабаш, где творят что хотят — каждая в меру своей фантазии.

Вот только раньше не было в его жизни страшного и загадочного Хлада, не общался он с водяным, выпрашивая у него Ростиславу. Хотя был ли то водяной? Может, это начинающаяся болезнь спровоцировала галлюцинацию? А что — запросто. Тело же княгини просто случайно всплыло, и так уж совпало — принесло его к тому месту, где находился князь. Или даже не случайно оно всплыло. Ведь в старину частенько при поисках утопленников применяли пушки, и от громкого звука тела всплывали на поверхность. Их что, тоже водяной отдавал, чтоб его не будили?! А он, Константин, палкой лупил по воде что есть мочи. Это же физика обыкновенная, и ничего больше.

С другой стороны, даже если откинуть водяного в сторону, непочтительно обозвав его глюком, все равно оставался Хлад. Его-то уж никакой физикой точно объяснить не удастся.

А если как следует подумать, то и не он один. Те же подарки мертвых волхвов — это как? Над ним и впрямь в Ряжске, за секунды до того, как стрела отравленная прилетела, белый ворон кружился. Это какая же биология такой феномен разъяснить сумеет? А перстень с камнем, который цвет свой от соприкосновения с ядами меняет, — его какой химией объяснить получится?

Опять же к водяному ему кто посоветовал обратиться — берегиня. А с ней что — ботаника? И если все это в кучу собрать, то под ее тяжестью и физика, и химия, и прочие науки попросту задохнутся, а все равно ничего поделать не смогут.

Да и вообще, как очень мудро еще Шекспир устами своего Гамлета сказал: «Есть в мире много, друг Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам».

И все-таки существование ведьм нынешний Константин хоть и не отвергал решительно, но все равно оставлял под вопросом. Ну как-то не укладывалось у него в голове, что при помощи обычных слов, соединенных в строго определенном порядке в предложения, можно наложить на человека порчу, наслать болезнь, присушить к нелюбимой или, наоборот, оттолкнуть от ненаглядной, да мало ли что еще.

То есть теперь он больше склонялся к компромиссу, полагая, что, скорее всего, имеются люди, которых называют колдунами и ведьмами за то, что они могут такое, что не под силу обычному человеку. Однако слухи и рассказы об их способностях весьма и весьма раздуты.

Он и в могуществе ведьмака изрядно сомневался. Да, без сомнения, Маньяк и впрямь обладал какими-то свойствами гипнотизера, и достаточно сильного. Сумел же он как-то подсобить той девке со сломанной ногой, когда они зимой возвращались из новгородских лесов — прямо маг и волшебник. А во всем остальном, особенно в его способностях быть при необходимости оборотнем, в умении управлять пчелами, разгонять в небе тучи… гм… извините. Хотя нет, про тучи он убедиться как-то раз успел — была возможность. Да и про пчел тоже — сам просил его показать. А вот в оборотня ведьмак оборачиваться не стал, сославшись на то, что у него тогда на самого князя силенок не останется, чтоб подсобить в случае нужды.

То есть полной веры у него еще не было, но и бодрого отрицания уже не получалось — факты, увиденные собственными глазами, знаете ли, вещь упрямая. Словом, теперь в нем преобладал здоровый скептицизм с определенным допуском веры во все, что он видел воочию. Но не говорить же Маньяку обо всем этом — еще обидится. Тем более что от клятвы своей тот все равно не отступится и свой срок до осени отсидит возле Константина честно, но будет ходить и дуться. А обиженный ведьмак — зрелище еще то.

Это Константин хорошо понял, причем уже давно — имел такую возможность во время своих поездок. Вот, помнится, как-то раз, спустя день с тех пор, как он впервые повстречал Ростиславу… Или это произошло через два дня? Нет, точно через день. Он тогда ляпнул что-то, не подумав, поскольку вообще ни о чем не думал и ничего не соображал. Ох, что было, что было…

Но тут Константин неожиданно поймал себя на мысли, что давным-давно, едва только начав вспоминать любой эпизод той поездки, он четко делит их на два этапа — до и после встречи с Ростиславой. Тверь миновали на следующий день после встречи с нею, Торжок — за день до свидания и так далее.

Вся война с владимиро-суздальскими князьями тоже практически не помнилась, разве что Коломна. А потом сразу его шатер возле Переяславля-Залесского, а в нем неожиданная, но такая долгожданная гостья — ОНА.

И тут же мрачной черной тенью вода Плещеева озера, его отчаяние и его радость. А еще последующее утро. Это было, пожалуй, его самое любимое воспоминание. Да еще ее поцелуй перед отъездом — нежный, страстный и в то же время такой целомудренный.

И вновь в памяти возникали нежные черты лица переяславской княгини, ее тонкий носик, ее изогнутые ресницы, настолько длинные, что таких Константин ни разу в жизни не встречал. А еще глаза. Глаза вообще вспоминались в первую очередь. Впрочем, во вторую тоже. И в третью. И в…

«Да что же это такое, — рассердился он. — Ну когда ж она улетучится из памяти?! Сколько можно терпеть?! Пора бы запомнить, что она жена моего заклятого врага — и точка! Неужели непонятно, что все воспоминания о ней надо собрать в один большой узел и… Ну, пусть даже не выкинуть — все равно ничего не получится, но спрятать подальше. Так сказать, приберечь до лучших времен».

И он грустно вздохнул.

Печальный княжеский вздох Маньяк явно отнес на свой счет и, приободрившись, перешел к изложению сути своего дела.

— Ай и впрямь подсобить бы согласился? — осторожно осведомился он.

«Наверное, денег хочет», — мелькнуло в голове, и Константин бездумно ляпнул:

— Ну конечно.

— Тогда, стало быть, так, — заторопился ведьмак. — Дабы роту, коя мною Всеведу дана, не порушить и мне со всем управиться, я вот чего удумал. Надобно нам с тобой вдвоем пойти в Кривули. Я бы мигом управился. А всем, кто спрашивать будет, скажу, будто ты братан мой двухродный и пришел задницу поделить по-честному. Ну, там, скажем, гривенок пять. Все поверят, не сумлевайся. Так ты, княже, как — согласный?

— Гривны? — очнулся Константин.

Добрую половину речи ведьмака он еще витал в грезах и потому не услышал, но не сознаваться же ему в этом. Обиженный Маньяк — это… Впрочем, он уже говорил.

— А что гривны? — и князь пренебрежительно махнул рукой. — Конечно, согласный я. Об чем речь. И вообще, дружище Маньяк, не в гривнах счастье. Уж ты мне поверь.

— Вот и ладно, вот и славно, — засуетился ведьмак. — Стало быть, завтра поутру и выйдем вместях. Там, правда, Веселый лес на пути встретится, ну да мы с тобой его засветло минуем, чтоб, значится, спокойнее было.

— Стоп! Какое завтра? Какой еще веселый лес? Какое вместях? Ты о гривнах говорил — я их тебе дам, а чтоб вместях — не было такого уговора! — завопил Константин, понявший, что его надули.

— Поздно, князюшка, — радостно осклабился Маньяк. — Ты роту мне дал, а теперь хочешь свое слово назад взять?

— Хочу, — простодушно заявил Константин.

— А я не отдам, — издевательски ухмылялся Маньяк. — Ты слово кому дал, мне?

— Ну.

— А раз так, то оно ныне мое стало. Я сам твою речь слыхал у половецкого хана. Там ты именно так сказывал. Так что теперь я что хочу с твоим словом, то и сотворю. Восхочу — назад верну, а коли нет, то…

— А ты не хочешь? — вопрос прозвучал столь жалобно, почти по-детски — уж больно выходной образовавшийся терять не хотелось, что ведьмак, сокрушенно вздохнув, махнул рукой:

— Да забирай, чего там. Сказал бы сразу, что Веселого леса испужался, а то…

— Ничего я не испужался, — передразнил его Константин. — Просто дел много. И что уж тебе так приспичило?

— Именно что приспичило, — буркнул Маньяк. — Я же давно чую — неладно там. А ныне, прямо с утра самого, и вовсе шибко неладно стало, — и, решив, что еще есть шанс уговорить, зачастил: — А ежели ты про Веселый лес чего думаешь, так я же сказываю — засветло мы его пройдем, а днем там завсегда тихо, — но, подумав, честно уточнил: — Почти завсегда.

— Да не боюсь я твоей нечисти, тем более что не очень-то верю в нее. Может, и есть там, конечно, что-то загадочное, — тут же поправился он. — Но не до такой уж степени, как ты мне тут расписываешь. И вообще, мне что днем, что ночью — все едино. Только дел много. И так не успеваю.

— Так оно все поначалу храбрость свою кажут. Грудь колесом, мол, князь я, не по чину мне страшиться. А как до опушки дойдут, хоть и засветло — глядь, а порты-то мокрые.

— Ну ты и хам, — вынес вердикт Константин.

— Это кто ж такой? — подозрительно уставился на князя ведьмак. — Обозвал ты меня, что ли?

— Ну, это человек… который… который всегда правду в глаза князьям говорит, — нашелся Константин.

— А-а-а, ну это ты верно сказал, я хам, — охотно согласился Маньяк. — А Веселого леса не ты один страшишься — многие пужаются. Я и сам-то его боюсь. Там и тропинки-то почти позарастали — больно мало народу ходит. А еще меньше выходят, — сразу уточнил он. — Так что про пужливость я не в зазор тебе сказал.

— Да ты и мертвого уболтаешь, — не выдержал Константин. — Такие страсти-мордасти напустил, что меня и впрямь интерес разобрал. А сколько тебе дней надо?

— Да три, от силы четыре.

— Три дня, не больше. Согласен, но с условием, что через твой Веселый лес только ночью пойдем.

— И не боишься? — вытаращил глаза Маньяк.

— Сказал же, что нет. Значит, завтра поутру и поедем.

— Токмо до рощицы, — предупредил ведьмак. — А там коней стреножим и чрез лужок аккурат к лесу выйдем. А то ведь в Веселом больно коней не любят. С ими, да еще ночью, чрез Веселый соваться — лучше сразу самому в домовину залезть.

— Хорошо, — согласился Константин и на это условие. — Но гляди, Маньяк. Если ты мне там ни одной ведьмы и ни одного колдуна не покажешь…

— Как это не покажу, — возмутился ведьмак. — Там одна Васса чего стоит. Ох и зловредная баба. Опять же колдун матерый. Я с ним сколь годов ведаюсь. Я с ним бывалоча…

— Я спать пошел, — оборвал его воспоминания Константин. — Завтра рано вставать.

Небольшое сожаление у него, конечно, оставалось. Пропали выходные, как есть пропали. С другой стороны, любопытство разбирало — какими его чудесами Маньяк угостит? И вообще, что это за ведьмы такие и чего они там могут? За всю свою жизнь ему пока что так и не довелось хоть с одной пообщаться. Посмотреть бы — как они выглядят.

Вот про Веселый лес ему почему-то особо не думалось. Ну чего там-то необычного может быть: змеи кишмя кишат, зайцы из кустов на людей прыгают или медведи на деревьях гнезда вьют? Может, и имеются какие-нибудь необъяснимые аномалии, но это такая ерунда, а вот ведьмы — это и впрямь интересно…

* * *

— И ежели что, — на ходу инструктировал ведьмак постоянно зевающего князя, когда они, оставив коней у рощицы, уже вовсю топали по лужку, держа курс на чернеющий неподалеку лес. — Так ты не забудь, что ты братан мой, а ко мне заехал, дабы гривны поделить, что нам с тобой от деда достались. Ты взял с собой гривны-то? — Маньяк даже остановился.

Константин в ответ красноречиво похлопал себя по вместительным карманам, которые в ответ откликнулись чем-то мелодичным.

— И сколько там их звенит? — поинтересовался напарник князя.

— Десяток прихватил. Или больше надо было? — встревожился Константин.

— С ума сошел, — даже замахал руками Маньяк. — За глаза хватит. И того много.

Черная полоса леса постепенно становилась все ближе и ближе, неуклонно продолжая увеличиваться в размерах. Покосившись на нее, а затем — с опаской — на своего притихшего спутника, ведьмак решил слегка приободрить его перед предстоящим испытанием. За себя-то он не боялся — хаживал уже через него и не раз, когда днем, но чаще именно ночью, а вот князь мог по первости и глупостей натворить. А глупость в Веселом лесу особого сорта. От обычной она тем отличается, что первая зачастую может и последней стать. То есть допустить человек ее мог лишь один раз. Вторую попросту некому делать будет.

Откашлявшись, — не мастак он добрыми словами кидаться, ох не мастак, — Маньяк прервал затянувшуюся паузу:

— А ты ничего, сойдешь. Я тебе давно хотел это сказать, да все забывал как-то. Хоть и князь, а не дурак. И щедрый, и на шутку обиды не держишь, и сам за словцом острым в калиту не лезешь. Да и злость у тебя имеется, ежели надо. А что не ведаешь многого, так то никому не дано. На то у тебя я есть. Обучу, ежели что. Годишься в Веселый лес.

— Благодарствую на добром слове, — улыбнулся Константин, не зная, что еще ответить.

— Во-во, — вновь обрадовался Маньяк, — и нос не дерешь, и на правдивое слово обиды не таишь.

— Ты мне зубы не заговаривай, — засмеялся Константин.

— Это как? — даже возмутился Маньяк.

— А так. Проблуждаем в лесу до рассвета, а потом скажешь — ах, — князь комично прижал руки к груди, — опоздали, мол, мы, а посему не могу я тебе всех его чудес показать.

Ведьмак в ответ лишь хмыкнул:

— Все шуткуешь, княже.

Бодрое настроение спутника одновременно и радовало, и настораживало Маньяка. Смелость, конечно, всегда хороша, но только ежели в меру. Излишняя же порой может еще худший вред принести, чем трусость. Значит, надо бы ее пригасить как-то.

— Лучше моли бога, чтобы ты и впрямь всех его чудес не узрел, — проворчал ведьмак. — Лета твои молодые еще, а седина допрежь сроку никого не личила. Это, знамо дело, ежели живот свой убережешь. — И замолчал, ускорив шаг.

Стало совсем темно. Впереди их мрачно ждал лес, сразу за которым должно было открыться селище под названием Кривули. Получило оно такое прозвище за то, что дома там были разбросаны как попало из-за холмистой местности.

Константин знал про это село, даже проезжал мимо него, когда ездил к Пронску осматривать свои южные владения.

«Деревня как деревня», — недоумевал он, постепенно начиная вновь считать всю затею пустой блажью Маньяка.

Константин осторожно покосился в его сторону, опасаясь, что тот умеет читать мысли и сейчас возьмет и обидится за столь явно высказываемое недоверие. Однако Маньяк по-прежнему бодро шествовал по густой траве, сырой от выпавшей росы, и было не похоже, чтобы он хоть что-то уловил из мысленной крамолы князя.

Но молча шагать было скучно, и Константин поинтересовался для затравки беседы, как это Маньяк не боится заплутать в ночи, когда никаких ориентиров кругом не видно, за исключением леса, который чересчур велик, чтобы, выйдя на него в кромешной тьме, попасть на нужную тропку.

— Ты ж у себя в тереме не плутаешь? — вопросом на вопрос ответил Маньяк. — Вот и я так же, токмо тут.

— А почему нам надо к заутрене успеть? — осторожно поинтересовался Константин. — Кто в церковь не пошел, тот и колдун, так, что ли.

— Они тоже не дураки. Опасаются, — пояснил Маньяк. — Так что в церкву на светлую заутреню завсегда идут, вот токмо к алтарю спиной поворачиваются во время службы. На том их сразу и видно.

— Но этого же не утаишь, стало быть, видят все. Для колдуна еще хуже получится.

— Да ничего не получится, — перебил его досадливо Маньяк. — Никто не видит, как он спиной к алтарю стоит, потому как морок напускает.

— Прямо в церкви? — удивился Константин.

— Подумаешь, — насмешливо хмыкнул его собеседник. — Да ежели хочешь знать, то по ночам что церкви, что часовенки всякие — самое любимое место для нечисти. Ты про колокольного мужика слыхал?

Константин повинился, что ни разу не доводилось.

— Ну и напарничка мне Перун послал, — ехидно заметил Маньяк и кратко рассказал про очередную нечисть, заверив под конец, что сам он видел его лишь два раза, после чего тот больше жителей этой деревни не беспокоил.

— А про болотника тебе ведомо? — не унимался Маньяк, явно гордясь своими познаниями.

Константин уныло вздохнул.

— Наверное, он на болоте живет? — робко предположил, ориентируясь по названию.

— Точно, на болоте. А более всего любит не в мужика простого али там в купца какого, а в монаха оборачиваться. Сам седой, а лицо желтое такое и широкое. Кто ему доверится, того он прямо в трясину и заманит. А как ему не поверить — монах ведь.

За разговорами дошли до леса. Темнота сразу сгустилась, став какой-то мрачной и враждебной.

— А обходной дороги нет? — поинтересовался Константин как бы невзначай, не желая показаться трусом и в то же время инстинктивно чувствуя впереди что-то страшное и злобное.

Маньяк вновь забежал вперед, остановился и пристально посмотрел на князя, а потом, как ни странно, похвалил его:

— А ты молодец. Чуешь. Теперь веришь, что я тебе правду сказывал, будто здесь нечисть развелась за последние лета? Ну ладно. Ты сейчас со мной, так что не боись. А что опаску имеешь — в том стыда нету. Это даже хорошо. Сторожиться в любом деле надобно, а кое незнаемо — тем паче. Токмо с умом.

— А с умом это как?

— Воли своей опаске не давать, — пояснил Маньяк. — В руках ее держать. Зажал и держи — пущай попискивает, знак подает, чтоб сторожился, значит. А ежели отпустить страх свой, так он такой вой подымет, что от единого его крику на край света убежишь. Знаешь что, — решил Маньяк, снова прибегнув к излюбленному методу размышления и вволю начесав свой затылок. — Ты меня за руку держи. Тут тропка ровная, да на ней как ночь, так всяких веток да сучьев видимо-невидимо появляется. Лешак балует, — пояснил он буднично.

— Неудобно как-то. Что я, дите малое, — усомнился Константин.

— Зато, ежели один споткнется, другой упасть не даст. А то я жуть какой спотыкучий, — пожаловался Маньяк, проявив несвойственную ему деликатность и великодушно делая себя крайним.

Шита была эта ложь белыми нитками, но зато неудобство и стыд у Константина почти пропали, и он, крепко ухватив за руку своего опытного товарища, устремился было вперед, но ведьмак его вновь притормозил.

— Тут вот еще что, — голос напарника звучал тихо, но отчетливо. — Ежели чуешь, что падаешь, то на тропку старайся брякнуться. А голоса заслышишь — ответа не давай. Надо будет, я сам с ними речь вести стану. И вообще помалкивай. Иное как раз на голос человеческий идет. Да и сам лес не больно-то его любит.

— Понял, — только и ответил Константин, и они вновь двинулись в путь.

Шли не быстро, но и не медленно, спокойным ровным, шагом, почти без остановок. Спотыкаться и впрямь доводилось, но все больше Константину. Правда, до падения дело не доходило. Крепкая рука Маньяка надежно удерживала князя от вспахивания носом лесной травы.

— Дивись, княже, на Белое Пятно, — еле слышным шепотом произнес ведьмак, остановившись и указывая куда-то влево. — Страшное оно. С виду так себе, но все сжирает бесследно и даже костей не выплевывает. Зверь ли, человек ли — ему все едино. Одно хорошо — с места почти что не сдвигается. Тут главное — близко к нему не подходить, и все хорошо будет.

Константин пригляделся повнимательнее и чуть не ахнул. Метрах в двадцати от него белело то самое… веретено, которое почти год назад чуть не утащило его вместе с друзьями обратно в двадцатый век. Ну точно оно — и форма совпадает, и цвет, и вращается немного, причем с такой же скоростью. Словом, абсолютное сходство.

— Господи, как же так-то? — растерянно прошептал он.

— А вот его имечко ты лучше здесь не поминай, — сразу остерег Маньяк. — Очень уж они этого не любят.

— Кто они? — уточнил князь.

— Местные, что здесь живут, — пояснил ведьмак.

— Пугаются? — осведомился Константин.

— Если бы, — недобро ухмыльнулся Маньяк. — Скорее звереют. Злоба у них какая-то появляется, и ненависть тоже.

— К кому?

— Да к тому, кто сказал его.

— А… крест? — спросил князь и тут же опасливо — не забыл ли надеть — нащупал его на груди, под рубахой.

Скепсис его с каждой минутой отползал куда-то вглубь, а свободное место заполнялось уверенностью, что здесь, в этих местах, и впрямь возможно все, и даже еще чуточку сверху. Подумалось также, что лучше, наверное, крест наружу вытащить, тогда и толку с него больше будет. Ведьмак молчал, и Константин переспросил:

— Боятся они креста?

— Ты же не святой, — лаконично ответил Маньяк. — Тут главное, чтобы вера была о-го-го. А так с него проку… — Он, не договорив, пренебрежительно махнул рукой и скомандовал все тем же еле слышным шепотом: — Ну, пошли. Самое страшное пройти осталось, — и предупредил: — И молчи, главное, княже. Чтоб ни узрел — молчи. Тогда спасешься.

Они двинулись дальше. Тропинку, совершенно невидимую в кромешной тьме, Маньяк каким-то чудом угадывал, но об узловатые корневища, которые то и дело попадались Константину под ноги, князь по-прежнему спотыкался столь же часто, каждый раз с трудом удерживая равновесие.

Споткнувшись в очередной раз, Константин взвыл от боли и чертыхнулся вполголоса. Маньяк угрожающе засопел, но ничего не сказал, зато немного впереди тут же послышались голоса. Звучали они неразборчиво, и ни одного слова нельзя было понять. Оба путника застыли на месте. Голоса понемногу приближались. Было в них что-то настолько злобное, что у Константина даже мурашки по коже побежали.

Он послушно стоял рядом с Маньяком, хотя больше всего ему хотелось пуститься бежать куда-нибудь сломя голову, чтобы только их не слышать. Стараясь не то чтобы не шевелиться, а и вовсе не дышать, Константин заметил еле видимые глазу даже не силуэты, а блеклые контуры приближающихся низкорослых фигур. Выглядели они скорее пародией на человека, жуткой и отвратительной. Было их немного — пять или шесть, но шли они как бы врассыпную, занимаясь своего рода прочесыванием местности, чтобы никто из встретившихся не смог уже ускользнуть куда-либо в сторону.

Маньяк зачем-то помахал свободной рукой, чертя в воздухе замысловатые знаки, и две самые ближние и шедшие прямо на путников фигуры неожиданно повернули в стороны, продолжая двигаться в известном только им одним направлении. Текли минуты, каждая из которых казалась вечностью, но Константин продолжал стоять неподвижно, повинуясь удерживающей его на месте руке Маньяка.

Наконец голоса стали стихать, явно удаляясь. Теперь в них, помимо злобы, слышалась еще и легкая примесь разочарования. Вскоре все смолкло. Однако Маньяк не торопился. Лишь выждав зачем-то еще пару минут, он легонько потянул князя за руку, давая понять, что можно двигаться вперед.

Всю оставшуюся дорогу вплоть до выхода из леса напарник Константина только мрачно сопел, давая понять, что княжий промах зафиксирован и взбучки не миновать. Едва они вышли на опушку, где их уже встретил тусклым светом бледный рассвет, Маньяк дал волю столь долго сдерживаемым чувствам.

— Княже, — начал он многозначительно, причем даже это стандартное обращение звучало как неприличное ругательство, столько было вложено в него злости и презрения к некоему неумехе. — Это тебе не по Рязани своей шляться, — последнее слово было произнесено с еще большей злостью и сарказмом: — Это Веселый лес. ВЕ-СЕ-ЛЫЙ, — почти по складам многозначительно повторил ведьмак. — Он тишину любит. А ежели погорланить хочется, так сразу бы и перся туда один. Мне-то почто с тобой вместях пропадать. Тебе и нечисти особливо не надо — дикиньких мужичков за глаза хватило бы. Ну и напарничком Всевед одарил! С таким… А ежели бы меня рядом не было — что тогда?

— Тогда и меня в этом лесу не было бы, — резонно возразил Константин. — Тем более ночью.

Крыть было нечем. Маньяк хотел было все-таки сказать еще кое-что, но, глянув на Константина, лишь довольно расхохотался.

— А что, напужался, княже?

— Да было маленько, — улыбнулся смущенно Константин.

— Маленько, — протянул насмешливо Маньяк. — Ежели бы я тебя за руку не держал, то такого бы деру дал куда глаза глядят…

— Это точно, — подтвердил Константин.

— А знаешь, сколько пробежал бы? Сажен десять, не более. От них не уйти. Тут спасенье одно — на месте стоять. Ну-ну, ничего, — ободрил он под конец и вновь нашел повод для похвалы: — А что честно мне тут о страхе поведал — то славно. Это я люблю. Не забоялся, что на смех подыму.

— Да такое и не скроешь, как бы ни хотел, — пожал плечами Константин.

— Это еще нам с тобой свезло непомерно. Одна только мелочь на пути попадалась, — заметил ведьмак. — Вот если бы Одноглазый Медведь навстречу вышел, то тут молчи — не молчи, бесполезно. Одно лишь спасение — на дерево залезть и рассвета дождаться.

— А он следом не полезет? — хмуро уточнил князь.

— Тю на тебя, — удивился Маньяк. — Это ж медведь, а не белка.

— Но он же одноглазый и из Веселого леса.

— Да нет. Все равно не полезет, — уже с меньшей уверенностью в голосе ответил ведьмак и снова оживился. — Жаль, что Хромое дерево показать не удалось. Дрыхло, видать. Ловкое оно — страсть. А коль нам…

— А зачем ты, зная все это, потащил меня сюда, да еще ночью? — перебил его возмущенный Константин.

— Так ты же сам просил, — несколько растерянно заметил Маньяк. — Вот и поглядел, — и ехидно поинтересовался: — Теперь-то ты совсем веришь или как прежде — не больно-то? А то, если хочешь, вернемся и еще раз прогуляемся?

Усмешка на его лице из ехидной переросла в откровенно издевательскую.

— Нет, — быстро выпалил Константин. — Для первого раза за глаза хватит, — и тут же постарался поменять тему разговора, уж очень щекотливой она была: — Кстати, а почему ты про Веселый лес сразу начал говорить? В те же Кривули, насколько я помню, и со стороны Прони можно попасть. Или на реке тоже что-то такое имеется?

— Это ты верно про реку спросил. По ней до самой деревни и впрямь путь чист. Но я в Кривули завсегда токмо через Веселый лес хаживаю. Так уж повелось. С ведьмами моими сила нужна великая, — пояснил Маньяк. — Они знать должны, что по сравненью со мной — ничто и никто, иначе им и вовсе удержу не будет. А Веселый лес всем плох, но силов тем, кто через него идет, особливо ночью, добавляет щедро, не скупится. Сам-то разве не чуешь?

Константин легонько пошевелил плечами, потряс головой и наконец сознался:

— Да нет. Ничего необычного не ощущаю.

— А легкость в теле, бодрость?.. — продолжал допытываться ведьмак.

— Это есть. Но при чем тут лес?

— Да все при том, княже. У тебя за плечами ночь бессонная, а кажется, что ты готов и еще одну не спать, так?

— Вообще-то да, — неуверенно ответил князь.

— То-то и оно. Это лес тебе дал. Можно было бы и днем идти — хоть и поменьше, но все равно бы силенок подкинули. Только давно я там не был, в Кривулях-то, вот и решил, что лишку прихватить не помешает. Опять же тебе кой-какие чудеса показал, хоть и маловато. Ну да ладно. Отдышались и будя. Чего стоять-то без толку. Пошли, что ли, — предложил Маньяк, и они двинулись дальше.

Хаотично раскинувшиеся деревенские дома, беспорядочно наляпанные тут и там, открылись перед путниками уже за следующим пригорком.

Вовсю посвистывали птицы. Рассвет постепенно наполнился густыми красками грядущего солнечного дня: сочной зеленью листвы, яркой синевой неба, разноцветьем просыпающихся луговых цветов.

Тропинка, все так же причудливо извиваясь, не спеша вела Константина и Маньяка вглубь начинающей постепенно просыпаться деревни. Полусонные хозяйки уже выгоняли своих кормилиц, ловко сбиваемых ударами кнута в послушное стадо вихрастым молодым пастухом. Отчаянно голосили петухи, пытаясь перекричать друг дружку… Словом, ничто не напоминало ужас, только что пережитый ими в лесу.

Константину стало как-то весело и радостно и тоже захотелось заорать во весь голос что-то звонкое и дурашливое, но он усилием воли сдержал себя, а чтобы слегка сбить настроение, принялся глядеть по сторонам, выискивая церковь. Та, невысокая и старенькая, виднелась на одном из самых высоких пригорков. Легкий ветерок, тихонько подтолкнувший их в спину, как бы пригласил обоих на утреннюю молитву, которая должна была начаться с минуты на минуту.

— Самое время водицы испить, — хладнокровно буркнул Маньяк, останавливаясь у придорожного журавля и вовсе не торопясь к цели их путешествия.

Когда он уже вытянул из сруба бревенчатую бадейку, все его движения вдруг почему-то как-то резко замедлились. Руки продолжали работать сноровисто и плавно, но глаза ведьмака не отрываясь следили за одним из домов, стоящим поодаль, почти у самого края деревни и имеющим неряшливый и запущенный вид. Достав наконец воду, он долго прицеливался, с какого края лучше напиться, затем предложил Константину.

Едва тот пригубил, как Маньяк лениво заметил:

— А вот и колдун глаза продрал, — и тут же успокоил князя: — Да ты пей-пей, не спеши. Нам после его в церкву входить надо.

Так и случилось. Когда они с Маньяком зашли вовнутрь тесно набитой народом церквушки, служба уже была в разгаре. Не обращая особого внимания на толпу, Маньяк плавно стал пробираться вглубь, таща за собой князя. Затем напарник Константина резко затормозил свое движение и пристроился сбоку возле какого-то лохматого и нечесаного заспанного мужика весьма преклонных лет.

С минуту оба — и Маньяк, и Константин — усердно изображали прихожан, слушающих священника, а затем ведьмак сунул в руки князю небольшой рябиновый прут. Будучи заранее проинструктирован, Константин незаметно коснулся им стоящего рядом мужика и от неожиданности чуть не отпрянул в сторону. Их сосед, с виду ничем не отличавшийся от прочих молящихся, едва его коснулся рябиновый прут, оказался вдруг стоящим спиной к основному иконостасу. Константин убрал прут, и мужик в ту же секунду вновь перестал чем-либо отличаться от прочих прихожан. Голова его, как и положено, была устремлена в сторону алтаря, губы шевелились, будто повторяли читаемую молитву, а взгляд глубоко посаженных глаз был безбоязненно устремлен прямо на грубо намалеванного Христа.

Константин еще раз прижал прут к рукаву длинного овчинного полушубка и вновь не поверил своим глазам. Все оставалось таким же, но мужик был обращен к Исусу затылком. И снова, после того как князь отнял рябиновую веточку, старик увиделся ему сосредоточенно молящимся, как и все прочие.

— Угомонись, — буркнул ему еле слышно в ухо Маньяк, которому уже наскучила княжеская забава.

— А когда я его касаюсь, почему никто не удивляется? — также шепотом спросил Константин ведьмака.

— Да потому, что морок исчезает токмо у того, кто прут держит, — ответил Маньяк. — К тому же слова заветные знать надобно, так что ты без меня и не пытайся даже — все равно ничего не выйдет.

— Так ты ничего и не заметил, — удивился Константин.

— А на меня морок вовсе силы не имеет, — ухмыльнулся ведьмак.

Они выстояли еще минут десять в душном помещении и вышли, с наслаждением вдыхая утренний воздух, еще не утративший до конца ночной свежести и несущий в себе влажность полноводной реки Прони, так же как и лес, огибающей деревню, только с противоположной стороны.

— Ежели ты мыслишь, что про этого колдуна одни мы с тобой ведаем, то зазря, — буднично проинформировал князя ведьмак. — Его все в деревне знают.

— И терпят? — удивился Константин. — Он же им гадости творит каждый день, а они все сносят?

— Не токмо гадости, — пожал плечами Маньяк. — И не каждый день. А ежели и творит, то лишь тому, кто этого и впрямь заслуживает.

Выдержав паузу, ведьмак предложил:

— Ежели гривны не жаль — можем на свадьбу зайти. Пора ноне неурочная, но здешнему тиуну наплевать. Рад радешенек, что нашел дурака и дочку-перестарку с рук сбывает…

— А перестарке этой сколько годков-то? — поинтересовался Константин.

— Да без двух лет три десятка, — усмехнулся ведьмак. — Ну что, пойдем?

— А нас ведь не приглашали? — усомнился князь.

— Тю на тебя. Я же сам тиун в Приозерье. Мы со здешним добре знаемся. Он и за меня ее сосватать пытался, да токмо мне лучше сразу камень на шею да в омут головой.

— Что так?

— А выгоднее, — простодушно пояснил Маньяк. — В воде я ведь недолго промучаюсь. Нахлебался, да и дело с концами. А тут всю жизнь тебя пилить будут. Ну так что, идем? Я ему, правда, не обещался, но коль такое дело…

— Идем, — согласился Константин.

— Ну и ладно. Там и заночуем. Да гляди, ныне ночью снова спать не придется.

— Потерплю, — коротко отозвался князь.

— Тогда допреж тиуна нам еще кое-куда заскочить надобно, — засуетился ведьмак.

— Тоже к знакомым?

— Ну да, к ним, окаянным, — кивнул головой Маньяк, не став пояснять, что это за знакомые.

Они прошли полдеревни, пока не дошли до места. Знакомые ведьмака жили в относительно приличном домике, радующем глаз свежим частоколом забора и задиристым коньком на гребне соломенной крыши.

Стучаться Маньяк не стал — просто толкнул входную дверь, и она сразу открылась, пропуская путников в узкие сенцы и обдавая удушливым ароматом подсыхающих трав, увязанных в ладные пучочки и заботливо развешанных на конопляной веревке на уровне верхнего венца. Потолка сени не имели, как, впрочем, и само жилое помещение, в которое они зашли чуть погодя.

Едва Константин, шедший вторым, перешагнул через низенький порог, как услышал беспрерывные жалобные стоны, раздавшиеся из-под кучи тряпья, хаотично наваленного на лавку в дальнем углу.

Свет, еле пробившийся сквозь мутные слюдяные оконца, позволял только разглядеть, что под этой кучей кто-то шевелился, но кто именно…

Маньяк, встав рядом с лавкой, недовольно морщился, глядя на это копошение.

— И давно ты так валяешься, Васса? — грубоватым тоном осведомился он.

Константин подошел поближе и увидел лежащую под кучей тряпья молодую темноволосую женщину, болезненно охавшую и держащуюся правой рукой за свой бок.

— Дай-ка подивлюсь, что там такое. — Ведьмак убрал ее руку и, осторожно заголив юбку, аж присвистнул, увидев страшный ожог, сплошной широкой полосой идущий почти от колена и заканчивающийся у самой талии.

— И кто ж так тебя?

— Не ведаю я. Подперли баню поленом да подожгли, — плачущим голосом отозвалась женщина.

— А за что? — не унимался Маньяк.

— Тоже не ведаю.

— И молока не выдаивала у коров?

— Чай я еще в своем уме-то.

— А порчу наводила? Напуск, относ делала? — продолжал свой суровый допрос ведьмак.

— Ей помочь надо, а ты тут разговоры ведешь, — не выдержав, вмешался Константин.

— Погоди, — буркнул недовольно Маньяк. — Ты со стороны груди не видал, — и поинтересовался у женщины: — На вилы-то ты где ухитрилась напороться?

— Подставили мне их, когда я земляным ходом из бани уходила. Прямо на выходе. Да так ловко, что непременно угодишь. Вот я и…

— До дыхалки дошли, — мрачно заметил ведьмак князю. — Вона как у нее руда на губах пузырями идет. — И мрачно констатировал: — Ничем уже не пособить.

— Хоть бы водицы дал испить в мой смертельный час, — пожаловалась женщина, не переставая все время стонать и охать.

— Водицы можно, — кивнул ведьмак и степенно пошел в сени.

Едва он ушел, как женщина зашептала жалобно, обращаясь к Константину:

— А прими-ка у меня, добрый человек, куны да снеси их на помин моей грешной души в церкву.

Она вяло пошарила рукой под своим тряпьем и протянула князю сжатые в кулаке деньги. Константин подставил ладонь, но в это же самое мгновение невесть откуда взявшийся Маньяк с силой ударил по протянутой руке, и три медные монетки, сиротливо звякнув, раскатились по земляному полу жилища.

— Ты что? — возмутился Константин. — Она просила их церкви отдать на помин своей души.

— Ну и змея же ты, Васса, — укоризненно заметил ведьмак, никак не отреагировав на княжеское негодование. — Одной ногой уже в могиле стоишь, а все туда же.

— Да ведь я уж второй день тут мучаюсь, — повысила голос женщина. — Первое время криком кричала — хоть бы какая живая душа явилась. Ты — первый. Сам ведаешь, сколь мне еще в муках тут валяться.

— Долго, — подтвердил ведьмак, по-прежнему не обращая на Константина ни малейшего внимания, и неожиданно предложил: — А хошь, подсоблю?

— Неужто и впрямь подсобишь — не побрезгуешь? — Васса с надеждой протянула руку к ведьмаку и вновь тяжело застонала, причинив себе боль этим резким движением.

— Ты меня знаешь. Мое слово крепкое. Но и ты должна мне роту дать.

— Что хошь сделаю, — тут же торопливо заверила женщина.

— Делать-то как раз и ничего не надо, — криво усмехнулся Маньяк. — Тут как раз иное требуется — чтобы ты ничего не делала. Лежи себе тихонько и о мести не помышляй.

— Да как же, — возмутилась Васса, и ее глаза с темными, почти черными зрачками налились слезами. — Они меня в могилу свели, а я, стало быть, как распятый, простить им должна.

— Как хошь, — пожал плечами ведьмак. — Тогда мы уходим. — И шагнул в сторону выхода.

— Погоди, погоди, — запричитала женщина. — Ну что ж так сразу-то? Подумать надо. Боюсь я, не удержаться мне от искуса.

— Клятву дашь, так удержишься, — заверил ее Маньяк и поторопил: — Думай скорее. Меня там на свадьбе ждут.

— У Хрипатого? — зло блеснула глазами Васса.

— У него, — подтвердил ведьмак и снова спросил: — Надумала?

— Надумала, — решительно кивнула она головой. — Болит — терпежу нет! А как подумаю, что еще цельную седмицу мучиться, то и вовсе страх берет. Надумала. — Она возвысила голос. — Коли судьба моя такая, стало быть… помучаюсь напоследок. Зато после отыграюсь сполна. А ты иди, иди отсель. Не мешай тут подыхать, как собаке, коя тебе сроду поперек дороги не вставала.

— А ты меня не жалоби, — хмуро усмехнулся ведьмак. — Ишь овечка божья выискалась. Кто над Куброй прошлым летом шутку пошутил, когда из парня оборотня сотворил?! А я тогда еще рек — угомонись, Васса. Он же так и поныне по лесу бродит, бедолага. И дорожку назад в селище отыскать не может. Да и отыскал бы ежели, так мужики бы дрекольем забили.

— А за что? — поинтересовался Константин.

Повернувшись к нему, ведьмак кратко пояснил:

— Сказано, в оборотня она его превратила. Волкодлак он теперь. Не зверь, не человек. От одного обличья она его оттолкнула, а ко второму тот сам не пришел. Зимой я его встречал разок, хлебца кинул. А он ест, а сам плачет, — голос ведьмака дрогнул. — Первый раз я видел, как у волка человечьи слезы из глаз льются.

— Кубра она кубра и есть. Охальник. А ведомо ли тебе, Маньяк, как он меня ссильничать хотел?! А как бил, когда я не далась?! Насилу жива осталась. Почто он так со мной?

— Гм, — кашлянул ведьмак раздумчиво. — Ну, проучила молодца, а к зиме-то уж можно было и снять заклятье. Ныне-то хоть не балуй. Уйдешь в могилу, и он навечно в лесу останется. Ему ентого урока до конца жизни хватит. Отпусти душу бедолаги.

— А стреху разберешь, коль отпущу? — хрипло выдохнула Васса и закашлялась.

На губах ее вновь зарозовела пузырчатая пена.

— Разберу, — согласился Маньяк.

— Ну, тогда ладно, — выдохнула ведьма. — Без стрехи-то я более трех дней не должна промучиться.

Она закрыла глаза и тихо, еле слышно, начала творить заклятие.

Какие именно слова бормотала Васса, Константин так и не понял. Были они тягучие и нудные, как осенний дождь, веяло от них вечной ночью и нечеловеческим духом, звучали они глухо и влажно, как шаги в еловом омшанике. Не по себе от них стало не только князю. Константин заметил, как зябко передернул плечами Маньяк.

— Все, — закончила наконец говорить женщина и потребовала: — Теперь твоя очередь.

— Хорошо, — согласно кивнул головой ведьмак и предупредил ее: — Пока меня не будет, не вздумай ему хоть что-то дать, а то сызнова заколочу, да еще крепче, чем было, чтобы ты две седмицы здесь провалялась.

— Что ж я, не понимаю, что ли, — обиженно протянула женщина, но недоверчивый Маньяк, не обращая внимания на обещание Вассы, коротко предупредил князя:

— Давать будет хоть чего — не бери. Даже если пустую руку протянет.

— А если воды попросит? — уточнил Константин.

— То ты ей принесешь и подашь — это можно. Ей что хошь давай.

— А ты сам-то куда?..

— Сейчас вернусь. Она и впрямь долго мучиться будет, ежели крышу не разобрать хоть чуток. Топор-то у тебя где? — обратился он к Вассе.

— Тут был. У печки, — обрадованно залепетала-залебезила женщина.

Едва Ведьмак вышел, как Васса пожаловалась князю, сокрушенно охая и стеная громче прежнего:

— Оборотня ослобонил, а мне даже водицы вдугорядь не принес. Нутро все как огнем печет. Мил человек, принеси, а?

Константин нерешительно помялся, но, вспомнив, что Маньяк разрешил давать ей что угодно, встал и отправился за водой. Берестяной вместительный ковшик, в который даже на глазок влезало не менее литра, бедная Васса опростала чуть ли не в один глоток и уставилась благодарными глазами на Константина.

— Теперь и помирать можно, — она тяжело вздохнула, вновь закашлявшись, и спросила, отдышавшись: — А Маньяк-то в шутку тебя князем величал, али как?

— Нет, не в шутку, — кратко ответил Константин, поглядывая на бревенчатую крышу, которая тряслась под могучими ударами ведьмака.

— Многих я целовала в жизни, — слабо улыбнулась женщина. — И дружинники среди них бывали, один боярин даже. А вот князя не было. Дозволь, а?

Константин даже не сразу понял, что именно хочет от него умирающая.

— Что дозволить-то? — переспросил он.

— Поцелуй. Один-разъединый разок. Тогда уж мне помирать вовсе сладко будет. И на том свете в пекле вспоминать стану, как с князем целовалась.

Константин колебался. Женщина, конечно, умирает, возможно, это ее последнее желание, которое, как известно, закон, но уж больно неприятный запах источала ее уже гниющая кожа.

— Да ты не бойся, княже, — услышал он ее вкрадчивый шепот. — Ты только губы подставь, а я сама тебе поцелуй дам.

Решившись и стараясь не дышать, Константин встал с грубо сколоченной лавки, подошел к Вассе и склонился к ее лицу. После небольшой паузы женщина, потянувшаяся было к князю, вдруг с силой толкнула его рукой в грудь и, откинувшись на груду тряпья, застонала от боли.

— Вот тебе и поцелуйчик, — пробормотал Константин, отлетевший от увесистого толчка почти на середину тесной избы и с маху припечатавшийся об земляной пол. Приземление было не очень болезненным, поэтому он почти сразу же поднялся и недоуменно уставился на Вассу, которая через несколько секунд открыла помутневшие от боли глаза и зашептала:

— Что ж ты делаешь-то со мной? Я же тебе зубы заговаривала, княже. У меня и в мыслях не было, что ты поцеловать себя дозволишь. И чем ты только слушал, дурачок. — Она слабо улыбнулась и вытерла с губ розовую пену. — Я же ясно рекла — поцелуй тебе дам. Вместе с поцелуем ты все и забрал бы с меня.

— А что ж не дала?

— Дала бы, — взмахнула рукой женщина. — Непременно дала. Токмо после отказа твоего. Сказала бы, коль целовать не хошь, то дай еще водицы испить, и ковшик бы протянула. На, мол. И ты бы его взял у меня.

Константин представил себе, как бы это выглядело и как бы он поступил. Да, по всему выходило, что ковшик он у нее из рук обязательно бы взял.

— А ты на поцелуй согласился. А ведь я страшная стала. И вонь, поди, от мяса гниющего на всю избу стоит. Я-то притерпелась — не чую, а тебе, небось, муторно. А ты согласился. Выходит, ты своей добротой себя спас, — сделала краткий вывод Васса. — Прямо как распятый. Звать-то тебя как, княже?

— Константином, — вздохнул он.

— Погоди-ка. Это не тот ли уж ты князь, который, как нам тиун прошлым летом сказывал, убивцем братьев своих стал?

«Ну вот и сюда твоя слава долетела», — подумал Константин, но врать не стал.

— Тот самый, — подтвердил он.

— Тогда нам обоим в пекле жариться, — сделала вывод Васса, но тут же засомневалась: — Одначе, зрю я, уж больно ты добр. Может, заслужили они казнь такую?

— Может, и заслужили, — пожал плечами Константин. — Только я их не убивал. Не знаю, поверишь ли.

— А чего ж не поверить, — сразу же откликнулась женщина. — Я и по глазам вижу, что чист ты. Ведьму не обманешь.

— А ты и впрямь… ведьма?

— Не веришь? — Васса слабо улыбнулась и вкрадчиво предложила: — А ты возьми у меня из рук корец и сам узнаешь.

Она протянула его князю, но тот даже не шелохнулся, чтобы его принять.

— Вот видишь. — Женщина вновь откинула голову на тряпье и продолжала говорить с закрытыми глазами: — Это потому, что у тебя разум с сердцем в разладе пребывают. Ум тебе взять не дает, а в сердце веры еще нету. Ну и ладно.

Вдруг раздался оглушительный треск, и сразу чуть ли не половина крыши дома обнажилась, щедро запуская вовнутрь яркий дневной свет и тепло жаркого летнего солнца. Часть изрядно сопревшей соломы и земли посыпалось прямо в хату. Через мгновение ведьмак и сам уже был в избе, ловко спрыгнув вниз через образовавшийся огромный проем.

— Ведьмак, милый, ведь мне еще не менее двух дней мучиться, — оживилась женщина, и глаза ее, полные смертной тоски, с надеждой уставились на Маньяка. — Подсоби, а? Ты же можешь, я знаю.

— А роту? — неуступчиво осведомился ведьмак.

— О том не проси, — упрямо качнула головой Васса. — Зато я оборотня отпустила. Нешто не заслужила?

— Не хитри, милая. Оборотня ты в обмен на крышу ослобонила, — погрозил ей пальцем Маньяк. — Я и так тебе на цельных три дня, не меньше, муки сократил, уход облегчив. Думаю, хватит с тебя. За остальные грехи придется муки принимать.

— Да какие там у меня грехи? — простонала Васса.

— Будто и не ведаешь. Вторяку порчу на волос в прошлом годе сделала? А женкё его, Неждане, на след? А на яйцо? А самому тиуну на скотину его?

— Яйца я потом сама же и сжигала, так что нет на мне смертей, — возразила ведьма. — Да и к чему теперь старое вспоминать. Что было, то быльем поросло.

— Какое же это старое, когда я у тебя в сенях целых два пучка совсем свежей прикрыш-травы видел. Выходит, и ты к тиуновской свадебке готовилась, а? И не боязно тебе было? А ну как она через порог бы перескочила? Думаешь, коль не живу я здесь, так и не знаю ничегошеньки? Так что все мне ведомо, красавица.

— Была красавица, да вся вышла, — горько усмехнулась Васса. — Это, поди, Тимофей Грибыч на меня ковы возвел. А не рассказывал он о своих-то делах? Может, я и пакостная, но на ветер порчу никогда не делала, а он… — и, не договорив, вновь жалобно попросила: — Подсоби, а? — Она закашлялась, и кровавая алая пена вновь выступила на ее губах.

Взгляд ее, наполненный нечеловеческой мукой, на одно мгновение задержался на князе, и Константин не выдержал:

— Ты бы и впрямь помог ей, Маньяк. Почто ей страдать так.

— Вот-вот, — оживилась женщина. — Я же и добрых дел невесть сколько в жизни сотворила.

— Это верно, — утвердительно качнул головой ведьмак. — Так ты всю жизнь и мечешься. День тебе шибко ярок, а ночь больно темна.

— Не я мечусь — люди меня сызмальства отшвыривали. Уж тебе-то ведомо. Вот я и озлобилась. А про ночь с днем ты верно сказал. Не по мне они. Я дочь сумерек, — прохрипела женщина, улыбаясь окровавленным ртом. — В сумерках лучшей всего. Они хоть и радостей настоящих не дают, зато у бед все цвета размывают.

— Кого обмануть хочешь? — хмыкнул ведьмак. — За сумерками завсегда ночь следует.

— Не всегда, — вмешался Константин, с жалостью глядя на умирающую. — Перед рассветом тоже поначалу сумерки бывают.

— Вот. — Глаза Вассы с невыразимой нежностью скользнули по лицу князя. — Даже полегчало малость от таких словов добрых. Надежой повеяло.

— Надежа будет, коли роту дашь, — неуступчиво поджал губы Маньяк.

Васса в ответ поджала губы и закрыла глаза.

— Не мучь ее, — тихо произнес Константин. — Чего уж тут. Помоги, чем можешь.

— Ну ладно, — согласился ведьмак. — Так и быть, подсоблю. Токмо ты сам не ведаешь, о чем просишь, княже. Она ведь, поди, и в свой остатний час ковы тут строила? Не пыталась тебе дать чего-нибудь, а, княже? — обернулся он к Константину. — А то я ее так оставлю лежать.

Глаза Вассы широко распахнулись, просительно потянувшись к князю, и жалобно впились в его лицо, умоляя не выдавать.

— Нет-нет, — забормотал Константин и, не желая врать, уточнил: — И я у нее ничего не брал, и она взять не просила. Только воды ей принес, и все.

— Это можно было, — снисходительно кивнул головой Маньяк и уточнил еще раз: — Стало быть, думаешь, надо ей подсобить?

— Если это в твоих силах, то надо, — твердо ответил Константин.

— Ну, пусть так и будет, — и, повернувшись к женщине, он сказал примирительно: — Ну, прощай, Васса. Много зла от тебя люди повидали, много и тебе причинили. Прости их всех в свой смертный час.

— Прощаю, — глухо, сквозь стиснутые зубы ответила женщина. — Но не всех.

— Не от души прощение твое, да и не полное оно, но уж ладно, — вздохнул ведьмак снисходительно. — И я тебя от имени их всех прощаю. Спи, бедолага. Эвон как умаялась. — И он ласково провел рукой по ее волосам. Дыхание Вассы тут же стало ровным и спокойным. Ковшик выпал из обмякшей руки на пол, а сама она даже расслабленно засопела.

— И усни навеки, — жестко произнес Маньяк, продолжая неотрывно глядеть на женщину.

Посидев еще несколько секунд, он устало поднялся с лавки и сказал Константину:

— Все. Более нам тут делать нечего. К вечеру соседи ее придут — закопают.

— Так она что же, умерла? — не понял Константин, глядя на неподвижно лежащую ведьму.

— А то ты сам не видишь.

— Так быстро?

— С моей помощью даже здоровый может очень быстро помереть, — пояснил Маньяк и тут же удивился: — А ты чего застыл как вкопанный? Мы же на свадьбу опаздываем.

— Так ты ее убил? — прошептал Константин.

— Сам же просил, — не понял ведьмак князя.

— Я помочь… — одними губами произнес Константин.

— А это единственная помощь, которую я в силах сотворить. О ней она меня и просила.

— О… смерти? — никак не укладывалось в голове у Константина.

— А выжить с такими ожогами да после вил ей бы только господь бог мог подсобить. Я же простой ведьмак. Убить взглядом могу, а вот вылечить… — Маньяк сокрушенно взмахнул руками и, хлопнув по плечу ошарашенного князя, прошел мимо него на выход.