Пока они шли к дому тиуна, ведьмак рассказал Константину всю историю Вассы. Ведьмой та была, как и сам Маньяк, урожденной, но обычно они быстро не прогрессируют, становясь настоящими лишь в солидных годах, на излете недолгого бабьего века. А вот Васса, уже в молодые годы обозленная на неприязненное отношение сельчан к ней и к ее матери, будучи в девках, недолго думая, могла наслать на человека болезнь или иную порчу.

Начала она с обычного выдаивания чужих коров, причем занималась этим не со зла, а с голоду, и проделывала все аккуратно, не выжимая из вымени бедной животинушки максимум возможного. Но как-то раз босоногую девчонку застукали на месте преступления, мигом вспомнили, что мать ее родила, не выходя замуж, а старожилы тут же посчитали на пальцах и сошлось у них на том, что дите — ведьма, да еще урожденная. С тех пор и понеслась кривая судьба Вассы под гору, да все быстрее и быстрее.

К тому ж оказалась деваха строптивой и непокорной. Ее били злым словом, она отвечала тем же, но язык Вассы не только наносил оскорбления, но и причинял физические страдания. Когда ей покалечили ногу, она в отместку умудрилась за месяц «расплатиться» с двумя наиболее рьяными обидчиками. Так и продолжалось отчаянное противостояние до недавних пор, пока кто-то не решил совсем извести ведьму, изжарив бесовское отродье в бане.

— Потому она и роту не дала. Уж больно мстить баба любит. Так что придется нам с тобой, княже, из-за жалости твоей ночь не поспать, пока петухи не пропоют, — подытожил Маньяк хмуро. — Тебя не тронула — это она молодец. Есть надежда, что еще и ночка спокойно пройдет, а там мало ли как и чем все это обернется… — заключил он свою речь и неожиданно толкнул князя в бок. — Вот и подивись, как колдун справляется.

Дивиться и впрямь было чему. Свадебный поезд внезапно остановился у ворот тиунова двора. Судя по всему, остановка была явно не запланированная. Нарядно одетый возница в ярко-алой рубахе, сидящий в первом возке, отчаянно стегал лошадей, те храпели, испуганно ржали, но под арку ворот упрямо не шли.

Наконец с облучка этого же возка слез старый мужик в овчинном полушубке, степенно прошел мимо лошадей, провел рукой по воротам, привстав на цыпочки, легонько огладил арку, после чего важно махнул рукой. Возница вновь хлестнул лошадей кнутом, и они на сей раз послушались. Пошли, правда, медленно, опасливо всхрапывая, но пошли. Сам мужик подался куда-то в обход двора, скрывшись вскоре из поля зрения.

— Неужто Васса успела напакостить? — задумчиво произнес ведьмак. — Ладно, проверим.

Они с князем тоже миновали ворота, возле которых Маньяк слегка задержался, после чего, нагнав Константина, тихо шепнул ему на ухо:

— Проказничает наш колдун. Сам страсти на людей нагоняет.

— То есть как? — не понял князь. — Лошади же и впрямь не шли, а он возле ворот походил, руками поводил, и все хорошо стало.

— А ведомо тебе, чего они испугались?

— Колдовства, наверное, — неуверенно предположил Константин.

Недавнее событие в церкви произвело на него сильное впечатление. После такого поверишь во многое, на что и обратил внимание ведьмак, попрекнув Константина:

— Ну и напарничка мне Всевед послал. То ни во что не верит, даже в Веселый лес, а то сразу в веру слепую ударился. Промежду прочим, это колдовство ты и сам мог бы запросто совершить.

— Я?!

— Да любой. Важность свою колдуну показать вздумалось да нужность, вот он и пакостит втихомолку, да сам же за собой и подчищает. А и всего-то надо столбы ворот слегка салом медвежьим промазать. У лошади-то нюх славный, с человечьим не сравнить. Они медведя вмиг почуяли, вот и заупрямились, не пошли.

— А потом почему успокоились?

— У него в руках головка чеснока была. Он когда по местам с медвежьим салом ладонью своей водил, так этим чесноком все там изгваздал. Запах-то у чеснока сильный, вот он и забил медвежью вонь. Потому кони сразу и угомонились. У меня, княже, нюх, пожалуй, поострее лошадиного, вот я и разобрал сразу как да что.

Свадьба еще не началась, когда они с Константином появились во дворе тиуна. Прочие гости терпеливо сидели за длинным, наспех сколоченным столом, не прикасаясь к выставленным яствам.

Усевшись на опасно гнущуюся лавку и поерзав на ней несколько минут, Константин шепнул на ухо ведьмаку:

— А кого ждем?

Тот насмешливо хмыкнул и шепнул иронично:

— Дорогого гостя, Тимофей свет Грибича.

— А это кто ж такой важный?

— У-у, — протянул ведьмак. — Важнее некуда. Да ты его видел сегодня в церкви.

— Я? — удивился Константин.

— Ну а кто ж. Ты еще в него прутом рябиновым всю заутреню тыкал.

— Так это?!.

— Тс-с, — прижал палец к губам Маньяк и кивнул в сторону распахнутых настежь ворот, возле которых стоял хорошо знакомый Константину старый мужик в овчинном полушубке.

Судя по всему, обход усадьбы тиуна завершился благополучно. Возле Тимофея свет Грибича вовсю суетился хозяин дома, держа в руке объемистую чару.

Молодые встали. Едва колдун приблизился к свадебному столу, как они тут же чинно поклонились подошедшему. Тот, не обращая на них никакого внимания, не говоря ни слова, повелительным жестом протянул свою опустевшую посуду хозяину.

Все так же угодливо улыбаясь, тиун щедро, до самых краев, наполнил его чару, выпив которую, Тимофей свет Грибич одобрительно крякнул, милостиво кивнул и сгреб с деревянного подноса, который держала хозяйка дома, хлебный каравай и деревянную солонку. Закусывать хлебом-солью он не стал. Вместо того колдун, зажав каравай под мышкой, отламывал от него маленькие кусочки, обмакивал их в соль и раскидывал в разные стороны.

Затем он, плюнув трижды в сторону леса, степенно зашел в терем тиуна.

— Посмотреть-то можно, что он там делает? — тихо спросил Константин у ведьмака.

— Да нет там ничего интересного, — зевнул тот. — По углам поглядит, дунет-плюнет в каждый, потом в одном ржи сыпанет, в другом — травки своей, а в прочих — золу.

— Зачем? — не понял Константин.

— Рожь от порчи, — пояснил Маньяк. — Траву во здравие молодых. Золу от пожара. Ну, там еще пол осмотрит, чтоб не сыпанул лиходей чужой своего порошка, в печку заглянет, хотя свадьба на дворе.

— И все?

— А тебе мало? — удивился ведьмак. — Погоди, сейчас спустится и молодых рожью обсыпать учнет, да через зипун переступать заставит, чтоб все порчи с невесты и жениха снять.

— А кто их напустил? Васса? — не унимался Константин.

— Да никто, угомонись, — буркнул Маньяк. — Надоел ты мне со своими расспросами, будто я видок какой. Я же вижу — чистые они. И он видит. Тимоха — колдун знатный. Но раз положено, так он честно все соблюдет. Мы с тобой у Вассы гостили, а он сразу после заутрени у тиуна на конюшне под хомуты заглядывал да лошадей по три раза обходил. И на венчание первым ехал. Невеста с женихом сзади.

— А почему?

— Тоже от порчи, — устало буркнул Маньяк. — На каждом перекрестке дорог он слово свое тайное сказать должен, чтобы без опаски до церкви доехать можно было.

— Так она совсем рядом, — продолжал недоумевать Константин. — Какие перекрестья-то?

Ведьмак засопел и укоризненно посмотрел на князя:

— Ты у меня прямо как дите малое. Должен же тиун перед всей деревней богатство показать, гордыню потешить. А назад путь иной надлежит выбрать, и тут сызнова все в руках Тимофея свет Грибича. Озлобится ежели, то так довезет, что… — Маньяк прервался на полуслове, махнув рукой и подытожил: — Куны свои колдун отрабатывает.

— Так ему еще и платят за это? — удивился Константин.

— А ты как думал? — воззрился на него с еще большим удивлением Маньяк — Само собой. Тиун ему еще и холста даст, и парой рушников шитых одарит, да не простых, а с узором.

Тем временем колдун вышел из дома тиуна и все так же молча, грозно насупившись и не поднимая глубоко посаженных глаз, сопровождаемый почтительным молчанием остальных гостей, пошел к своему месту неподалеку от молодых.

Проходя мимо князя с ведьмаком, Тимофей, однако, нарушил молчание. Склонившись к уху Маньяка, он еле слышно спросил:

— Васса-то как там?

— Упокоилась с миром, — кивнул ведьмак и тут же с недоброй ухмылкой поинтересовался:

— Уж не ты ли ее в бане-то?..

Колдун мрачно засопел и буркнул:

— Дерзка была больно.

Больше он ничего говорить не стал, молча прошел на место и тяжело уселся на лавку. Заново наполненная чара уже нетерпеливо ожидала, когда ей воздадут должное.

Дальше поведение Тимофея свет Грибича ничем не отличалось от обычного. Разве что пил он намного чаще других да чавкал, закусывая, чересчур демонстративно. Ни одного слова от него Константин так и не услышал, а потом тот и вовсе свалился пьяный.

Впрочем, упасть на землю ему не дали. Соседи заботливо поддержали колдуна и, взяв под руки, довели его до повозки. Туда же тиун сложил все подарки, предназначенные за работу, и маленькую калиту с побрякивающим содержимым.

После отъезда опасного гостя свадебное веселье разгорелось еще пуще. Опасаться было уже нечего, и чары с хмельной медовухой опоражнивались одна за другой гостями, разошедшимися не на шутку, но тут ведьмак, отходивший куда-то ненадолго, потащил Константина отдыхать на сеновал.

— Его енто работа — чую, — бубнил он на ходу. — И Вассе оно ведомо. Стало быть, жди беды, — и пожаловался Константину: — Сколь уж времени не сплю толком. К тому ж всем, чем Веселый лес одарил, — все на Вассу ушло без остатка. Это ведь мечом человека срубить недолго. Махнул разок, ежели умеючи, и нет твоего ворога. А так, как я, покой принести вечный — тут силов много надобно. В глаза будто кто пыли сыпанул, терпежу никакого нет, особливо опосля медовухи. А впереди еще ночка бессонная… Ну да ладно, ныне поранее ляжем, чтоб к полуночи подняться, — и окликнул торопившегося куда-то тиуна, суетливо проходившего мимо них: — Слышь-ко, Хрипатый. Так ты не забудь, что я тебе казал. Нынче же Вассу схоронить надо.

— Ага, ага, — закивал тиун и заверил Маньяка: — Да ты не бойся. Мне Тимофей свет Грибич все в точности обсказал, как да что с телом ведьмы этой сотворить надобно.

— И о том, как выносить из избы, тоже говорил? — недоверчиво уставился на него ведьмак.

— А как же, как же — головой вперед. Токмо головой, никак не ногами. Ну и об остальном тоже говорил разное, — и взмолился: — Побегу я. Делов-то страсть. Свадьба, чай. Да жених какой красавец. — Он угодливо склонился в низком поклоне. — За гостинец богатый благодарствуем и тебя, Маньяк Илларионыч, и тебя, Кулиман Оборкович.

— Это он кого так назвал? — не понял Константин.

— Да тебя, кого же еще. Не величать же тебя княжьим имечком. Вот я и перекрестил, — невозмутимым шепотом ответил ведьмак.

— Коль обождете малость, так вам и невеста с женихом поклонятся наособицу, не как всем прочим.

— Лишь бы счастье у молодых было, — отмахнулся ведьмак. — А подарок что — тьфу.

— А с чего счастью не быть, коли бретяницы с житницами полным-полнехоньки, да и скотница тоже не пустует, — крикнул Хрипатый на ходу, торопясь к гостям.

— С Вассы и не быть, — вполголоса мрачно произнес Маньяк и усмехнулся иронично. — А ему лишь бы все кладовые добром набиты были. Хотя и жених такой же. Польстился на приданое, а то, что на роже у невесты черти горох молотили, — это пустяк. Да если бы только на одной роже…

— Ты что, раздевал ее? — поддел Константин, но ведьмак на подколку не отреагировал, ответив серьезно:

— Я-то в том давно не нуждаюсь. Просто вижу, и все. Я тебе и еще больше поведаю. Мнится мне, что это она отца своего с колдуном вместе на Вассу натравила. Нрав у девицы такой, что сам Хворст позавидует, — он махнул рукой, считая тему исчерпанной, и вновь перевел разговор на отца невесты: — А ты примечай, примечай, княже, — лукаво улыбнувшись, заметил он Константину. — Ведь это твой тиун. Что тебе положено, он честно на погост свезет, но и себя не обидит. Три шкуры со всей деревни спустит, а одну из них непременно себе оставит. Уж больно жаден.

Они поднялись по скрипучей лестнице на сеновал, и ведьмак первым с маху ринулся на пахучее сено. Было оно прошлогоднее, уже не такое душистое, как свежее, но мягкое, и оставалось его еще изрядно.

— А вот этот колдун… Если он такой пакостник и в смерти Вассы повинен, то ведь… — И тут Константин замялся.

— Я его уже наказал, — заявил ведьмак. — Под стрехой в сучок нож ему вогнал. Пускай теперь поищет, с чего это у него сила пропала. До-о-олго искать будет, — протянул он с наслаждением. — Я тиуну наказал, чтоб к вечеру нас подняли, — пробормотал он, уже засыпая, и почти сразу же басовито захрапел.

Константин с минуту полежал, слушая ровный заливистый храп урожденного специалиста по ведьмам, но усталость после бессонной ночи и всего пережитого вкупе с тремя чарами крепкого меда вскоре дали о себе знать, усталые веки его сомкнулись, и он тоже провалился в тяжелый сон.

Разбудил его встревоженный голос Маньяка:

— Подымайся, княже. Хрипатый-то, черт дурной, забыл нас разбудить. Полночь на дворе, а нам еще до буевища бежать надо — сердцем беду чую.

Вставать Константину уж очень не хотелось, настолько сладким был сон, но делать было нечего. Пришлось подниматься и бежать следом за своим беспокойным спутником.

К счастью, небольшое сельское кладбище было расположено не так далеко от деревни, но оба бегуна все равно успели изрядно запыхаться.

— Ну и где ее положили? — вертел головой во все стороны ведьмак, пытаясь отыскать последнее пристанище ведьмы.

Однако найти его не удавалось. Все могилы были одинаковы. Скорбно стояли на них убогие кресты, и только призрачный лунный свет неторопливо прогуливался по этому неуютному месту.

— Где же она? Куда делась? — повторял, как заведенный, Маньяк и вдруг взвыл, ухватив себя за голову: — Ушла, как есть ушла. Потому она и роту давать не хотела. Бежим!

Они снова устремились назад в деревню.

— Или я вовсе из ума выжил, или она у дома Хрипатого. Надо было пошарить там везде, прежде чем сюда бежать, а я на буевище сразу подался, — сокрушался на бегу ведьмак.

Константин молчал. Ему было не до разговоров — старая рана на ноге снова дала о себе знать. С каждым его шагом она ныла все сильнее и сильнее, и князь все заметнее хромал, постепенно отставая от своего спутника.

— Ты беги один, — не выдержав наконец, крикнул он ему вслед. — Беги, не жди, а я позже. — И похромал, стараясь наступать на больную ногу как можно аккуратнее.

Когда Константин подошел к распахнутым воротам тиунова двора, Маньяк стоял на верхней ступеньке высокого крыльца, перекрывая вход в терем и вооружившись невесть откуда взявшейся оглоблей.

Внизу прямо перед ним, с угрожающе растопыренными руками, спиной к Константину стояла женщина в белой холщовой рубахе. Черные как смоль распущенные волосы в беспорядке разметались у нее по спине.

— Пусти, Маньяк, — шипела женщина, и только по голосу Константин признал Baccy.

«Она же мертвая, — мелькнуло в голове. — А как тут оказалась? Или ведьмак ошибся с диагнозом?»

Но услужливая рука князя уже сама собой метнулась, чтобы перекреститься, ибо никакой ошибки тут не было — стоящая у крыльца Васса и впрямь была мертвой. Это Константин понял, едва она обернулась на подозрительныи шум за спиной. Живые так не стоят, не говорят и… не смотрят.

— И ты тут? — с какой-то непонятной горечью в голосе спросила ведьма.

Не зная, что ответить, Константин только смущенно пожал плечами. Мол, так уж получилось.

Завидев подмогу, Маньяк тем временем стал медленно спускаться по скрипучим ступенькам с высокого крыльца.

— Уходи, неразумная, — сухо посоветовал он ей. — Тебе ж ведомо, что я посильней тебя буду.

— Посильней живой, — возразила женщина, — но не мертвой, — и упрекнула ведьмака: — Сам же мне говорил, что для убивцев нет твоей защиты, а ныне почто в заступу кинулся? Ведаешь ведь — по ее да тиуна наущению запалил меня колдун. Отдай мне их.

— Ежели так все было, как ты сказала, — вступил в разговор Константин, — то их княжеский суд покарать должен.

— А будет ли он? — насмешливо усмехнулась Васса.

— Коли сама сейчас со двора уйдешь и мысли о мести оставишь — будет. В том я тебе роту дам, — твердо ответил Константин.

— Так-то оно так… — засомневалась женщина и вдруг стремительно метнулась в ноги ведьмаку.

Тот, не успев отбить внезапное нападение, потерял равновесие и кубарем покатился вниз, выронив оглоблю из рук и в кровь разбивая лицо о ступени. На беспомощное распростертое тело разъяренной тигрицей кинулась Васса.

Лихо оседлав неподвижно лежащего Маньяка, она победоносно выкрикнула, зло скаля рот в сардонической улыбке:

— А когда свой суд, а не княжеский, то оно понадежнее будет, — и склонилась над беззащитной шеей.

— Не трожь его, — позабыв про боль в ноге, бросился на выручку товарища князь. — Он же тебя от мук избавил.

Васса подняла взгляд.

— Он же помог тебе, — продолжал Константин. — Честно помог. От души.

— Я за то ему оборотня освободила, — глухо пробормотала она.

— Но роту ведь не дала, — попрекнул Константин.

— Мой грех — мой ответ. Я за чужими спинами, как тиун поганый, николи не пряталась, — и предупредила князя, заметив, что он медленно двинулся вперед: — Стой, где стоишь. Шаг ступишь, я ему вмиг горло раздеру. Веришь?

— Верю, — кивнул Константин, остановившись в десяти шагах от Вассы. — И что доброй была — верю. Иначе и меня бы не пожалела тогда в избе с этим поцелуем. Тебя жизнь озлила.

— Люди, — поправила женщина.

— Пусть так, — махнул рукой Константин. — Пусть люди. Но ты всегда по делам их им и платила. За добро злом никогда не воздавала.

— А я зрила это добро? — вдруг вскрикнула она с надрывом в голосе.

— А поцелуй мой? — понизил голос Константин.

— Коего не было, — изогнулись в горькой усмешке губы ведьмы.

— Хочешь, прямо сейчас поцелую?

— Это ты из-за него, — мотнула Васса головой. — То не от души будет, а в оплату.

— А ты проверь, — предложил Константин. — Отойди от него и подойди ко мне. Тогда у меня нужды не будет платить тебе, но я все едино тебя поцелую, — отчаянно тряхнул головой князь.

— Ну, гляди, коль обманешь, — медленно произнесла Васса и… встала.

Не отрывая взгляда неживых глаз от лица Константина, мертвая ведьма шагнула к князю.

— Не сробеешь? — шепнула покойница.

Ноздри ее хищно подрагивали в такт медленным шагам. Остановившись в метре от князя, она, все так же не отрывая от его лица взгляда своих безумных шалых глаз, взирающих на Константина из страшных глубин иного мира, спросила:

— Неужто ради него и на это пойти готов?

— Нет, — твердо ответил Константин.

Сердце бухало в его груди, как кузнечный молот. Побелевшее лицо покрылось капельками холодного пота, но он продолжал из последних сил стараться выглядеть спокойным и невозмутимым, насколько это вообще было возможно в таком положении.

— Нет, — повторил он сурово. — Не ради него. Ради тебя, Василисушка.

— Как?.. Как ты меня назвал? — растерянно переспросила ведьма.

— Василисушка, — повторил Константин, не понимая, в чем дело.

— Мамка моя меня так величала… А опосля ее… никто… — она глубоко вздохнула и пожаловалась: — Всплакнуть чтой-то восхотелось, ан не можется. Не плачут, вишь, покойники-то.

Князь хотел было сказать ей что-то еще, но тут краем глаза заметил, как воровато выглянул из-за угла Хрипатый, держа в руках толстый кол, заостренный на конце. Мгновенно оценив обстановку, тиун на цыпочках стал подкрадываться к ведьме.

Сколько Константин ни размышлял потом обо всем случившемся, но ответить на один-единственный вопрос — зачем он так поступил — все равно не мог. Может, потому, что выглядело все это как-то уж очень подло — бить в спину. А может, он в те секунды просто забыл, что пред ним не просто несчастная женщина с тяжелой судьбой, а…

Трудно сказать однозначно. Ведь стоило ему всего лишь остаться стоять, как стоял, и все было бы кончено, но он не остался. Когда тиун, отбросив осторожность, кинулся с колом наперевес, Константин, крикнув «Берегись!», подскочил к ведьме и с силой оттолкнул ее в сторону. Разогнавшийся тиун уже не смог изменить направление своего удара, и острие кола с маху вонзилось князю в левый бок. Константин охнул и согнулся от боли.

Васса, в отличие от тиуна, не растерялась. Разъяренной кошкой прыгнула она на Хрипатого и с диким криком сбила его с ног. Правда, почти тут же торжествующая улыбка на ее лице сменилась гримасой разочарования и презрения.

— Сам сдох, — прошептала она расстроено. — Не успела я.

Опираясь на покойника, она тяжело поднялась на ноги и вновь шагнула к стонавшему от боли Константину. Упершись князю в плечо одной рукой, она ухватилась второй за кол, легко и почти безболезненно выдернула его из тела и недоуменно уставилась на Константина.

— Ты спас меня, — размышляла она вслух. — Но зачем?

Ответа она не дождалась. С истошным визгом из-за того же угла вынырнула дочь тиуна и бросилась бежать к воротам.

Угнаться за ведьмой, ринувшейся в погоню за девушкой, нечего было и думать. Все последующие события можно было предсказать заранее. Уже через какой-то пяток метров Васса и впрямь настигла несчастную невесту. С силой толкнув девку в спину, она подскочила к перепуганной беглянке, склонилась над нею и… замерла.

Лежащая девка тоже не шевелилась, пытаясь вжаться в землю, раствориться в ней, лишь бы уйти от ужаса, который вот-вот навалится на нее всей своей омерзительно смердящей тяжестью, вонзит крепкие зубы в ее трепещущую плоть и станет терзать ее, вырывая кровоточащие куски мяса из живого тела. Девушка даже не кричала, только безнадежно выла на однообразной низкой ноте:

— У-у-у, у-у-у…

Но дальше случилось что-то странное. Васса выпрямилась, небрежно пнула беглянку ногой в бок и произнесла устало:

— Вставай, дура, — и еще тише: — Живи.

Затем она развернулась и побрела куда-то в сторону. Маньяк, очнувшись, успел увидеть лишь, как ведьма-упырь простила (!) виновницу (!!) своей гибели (!!!).

Подойдя к стоящей в глуби двора телеге, Васса пошарила рукой по ее днищу и извлекла оттуда кол, очень похожий на тот, что был минутой раньше в руках у Хрипатого.

— Ишь, заготовил, — усмехнулась она и, подойдя к Константину, пояснила: — Помощников у дурня много, но все такие же дурные, пьяные да ленивые. Нарубили в лесу все подряд, лишь бы побольше получилось. Мне в могилу сразу два воткнули, и оба кленовые, а себе он ольховый выбрал сослепу. Если бы ты меня в сторону не откинул, я бы и с колом в спине все едино глотку ему порвала. А этот хороший, осиновый, что надо. Ну, — она кивнула в сторону ворот, — пойдем, что ли? — И сунула оторопевшему Константину кол прямо в руки.

Дойдя до ворот, она остановилась и, обернувшись к князю, растерянно стоящему с колом в руках, печально произнесла:

— Где же ты раньше был, княже? Хоть бы годков на пять пораньше появился. Глядишь, и вовсе по-другому все было бы. А уж я для тебя собакой преданной стала бы, — и вздохнула тяжело. — Видать, не судьба. Ну, пошли, что ли?

Когда старый и беззубый дед Чурок, страдающий по причине своих преклонных лет жуткой бессонницей и слабостью внутренних органов, вышел на крыльцо своей избы, то спустя минуту дальше ему идти было уже не надо. В глубокой задумчивости проводив взглядом шествующую вдоль деревни процессию, он мигом справил нужду, не снимая портов, но еще долго не мог сдвинуться с места.

Когда же Чурок сумел заставить свои ноги идти и заскочил в избу, то первым делом разбудил всех домочадцев и, пользуясь неоспоримой властью большака, заставил их всех, стоя на коленях, читать молитвы, продержав перед иконами аж до вторых петухов. Сам же, направившись спать последним, захватил с собой на теплые полати сразу две иконы из небогатого иконостаса, имеющегося в избе. Одну из них старик сунул себе под подушку, а другую положил на грудь и лишь тогда смог забыться в недолгом, тревожном сне.

А процессия и впрямь была удивительная. По улице, заливаемой ослепительно желтым ярким светом круглой луны, шла знаменитая не только в их деревне, но и далеко окрест ведьма Васса. Та самая, которую не далее как накануне пьяные тиуновы слуги закопали на отшибе кладбища на неосвященной земле и воткнули в могилу аж два кола. Дед Чурок сам все это наблюдал издали, дабы было что потом рассказать своим домашним.

Теперь же треклятая ведьма вновь гордо шествовала по улице и опять в сторону кладбища. Ночная сорочка на ней была вся перепачкана чем-то темным, и Чурок сразу понял — чем именно.

Следом за ней плелся загадочный русобородый здоровяк, который появился у них вместе с тиуном соседней деревни Заозерье. В одной руке здоровяк держал крепкий кол, а вторую прижимал к боку, но было непохоже, чтобы он гнался за Вассой. Скорее уж это она вела его за собой, будто на невидимой глазу веревочке.

Далее, следуя в двух-трех шагах сзади, за здоровяком устало брел сам тиун Заозерья, который также слыл личностью весьма загадочной и весьма темной. Во всяком случае, именно так гласили слухи, ходившие о нем. Кола у него в руке не было, но одну руку он прижимал к затылку, и было заметно, что идет он из последних сил.

Последней, изрядно отстав, шла дочка тиуна Кривулей, которая накануне столь удачно вышла замуж. Ей, судя по всему, тоже почему-то не спалось в теплой постели рядом с обретенным наконец законным мужиком. Та не молчала, все время подвывая на ходу. «О таком и рассказывать не стоит, — подумал, уже засыпая, дед Чурок. — Тут не то что не поверят, а и вовсе на смех поднимут».

Странная процессия тем временем добрела до разрытой могилы, на краю которой стояла деревянная домовина, грубо сколоченная из тяжелых дубовых досок.

Васса на ходу еще раз, как бы прощаясь, оглянулась в сторону идущего следом князя и послушно улеглась в свое последнее жилище. Константин подошел к гробу и растерянно уставился на лежащую в нем женщину. Та открыла глаза, покорно сложила руки на груди и тихо попросила:

— Только не медли, княже. Уж больно ждать тяжко. Боюсь передумать.

Ведьмак, нагнавший Константина в самом конце пути, внимательно посмотрел на своего напарника и протянул руку за колом:

— Давай я, княже. Не твое это дело.

— Нет, — шевельнула губами ведьма.

— Нет, — откликнулся князь.

— Тогда бей, — буркнул Маньяк. — Не мучь ее.

— Прощай, княже, — улыбнулась ласково Васса, закрывая глаза.

— Прощай, Василисушка, — вновь эхом отозвался Константин и с силой вонзил кол в грудь лежащей ведьмы.

Удар оказался настолько силен, что слышно было, как, насквозь пропоров тело, острие кола глухо стукнуло о днище гроба.

От боли лицо Вассы несколько исказилось, но почти сразу же разгладилось и как-то успокоилось. Константин глубоко вздохнул, колеблясь. Оставалось еще кое-что из обещанного им, но делать очень уж не хотелось. «Теперь-то он ей все равно ни к чему», — мелькнула спасительная мыслишка.

Но тут ему стало нестерпимо жаль несчастную ведьму, которая, скорее всего, заслуживала намного лучшей участи, чем та, что на самом деле выпала на долю горемычной. Жаль, невзирая на все те пакости, что она причинила людям, включая и то, что совершила прямо на глазах Константина этой ночью.

— Прими ее, господи, — шепнул он еле слышно. — Только не суди строго, а разберись как следует.

Он чуть ли не до крови прикусил губу и, низко склонившись над лежащей в гробу женщиной, бережно поцеловал ее в плотно сомкнутые губы. Крупная слеза покатилась по его щеке и, сорвавшись с подбородка, упала прямиком на губы ведьмы. Почувствовав соленую влагу, они еле-еле шевельнулись, что-то прошептав, и застыли, оставив на лице робкую беззащитную улыбку. Это было… страшно.

Константин отпрянул от гроба как ужаленный.

— Ты… видел? — спросил он испуганно у Маньяка, который сумрачно смотрел на все происходящее, никак не реагируя на сумасбродство князя.

— Не слепой, — проворчал он.

— А… слышал? Она же что-то сказать напоследок хотела? — спросил Константин у ведьмака после того, как они опустили гроб в могилу, заново засыпали его землей и присели передохнуть.

— Что она хотела, то и сказала, — хмуро ответил Маньяк.

— Нет, после прощания. Когда я ее… уже… поцеловал, — с запинкой выговорил Константин. — Я видел, у нее губы шевелились. А что произнесла — не расслышал.

— «Благодарствую», — кашлянул ведьмак.

— Что? — не понял Константин.

— «Благодарствую» она произнесла, — раздраженно повторил Маньяк и завел было свою привычную уже для князя песню, начинающуюся с традиционных слов: — Ну и напарничка мне Всевед сосватал. Даже по губам читать не умеет, — но тут же осекся, виновато посмотрел на Константина и закрутил ту же песню совсем в другую сторону: — Ну и напарничка тебе Всевед подсунул. Даже спасибо сказать не может, будто вовсе разучился, — добавив со вздохом: — Одно слово — свинья неблагодарная, да и только.

— Не спорю, — охотно согласился Константин, и они понимающе улыбнулись друг другу.

Вот только улыбка эта была какая-то невеселая. Грустная — у ведьмака, и скорбная — у Константина.

— Ежели наше шествие ночное хоть одна жива душа узрела, тады все, — хмуро заметил Маньяк. — Вмиг кольями забьют и спрашивать не станут.

— Осиновыми? — поинтересовался Константин.

— А какая нам с тобой разница. Все равно больно. Хребтина — она любого кола не любит. Так что соваться туда не след. Пойдем к бережку, там ладей много. Утянем одну и доплывем на ней аккурат до твоей стольной Рязани.

Ладей и впрямь хватало. Правда, выглядели они не ахти — в основном челны-однодеревки, но дареному коню в зубы, как известно, не смотрят, а уж краденому — тем паче, так что вскоре они уже плыли вниз по ночной Проне. Светало. Разговаривать о том, что произошло, Константину совсем не хотелось. Он думал, точнее, пытался это сделать. Правда, получалось с трудом. Покойница, вампир, осиновые колья, добровольно легла в гроб, — ну не может всего этого быть. Не может, потому что… не может. И тут в какой-то момент его осенило. Раз трупы ходить не могут, значит, они с Маньяком убили и закопали в могилу живого человека. Или не убили? Или ее еще можно спасти?

— А ну-ка, поворачивай назад, — решительно приказал он ведьмаку.

— Пошто назад-то? — поначалу удивился Маньяк, но, внимательно выслушав князя, послушно закивал: — Тогда конечно. Токо здесь течение сильное. Не выгрести. Лучше всего к берегу пристать, а там посуху вмиг добежим, — и предложил: — Ты назад-то покамест обернись, а то что-то чудится мне, будто погоня за нами.

Константин оглянулся, старательно всматриваясь, не плывет ли кто за ними. Глаза его отчаянно слипались, не желали повиноваться. Он на секунду зажмурился, пытаясь прогнать непонятно откуда взявшуюся сонную одурь, а когда открыл их, то на небе уже ярко светило солнце, ощутимо клонясь к своему закату.

— Это я сколько же проспал? — удивился он.

Ведьмак, правивший лодкой, осклабился весело:

— Лучше спроси, как ты храпел, княже.

— А я храпел?

— О-го-го. Это у тебя не иначе как опосля медовухи выпитой. Так-то ты обычно тихонечко спишь.

— А что, я много выпил?

— Изрядно.

— А потом?.. — поинтересовался князь. — Здесь-то я как оказался?! Что-то я совсем ничего не помню.

— Не мудрено, — пожал плечами ведьмак. — Сколько меду выкушал-то. У меня бы и вовсе память отшибло.

— Нет-нет, погоди. Как до сеновала дошли — помню, как потом за ведьмой по селу гонялись — тоже помню, как она на тебя прыгнула…

— Ха-ха-ха, — закатился Маньяк.

Продолжая покатываться от смеха, он даже бросил руль, упав на дно лодки, Константин оторопело посмотрел на ведьмака, а тот, отсмеявшись наконец, заметил:

— Ты уж не серчай, княже, но больно похоже ты сказываешь. У нас в Приозерье смерд один как перепьет, так тоже половину ночи с нечистой силой воюет, а по утру всем сказывает, как он ее ловко одолел. Ну, совсем как ты.

— Так что, совсем ничего не было? — не понял Константин.

— Почему не было? Было. Медовуха была у Хрипатого. Да, видать, он, стервец, совсем молодую нам подсунул. Старую пожалел. А она, пока не выбродит свой срок, не угомонится. Такую выпить, так она в голове бродить начинает да такого там накуролесит. Это еще славно, что токмо во сне, а представь, ежели бы ты наяву какую бабу за ведьму принял и учал по всему селищу с колом за ней бегать.

— Так это что — сон был?

— А ты как сам-то мыслишь?

— Ну, не знаю, — начал сомневаться Константин. — А бок?! — почти радостно вспомнил он. — Мне же тиун бок пропорол своим колом.

— Покажи. — Улыбка с лица Маньяка сползла, и он сразу посерьезнел.

— Вот, — заголил на себе князь рубаху и искренне удивился: — Ничего не понимаю.

Дивиться и впрямь было чему. Кровавое пятно на одежде оставалось, а вот самой раны, про которую еще ночью, после тщательного осмотра, ведьмак сказал, что она лишь чуть серьезнее царапины, потому как ничего не задела внутри, уже не было. Правда, исчезла она не бесследно — небольшой шрам еще красовался на этом месте, но любой лекарь сказал бы, глядя на него, что ему не меньше недели, а то и двух.

— Это ты где-то неосторожно чиркнулся, а той ночью он у тебя малость приболел, — пояснил Маньяк равнодушно. — Вот тебе и приснилось, будто тебя кто в бок пырнул.

— А кровь на рубахе? — не унимался Константин.

В ответ Маньяк молча поднял левую руку, кое-как перебинтованную, и, повертев ею, пояснил:

— Тиун — дубина глупая, на сеновале косу забыл, вот я и порезался. А ты, видать, когда меня за руку брал, то ее же потом и к своему боку прижимал. Такое бывает.

— Ничего не понимаю, — растерянно прошептал Константин. — Уж очень все ясно помнится. Разве во сне так бывает?

— Говорю ж, медовуха поганая у Хрипатого. Она это, больше нечему. А про ясность я так скажу. Ежели тебе щепотку сушеных мухоморов дать, так ты такое учудишь — небо с овчинку покажется.

— Ну, если медовуха, — неуверенно протянул Константин. — Погоди, погоди. А ведьма-то была? Васса-то?

— Точно, — хлопнул себя по ляжкам ведьмак. — Ай да молодец ты, княже. Вот что значит голова ученая. Мы ж к ей перед самой свадебкой заходили. Потому и привиделась она тебе. А я-то мыслю, откуда у тебя в снах ведьма, коль тебе их в яви ни разу зрить не доводилось?

— Так она жива? Разве ты ее не…

— Подсобил уйти — это верно. Вишь как оно — до медовухи ты все запомнил, а дальше началось.

— А она…

— Да что она, — досадливо перебил Маньяк. — В домовину ее положили, снесли, как и всех, на буевище да закопали.

— А кол?

— И кол воткнули в могилу — ведьма ж чай.

— А она что же — не вставала совсем?

Ведьмак жалостливо посмотрел на князя и заметил:

— До Рязани твоей хода еще изрядно. Может, ты еще малость поспишь, а? Тока когда чертей там во сне учнешь гонять, не забудь — первым делом зеленых лупи. Они самые зловредные. А уж проворные — страсть. Это мне мужик тот из Приозерья сказывал.

— Да ну тебя, — обиделся князь, закрыл глаза и… правда уснул, причем проспал до самой Рязани, продрав глаза лишь под утро, да и то не потому, что выспался, а потому, что замерз от утренней речной прохлады. Спал он, правда, без сновидений. Медовуха, наверное, выветрилась.

А едва проснулся, как ему уже стало не до рассуждений о том, что в Кривулях было наяву, а что приснилось. Он даже с пристани сойти не успел.

— Нашелся! Нашелся! А мы-то тебя уже обыскались, княже! — заорал обрадованный донельзя Епифан, тряся своей кудлатой бородой.

— Стряслось что? — недовольно спросил князь.

— Ничегошеньки, — оторопел Епифан. — Слава всевышнему — все в порядке.

— А чего ищете? — не понял Константин.

— Так ведь гонец прибыл еще на рассвете. Сказывал, чтоб тут же его к тебе провели, что, мол, он такое везет, о чем князя незамедлительно упредить надобно.