Когда князь появился на своем подворье, гонец спал мертвецким сном. Понадобилось вылить на него пять ведер холодной воды, чтобы привести его в чувство.

Помотав головой, он ошалело посмотрел вокруг и шагнул к Константину.

— Беда, княже, — произнес он и вновь замолчал, осекшись.

— Так что стряслось-то? — нетерпеливо спросил Константин.

— Велено одному, тебе поведать.

Князь посмотрел по сторонам и быстро пошел к себе в терем, жестом пригласив гонца следовать за ним. Едва они вошли в малую гридницу, как гонец тихо выдохнул:

— Они все с Галича, с Владимиро-Волынского, Турово-Пинского и прочих княжеств в Киев подались. Любомир наказал передать: поход на немцев орденских обманом был. То ему доподлинно известно стало.

— Дружины точно вышли?

— Они из тех земель напрямки подались — знамо, коней в ладьи не посадишь. А вот пеших ратников мне самолично видеть довелось. Они отставших поджидали, но через день после моего ухода оттуда должны были выдвинуться на Десну, а там волоком в Угру. Сказывал Любомир, что дружины пеших своих у устья Угры ждать будут. Как повстречаются, далее по Оке двинут. Конные берегом пойдут, а пешие рати — на ладьях.

— Много ли их? Счесть удалось?

— Любомир так велел передать: числом до двадцати тысяч, ежели не больше. Да чтоб ты, княже, не забыл к ним смолян прибавить, полоцких князей, новгород-северских, черниговских да новгородские и псковские полки.

— Вся Русь, — пробормотал Константин.

— Во-во. Любомир так и сказывал — вся Русь исполчилась, — подтвердил гонец. — А еще он передал, что орды Котяна и Юрия Кончаковича из Шарукани берегом Оскол-реки двинулись. Прямиком через черниговские земли на Пронск с Рязанью придут. И еще одно, — наморщил лоб гонец, припоминая. — В Булгарию Ярослав своих людишек послал, и давно уже. Самых лучших не пожалел, чтоб точно уговорили они тамошнего хана тебе в спину ударить. Им по Волге-матушке до Оки, да по Оке до твоего стольного града добраться — тьфу, пустячное дело. Так что надобно тебе и оттуда гостей недобрых ждать.

— А откуда он все это вызнал?

— О том мне неведомо, а Любомир повелел тебе одно только слово сказать, ежели сумнения будут: княгиня, — и вдруг как-то по-детски взмолился: — С ног валюсь, княже. Дозволь хоть на полу лечь. Последних трое ден вовсе глаз не смыкал, успевал только с коня на коня прыгать.

— Любая лавка твоя, — предложил Константин.

Он задумчиво прошел к двери и, решившись, повернулся к гонцу:

— А ты сам-то княгиню видел?

Раскатистый храп был ему ответом.

Но даже если бы гонец и не спал, то навряд ли он смог бы добавить еще хоть что-то к своему короткому рассказу. Все, что передал ему Любомир на словах, ратник уже поведал. Об остальном же он просто ничегошеньки не знал, тем более о княгине.

Впрочем, сам Любомир знал о ней немногим больше. Разве что имя ему известно было, да еще то, что она жена Ярослава, заклятого врага рязанского князя.

Сама Ростислава приметила бойкого паренька на торгу еще зимой. Издали голос его услыхала, и что-то он ей знакомое напомнил. Глянула мельком и обомлела, сразу признав того самого, который о чем-то с воеводой Вячеславом разговаривал, стоя в полутемных сенцах большущего княжеского терема во Владимире.

Пока Ярослав с постели не вставал и их в Переяславль-Южный не отправили, она в том тереме вовсю хозяйничала, и никто ей ни в чем из слуг не перечил. Полноправной госпожой была. А кому еще? Кроме нее только Агафья Мстиславовна — вдовица безутешная — оставалась, но та и раньше квашня квашней была, а ныне, после утраты мужа, совсем расхворалась. Ей бы за своими детишками углядеть. Ох и шустры малолетние Константиновичи, глаз да глаз за ними нужен. Сама Ростислава общий язык с ними быстро нашла, всегда старалась чем-то сладеньким да вкусненьким угостить.

Вот и ныне решила сладеньким угостить, вспомнив, что в отдельной маленькой клетушке, вход в которую вел прямо из сеней, в одной из корзин сласти иноземные еще остались. Полезла туда, чтоб достать, да как на грех, рукой нечаянно взмахнула и свечу опрокинула, которую на полку поставила. Особой беды не случилось, но огонек погас.

«Ну и ладно, — решила Ростислава. — И так найду, ощупью».

Пока лакомство искала, совсем рядом с клетушкой двое остановились. Воеводу Вячеслава по голосу женщина сразу признала — до того не раз его слышать и видеть доводилось. Второй же незнаком ей был. Сознаваться, что она тут рядом стоит, не стала, да и любопытство бабское свое взяло. Моргала и слушала.

Говорили они как-то намеками, так что Ростислава почти ничего и не поняла. Одному лишь подивилась: разговоры тайные, а голос второго эдакий полудетский — то на басок упрется, а то срыв идет и фальцет ребячий наружу выпирает. Словом, очень странный голос для таких важных бесед. Потому и запомнился он ей. Да еще имя, которое воевода в разговоре назвал, — Любомир.

А когда удаляться от нее эти голоса стали, Ростислава тихонько, про все сласти позабыв, следом выскочила и, на крыльцо выйдя, увидела обоих. Оба к тому времени уже почти внизу были, спускаясь по лестнице крутой вослед друг дружке, да с таким видом вышагивая, будто и не они так задушевно разговаривали только что.

Первым и правда воевода был, а второй — ну, фигурой-то уже мужик в самом соку, только грузен несколько, а повернулся лицом — мать честная — да ведь вовсе малец годами. Но и он, когда голову поднял, Ростиславу приметил, тут же нагнулся, сапог подтянул зачем-то и скорее прочь поспешил.

Ныне же он весело и бойко покупателей в лавку зазывал, прибаутками сыпал направо и налево. И одно успевал показать, и другое, да все товар нахваливал.

— А ты кто ж такой голосистый будешь? — спросила Ростислава, едва лишь подошла к его прилавку.

— Зовут Любомиром, красавица, — ответил тот не глядя и извлек откуда-то снизу очередной тючок с дорогой синей материей.

Бухнув его на прилавок, он, улыбаясь, начал было:

— А вот зендень баская износу не ведает… — и осекся, глянув наконец на княгиню.

— Чего ж замолчал? — спокойно осведомилась Ростислава. — Продолжай.

— В носке легка, зимою тепла и больно дешева, — завопил Любомир, придя в себя, а в голове одна только мысль молоточками легонькими в виски стучала: «Признала или нет?! Признала или нет?!»

Да еще досада крутая на самого себя подмешивалась: «Дернул же черт к воеводе попереться перед самим отъездом, да еще в княжий терем. И ведь сказывал он — не должна нас с тобой вместе ни одна живая душа видеть. Нет, видишь ли, не уразумел, всерьез его предупреждение не воспринял. Теперь вот мучайся, думай, гадай. Хотя чего тут гадать — вон как глядит пытливо. Как тогда на крыльце. Вот-вот вспомянет. И чего тогда делать? Бежать? А успею? И опять же как воеводе и князю потом в глаза смотреть?»

С такими мыслями он всю ночь на своей лавке проворочался. Так и не смог заснуть. Встав же наутро, твердо решил: «Будь что будет, но останусь. Авось не признает».

Ростислава же, судя по ее поведению, вроде бы и впрямь Любомира не опознала. Во всяком случае, сколько раз подходила к его товарам, но никогда и словом не намекнула, что видела его тогда во Владимире.

Да и во всем остальном вела себя как обычная покупательница. Так же дотошно ткани рассматривала, так же придирчиво мяла их в руках, хотя покупала не столь часто — больше разговаривала да шутила. И все бы ничего, только иной раз ее взгляд становился странным. И глядела она в это время не на Любомира, а куда-то вдаль, сквозь молодого купца, словно и не было его. А в глазах синих искорки мерцали, веселенькие такие. То ли вспоминалось ей что-то хорошее, светлое, то ли, наоборот, грустилось о чем-то. А может, о ком-то? Бог весть.

Потом спохватывалась и опять шутила, смеялась.

А однажды, когда совсем уже потеплело и смерды в селищах давно отпахались да отсеялись, пришла и долго-долго молча в тканях рылась. Лишь когда последняя из покупательниц отошла от прилавка, она голос подала:

— Плохой у тебя товар, парень. Думается, муж мой, князь Ярослав, мне золотного аксамиту получше привезет, когда Константина Рязанского повоюет.

— А у нас на торгу сказывали, что ныне переяславцы со всеми прочими князьями в иные земли собрались — немцев орденских воевать. А оттуда нам не аксамит привозят, а суконце ипьское, — нашелся Любомир с ответом.

— Пусть себе говорят, — усмехнулась княгиня. — Мне же доподлинно известно, что поход сей супротив Рязани будет.

— Нешто о таком женкам сказывают? — усомнился Любомир.

— А мне никто и не говорил. Только я сама от половцев это слыхала. У нас их ныне на княжьем дворе десятка два проживает. Вот они меж собой и говорили о том, как грады в княжестве рязанском жечь будут да какой их славный прибыток ждет.

— Да они по-нашему и говорить, поди, не могут. Нехристи ведь.

— Они и не говорили, только у меня мать — половчанка крещеная. Сызмальства своему языку обучала. Им-то и невдомек, что княгиня переяславская все, что они бормочут, понимает, потому и не таились.

— Да отобьется, небось, князь рязанский. Он же лихой, — махнул беззаботно рукой Любомир, — куда там двум-трем сотням половецким град русский на копье взять. Кишка у них тонка.

— А если сразу две орды придут? — спросила княгиня строго. — У хана Котяна, как сами половцы сказывали, похваляясь, — тысяч сорок, да у Юрия Кобяковича не меньше. Конечно, в запале чего не скажешь, но даже если вполовину правда — все равно худо рязанцам придется. И Константин не поможет. Ему другое дело сыщется — рати удерживать, кои волоком с Десны на Угру перейдут, а оттуда по Оке до самой Рязани домчат. Хотя даже не одно — два дела. Еще и булгары с Волги двинутся. Не зря же князь мой к ним своих лучших бояр отправил, — пояснила она улыбчиво и гордо вскинула голову. — Так что быть мне к осени в аксамиты да паволоки разодетой. Опять же слыхала я, что и златокузнецы в Рязани тоже знатные. Стало быть, и колтами разживусь.

— А хорошо ли о таких тайнах с гостем торговым болтать? — грубовато заметил Любомир, торопясь опасный разговор закончить. — Мы же ныне тут, а завтра там. Опять же язык за зубами держать не приучены.

О таких важных новостях надлежало в срочном порядке, ни минуты не медля, известить князя, вот парень и ляпнул, чтобы Ростислава обиделась и ушла.

— Да чего тут бояться, — равнодушно передернула она плечиком. — Даже если бы ты и восхотел упредить, так все равно не удастся тебе. Мой князь зело умен — для торгового люда все пути теперь перекрыты напрочь. По Десне, пока рати не пройдут, дозоры никого не пропустят. Ежели только лесами податься, да не вдоль рек, а прямиком на восход, — протянула задумчиво. — Ну, тогда, может, гонец и поспеет. Но нешто кто до такого додумается? — и посмотрела испытующе. — А что касаемо языка за зубами, так мне почему-то мнится, что совсем оно и не так, — медленно, нараспев произнесла княгиня, в упор глядя на Любомира. — Когда надобно, твой язык будто в ларце за семью замками.

— Не боишься, княгиня, что ошиблась? — улыбнулся тот насмешливо.

Из последних сил старался он виду не подать, что теперь торопится, как никогда ранее не торопился.

— Нет. Я иного боюсь — чтоб ты не ошибся, — ответила Ростислава, так же медленно и отчетливо выговаривая слова. — Как тогда зимой, помнишь? Ну, у терема княжеского во Владимире.

— Спутала ты, княгиня, — с трудом выдавилось непослушными губами.

— Вот того я и боюсь, что спутала, — вздохнула она печально и пошла с торга, низко-низко голову склонив.

Ростислава и впрямь боялась лишь того, что Любомир не поверит ее словам. И что тогда? А тогда…

«Бр-р! Лучше не думай об этом, — сердито приказала она самой себе, но тут же пожаловалась: — Да как же не думать, коли сердечко так и болит, так и стонет».

Она вспомнила, как около месяца назад Ярослав взял ее с собой в Киев с отцом повидаться. Был он непривычно ласков, шутил, улыбался, хоть и натужно, сулился и то ей купить, и это. Ростислава сразу поняла, что боится он, будто княгиня худое что отцу про него расскажет, а тот сызнова осерчает. Самому Ярославу о догадке своей она ни словечка не вымолвила, только усмехнулась в душе презрительно — сколько уж лет прожили вместе, а муж так и не понял, что жалобами она отродясь не занималась, да и вообще…

Тот памятный разговор с батюшкой состоялся чуть ли не перед самым отъездом. Да и то сорвалась она попросту, когда Мстислав Мстиславович, округлив глаза, стал рассказывать ей про Константина, да про то, каким зверем рязанец оказался, и даже князей не пощадил — повесил прилюдно.

Хотя нет. Тогда-то она как раз смолчала. Это уж потом, когда отец начал ей рассказывать, что Константин, помимо всего прочего, еще и язычник тайный, да не просто богам старым молится — то полбеды. Он ведь вовсе дьяволу душу продал, с нечистью спознавшись. Печать каинову на нем сам епископ приметил, а дружинники Константиновы сами сказывали, будто он с водяным разговоры разговаривал и все, поди, о колдовстве и прочей мерзости. Вот тут-то Ростислава и не стерпела.

— Эх, батюшка, — молвила печально, а в голосе такая тоска надрывная прозвучала, что Мстислав смолк в изумлении.

Зато Ростислава молчать уже не могла, вс как было рассказала. Лишь об одной стороне умолчать попыталась — о делах сердечных, да и то не сумела до конца утаить — почуял Мстислав. А уж остальное как на духу выложила. И так рассказ этот князя озадачил, что даже когда дочь из светелки вышла, он еще битый час по ней безостановочно из угла в угол вышагивал и все бормотал:

— Нет, ну как же так? Ведь жизни своей не пожалел… А епископ-то иначе все рек. Но и Ростислава солгать не могла. К тому ж такое и не выдумаешь…

И возопил отчаянно, подняв руки к небесам:

— Да кто же ты есть такой, рязанец окаянный?!

Но небеса молчали. То ли не знали они этого, то ли считали, что Мстиславу Удатному лучше самому попытаться понять и ни к чему очевидное подсказывать…

Разумеется, об этом разговоре и вовсе никто ничего не знал, ни Вейка верная, ни супруг Ярослав, ни тем более Любомир.

Куда уж Константину гонца-храпуна расспрашивать. Да хоть пытай — все равно тот ни словечка бы не промолвил.

Махнул князь досадливо рукой и повелел, чтобы все военачальники, кто в Рязани есть, немедля в гриднице собрались. Хотя собираться-то особо и некому было. В стольном граде только тысяцкий Булатко был, который пешим рязанским полком командовал, да еще Изибор Березовый Меч. Этот со своим заместителем Козликом княжеской дружиной заведовал. Ну и еще старший из трех десятков спецназовцев, которых Вячеслав в городе оставил.

Носил старшой звучное и очень гражданское имя Мирослав. Глянув на него, никак нельзя было сказать, что этот не очень поворотливый, даже медлительный несколько мужик может запросто незамеченным прокрасться к стенам любой крепости, как бы ни высматривали его сверху бдительные вражеские часовые. И не только прокрасться, но и бесшумно влезть по ней на самую верхотуру, а там все так же тихо, с одного удара, уложить на землю детину вдвое выше себя ростом — сам Мирослав невысок был — и втрое шире себя в плечах. Константин и сам бы не поверил, если бы лично все его фокусы не наблюдал, когда Вячеслав в присутствии князя экзамены у подопечных принимал. Не все с заданиями справились, а вот Мирослав со своим — с блеском.

Добавилась к присутствующим и пара воевод, которые с юга приехали, — Искрен из Пронска и Юрко Золото, который хоть и в сотниках числился, но имел от Константина все полномочия и трудился самостоятельно, всемерно ускоряя дальнейшие работы в Ряжске по укреплению городских стен. Оба они за мастерами прибыли да за гривнами.

Словом, мало кто из руководства военного в Рязани сейчас находился. В основном они либо по городам своим сидели, либо с верховным воеводой Вячеславом зеленую молодежь обучать укатили.

«Ну и ладно, — вздохнул Константин. — Пока и этих хватит».

Когда собрались и узнали, в чем дело, князь принялся им задачи ставить. Что в первую очередь надлежит сделать, что во вторую, что в третью. Тому же Изибору повелел гонцов готовить в другие города. Самых быстрых и сноровистых нынче же — каждый час дорог становился — к Вячеславу отрядить со строгим повелением собрать все, что только есть у него там из ополчения, и немедленно возвращаться обратно, но не в Рязань, а сразу под Ростиславль. Именно там, на западной границе княжества, близ самых черниговских владений, решил Константин врага встретить. Прочие гонцы пусть пока готовятся к тому, чтоб завтра рано утром выехать.

Сам князь вознамерился еще дальше мчать — под Угру, и налегке, взяв с собой только спецназовцев, но до этого, уже окончив совещание, оставил у себя в гриднице обоих воевод южных городов.

— Дело у меня к вам срочное и тайное. К завтрашнему утру Зворыка для него все необходимое приготовит. Остальное от вас зависит, — и, видя непонимающие взгляды Искрена и Золота, устремленные на князя с невысказанным вопросом, пояснил, хмурясь: — Речь о моей казне пойдет. Ящиков не столь уж и много будет — десятка три-четыре, но тяжелые они непомерно. Надо их из Рязани завтра же поутру и вывезти.

— А если их здесь, в граде спрятать?.. — предложил Искрен. — У нас ведь тоже места не больно-то спокойные. Да что там — намного опаснее, нежели тут.

— Знаю, — кивнул Константин. — Даже очень неспокойные, — и загадочно заметил: — Потому и будет так, как я сказал. Вам же надо сделать следующее…

Сон в эту ночь у князя коротким получился. Лег за полночь, после того как последнюю грамотку продиктовал, а встал на рассвете, чтобы лично проконтролировать пусть и не все, но самое главное, то есть отправку гонцов по городам, да еще вывоз казны.

Едва же все это закончилось и Константин, проводив ящики с казной, подъехал от окской пристани к земляному валу, на который при обороне вся хлипкая надежда возлагалась, как тут же следом его переполошенный дружинник нагнал.

— Княже, сторожевые вон сказывали, ладьи с ратными людьми плывут! — пробасил он, с трудом переводя дыхание.

— Сколько их?! Куда в Ростиславле люди глядели?! Почему в Переяславле-Рязанском упустили?! — вскипел Константин.

— Да они и не могли углядеть. Ладьи со стороны Мурома идут.

— Как?! Неужто, воевода возвращается? — обрадовался было князь.

Но дружинник тут же пригасил ликование Константина:

— Чужие ладьи это. Булгарские.

— А почему дозор решил, что они чужие? — уже на обратной дороге к пристани поинтересовался у него князь.

— Так их вмиг отличить можно, даже издали. У булгар Волга да Ока — им можно и покрупнее ладьи делать, чем нашенские. На одну булгарскую можно столько товару впихнуть, сколь на наших трех еле-еле увезешь. А енти, что ныне плывут, и вовсе велики — в них товару с пяти наших войдет и место еще останется.

— Так, может, они с товарами? — на полном скаку остановил князь своего жеребца.

— Не-е-е, — дружинник отчаянно замотал бородой, в которой седых волос было, пожалуй, побольше, чем русых, — люду оружного больно много.

— Тогда назад в город скачи, — вновь пришпорил коня Константин. — Передай, что князь повелел дружину поднимать и ратников всех, какие только остались в Рязани, — наконец-то спохватился он, хотя и понимал, что уже поздно, что стряслось непоправимое, что…

Да чего уж тут говорить. Поздно, ох как поздно появился гонец из Переяславля-Южного. Зря все его труды были, только лошадей загубил.

«Нет, не зря, — одернул досадливо Константин сам себя. — Сейчас бы я их, как дурак наивный, хлебом-солью на пристани бы встретил — и все: он сам в плену, Рязань взята, дальше дело техники, потому что от таких новостей у всех людей в полках руки опустятся. Одно дело — когда твой князь жив-здоров, и совсем другое — когда его, считай, в живых нет, а княжич-наследник совсем маленький. Хотя все равно погано. Отбиться-то мы, может, и отобьемся, но то, что я прикован к Рязани буду намертво, — это и к гадалке ходить не надо. Так что у тех, кто на Угре сейчас стоит, руки полностью развязаны. Эх, Абдулла, Абдулла, — вздохнул он горько. — А ведь такое открытое лицо было. Да и Любим мне про него только хорошее говорил. Как же это оно так произошло и кто ж тебя переубедил?.. Хотя нет, скорее всего, там Мультек, братишка его, всеми командует, а может, даже и сам эмир. Впрочем, какая разница, — отмахнулся он досадливо. — Все равно бой тяжелый будет, если только вообще успеем его принять».

Но на носу передовой ладьи, действительно огромной, стоял не Мультек и не Ильгам ибн Салим, а Абдулла-бек собственной персоной, и от этого Константину стало еще горше.

Вылетев на полном скаку на пристань, он оглянулся — мало, ох и мало народу. От городских стен только с десяток дружинников и поспешали к князю. Впереди на жеребце вороном Изибор скакал, которого посланный Константином дружинник у ворот встретил.

«Чтоб хотя бы три-четыре сотни собрать — не меньше часа понадобится, — мысленно прикинул Константин. — И все равно. С той армадой, что сейчас по реке надвигается и уже в пятистах метрах от пристани находится, им не совладать. Хотя если за валом укрыться, то, может быть, и получится что-то, но где же взять этот самый час?»

Бек Абдулла тем временем начал что-то выкрикивать, раздавая команды, но какие именно — сказать было трудно, потому что ветер относил слова куда-то назад, да и не понимал рязанский князь булгарского языка.

Зато он прекрасно сознавал, что нужно что-то немедленно предпринять, иначе будет поздно. Что именно, Константин еще не знал. Была одна мысль, почти самоубийственная, но ничего лучше в голову не приходило. Ну и ладно. Семь бед — один ответ.

Константин сглотнул вязкую горькую слюну и обернулся к дружинникам.

— Все за вал!.. — приказал он властно. — Я один к ним пойду.

— Сам на смерть? — подивился стоящий ближе остальных Изибор Березовый Меч.

— Время потяну, — пояснил Константин. — Нам сейчас каждая минута дорога, авось удастся задержать ворогов, пока все, кто в Рязани остался, не соберутся. А ты давай назад в Рязань. Вооружай всех, кто в городе есть, и гони на валы немедля.

— Не дело ты, княже, задумал, — мотнул укоризненно головой Изибор. — Ох, не дело.

— Тут я решаю! Сейчас моя голова может всю Рязань прикрыть, — резко ответил Константин. — А за меня не бойся — выкручусь. Исполняй, — бросил уже на ходу и, не оглядываясь, медленно шагнул на мостки пристани навстречу неизбежному.

«А все-таки прав в том разговоре я оказался, а не Славка, — мелькнуло почему-то в мозгу. — Вот только жаль, что интуиции своей не доверился. Тогда все иначе было бы. А теперь…»

Он вздохнул, сделал второй шаг и приветственно поднял руку.

«Пусть думают, что я ничего не знаю. Тогда и впрямь удастся потянуть время. А сразу стрелять они не начнут. Невыгодно. Им же проще без боя в город войти, как друзьям, так что время у меня есть», — подумалось с надеждой.