Ярослав знал, какие полномочия предоставить своим послам, которых он направил в Волжскую Булгарию. Скупиться было нельзя. Соблазн следовало сделать таким огромным, чтобы Ильгам ибн Салим даже не колебался в принятии решения.

Правда, Ярослав не знал точно, на каких условиях заключил рязанец мир с булгарами, но это его особо и не интересовало. Какая, в конце концов, для него разница — сколько именно гривен выторговал у эмира Константин.

Почему-то ему это представлялось именно так: сидит рязанец и охрипшим голосом, поминутно вытирая платком пот с раскрасневшегося лица, бьется смертным боем за каждую гривну, как конский барышник или ушлый новгородский гость. Такой вид ненавистного князя как-то сразу принижал Константина в глазах Ярослава, а его самого, соответственно, возвышал над ним.

Вот почему он просто махнул рукой в ответ на все вопросы боярина Творимира.

— Сули что хочешь, боярин. Можешь даже Устюг им отдать, который они уже взяли. И град, который Константин начал строить в устье Оки, если спрашивать станут, тоже отдавай, не скупись. Да и отберем мы его потом у них.

Творимир в ответ только вздохнул сокрушенно, но промолчал — по опыту знал, что спорить бесполезно.

Старик так и не покинул малолетнего сироту Всеволода, единственного сына погибшего Юрия Всеволодовича, которому он служил верой и правдой. Вместе с ним и тремя Константиновичами перебрался он на жительство в Переяславское княжество.

Рязанский князь, памятуя о том, как Творимир, не желая лить понапрасну кровь, сдался в плен вместе с полутысячей ратников, засевших в обозе, предлагал боярину остаться. Об этом Ярослав знал совершенно точно. Златых гор и кисельных рек с молочными берегами Константин не сулил, и именно потому — опять же по мнению последнего из оставшихся в живых сына великого Всеволода — старый боярин наотрез отказался.

«Рассчитывал, поди, что, оставшись, охапит больше, — злорадно думал Ярослав. — А того не подумал, сколь мне здесь, в Переяславском княжестве, пришлось новых ратников в дружину брать, да каждого при этом удоволить хоть немного».

Потому и терзало князя некоторое беспокойство — как бы Творимир, взвесив все хорошенечко еще раз, не переехал обратно. Ведь дал он ему намного меньше сел, нежели тот имел под Владимиром. Да что там меньше — всего три. И это набольшему боярину единственного, хоть и малолетнего сына своего брата Юрия.

Однако посылать больше было некого. Все видные мужи — и у него, Ярослава, и у Юрия, и у Константина — полегли там, под Коломной, в общей скудельнице, единой для всех погибших из многочисленной рати. Осталось всего несколько десятков, да и из них половина увечных, а остальные тоже по разным причинам не годились: либо возраст несолидный, либо горячи, несдержанны, либо с умишком не все ладно. Не дураки, нет. Но простоваты и прямодушны чересчур. В чистом поле, да с сабелькой вострой такими залюбуешься. Послы же иным умом обладать должны.

У Творимира как раз такой и был — говорит, лишь подумав как следует, обещать не спешит, да и откровенен не излиха. И прочие душевные черты боярина именно для этого дела подходили как нельзя лучше.

А вот с подарками дело худо выходило. Назанимав направо и налево гривен у купцов, Ярослав кое-что приобрел, но маловато. Конечно, лучше уж малые дары, чем совсем с пустыми руками людишек своих к булгарам посылать. Тогда и вовсе беда. Считай, что изначально на корню дело будет загублено, если они в Булгаре, как нищие за подаянием на паперти церковной появятся.

В Булгар шли кружным путем. С Днепра волоком близ Зубцова до Волги дотянули и дальше по ней, матушке, двинулись, чтобы вокруг только бывшие владения владимиро-суздальских князей лежали. По Оке, конечно, быстрее было б, но зато и не в пример опаснее. Тут же бог миловал, доплыли без приключений, личины обычных торговых гостей на себя натянув.

Разговор поначалу плохо получался. Молчал все время Ильгам ибн Салим, хотя слушал внимательно. Из ответных же его слов тоже ничего не прояснилось. Что принято говорить, то и сказано было — ни на золотник больше.

С другой стороны, и сами послы тоже опаску имели, говорить обо всем откровенно боязно было. Уж больно много народу при разговоре этом присутствовало. А ну как доброхот какой-нибудь тайный из Рязани среди ханских приближенных затесался. Тогда, считай, все прахом пойдет. Вот и получилось, как позже научились заковыристо выражаться, что «встреча, на которой присутствующие обменялись приветствиями, прошла в теплой дружеской обстановке и атмосфере взаимопонимания» А на обычный язык если все это перевести, на народный, то в приглядки поиграли.

Да оно и понятно, что по первости о делах не говорят, а уж у булгар, многое с Востока перенявших, тем паче.

А вот на третий день у послов с эмиром Булгарии уже более откровенная беседа состоялась. Да и принимали их иначе — торжественности поменьше, зато радушия побольше. К тому же эмир не один был — с двумя сыновьями пришел. Так вот и трапезничали по-семейному они с Творимиром и еще двумя мужами набольшими из числа послов Ярослава.

О том, что хан все прекрасно понимает, в том числе и необходимость соблюсти тайну, говорило уже одно то, что толмача обычного на беседе этой не было вовсе. Сам Ильгам ибн Салим русским языком плохо владел, потому говорил мало. В основном его старший сын спрашивал, наследник престола Абдулла-бек. Вопрос задаст, ответ выслушает и отцу своему гыр-гыр-гыр по-своему, по-булгарски. Тот ему небрежно что-то кинет, а бек вопрос этот тут же послам переадресовывает, снова на русский его переводя.

Так и общались. Пусть медленно, зато без толмача пришлого. Эмира же, после того как он о подлинной цели приезда узнал, все интересовало — и как пойдут княжеские рати на Константина, и в каком количестве, и надежный ли ряд заключен с половецкими ордами, да не выйдет ли с ними какой заминки.

Не нравились Творимиру все эти вопросы, напоминающие чем-то даже не разговор, а, скорее, допрос, однако деваться было некуда и приходилось отвечать, хотя боярин старался, как мог, от точных цифр уклоняться. Причину же выставил простую — вы прежде всего согласие дайте, что пойдете на Рязань, а уж мы тогда все полностью вам поведаем.

Эмир же, напротив, непременно хотел все вызнать, иначе, как он сказал, не сможет принять никакого решения. Выразился он, правда, более витиевато, в цветастом восточном стиле, что, мол, не по чину ему в темной комнате черного барса вылавливать, но смысл понятен был.

Лишь под самый конец пошли вопросы меркантильного порядка. Тут уж Творимир не поскупился. Хоть и коробило его оттого, что Русь раздавать в чужие руки приходилось, но говорил он, как князь Ярослав и повелел. Пообещал мир заключить на самых что ни на есть выгодных условиях: эмиру дань вернуть, которую рязанский князь с булгар содрал, и еще столько же дать. Кроме того, заверил он Ильгама ибн Салима, что Великий Устюг, который был воинами эмира захвачен, а ныне снова под Константинову руку попал, Ярослав навечно Волжской Булгарии отдаст.

Да и подарки боярин посулил немалые всем, кто в поход этот пойдет, а уж правителю и сыновьям его — особые. Слыхал-де Творимир будто хан — большой любитель книг рукописных. Так он, боярин, голову на плаху кладет, что в подарки эти, едва только они Владимир с Ростовом возьмут, непременно включат половину самых лучших и дорогих книг из личной вифлиотики князя Константина Всеволодовича. И тут же с радостью заметил, каким азартом заблестели глаза старого эмира.

«Ай да Творимир! Ай да молодец! Угодил, кажись», — даже порадовался в душе старый боярин, хотя книг этих, в отличие от Ярослава, коему на премудрость написанную с детства наплевать было, все равно стало немного жаль. Впрочем, не только книг.

— Если великий правитель Волжской Булгарии даст согласие на свое участие в этом совместном походе, то ему хотелось бы знать, чей будет тот малый град, кой люди князя Константина уже начали рубить потихоньку в устье Оки? — задал новый вопрос Абдулла-бек.

Тяжко было на такое отвечать. Не только умом, но и всем сердцем боярин понимал, как прав рязанский князь, ставя этот город. Булгары ведь почему набеги на Русь устраивали? В отместку за ватаги разбойничьи, которые на них часто с верховьев Волги шли. Поставив в таком месте город, Константин не только от булгарских набегов всю Русь закроет, не-ет. Он же еще, если захочет, конечно, сумеет и вниз никого не пустить, чтоб на будущее у соседа торгового никаких претензий не возникло. Опять же вся торговля по Волге через него первого пойдет.

Да и места там знатные. Бывал боярин в тех краях не раз, видел. О том и князю своему покойному Юрию говаривал, да тот все отмахивался.

— Когда сам на великое княжение сяду, тогда и думать будем, — отвечал он.

Может, и впрямь поставил бы, как знать, но у покойника ныне не спросишь.

— Твой он будет, великий эмир, — вздохнул с тоской Творимир. — Его не Юрий и не Ярослав строить начали, а их ворог Константин. Посему наш князь и слова не скажет супротив того, чтоб ты град сей, захватив его, под свою длань взял.

— Опять же на мордву ваши князья ходят каждое лето. Они же суть данники наши, — бесстрастным голосом переводил Абдулла-бек.

— Ныне волости их оставим в покое и более ходить на них не станем, но до тех пор, пока они нам обиду не учинят, — ответил Творимир и насторожился.

Ему еще в самом начале беседы почудилось, будто не совсем так сын эмира его ответы отцу переводит. Похоже очень, но смысл не такой получается. Старый боярин ведь не один раз к булгарам хаживал. С посольством — да, впервые. Но будучи еще гриднем безусым, доводилось ему с полками Всеволода Большое Гнездо в лето 6691-е от сотворения мира и Биляр ихний в осаде держать. Недолго, правда, они Великий город тревожили — любимый племянник Всеволода Изяслав Глебович в свару с булгарами полез без спроса и был ранен тяжко. Пришлось спешно мириться и назад уходить.

Второй раз они на эти земли спустя три года пришли. Тоже знатно почудили, вернувшись с пленниками и добычей. Третий — когда Творимир только свой пятый десяток разменял. С судовой ратью ходили и тоже успешно. Говорить по-булгарски он научился совсем немного — лучше и не пытаться. Понимал же почти все, особенно если речь лилась не спеша, размеренно, а слова произносились четко. Абдулла-бек именно так отцу и переводил.

Первую фразу, которая Творимира насторожила, сам боярин, вручая подарки, произнес так:

— Мы ныне люди небогатые, но уважение имеем.

В устах Абдуллы при переводе она звучала чуть иначе:

— Мы люди бедные, потому и уважение имеем.

«Может, нет у них различий таких. Что небогатый, что бедный — все одним словом обозначается», — успокоил он сам себя.

Второй раз Творимир сказал, что когда они земли повоюют, то подарки тоже иными будут. Бек отцу своему перевел, что когда булгары земли им повоюют…

«Ну, не понял малость Абдулла, что я изрек», — вновь урезонил себя посол.

Сейчас же третий раз бек перевел сказанное по-иному.

— Пока волости их мы в покое оставим… — так звучало у него начало фразы.

Творимир отхлебнул из пиалы душистого шербета и, как бы между прочим, заметил своему соседу:

— Гоже ли, когда наследник престола ханского своему отцу нашу речь вкривь и вкось толмачит?

Оп-па! Так и есть! Засмущался бек, лицом зарделся, эмиру же совсем иное сказал:

— Об угощении посол русичей говорит. Хвалит стол твой. Говорит, богатый.

— Про угощение ты верно сказал, Абдулла, — подтвердил невозмутимо Творимир. — Хотя я такого и не говорил. Однако с этим соглашусь без спору.

Лицо Абдуллы еще больше раскраснелось. Он беспомощно посмотрел на отца, а тот вдруг, ломая слова вкривь и вкось, сам вступил в разговор:

— Я твой дума хорошо понял, боярин Творимир. Мой сын не так много речь твой знает, посему прости отрока.

«Хорош отрок, — крякнул мысленно боярин. — У иного княжича в его возрасте уже внуки имеются». Вслух, однако, он иное произнес. Заверил, что пустяки все это, тем более что великий эмир и сам, поди, хорошо понял все, что сказал Творимир, так что большой беды тут нет.

Остаток беседы все же скомкался. Прощаясь, Ильгам ибн Салим сказал сам по-русски, не доверив сыну:

— Теперь мы думать будем. Крепко думать надо — время много нужно. Плохо думать нельзя. Промах делать — всем худо станет.

С тех пор не один день прошел. Чувствовал боярин, что все на волоске висит. Видать, есть у них и сторонники, и враги. Кто победит? Богу одному известно, да еще аллаху ихнему. Поди спроси их обоих. Творимир бы спросил, только бесполезно это — молчуны там на небесах сидят. Не до людей им. Остается терпения набраться и ждать.

Так седмица прошла, другая потянулась. Тишина кругом. Будто забыли про них булгары. Нет, корм исправно поставляли в дом, что им для жилья отвели. И напитков ароматных, даже медов хмельных, тоже привозили без счета. Но не зря тревожился Творимир, вспоминая пословицу, что там, где мягко стелют, иной раз жестко спать приходится, ох не зря.

И правильно рекло ему сердце-вещун. Судьба послов Ярослава, равно как и само решение эмира, на волоске зависла. В какую сторону полетит — неведомо, потому что два сына-погодка друг с дружкой сцепились, уступать не желая.

Абдулла-бек больше на уговор нажимал, который они с Константином заключили. Мол, не дело это, великий эмир, сызнова переиначивать. Коли уж решили один раз, так давай и будем этого держаться.

— Я же от твоего имени на священный свиток руку возложил, когда клялся. К тому же все земли в руках князя Константина. У него люди, у него сила. Ему выгоднее помогать, — убеждал он отца.

Молчал Ильгам ибн Салим. Ничего не отвечал. А Мультек-бек иную позицию занял.

— Посмотри, отец, сколько мы приобретем одним разом, — говорил он. — Град Великий Устюг наш будет, гривны, что мы Константину отдали, себе заберем и еще вдвое больше возьмем. Воины добычу возьмут — это тоже хорошо. Но главное в том, что все знать будут — не мы Руси, а она нам дань уплатила. К тому же мы слабому поможем. Осильнев, он нам обязан будет.

По-прежнему молчал хан. И этому сыну он ничего не ответил. Зато Абдулла-бек голос подал:

— Ты забыл, брат, сколько раз полки отца этого князя на Булгарию ходили. И всегда они воевали, не желая сразу миром дело окончить. Да и сам Ярослав тоже хорош! Вспомни, что нам про него сказывали и как он с простыми купцами поступил, когда его под Липицей разбили.

— То не наши купцы были, не булгарские, — нашелся Мультек.

— Так это еще хуже, — резонно возразил Абдулла. — Если он со своими так поступает, свои города голодом морит, своих купцов живьем в землю закапывает, то чего нам от него ждать?! Вот о чем подумать надобно. И здесь то же самое. Ведь это не Константин на него войной пошел — он-то как раз мира хотел.

— Все равно он останется чужим для нас, — упрямо заявил Мультек.

— А я что, предлагаю породниться с Рязанью?! Но он стал нашим другом.

Ильгам ибн Салим слегка кашлянул.

— Союзником, — поправил он спокойно.

— И то пока лишь на словах да на бумаге, — радостно добавил Мультек.

— Пусть так, — не сдавался Абдулла. — Но и этого достаточно. Еще полгода назад мы были одни, совсем одни. Теперь мы заключили договор, и не только о мире, как обычно, но и о ратной помощи друг другу. Что же нам — все это разрушить? Зачем? А главное — в такое время?

— А что время? — хмыкнул Мультек, пожав плечами. — Время сейчас как раз спокойное.

— Спокойное, говоришь? — вскипел Абдулла. — Посмотри на полуденные страны. У шаха Мухаммеда сильное войско было. Его земли от моря до моря лежали. Где ныне семивратая Бухара?! В огне пожарищ. Что с Семеркендом? Тоже разрушен. О прочих я и вовсе молчу. Не сегодня-завтра и Гургандж заполыхает. Или ты мыслишь, что злобный степняк остановится? Хорошо, если аллах не позволит ему прийти на наши земли. Но если он все-таки допустит это, ибо кто ведает все помыслы его и изгибы дум — что тогда? Константин понимает это. Он не стал проливать кровь наших людей. Он хочет жить в мире со своими соседями.

— Вспомни лучше, сколько отцу пришлось заплатить за этот договор, — не уступал Мультек.

— Мне нечего вспоминать. Когда я его предложил, рязанский князь не запросил ни на одну гривну больше того, о чем было сказано вначале. Он поверил нам.

— Да не в гривнах дело. Унизительно великому эмиру Булгарии платить дань какой-то Руси! — перешел на крик Мультек, с ненавистью глядя на брата.

— Не какой-то. Зачем так говоришь? Унижая другого, сам этим не возвысишься. И мы не платили дань. Константин поступил благородно. Он не стал спорить с нашими фатихами, когда те в договоре указали, что эти гривны — подарок за причиненную обиду, — начал в свою очередь злиться Абдулла. — А вот боярину, который прибыл во главе посольства от Ярослава, как раз есть чему поучиться у рязанского князя. Он раз десять произнес слово «дань», будто наслаждался им. Мне даже стыдно стало перед великим эмиром, словно это я сам выдумываю это слово.

Ильгам ибн Салим продолжал хранить молчание, и страсти накалялись.

— Он согласился на договор, потому что боялся наших воинов. Мы бы разбили его, отец. Напрасно ты отказался от сражения. Он бы не устоял, потому что на двух его ратников приходилось трое наших. — Глаза Мультека воинственно сверкали.

— И здесь ты не прав, брат, — усмехнулся Абдулла. — Даже если бы у тебя было вдвое больше воинов, он все равно победил бы. Не веришь мне — спроси у Керима, а еще вспомни рассказ аль Бикера, который прошлую зиму был в Коломне и застал ту страшную сечу между Константином и Ярославом. Да и тут перед нами рязанский князь не скрывал свою силу, хотя, как мудрый человек, и не хвалился ею. Его пеших воинов может сломить только тяжелая конница рыцарей-меченосцев, и то, если их будет не меньше чем один всадник на двух ратников, иначе они устоят и перед ними.

— Но ныне против него две половецкие орды и вся остальная Русь. Ему не устоять. Я не хочу, чтобы Булгария была в числе побежденных.

— А я верю в Константина. Он мудр, его воеводы хитры, а вои отважны. Он устоит. Мы окажемся в числе побежденных, если станем помогать Ярославу.

— Но зачем нам помогать сильному? Если князь Константин сейчас победит, то станет слишком могуч. Как бы он не привел войско к нашим городам раньше, чем это сделает далекий степняк. Ты можешь, приложив руку к груди, дать отцу клятву в том, что он это не сделает?! — упирался Мультек.

— Я могу это сделать немедленно, если будет на то позволение великого эмира, — отчеканил Абдулла. — Но одного не пойму, брат. Мы сейчас обсуждаем не дела семьи. Здесь решается судьба всей нашей страны, а ты все время называешь Ильгам ибн Салима отцом, а не эмиром. А свое войско рязанский князь мог привести к нашим городам уже в эту зиму, и мы бы не сумели его остановить. У Биляра крепкие стены, но наши купцы говорили, что его воины, если захочет князь, берут города в первую же ночь. Они знают, как открыть городские ворота, и не раз доказывали это на деле. Вспомни, что рассказывал нам Богумил.

— Мать этого купца родом из Руси. У него даже имя русское, — пренебрежительно махнул рукой Мультек. — Что его слушать.

— Он честный человек, а это главное, — возразил Абдулла. — И я помню, и эмир, и ты, как он поведал о том, что в Переяславле-Рязанском лег спать при Ингваре-княжиче, а проснулся при Константине. Его вои взяли град бесшумно и всего за одну ночь.

— Биляр так легко им не одолеть, — гордо ответил Мультек.

— Ты из простого любопытства хочешь испытать судьбу? — прищурился Абдулла. — А если он его взял бы?

— Хорошо, пусть Константин и впрямь так силен. Но мы можем не помогать никому. Пусть они и дальше враждуют между собой. Наша Булгария от этого станет еще величественнее.

— Мы могли бы так поступить, если бы к нам никто не приехал, — скучным голосом пояснил Ильгам ибн Салим. — Теперь мы уже не можем остаться в стороне. Либо тот, либо другой, но выбор сделать необходимо.

— Мы можем помочь Ярославу только в случае, если подло ударим в спину человеку, который заключил с нами договор о ратной помощи, великий эмир. Тот, на чьей книге я поклялся в нерушимости наших слов, не простит нам.

— Он не всегда карает тех, кто так поступает, иначе в мире не было бы клятвопреступников. Я прав, оте… великий эмир? — мигом поправился Мультек.

И тут Ильгам ибн Салим вновь кашлянул. Сыновья замолчали, глядя на отца.

— Ты прав, Мультек-бек, — произнес хан.

— Отец! — воскликнул горестно Абдулла.

— Эмир, — злорадно поправил его Мультек.

— Да, твой брат прав, — еще тверже произнес правитель Волжской Булгарии, обращаясь к Абдулле, и наследник престола уныло замолчал.

Что-либо говорить и в чем-либо убеждать отца было теперь бесполезно, и Абдулла это знал. Эмир не торопился с решениями, внимательно слушая всех советников. Он мог перебить кого-то, чтобы уточнить интересующее его обстоятельство. Он мог переспросить, если какой-нибудь хитрец из числа фатихов, кадиев или муфтиев нарочито туманно формулировал свое предложение, чтобы в любом случае оказаться заодно с эмиром. Только одного он не допускал — возражений после того, как он уже принял решение.

— Ты должен был высказать все до того, как я начну говорить. Я никому не мешал, — обычно обрывал он возражающего.

Поэтому Абдулле оставалось только уныло молчать и слушать, что скажет правитель Волжской Булгарии.

Мультек-бек тоже молчал, но иначе. Он молчал торжествующе. После удачно проведенных переговоров многим уже казалось, что звезда его брата загорелась ярче других, уступая блеском лишь величавому свету солнца самого эмира. От него в стан Абдуллы даже стали перебегать те сторонники, которых он до недавнего времени считал верными и преданными ему до могилы.

Ну что ж, зато теперь он снова впереди. Никаких сомнений в этом быть не может, ведь отец принял его сторону. Оставалось лишь услышать, сколько воинов предполагает выделить Ильгам ибн Салим, чтобы ударить в спину рязанскому князю.

О том, кто именно поведет их на славную битву, можно даже не спрашивать. И без того ясно, что доверит это эмир лишь одному своему сыну, и сына этого зовут не Абдулла. Уж он-то, Мультек, не будет церемониться, когда станет наносить этот жестокий коварный удар, и угрызения совести его не замучают. К тому же он не клялся от своего имени, а также от имени своего отца-эмира в вечной и нерушимой дружбе, положив ладонь на священный свиток. То есть клятвопреступником его никто не назовет.

Говори, отец! Говори! Твои слова слаще любого шербета для твоего сына! Говори, а он будет благоговейно внимать им, как одному из откровений всемогущего аллаха.

Но если бы Мультек слышал, что шепчут сейчас губы его брата, он возликовал бы вдвойне.

— Прости, князь. Прости, друг. Аллах видит, что я сделал все, что в моих силах, стараясь убедить отца. Он вообще-то разумный человек, но похоже, что сегодня мудрость изменила ему. Тебе не повезло, князь Константин, потому что теперь он может изменить свое решение, лишь если это повелит сделать тот, кто вечно пребывает на небесах. Но он молчит, а значит…

И похоронным набатным звоном колокола глухо и больно ударил в уши голос отца:

— Людей на Рязань поведет Абдулла-бек. Его Константин знает, стало быть, и веры ему будет больше, хотя бы поначалу.

«Не-е-ет!» — хотел было завопить в ответ его сын и лишь отчаянным усилием воли удержался от этого всплеска, который недостоин для наследника.

«Потом, все потом», — прикусил он нижнюю губу с такой силой, что тоненькая злая струйка крови неслышно скользнула по смуглому подбородку.

Хан Булгарии покосился на наследника, неопределенно хмыкнул — то ли одобрительно, то ли осуждающе — и продолжил излагать то, что он решил твердо и окончательно.