Не было счастья, да несчастье помогло — в день, когда в Москву привезли пойманного старца Артемия, в монастырской темнице от жестоких пыток скончался его верный ученик Порфирий. Был он не то чтобы старым, но сердцем оказался слабоват. И надо ж такому случиться, что умер он за час до начала второго заседания собора, причем первое основывалось в первую очередь именно на показаниях его и Башкина. К тому же Порфирий был не просто важной связующей ниточкой между Матфеем со своими единомышленниками и заволжскими старцами — он был единственной нитью. И вот теперь она оборвалась.

Когда на втором заседании собора Порфирия так и не вывели на всеобщее обозрение и пришлось целый день заслушивать опросные листы Башкина, который уныло твердил одно и то же слово: «Каюсь», Иоанн сразу заподозрил неладное.

— Владыко, — окликнул царь Макария перед вечерней, — не пойму я что-то. Виним мы человека, а оправдаться ему не даем. Может, и не Порфирий вовсе учил Башкина непотребству? Где ж старец-то?

— Почил в бозе, — смиренно произнес митрополит. — Тако усердно сей мних сокрушался о своих грехах, что душа его, не выдержав, покинула тело, дабы самолично ниспросить прощенья перед престолом всевышнего.

— Мыслю, что не сама она до такого додумалась, а умельцы твои ей подсобили, — возразил царь.

— Не возводи хулу на слуг божиих, — проворчал Макарий, но не было у него в голосе должного энтузиазма, из чего Иоанн немедленно сделал вывод, что прав в своих сомнениях.

— Сам хочу в том убедиться, — твердо заявил царь. — Повели своим, чтоб прямо сейчас отвезли меня к телу.

— Тебе, что же, слова митрополита всея Руси мало? — обиделся Макарий. — Али ты и мне не веришь?

— Вот с верой я к нему и поеду, — спокойно заметил Иоанн, давая понять, что на сей раз он в своем праве.

— Да его уж схоронили, поди, — вяло отбрыкивался владыка, не зная что придумать.

— Это по каковскому обычаю? — с неподдельным удивлением воззрился на него царь. — Слыхал я, что у басурман на этот же день до следующего восхода солнца принято покойников закапывать. Это да. Но Порфирий-то хошь и еретик, но христианин, стало быть, его тело лишь на третий день земле предать должны.

— И устал я, — вздохнул Макарий.

— То да, — уважительно кивнул Иоанн. — Чай, годы у тебя, владыка, немалые. Потому я тебя с собой и не зову. Ты езжай себе прямо на подворье, передохни. Людишкам лишь повели, чтоб отвезли меня к покойнику, а дале я сам.

Владыка вздохнул и… поехал вместе с царем. Кони быстро пронесли митрополичий возок к Андроникову монастырю. Прошли за ограду. Мертвецкая располагалась слева от пыточной, по соседству.

«Никак для удобства, чтоб далеко не таскать», — мрачно отметил Иоанн.

Искали отца Порфирия недолго. Точнее, совсем не искали — тело монаха лежало на стылом каменном полу в гордом одиночестве.

— Разоблачи, — повелел Иоанн монаху-ключнику, сопровождавшему царя и митрополита.

После того как дюжий отец Авраамий это сделал, Иоанн принялся тыкать в многочисленные кровоподтеки, синяки, а затем в рубцы на спине.

— Это что? — гневно спрашивал он всякий раз, тыча пальцем, хотя вопросы были скорее риторическими и в ответах не нуждались, поэтому Макарий стоял молча.

Дошли до рук. Когда Иоанн поднял их, то у него появилось странное ощущение будто он держит что-то тряпичное. Потом осенило почему. Выбитые из суставов, они свободно вращались во все стороны. Очевидно, Порфирий скончался прямо на дыбе, и впопыхах, пока его пытались откачать, поливая водой и растирая виски уксусом, совсем запамятовали о том, что руки надо бы вправить на место.

— Сколь раз на дыбу вздергивали? — уточнил царь у монаха.

— Да всего-то раза три. Вот на третий раз он как раз и опочил, — пожал тот плечами. — Слабоват оказался.

— Иначе из еретика правды не выжмешь. Уж больно в них бес силен, — попытался оправдать своих людей Макарий.

— Так ведь из страха перед пыткой, да от боли лютой и истинный христианин в чем хочешь сознается. Далеко ходить не будем, вон хошь этого краснорожего возьми, — ткнул Иоанн в ключника-монаха, который испуганно попятился, пытаясь схорониться за митрополичью спину. — Ныне своим молодцам в разбойном приказе отдам, а завтра, ну, самое позднее через денек, он нам с тобой поведает яко Христа распинал али кого из его апостолов.

— Кощунствуешь, государь, — заметил с укоризной Макарий.

— Ничуть. Я оное лишь для примера указал, к слову, что сказанному под пыткой верить негоже.

— Так ведь показали на них, — упрямо стоял на своем митрополит.

— А ежели то оговор? Ежели человеку уже все едино было — на кого там указывать, лишь бы руки ослобонили, да с дыбы сняли — тогда как? Ладно, этого уже не воротишь, — устало махнул он рукой и примирительно заметил: — Не вступать же нам с тобой, двум владыкам Руси, в прю из-за одного старца, верно? Вот ежели их двое али трое было бы — тут уж иное. Потому я тако мыслю. На все кельи с еретиками н ныне же свою сторожу из стрельцов поставлю. Ежели твоим людям понадобится опросить тех, кто в узилище сидит, али еще по какой надобности повидать их захочется — хошь днем, хошь ночью — милости прошу. Скажу, чтоб пропускали и препятствий не чинили. А вот терзать их не сметь. За этим стрельцы неотлучно бдить будут. А ты пшел отседа, — беззлобно бросил он ключнику.

— А коли забудутся мои людишки? — лукаво улыбнулся митрополит, догадываясь, что Иоанн специально удалил монаха, тем самым вызывая на откровенность его, Макария.

— А коль забудутся, — Иоанн кинул быстрый взгляд на недвижное тело и зло произнес: — То тут хорошее средство имеется — бердышом по голове.

Так память освежает, что просто диву даешься. А еще я сам для надежности всех еретиков опрашивать стану — нет ли им каких-либо ущемлений.

— Старца Артемия бережешь? — откровенно спросил митрополит, которому тоже порядком надоела игра в недомолвки.

— И его, и прочих, — невозмутимо ответил царь. — Мне, вот, на Матфея Башкина, хоть оно и не моих рук дело, ан все едино — глядеть соромно, будто это я его так терзал.

— Башкина не тронь, — предупредил владыка. — Он — истинный еретик. Ему глас был с неба, чтоб покаялся.

— Да какой там глас, — отмахнулся царь. — По всему видать — не в себе он и уже давно. Гляди, — предупредил с недоброй усмешкой, — он у тебя скоро козлом заблеет али залает. Что тогда пояснять станешь?

— Бес наружу просится, — быстро сказал Макарий.

— Лихо, — крутнул головой Иоанн. — Ишь как скор на ответы. На Минеях своих так быстро выдумывать наловчился?

— То жития святых, — медленно, почти нараспев произнес Макарий и тоже озлился — не ведая того, царь угодил по самому что ни на есть сокровенному: — Святого не замай, государь, — предупредил он с угрозой в голосе.

— Святое святым оставим, — беззаботно отмахнулся Иоанн, так и не заметив, как он походя жестоко оскорбил митрополита. — А беса своего вы не проклинать должны, а в ноги ему кланяться. Он же у вас как в сказке про волшебную палку — все пожелания исполняет. В кого ни повелите ему вселиться, в того он вмиг и входит. Ну а коли человек не сознается в том, на то пытошная имеется — там любой заговорит и покается.

— И сызнова юродствуешь, государь, — попрекнул митрополит. — А ведь церковь для тебя — первейшая опора. Убери ее из-под ног, и не токмо твоя власть — все царство зашатается.

— Прости, владыко, — покаялся Иоанн, осознав, что надо немного отступить — не время идти в бой с открытым забралом. — Все доброе сознаю и готов со своей стороны подсобить по мере сил, но и злу, — повысил он голос, — потакать я не намерен.

— Да не будет никакого зла. Ставь своих стрельцов, ставь. Ан опросные листы на всех уже имеются.

— С того же Артемия в дороге, что ли, писали?

— С него — нет. Зато его учеников опросили. И Феодосий Косой, и Игнатий, и Вассиан, и прочие — они столь всего наговорили, что не на один костер хватит.

— Поклеп, — уверенно заявил царь.

— Ой ли? — прищурился Макарий. — Ну, ну, — протянул он многозначительно, но продолжать не стал.

Однако следующее заседание собора началось именно с чтения их опросных листов. Подслеповатый Макарий, близоруко щурясь, искоса то и дело поглядывал в сторону Иоанна, который сидел, неестественно выпрямившись и на протяжении всего перечня так ни разу и не пошевелился.

— Оный же злокознец Феодосий Косой рек, что истинные столповые книги суть токмо книги Моисеевы, ибо лишь в них одних осталась истина, а посему их должно читать, а других книг читать не должно. Тако оный еретик отвращал честной люд от евангелия Христова, — бубнил читчик.

— Лжа! — выкрикнул Косой. — Я завсегда все книги принимал, окромя послания к евреям. Толковал инако, не так, как вы, — в том не запираюсь, но принимал.

— А во след за уничиженьем святого писанья оный Косой еще боле хулил правила церкви, писания святых отцов, сказывая, будто они-де преданья людские, писания ложные, а читать их не должно и без пользы.

— И тут лжа, — не унимался Феодосий. — И на правила соборов ссылался, и на Постническую книжицу святого Василия Великого, и на Маргарит святого Златоуста.

Макарий недовольно поморщился, сделал еле заметный жест рукой, после чего один из дюжих монахов, грубо ухватив Косого за ворот рясы, уволок с собой. После того как смутьяна вывели, чтение пошло более гладко, и никто из оставшихся уже не пытался восстать против.

— А исчо оные еретики отвергали таинство пресвятой троицы, сказывая, что бог един есмь, отвергали божество Исуса Христа и называли онаго простым человеком, сотворенным от бога. Тако же отвергали самую нужду в воплощении бога и искуплении человека и святые таинства крещения, покаяния, евхаристию и рекли тако — нет никакого пресуществления и хлеб с вином в тело и кровь Христову не переходит. Почитание святых тако же ими отвергалось, равно как все их чудеса, мощи, самые даже жития, кои оные еретики величали соблазном и лжою. Учили же тако — поклоняться богу надлежит духом и истиною. Посты же отвергаша, сказывая, будто они — преданье человеческо и непотребно.

И, как финал, прозвучало:

— Сказывал Феодосий-еретик, что тот, кто даст села монастырю али отпишет их церкви по духовной, тот устраивает пагубу души своей и рек тако же, что несть пользы созидать неправдою, и отвратны богу богатства, жертвуемые в церкву, ежели оные нажиты неправедно, примучиванием сирот, вдовиц да убогих.

«Вот оно, — понял Иоанн. — Из-за последнего они так и разъярились. А где же слова о старце?»

Но обвинение против Артемия прозвучало как-то на удивление жиденько: «Оный же старец бысть им первейший потатчик в сей ереси».

«Видать, не успели до него добраться, — подумал царь. — Значит, можно успеть», — и прислушался к гулу голосов.

«Тут с избытком, — вполголоса переговаривались между собой бояре. — Да-а, это уж и впрямь настоящие еретики».

Но были и другие голоса: «Гляди-ка, чуть живой стоит», «А у того-то, эвон, рожа вся заплыла от побоев — места живого нет», «Да и с ним рядом тож не лучше глянется — вот-вот на пол рухнет», «А в чем потатчик-то — почто не сказывают?».

…Действовать Иоанн принялся сразу, вызвав к себе Стефана Сидорова.

Могучий и плечистый, воин обычно был немногословен, в беседе часто терялся, а потому предпочитал больше помалкивать. Однако Иоанн хорошо помнил Казань и какие чудеса тот учинял под ее стенами, устрашая татар своей невероятной силушкой. К тому же помимо богатырской удали и стати в голове у него тоже кое-что водилось. Это изъясняться ему было тяжко, а соображал он хорошо и быстро. Простодушен — да. Схитрить да словчить — тут он многим бы уступил. Зато верный, сметливый, и любое повеление не просто исполнял от и до — вот тут-то он мог и смекалку проявить, и изворотливость. Правда, все это лишь в бою.

Стефан и сам знал это, а потому хоть и сидел в Москве, но, в отличие от многих боярских детей, входивших в избранную тысячу государевых людей, столицей тяготился. Лукавая и лживая — она не привлекала его, а зачастую вызывала отвращение. Уже не раз и не два он просился у Иоанна на южные просторы, где все было ясно и просто — вот тебе крымчак поганый, который твой враг и которого надо убить, а вот тебе ратные друзья-товарищи. Они и в бою тебе спину прикроют, и раненого из сечи вытащат, а смертный час придет — непогребенным не оставят. Словом, легко и просто.

— Как мыслишь, Стефан, о Феодосии Косом, да о прочих еретиках? — спросил Иоанн.

— Можа, оно и правда все, а можа, накуролесили попы — кто ведает? — пожал тот плечами. — Тока на старца уж точно напраслина. Я, государь, отца Артемия еще по избушке хорошо запомнил. Добрый он — это да. Можа, и впрямь потачку еретикам давал, дозволяя мыслить обо всем невозбранно, а можа…

— А ты зришь, что ему, ежели его учеников о нем самом допросить успеют, а под пыткой любой говорлив становится — костер грозит, не иначе?

— То не дело, — тяжело вздохнул Стефан. — И что же, никак ему не помочь? Хотя да, церква, — протянул он. — Супротив ее…

— Можно, — кивнул Иоанн. — Помнится, ты просил, чтоб я тебя в Коломну отпустил али в Переяславль-Рязанский. Считай, что отпускаю. Но допрежь того надобно службу сослужить. Слушай внимательно. Сделаешь так….

…И спустя всего два дня уже Макарий сидел на очередном заседании собора мрачный и нелюдимый. Еще бы не печалиться, когда утром чуть свет приехавший из монастыря нарочный сообщил, что Феодосий Косой со товарищи тайно выбрались из кельи и неведомо куда ушли. Правда, в конце сообщения он попытался обнадежить митрополита. Дескать, игумен отец Апполинарий уже послал в розыск своих доверенных людишек, и ежели эти еретики еще не успели покинуть Москвы, то им никуда не деться и их непременно сыщут.

— Значит, стрельцы выпустили? — только и уточнил Макарий.

— Навряд, — пожал тот плечами. — Одного добудились кое-как, бормочет чтой-то несуразное, а остальные пьяным пьянехоньки.

— А что бормочет-то?

— Сказывает, что некий мних, весь в черном, принес за полночь бочку с вином для братии, коя невинно томится в сем узилище, и просил за ради Христа передать страдальцам.

— Ну и? — поторопил Макарий.

— Дак стрельцы тако и ответствовали, что, мол, не велено им ничего передавать. Ныне у них до самой смертушки пост голимый — хлеб да вода. А монах речет: «Остановился я-де у брата Дормидонта н келье, но нести туда сей бочонок негоже. Лествицы в монастыре узкие, переходы темные — ежели сверзиться со ступеней — костей не соберешь. Мол, дозвольте я оставлю его до утра где ни то рядышком, чтоб под сторожей надежной, а то мнихам веры нетути. Мол, завтра днем непременно заберу. Тока, грит, вы уж помилосердствуйте, братья, не пейте его, а то мне наш игумен из Кирилло-Белозерского монастыря, кой приятелем отцу Дормидонту доводится, за оный бочонок такую епитимию наложит — за десять лет не избыть, ибо мед там сладкий, да выдержанный, да духмяный. Такой впору лишь…» — монах замялся.

— Ну чего там еще? — вновь поторопил его Макарий. — Начал, так сказывай, да помни, что в пересказе греха нет.

— Впору лишь царю али митрополиту пити, — продолжил монах и виновато пояснил: — Так он сказывал, вот я и…

— Дале что было?

— А дале что ж, — вздохнул монах. — Дале — яко на Руси святой водится. Нешто стрельцы утерпят, чтоб царское винцо не опробовать? За одной чаркой другая, за ней — третья, ну и… Мы когда пришли за еретиками, дверь закрыта, эти лыка не вяжут, бочка суха, а в келью вошли — токмо одни рясы на полу и узрели, а в них никого нетути.

— А к этому, как его, отцу Дормидонту, за приезжим монахом посылали?

— Да он, владыка, немощен. В своей келье третий годок лежит. Как руки, ноги и язык о позапрошлое лето отнялись, тако и лежит.

— А как мних-то этот чрез запертые врата вошел? — возмутился Макарий. — Куда вратарь смотрел?

— Тоже пьян, — сокрушенно вздохнул гонец. — Сказывал, что некто в рясе пришел к нему совета вопросить — в какой из монастырей на Москве лучшее всего податься. Тока, грит, вклады везде нужны, а у меня лишь бочка вина есть. Ну, вратарь и ответствует, что, мол, смотря какое вино. Ежели дрянное, то и в самый захудалый не возьмут — Москва, чай. Тот и предложил опробовать вместе с ним. Ну и…

— Сколько?

— Что? — не понял нарочный.

— Сколько опробовали?

— Да вратарь сказывал, токмо по чаре единой и опрокинули, да на ней и остановились.

— Это тот мних остановился, — заметил Макарий. — А вратарь… — но договаривать не стал.

Чего уж тут, когда и без того все ясно.

— Я так мыслю, что без диавола тут не обошлось, — монах понизил голос, перекрестился, опасливо огляделся по сторонам, еще раз перекрестился и боязливым шепотом продолжил: — Не иначе как сила бесовская, владыко, за своих вступиться решила, да забрала их с собой, яко слуг своих верных.

— Ишь как хитро рассудили, — буркнул митрополит. — Я так гляжу, что бес у вас как в сказке про волшебную палку — все пожелания исполняет, — и осекся, поняв, что чуть ли не дословно повторяет слова царя. Озлившись из-за этого еще больше, тем не менее закончил:

— Как где недочет, так вы сразу на беса киваете, как на козла отпущения.

— Так заперта же дверь-то! — возмутился монах. — А двое стрельцов прямо к ней притулились, да так и спали сидя. Не могли они чрез ее выйти, никак не могли…

— Значит, так, старцы, — немногословный Стефан Сидоров и тут, инструктируя беглецов, был предельно краток. — Сидеть тут три дни. Одежа имеется, пить-есть тоже. Серебро на столе. Там в кисе по двадцати рублев каждому.

— Это кто ж нас так жалует? — спросил неугомонный Феодосий Косой. — За кого нам бога молить?

— Про любопытную Варвару слыхал? — язвительно осведомился Сидоров. — Так она баба, потому носом и отделалась. А ты за оное кое-чего подороже можешь лишиться.

Косой умолк, но тут встрял его сотоварищ Игнатий:

— Дале-то как нам быть? Нешто выберемся мы ныне из Москвы? Ищут, поди, нас? Как нам до Бела озера добраться?

— Выберетесь, — отрезал Стефан. — А про свои места и думать забудьте. Довольно уж на Руси покуролесили. В Литву пойдете. — И, не прощаясь, вышел.

— Да куда б ни идти, лишь бы не к костру, — усмехнулся Феодосий и захохотал во всю глотку. — А представьте, братия, яко рожи-то у владыки Макария да прочих епископов вытянутся, когда они прознают, что мы от них тю-тю. Эх, — мечтательно вздохнул он. — Я бы всех этих рублев не пожалел, кои нам дадены, чтоб на них в сей миг глянуть…