Мультек — властолюбивый брат хана Волжской Булгарии, не угомонился и после того, как стало окончательно ясно, что на ханском престоле ему не бывать. Одно время он еще питал надежду на то, что является наследником брата, у которого нет сыновей.

Но вначале родила старшая дочь Абдуллы, вышедшая замуж за царевича Святослава. Потом, буквально на следующий год, две жены Абдуллы с разницей в пару месяцев осчастливили его сразу двумя сыновьями — Алимбеком и Алтынбеком. Это был полный крах.

Мультек затих, но успокаиваться не собирался. О том, чтобы совершить переворот самостоятельно, он даже не помышлял, ибо — глупо. Брат показал себя властным, но рачительным хозяином, да и не на кого Мультеку было опереться.

Купеческое сословие, которое всегда было весьма влиятельной силой в торговой Булгарии? Об этом не стоило и мечтать. Они-то как раз чуть ли не самыми первыми оценили все выгоды мирного соглашения с Русью и воцарившиеся на Волге порядок и спокойствие. Пусть за это надо отдельно платить русскому царю, но эти гривны себя полностью окупали.

Особенно их потрясло, когда за разграбление бул-гарского каравана люди Константина, не долго думая, вздернули на крепких пеньковых веревках лихих новгородских ушкуйников, пойманных на татьбе с поличным. Коли русичи вешают русичей за обиду, причиненную булгарину, это дорогого стоит. К тому же больше грабежей не было.

А взять волок между Волгоградом и Волгодонском, благодаря которому можно было неизмеримо быстрее попасть в тот же Константинополь и другие города Средиземноморья. За счет такого удобного пути времени экономилось чуть ли не втрое, а что такое скорость оборота — скажет всякий маломыслящий в торговом деле.

Помимо этого каждый булгарский купец имел немалые льготы. Все, кто получал от Абдуллы особую грамоту с внушительной ханской печатью, платили меньше пошлин. На самом деле скидка была не ахти какая — с двух десятков кун экономилась от силы одна, а то и того меньше, но зато какую гордость испытывали они, протягивая на переволоках эту грамоту. Мы — не кто-нибудь, а из Волжской Булгарии, за нашей спиной не только хан, но и русский царь.

В свое время Зворыка пытался урезонить Константина, говоря о том, что легота своим купцам — дело доброе, но зачем же давать ее булгарам, пусть и гораздо меньшую? Мол, не погорячился ли ты, царь-батюшка. Разговор был один на один, а потому старик получил достаточно откровенный ответ:

— Зверька, особенно если он тихий, лучше приручать лаской. И быстрее, и царапин меньше, — заговорщическим шепотом произнес Константин и хитро подмигнул.

Зворыка только крякнул от неожиданности — ишь как далеко глядит государь — и больше разговоров об этом никогда не заводил.

Словом, с купцами о таком лучше не заикаться, потому что если не этим вечером, так следующим наверняка о его неосторожных словах будет знать ненавистный Абдулла. Тогда что? Попытаться обратиться к духовенству? Мультек попробовал, осторожно давя на то, что его брат стал некрепок в вере, коли позволяет строительство храмов для иноверцев, да еще оплачивает его из собственной казны.

Но и тут его ждала неудача. Настоятели мечетей и прочие духовные лица, разумеется, морщились, когда в их городах стал раздаваться радостный звон колоколов, зовущих православных на службу в храм. Морщились, но натравливать прихожан на иноверцев не спешили.

Купцы немало понарассказывали об ужасах, которые творились в Бухаре, Самарканде, Ходженте, Мерве и в прочих местах, на которые вихрем налетела прожорливая монгольская саранча. Да, конечно, потом Чингисхан повелел не трогать мечети, ма-зары и другие святые для мусульман места, но поначалу его воины несли только кровь и смерть, огонь и разрушение, оставляя за собой горы трупов и огромные пепелища.

А для кого поставлены эти храмы? Разумеется, в них может помолиться любой человек, исповедующий православие. Но в первую очередь они выстроены для русских воинов-пушкарей, то есть защитников булгарских городов, и настраивать против них жителей не собирался ни один имам.

Тем более что в каждом городе три четверти населения так или иначе завязаны на торговле — либо изготавливали товары, как ремесленники, либо напрямую осуществляли торг ими. Если сегодня пушкарей изгнать из города, неизвестно, что сотворит в отместку царь Константин. Хотя, нет, это как раз известно. Нехорошее он сотворит, очень нехорошее. Такое, что мало никому не покажется.

Нет уж, пусть себе звонят колокола, и пусть в православных храмах молятся люди, закосневшие в своем невежестве, почитающие человека не за пророка, пусть и великого, равного самому Мохаммеду, но за бога. Им же хуже, ибо на том свете, под тяжестью своих грехов, они непременно свалятся с Сираха и никогда не смогут упиться благоуханным райским вином и насладиться пышногрудыми красавицами гуриями.

У Мультека оставалась только одна надежда. В каждом государстве, как бы оно ни процветало, как бы хорошо ни жили его граждане, всегда есть недовольные, причем не те, кто пребывает внизу, но те, кто вверху. Завистливые по своей натуре, они всегда будут возмущенно ворчать, считая, что их незаслуженно обошли, обделили, а другим дали гораздо больше.

К сожалению для Мультека, помимо злого языка, они не имели никакой реальной силы. Но зато кто-то из них в недобрый час сумел подсказать брату хана неплохую мысль — если Абдулла имеет сильного союзника, то и ему, Мультеку, неплохо обзавестись таким же. Тогда один союз нейтрализует другой. А еще лучше, если не только нейтрализует, но и перевесит силы прежнего.

Особого выбора Мультек не имел. Лишь одно государство было настолько мощным, что могло не просто на равных соперничать с Русью, но и одолеть ее. Во всяком случае, он, Мультек, не слыхал, чтобы эта держава хоть раз проигрывала, кто бы ни был ее врагом. Отдельные битвы — да, это случалось, но войну в целом — никогда.

Словом, не прошло и полугода, как эмир послал первого тайного посла к великому каану Угедею, затем второго, третьего… Наконец Бату, два года назад прибывший из далеких земель бывшей империи Цзинь, прислал с надежным арабским купцом ответную тайную грамотку. В ней говорилось о том, что правитель улуса, которому его великий дед подарил земли всех этих стран, включая Волжскую Булга-рию и Русь, готов милостиво склонить свое ухо к просьбам Мультека.

Более того, хан Бату готов выслать свои тумены, дабы скинуть непокорного Абдуллу, а заодно и Константина, которые забыли, что даже дышат лишь потому, что это дозволяет им его дядя — великий ка-ан Угедей. Но он, Бату, мириться с этим не желает. Однако и Мультек должен быть готов оказать ответную помощь. Разумеется, хан справится со своими врагами и без него, потому что никто и никогда не сможет устоять перед неустрашимыми монгольскими туменами, но в этом случае эмир не должен ни на что рассчитывать.

Переписка длилась вплоть до злополучной битвы близ Оренбурга, после чего очередной вестник на словах передал Мультеку краткое повеление Бату: «Я уже иду. Делай то, что обещал».

И Мультек начал делать. Сперва он уговорил брата Абдуллу остаться в Биляре, ссылаясь на то, что если тот покинет столицу, то в городе незамедлительно начнется паника.

— Но кто поведет наших воинов, если не я? — растерялся хан.

— А если Бату окажется хитрее и сумеет перехватить их на полпути к Сувару? — коварно осведомился Мультек. — Это же верная смерть. И на кого останется вся страна? Или ты предпочитаешь доверить двух сыновей мне, своему брату? — И проницательно посмотрел на Абдуллу, заранее зная, что тот ответит.

Угадать и впрямь было не трудно. Хан, да простит ему аллах такие греховные мысли, скорее согласился бы доверить сыновей иблису, чем своему единокровному брату Мультеку.

— Хорошо, полки поведешь ты, — кивнул Аб-дулла.

— Я сделаю все, чтобы задуманное осуществилось и победа была одержана, — торжественно поклялся Мультек, но Абдулла даже не понял, насколько двусмысленно прозвучали слова брата.

В полной мере хан осознал это, лишь когда до него дошла горестная весть о том, что Мультек намеренно подвел войско вплотную к туменам Бату и потребовал от воинов, чтобы они принесли присягу ему, Мультеку, который обещает защитить и их, и страну от монгольского разорения. Часть недовольных была быстро перебита, а остальные, видя плотное кольцо окружения, готовое вот-вот раздавить их, выбрали жизнь, хотя вместе с нею им пришлось принять еще и предательство.

Первая встреча с Бату не обрадовала булгарина. Хан вел себя с Мультеком надменно, как с обычным данником. Зато он привел с собой огромное войско, самодовольно похваставшись, что это лишь половина его воинов, а остальных Гуюк, Кулькан, Менгу и прочие чингизиды увели прямо на Рязань. — Но для твоего брата вполне хватит и моей половины, — усмехнулся Бату.

Увидев, сколь велика даже эта половина, эмир Волжской Булгарии понял, что не ошибся и сделал правильный выбор — такой силе противопоставить навряд что возможно.

Первое, что потребовал монгольский хан от Мультека, так это то, что Сувар должен дать дань и открыть ворота. На последнем Бату не настаивал бы, но Сувар имел на стенах пушки, а что такое «огненный бой» в умелых руках, Бату успел понять еще летом, когда русские полки, присланные на учебу к берегам Яика, устроили небольшую пристрелку.

— Грохоту много, и если человек труслив душой, то напугать его это может. Но испуг быстро проходит, а если у воина храброе сердце, то его не будет вовсе. Тогда зачем все это? — снисходительно усмехнулся Бату, уже сталкивавшийся с подобным в ходе войны с чжурчженями.

Те тоже бестолково суетились возле своих деревянных колод, туго стянутых веревками, что-то там поджигали внутри, после чего стволы иногда разрывались, а иногда оттуда вылетали мелкие камни и прочая дребедень, которую туда закладывали.

Летели они недалеко, да и причиняли в основном легкие ссадины и царапины. Лишь в очень редких случаях, ну, скажем, когда камень попадал в висок, следовала смерть человека. Бату впервые повстречался с ними при взятии одной из столиц империи Цзинь, то ли Кайфына, то ли Цайджоу, и вначале пришел в восхищение.

Однако оно быстро развеялось. Для этого хану хватило всего одной короткой беседы с даругачи камнеметчиков Аньмухаем, который имел золотую пайцзу с головой тигра от самого Чингисхана. Со-трясатель вселенной не раз советовался с ним, какие камнеметы лучше применить при взятии того или иного города.

— Они подобны глупому зверю, который, рассвирепев, может убить как своих, так и чужих, — презрительно отозвался об этих китайских колодах Ань-мухай. — Куда лучше огненные стрелы, которые ты запускаешь своей рукой и можешь поджечь ими дома в любом городе.

Его поддержал и Сили Цяньбу, пояснивший, что те же огневые кувшины приносят гораздо больше пользы, а закинуть их в город может любой камнемет.

— А если надо пробить стену или взломать городские ворота, то тут тоже лучше хуйхуйпао ничего не найти. Он мечет камни недалеко, но зато очень тяжелые, в пятьдесят — шестьдесят и более дин, а что может это ничтожество?

Бату вопросительно посмотрел на Аньмухая. Си-ли Цяньбу происходил из змеиного племени тангу-тов. Он добровольно перешел на службу к его деду, но юный хан тангутов не жаловал и, как следствие, не больно-то им доверял. Аньмухай же был чистокровным монголом из рода баргутов, и его словам можно верить, к тому же он даругачи всех камнеметчиков, а значит, стоит выше Сили Цяньбу. Но Аньмухай подтвердил истинность слов тангута, и Бату их запомнил.

Поэтому он сперва и отнесся к русским пушкам так насмешливо, сочтя всю эту пристрелку лишь жалкой попыткой произвести на него впечатление, но Святозар искренне обиделся и предложил Бату проверить орудия в деле:

— Поставь в то место овечью отару, если тебе ее не жалко.

Хан пожал плечами, но на следующий день через русского князя приобрел у местного племени — не везти же скотину через Яик — два десятка овец. Сразу после первого выстрела Бату смог убедиться в том, что картечь сделала свое дело, повалив больше половины отары.

«А если бы на том месте были кони, а на них — мои люди? — подумал хан. — И ведь с одного-единственного раза. Бр-р-р», — и передернулся.

Было с чего.

С таким грозным оружием каан Руси Константин и его люди и впрямь могли держать голову высоко и никого не бояться. До поры до времени.

Он тут же отправил гонца к Угедею с просьбой прислать ему вместе с обещанными туменами еще и мастеров камнеметного дела, которые, как пообещал хан, смогут не только помочь, но и сами кое-чему научатся.

Великий каан не поскупился, выслав ему Сили Цяньбу, Сюэ Талахая и многих других знатоков этого дела. Правда, Аньмухай не прибыл, но зато прислал вместо себя сына Тэмутара, которого Бату, не долго думая, назначил даругачи надо всеми остальными.

Они-то и должны были после взятия Оренбурга как следует разобраться в устройстве пушек и решить, как их дальше использовать. К сожалению, после одержанной победы в живых не осталось ни одного русского пушкаря.

Когда последовал стремительный удар в спину русского войска, то две сотни воинов, которые предназначались для защиты пушкарей, несмотря на внезапность, сумели на какие-то секунды сдержать натиск врага. Этих коротких секунд воеводе Богораду, началующему над всеми пушкарями, хватило на то, чтобы подбежать к запасам огненного зелья и ткнуть в него горящей головней, выхваченной из костра.

Его не смутило, что почти все пушкари находились поблизости от саней с припасами, а некоторые, чтобы лучше разглядеть творящееся впереди, даже забрались на них. К тому же у него имелся строгий приказ государя, который и без того мог быть выполнен лишь наполовину — пушки все равно попали к монголам. Но уж вторую половину Богумир выполнил — попасть-то они попали, но без огненного зелья и без единого умельца, способного на первых порах разъяснить мастерам-камнеметчикам, как с ними обращаться.

Про Оренбург же Бату и не давал никакой особой команды относительно пушкарей — кто ж знал, что их не удастся заполучить в том войске. Получалось, что надо разбираться самостоятельно, а это гораздо дольше.

Бату на всякий случай повелел опросить урусов, уцелевших после резни, учиненной в крепости. Повелел, даже не надеясь на что-то хорошее, но тут судьба преподнесла ему подарок. Знающий человек и впрямь нашелся. Назвавший себя Гайраном в обмен на жизнь и мешок золотых монет пообещал научить монголов «огненному бою».

О том, что случилось дальше, хан не хотел даже вспоминать. Страшное зрелище предстало перед глазами Бату, когда он, услышав чудовищный грохот, самолично поднялся на стену. Какую именно каверзу сотворил пушкарь, было неясно, а узнать не у кого — Гайран погиб вместе со всеми китайцами, чжурчженями и прочими знатоками камнеметного дела. Не нашли даже его тела. Да и немудрено. Он находился ближе всех к злополучному орудию, а потому ему и досталось побольше остальных. Впрочем, это было слабое утешение, поскольку прочим тоже перепало изрядно.

Кислый запах огненного зелья витал в морозном воздухе, смешиваясь с тошнотворной вонью человеческой крови и вырванных внутренностей. Не уцелело ни одного человека из числа тех, кто находился рядом с пушкарем, включая Тэмутара, который руководил всеми.

Гайран все рассчитал отменно. Он поминутно спрашивал у Тэмутара, не обманет ли его великий хан при расчете, сдержит ли свое обещание про мешок золота, да как велик этот мешок, вызвав к себе легкую брезгливость и окончательно притупив бдительность. К тому же знатоки не боялись страшного грохота, поскольку и раньше не раз сталкивались с порохом, а потому все, как один, пожелали присутствовать на испытаниях.

К тому же он так важно распинался о том, как хорошо он ведает в пушкарском деле, так деловито рассказывал о всех пропорциях, которые нужно закладывать, что не верить ему не имело смысла. Не утаил он и об особенностях стрельбы.

— Ежели надобно отбиться от воев, лезущих на стены, — тут послабже заряд, — вещал он уверенно. — А ежели огнь требуется вести тяжелыми чугунными ядрами, дабы пробить ворота али сотворить дыру в стене, — тут уж от души бухай, но тож с умом. Однако у нас в народе сказывают, что лучше разок узреть самолично, нежели сто раз про то услыхать. Вот я покажу, а вы и сами все поймете.

Проведав, что Тэмутар у монголов за главного, Гайран сделал все, чтобы тот погиб в первую очередь, поставив его рядом с собой. Да и остальных он разместил таким образом, чтобы шансов на спасение у них не осталось. Что уж он там им наплел — теперь не расскажет никто, но воины из числа часовых, стоящих неподалеку, видели, что храбрый Тэмутар даже нагнулся к орудию, когда пушкарь поджигал фитиль.

Это был уже второй выстрел — первый произвели картечью. Затем, чтобы показать наглядно, как ядро сносит ворота, Гайран попросил установить в степи их подобие, после чего заложил в пушку целых пять мешочков с порохом.

Он не допустил ошибки. Никто из монголов не мог и предположить, что в каждом из этих кульков уже содержится строго отмеренное количество пороха, достаточное для выстрела, что закладка даже двух мешков одновременно уже чревата, невзирая на имеющийся у пушек запас прочности, а пять — это чистой воды самоубийство, причем самоубийство, совершаемое наверняка…

Но всего этого Бату не знал и потому, справедливо рассудив, что где сыскался один Гайран, там непременно найдется и второй, решил поступить следующим образом. Оставив пять сотен в Оренбурге, он, не желая тратить время, забрал с собой все пушки и ядра, которые имелись в крепости, а Святозара вместе с княжичем Николаем направил в Яик. Их сопровождал тумен Бурунчи.

Темника он строго-настрого предупредил, чтобы тот не поступал так безрассудно, как тысячник Кар-ши, не вырезал всех огульно, а часть оставил бы в живых. Главное же, чтобы он как зеницу ока берег самого князя, которому теперь отводилась чуть ли не самая главная роль как в захвате Яика, так и в последующей работе с пленными пушкарями, которых надо заманить, улестить, соблазнить и прочее — лишь бы они согласились вступить в монгольское войско.

Срок хан отвел для Бурунчи на все про все самый малый — две недели. Учитывая, что расстояние до Яика составляло не меньше шести дневных переходов — и впрямь впритык. Бурунчи клятвенно заверил Бату в том, что управится, но что еще ему оставалось?!

Пока же они не прибыли, Бату мог только пугать противника этими пушками, которые он вез в своем обозе, а вот воспользоваться новым оружием — увы. Дожидаться же Бурунчи ему не хотелось, тем более представлялся удобный случай овладеть крепостью без боя.

Немного подумав, он смягчил требования для жителей Сувара:

— Ворота пусть откроют лишь для того, чтобы выдать мне русичей, вместе с их пушками и припасами. Сам же я заходить в город не собираюсь.

Обо всем этом Мультек и сказал старейшинам и имамам. Ну и от себя немного прибавил — не без того. Мол, не глупцы же вы — пропадать из-за каких-то русичей. Пользуйтесь, пока хан такой добрый.

По здравому размышлению жители так и поступили бы. В конце концов, своя рубаха к телу завсегда поближе. Коли чужой жизнью можно откупиться — цена невелика. Потом что угодно кричи, предатели, мол, клятвопреступники и прочее. Ответ на все это готов — зато мы живые.

И про предательство, если уж так разбираться, — напраслина. Они сами ничего никому не обещали и клятвы на верность не давали. Хан Абдулла с царем Константином уговор заключал — вот с него и спрашивай. А мы что ж — люди маленькие.

Да и кто сумеет отбиться от такой силищи? Вот и выходит, что этим пушкарям, когда город возьмут, все одно пропадать, только тогда уже вместе с ними самими. А не лучше ли, чтобы эти русичи, как оно в их святых книгах прописано, сами на себя мученический венец надели? Их пророк Христос, которого они по недомыслию считают богом, за такое на том свете непременно всем воздаст, да еще с лихвой. Стало быть, и им хорошо будет на небесах, и нам неплохо.

Но Мультек забыл одно. Дело-то происходило в Суваре. В любом другом городе, кроме разве что Саксина, именно так все и вышло бы, а тут…

Давняя это история. Когда-то булгары жили вроде и дружно, но каждое племя все равно на своей территории. Барсилы больше селились по правобережью Камы, они же основали и город Биляр. Эсегелы жили вниз по Итилю, их столица называлась Ислой или еще Ошелем.

Сувары же размещались чуть южнее барсил, но севернее эсегелов. Словом, посередке. Самый главный град у них так и назвался по имени племени — Сувар. Напротив них, на правом берегу Итиля, сидели бургасы, о прочих же говорить долго, да и ни к чему. Речь о другом.

В те же стародавние времена у племен шел негласный спор — какое из них главнее. А как его разрешить? Да проще простого. Из какого племени эмир или хан, как его в народе называли, у того и старшинство. И как-то так вышло, что ханы все больше из барсил были. Они и сами о том не забывали, именовали себя ханами булгар и барсил, то есть все прочие племена в кучку, а свое — наособицу. А потом для солидности и еще кое-что придумали — мы-де из рода серебряных булгар. А все прочие — медные, что ли?

Дольше всех этому возвышению барсил противились именно сувары. У вас Биляр, а у нас Сувар, вы в Булгаре, а мы в Саскине. Однако лет двести назад и они сдались, признав над собой верховенство властителя Булгара.

Но при правлении последнего хана в них вновь проснулась гордость, поскольку по отцу Ильгам ибн Салиху Абдулла был самым настоящим барсилом, зато по матери он доводился сродни жителям Сувара.

Если бы у Мультека мать тоже была суваркой, тогда еще куда ни шло. Но у них с Абдуллой родство имелось лишь по отцу, а потому очень уж обидно показалось горожанам. Пришел из степи какой-то неведомый чужак и начинает свой порядок устанавливать — ни за что одного хана скидывает, другого ставит, дань требует, да еще с Русью рассорить норовит.

А наш родной хан Абдулла, между прочим, старинную клятву дал князю Константину, который тогда еще в князьях хаживал, да не простую, а священную. Ее нарушить нельзя, Аллах не простит.

Так что теперь получается — камень всплыл, или, может, хмель утонул? А если нет, тогда разве могут они с русичами так поступить? Или суварцы наособицу от хана? Да нет, наоборот как раз.

Начинались разговоры тихо, мирно, степенно, без излишней суеты, как и подобает торговым людям. Закончились же криком, шумом, гамом… как и подобает торговым людям. Словом, отправили горожане людей Мультека обратно несолоно хлебавши. Можно сказать, послали, и лишь Аллаху ведомо — куда именно. Ишь, нахватались от пушкарей.

К тому же хан Абдулла по совету и примеру русского друга успел за два десятка лет одеть стены самых крупных своих городов в каменные рубашки, хотя сделать это было задачей не из легких. Абдулла из-за этого вынужден был даже отказаться от строительства насыпных валов по рекам Черемшану, Кондурае, Ику и Шешме.

А куда деваться, если только периметр стен столицы Булгарии — Биляра составлял около шести километров, а у града Булгара и того больше. Но чего у местных жителей было не отнять, так это трудолюбия. Если уж даже лентяй, когда речь идет о сохранении собственной жизни, не задумываясь, закатает рукава и будет вкалывать до седьмого пота, то что уж говорить о булгарах.

У хана Абдуллы стимулов имелось целых два. Помимо того, что камень и впрямь прочнее дерева, царь обещал выделить на каждый из перестроенных городов не меньше десятка пушек, отливать которые булгарские ремесленники еще не умели, а Константин учить их этому не спешил.

Слово он свое сдержал с лихвой. Для Сувара государь дополнительно выделил еще двадцать малокалиберных орудий, специально приспособленных для ведения фланкирующего огня картечью из башен, выступающих из стен.

На Биляр и Булгар он дал и вовсе по пятьдесят, отчего Вячеслав даже ворчал на друга, поскольку такого количества не имели даже его войска. Первую полусотню малокалиберных полевых пушек верховный воевода получил давно, еще лет семь назад, но после этого все орудия отправлялись только в города, да и то…

Санкт-Петербург, Динаминде с Ригой и Ревель на севере, Судак, Азов, Корчев и еще пяток городов в Крыму, а также Дербент на Кавказе, Ярославль, Червень, Ростиславль Красный на Пруте и Дунайск в устье Дуная их имели, а вот внутри страны пушками ощетинились лишь стены Рязани, Ряжска и Ожска, да еще Мурома — из-за близости с неспокойной мордвой, а также Нижнего Новгорода, который также считался рубежным городом.

Восточные форпосты на Волге и Яике, разумеется, тоже получили артиллерию, причем в первую очередь. Сразу после них Константин принялся снабжать орудиями своего союзника, но пушкарским делом в Булгарии заправляли исключительно присланные русичи.

Для их проживания в своих городах Абдулла выделил по целому кварталу. В них же разместились литейные мастерские, в которых десятки булгарских ремесленников трудились над изготовлением гранат и ядер, а также заготавливали порох. В подвалах башен были устроены склады, где все это хранилось.

А еще Абдулла, согласно договора, выстроил в каждом из этих кварталов прекрасную баню, уступающую Ак-пулату разве что в роскоши внешней и внутренней отделки, да в размерах. Там же он поставил каменные храмы, высота куполов у которых была всего на пару-тройку метров поменьше, чем у главного минарета города.

Словом, пушкари жили под двойным благословением. К одному они приобщались в церкви, а другое призывали на них сами горожане, прекрасно понимая, что Аллах слишком далеко и чересчур высоко, так что когда придут монголы, то реальной помощи они гораздо быстрее дождутся от русичей, чем от своего небесного покровителя.

Как назло, именно в то время, когда суварцы решили показать кукиш великому джихангиру, в шатре у Мультека сидел сам Бату. Увидев расстроенные лица послов, он сразу понял, с чем они явились к своему господину и какой ответ с собой принесли. Разве что в словах ошибся, да и то не угадал самую малость.

Посмотрев на разгневанного чингизида, Мультек заторопился с просьбой дать ему еще одну попытку.

— В гордости, да сгоряча, чего только не скажешь, — убеждал он монгола, обиженно надувшего губы. — Вот завтра проснутся и непременно каяться начнут. Глядишь, сами на поклон прибегут.

— А не прибегут, тогда шесть моих и два твоих тумена живо научат их вежливости, — добавил Вату, но новую попытку разрешил.

Не из-за доброты — ею и не пахло. Во-первых, хан хотел соблазнить жителей всех прочих городов примером Сувара, а во-вторых — заполучить русских пушкарей. Очень уж он опасался, что во время штурма его рассвирепевшие воины снова забудут о предупреждении и вырежут всех, тем более что русичи, как пить дать, встретят монголов, держа в руках не хлеб-соль, а оружие.

Мультек выждал сутки — пусть горячие головы немного остынут — после чего вновь подослал к городу своих людей. Народ к тому времени и впрямь успокоился, но совсем не так, как надеялся новоявленный союзник монголов. На смену отчаянной решимости пришло хладнокровие и трезвое осознание того, что просто так враг не отступит, а значит — быть осаде.

Горожане трудились деловито и споро. Кто тащил на стены котлы и смолу, кто волок туда дрова, а кто уже примерял старую дедову кольчугу, сокрушаясь, что она маловата, и точил мечи да сабли. Словом, без дела никто не сидел.

Даже женщинам нашлась работенка — заготавливать чистые тряпки и драть на полосы льняные полотнища, дабы было чем перевязывать раненых. Тут же суетились и дети. И им дело нашлось. Одного снегу сколько перелопатили, собирая огромные кучи поблизости каждого дома. Было бы лето — бегали бы с ведрами за водой, заполняя здоровенные бочки, но зимой этим заниматься глупо — ударит мороз посильнее, и сразу ни бочек, ни воды, которая, смерзшись в лед, тут же их разорвет.

Хотя с водой тоже пришлось побегать. От колодца к стене, подняться наверх, выплеснуть ее наружу и бегом назад. Один раз легко, другой — не страшно, да и третий тоже, а если целый день напролет? К вечеру еле плелись, расходясь по домам, но на лицах — радость. А как же иначе. Теперь и их вклад в оборону имеется — не один враг, поскользнувшись на обледенелой земле, свалится обратно в ров.

Узнав о повторном отказе суварцев, Бату только скрипнул зубами и повелел изготавливать камнеметы. Не зря старый Субудай учил малолетнего хана, что настоящий полководец должен знать и уметь все. Лишь тогда ему ласково улыбнется с высокого Вечного Неба суровый, но справедливый Тенгри. Бату умел.

Да, да, изготавливать. Это ведь спустя века на картинках в книжках будут нарисованы бесконечные вереницы катапульт, таранов и прочих орудий, которые следуют в длинном монгольском обозе к очередной вражеской крепости.

На самом же деле все было гораздо проще. В поход монголы брали только то, что долго делать или чего могло не оказаться под рукой, например крепкие кунжутные веревки или какие-нибудь редкие ингредиенты горючих смесей. Все же остальное они быстро и споро добывали по прибытию на место, потому что дерево, камень, сыромятная кожа и прочее лежало, росло и паслось возле любого осажденного города.

Строительство велось споро и даже нагло, то есть в непосредственной близости от Сувара. Хан надеялся, что осажденные не выдержат и сделают вылазку, чтобы попытаться разрушить камнеметы, но воевода, который руководил горожанами, видимо, знал, как легко во время отступления принести врага в город на своих собственных плечах.

К тому же, как оказалось, у осажденных было и еще одно средство борьбы, гораздо более эффективное и безопасное. В этом Бату убедился на третьи сутки, когда его воины соорудили первый десяток камнеметов. Конечно, такого количества было явно мало, так что их изготовление продолжалось вовсю, но не простаивать же тем, которые уже готовы к стрельбе. Начать ее было решено еще в предрассветных сумерках, чтобы все жители города испуганно вздрогнули, пробуждаясь от каменного грохота, и пожалели, что оказались такими упрямыми и заносчивыми.

Но раннее пробуждение ждало в то утро самого Бату. Кошма, на которой он спал, ощутимо содрогнулась, передав недовольную дрожь потревоженной земли, и Бату вылетел наружу в чем был. Зрелище, которое предстало перед его глазами, порадовать не могло. Пять мощных пушек, выставленных в рядок, сделали свое черное дело — ядра, выпущенные залпом, изувечили сразу три катапульты. Еще одна была задета вскользь, пятый выстрел пришелся мимо цели.

Пока Бату остолбенело разглядывал разрушения, грянул второй залп. Он оказался не таким удачным, как первый, изувечив только две катапульты, включая задетую первым выстрелом.

Но больше всего хана взбесили даже не эти разрушения, а ликующие крики горожан. Казалось, на стены вышли все от мала до велика, ибо это был их час — час торжества и первой, пусть пока маленькой, победы над врагом.

— Скачи к Мультеку и передай, что я повелел немедля откатить камнеметы подальше, — повелел он одному из караульных, прекрасно понимая, что это далеко не лучший выход из положения.

Действительно, все катапульты стояли в каких-то двухстах метрах от городских стен, отчего пушки и накрыли их своим огнем. Чтобы их спасти, необходимо было немедленно удалить их хотя бы еще на столько же, не меньше, а то и вообще поставить рядом с двумя стрелометами. Вот только зачем? Что толку спасать хлам, который на такой дистанции просто бесполезен.

Тем не менее приказ свой он отменять не стал, с некоторым злорадством наблюдая, как Мультек бестолково суетится и истерично кричит на своих людей. Наконец беку удалось отправить к катапультам несколько десятков воинов, которые сразу после третьего залпа в паническом страхе тут же ринулись обратно.

Дальше смотреть Бату не стал. И без того понятно, что затея с катапультами обречена на провал. Подтянешь на дистанцию выстрела — разобьют в щепки, отодвинешь подальше — они станут непригодны для дела.

Рухнув обратно на кошму, он угрюмо задумался. Прошло только шесть дней из того срока, который он отвел Бурунчи. И что теперь делать? Сидеть в ожидании, сложа руки или…. Хотя зачем сидеть? И мстительная улыбка осветила его лицо.

Булгары не хотят открыть ворота своему хану, которого он, Бату, назначил на эту должность. Так чья это в первую очередь беда — монголов или Мультека? Наверное, все-таки его. Тогда пусть идет и сам берет этот город. В конце концов, у него два с половиной тумена, которые должны не сидеть сиднем, а сражаться. А если не захотят, ну что ж — придется заставить. Эта задача была как раз не из тяжелых.

* * *

По одной из версий, которая звучит достаточно убедительно, Бату принял окончательное решение выступить на стороне Святозара именно после того, как молодой князь нашел еще одного влиятельного союзника, и тоже из числа обиженных судьбой, в лице родителя.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Им оказался бек Волжской Булгарии Мультек — родной брат Абдуллы ибн-Ильгама. Такой тройственный союз в перспективе сулил немалую выгоду монголам, и потому Бату дал согласие, после чего тут же принялся добросовестно отрабатывать взятые на себя обязательства. Поэтому он и был вынужден действовать сразу в двух направлениях, бросив половину туменов на Рязань, а с оставшимися ринулся на булгар.

Т. 3, с. 269. СПб., 1830