Три дня провели послы в ставке монголов. Пестерь теперь был более сдержан в речах, стараясь не допустить никаких оплошностей, хотя хан всячески вызывал его на откровенность, заходя то с одной, то с другой стороны. Чтобы вывести посла урусов из себя, Бату на третий день даже выложил на стол переговоров, хотя правильнее было бы сказать — на дастархан, постеленный прямо на кошму, то, что он до поры до времени приберегал.

Хан сознательно выбрал для этого время трапезы, чтобы не мешало жесткое сиденье трона, порядком надоевшее степняку. По-прежнему за спиной у каждого из пирующих русичей стоял турхауд. Чашки с вареной бараниной поменяли уже в третий раз, и Бату решил, что пора настала.

— Я говорил, что пришел на эти земли вовсе не из жажды их завоевать, — благодушно произнес он, не глядя в сторону Пестеря, хотя было ясно, что ханская речь предназначена в первую очередь для него и остальных послов. — Мои люди не зря называют меня Саин-хан, что означает справедливый. Вот ради того, чтобы восстановить справедливость на этих землях, я и пришел. Разве справедливо, когда два сына одного отца получают совсем разное наследство — один все, а другой ничего?

— Может быть, и нет, — Пестерь сразу сообразил, в чей огород может полететь этот увесистый камень. — Но я думаю, что это дело только самих сыновей. Пусть они разберутся полюбовно и решат — по совести ли была проведена дележка.

— Они и решают. А меня хан Мультек как раз и пригласил в качестве судьи, — пояснил Бату. — Что же до Руси, то я и тут вижу, что каан Константин поступил неверно, отдав все свое добро сыну Святославу, в то время как у него есть еще один сын — Святозар. Чем он хуже? Думаю, что будет только справедливо, если он отдаст половину всех своих земель вместе с Рязанью младшему сыну.

— Ты хочешь сказать, хан, что князь Святозар тоже обратился к тебе с просьбой восстановить справедливость? — иронично усмехнулся Пестерь.

— Да, я хочу сказать именно это, — важно кивнул Бату.

— И он может повторить свои слова? — встрял в разговор Ожиг Станятович.

— Конечно, — широко развел руками Бату. — Святозар не из тех людей, кто сегодня дает свое слово, а наутро забирает его обратно. Он долго терзался в раздумьях, прежде чем обратился ко мне, но, зная, что слово отца твердо и переиначивать его тот не станет, пришел ко мне.

Послы недоверчиво переглянулись.

— Хотелось бы услышать это и от него, — неуверенно проговорил Пестерь.

— Сейчас его нет рядом. Он задержался, потому что помогает мне взять отцовские крепости, как часть его наследства. Взять и поставить в них моих воинов, потому что он доверяет им больше, чем людям отца. Опять же в степи моим камнеметчикам легче и проще обучаться огненному бою, который я успел оценить по достоинству еще летом. Учит их Святозар со своими пушкарями, вот он и задерживается. Но через два-три дня вы сами его увидите и сможете об этом спросить. — И лениво поинтересовался у Пестеря: — Как ты мыслишь, посол, долго ли продержатся те глупцы на стенах, если я наставлю на них все пушки, которые прибудут сюда вместе со Святозаром?

Еще один помощник Пестеря по имени Яромир, будучи не в силах сдержать себя, жалобно охнул. Сам Пестерь тоже не торопился с ответом, всячески оттягивая его. Он неспешно потянулся за чашей с кумысом, медленно поднес ее к губам и помаленьку, мелкими глотками, пил, пока она не опустела. Дальше время уже не оттянешь — надо что-то говорить, только вот что?!

— В наших святых книгах говорится: «Много замыслов в сердце у человека, но состоится только определенное Господом». Иными словами, сбудется все так, как угодно Небу.

— А если оно промолчит, не желая никому мешать? — улыбнулся Бату.

— Как я могу говорить, если промолчит даже Небо, — слукавил посол. — К тому же я не видел, сколько у тебя этих пушек.

— Считай сам, — равнодушно пожал плечами хан. — Твой каан поставил на Яике шесть крепостей. В каждой из них, как сказал мне Святозар, двадцать малых и десять больших. Сложи их вместе и получишь ответ.

На самом деле это была обычная догадка, и князь ничего ему не говорил. Разве что как-то раз с гордостью обмолвился, что у его отца все равны, и потому даже в Оренбурге установлено столько же пушек, сколько и во всех других крепостях. Далее вывод напрашивался сам собой. Если не больше, то уж, во всяком случае, не меньше, а значит — везде поровну.

Однако такая осведомленность хана произвела на русских послов удручающее впечатление. Неужто и впрямь Святозар Константинович стал израдником?

— Опять же очень многое зависит от навыков и умения, а потому мне все равно трудно судить, — снова вывернулся Пестерь. — Ты сказываешь, что орудия еще в пути. Что ж, когда их привезут, тогда и поглядим.

— Привезут, непременно привезут, — кивнул Вату. — Вместе с княжичем привезут. Правда, Святозар отчего-то очень злобился на своего… как это по-вашему?..

— Братанича, — угрюмо отозвался Ожиг Станятович, давая передохнуть Пестерю.

— Вот-вот, на братанича. Уж не знаю, чем он так ему досадил. Только вы не подумайте чего плохого, — встрепенулся Вату. — Неужто я не понимаю и дал бы в обиду старшего внука каана.

— Ты хочешь сказать, хан, что княжич Николай Святославич жив и сейчас гостит у тебя? — медленно уточнил бледный Пестерь.

— Что я хочу сказать, то я и говорю, — строго заметил Бату. — Он и впрямь жив, и ему очень нравится гостить у меня. Конечно, если дед будет очень настойчиво просить его вернуться, то он, как послушный внук, не посмеет пренебречь такой просьбой. Погодите-ка, — встрепенулся джихангир. — Кажется, он — наследник Святослава? Ай-яй-яй! — вдруг горестно завопил он. — Получается, что если с княжичем что-то случится, то Святослав лишится своего наследника. Как же это я не подумал. Надо было окружить его не сотней, а тысячей своих людей, чтобы с его головы и пылинки не упало.

— Ты немного ошибся, хан, когда сказал, что в случае смерти княжича Николая Святослав лишится наследника, — прервал притворные причитания Бату посол и с радостью подметил, как лицо собеседника вытянулось от удивления.

— Разве он не наследник? — недоверчиво уточнил Бату. — А князь Святозар говорил мне совершенно иное.

— И он тебя не обманул, — вздохнул Пестерь. — Только у царевича Святослава много детей, так что в случае смерти княжича Николая он потеряет лишь одного из сынов.

— Не одного из, а старшего, — поправил его Бату, для наглядности подняв указательный палец правой руки. — Это очень важно, урус.

— Значит, все унаследует его следующий сын, — равнодушно пожал плечами Пестерь.

— И каану Константину будет совсем не жаль своего старшего внука?

Вот когда Ожиг Станятович не просто обрадовался — возликовал, что не его поставил Константин в начальные послы. Давать ответ на такой вопрос, да притом совершенно не имея времени на раздумье, — задачка еще та.

— Так ведь война, — выдохнул Пестерь побелевшими губами. — Вон сколь людишек полегло от рук твоих воев. В иной семье не одного, а сразу двоих оплакивают. Получится, что и нашего царя горе не минует. Что уж тут теперь. Да и грех живого человека оплакивать. Ты же сам сказал, что он жив.

— Я боюсь, что если мы не сможем договориться с кааном, то княжич от столь тяжких переживаний может скончаться, — заметил Бату.

— Отчего ж с хорошим человеком не сговориться. Ты сказывай, хан, сказывай, — поторопил Пестерь.

— Я ведь уже говорил, что мне самому ничего не нужно, — напомнил Бату. — Мое сердце жаждет только справедливости. Пусть твой каан не мешает мне устанавливать ее у булгар и сам займется тем же в собственных владениях. Святозар — воин. Ему больше по душе вольная кочевая жизнь. Поэтому он хочет немногого — все степи с крепостями, какие только есть у Константина. Ну и еще сам град Рязань. У кочевых народов принято родовой улус отдавать младшему из сыновей, чтобы он помог своим родителям сытно и спокойно жить в старости.

— Ты считаешь, что если мой государь не отдаст Рязань Святозару, то у него к старости не будет ни куска хлеба, ни глотка воды, ни крова над головой? А мне казалось, что кому бы он ни отдал свои земли, все равно от голода не умрет, — невозмутимо ответил посол.

Бату фыркнул и одобрительно посмотрел на Пестеря.

— Ты молодец, — похвалил он. — Хорошая шутка помогает даже в серьезной беседе. Но у нас в степи Яса едина для всех. Ее соблюдает и простой пастух, и великий каан Угедей, который не спорил со своим отцом, а моим дедом, когда тот завещал родной улус не ему, а младшему сыну Тули.

— И наш государь говорит, что Русская Правда едина для всех — от царя до смерда, — согласился Пестерь. — Но в ней прописано иное. И как нам тогда быть, великий хан, если весь русский народ от Галича и Киева до Рязани и Нижнего Новгорода будет жить по Русской Правде, а сам царь — по Ясе твоего деда? Хорошо ли это? Одобрит ли его народ?

— Хоп! Я сказал все, что хотел, — буркнул Вату, вновь не сумев найти нужного ответа. — Передашь мои слова своему царю и привезешь мне его ответ. Но ты должен поторопиться. Святозар — мой союзник. В благодарность за то, что он для меня уже сделал, — я имею в виду крепости на Яике и искусство огненного боя, — я обещал подарить ему жизнь княжича. Он свое слово уже сдержал. Я не знаю, что мне ему ответить, когда он приедет сюда и напомнит о моем слове, — и пытливо впился глазами в лицо посла, однако, не заметив на нем ни тени тревоги или волнения, разочарованно продолжил: — Если ты очень поспешишь, то я, пожалуй, немного обожду с ответом Святозару, а потом все будет зависеть от слов твоего каана, — и снова пристально посмотрел на Пестеря.

Однако проклятый урус будто издевался над ханом, держа свои чувства за семью замками.

— Иди, — почти сердито повелел Вату. — Я устал и хочу спать. И еще у меня много дел, — невпопад добавил он. — А ты иди и думай.

Однако невозмутимость Пестеря была лишь маской. Каждый, кто смог бы сейчас проникнуть в большой посольский шатер, на вершине которого реяло красное полотнище с гордым белым соколом, широко раскинувшим свои крылья и сжимающим в когтях меч, увидел бы совсем иное.

Посол метался из одного угла в другой, благо шатер, в отличие от круглой юрты, эти углы имел. Все остальные, сидя на лавке, лишь молча наблюдали за этим.

Иногда усилием воли Пестерь заставлял себя остановиться, а то и усесться на лавку, но ненадолго, после чего вновь продолжал блуждать из угла в угол.

— Что ищет — неведомо, — прокомментировал Яромир.

— Пятый угол, — пояснил Ожиг Станятович. — Вот только найдет ли, бог весть.

— Ну как я государю скажу, что его внук в полоне, а сын и вовсе иуда?! — завопил Пестерь, возмущенно глядя на сидящих товарищей. — А вы тут расселись как ни в чем не бывало, словно вам и дела до этого нету!

— Кто легко верит, тот легко и пропадает, — невозмутимо отозвался Ожиг Станятович. — Мало ли что там нехристь сбрехнет. Покамест у нас ни видо-ков, ни послухов, ни самого Святозара. Да и княжича Николая хан нам тоже не показал. Одни словеса голимые.

— Это ты к чему? — буркнул Пестерь.

— К тому, что есть близ Рязани селище, Березовкой прозывается. А в нем смерд проживает. Его за язык все Клюкой величают. И вот этот Клюка иной раз такое загнет — на санях лжу не увезешь. На деле же — ни крупицы правды. Вот у кого хану поучиться бы.

— Так ты мыслишь… — растерялся Пестерь.

— А тут и мыслить неча, — хмыкнул старый боярин. — Лжа все это голимая. Так почто над ней голову ломати?

— А ежели нет? — вступил в разговор худой как жердь Копр — человек воеводы Вячеслава. — Что касаемо пушек, то тут он не сбрехал. Мои люди самолично их в стане у хана углядели. Малых орудий аж семь десятков да больших девять. Спрашивается, откель они у него?

— Так это он в степи отнял у тех, кого побил, — предположил Яромир.

— В степи полсотни орудий было и ни одного тяжелого. Выходит, остатние в Оренбурге взяты. А как поганые в крепость проникли? — спросил Копр.

— Разве устоишь, когда на тебя такая силища наваливается? — буркнул Ожиг Станятович.

— Отчего же не устоять. Вон Сувар-то, перед глазами. И силища не помогает. Выходит, что… — а договаривать не стал, толкнув в бок Церя. — Скажи им про Святозара.

Церь смущенно кашлянул в кулак и тоскливо покосился на Копра.

— А надо ли? — осведомился он тихо.

— Надо, — отрезал Копр. — Это начальные у нас разные. У них — боярин Коловрат, у меня — воевода Вячеслав Михалыч, у тебя — боярин Любомир. Но государь надо всеми ими единый, стало быть, и мы все одним делом занимается, разве что с разных сторон на него глядим. Чего уж нам таиться. Опять же неведомо как завтрашний день сложится, кто из нас живой останется, — безжалостно продолжал он. — Хорошо, если все семеро, а если один? Выходит, все про все и ведать должны, чтоб в случае чего государю от наших смертей урона не было.

— Перемигнулись тут мои людишки с охраной, коя нас от прочего стана отделяет, — нехотя начал Церь. — Они хушь и нехристи, а до хмельного меду большие любители. Ну а пьяный, как малый, — что на уме, то и на языке. Так вот, сказывали они, что видели Святослава в большой гриднице в Оренбурге, где басурмане пир устроили по случаю победы. Сидел Святозар на том пиру в обнимку с Бату да еще с кем-то из ханов. И княжича Николая они тоже видели, хошь и мельком. Раны у него тяжкие, так что сбрехал хан про здравие, но живой.

— И как я про все это государю сказывать стану?! — вновь простонал Пестерь.

— Как есть! — отрезал Церь. — А не хошь, так я, коль жив буду, сам ему поведаю. Мои людишки языки им развязывали, стало быть, мне и ответ держать.

— А мне про пушки, — невозмутимо добавил Копр и ободрил посла: — Выходит, тебе только про то говорить придется, что сам Бату нашему каа… тьфу ты, прости, господи, нашему царю предложил.

После этого послы долго судили и рядили, как быть дальше, то ли немедленно уезжать, то ли дожидаться прибытия Святозара с пушками, чтобы хоть в этом вопросе наступила окончательная ясность.

Голоса разделились поровну. Церю и Кропу хотелось побыстрее доложить обо всем государю. Пусть кое-что и не проверено до конца, но тут уж остается только вновь вспомнить о ложке, которая дорога к обеду. Вспомнив последнюю беседу с царем, на их сторону неожиданно встал и Ожиг Станятович. Трое послов во главе с Яромиром стояли за то, что надо дождаться Святозара.

— А то мы привезем невесть чего. Стыдобища, — громче всех возмущался Яромир.

Решающее слово оставалось за Пестерем. Как он скажет, так и будет. А как?

Наконец он решился:

— Если мы уедем, не дождавшись Святозара, то и впрямь одни слухи государю привезем. Да еще какие слухи-то! — Он обвел взглядом присутствующих. — Иной раз лучше и вовсе ничего не ведать, чем такое. А если это лжа?! Прав Яромир — стыдо-бищи не оберемся. Посему…

Но тут его перебил Церь. Поняв, что дело складывается не в его пользу и с отъездом, по всей видимости, придется повременить, он глухо произнес:

— Не хотел я этого говорить, чтоб не пугать. Тут дело-то еще хужее, — и вновь замолчал, вздыхая.

— Начал, дак изрекай — почто тянуть, — поторопил его Ожиг Станятович.

— Силища у хана могутная. Но мои люди донесли, что тут у него не все силы, а лишь половинка.

— Это верно, — вмешался Копр. — О том и мы знаем. Кто под Биляром, кто под Булгаром.

— Э-э-э, нет, — поправил Церь. — Оное все в ен-ту половинку входит. А остатняя не в Булгарии. Все прочие… на Рязань подались.

— Как на Рязань?! — чуть ли не в один голос воскликнули остальные.

— И ты таил такое! — попрекнул Ожиг Станятович.

— Уж мне-то мог бы сказать! — возмутился и Пестерь.

— Говорю же, что пугать вас попусту не хотел.

— А как давно они ушли? — деловито спросил Кроп, первым пришедший в себя.

— Еще из-под самого Оренбурга. Поначалу они на Яик двинулись, потом должны будут пройти чрез Саратов али Самару, кои государь недавно на Волге поставил, а уж оттель прямым ходом далее. Ежели монголы взять их попытаются, то постоят изрядно, а коли нет, то до Рязани быстро доберутся.

— В лесах у мордвы застрянут, — с надеждой произнес Яромир.

— Чай, не глупее нас, — строго заметил Церь. — В обход двинутся. Между Лесным и Польным Воро-нежцами хороший проход есть. По нему они выдут прямиком к Дикому полю, а опосля чрез Ряжск, по дороге, кою государь построил. От Ряжска до Рязани верст семьдесят, от силы восемьдесят, не больше.

— Тогда и думать неча! — подвел итог Пестерь. — Будем у хана в обратную дорогу проситься.

Как ни странно, но волнения главы посольства оказались напрасны. Встретив Константина и его полки уже на марше, послы подробно изложили государю все узнанное, но тот на удивление хладнокровно воспринял все их известия. Даже то, что монгольское войско разделилось и половина его сейчас ускоренным маршем рванула в сторону Волги для подлого удара в подбрюшье Руси, его не взволновало.

Чуточку разочарованный этим Пестерь зато смог спокойно, хотя все равно немного волнуясь, рассказать Константину о самом главном — про его сына и внука. Но и тут царь лишь слегка помрачнел лицом, но не более того. Не знал посол, что приключилось всего через пару дней после их отбытия в ставку к Бату…