Константин даже дожидаться не стал, когда шустрые слуги остатки снеди вынесут и сам шатер свернут. Уж больно не терпелось ему город увидеть, в котором княгиня живет. А еще ему хотелось с Любимом без свидетелей поговорить. Да, подло это, по мыслям Ростиславы втихую шариться, но Константин и не собирался ничего у парня выспрашивать.

К тому же тот, скорее всего, и не слышал ничегошеньки. Ну, а если слышал да вдруг сам скажет, то это уже совсем другое дело будет. Князь ему, конечно, тут же замолчать велит, но, пока остановит, кое-что само и услышится. Короче, сам себя обманывал.

А тот и рад стараться — почти тут же разговор завел. Когда княгиня перед отъездом из шатра выходила, он, на всякий случай, поближе подошел. Думка у него, конечно, о другом была — мало ли какую встречу князю в Переяславле приготовили. Стелют-то мягко, да вот спать бы жестковато не пришлось. Случись-то что, с кого спрос? С него, с Любима. И не перед князем ответ держать придется, а еще хуже — перед своей совестью. Да она, окаянная, поедом его сожрет.

Вот только услышать ему ничего не довелось. Из такого смешения слов и беспорядочных мыслей разве что мудрец какой слепить что-то смог бы. А он, Любим, кто? Простой смерд из селища Березовка. Так уж получилось, что березка-берегиня ему подарок сделала — одарила способностью слышать мысль чужую, вслух не высказанную. Но мысль, а не слов невнятных нагроможденье.

О том он и князю простодушно поведал. Дескать, у княгини переяславской в голове как копна сена намешана. Там тебе и клевер сладкий, и дурман-трава, и полынь горькая, и белена ядовитая.

— Молчи, — сердито оборвал его Константин, но в голове предательски шевелилось: «Говори, говори».

Любим слышал, но обиженно молчал, и Константин не выдержал:

— Белена-то ядовитая проступала, когда она обо мне, поди, думала? — и даже дыхание затаил в ожидании ответа.

— О ком — не ведаю, но точно не о тебе, — немного подумав, осторожно вымолвил Любим, еще немного подумал, после чего добавил более уверенно: — Ее думки о тебе, княже, я повторять не стану. Уж больно сокровенные они. Только скажу, что сладость в них была одна, хоть и с горчинкой. А белена ядовитая об озере Плещеевом, да и о себе самой тоже полынью горькой отдавало.

И снова у Константина холодок по коже прошелся. Будто тоненькой струйкой морозца обдало. Но нездешний тот морозец был, стылый какой-то и с душком неприятным. Обдал и ушел куда-то. Только будто колокольчик где-то звонко пропел. Тоненько так и невесело, явно о чем-то предупреждая.

В это время те самые всадники вдали показались, которые Ростиславу провожали. Возвращались они обратно весело, на ходу о чем-то приятном переговариваясь.

— Проводили?.. — спросил князь, когда поравнялись они с ним.

— А чего ж не проводить, — ответил старшой. — Только чудно она как-то поехала — не по дороге, коя ко граду ведет, а прямо через луг заливной.

— Может, лошади понесли? — встревожился Константин.

— Нешто я бы не приметил, — почти обиженно ответил старшой. — Возок ничего себе катил, шибко, однако не опрометью.

— А в той стороне у нас что? — уточнил Костя на всякий случай, хотя сердце уже правильный ответ дало.

И вновь морозец по лопаткам пробежался. На этот раз был он намного злей, чем тот, первый.

— Да, окромя озера, почитай, и нет ничего. Берег-то низкий, каждую весну, поди, подтапливается. Луга для выпаса знатные, а жилья там никакого быть не может.

И опять где-то вдали колокольчик звякнул — дин-дон. Жалобно так, будто отпевали кого. Отпевали… И тут он вспомнил, у кого еще такие глаза видел, как у Ростиславы в минуту прощания, и даже коня придержал.

Под Коломной это случилось, прошлой зимой, сразу после первой битвы с Ярославом. Еще не стемнело.

Константин после уговора с Творимиром о сдаче в плен обоза, пока шли приготовления к пиру, решил самолично поле битвы осмотреть.

Там-то он и встретил совсем молодого паренька, который на снегу лежал. Даже усов мальчишка отрастить не успел за недолгую жизнь — один только пух на верхней губе и виднелся. Рана у него была страшная, во весь живот. Кто-то его, как свинью, от бока До бока вспорол острием меча. Но он не морщился от страданий, не стонал — то ли болевой шок сказывался, то ли сил кричать не было. Так, лежал себе тихонечко и в небо смотрел, не шевелясь.

Константин подумал поначалу, что он уже мертвый. В тот день погодка порадовала, было ясно, безоблачно, наверх посмотришь — синь неохватная. Вот и у него такая же синь в глазах застыла. То ли небо в них отражалось, то ли сами по себе они у него такими были.

Хотел Константин мимо проехать, но пригляделся и тут же с коня соскочил. Дышал еще, оказывается, мальчишка. Медленно, с натугой большой, как говорится, через раз, но дышал.

Князь людей позвал, чтоб подсобили, но первый же, кто на зов князя подошел — опытный уже ратник, в боях закаленный, едва посмотрел на мальца, как тут же шапку с головы скинул, перекрестился истово и заметил:

— Ему подсобляй — не подсобляй, ан все едино, — и посоветовал: — Ты в глаза ему, княже, загляни.

— Синие они, — не понял Константин.

— Так то цвет, а я о другом, — пояснил ратник. — Смерть в них застыла. Она теперь своей добычи нипочем не упустит.

— Но он же дышит, — возразил князь.

— Скоро перестанет, — философски заметил старый воин. — Когда глаза такой мертвой пленкой подернулись — верная примета, что не жилец.

Вот точно такие же глаза и у Ростиславы в минуту прощальную были. Вроде и синие, и добрые, а знакомая пленочка в них уже застыла, и холодком из них немного веяло. Недобрым таким. Могильным.

… До Плещеева озера мчать — нет ничего, но уж больно зло князь жеребца плетью охаживал, вот все остальные и отстали маленько. Хорошо, что еще сумерки не наступили — Константин и сам следы от колес хорошо видел. А у озера и совсем легко стало. Вон они, лошадки ее с возком, а вон и Вейка на земле распласталась неподвижно. Что случилось с девкой?

Подбежал быстро, повернул ее и глазам не поверил. Всего час назад, да какое там, полчаса не прошло, совершенно иная была девка — милая да пригожая. Теперь же вся растрепанная, а лицо так от рыданий опухнуть успело — мать родная не признала бы. Но вглядываться некогда. Его другое интересовало — куда Ростислава делась?

Вейка без слов, молча на озеро указала.

— Только что, — выдохнула почти беззвучно. — Вон, даже круги на воде еще не разошлись, — а во взгляде у нее шалая, почти безумная надежда читалась — неужто и впрямь успеют спасти?! Неужто не все еще потеряно?!

Тут и остальные подскочили вместе с Любимом. Что к чему, мужики сообразили мигом, разоблачились до портов, но в озеро шагнули, три шага сделали и остановились в нерешительности.

— Студена водица-то, — протянул один.

— Десять, нет, двадцать, сто гривен тому, кто достанет ее! — выпалил Константин.

Дружинники переглянулись. Сто гривен — это тебе не кот начихал. За них надо лет десять княжьей службе отдать, да еще в походы сходить при этом, долю не раз и не два в добыче получить, тогда только и наберется. Сто гривен — это конский табун в такое же количество голов. Сто гривен — это… Не додумав дальше, только булькнули разом и под водой скрылись.

Рядом только всхлипывающая Вейка осталась, Любим, которого князь в озеро не пустил, удержав близ себя, да еще двое.

Один из старых, ему и вдесятеро дай — все равно не полез бы. И так спину крутило — порой мочи не было терпеть. Да еще один из самых юных. Тот-то порывался, но старый не пустил, пояснив князю:

— Больно холодно, да и к ночи дело. Вылезут ребята, померзнут, а так мы для них костер запалим — хоть пообсохнут.

Константин только кивнул молча — делайте, что хотите.

Тем временем все восемь в холодной сентябрьской воде бултыхались, оживленно переговариваясь между собой и то и дело ныряя. Однако постепенно первоначальный азарт поиска под влиянием холода осеннего озера стал улетучиваться.

Вот уже первый из воды вылез. Весь дрожа от холода, к Константину подошел и, стуча зубами, повинился:

— Воля твоя, княже, а у меня сил нет. Еще чуток — и я сам утопну.

— И я боле не могу, — произнес, вылезая на берег, второй.

— Ее, поди, водяной прибрал давно, — проворчал третий.

Следом потянулись остальные. Последние двое продержались чуть дольше, но в конце концов сдались и они.

— И впрямь водяной утащил, — откашливаясь, произнес один из них.

— Княгиня, чай. Такие не каждый день в гости к нему забредают. Вот он и рад, — поддержал его другой.

Константин не отвечал, продолжая пристально вглядываться в темную воду, затем встал и тихо произнес:

— Тысячу гривен, — и на всякий случай — вдруг у кого со счетом плохо — тут же пояснил: — Десять раз по сто гривен.

Все переглянулись и, как по команде, молча повернувшись, пошлепали обратно.

«Все равно не найдут. Вон уже сколько времени прошло», — мелькнула тоскливая мысль.

«А ты сам водяного попроси», — раздался вдруг в ушах звонкий девчоночий голос.

Константин посмотрел на Вейку. Та молчала и, затаив дыхание, вглядывалась в озерную гладь.

— Вейка, — окликнул он девушку.

Та повернулась недовольно.

— Ты сейчас что-то сказала? — спросил удивленно, хотя понимал, что голос явно не ее.

— Не до разговоров мне, княже, — отрезала она почти сердито, но потом, вспомнив что-то, подошла к Константину и протянула перстень с крупным синим сапфиром.

— Она тебе передать просила.

— А сказала что при этом?

Вейка отрицательно мотнула головой:

— Сказала, ты сам все поймешь.

Константин повертел его в руках, попробовал разглядеть, что там написано мелкой славянской вязью по внутреннему ободку, но света костра для этого было слишком мало.

С тяжким вздохом он надел его на палец, и в этот самый миг в его ушах вновь раздался звонкий девчоночий голос. Вот только на этот раз в нем уже явственно звучали легкие нотки раздражения: «Ну что, налюбовался? А теперь к водяному беги, да скорее, а то не успеешь».

— Ты что-нибудь слыхал? — обратился он к Любиму.

— Тишина кругом, — пожал тот плечами. — Только… — он, не договорив, изумленно уставился на Константина.

«Ну и бестолочь ты, а еще князь, — проворчал голос. — И вслух не ори — я и так хорошо слышу. Вон у Любима своего спроси, коли мне веры нет».

Константин в свою очередь уставился на дружинника.

— Берегиня, — выдохнул тот еле слышно.

«А как вызывать-то его?» — переспросил Константин недоверчиво, но вслух ничего не говоря.

«Как, как, — передразнил его голос. — Палочку найди какую-нибудь да по воде ею похлопай — он и появится. Только отойди подальше, саженей за пятьдесят, чтоб не видал никто».

«А потом что делать?» — не понял князь.

«Потом попроси отдать то, что он взял».

«Как попросить?»

«Вот раскакался тут. Словами, конечно, — досадливо произнес голос и тут же, опережая следующий вопрос князя, добавил: — А какими именно — я не знаю. Ты, главное, понастойчивее, и чтобы от души они шли. Он враз почует, если соврешь. Понял?»

Честно признаться, Константин ничего не понял. Точнее, что делать — тут-то как раз все ему толково разъяснили, а вот выйдет ли из этого что-то путное — вопрос спорный.

С другой стороны, можно попытаться и этот способ испробовать. Благо в случае неудачи Константин совершенно ничего не терял. Да если надо, он бы черту в ножки поклонился — только бы Ростиславу спасти.

Какую-то кривую загогулину удалось отыскать почти сразу. Оглянувшись на трясущихся от холода дружинников и ошалевшего Любима, крикнул, чтобы за ним никто не шел, пока сам не позовет.

Отбежав метров на сто в сторону, он с силой принялся лупить палкой по озерной глади, поначалу сидя на корточках у самой кромки воды, затем зайдя в нее по щиколотку, а потом и еще дальше, так что она уже стала перехлестываться за отворот сапога.

Ситуация складывалась щекотливая, поскольку промерзшие насквозь бедолаги, позабыв про свою трясучку, удивленно прислушивались, какого рожна их князь вдруг принялся деревяшкой по воде барабанить. Менять же позицию поздно, да и ни к чему. Чтобы его перестали видеть и слышать, нужно было удалиться по меньшей мере еще на полкилометра. Хорошо хоть, что умница Любим удерживал всех у костра, запрещая пойти взглянуть хоть краешком глаза.

— Ну и хрен с ними, — в сердцах буркнул князь, продолжая со всей силой охаживать воду палкой. — Пусть слушают.

Голос тоже молчал, не желая мешать процессу.

Когда появился водяной — Константин не заметил. Да и трудно было распознать водяного в обычной травяной кочке, лениво дрейфующей мимо него.

— А ты упрямый, — одобрительно булькнул чей-то голос почти у самых его ног.

Константин от неожиданности вздрогнул, когда одновременно с этим кто-то невидимый, но очень сильный, легонько обхватив его ноги, с силой дернул за них, да так, что князь сел, а если откровенно — плюхнулся самым жалким образом в стылую сентябрьскую воду. Выронив при этом падении свою палку, он инстинктивно потянулся за нею, но булькающий голос отсоветовал:

— Она тебе уже ни к чему. Чай, свое дело сделала. А ты сказывай, почто звал.

— Девушка у тебя одна есть, хорошая, сгоряча к тебе в воду залезла, не подумавши, — начал было Константин, но голос тут же обиженно перебил князя:

— Они у меня все хорошие. Не веришь, так пойдем, покажу. — И вновь кто-то ухватил его за ноги и легонько потянул в глубину.

— Верю я тебе, верю, — отчаянно завопил Константин, что есть силы упираясь руками и чувствуя, что все равно соскальзывает все глубже и глубже.

— Ну ладно. Раз веришь — показывать не буду, — несколько разочарованно произнес голос и неожиданно похвалил: — А ты смелый. Боишься, а из воды не идешь. Стало быть, над страхом своим хозяин будешь.

— Княже! Ты там живой или как? — крикнул кто-то из дружинников, не вытерпев, и тут же его поддержал второй, видно, почуяв неладное:

— Вода-то холодна больно. Не застудился бы часом. Али помочь надобно вылезти?

— Сам знаю, что холодна, — сердито проворчал Константин и громко ответил: — Сидите, где сидели. Я мигом.

— Так ты из каковских князей будешь? — лениво осведомилась травяная кочка.

— А из тех… кто с Хладом воевал и его одолел, — нашелся подходящий ответ.

— Вона как, — булькнул растерянно голос. — Не иначе как сам князь Константин в гости пожаловал. А я-то, старый дурак, все думаю, откель же мне твоя речь знакома. Ты уж звиняй, княже, что не признал сразу, — повинилась травяная кочка и тут же пожаловалась, оправдываясь: — Видеть я что-то плохо стал, особливо ежели к ночи. Токмо на ощупь все, на ощупь.

И в подтверждение своих слов по княжеским ногам вновь что-то проползло-прошелестело.

— А с чем пожаловал-то? — полюбопытствовал голос из кочки.

— С просьбой, — отрывисто бросил Константин. — Выполнишь?

— Кому иному сразу бы отказал, — заметил голос. — А над твоей подумаю. Только чтоб легкая была, — попросил он, тут же поясняя: — Чтобы и мне, старому, силу последнюю не тратить, и тебе угодить.

— Да у тебя силищи еще немерено осталось, — искренне воскликнул Константин.

— Буль, буль, буль, — раздалось из воды, и все пространство вокруг кочки мгновенно покрылось пузырями. — Это я так смеюсь, — пояснил довольный голос. — Оно, конечно, знаю, что брешешь, а все равно приятно. Ты продолжай в том же духе и считай, что просьбу твою я выполню.

— Тогда верни мне девушку, которая недавно здесь утопла, — выпалил Константин. — Люблю я ее.

Из воды раздалось озадаченное бульканье.

— Это такую красивую, — уточнил наконец голос.

— Ее самую, — радостно подтвердил Константин.

— Так она же сама буль-буль-буль ко мне захотела. Не отбивалась, не брыкалась, даже, буль-буль, подсобить пыталась.

— Не подумавши она, сгоряча, — пояснил Константин.

— Ну, это я уже слышал, — откликнулась кочка. — Но давай разберемся во всем по порядку. Ты сказал, что…

— Потом разбираться будем, — завопил Константин. — Все потом, а то поздно будет, — и тут неожиданная мысль промелькнула у него в голове. — Погоди, погоди. А ты мне, часом, не зубы заговариваешь, чтобы и впрямь уже поздно стало?!

— Да за кого ты меня принимаешь?! — возмущенно запузырилась вода вокруг кочки. — Ты вообще кем меня считаешь?! Я тебе что — колдун какой, чтоб зубы твои заговорами лечить?! Я честный водяной! Вот ежели у тебя, скажем, водянка была бы, или, к примеру…

— Точно! Резину тянешь! — твердо констатировал князь.

— Чего я тяну? — недоуменно булькнул голос.

— Потом поясню. Ты девушку мне отдай.

— Такая красивая, — сожалеюще вздохнул голос. — К тому же княгиня. Я сколько живу, а княгинь у меня отродясь не бывало. Даже обидно как-то. И все вы, люди, вот так, — перешла кочка к обобщенным выводам. — Когда что-то нужно, так сразу на поклон бежите — верни, мол, дедушка водяной. А вот чтобы просто, от души, в гости заглянуть — этого от вас не дождешься.

— А хочешь, я тебе песенку спою? — вдруг осенило Константина. — Твою песенку. Ну, ее один водяной сочинил про себя, — и уточнил сразу: — Но она и для тебя тоже хорошо подходит.

— В самом деле? — уточнила удивленно кочка.

— Да чтоб мне навсегда к тебе в гости попасть, если я вру.

— А не боишься? — булькнул предостерегающе голос. — Ты ведь не гляди, что я озерный. Мне слова твои передать всем другим легко будет. И уже никто не вступится, так что тебе не реки — тебе колодца хватит.

— Не боюсь ни чуточки, потому что не вру, — заверил Константин. — Только, чур, вначале Ростиславу отдай. А песню завтра тебе спою.

— Ну, ладно, — примирительно бултыхнулась вода вокруг кочки. — Сейчас ее тебе доставят прямо в руки. Уж очень мне песню охота послушать. Но впредь гляди, княже, — предостерег водяной, — ежели нужда в чем будет, просто так получить не надейся.

— Понятно. У вас все строго. Деловой подход, — вздохнул Константин обреченно. — Капиталистические отношения на дне великого русского озера Плещеева. Процветающий бизнес по вылавливанию молодых княгинь и прочих славянок.

— Чего?! — запузырилась вода возле кочки.

— Я говорю, что все понял! — гаркнул Константин. — Ты — мне, я — тебе. Без подарков в воду ни ногой, ни рукой. Да и с подарками тоже… с опаской, — добавил он, подумав.

— А-а, — с облегчением булькнул водяной. — Вот теперь вижу, что ты все понял. А то что-то буровишь там несуразное. Аж напужал. Я-то думал, что уже и слуха стал лишаться. Оно, знаешь ли, когда постоянно вода в ушах, то очень вредно для здоровья. Ага, ну вот и твоя княгиня, — булькнул удовлетворенно водяной. — Тогда я поплыл. Прощевай, князюшко. Завтра свидимся, — уточнила кочка и начала стремительно удаляться от берега.

— Эгей, а где девушка-то? — возмущенно заорал ей вдогон Константин, вскакивая на ноги, и в тот же миг увидел почти рядом с собой белое неподвижное пятно женской рубахи, хорошо различимое на темном фоне озерной воды.

Следующие полчаса ушли на то, чтобы попытаться вернуть Ростиславу к жизни. Трижды бывалые дружинники пытались объяснить своему князю, что померла она, что поздно, уж больно много времени прошло, но всякий раз, напоровшись на его бешеный взгляд, испуганно замолкали, осекшись на полуслове.

Спустя полчаса утопленница закашлялась и слегка открыла глаза. Дружинники стояли как вкопанные, боясь пошевелиться. Не бывало такого, чтобы через столь продолжительный срок пребывания под водой человека потом удавалось вернуть к жизни. Четверти часа вполне хватало, чтобы упокоилась душа христианская навеки. Нет, случалось, конечно, иной раз, что и откачивали, уж больно живуч оказывался человек, но ведь четверть часа, а тут-то вдвое больше времени княгиня под водой пробыла. Пробыла и… ожила.

«Нет, братцы, вы как хотите, но не иначе как тут что-то тайное замешано», — явно скользило во взглядах воинов.

Вслух об этом пока никто не заикался, даже намеком малым, но перепуганные лица красноречиво говорили сами за себя.

— Зачем? — прошептала княгиня и тут же вновь потеряла сознание.

— Зачем-зачем… надо! — пыхтел Константин, помогая дружинникам перенести ее свинцовое безжизненное тело к костру.

— Ох, и тяжела баба, — вытер пот со лба один из воев, когда княгиню донесли до огня. — А на вид и не скажешь. Вроде вовсе и не толста будет. Ну да нет худа без добра, зато согрелись малость, — констатировал он благодушно.

Другой, все это время с опаской косившийся на князя, улучив момент, вполголоса спросил у Константина, когда тот отошел к лошади, чтобы достать сменное белье:

— И как токмо тебе, княже, удалось ее найти? Не иначе как с водяным сумел договориться. — И, не дожидаясь ответа, присвистнул удивленно: — Ну, дела…

Вовремя вспомнив мудрые слова отца Николая, Константин веско произнес:

— Все в этом мире от бога, и каждую тварь на этой земле создал господь. И кто уж там чистый, а кто нечистый — не нам с тобой судить, а вседержителю. Иной человек, хоть и крест на груди имеет, а порою такое вытворяет, что похуже черта будет, — и посоветовал: — Ты Гремислава-то вспомни.

— Ну да, ну да, — покладисто пробормотал дружинник, но чувствовалось, что слова князя его не убедили.

— Кажись, совсем в себя приходит, — раздался в это время радостный голос Вейки, и Константин, так и не успев переодеться, поспешил обратно к костру.

Едва придя в себя, Ростислава вновь спросила, глядя в упор на склонившегося над нею князя:

— Зачем?

— Потом поговорим. Сейчас не время. Ты поспи лучше, а то умаялась, поди, — мягко ответил Константин и ласково коснулся пальцами ее лба.

Княгиня будто только и ждала этого прикосновения. Глаза ее тут же послушно закрылись, и она покорно уснула.

— Дивись, как у князя нашего ловко получается, — оторопело зашептал тот, кто спрашивал у Константина про нечисть.

— Замолчь, а то услышит, — так же тихо и испуганно огрызнулся в ответ другой.

Чтобы лишний раз не тормошить княгиню, Константин распорядился шатер ее здесь же, у озера поставить. Ловкие вои сумели полотнище прямо над княгиней натянуть. Оставалось только чуть сдвинуть ее вбок, на воилочную кошму, да укрыть потеплее. Вейка неразлучная тут же в ногах улеглась.

Константину второй шатер рядышком поставили, но тот в нем спать отказался. Никому не доверяя, он улегся прямо рядом с входом, чтоб за ночь своенравная княгиня опять чего-нибудь не отчубучила. Так оно понадежнее будет.

Угомонились все не скоро. Во всяком случае, Константин, пока не уснул, все слышал приглушенные голоса дружинников, обменивающихся мнениями насчет того, как именно в кромешной мгле их князь ухитрился углядеть в воде княгиню, вытащить ее да еще и откачать.

— Не иначе как он… — следовал приглушенный шепот.

— Ну, нас там не было, — басил скептик.

— Да он сам мне сказывал, — горячился тот, кто спрашивал Константина про нечистую силу. — А потом-то, потом!.. Все же видали, что он только ее лба ладонью своей коснулся, как она тут же и заснула. Это как?!

От утренней свежести Константин проснулся чуть свет. Вчерашнее помнилось, но с трудом. То ли он просто настолько ошалел от переживаний, что его воспаленное и чересчур живое воображение сыграло с ним дурную шутку, то ли и впрямь был разговор с водяным…

«Да ну, — отмахнулся он. — Придумаешь тоже — водяной. Хотя… фантазия фантазией, — вздохнул он, — а песенку я ему на всякий случай спою, сидя на бережку. От меня не убудет, хотя и глупо, конечно. Ерунда это все».

Уже собравшись идти, он осторожно, чтобы не разбудить, заглянул в шатер и остолбенел — Ростиславы там не было.

В один прыжок он преодолел расстояние до костра, который поддерживал один из караульных, и, схватив его за грудки, хрипло выдохнул:

— Где?..

— Да вон она — у озера уселась, — жалобно запричитал часовой.

— Зачем отпустил? — недовольным, но уже более спокойным тоном спросил Константин. — А если она опять того?..

— Просилась сильно, — виновато ответил дружинник. — Я и подумал, не среди нас же ей нужду справлять. Да она и слово дала, что ни-ни, — заторопился он. — Пока, мол, с князем не поговорю, даже и не подумаю. Ну, и я опять-таки бдю все время.

— Бдю, бдю, — отозвался ворчливо Константин и медленно пошел к княгине.

— Зачем? — спросила она, едва тот уселся рядом, и терпеливо повторила: — Зачем старался?

— Все мы когда-нибудь уйдем, — глухо отозвался Константин.

Неожиданный вопрос слегка сбил его с нужной мысли, и начал он не совсем так, как хотел:

— Неважно, когда уйдем. Важно как. А еще важней — во имя чего. Один — как богатырь в бою с врагом, защищая друзей. Второй, как трус, просто убегает от этой жизни, потому что боится ее.

— Я не боюсь, — перебила Ростислава. — Мне просто жить незачем. Так что ты напрасно трудился, у водяного меня выпрашивая.

— Ты и это уже знаешь? — воскликнул Константин удивленно. — Но откуда?

— Видала я кое-что в озере том. Не приведи господь вдругорядь такое узреть. А потом проснулась среди ночи да услыхала, как вои твои шепчутся. И смелый, дескать, у нас князь, и сильный, и умен — вон, даже нечисть уговорить сумел, чтоб та свою добычу назад вернула. И не побоялся с самим водяным споры спорить. Не зря его в народе заступником божьим кличут. — Она резко оборвала фразу и повернулась к князю, с интересом всматриваясь в его лицо: — Так ты что, правда из-за какой-то девки дурной сам к водяному в лапы полез?

— Правда, — покаянно сознался Константин и улыбнулся виновато, радостно любуясь самым главным — глаза у Ростиславы жили. Мертвенная пленка, туманившая вчера ее взор, сегодня куда-то бесследно исчезла, растворилась, сгинула, и они даже чуточку лучились от искорок, прыгающих озорными чертиками в самой глубине.

— А зачем? — посуровел ее тон.

Но глаза предательски выдавали, что это все лишь напускное, а на самом деле настрой у княгини совсем иной.

«А вот теперь главное, — решился Константин. — Именно сейчас. Да давай же ты, не молчи», — подтолкнул он себя почти с ненавистью.

Он попытался вдохнуть в грудь побольше воздуха, но что-то мешало и больно кололо. Константин хрипло закашлялся, и ему чуть полегчало, хотя дышалось все равно с трудом.

— Да люблю я тебя, люблю! — выпалил отчаянно и тут же услышал убийственный ответ:

— Того я и боялась, княже. Нельзя ведь нам — грех это. Ведь женатый ты.

— Ярослав постарался, развел с супругой, — глухо ответил Константин. — Или ты не знала? Или муж не похвалился?

Щеки Ростиславы порозовели, а в глазах ее уже не искорки светились, а костер разноцветный полыхал.

— Он мне и впрямь ничего не сказывал, — растерянно покачала она головой и тут же предупредила: — Только ты ничего о нем не говори. Негоже о покойниках дурное сказывать. Они же за себя постоять не могут.

Константин вновь закашлялся.

— Козел он, твой Ярослав, — выдавил с усилием между двумя приступами надсадного, тяжелого кашля. — И с чего ты взяла, что он покойник? Во всяком случае, когда я его во Владимир привез, он еще живой был. Сейчас как — не знаю.

— Стало быть, так вот, — медленно протянула Ростислава.

Лицо ее вновь построжело и поскучнело. А в глазах уже не только костра разноцветного не было, даже самые малюсенькие искорки исчезли.

Она медленно и рассудительно произнесла:

— Я ему слово дала — седмицы не пройдет, после того как я о смерти его узнаю, и меня в Переяславле не будет. А у вдовой княгини, да бездетной еще, на Руси только две дороги: либо в монастырь, либо туда, откуда ты меня вытащил.

— Но он же жив! — напомнил Константин и поморщился — в груди вновь что-то укололо, да так сильно, что он чуть не вскрикнул.

— Жив, — подтвердила безучастно Ростислава. — Он жив, а нам с тобой как дальше жить? И чем?

— Я — надеждой, — твердо ответил Константин. — Пока ты жива, я надеяться буду. А жизнь — штука длинная. Кто знает, что она нам завтра преподнесет, — и почти с мольбой: — Ведь всякое может быть, правда? Скажи, правда?! — а сам, не дожидаясь ответа, почти шепотом застенчиво: — А ты меня хоть чуточку… — договаривать же не стал — испугался.

— Дурачок ты, дурачок, — грустно протянула Ростислава. — И почто спрашиваешь, грех мой тайный из души вытягиваешь? Неужто сам не понял досель? — и посетовала лукаво: — Перстенек мой тогда с мизинца сними да прочти, что там написано, — но тут же ухватила его за руку и приказала строгим голосом: — Только ты потом это сделай, когда меня рядом не будет. Тож ведь поди стыдно. Я его от батюшки получила, еще перед свадебкой, с наказом подарить… ну, подарить, словом, — замялась она. — Только видишь, сложилось-то так, что не князю Ярославу оно досталось, а тебе, — и тут же добавила отрезвляюще, сухо и почти зло: — Вот только не бывать нам вместе.

— А ты верь, — убежденно произнес Константин и просительно добавил: — И живи. Только живи обязательно. Мне бы только знать, что ты жива, пусть далеко от меня, пусть замужем, но жива.

— А если далеко, да еще за другим замужем, тогда какой тебе в моей жизни резон? — вздохнула Ростислава.

— Ты для меня как воздух. Умрешь — чем дышать стану?

Глаза девушки неожиданно наполнились слезами.

— Знаешь, — медленно произнесла она. — О такой любви ведь каждая мечтает — от холопки обельной до княгини знатной. Каждая о ней грезит, только редко к кому она приходит. Я ведь еще совсем недавно такой несчастной себя считала.

— Думала, что Ярослав погиб? — перебил ее Константин.

— Вовсе нет. Просто тяжко все было. Думала, несчастливая я. Сам помысли. Каково это — всю жизнь нелюбимой с нелюбимым коротать. Это как в потемках все время сидеть. А вчера для меня как будто солнышко ясное на небе взошло. Я и зимой лучик малый приметила, да отмахнулась — боялась все, что помстилось. А уж вчера-то точно. А если ты солнышко узрел, то во тьме уже жить не захочешь. Так и я. Вот только я счастливая, оказывается, — сама удивилась Ростислава такому выводу, но уверенно повторила: — Да, счастливая. И не боись — жить я теперь буду. Пусть не для себя, для тебя. — И она, закрасневшись, но не в силах сдержаться, порывисто чмокнула Константина в лоб, но тут же ахнула и испуганно отшатнулась.

— Да ты же весь горишь?! Ты что ж, так и проспал возле шатра на земле сырой всю ночь?!

— Тебя караулил, — смущенно пожал плечами Константин и вновь натужно закашлялся, а пока отходил от приступа, княгиня, прижавшись ухом к его спине, напряженно слушала, после чего озабоченно спросила:

— Ты когда-нибудь слыхал, как в кузне огонь мехами раздувают, особливо ежели они уже старые и худые?

— Ну, доводилось как-то раз.

— Так вот, у тебя в груди сейчас еще хлеще творится, — убежденно заявила княгиня, поставив короткий диагноз: — Перекупался ты, солнце мое ясное, — и скомандовала: — А ну-ка в шатер и лечиться немедля.

— Погоди, погоди, — воспротивился Константин. — Должок у меня перед водяным за тебя остался. Песенку я обещал про него спеть. Обидится дедушка. Скажет, коли князь слово не держит, то и совсем нет веры людям. Возьмет и отчубучит чего-нибудь нехорошее. Сейчас я ему ее спою и тогда уж…

— Да ты дойдешь ли? — воскликнула Ростислава, с тревогой глядя на князя, тяжело, с натугой поднимающегося с земли.

Вскочив, она ловко подставила ему свое плечо. Константин попытался отстранить ее, но сам чуть не упал, потеряв равновесие.

— Я один, — погрозил он ей пальцем. — Ничего со мной не случится. А то вдруг спою, а ему не понравится. Возьмет, и тебя назад потребует.

Слова давались ему тяжело, но под конец он уже понемногу приспособился и выговаривал по одному за вздох. Больше не получалось, хоть ты тресни.

— Так я и далась ему, — насмешливо протянула Ростислава, вновь подставляя князю свое плечо и заверяя его уже на ходу: — Да ты не бойся. Я тихонько в кусточках усядусь, он и не приметит меня вовсе. Мне ведь тоже хочется твою песенку послушать. А потом, как ты один назад-то пойдешь? Нет, княже, и не думай даже.

Так, с воркованием нежным, она и довела его до вчерашнего места, усадив на бережок, и, соблюдая обещание, отошла метров на пять, спрятавшись за кустами.

Как Константин звал водяного слушать обещанную песенку, сам он впоследствии так и не вспомнил. Все как в бреду или во сне было. Помнил он только, что пел:

А еще ему смутно помнилось, как Ростислава, плача навзрыд, пыталась его, Константина, поднять с земли, как причитала, что все, хватит, спел он уже, довольно. Он же, боясь, что позабыл что-то, все продолжал петь, с натугой выплевывая по слову за один вздох и все время удивляясь, почему ему не хватает воздуха, когда его здесь вон сколько.

И последнее, что осталось в памяти, — это встревоженные дружинники, бегущие навстречу им с Ростиславой, и его собственный выдох: «Все!» — а потом только резко приближающаяся к глазам трава и вновь острая боль в груди.

Все те несколько дней, когда Константин находился в пограничном состоянии — то ли выживет, то ли нет, Ростислава ни на минуту не отходила от его постели. Она и спала тут же, в изголовье, уткнувшись лбом в горячую, влажную от пота руку князя.

В ответ на недоуменные взгляды дворовых людей, понимая, что именно могут донести доброхоты князю Ярославу о ее поведении и в какой ад после этого превратится вся ее дальнейшая жизнь, она поясняла гордо:

— Негоже, чтоб князь Константин в Переяславле-Залесском жизни лишился. Тогда уж его дружина точно весь град по бревнышку разнесет.

А сообразительная Вейка тихонько от княгини еще один слушок пустила. Будто главная причина того, что Ростислава в воду кинулась, состоит в том, что она не знала о том, что муж ее, князь Ярослав, жив. После того как он распространился, уже не только дворня, но и все горожане ее чуть ли не в святые возвели.

А как иначе? От мести рязанской град спасла, собою жертвуя, — раз. Одно только это ох и дорогого стоит. За такое сколько ни кланяйся — много не будет.

Да тут еще и второе добавь — как за мужа своего переживала. Не всякая в воду кинется, узнав о смерти суженого, а княгиня, вишь ты, решилась.

Теперь же и третье не забудь — ухаживала за Константином Рязанским так, что если даже и таились у него на душе остатки мести за град свой стольный, то ныне они точно все исчезли напрочь.

И ведь ни на минуточку малую от ложницы его не отходила. Умаялась, бедная, так что высохла вся, с лица мертвенно-бледной стала, лишь глаза одни горят синевой жаркой, да так, что и смотреть на них больно.

А тому, что лик у нее вроде как светиться начал, люди даже не удивились. А чему удивляться-то? Сказано же — святая. А у них у всех положено так, чтоб лицо светилось, иначе как же простому человеку святость отличить.

Ростислава же, коль и услыхала б такое о себе, лишь посмеялась бы в ответ. Глупые они все. Ишь чего измыслили себе — умаялась. Да она самой счастливой в эти дни ходила, потому как все время рядышком с ним была. И мнилось ей, что не просто князь любый, но муж венчанный близ нее лежит, а впереди у них столь много счастья — ни руками не обнять, ни глазами не охватить.

Про смерть же его возможную она даже и не думала. Не тот Константин человек, чтобы вот так глупо костлявой старухе уступить. К тому же и сама Ростислава рядом, а уж она за него — не гляди, что девка слабая, — глотку, как волчица, любому перегрызет. И той, что в саване белом шляется, тоже. Ни страх напускаемый не поможет, ни коса вострая не выручит. Сколько ею ни маши — все едино ее, Ростиславы, верх будет.

Вот только недолго счастье ее длилось. Спустя неделю после того, как стало окончательно ясно, что Константин пошел на поправку, Ростислава покинула княжий терем. Сердце кровью обливалось, но что поделаешь. Любовь любовью, но про долг свой княжеский тоже забывать не след.

Она и сама была бы рада еще хоть на чуть-чуть остаться, но что ж тут поделать, коли за ней сноха, вдова старшего брата Ярослава — Константина Всеволодовича, уже и нарочных прислала со слезной мольбой, чтоб приехала подсобить, а то, дескать, не с ее здоровьем со всем хозяйством управляться.

Да и сам Ярослав к тому времени начал понемногу глаза открывать и первым делом про Ростиславу спросил. Хорошо, что Агафья Мстиславовна, которая всегда Ярослава недолюбливала, из женской солидарности наговорила ему с три короба про погоду отвратительную, про слякоть да грязь непролазную.

Впрочем, и не так уж сильно соврать ей пришлось. Как раз в тот день, когда Константин свалился в жару, и началась настоящая осень с заунывными дождями и прочими своими прелестями.

Вот так погода и подарила Ростиславе почти полмесяца, расщедрившись вдруг. А потом все — такие снега повалили, что только держись. И пришлось княгине с тяжким сердцем катить по первопутку во Владимир, оставляя Константина на попеченье лекарей и своей верной Вейки, которая на кресте поклялась, что неотлучно около князя сидеть будет, пока тот на ноги не встанет.

На прощанье, склоняясь к больному, она жарко выдохнула ему на ухо:

— Помни, я ведь только для тебя жить обещалась. И ежели я для тебя воздух, то ты для меня и вовсе весь мир. Уйдешь — и я следом.

После чего ожгла Константина поцелуем горячим прямо в сухие губы и пояснила с горькой улыбкой:

— Это не я — от водяного подарочек передаю. За песенку.

И ушла. Насовсем.