Прошел почти месяц. Принес он немало событий, как хороших, так и плохих, а самым гадким было то, что поладить с черниговцами так и не удалось. Впрочем, Константин особо на это и не рассчитывал, надеясь хотя бы на то, что удастся выяснить, чего ждать от Глеба Святославича Черниговского, а также от второго своего западного соседа — Изяслава Владимировича Новгород-Северского.

В какой-то мере он это выяснил, правда, ценой гибели всего своего посольства. Хорошо хоть, что рязанский князь на сей раз, почувствовав недоброе, не послал, как обычно, старого Хвоща или Евпатия Коловрата. Поехали несколько ростовских бояр из числа тех, кто жаждал выслужить прощение князя за свою дерзость, проявленную, когда Константин стоял под Ростовом.

Что и говорить — свое прощение они заработали сполна. Да только это была их последняя служба. Вернулись все шестеро на санях, изрубленные, будто мясные туши.

Набольшего из бояр, возглавлявшего посольство, по имени Олима Кудинович, и вовсе признали лишь по приметным ножнам и дорогому поясу. Лица у него не было вовсе. Руки и ноги, правда, оставались целыми, но туловищу уже не принадлежали — лежали рядом с ним на залитой кровью соломе. Тут же валялись и прочие тела.

С ними рядышком, только на двух других санях, лежали слуги и дружинники.

Не пощадили никого, даже возниц. Потому правил поездом из трех саней какой-то черниговец. Был он неразговорчив и, судя по всему, уже настроился на скорую гибель от рук рязанцев. Во всяком случае, когда Константин запретил его трогать и с миром отправил назад, вид он имел весьма удивленный, примерно как человек, который второй раз родился.

Но кроме этой дикой выходки с посольством, как ни удивительно, черниговский князь пока ничего не предпринял и, судя по тому, что доносила разведка, даже не собирался предпринимать. Во всяком случае, в ближайшие пару-тройку месяцев, потому что до весеннего половодья оставалось всего полтора, да еще полтора кидай на то время, пока спадет вода и подсохнет земля. А потом сев — это святое. Что он задумал, оставалось только догадываться.

А может быть, и не задумал ничего. Со здоровьем у него и так было не ахти, а после смерти сына он и вовсе сдал. Там теперь всем его брат заворачивал, Мстислав Святославович, который шел следующим по старшинству. И посольство порубленное, как Константину донесли верные люди, тоже его работа. Да и письмецо, которое передал черниговец, что покойников в Рязань привез, тоже лично он писал. Было оно совсем коротким и состояло всего из одной фразы, взятой из библии: «Не мир, но меч». Что она означает — мудрено не догадаться. Значит — война.

Но, как бы ни было, а пока у Константина и Вячеслава появилась передышка. Вот ее-то и можно было, хоть и с некоторой натяжкой, считать чем-то хорошим. Оставалось лишь выжать из образовавшегося затишья все возможное, успев разобраться с восточными соседями.

Русский город Великий Устюг, который взяли войска булгар, был, образно говоря, лишь пробой пера булгарского эмира. Стоит промолчать или того хуже — уступить, и следом за первой ласточкой тут же полетят остальные.

А там и мордва непременно зашевелится, и есть с чего. Этот народ хоть и состоял из двух, вечно враждующих между собой племен: мокша и эрзя, но и про набеги на русские земли их князьки тоже не забывали. Ныне один из них — Пуреш, давно лежал в сырой земле, но тем опаснее был Пургас, который возглавлял племена эрзя. В отличие от Пуреша, ориентировавшегося на владимирских князей, Пургас входил в союз с волжскими булгарами и потому был опасен вдвойне.

Со всех городов Рязанского княжества, которое теперь включало в себя не только скромные муромские земли, но и всю Владимиро-Суздальскую Русь, были уже собраны полки. По настоянию своего князя Вячеслав скрепя сердце призвал под военные знамена, которые уже красовались над каждым полком, даже совершенно необученную молодежь.

Впрочем, Константин и сам не собирался кидать неопытных парней «под танки». Предполагалось, что все они станут войсками так называемого второго резервного эшелона, в битвах участия вообще принимать не будут, но зато хотя бы получат первые военные навыки: как в строю себя вести, как в походах и так далее.

Опять же, что ни говори, а вернуться они должны были с победой, что непременно придаст каждому дополнительную уверенность в себе и в своих силах, хотя молокососам навряд ли придется браться за меч.

Целыми днями Вячеслав буквально не слезал с седла, а по вечерам все вычерчивал карты предстоящих боевых действий, маршруты движения, продумывая наибыстрейшие способы доставки кормов для лошадей и продовольствия для неимоверно разбухшей армии.

Реально предполагалось вести бои мощной пятитысячной конной дружиной и двадцатитысячным пешим ополчением, хотя большая часть ратников, по мнению Вячеслава, была еще очень и очень «сырой».

Не рискуя полностью оголять тылы, чтобы не заполучить коварного удара в спину со стороны черниговцев, воевода скрепя сердце оставил две полутысячи и раз десять проинструктировал «верховного главнокомандующего западной группировки» Изибора, по прозвищу Березовый Меч, о способах и средствах связи, об условных сигналах и даже научил его пользоваться элементарным шифром.

Еще одним из инструктируемых был командир второй полутысячи, чудом выживший после резни под Исадами, молодой ратник по прозвищу Козлик.

Вячеслав знал, кого оставлять. Оба полутысячника отличились еще под Исадами, когда, рискуя собственной жизнью, спасали князя Константина от погони.

Прозвища свои они получили еще раньше. Изибора так прозвали за то, что во время обучения ратников он всегда брал в руки только березовый меч, дозволяя остальным атаковать его настоящими, стальными, и все равно одерживал победу. Козлик же получил свое прозвище не столько за мастерство, сколько за технику ведения боя. Он перемещался так легко и виртуозно, будто не фехтовал с мечом в руках, а танцевал в хороводе на Купалу.

А командирами двух сотен у Козлика были недавние черниговские дружинники — Басыня и Груша. В сотне у последнего служил и Спех. В десятники он еще не выбился, однако все шло к тому. Но вообще такие пришлые командиры были не правилом — исключением.

В основном Вячеслав выдвигал начальников из своей дружины. Чтобы проверенные, надежные. Сам выдвигал и сам же потом постоянно жаловался, что остался совершенно без командирского резерва. Воевода, конечно, несколько преувеличивал, не без того. Запас-то у него все равно имелся, хоть и небольшой.

Зато о пешцах теперь можно было не беспокоиться: все командиры — орлы, да и только. Из старых испытанных вояк там были в тысяцких Пелей, Позвизд, Искрен из Пронска, где в сотниках ходил Юрко Золото, и еще много исконно рязанских. Помимо них, на такие высокие должности было назначено и множество новых людей, которым Вячеслав доверил не только десятки и сотни, но и тысячи.

Правда, сделал он это лишь после долгих уговоров князя, который несколько дней подряд вдалбливал в него, что если того же Пелея поставить куда-нибудь в Суздаль, то спустя два-три года его, образно говоря, все равно «осуздалят». Зато если полк возглавит свой, коренной, чтобы жители могли гордиться земляком, то после двух-трех лет, проведенных в составе рязанского войска, и он сам, и весь его личный состав, наоборот, «орязанятся».

— Хоть сюда политику не суй, — отбивался поначалу Вячеслав.

— Это не политика, а психология пополам с социологией, — убеждал Константин. — Они должны чувствовать себя монолитом — единым кулаком.

— Как говорила моя мамочка Клавдия Гавриловна, усложнять простое, что ты сейчас и делаешь, княже, очень легко. Гораздо тяжелее сделать сложное простым. Это я к тому, что лучше бы ты о своевременной доставке продовольствия позаботился.

— Тебе же Зворыка сразу двух начпродов подарил с барского плеча.

— И оба экономные до чертиков, — возмущался Вячеслав. — Каждую куну считают. Одни хлопоты с ними, а ты мне еще тысяцких навязываешь по своему вкусу. Кто воевода — я или ты?

— А кто князь — ты или я? — парировал Константин. — И не назначаю я их вовсе. Любого на свой вкус ставь, но только чтоб во главе владимирского полка был командир из самого Владимира и так далее.

— Как говорила моя мамочка Клавдия Гавриловна… — начал было в очередной раз Вячеслав, но, не выдержав, засмеялся. — Хрен с тобой. Есть у меня людишки на примете, хотя и рановато их на столь высокие посты выдвигать, но только из личного к тебе уважения, княже, — и сразу резко поменял тему: — Слушай, а чего за тобой этот хмырь болотный всюду шляется, как привязанный?

— Считай, что это мой лекарь, Слава, — сразу помрачнел Константин.

— Доброгневы мало? — удивился воевода.

— А он по совместительству еще и палач, — горько усмехнулся князь. — Эта должность нашей славной ведьмачке не по нутру бы пришлась, так что я ей и не предлагал.

— Для булгар, что ли, приготовил? Не рано ли? — хмыкнул Вячеслав.

Константин немного помялся, но решил, что рано или поздно все равно придется обо всем рассказать и ему, и Миньке, и отцу Николаю. Последним двум и ближе к осени не поздно будет, тем более что новоявленный епископ Рязанский и Муромский раньше из Никеи не приедет, а вот Славке можно и сейчас. Так сказать, заблаговременно, чтобы привыкал понемногу.

— Для меня, дружище, — медленно произнес он. — Лично для меня.

— Это как понять? — вытаращил глаза Славка.

— Помнишь, я тогда, сразу после того как князей черниговских повесили, срочно выехал к Всеведу?

— Конечно.

— Ну, тогда слушай, что было дальше.

И Константин, стараясь не особо драматизировать и даже немного подшучивая над своим недолгим сроком правления в должности князя, рассказал Вячеславу все подробности.

— И он тебя грохнуть должен?! — возмутился Славка. — Да я его сам раньше пришибу.

— Сказано же тебе — не я это уже буду. И произойдет оно лишь тогда, когда у меня самого сил не останется этому Хладу чертову сопротивляться.

— А перекачка крови? — деловито осведомился воевода. — Ну, там, гнилую всю слить, а здоровую влить.

— Запросто, — согласился Константин. — Только при одном условии: найди где-нибудь здесь поблизости станцию переливания.

— О, дьявольщина! — взвыл Вячеслав. — А что, все настолько серьезно? Всевед — он тоже человек, а людям свойственно ошибаться.

— Более чем серьезно, — хмуро ответил князь. — Смотри сам.

Он взял нож, и воевода не успел еще сообразить толком, что собирается делать его друг, как Константин деловито полоснул себя по вене выше запястья.

— Совсем одурел? — только и произнес Вячеслав.

— Мне почти не больно. Ты лучше посмотри — какая она, — мрачно сказал Константин.

Воевода склонился над поверхностью стола, куда капала кровь князя, постепенно собираясь в небольшую лужицу.

— Так она же зеленым отливает, — оторопел от увиденного Вячеслав, но тут же засомневался: — Может, у нас свет не тот? Ведь так не бывает.

— Бывает, — вздохнул Константин и добавил: — И она теперь стала немного пузыриться. Ты смотри, смотри. Весьма поучительно.

Воевода вновь склонился над столом. На поверхности почти черной, с хорошо заметным зеленоватым отливом лужицы и впрямь то и дело возникали небольшие пузырьки. Был их век недолог — едва они появлялись, как почти сразу, всего через несколько секунд, лопались.

Однако несколько штук, скучившись в небольшой комок, продержались чуточку дольше. Даже когда кровь застыла, они еще продолжали оставаться в неподвижности, и что-то маленькое, но гадкое даже на вид, отчаянно металось внутри каждого из застывших пузырьков, но потом затихло и оно.

— А это что у тебя там такое? — окончательно растерялся Вячеслав и шлепнулся на стоящую поблизости лавку. Рот у него так и оставался полуоткрытым. Впрочем, увиденное могло потрясти кого угодно.

— Я тебе что — медик? — сухо ответил Константин. — К тому же я даже в школе по таким предметам не очень-то блистал. Знаю только, что если зеленое и извивается — то это биология, а если плохо пахнет — то химия.

— А если что-то не работает?

— Ну, брат, тогда это уже физика, — улыбнулся невесело князь, деловито перебинтовывая порезанную руку. — К тому же, будь я хоть медиком-профессионалом, все равно ничего больше не узнал бы. Приборов нет, аппаратуры тоже, да если бы даже они и имелись — электричество нужно. Ясно одно, что кровь моя уже не совсем человеческая. Но это и так видно, невооруженным глазом.

— И шансов никаких?

— Всевед сказал, что он пошлет весточку мертвым волхвам. Если ответят — неплохо, если помогут — отлично. Но вряд ли. У них, видишь ли, принцип невмешательства.

— Как учила моя мамочка Клавдия Гавриловна, в жизни иногда надо быть выше принципов, даже если они твои собственные.

— Дай бог, Слава, чтобы их мамочки учили своих детишек тому же самому. Так ты поставишь местных тысяцких или нет? — шутливо напустился он на воеводу, не желая дальше говорить на больную тему.

— Как скажешь, Костя. Все сделаю в лучшем виде, — негромко ответил Вячеслав, непривычно грустно глядя на друга, который еще ходил, ел, пил, говорил, дышал, то есть числился в списке живых, но был уже приговорен к смерти.

Причем приговорен самим собой. Таким другом можно было от всего сердца гордиться, восхищаться, удивляться, но вот места для радости в душе уже не оставалось.

— Я пока не умер, — вывел его из транса Константин. — На чем мы там остановились?

— Ах, да, — очнулся воевода. — Значит, так…

И работа опять закипела.

К середине февраля мощная рать, собравшись воедино в устье Клязьмы, нескончаемым густым потоком двинулась в сторону Волги. Пройти им довелось не столь уж много. Первое посольство из Волжской Булгарии появилось перед глазами воев передовых дозоров русского войска, когда оно не прошло и половины пути до Волги.

Было оно немногочисленное, подарки с собой имело бедные, как сразу же на глазок определил один из «экономистов», присланных Зворыкой, словом, несерьезное какое-то. Поэтому Константин и отправил его назад несолоно хлебавши.

Второе посольство, более солидное, встретило их в устье Оки. Не исключено, что дошли до булгарского правителя недобрые вести о вторжении монголов в Среднюю Азию, где Чингисхан лихо громил рыхлые, аморфные, неповоротливые войска хорезмского шаха Мухаммеда. А может, хан Ильгам ибн Салим и впрямь устрашился при виде могучего объединенного войска. Да и не были булгары мастерами в ратном деле.

Словом, тут князю уже стоило и призадуматься — идти дальше или принимать условия мира, равно как и извинения за сожженный Великий Устюг.

На большом совете с участием всех двадцати тысяцких основного войска рассудительные слова рязанских воевод были напрочь перекрыты воинственными криками Плещея — тысячника переяславль-залесского полка, Волоша, возглавлявшего владимирский полк, Лугвеня, руководившего ратниками из Юрьева-Польского, Остани, который шел во главе Стародубцев, Яромира, командовавшего полком ярославцев, Спивака, который вел суздальцев, и прочих. За мир, кроме рязанцев, высказался лишь осторожный Лисуня — тысяцкий ростовчан.

Как потом пояснил Константин Вячеславу, его окончательное решение было снова густо замешано на психологии и желании сплотить войско. Чтобы никто не мог сказать, что князь потакает своим рязанцам, Константин поступил вопреки их советам. Нет, если бы за мир решительно подал свой голос главный воевода всего войска, да еще веские аргументы подкинул бы в защиту своего мнения, то князь, конечно же, прислушался бы к Вячеславу, но тот соблюдал полное молчание и нейтралитет.

Рязанцы же не обиделись, поскольку Константин, улучив момент, успел побеседовать накоротке почти со всеми из своих тысячников. И каждому он пояснял, что пошел вперед, отвергнув мирные условия, лишь из желания в совместной битве сплотить людей, пришедших из всех земель огромного рязанского княжества.

Но совместная битва явно откладывалась. Они дошли только до устья Суры, когда им повстречалось третье посольство. На сей раз возглавляла его вся верхушка Волжской Булгарии, включая старшего ханского сына, бека Абдуллу.

Это было не просто солидно. Это было о-го-го, потому что именно Абдулла — Константин успел навести справки у купцов, зимовавших на Руси, а до того торговавших с булгарами, — являлся наследником эмирского престола.

Ильгаму ибн Салиму долгое время аллах никак не хотел посылать наследника — рождались только девочки. Первого сына родила его третья жена, только когда ему исполнилось уже тридцать лет. Потом были и другие дети, но этот, долгожданный, навсегда остался любимчиком правителя Волжской Булгарии. И то, что сейчас хан Ильгам не поскупился и отправил во главе посольства именно его, говорило о многом.

Выглядел Абдулла несколько постарше, чем Константин. В его черной шевелюре уже искрились кое-где седые волосы. Они-то в основном и старили бека. На самом деле разница в возрасте между ними составляла всего три года. Если Константину пошел тридцать первый, то наследнику булгарского престола — тридцать четвертый.

В первые часы бек лишь присматривался к Константину и в основном помалкивал. Может, так было положено поступать по правилам их этикета — сидеть в точно таком же кресле напротив рязанского князя и скучать, глядя по сторонам.

Время от времени Константин ощущал, как останавливается на нем заинтересованный взгляд бека, но стоило ему посмотреть прямо на Абдуллу, как тот тут же отводил глаза, причем с явным смущением, будто его застукали на чем-то постыдном.

Часа через три бек наконец решился. Он выдержал взгляд Константина и еле заметно, одними черными бровями, указал на обоих руководителей посольств, что-то оживленно обсуждающих друг с другом. При этом он так сочно зевнул, тут же стыдливо прикрыв рот ладошкой, что князь едва не рассмеялся.

Вид у бека был и впрямь потешный. Уловив же негласное одобрение своему поведению со стороны Константина, он и вовсе разошелся: то рожицу забавную скорчит, то бровями тонкими поиграет, словом, забавлялся как только мог.

Все переговоры, которые проходили на нейтральном Кореневом острове, вел от имени Абдуллы бека глава делегации, некто факих Керим. В его должности Константин так и не смог толком разобраться и понял лишь, что по своему рангу он то ли замминистра, то ли министр внутренних дел.

Начал Керим хитро. Указав, что разграбленный город Великий Устюг принадлежал в то время не Константину, а прежним владимирским князьям, он постепенно дошел до того, что начал доказывать, будто они и без заключения мира почти союзники.

Более того, это Константин должен уплатить великому эмиру могучей Волжской Булгарии некоторую сумму за те издержки, которые тот понес, снаряжая войско, чтобы сковать силы владимирских князей на севере.

Что и говорить, красноречие Керима просто било фонтаном. Боярин Евпатий Коловрат, который, в отсутствие приболевшего Хвоща, возглавлял переговоры с русской стороны — не князь же самолично должен их вести, — был по-военному лаконичен:

— Вот мы и идем с войском, дабы сполна расплатиться с вашим великим эмиром.

Керим нашелся почти мгновенно:

— Сдается мне, что исстари на Руси расплачивались за содеянное добро гривнами. А разве ныне стали платить воями?

Но Коловрата смутить было невозможно.

— Так это смотря какое добро, — тут же возразил он. — За какое гривнами платим, а за какое — воями и мечами.

— Да-да, — сразу оживился Керим. — Как это я сразу не догадался. Мы помогли вам, а теперь вы идете в свою очередь помочь Волжской Булгарии усмирить непокорные племена башкир. Что ж, этим вы отплатите сполна великому Ильгаму ибн Салиму за ту помощь, что он вам оказал.

— Может, мы и на башкир после сходим, — не стал отказываться Евпатий. — Но до того нам надобно вашего эмира отблагодарить за Устюг.

— Здесь сын его сидит. Он наследует Ильгаму ибн Салиму. Благодарите его, — предложил Керим.

— Э-э, нет, только самолично, — заупрямился Коловрат.

— Но великий эмир болен.

— Вот пока до вашего Булгара дойдем, пока стан разложим, глядишь, и выздоровеет, — усмехнулся Евпатий.

— А если нет?

— У нас припасов много. Мы долго стоять сможем, — благодушно заверял Коловрат.

Словесная пикировка длилась до самого вечера. А уже затемно в шатер к князю Константину, который блаженствовал, наслаждаясь травяным отваром с медовыми пряниками, и лениво обсуждал с Коловратом и Вячеславом итоги первого дня переговоров, а также другие вопросы, которые тоже хотелось бы обсудить с булгарами, заглянул дружинник, стоявший на часах у полога:

— Тут, княже, стало быть, гонец от Абдуллы-бека прибыл. Зовет князя Константина потолковать о том о сем.

— Что за гонец? — поинтересовался князь.

— А вот он. — И, потеснившись от входа, дружинник пропустил юношу, почти подростка, который, низко склонившись перед Константином, на ломаном русском передал ему приглашение зайти в гости к беку Абдулле.

— Вообще-то ты, княже, по чину выше его будешь. Негоже так-то. Может быть, мы его к себе пригласим? — осторожно заметил Коловрат.

— Абдулла-бек пришел бы, но он недавно болеть и иметь боязнь очень сильно опять болеть, ибо ваш шатер на холод и тут ветер. У нас деревья и тепло. К тому же бек сказывал, что он ваш князь стеснит беспокойство, а у него ковер-скатерть накрыт и все готов. Князь Константин, как бек слыхать, смелый воин. Ему нечего бояться. Ему будет почет и уважение от Абдуллы-бека.

— Скажи беку, что князь Константин сейчас будет, — последовал решительный ответ.

— А ну-ка, где там шатер ваш? — вышел наружу посмотреть месторасположение временного пристанища ханского сына Коловрат.

— Княже, по-моему, он тебя просто на понт взял. На самое что ни на есть дешевое слабо, на которое даже не каждый мальчишка клюнет, — рассудительно заметил Вячеслав.

— Ты думаешь, я потеряю много лет жизни в случае чего? — улыбнулся Константин.

— Все равно глупо рисковать. Добро бы еще сам хан или кто он там, а то один из наследников. Не все прынцы становятся королями.

— Слава, этот будет эмиром, — заверил князь своего друга. — Так что с ним не только можно, но и нужно дружить. И потом, насколько я помню историю, он лично возглавит оборону своей страны от монголов и будет драться с ними, пока не погибнет. А кроме того, не забудь, что нам позарез нужны их мастера, их, выражаясь языком двадцатого века, технологии, а также полностью свободный доступ к Каме и беспрепятственный транзит по ней от Урала и до Волги.

— Твоя жизнь стоит дороже какого-то дрянного транзита, — заупрямился Вячеслав. — Не говоря уж о мастерах и технологиях. У нас Минька есть, который сам с усам. Без них запросто обойдемся.

— Да кто бы спорил, — покладисто согласился с ним князь. — Но больно уж времени жалко. К тому же моя жизнь осенью этого года, возможно, не будет стоить и одной гривны, а зимой — и медной куны, — и, обрывая дальнейшие возражения, Константин категорично заявил: — Все. Я уже иду.

В шатре у бека Абдуллы действительно было намного теплее. Булгары, прибывшие на остров первыми, успели занять места поуютнее, в его лесной части, а жилище бека к тому же закрывалось с двух сторон большим холмом. Словом, здесь не дуло.

Поначалу, обменявшись приветствиями и любезностями, оба принялись молча пить дорогой напиток, привозимый китайскими купцами. Затем Константин, критически покосившись на свою пиалу, наполненную, как обычно, на один глоток, откровенно предложил Абдулле, благо тот очень чисто говорил по-русски:

— Я понимаю, что всемогущий не разрешает вам пить сок виноградной лозы. Но про мед в священной книге ничего не сказано. Если достопочтенный бек и будущий эмир согласится разделить со мной один-два кубка, то я думаю, что мы легче поймем друг друга. К тому же нам есть о чем переговорить.

— Я благодарен тебе, князь Константин Владимирович, за то, что ты назвал меня из вежливости будущим эмиром. Уже из-за одного этого нам стоит опрокинуть кубки, тем более что ты прав: справедливейший и впрямь не запрещает употреблять хмельной сок пчел. Прошу об одном — не называй меня так впредь. У нас в Булгарии с наследниками престолов иной раз случаются очень странные вещи, а судьба не строптивый конь, чтобы ее хлестали плетью.

«Ох, уж это мне цветистое восточное пустословие», — вздохнул Константин, но вслух ответил, как и подобает учтивому человеку:

— Желание хозяина — закон для гостя, тем более что ты прав — нынче скакун времен столь норовист, что надо быть вдвойне осторожным, дабы не вылететь из седла.

— Благодарю тебя, князь, за мудрые слова. Теперь я убедился, что ты столь же умен, сколь и бесстрашен, — тонко намекнул бек на смелый приход Константина в гости.

— Я полагаю, что двум разумным людям нечего делить, но даже если найдется что-то, то они сумеют сделать это, спрятав мечи вражды в ножны дружбы, — заметил Константин. — К тому же очень тяжело понять человека, когда он приходит к тебе. Гораздо легче это сделать, если ты сам пришел к нему в гости.

— Тогда завтра жди меня в своем шатре, — весело засмеялся бек.

— Я буду рад этому, — просто ответил князь.

— Ты слишком мудр и силен, — продолжая улыбаться, сказал Абдулла. — Я бы не хотел тебя иметь врагом и очень хотел бы видеть другом.

— Истинность друзей проверяется их делами. Мы с тобой видимся впервые, но ты тоже нравишься мне. К тому же мы соседи, а соседям надлежит жить дружно, — осторожно вел свою речь Константин. — Одинокое дерево и слабый ветер может вывернуть с корнем, лес же устоит и перед бурей.

— Не знаю, правильно ли ты поймешь меня, — замялся Абдулла. — Я хотел предложить хороший и очень выгодный для тебя мир. Ты же слышал, о чем говорили сегодня наши люди?

Константин легонько кивнул.

— Все будет так, как сказали твои, — заявил бек.

— Эмир не будет в обиде? — осведомился Константин.

— Ильгам ибн Салим — очень мудрый правитель. Он уже жалеет, что позволил своему сыну Мультеку учинить набег на город русичей. Я не хочу, чтобы ты решил, будто эмир — трус. Это будет неправдой. Он хочет мира, потому что с тревогой смотрит на полуденные страны. Мой брат не понимает, что теперь не время для вражды между соседями. Однако беда в том, что отец до недавних пор чаще прислушивался к брату и его людям, а те считают, что раз на Руси иная вера, то нам негоже жить с вами в мире.

— Разве он не знает, как всевышний сказал своему пророку: «…Тебе дано предупреждать, а не вершить над ними суд»?

— Ты знаешь слова священной книги?! — удивился Абдулла и радостно заулыбался. — Я же говорил отцу, что с тобой можно договориться.

— А он?..

— Он ответил, что доказать свою правоту можно только на деле. «Езжай и попытайся заключить мир с русичами, если ты считаешь, что он так уж необходим для Булгарии», — вот его подлинные слова. Мультек же в это время улыбался, оттого что был уверен в моей неудаче. Я знаю, он говорил своим людям: «Если мой брат предложит русским мало, то они обидятся и убьют его, если много — их глаза загорятся от алчности и они решат, что надо пойти воевать, чтобы взять все. А нужную грань между малым и большим Абдулла не найдет».

— Получается, какова бы ни была моя выгода от заключенного с тобой мира, для тебя она все равно будет двойной, — сделал вывод Константин.

— Только не поднимай своей цены, иначе плодами этого мира сызнова воспользуется Мультек.

— Я не гость на торжище. Поднимать не стану. А за то, что ты согласишься с моими условиями, завтра выдвини свои: прочный мир на сорок лет и военная помощь друг другу, если на чью-либо землю придет враг, — посоветовал князь.

— И ты?! — блеснули глаза бека.

— И я соглашусь с ними. Мне кажется, что Ильгам ибн Салим после этого уверится в правоте Абдуллы-бека и останется доволен своим старшим сыном.

Мимолетная радость после последней фразы Константина тут же сменилась у Абдуллы неожиданной печалью.

— Старший, — горько усмехнулся он. — Абдулла-бек и впрямь старше Мультек-бека, но он — сын третьей жены эмира. К тому же его мать из рода сувар, а женщина, родившая Мультека, — старшая и любимая жена эмира, причем из барсилов, ну, то есть, говоря по-вашему, из серебряных булгар.

— А это имеет большое значение? — осторожно осведомился Константин.

Так далеко его познания в истории Булгарии не заходили.

— Это царский род. Все правители всегда выходят только из этого рода. Теперь понимаешь?

— С трудом.

— Получается, что я к этому роду принадлежу лишь по отцу, а Мультек — еще и по матери, — терпеливо пояснил Абдулла. — К тому же разница у нас с ним даже не в годах, а в месяцах. Я родился в последний месяц года Дракона, а он — во второй месяц года Змеи.

— И все-таки ты старше. К тому же я не видел Мультека, а ты здесь, рядом, сидишь и откровенно говоришь со мной. Я люблю слушать рассказы купцов. Если кто-то из них в поисках выгодного торга приплывет в стольную Рязань и заодно поведает мне, что дни Ильгама ибн Салима сочтены, то мне, как доброму соседу, непременно захочется разделить скорбь его близких. Я надеюсь, ты не обидишься на меня, если к столице Великой Волжской Булгарии придут пять тысяч русских ратников, чтобы оплакать усопшего и порадоваться за нового эмира, которого будут звать не Мультек, а Абдулла.

— А если Мультек в благодарность за то, что они разделяют его скорбь, прикажет выдать каждому по нескольку гривен и попросит проводить его до ханского трона, потому что у него от безутешного горя подкашиваются ноги? — впился глазами в своего собеседника бек.

— Они проводят его, но только к подножию трона, поскольку на нем уже будет сидеть Абдулла хан, а трон не лепешка, пополам не ломается.

— Но те, кто будет командовать твоими ратниками, могут перепутать имена, заслушавшись серебряным звоном.

— Я стараюсь быть милостив к своим людям, но гнев господень за ослушание своего князя неотвратимо падет на их головы. Такого всевышний не прощает, и они это знают. К тому же навряд ли у Мультека отыщется так много серебра, чтобы он заглушил их память.

— Я верю тебе, — вздохнул Абдулла и предупредил: — Но отец болен уже сейчас. Может случиться и так, что купец с новостями догонит вас совсем скоро, на обратной дороге.

— Он поправится, — твердо заметил Константин. — Непременно поправится и будет жить достаточно долго. Во всяком случае, до года Овцы.

— Почему ты так решил? — недоверчиво спросил бек.

— У меня хорошие предсказатели, — слегка замявшись, ответил князь.

Ну не говорить же ему, что все его знания происходят из книг по истории, в одной из которых как раз и рассказывалось о том хане, возглавившем успешную войну с Субудеем, когда тот сразу после Калки завернет в Волжскую Булгарию по пути в зауральские степи.

— А сердце отца может стать еще ближе к Абдулле, если в то время, когда все прочие будут красться к трону, его старший сын и наследник не сделает ничего для этого, а все дни напролет станет просить всемогущего, чтобы великий эмир выздоровел, — добавил он, уходя от щекотливой темы с предсказателями.

— Твои предсказатели не могут ошибаться?

— Разве громкие молитвы сына и наследника трона, обращенные к милостивому и милосердному, помешают путешествию одинокого купца со свежими новостями? — задал Константин встречный вопрос.

— Друг, который в тяжелый час поспешил первым разделить с тобой скорбь, заслуживает щедрой награды.

— Ты ошибся, — отрицательно покачал головой Константин. — Награждают слуг за усердие, платят врагам за то, чтобы они опустили меч, занесенный над головой. А другу за помощь говорят спасибо. Иногда же не говорят и этого, ибо друзья разговаривают сердцем. Если, конечно, это настоящие друзья. Однако уже за полночь, а завтра поутру нам придется вновь сидеть в шатре и весь день выслушивать пустые речи.

— Они будут скучны вдвойне, потому что мы-то знаем, что все давно решено, — подхватил Абдулла-бек, немного смущенный последними словами князя, сказанными с легкой долей укоризны.

— Не все, — спокойно заметил Константин. — Я думаю, что завтра, после того как мы подпишем мирный договор, нам надо, не стесняясь, показать на веселом пиру, как хорошо мы подружились. Кто-то искренне порадуется, глядя на то, как быстро старший сын почтенного отца приобретает новых друзей, а кто-то призадумается.

— Воистину твоя отвага уступает только твоему уму, — восхитился наследник престола.

Свое слово Абдулла-бек сдержал. К неудовольствию Керима, где-то в середине дня он встал со своего кресла и гордо заявил, что тот, кто собирается быть дружен с соседями, не должен трястись над своей сокровищницей, как ревнивый муж над красавицей женой. Вот только дружба должна стать прочной на долгие годы, а не порхать бабочкой-однодневкой. А посему он, Абдулла-бек, согласен со всеми предложениями князя Константина, но только при условии, что они ныне заключат не перемирие, а договор на сорок лет и пообещают, как и подобает дружным соседям, приходить на помощь друг к другу в трудный час, когда на земли кого-нибудь из них покусится любой враг.

Керим остолбенел. Он искренне жаждал мира, точно так же, как и Абдулла, горячо поддерживая наследника престола и в этом, и во многих других вопросах. Но он уже более десятка лет правил посольство и знал, что так дела не делаются.

Посол должен быть как змея: ползти медленно и неслышно к одному ему видимой цели, при этом все аккуратно прощупывать своим раздвоенным языком, который и не лжет чрезмерно, но и не говорит все напрямую.

Понятно, что бек молод и не знает, как надо себя вести в таких случаях. В то же время Абдулле очень хочется добиться успеха в порученном деле. Но он мог хотя бы предварительно посоветоваться с ним, Керимом, прежде чем ставить его в столь неловкое положение.

И еще одно. Столько, сколько затребовали русские, отдать было бы можно, хоть и жалко, но выплатить такую сумму, которую они запросят сейчас за военную помощь, — никакой казны не хватит. Это при условии, что они вообще согласятся помогать. Вон как заулыбался в предвкушении богатой поживы их хитрющий боярин Евпатий Коловрат. И что тогда делать ему, Кериму?

Он с немым упреком воззрился на Абдуллу-бека, и тут же в подтверждение его грустных мыслей в наступившей тишине раздался звучный голос самого русского князя.

— Русские воины стоят очень дорого, ибо они стойкие и бесстрашные, умелые и крепкие. Не думаю, что всей сокровищницы достопочтенного Ильгама ибн Салима хватит, чтобы выдать им достойную плату.

Это был явный отказ. Керим обреченно вздохнул. Теперь можно сворачивать все переговоры — пользы не будет. Эх, Абдулла, Абдулла…

— Но, уважая ханские седины и желая порадовать сердце больного правителя, чтобы он как можно быстрее выздоровел, а также будучи в восхищении от простой прямоты и искренности достойного наследника его престола, я согласен на все то, что предложил Абдулла-бек. Дружбу, особенно поначалу, всегда надо испытать на прочность именно делами. Во всяком случае, до тех пор, пока она не окрепла. Через годы и так всем будет ясно, какова ее цена. Сейчас же иное. И я готов протянуть руку дружбы этому смелому и чистому душой беку, ибо мое сердце отныне открыто перед ним настежь.

С этими словами рязанский князь встал со своего места, и они обнялись с Абдуллой прямо посреди шатра.

Керим не верил своим ушам, но все равно был в восторге. Впрочем, могло статься и так, что ликовал он рано. К Константину тут же устремился Евпатий Коловрат и быстро шепнул на ухо:

— Княже, может, прервемся на сегодня, чтоб обговорить сказанное как следует. К тому же ты истинно сказал, что такая помощь дорогого стоит. Увеличить бы на пять-шесть тысяч гривенок их выплаты, а?

— Прямо сейчас вписывай как сказано, боярин, — упрямо тряхнул головой князь.

— Потеряем много, — вздохнул Коловрат.

— Зато приобретем дружбу, а она, как ни крути, дороже стоит, — ответил Константин. — А если уж тебе так обидно, что мы дополнительно ничего не получим, то ты тихонько в договор, там, где о гривнах говорится, добавь одно словечко малое — рязанских. Какой князь — такие и гривны.

— Так это же! — чуть не ахнул, но тут же, испуганно покосившись на Керима, осекся Евпатий и заверил шепотом: — Все сделаем.

С давних времен, когда еще земли на Руси были подвластны одному лишь киевскому князю, во всех договорах указывалось число гривен именно его чекана. Их можно было заменить серебром, равным по весу нужному количеству киевских гривен из расчета по сто шестьдесят граммов за каждую. Затем слово «киевских» употреблять перестали, потому что оно и так было само собой разумеющимся. И теперь, за счет включения в пункт договора всего одного уточняющего слова, говорящего о конкретной, а не абстрактной русской гривне, Константин одним разом приобретал дополнительно свыше полутонны серебра. Ведь изготавливаемые в Ожске рязанские монеты по своему весу, согласно княжескому указу, равнялись более тяжелой новгородской гривне, весившей двести четыре грамма. Сделано это было специально, чтобы их покупательная способность не уступала «северной сестре».

Получалось, что Константин и лицо свое соблюдал, отказавшись торговаться о дополнительной оплате выгодного для булгар мирного договора, но в то же время все равно увеличивал дань. Пусть не наполовину, как предлагал Коловрат, а вдвое поменьше — только на пятую часть, но зато без малейшей торговли и лишь за счет разницы в весе.

Послы Волжской Булгарии деньги считать умели хорошо, и почти каждый уже видел необычную монету, появившуюся на Руси полгода назад. Но Константин был уверен в том, что возражать те все равно не станут.

Во-первых, уж больно много выгод сулили новые условия договора, по сравнению с которыми увеличение суммы дани всего на двадцать процентов — незначительный пустяк.

Во-вторых, они тоже сохраняли «лицо», ведь количество-то гривен и впрямь не увеличилось. Следовательно, честь эмира Булгарии не порушена, и он выступает равноправным партнером, а не данником.

А как же иначе, коли все эти гривны названы не выплатой дани, а всего-навсего подарком, призванным подтвердить мирное хорошее отношение Волжской Булгарии к своей западной соседке. Более того, за возможную военную помощь со стороны Рязанской Руси Ильгам ибн Салим не раскошеливался ни на одну гривну, если брать их строго по счету, а не по весу.

С Абдуллой же Константин расплатился за свою маленькую уловку уже этим вечером. Плата была щедрой — жизнь наследника престола стоила гораздо дороже какой-то лишней полутонны серебра. Произошло это на веселом пиру, когда уже было изрядно выпито и съедено. Князь, больше по привычке, чем из недоверия, украдкой окунал свой перстень с алым камнем в каждый из кубков, что ему наливали.

Последний тост провозглашал фатих Керим. Он предложил в знак нерушимой дружбы, которой отныне связаны обе державы, обменяться всем кубками и оставить их у себя на вечную память об этой встрече.

Абдулла-бек, сидящий рядом, охотно протянул свой кубок Константину. Тот в ответ отдал свой и вновь больше по привычке, чем из какого-либо подозрения, тихонько обернув перстень камнем вниз, коснулся им медовухи. Коснулся — и глазам не поверил, когда красный цвет немедленно сменился на голубой, синий, фиолетовый, а потом чуть ли не почернел.

Немного поразмыслив, он протянул кубок обратно беку:

— Извини, Абдулла, но я как-то привык из своего. Давай мы выпьем, а уж потом обменяемся пустыми чарами.

— Как скажешь, — охотно согласился Абдулла и, не колеблясь, поднес к губам взятый у князя кубок.

Сомневаться не приходилось. Ни при чем тут ханский сын.

— Не пей, — быстро шепнул ему Константин на ухо, изображая пьяную улыбку и гадая, кто же сумел подсыпать яд наследнику трона.

Тот непонимающе обернулся, в глазах стояло искреннее недоумение.

— Кто-то подложил тебе отраву в кубок, — пояснил Константин, не переставая улыбаться. — Ты отдал кубок мне, а я, перед тем как пить, проверил. Извини, друг, я поначалу на тебя подумал, вот и вернул его обратно.

— Но кто это сделал? — побледнел Абдулла.

— Во всяком случае, не Керим, иначе яд достался бы тебе. Да улыбайся же ты, чтобы никто ничего не заподозрил, — прошипел Константин.

Абдулла с усилием растянул в улыбке посеревшие губы.

— Вот так уже лучше, — ободрил князь. — А что касается яда, то ты о том даже и не думай, — обнадежил он приунывшего наследника булгарского престола. — Знай, гуляй себе и жизни радуйся. Говорят, кто раз от смерти ушел, к тому она потом долго не заглядывает.

— Но кто на это решился?

— Скоро узнаем, — заверил Константин, подзывая к себе Любима.

Впрочем, тот уже и сам спешил к князю. Лицо его было озабочено, даже перепугано.

— Радуйся, Любим. Радуйся и улыбайся, — вполголоса сказал князь дружиннику, подавая пример.

Тот непонимающе захлопал глазами, потом сообразил, фальшиво улыбнулся и зашептал:

— Тревожно мне что-то, княже. Вон у того крючконосого слова чудные в голове гуляют. Все бубнит: «Выпьет — не выпьет, выпьет — не выпьет». Вот мне и помыслилось нехорошее. Думаю…

— Это который в зеленой чалме? — перебил его Константин.

— Он самый, — подтвердил Любим.

— А еще у кого чего нехорошее в голове имеется? Да улыбайся же ты!

— Тот, кто вино сейчас разливал, — снова раздвинул в улыбке непослушные губы дружинник. — Только там страха больше.

— Еще, — потребовал князь.

— Через одного от боярина ихнего с чалмой. Сейчас как раз улыбается и на нас глядит.

— У него что?

— Никак дождаться не может, когда бек пить станет. Остальные о разном думают, но больше о веселом, да еще о наградах, которыми их всех хан наделит.

— Ладно, — махнул рукой Константин. — Спасибо, Любим. Сейчас иди на свое место. Жаль тебя отпускать, но и рядом усадить не могу — сам, поди, понимаешь. Но ты постоянно настороже будь, хорошо?

— Ежели что, так я мигом примчусь, — заверил дружинник.

— Стало быть, так, Абдулла-бек, — повернулся князь к наследнику Булгарии. — Двое их у тебя на пиру сидят. Один в зеленой чалме, а другой…

— Не может такого быть, — горячо перебил его бек. — Усман-ходжа — человек большой святости. Он в том году хадж совершил в Мекку. Это не он. Твой человек ошибся.

— И тут святоши достали, — устало вздохнул князь. — Дело, конечно, твое, Абдулла, но я бы посоветовал тебе приглядеться к нему. Это он сейчас гадает — выпьешь ты или нет. К тому же проверить легко. Предложи ему выпить из твоего кубка, и ты все сразу поймешь. А заодно второму, который через одного от этого Усман-ходжи сидит. Ну, вон тот, толстый такой.

Наследник помрачнел.

— Вот это больше похоже на правду, княже, — заметил он, зло передернув плечами. — Он такое запросто может устроить. Вот только как? Он же не подходил к нам ни разу.

— Виночерпий, — коротко пояснил Константин. — Только с ним тебе поторопиться надо, иначе эти двое сами его убьют, чтобы не выдал.

Абдулла что-то отрывисто бросил старику, сидящему неподалеку от общего пиршества, который наигрывал нескончаемую тягучую мелодию на длинной деревянной дудке.

Тот равнодушно посмотрел на Абдуллу, не переставая играть, и снова зажмурил подслеповатые глаза, продолжая выводить грустные рулады.

— Это мои глаза и уши, — пояснил бек князю.

— Он же полуслепой, да и глуховатый, наверное, — усомнился Константин.

— Нам бы с тобой такую зоркость и такой слух, — лукаво улыбнулся Абдулла и добавил: — А я знаю, кто выпьет мед из моего кубка.

— И я знаю, — откликнулся Константин. — А теперь радуйся.

— Чему? — не понял Абдулла.

— Ты заключил мир со мной, ты родился второй раз, и у тебя скоро станет на одного врага меньше.

— А ты плачь, — посоветовал Абдулла. — Если бы мы подписывали договор завтра, ты мог бы запросить вдвое больше гривен.

— Ты думаешь, что я настолько глуп? — усмехнулся Константин. — Гривны ты бы мне, конечно, дал, но тогда мы были бы с тобой в полном расчете, а это невыгодно. К тому же у нас на Руси говорят: «Всех гривен все равно не заработаешь», — тут же перефразировал он поговорку, хорошо известную всем в двадцатом веке. — И потом наш господь, как и ваш аллах, велел делиться. Как же можно ослушаться старших?

Он и впрямь был доволен. Помимо торговых льгот для купцов своего Рязанского княжества, а также бесплатного транзита он отдельно обговорил с Абдуллой вопросы, связанные с обучением русских ремесленников у самых лучших мастеров Булгарии.

Знал Константин, что просить у наследника ханского престола. И не случайно именно на эту просьбу бек не сразу ответил согласием, а долго мялся и вздыхал. Лишь потом, возможно вспомнив про пир и про то, как ему подарили жизнь, он отчаянно махнул рукой, весело, хоть и несколько натужно засмеялся, грозя пальцем:

— Ох и хитер ты, князь Константин. Дорогая цена у нашего мира получается.

— Ты не прав, Абдулла, — возразил рязанский князь. — В конечном счете мир все равно оказывается дороже. К тому же если бы у нас с тобой был просто мир — это одно. Тогда и я о таком не заикался бы. Но у нас договор о взаимной помощи. Так что помогай, бек. Сегодня твои умельцы научат моих людишек, а завтра, как знать, возможно, и я пришлю к тебе своих, которые смогут сделать что-то новое для вас.

— Ну, тогда разве что послезавтра, не раньше, — усмехнулся Абдулла. — Нет еще у вас на Руси того, чего не могли бы делать наши люди.

Наследник престола не преувеличивал. Булгары и впрямь умели очень многое. Где делают самую лучшую кожу — что сафьян, что юфть, — у них. Где добились самых высоких результатов в работе со сплавами меди — снова у них. Кто умеет лучше всех обжигать керамику? Опять же булгары. Слава об их табибах разнеслась чуть ли не по всему Востоку, Средней и Малой Азии. Их металлургия — это вообще отдельная история. Научить людей на Руси работать с никелем, свинцом, оловом, сурьмой, серой, производить сталь повышенного качества, дать им возможность овладеть всеми секретами литья чугуна, сварки и пайки — это же о-го-го.

Конечно, в Рязани был Минька. Он один стоил сотен и сотен мастеров, если не больше, но опять-таки не везде. Кое в чем и он прокалывался, причем не раз.

Взять, например, отливку тех же гранат. С нуля же начинал, бедолага, потому что не знали еще литейного дела на Руси. Первый блин, как ни удивительно, как раз получился не комом, но зато потом сколько было у парня неудач с этими доменными печами — уму непостижимо. Только по счастливой случайности никто из тех, кто трудился с ним бок о бок, не погиб.

Да и потом сколько раз он там все переделывал. Как ни заедет Константин в Ожск, так на месте литейного двора вечную стройку застает. Это же насколько Миньке труд облегчился бы, если бы у князя в наличии была парочка хороших специалистов. Так что тут Константин не ошибался — мастерство булгар, если заглянуть подальше в будущее, стоило очень дорого.

Во всяком случае, гораздо дороже тех двенадцати тысяч полновесных рязанских гривен, которые были получены, тщательно взвешены и ныне, упакованные в пятьдесят один кожаный мешок по три пуда каждый, тихо катились в десяти санях вместе со всем княжеским поездом.

Десять тысяч из них предназначались за обиду князю и еще две Великому Устюгу как возмещение причиненного ущерба. Позаботился бек и о том, чтобы ни один из рязанских дружинников и пеших ратников не остался без подарка. Тут он даже своей казны не пожалел. Вдобавок каждый бывший полоняник из сожженного града щеголял в новой одежде. Ее им тоже справил наследник ханского престола.

Словом, поездка удалась на славу. А то, что подраться не довелось, так оно, может, и к лучшему. Правда, не все были согласны с князем в этом вопросе, некоторые и ворчали втихомолку. Даже Вячеслав выразил сожаление, оставшись с Константином один на один.

Начал он издалека, заикнувшись о том, что содрать с булгар, скорее всего, можно было бы намного больше.

— Я же вместе с вами условия разрабатывал. Сколько мы запросили, столько нам и дали, — удивился Константин.

Но воевода, оказывается, краем уха слышал последнюю фразу Абдуллы-бека, о чем и сказал, упрекнув:

— Ты как наши президенты в России. Те тоже любители казенными деньгами кидаться. Этим миллиарды простили, тем простили, а на то, что народ в нищете, наплевать. Я думал, уж ты-то не дурак и за Русь всей душой болеешь, а ты, оказывается…

— Слава, ты бы подумал, прежде чем меня такими сравнениями оскорблять, — возмутился Константин. — Поверь, что никогда и ни одному чужому государству я ни единой гривны долга ни за что не прощу. У нас и самих расходов выше крыши. Буду я еще гривнами разбрасываться — как же. Но тут-то совсем другая ситуация. Мы же дань потребовали, и они нам ее сполна всю отвесили… Возможно, что мало заломили — но тут не я один, а все виноваты. Кстати, и ты тоже участие принимал. И потом, сам знаешь — после драки кулаками не машут.

— Вот оно и плохо, что драки не было, — вздохнул сокрушенно Вячеслав. — После нее мы и правда из них намного больше выжали бы.

— Так вон ты к чему беседу эту завел, — догадался Константин и упрекнул добродушно: — Ты же воевода. Радоваться должен, что людей сберег.

— Хорошая тренировка все равно бы не помешала, — возразил Вячеслав. — А так-то что — ходили, бродили, а где победы?

— А для тебя они с чем ассоциируются? — спросил князь. — Чтобы поле бескрайнее, а на нем трупы горками уложены?

— Если вражеские, то примерно так я ее себе и представляю, — подтвердил воевода, ничуть не смущаясь собственной кровожадности.

— Одних вражеских на таком поле никогда не будет. Они всегда со своими вперемешку лежат, — заметил Константин. — И потом, любая победная битва чем всегда заканчивается? — и сам же ответил: — Мирным договором с побежденным противником, который для тебя выгоден, а для него — нет. Считай, что мы сразу, минуя битву, к конечному результату перескочили.

— А еще лучше, когда вообще договариваться не с кем, — упрямо заявил воевода.

— Договариваться всегда есть с кем, только не всегда с тем, с кем ты воевал, и порою это даже хуже, — парировал князь. — А если тебе драк мало, то будь уверен — на твой век хватит. Причем уже в этом году.

— И откуда такая уверенность? — удивился Вячеслав.

— Сердцем чую, — нахмурился Константин. — А сердце у меня — вещун.

— Да-а, — протянул Вячеслав. — Ты в этот раз прямо в духе отца Николая действовал, — не удержался он, чтобы не подковырнуть. — Борец за мир и все такое. Жаль, что не видит он сейчас тебя, а то обязательно возликовал бы и прослезился.

— Возможно, — флегматично заметил Константин, пропуская мимо ушей язвительные слова друга, и добавил: — Честно говоря, мне его сейчас дьявольски не хватает.

— Как-то двусмысленно звучит. Священника и вдруг не хватает дьявольски, — насмешливо хмыкнул воевода.

— Да не в словах дело. И не священника, если уж на то пошло, — поправил князь. — Он из Никеи должен епископом прибыть.

— И как тогда к нему обращаться?

— В наше время было: «ваше преосвященство». Как сейчас — не знаю, но, скорее всего, точно так же. Знаешь, — пожаловался он, — что-то мне он последнее время чуть ли не каждый день вспоминается. И при этом возникает какое-то непонятное чувство, будто с ним что-то неладное происходит.

— Ерунда, — поспешил успокоить друга Вячеслав. — Сам же говоришь, что все эти поставления, если они только сана епископа касаются, — пустая формальность. Ну, как у нас в войсках, когда вызывают для утверждения на вышестоящую должность. Прокатится отец Николай туда и назад, кучу книжек интересных тебе привезет, впечатлениями поделится, и все.

— Так ведь я же ему еще и поручение дал о Константинополе переговорить. Помнишь, толковали мы с ним при тебе об этом?

— Да помню я, конечно. Только здесь, по-моему, ты тоже зря волнуешься. Согласятся они или откажутся — лично ему в любом случае ничего не грозит.

— И все равно как-то тревожно, — не успокоился Константин. — Такое чувство, будто над ним там беда нависла. И не дай бог, если она окажется связана как раз с моими просьбами или, — искоса посмотрел он на воеводу, — с твоей разведкой.

— Да я и сам себе не прощу, — отозвался Вячеслав, но тут же успокаивающе добавил: — Да нет, ничего с ним не будет. И за разведку мою ты тоже зря волнуешься — там ребята надежные. Конечно, всякое может случиться, но подвести они не должны.

* * *

Не суесловно реку, что Константин бысть еретик и веру христову отринул. В ту же зиму поиде он на булгар веры Магометовой, воевати же их не восхотеша, но мир прияша.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

Сам же учал мыслить, яко ему веру их прияти, но ведая, что они тож поклоны богу бьют, своему уговору с диаволом верен остался. Тако же приял от их гривен во множестве и дозволил за то нехристям оным на Русь святую ехати и заполонили булгары грады русския. Из гривен же оных, за кои он Русь продаша, будто Иуда, на церковь православную ни единой куны не даша.

Издание Российской академии наук. СПб., 1817

* * *

В ту же зиму Константин поидоша на булгар и без сечи их одолеша. Они же зрели рать велику и дань даша мнози тысячи гривен.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.

Из оного же сребра резанский князь ни единой куны не взяша, но на славу градов своих отдаши и, тако же и на воев. Союз же учиниша с ханом ихним, ибо ведал о ту пору ворога злее.

Издание Российской академии наук. СПб., 1760

* * *

И вновь Константин поступает как очень дальновидный политик, заключив без единого сражения выгодный мир с эмиром Волжской Булгарии Ильгамом ибн Салимом.

О. А. Албул. Наиболее полная история российской государственности.

Трактовка того, за что именно получил рязанский князь плату или дань, неоднозначна. Возможно, и впрямь, согласно Суздальско-Филаретовской летописи, он сделал какие-то уступки в вопросах веры — дыма без огня, как известно, не бывает.

СПб., 1830. Т. 2, с. 153.

Во всяком случае, в подтверждение этого предположения говорит тот факт, что количество булгар в русских городах действительно в последующие годы значительно увеличилось, а мусульманские мастера-строители, как это ни удивительно, действительно трудились у князя Константина, причем не только помогая ему строить каменные стены городов, но и даже возводить православные храмы.