Часть третья.

"Беспокойные души"

Помню, то холодное летнее утро и себя лежащую на хворосте в шалаше. Страшный холод. Словно не плюсовая темперература, а значительно ниже нуля. Жуткая боль внизу живота. В паху. Жжение что аж до слез. Неудобная поза, от которой затекла рука. И тоже вся словно проткнутая иглами, она добавляла мне страданий. На хворост накинут брезент, но от этого не мягче. Всю ночь в бока ветки впивались. Не выспалась, замерзла, да еще голод мучил жестокий. В общем, не было ничего удивительного, что я проснулась окончательно с рассветом и, чтобы согреться, выползла из шалаша. Солнце только слегка грело кожу на лице и открытых плечах. Потирая руки все в мурашках от сырого рассветного воздуха, я чуть не плакала. Не считайте меня такой уж неженкой. Просто все на меня навалившееся сильно подорвало мои нервы. Помню, как накануне я подвернула ногу, спотыкнулась и, растянувшись на траве, просто заревела. Не от боли. К боли я уже начинала привыкать. Нет. Просто, потому что я одна, мне хотелось есть, очень болела голова, живот и даже чтобы подняться не было сил. И конечно, от тоски и бессилия что-либо изменить, я как дура валялась в траве и навзрыд плакала. Вся перемазалась, конечно. На коленях грязь-то потом отмылась, но зеленый сок покрас-травы въелся в кожу и, вообще, оттираться не хотел. Так и брела я зареванная с зелеными от травы коленками. Должно быть жалкое зрелище. Моя юбка до колена из плотной желтой ткани тоже испачкалась, конечно, но почему-то не испорченная одежда, а именно вот эти "метки" на коленях меня бесили все время.

Остановившись на ночь недалеко от разрушенной давным-давно деревни, найдя в одном из разваленных сараев кусок брезента, я смогла себе создать временное жилье. Разрезав с помощью найденного ножа брезент на две чести, мне и на подстилку хватило и чтобы поверх веток крышу прикрыть. Я не то чтобы очень хотела там и осесть, но двигаться дальше в поисках неизвестно чего, сил и воли уже не было. Накануне я ведь так и решила. Все, не пойду никуда больше. Если умирать, то лучше не сильно утруждаясь. Вот шалаш собрала. Думала, что смерть это так легко, уснула и не проснулась. И боль прошла, и голод. Ага, как бы не так. Проснувшись поутру, я мало того, что хотела есть и найти хоть какое-то тепло, так к своему удивлению даже жить захотела. До слез обиды захотелось жить. И это после всего мною-то пережитого. Но кушать было абсолютно нечего. Точнее вот мой покойный отец или даже брат, точно нашли бы, но я даже не знала, за что браться. Я попробовала пожевать траву, и даже смогла разжевать тщательно и проглотить противный безвкусный ком. Но поняла что это абсолютно безнадежно. Второй глоток этой гадости, я не смогла себя заставить сделать. Поглядев на старые развалины деревни, я решительно пошла к ним. Нет, за годы, что деревня вот так простояла под дождями, ветрами и солнцем, вряд ли что могло остаться в ней съестного. Но разве я тогда понимала это? Я просто так есть хотела, что голова отказывалась думать вообще, о чем-либо, кроме еды. Даже все горящее внутри не занимало так мои мысли как еда.

Обшарив несколько разваленных вибрацией домов и не найдя ничего что могло бы пойти в пищу я вышла на длинную улицу и увидела вдалеке уцелевший сруб колодца. Я по раннему детству помнила, что даже долго не забегая домой и не обедая, можно было просто попить и голод отступал на некоторое время. Я поковыляла страдая от ходьбы к колодцу, поправляя бретельку маечки, что все время скатывались с плеч. С трудом, добравшись до такого, как оказалось далекого сруба, я открыла люк и снова чуть не разревелась. Колодец был пуст. Сух. И не было там ни на глоток воды. Отпустив крышку и зажмурившись в ожидании громкого удара в тишине мертвой деревни, я повернулась и оглядела остатки домов. Странно очистившееся сознание подсказало мне: даже если годами тут никто ничего не сажал, то все равно… что-то съедобное в это время обязательно должно было прорости. Что-то от годами не убираемых стихийных урожаев.

Ступая по деревянному полотну опрокинутого забора, я вошла чей-то когда-то огород и осмотрелась. Травы было по пояс. В этих сорняках найти, что-либо казалось невозможным. Но я нашла. В конце огорода в тени небольшой горки росли самая настоящая земляника. Я набросилась на маленькие ягодки и пока не объела все в пределах видимости, не отрывалась. Когда же все мои поиски перестали давать результаты, я все так же оставалась голодной, хотя пригоршни три ягод точно съела. Я решительно пошла в буйную траву и стала меж нее искать хоть что-то, что не зачахло под оккупацией сорняками. Безнадежно. Если я и видела земляничные листочки, то ягод я не нашла ни одной. Разочарованная, и морщась от боли, я встала с корточек и поглядела вокруг. Увидела на соседнем участке уцелевшую невысокую яблоню и направилась к ней. Маленькие зеленые яблочки, горькие на вкус, тоже были мной безжалостно отправлены в желудок. Дизентерии я не боялась. Я просто о ней не думала. После мелких яблочек еще сильнее захотелось пить, хотя вроде они должны были утолить жажду хоть чуть-чуть. Сглатывая редкую слюну, я вернулась на длинную улицу и снова огляделась в поиске другого колодца. И я его увидела. Откуда-то нашлись силы даже побежать к нему, словно он мог исчезнуть как мираж.

Но он тоже был сух. Как и следующий. Видно давно уже под резонансным ударом что-то сместилось внизу в земле и отошли водоносные слои. Хотя странно ведь стоит яблонька, а ей, сколько воды нужно? Тут дождями не отделаешься.

Размышляя о воде, я все-таки нашла колодец в конце деревенских развалин, в котором на дне чернела влага, и отражалось уже порядком палящее небо. Ведро, валявшееся рядом с колодцем, настолько проржавело, что когда я взяла его, то дно просто трухой осыпалось на мои уже замученные жизнью босоножки. Я, брезгливо переступая с ноги на ногу, отряхнула ржавчину, но все равно ноги были безнадежно испачканы. Хорошо, что теперь не надо было искать, где вымыть. А ведь накануне ради глупого заболоченного прудика мне пришлось потратить несколько часов на поиски.

Выйдя на улицу, я вернулась к одному из колодцев, заглядывая в который видела под крышкой подвешенное целехонькое ведро. Я вытащила его и размотала длинный синтетический шнур с барабана. Достав ножик из поясной петли на юбке, я отрезала веревку и потащила моток и ведро к еще "живому" колодцу.

Уже через несколько минут, я со страшной болью в зубах от ледяной воды глотала ее, забивая на время и голод и жажду. Остатками я окатила ноги и только сильнее сжала нывшие зубы от пронзившего ступни холода. Присев на корточки я оттерла ржавчину и с ремешков босоножек и с кожи между ними. Снимать обувь и мыть полностью ноги, было даже не тяжело, а по-настоящему лень. Чтобы возится с миниатюрной защелкой ремешков, я была не в том состоянии. Я набрала еще одно ведро и, не отпуская мотка веревки, потащила воду к своему шалашу за деревней. Было тяжело. Не сразу, но буквально через сотню метров я почувствовала, как ручка ведра просто впивается в мою ладошку, и я сменила руку. Потом сменила еще раз, но все равно, прежде чем я, расплескивая воду, добралась до своего временного жилья, мне пришлось два раза останавливаться и отдыхать.

Теперь мне надо было разжечь огонь. Ни со спичками, ни с хворостом проблем не было. Спички я стащила у тех уродов, что держали меня последнюю неделю. А ветки высохшего поваленного дерева, да остатки какого-то сарая недалеко стали топливом для костра. Я отрезала веревку от ручки, она бы еще пригодился и, обложив ведро небольшими ветками, подожгла их. Легкий белый дымок понесся вверх в безветренное небо. Пока грелась вода, я вернулась в деревню и теперь пристальнее стала осматривать развалины именно домов. Мне повезло почти сразу. Буквально через полчаса копания в мусоре, поднимая остатки кровли и брезгливо разгоняя мокриц и жуков из-под нее, я к своей радости раскопала какое-то чистящее средство. Для посуды, как я прочитала на истлевшей этикетке, но и для меня должно было бы подойти. Потряхивая перепачканную пластиковую бутылку, я, улыбаясь, побрела к своему временному жилью, так хорошо обозначенному поднимающимся вверх дымком.

Вода не закипела, но прогрелась основательно, когда я вернулась. Я палкой раскидала угли и горящие ветки и сложила из некоторых отдельный костерок в стороне. Вернувшись к ведру, я в предвкушении села рядышком на поваленный ствол и стала смотреть на парящую воду. Мне пришлось довольно долго ждать, пока она остынет до приемлемой температуры. Потом я, встав на поваленный ствол, огляделась, на всякий случай и, скинув с себя майку, юбку и трусики осталась в одних босоножках на траве. Зачерпывая рукой воду из ведра, я быстро намочила волосы и с вздохом и отчаянной надеждой вылила немного чистящей жидкости себе на ладонь. Втирая ее в волосы, я отметила, как та пенится, и снова и снова попросила Абсолют, чтобы от такой помывки мои длинные волосы не повылезали.

Ополаскивая волосы водой, я уже вся намокла и довольно быстро "намылившись" стала ногтями сдирать с себя уже въедающуюся грязь. Зачерпывая из ведра ладошкой воду, я смогла смыть с себя все это мерзкое ощущение грязи на мне, и немного подрагивая на уже теплом ветерке, взялась за свою одежду. Замочила трусики и майку и, вытащив их на траву, чуть-чуть полила чистящим средством. Потом долго двумя руками терла края белья друг о друга, что бы намылить и отстирать пятна. Средство хорошо смывалось, и скоро я развесила майку и трусики на ветки недалеко от себя и приступила к юбке. С ней было сложнее. На желтом цвете все пятна казались более заметными и совершенно не хотели отстирываться. Я долго мучилась, прежде чем они поблекли, хотя бы. Зелень покрас-травы тоже сошла почти, но все равно следы оставались. Решив на этом остановиться, я прямо в ведре ополоснула юбку и, хотя все чистящее средство не вымылось, положила ее сушиться недалеко от себя на ствол дерева. Сама же подкинув веток в костерок, присела возле него, греясь и подсыхая. То, что мои волосы будут потом пахнуть дымом, меня как-то слабо трогало. Да и то, что я сижу голая в одних босоножках, меня тоже не волновало уже особо. Слишком многое пришлось пережить в последние недели, чтобы уделять таким мелочам внимание. Да и не было вокруг никого.

Когда солнце уже подобралось к зениту, я совсем отогрелась и обсохла, и даже почувствовала, что чуть обгорела. Во всяком случае, я понимала это, когда проводила рукой по плечам.

Прячась от наступившего пекла, я забралась в шалаш и осторожно присела на не очень чистый брезент. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать страдая от неприятного ощущения внизу, когда подсохнет моя одежда. Не буду же я голая расхаживать по окрестностям.

Снова захотелось, есть и пить. Решив, что сразу, как оденусь, я пойду к колодцу сполоснуть ведро и напиться, чтобы были силы поискать съестное, я бралась из шалаша проверить, что с бельем. Наверное, плохо выжала, решила я, чувствуя влагу в руках от прикосновения. Я повернулась, чтобы снова скрыться в шалаше, но замерла и невольно истошно закричала от увиденного. За моим шалашом, согнувшись в три погибели и направив на меня автомат, сидел молодой солдат в форме глядящих. Я сжала кулачки и, пытаясь закрыться, бросилась к шалашу. Я не добежала. Жесткий удар в спину и я, спотыкаясь обо что-то, полетела в примятую траву. Я попыталась, уже открыто плача, подняться и побежать дальше, но тяжелое колено в спину прижало меня к земле, и голос невидимого мне мужчины сказал:

– Заткнись, дура. Вся округа слышит.

И не думая затыкаться, я со слезами и надрывами запричитала, умоляя, чтобы они меня не насиловали. Что снова я такого не переживу. Что у меня и так все болит. Что я даже ходить нормально не могу… в общем и другую чушь пришедшую мне в голову в тот момент.

– Заткнись, я сказал! – Негромко рявкнул на меня держащий и вдавил ствол мне в шею, обещая: – Пристрелю.

Я продолжала с надрывом плакать и о чем-то тихо умолять, когда заметила молодого глядящего остатками из ведра, залившего костер, и старающегося быстро его затоптать. Только когда он затушил угли, с меня убрали колено, и я смогла перевернуться. С автоматами в расслабленных руках надомной стояли пятеро глядящих и довольно холодно рассматривали меня. Я, пряча лицо в ладонях, кое-как поднялась и скрылась в шалаше. В этот раз мне не мешали. Я сорвала грязный брезент с подстилки и обмотала себя им. Плача и не пытаясь остановиться, я даже не думала о том чего собственно реву. Слезы текли и, сквозь них, я смотрела, как уже новые глядящие появляются перед входом в шалаш и спокойно, в полной тишине рассаживаются на "моем" поваленном дереве и на траве у него. В шалаш, ничего не говоря, зашел автоматчик и, садясь радом со мной на лежанку, достал планшет, бумажку и карандаш. Только приготовившись писать, он спросил:

– Имя, фамилия, дата рождения, род занятий…

Он не повторял вопроса и только глядел на меня, пытаясь коленями удерживать автомат. А я всхлипывала и никак не могла остановить спазмы, от которых даже плечи содрогались.

– Вы… не тронете меня? – Спросила я и снова расплакалась.

– Отвечай на вопросы. – Потребовал глядящий не успокаивая меня ответами.

– Саша, Александра Гортуш… – сказал я и, назвав дату рождения, даже не стала говорить о роде занятий.

– Четырнадцать лет. – Кивнул глядящий и задал логичные, по его мнению, вопросы: – Что ты тут делаешь Александра? Где твои родители. Почему ты одна?

За две минуты и не расскажешь. Но я попыталась отрывочными фразами между всхлипами рассказать свою историю:

– Я сбежала… от дезертиров. Они меня… – я сорвалась в рев, в голос, но после абсолютно неожиданного подзатыльника, я как подавилась не в силах больше даже всхлипнуть.

– Отвечать коротко и быстро. – Сказал бесстрастным голосом глядящий. – Где родители?

– Погибли… Еще в Последнюю ночь. – Сказала я, жалобно глядя на него и держась одной рукой за затылок, а второй удерживая брезент на груди.

– И что ты семь лет без них делала? Бродяжничала?

– Я в интернате жила, пока Южане не подошли к городу и нас не попытались эвакуировать. Обоз расстреляли… я и многие другие разбежались. Мне не повезло, я, убегая в лесу, попалась дезертирам вашим…

Ничего больше не записывая, глядящий убрал листок в планшет и сказал мне:

– Есть хочешь? – Я смотрела на него и словно не понимала вопроса. Наконец осознав его, сглотнула и сказала хрипло, что, да, хочу. Глядящий поднялся и скомандовал: – За мной.

Я поднялась и с волочащимся следом брезентом вышла на солнце.

– Накормить. – Приказал допрашивавший меня молодому бойцу, что сидел прямо на траве, уложив автомат сверху на вещмешок. Пока солдатик неторопливо доставал из мешка хлеб, флягу с водой и сухое мясо я думала слюной захлебнусь.

Молодой глядящий протянул мне это сокровище и я, пытаясь в руках удержать и не уронить брезент, забралась обратно в шалаш. Я не буду описывать, как с жадностью икая и давясь, глотала пищу и отчего-то снова плакала. Некрасиво это выглядело.

Я только-только закончила подъедать крошки хлеба с грязного брезента, как в шалаш снова забрался глядящий с планшетом и, осмотрев меня, сказал:

– Почему не пошла к шрамам?

Ну и как объяснить? Сказать, что я бы с удовольствием может быть, да только меня такие же, как он глядящие неделю мучили?

– Я заблудилась. – снова начав всхлипывать сказала я. – Когда сбежала от тех. Пыталась найти хоть кого-то на вокруг ни души. А сейчас я даже ходить не могу… почти.

Глядящий тяжело посмотрел на меня и сказал, словно не слышал, что я ему говорила:

– Одевайся. Пойдешь с нами.

Я с мольбой посмотрела на него и сказала:

– Дяденька. У меня мокрое все. И мне страшно с вами идти. Оставьте меня, пожалуйста.

Он брезгливым взглядом посмотрел и сказал:

– Я даже своим бойцам дважды не повторяю. Пошла, надела свои шмотки и готовься к выходу.

Шмыгая носом, я выбежала следом за глядящим из шалаша и, под равнодушные взгляды его солдат, забрала с веток трусики и майку. Юбку мне протянул молодой солдатик, который, до этого ее сдвинул в сторону, чтобы влага с нее к нему по стволу не подтекла. Наверное, слишком резко выдернув тряпку из его рук, я заставила его небрежно улыбнуться. Остальные, глядя мне в след, даже хмыкнули.

В шалаше меня было очень даже хорошо видно им, сидящем на поваленном стволе дерева.. Так что мне пришлось сильно помучиться, чтобы, не раскрывая брезента, напялить на себя мокрую одежду. Когда я вышла, оправляя липнущую к бедрам юбку старший из глядящих смерил меня странным взглядом и скомандовал свои бойцам:

– Давайте, вы втроем вперед. – Он указал на сидящих на дереве и, переведя взгляд на отдыхающих в траве, добавил: – Камышев, Серебряный за девчонкой смотрите. Если ногу подвернет, или просто идти не сможет, на себе тащите. Остальные со мной сзади двигаемся не торопясь. Посматриваем по сторонам и клювами не щелкаем. Когда в базу придем тогда и расслабитесь. А сейчас тут шрамов навалом. Странно, что мы первые на ее костерок вышли.

Он замер на секунду, потом посмотрел на меня и сказал жестко:

– Будет стрельба, будет бой, не ори ради бога. Сам зарежу, чтобы местоположение не выдавала. Ранят если… ну тогда ори… все орут, ничего уж тут не поделать.

Когда я в сопровождении Серебряного и Камышева пошла от своего шалаша прочь по густой траве один из этих сказал другому негромко, чтобы командир не слышал:

– Меня на форсировании через Вифь ранили в плечо и я не орал.

Второй ему ответил кивком, но ничего не сказал.

Я не понимала, куда они меня тянут. Словно они специально выбирают самые непроходимые места. С поля с высоченной травой, мы скатились в осыпающийся овраг, и пошли по нему, только изредка видя впереди трех ушедших уже далеко солдат. Совсем недалеко от густого леса, где наш овраг пересекался с другим оба солдатика помогли мне взобраться, не перепачкавшись наверх и мне удалось немного перевести дух и оглядеться. Ничего подозрительного я не заметила ни близко, ни далеко. Все тоже слепящее солнце. Уже начинающая выгорать трава. Вдалеке развалины деревни и даже поломанное дерево у которого я себе шалаш соорудила я тоже рассмотрела. Везде была тишина и покой, нарушаемые только суетой птичек над полем, да стрекотом кузнечиков.

– Пошли. – Позвал меня один из молодых мужчин, которых пока я по именам не различала, и указал на лес. Я безропотно пошла за ним, прикрываемая сзади другим солдатом.

Только мы ступили под кроны деревьев, как откуда-то сверху раздался негромкий стук. Я задрала голову и увидела, что среди веток в довольно удобной развилке, на толстенной ветке, как в седле сидит человек и машет нам рукой. Я остановился на мгновение и, увидев в его руках длинную винтовку, подумала, что это снайпер. Идущий следом парень обошел меня и замер справа, ожидая, пока я двинусь вперед. Без лишних понукания я перевела взгляд на землю и пошла, старательно обходя кочки и корни деревьев.

Шли долго. Не обману, если скажу, что не меньше часа или даже двух. Мы, пригибаясь в траве, пересекли еще одно поле и вошли в уже другой лес, прежде чем нас нагнали следующие сзади офицер и его бойцы. Устроили привал. Мне опять дали хлеба, мяса и воды, чтобы запивать. Я, отъедаясь за все голодное время, буквально глотала, не жуя протянутое мне и даже, кажется, к своему стыду не благодарила. Только что-то мычала вместо благодарности. Но солдатики меня понимали без слов. И когда я справилась со своей порцией, кто-то достал рыбные консервы и, вскрыв банку, протянул ее мне вместе с хлебом и ножом вместо вилки. Я посмотрела на лицо этого глядящего, стараясь запомнить его на будущее. Только ему я сказала "спасибо" и сразу набросилась на еду.

– Сейчас объестся, идти не сможет. На руках ведь понесете, если ее сейчас вырвет. – Сказал, прислоняясь к дереву и сидя на корточках, офицер: – Кто знает, сколько она не ела нормально. Вон кожа да кости торчат.

Подкормивший меня солдат пожал плечами и сказал:

– Надо будет, понесем, господин капитан.

Тот только кивнул и ничего больше не говорил.

Через минут двадцать все устало поднялись, а мне даже пришлось помогать подниматься. Меня так страшно потянуло в сон, что я, растирая веки руками, не давала окончательно слипнуться глазам. Шли в полном молчании пока сзади далеко-далеко не раздались одиночные выстрелы, а за ними довольно быстрая стрельба очередями. И не из одного, а из десятков автоматов стреляли.

– Хе-хе, – сказал солдат, что поддерживал меня за локоть другому, идущему впереди: – На Севу нарвались. Ну, он им сейчас устроит показательные стрельбища.

Второй не поворачиваясь, усмехнулся и ничего не сказал. Я очень тихо спросила у помогающего мне:

– Это вы про того человека на дереве?

– Ага. – В тон мне ответил глядящий. – Севка – профи. Сейчас отстреляется, спустится, сменит позицию и добьет любого, кто на него там прет. А его ребята никому подобраться не дадут.

– А его самого не убьют? – Спросила я.

Дернув плечом с автоматом, и скривив усмешку, он ответил мне:

– Такие как он бессмертны. Сева неделю назад из засады с тремя автоматчиками роту на марше выкосил. Повыбивал офицеров и старших, пока остальных наши к земле прижимали. А потом, как в тире отработали. Да и сейчас… он бы не начал бой, если бы не был уверен. Ушел бы в сторону.

Я молча представила себе роту, и четырех человек против нее. Как-то верилось очень плохо. Но я знала, что такими вещами не хвастаются без основания. И всегда есть возможность проверить. И, наверное, эти-то проверили. Звуки стрельбы стихали. Последними я слышала одиночные выстрелы, и отчего-то надеялась, что это незнакомый мне Сева отстреливается от южан. Хотя отчего я так "болела" за него и почему тогда решила, что он южан убивает, не знаю.

Еще минут сорок мы двигались лесом пока нам на встречу не стали попадаться другие глядящие по форме и без. Сопровождающие меня здоровались со многими. Некоторые из встречных начинали идти рядом переговариваясь со своими знакомыми. Иногда я ловила на себе любопытные взгляды и немного смущалась от них. Я представляла, что эти мужчины обо мне рассказывали, описывая в какой ситуации поймали. Становилось жутко стыдно, но от этого я только решительней смотрела перед собой и шла, ускоряя шаг. Даже боль от стыда куда-то отступала. Солдат, помогавший мне, решив, что он больше не нужен, отпустил мой локоть и теперь просто шел рядом.

Как-то очень неожиданно мы оказались в лесной деревушке. В странной деревушке со странными домиками. Вместо опор стенам домов служили живые деревья. И в домиках этих было по несколько этажей. Некоторые деревья до самых высоких крон были оббиты досками и толстыми жердями, из которых стены и делали. Усадив меня на выкорчеванный пень и оставив под охраной автоматчика, будто я, такая маленькая могла как-то им навредить, офицер увел остальных солдат и ушел сам. Правда вскоре он вернулся с пожилым мужчиной и, указав на меня, сказал:

– Осмотрите ее доктор. А потом ко мне направьте. Мне показания надо снять с нее. Я пока хоть пообедаю по-человечески. – Потеряв ко мне всякий интерес, он спросил у проходящего мимо молодого солдата по форме глядящих: – Что там на кухне?

– Каша. – Небрежно сказал тот, но чуть более с интересом добавил: – Правда, с мясом.

Офицер ушел, а меня доктор поманил за собой и я, поднимаясь, в сопровождении солдатика поковыляла за ним. Мы не вошли в один из построенных вокруг живых деревьев домиков. Наоборот мы спустились в землянку. Солдат остался снаружи и я, пока доктор поярче разжигал несколько керосиновых ламп, постаралась привыкнуть и к сырым запахам и к этой полутьме.

– Жалобы есть? Кашель интересует и чесотка.

Я, все еще ломая себе руки у спуска, отрицательно помотала головой.

– Ну, давай иди сюда. – Сказал доктор и одел стетоскоп. Когда я подошла, он попросил меня задрать маечку под горло и я, краснея, показала ему свою грудь. Пожилой врач равнодушно приложил холодный металл прибора к верхней части груди и попросил, чтобы я глубже дышала. Я старалась, как могла, пока он двигал стетоскопом. Вдруг я почувствовала головокружение и чуть не свалилась. Надышалась, называется. Поддерживая меня за руку, врач сказал мне повернуться и стал слушать меня со спины. Но уже я не старалась дышать глубоко. Еще не хватало свалиться в этой землянке с усыпанным опилками полом. Повернув меня лицом к себе, сидящий на чурке из ствола дерева врач взял мои ладони в руки и внимательно что-то стал высматривать меж пальцев. Даже поскреб зачем-то. Потом попросил меня нагнуться и показать голову. Хорошо, что я ее вымыла. Я представила отвращение, с каким бы этот мягкий и добрый на вид человек копался бы в них, и меня передернуло. Предложив мне сесть на другую чурку, напротив себя и пряча стетоскоп в карман военной куртки, мужчина спросил:

– Жалобы есть?

Покраснев, я кивнула. Я была так напугана болями и произошедшим со мной, что не смогла не сознаться этому спокойному и уверенному человеку. Мне надо было хоть у кого-то помощи попросить.

– Говори, девочка. – Сказал мужчина и выслушал меня. Только вздыхая и качая головой, он дослушал, и когда я разревелась, прижал мою голову к себе и сказал: – Всякое в этой идиотской жизни случается. И ублюдков много попадается. Хорошо, что ты сбежала от них. А проблемы мы твои решим. Пойдем.

Он сам меня вывел из землянки и, держа за руку, повел к одному из домиков. Войдя в почти темное помещение, я не сразу разглядела сидящих за столом мужчин, и замерла на пороге, привыкая к сумраку.

А доктор прошел за стол, и сев обратился негромко к одному:

– Василий, мне бы в деревню девочку переправить. Сережа сегодня привел из рейда.

Я заметила, уже привыкнув к сумраку, как названный Василием поднял на меня взгляд, отрываясь от какой-то тетради перед собой, и долго рассматривал мое лицо. Наконец, он перевел взгляд на доктора и сказал:

– Через три дня пойдут ребята в деревню. Тогда и отведем.

– Это долго три дня. У нее температура повышенная. Да и…

– Роман Камилович, из-за температуры я не подставлю под риск ни жителей, ни своих бойцов. Я сам с температурой. И вон Тёма тоже. Странно, что мы после той засады в болоте еще воспаление легких не подхватили.

Названный Тёмой до этого державший голову на сложенных на столе руках приподнял ее и мутно поглядел сначала на доктора с Василием, а потом и на меня.

– Выйди девочка. – Попросил меня врач, и я послушно переступила за порог, где меня уже ждал автоматчик. Подмигнув, он закурил и даже предложил мне. Я, конечно же, отказалась. Не то чтобы я в интернате не курила ни разу, просто при этих взрослых мне было боязно вот так открыто стоять и пускать дым.

Из-за символической двери в виде тряпки вывешенной на входе, я хорошо слышала, что говорит доктор:

– Ее изнасиловали. И с неделю продолжали насиловать. Видно в раны грязь попала начался воспалительный процесс. Она, конечно, крепится, но я представляю себе КАКАЯ это боль. И думаю заражение сам остановить не смогу. Там промывать надо, колоть антибиотики, и просто в чистоту ее надо. Если еще антибиотики я смогу ей колоть, то вот как ей чистоту обеспечить здесь… да и с промывкой я, знаете ли, того… только если уж действительно выхода нет. Плюс конечно нужен еще осмотр профессиональный. Она говорит, еле трусики от выделений отстирала…

– Можно мне без таких подробностей, Роман Камилович? – Попросил голос Василия. И в домике повисла тишина.

Незнакомый мне голос сказал:

– Давай я ее отведу. Если она ходит, конечно. На руках не понесу. Вон возьму своих парочку и смотаемся туда обратно. Если с утра выйдем за сутки управимся. Операций на эти дни не запланировано. А малой помочь надо.

Через минуту молчания Василий сказал:

– Серега притащил, пусть он и отведет…

– А на обходы ты сам завтра поведешь? – Насмешливо спросил незнакомец.

Что-то, промычав, Василий сказал:

– Я завтра на весь день с разведкой к реке ухожу. Надо посмотреть места для форсирования. К нам будут остатки Попова прорываться. Их там жмут по-черному. Думают, на этой стороне лучше будет. Идиоты. – Через некоторое время Василий спросил: – Роман Камилович, она точно три дня не потерпит до планового рейда? Через три дня за продуктами пойдем. Может, потерпите с ней?

Доктор ответил не сразу, он видно тщательно обдумывал слова, прежде чем говорить:

– Через три дня она может быть сама ходить не сможет, и зараза перекинется на кровь. Я не говорю о чисто женских вещах. Я говорю о понятном. Заражение крови и мы ее не вытянем. У меня нет здесь ни запасов крови, ни препаратов для снижения иммунитета.

Мне отчего-то стало так стыдно, что моими проблемами обременяют этих взрослых серьезных мужчин. Но боль, жгущая меня внизу живота, заставила забыть и о стыде и обо всем другом. Я, скрывая свои движения, переменила позу, чтобы было не так больно. А ведь доктор прав, подумала я тогда. Через три дня, если ничего не делать я, может, и ходить не смогу.

– Ладно, Тёма, отведи ее в деревню. – Устало согласился Василий. – Сдай с рук на руки Полине Николаевне. Он женщина мудрая, повидавшая все, и всех знающая. Придумает, как помочь. А медикаменты в деревне есть. Только давайте с утра и чтобы до ужина вы вернулись. Если силы будут, наберите, что сможете из подготовленного нам.

Незнакомый голос сказал:

– Хорошо. Пойду я сейчас тогда спать, а то глаза слипаются и бошка болит. Буду нужен, вызывайте не думая.

– Если сейчас ляжешь, то ночью проснешься и будешь до утра мучиться. – Сказал Василий. – Потерпи. Сходи, проверь дальние посты. И голова проветрится, и до вечера время убьешь.

– Угу. – Как-то без энтузиазма прозвучал голос.

Я отошла от входа, чувствуя шаги приближающихся мужчин. Первым вышел добрый доктор, а уже за ним тот, кого называли Артемом. Поглядев на меня при солнечном свете, этот мужлан положил свою тяжелую руку мне на плечо, так что я чуть не упала на подогнувшихся ногах и сказал требовательно:

– Идем, малая.

Они с доктором подвели меня к другому дому на дереве и, указывая мне на лестницу, из длинных жердей ведущую на второй этаж, Артем сказал:

– Лезь наверх. Там одна койка. Заваливайся спать. И ни о чем не думай. Завтра у нас долгий переход.

– А ты, Артем, где спать будешь? – Озабоченно спросил его доктор.

– Я к бойцам пойду. Ничего страшного, потеснятся. – Усмехнулся этот мужчина и, повернувшись, куда-то не прощаясь пошел.

Доктор сказал мне, подталкивая к лестнице:

– Давай иди наверх. Я проверю раненых и вернусь, когда воду согрею, чтобы ты умылась и это… ну ты поняла.

Я кивнула, показав, что поняла и почувствовала, что краснею.

– А в туалет здесь куда? – Спросила я не зная, куда деть глаза. Желудок успешно победил впиханную в него сегодня пищу и требовал избавиться от остатков.

Доктор задумался и сказал негромко:

– Ты погодила бы с туалетом, пока я воду не вскипячу. И не остужу. Потом провожу тебя. Минут тридцать – сорок потерпишь?

Я кивнула с сомнением и полезла по лестнице краснея от мысли, что проходящие рядом солдатики-глядящие все до единого заглядывают мне под юбку.

Комната, в которую я попала, была проста до невозможности. Койка из двух жердей и натянутом меж ними брезентом. Стол из трех широких досок. Керосинка на столе и несколько книжек. Только в углу я увидела какие-то почерневшие тряпки, от которых довольно сильно воняло маслом и порохом. Я быстро привыкла к запаху и, усевшись на кровать, стала через не задернутый полог рассматривать жизнь этого партизанского лагеря.

Людей было очень много. Они появлялись внизу, куда-то спешили. Некоторые останавливались и переговаривались. Кто-то, закуривая, ожидал у дверей в дом, в котором сидел на первом этаже Василий. Некоторые поднимались по лестницам на верхние этажи домиков, кто-то спускался. За тот час, что не было доктора, а я видела, что прошло столько времени по убогим часикам на столе возле тряпок, подомной даже какое-то важное построение прошло. Человек сто не меньше выслушав длинные указания Василия, повернулись и строем с оружием ушли в непонятном направлении. Я даже выглянула посмотреть, куда это они. Но взгляд Василия снизу заставил меня спрятаться обратно. Этого человека я почему-то боялась. Когда меня окликнул доктор, почему-то называя красавицей, я выглянула и чтобы не давать времени рассмотреть проходящим мимо свои ноги быстро спустилась к нему. Доктор повел меня в дальнюю и темную от деревьев часть лагеря и показал странные загончики.

– Это наши душевые. Вон в ту ребята уже воды принесли горячей с кухни. А дальше по тропинке ямы… ну туалет наш местный. Там доски… в общем разберешься. Ты иди я тут покараулю, чтобы никто тебя не побеспокоил.

Не зная благодарить за такое или нет, я поспешила по тропинке. Запах в том месте, которое я нашла в конце утоптанной дорожки, был просто удушающ. Стараясь не дышать, я все быстро сделала и воспользовалась, кем-то предусмотрительно нарванной и оставленной на деревянном помосте бумагой. Вернувшись и стараясь не смотреть на доктора, я зашла в кабинку, которую он мне указал и, повернув ручку на пластиковом шланге, вылезающем из бака сверху, стала ждать, когда потечет вода. Я ведь даже раздеться успела. Мне было обидно, когда ни капли не полилось из него. Немного подошедший доктор сказал мне:

– Там надо как бензин… Ну, немного всосать в себя. Вода и потечет. Принцип сообщающихся сосудов.

Я поняла, что он имел ввиду, в своей странно осторожной речи, и взялась рукой за шланг. На мое разочарование стоило мне лишь немного потянуть, как длинная трубка вся целиком оказалась у меня в руках. Я почему-то сразу начала ругать себя за вечную неуклюжесть. А доктор со вздохом подошел и закинув конец шланга обратно в бак сам выполнил всю процедуру и на меня потекла горячая вода. Отвернувшись и отойдя, он сказал мне:

– Мойся. Если не нужно, то теперь просто кран перекрой. Когда откроешь, она снова потечет.

Я, краснея и смущаясь, перекрыла кран и, найдя обмылок на краю кабинки, стала намыливаться. Господи, какое это было счастье. Не мучится на корточках у ведра, а вот так спокойно стоять намыливаться и потом смывать с себя грязь, пот и страх перенесенный за день. Вода на меня действует успокаивающе. И в душе, вспоминая, как я голая дергалась под коленом глядящего, я уже могла улыбаться и думать об этом с иронией. Я наверное на лягушку была похожа в тот миг.

– Ты главное там вымой. – Отвлек меня от мыслей доктор. – Я нашел мазь у себя, должна немного помочь.

Какое там… было так больно, что ничего не сделать. Морща от боли лоб, и тихо ругаясь, я все-таки что могла сделала. Господи. Кругом война, а я как корова… в душевой, непонятно чем со стороны занимаюсь. Мне стало и смешно, и горько. Опять чуть не заплакала.

– Может, ты и белье постираешь? – спросил меня доктор. – А я тебе пока простынь принесу от себя. Завернешься в нее потом…

Я даже не знала, как ответить. Ну не кричать же ему: "Давай тащи", или нечто в том же духе. Слова как-то странно растерялись под тонкой струйкой горячей воды, и я только тихо ответила "Да", когда он в следующий раз повторил свой вопрос. Сказать "нет" было легче, конечно, но после такого славного душа одевать перепачканную снова в переходе майку и юбку не хотелось до отвращения.

Доктор ушел и принес мне, когда я уже и постирушки-то закончила, белоснежную простынь. Словно он только что ее в магазине купил. Я в восхищении накинула ее на себя спрятавшись с головой и простынь намокнув облекла мое тело. Я вышла из душевой кабинки и доктор, посмотрев на меня, сказал задумчиво:

– Надо было немного обсохнуть.

Он скинул с себя форменную куртку и, накинув мне на плечи, повел обратно, чуть придерживая. Как же нелепо я выглядела укутанная в простыню с головой, с постиранным бельем в руках, и в темно-зеленой военной куртке. Дикое должно быть зрелище раз на нас оборачивались все обитатели лагеря, когда мы проходили мимо них.

Подождав пока я заберусь в комнату Артема, врач поднялся следом и, забрав свою куртку, выудил из нее тюбик с мазью.

– Слизистую не жжет, вещь мягкая. Нагноения очищает, высасывает всякую гадость. – Протягивая ее мне, он сказал: – Мазь не жалей. Это тебе. У меня еще найдется, или ребята с деревни принесут. Там у нас много запасов медикаментов.

Я кивнула и забрала у него тюбик, нечаянно коснувшись его старой руки. Он отчего-то смутился и поспешил оставить меня одну. Я сделала, как он велел, но ощущения были пренеприятнейшими и болезненными.

Закутавшись в простыню, я прилегла на подушку и подумала, что ведь вот так спать будет очень холодно ночью. Но укрываться было нечем, и я просто лежала спокойно о своем рассуждая и думая. Опомнившись я взялась за свое постиранное белье и не нашла ничего лучшего кроме как разложить его на столе сушиться. Вешать было некуда совершенно. Разложив, я снова забралась на эту странную койку и свернулась калачиком под простыней. Немного полежав и понимая, что так я не усну после дневных переживания, я взяла книгу со стола и начала читать, чтобы хоть как-то отвлечься. Книга была какой-то фантастикой. А фантастику я не любила. Я любила сказки. Про разных волшебных существ и другое. А читать, как взрываются в космосе корабли, и там кто-то умудряется спастись, мне было в тягость. Отложив книгу, я безнадежно вздохнула и стала, в который раз вспоминать свой день. Вспоминала слова доктора, его сочувствие мне. Вспоминала Серебряного, что помогал мне дойти до этого лагеря. Вспоминала этого, как выяснилось, Сергея. Жестокого и какого-то бесчеловечно рационального. Хотя будь он таким, каким казался мне в тот момент, разве потащил бы он меня соплячку в лагерь партизан? Разве не бросил бы там же, чтобы под ногами не мешалась? И разве не отдал бы на пользование своим наверняка озабоченным без женщин бойцам. В общем, я сидела и не понимала даже не то что мужчин, в чьей власти оказалась, но даже себя саму. Я просто не знала, как и к кому относится. Единственный человек, которому я почему-то доверяла безгранично, был доктор.

Именно он поднялся ко мне, когда солнце уже скрылось за листвой деревьев, и поставил на стол передо мной железную глубокую тарелку с очаровательно пахнущей кашей. Я села, стараясь не раскрываться. И одной рукой попыталась убрать разложенные на столе свои вещи. Доктор успокоил меня, сказав, что ничего страшного, и я оставила белье на столе. Взяв рукой ложку, я, не стесняясь врача, быстро приступила к еде. Только одолев половину, я посмотрела на него и улыбнулась, как можно более открыто. Я была ему благодарна. Улыбаясь уже сама себе, я забрала миску со стола и сев с ногами на койке продолжила работать ложкой. Доктор, тоже ухмыляясь, сказал, чтобы я ела, не отвлекалась, а сам ушел, предупредив, что сейчас вернется. Но вместо него вскоре пришел Артем и, посмотрев на меня увлеченно и с набитым ртом работающей челюстями, хмыкнул и, бросив теплый плед на койку, сказал:

– Приятного аппетита.

Я промычала благодарность и попыталась улыбнуться. А он, заметив на столе мое белье, убрал подальше от него книги и высказался:

– Не высохнет оно у тебя так.

Пока я жевала он только на ему заметные сучки в стенах развесил мои вещи и мне откровенно стало неприятно, что он к ним прикасался руками. Даже не неприятно, а просто не по себе. Сказал бы, я и сама повесила. Чего руками-то хватать?

Он закурил, рассматривая картинно растянутые трусики на стене и усмехнувшись, сказал:

– Ну, хоть вода стечет. – Отвернувшись от смущавшей меня картины, он, кивая на плед, добавил: – Поверх на простынь положишь. А лучше завернешься. Теплее будет. Как стемнеет топить внизу начнут теплый воздух сюда поднимется, будет получше, но не раскрывайся. К утру дуба дашь.

Поднявшийся врач неодобрительно сказал, ставя на стол передо мной железную кружку с горячим чаем:

– Артем, не курил бы ты при ребенке.

Я чуть кашей не подавилась, а вот Артем серьезно откинул полог и выбросил окурок. Обращаясь с порога ко мне, он сказал:

– Сейчас заваливайся спать. Выходим затемно. Будет холодно, но я тебе к утру подыщу штаны и куртку. В крайнем случае, свой запасной обвес отдам, подвернешь. Дорога долгая и очень тяжелая. Завтра тебе придется выкладываться не меньше нашего, если хочешь выбраться и выжить. Да и в деревню еще войти надо будет как-то… шрамов там несчитано расквартировалось.

Я только молчала, а он странно смотрел в мои глаза, словно оценивал, стою ли я того чтобы рисковать из-за меня собой и людьми. Под этим взглядом я отставила тарелку пустую, не прикасаясь к чаю, спрятала даже руки в простыню и только исподлобья рассматривала его лицо.

– Что смотришь волчонком? – Спросил он меня с открытой насмешкой. Я еще больше стала серьезной, но отвечать не решилась, а он сказал: – Но главное, не бойся ничего. И никого. Завтра я тебе дам даже пистолет… Наверное.

Странно, я вроде не мальчишка, но даже у меня при таких словах изумление, смешанное с радостным предчувствием быстро сменило хмурость на лице.

– Во. И всегда улыбайся. Тебе идет улыбка. – Довольно сказал Артем и, пожелав мне спокойной ночи начал спускаться вниз.

Когда он ушел, доктор сказал мне:

– Артем хороший. Наверное, лучше всех из командиров отряда. Он и повоевать не дурак. И просто… человечный он. Очень. Может потому, что сам жену оставил там… Откуда мы все.

Я, вытягивая руку из простыни, взяла уже поостывший чай и, сделав глоток, спросила:

– Она у него погибла?

– Упаси Абсолют. Я же сказал, оставил, а не похоронил. Я ее знаю. Лично. Хорошая девушка. И с Артемом ей повезло. Но вот война… что ж поделать. Все поднялись и поехали.

– А вы откуда?

– Я сам или наш отряд?

Я кивнула, и он подумал, что я спрашиваю о партизанах. Хотя имела я в виду именно его.

– Наш так сказать поселок, лагерь, в километрах пятистах отсюда. Там всех нас собрали в кучу и раздали желающим оружие. Получилось четыре роты, как сейчас помню. Считай батальон. Почти девять сотен человек вместе с охранниками лагеря, которые нас должны были стеречь по дороге. Но наш старый лагерь был расформирован после такого набора бойцов. Прислали свободных на наше место, чтобы не загубить хозяйство. И охранников просто включили в состав нашего батальона. Мы же до Вифи самой дошли. Даже месяц плацдарм удерживали. Думали основные силы подойдут, будем форсировать. А оказалось, что наши-то всё… выдохлись. Были глядящие да сдулись. Ну, нас и покатили оттуда. Хорошо не резонаторами. Так, вытеснили даже без особо крупных боев. Обожрали дивизию Цвингера, в которой мы были, да, похоже, из-за нас-то покатившихся назад и армия под фланговый удар попала. Нас просто на пополнение отвести не могли. Все думали, что мы стальные и так продержимся. Заменить-то некем было…

А потом все только отступали и отступали. Вот думали в городе закрепимся. Все-таки город штурмовать это даже Вовка Отморозь не станет. Проще выморить голодом. А когда началось массовое дезертирство, Василий добился от командования разрешения строить схроны, и оставаться в тылу противника. Цвингер против не был. Командующий армией тоже. Так мы и остались здесь. А армию откатили еще дальше. Сейчас уже фронт в километрах двухстах отсюда.

До холодов, если не разгромят нас, то может быть, руководство страны с северных границ перекинет войска сюда. Ведь северяне хоть и получили урок, но реванша жаждут. Вот наши зимы и ждут, когда никто не осмелится войну начинать. Нам бы несколько месяцев продержаться. И погоним обратно шрамов к Вифи.

– А со мной ведь глядящие такое сделали. – Сказала я зло, и наблюдая реакцию врача.

Он тяжело вздохнул и ничего не смог больше добавить. Развел руками и, поднявшись сказал:

– Артем правильно говорит. Ложись спать. Завтра он тебя на себе потащит, чтобы спасти.

Если он думал, что от таких слов я перестану к глядящим относится, как к последним подонком, он ошибался. Но я ничего не сказала. Просто улыбнулась грустно ему, когда он, спускаясь, посмотрел на меня и закрыл тряпкой вход.

В комнате стало темно. Мне ничего не оставалось делать, кроме как лечь поудобнее, укрыться еще пледом сверху и, расслабившись и попытавшись не думать, уснуть.

Хадис, в который раз заводил свою песню о главном. Я, устало, борясь с грудой посуды оставшейся от обеда шрамов, в сотый раз отвечала, что у меня никого нет и быть не может. Что с этой проклятой работой у меня время только на сон остается. В тысячный раз он предлагал мне стать его женой. Говорит, пятнадцать лет, самое то, для женитьбы. В тот же тысячный раз я ему объясняла, что раньше двадцати замуж не выйду. Хочет ждать, пусть ждет. Не хочет пусть валит на все четыре стороны. Все его намеки, что надо бы показать товар лицом, чтобы видеть, чего ждать-то, отсылались туда же куда и он сам.

Вообще, если говорить откровенно, меня уже давно Хадис не раздражал. Это по первой я бесилась от его тупых намеков и предложений. Но когда Полина сказала, чтобы я была помягче с ними и не делала лицо непримиримой партизанки, я поняла что это у меня судьба такая всю жизнь всё и всех терпеть.

Я уже месяц была в этой большой деревне. У меня все поджило и больше не беспокоило. Я откровенно радовалась и старалась все забыть, как и не было ничего. С трудом, но это получалось. Я, правда, еще не отказывала себе в удовольствии ходить на казни пойманных в лесах дезертиров глядящих. Все надеялась среди них найти и тех… Но казнили все не то и все не тех. Правда, слава Абсолюту, и партизан не вешали. Отряд Василия стоявший колом в горле у новой администрации прочно засел в лесах, и выкуривать его даже никто и не пытался. Просто не собрали бы сил южане, чтобы провести такую полномасштабную акцию. Зато успехи Василия дорого обходились тем, кого все-таки ловили на дорогах и в придорожных лесах. Считая каждого дезертира участником партизанского движения, южане без зазрения совести и лишних церемоний вешали их посреди деревни. И ни мольбы, ни клятвы не помогали тем. Я не могла понять, почему смерть этих неудачников приносит мне странное и черное удовлетворение. Неужели я так возненавидела вообще людей? Вроде нет. Я говорила об этом с Полиной и старуха мне попыталась объяснить. Мол, надругались-то над мной дезертиры глядящих. Но, сами глядящие меня-то и спасли, перебросив в деревню, значит, глядящих мне не за что ненавидеть и я стала просто радоваться смерти тех, кто отступил от присяги. Бррр… редкий бред со странным оттенком логичности.

Она не одобряла моих походов на площадь смотреть, как вешают. Всю деревню туда волоком тащили, и только я сама туда шла, как на веселое представление. И я действительно, наверное, радовалась, когда видела дергающиеся тела этих дурачков мальчишек. Я с брезгливой улыбкой смотрела, как опорожняются их желудки. Как течет у них по ногам.

Иногда Полина грозилась рассказать все про меня Артему, взявшему меня под свое покровительство, после того, как я пол дороги на нем проехала до деревни, не в силах сама идти. Но появлявшийся куража ради, ночью, по форме глядящего, у нас в доме Артем даже бровью не повел, когда я сама сказала, что хожу на казни. Я даже повторила, думая, что он не расслышал. А он хмыкнул и сказал:

– Ну и что? Больных в наше время много, одной больше, одной меньше, не роляет абсолютно. Ходи на здоровье.

Я немного обиделась на него. Я то думала он скажет мне, что это плохо и я смогу доказать ему, что убивать дезертиров хорошо. Я думала, что он хотя бы просто будет говорить на эту тему, а он обозвал меня больной и закрыл разговор. Это было на мой день рождения. Он мне тогда действительно подарил небольшой пистолетик. Настоящий, и десять патронов к нему. А тот, который он мне в дорогу через болота давал, он у меня тогда же и отобрал, так и не дав наиграться по-настоящему. И признаться, когда тебя в твой день рождения обзывают дурой, очень хочется воспользоваться огнестрельным подарком. Понятно, что я никогда бы в Тёму не выстрелила, но ударила я его в плечо со всей силы. Полина только головой покачала, от моего поведения. А бывшие с Артемом ребята из отряда заржали в голос от вида, как их командир потирает ушибленное плечо и обиженно на меня смотрит.

Вообще жизнь в деревне была забавна. И даже не тем что южане с нездоровой периодичностью устраивали перестрелки между собой по пьяни и со скуки, а тем, что сложилась странная ситуация. В любое время дня и ночи на территории деревни всегда был один или несколько бойцов Василия. И слухи об этом никто не скрывал. Но толи командир расквартированного батальона в деревне не считал возможным ссориться с Лесным Василием, толи еще, по какой причине, но внутри деревни облав не устраивалось. Правда и партизаны, словно договорившись, никаких террор акций против этого батальона не учиняли. А могли бы, учитывая возможности.

Я когда вникла в их такой негласный договор, только плечами пожала. Это все временно, решила я. Прибудет подкрепление южанам устроят бойню по лесам. Начнут наступать глядящие и, как его звали южане, Лесной Василий, вырежет батальон шрамов под ноль. Он сможет. В этом никто тогда не сомневался. Ни я, ни Полина, ни даже командир южан в деревне. После нескольких рот так никогда никуда и не пришедших, после уничтожения нескольких колонн техники, верили, во что угодно про Василия и его людей.

Да и отмороженный Артем пробирающийся ночами в деревню по форме тоже устроил бы, коли пришлось даже со своей недоукомплектованной ротой.

Как-то вечером сидя с ним на застекленной веранде и тихо переговариваясь, он рассказал мне, как выводил свою роту из окружения у Вифи на соединение с остальным батальоном Василия. Вместо прямого прорыва по направлению к полковнику, где окопались, и откровенно их ждали южане, он тупо пошел вдоль берега в противоположную сторону, по дороге прервав форсирование реки целой дивизии. Уничтожив, ударом практически в тыл, авангард уже перебравшийся через реку и захватив транспорт, просто кругом ушел на соединение.

Когда он рассказывал это, было так смешно, что я улыбалась, не переставая весь вечер, но однажды он мне признался, почему повел бойцов в обратном направлении. И я перестала смеяться от подобных историй. Он просто пошел умереть с музыкой. Не тупо положив народ перед позициями южан отрезавших их от Василия, а, напоследок решив покуролесить, как никогда в жизни. Оторваться самому и дать почувствовать своим людям, что они если не боги, то что-то очень близкое. Никого, не боясь лезть на переползающую Вифь армаду. Словно заговоренная рота Артема при таком боестолкновении не погибла вся, а, потеряв всего четверть личного состава, со всех ног удрала, вырвалась из раскрытой бульдожьей пасти переходящей реку во множестве мест дивизии.

Вообще, Артем много рассказывал о своих боевых приключениях. Не все было интересно. Некоторые вещи были даже мне противны. И даже вечное оправдание за некрасивые моменты, типа, гражданская война, что же ты хотела, вызывали у меня раздражение. Но в основном его рассказы я слушала зачарованная и с не сползающей улыбкой. Он умел рассказывать. Не то, что сексуально озабоченный Хадис…

Стоя в тот день, у меня за спиной и готовясь принять чистую посуду, этот южанин, не переставая, рассказывал, какой он был популярный у девчонок до Последней Ночи. Так же его все время тянуло рассказать мне про своих подруг оставленных там на юге. Мне кажется, я знала их уже всех и по именам и по особым приметам. И даже кто что больше любит, я знала. Я только одного не понимала, зачем он мне все это рассказывает. Я даже пару раз его открыто в лоб спросила зачем, но он смутился, замолчал, а через полчаса все поехало заново. "А вот была у меня подруга Ленка, красивая, конечно, только у нее такие тараканы в голове, однажды мы с ней…" Ну, в общем, все понятно…

Чтобы избавится от этого назойливого парня, я вручила ему высокую стопку чистой посуды и сказала, нести обратно.

Шрамы как, мы называли южан, столовались в соседнем большом доме. Грязную посуду после этого дежурные, такие как Хадис, разносили на помывку к соседям. И мы вынужденно ее мыли. А попробуй, откажись, когда за такую в принципе не очень сложную работу нам давали консервы, хлеб, и даже деньги глядящих почему-то. Наверное, потому что, по мнению южан, такие деньги ничего не стоили, и ими было удобно расплачиваться. Отказаться было нельзя еще и потому что могли выселить из дома на отшиб и поселить сюда более работящих женщин из деревни. А Полина очень не хотела съезжать, да и партизанам было удобно сюда добираться. Вроде центр деревни, но очень удобные подходы с леса. Вот я за всех и страдала, со вздохами и жалостью к себе. И не судите меня строго, но мне казалось, что для пятнадцати лет я слишком много и навидалась, и наработалась, и настрадалась.

Забрав первую стопку посуды, Хадис ушел, и я видела в окно, как он смешно семенит по дорожке к соседнему дому, стараясь не выронить автомат и не погубить ношу. Сейчас галопом обратно понесется, думала я тогда, словно жить без меня не может.

Когда закончила мытье и отправила южанина с посудой в последнюю ходку, я вышла на веранду и с книжкой в руках прилегла отдохнуть. Не помню, что я тогда пыталась читать, помню, что мне этого не так и не дал вернувшийся Хадис. Он, тяжело дыша сначала замер надо мной, не обращающей на него никакого внимания. Потом сел прямо на пол и его автомат глухо ударил прикладом в доски закрытые паласом. Помню, как он осторожно коснулся моей обнаженной ноги и повел по ней, еле касаясь пальцами вверх.

Только он перебрался выше колена, я откинула резко его руку и села, отложив книгу.

– Хадис, не надо. – Сказала я, глядя ему в глаза.

– Но почему? – Изумился этот дуболом. – Тебе неприятно?

Я разозлилась на него:

– При чем тут приятно или неприятно!? – Сказала я зло. – Не надо и все!

– Но я же ничего не делаю! – Продолжал настаивать он.

– Вот и иди, не делай куда-нибудь в другое место. – Сказала я, укрывая ноги пледом. Плед был колючий, под ним было жарко, но терпеть лапанье Хадиса я не собиралась. Лучше уж мучится от жары.

Но от Хадиса так просто было не отделаться, и я откровенно ждала Полину, когда та вернется с фельдшерского пункта, где помогала медику, а заодно получала для партизан лекарства. Старую Полину Хадис боялся. Хотя боялся, будет неверным словом. Он просто при ней вел себя вежливо, предупредительно и боялся слово лишне сказать. Уж не знаю с чем это связано. Появление Полины избавляло меня от назойливого ухажера. Но в тот день она что-то задерживалась, и Хадис в очередной раз уговаривал меня пойти на пруд искупаться, пока еще тепло было.

– Скоро осень. – Говорил он. – Надо хоть последние дни накупаться и позагорать.

– Ага, чтобы на меня ваши там пялились снова. – Сказала я, делая вид, что читаю.

– Я им глаза повыкручиваю, если пялиться будут. Да и нет там никого сегодня. Много наших в город поехало. Скоро ведь сам Морозов приедет. Город чистят. Все дома обходят.

Я заинтересовалась. Морозова знали, кажется даже дети. Личность более мистическая, чем реальная. По словам Полины и других женщин, видевших листовки с ним на редкость уродливый человек и душой и телом. Его появление на юге было связано чуть ли не с легендами, что он спустился к нам со звезд. И если у нас ничего кроме улыбки такие заявления не вызывали, то вот сами южане верили в это почти слепо. Все разговоры с тем же Хадисом о Лидере, как его почему-то окрестили шрамы, сводились к тому, что это легендарная личность. Что именно он ведет их всех к победе. Что именно ему благоприятствуют звезды и сам Абсолют.

Я слушала очередной восхищенный бред Хадиса, когда он предложил мне поехать встречать лидера вместе с ним. Мол, на день приезда он в усиление будет отправлен с остальными, и мог бы меня с собой захватить. Вот не поверите, как бы я не относилась к Хадису, но возможность вырваться из деревни в город, в котором я жила долго при интернате, упустить не могла. Я просто до тоски захотела прогуляться по его улочкам. Сходить на набережную и в парк, где мы с мальчишками после ужина обычно курили втихаря и пили дешевое вино.

– А твои командиры не против будут? – Спросила я как можно равнодушнее.

– Так ведь и женщины с деревни поедут. – Сказал Хадис и пояснил: – Надо нормальную встречу ему организовать. Чтобы людей было много. Вот, кроме городских еще и с окрестностей народ собирают. Чтобы приветствовали его, руками там махали, улыбались. Смеялись. Он любит смеющихся людей.

– Э, Хадис, ты себе как это представляешь? Всех заставлять улыбаться и приветствовать его? – Я рассмотрела его одухотворенное лицо и удивилась заблестевшим глазам.

– Да ты чего? Там же будет из спецслужбы людей много. Поверь, все будут улыбаться и махать руками. Даже те, кто не хотят.

Отчего-то я ему поверила. Но стало мне не по себе. Какими бы глядящие не были мучителями, но улыбаться и радоваться себе они не заставляли. Но я все равно загорелась идеей и сказала, что, так и быть поеду, раз это будет приятно Хадису. Ему это было приятно, но мало. Он снова запустил руку под плед и прикоснулся к моей ноге. Укоризненно посмотрев на него, я попросила:

– Хадис, отвали? Я очень устала, чтобы еще с тобой ссориться.

Он, конечно, обиделся и, поднявшись, собирался уходить. Я просто взяла книгу и снова изобразила чтение. На пороге веранды, собираясь выйти в сад, он повернулся и спросил:

– А может быть на пруд?

– Хадис… – сказала я, даже не глядя на него.

Он ушел, пообещав еще зайти. Он мог и не говорить. Даже сомнений не возникало, что так легко мне от него не отделаться.

Через час пришедшая Полина покачала головой на мои жалобы и сказала осторожно:

– Как бы он гадостей и глупостей не наделал.

– А что я могу сделать? – Спросила я ее почти обиженно.

– Даже не знаю, девонька. Наверное, уехать бы тебе надо. Или сменить дом. – Предложила она, не глядя на меня. – А то ребята из лесу придут, а тут этот ошивается вокруг тебя.

– Что вы такое говорите. Да и вообще, причем тут это? Если бы я могла я бы давно от него избавилась. Придет Артем, я попрошу, чтобы он Хадиса вообще убил, чтобы тот не приставал.

– Да ты что, девонька? Живой человек все-таки. – Покачав головой, сказала Полина и поманила меня за собой на кухню. – Понятно война… Но это не то… Нельзя так за это.

Помогая ей прибирать на кухне после моей помывки посуды, и вытирая сухой тряпкой пол, я спросила ее:

– Так что мне делать-то?

Полина вздохнула и сказала:

– Или смени дом, вон к Алене Дмитриевне переезжай, к ней наши не ходят, у нее места не много. Либо уходи с нашими в леса. Либо реши вопрос с этим мальчиком.

– Какой он мальчик? – Возмутилась я. – Здоровенный детина. Ему в этом году двадцать пять исполнится. Он на десять лет старше меня! Какой он мальчик?

Полина поморщилась от того шума, который я создавала своим возмущением и сказала:

– Мальчик. Маленький и глупый. Хвастун к тому же. Был бы поприличнее человек, я бы тебе посоветовала уважить его, авось, отстанет.

Я чуть на пол не села.

– Что вы такое говорите? – изумилась я. – Я вам не эта… Я даже не собираюсь.

Сделав жест рукой, чтобы я не шумела, Полина сказала:

– Успокойся. Шучу я. Хотя… дело молодое.

Ага, знаю эти шуточки, зло думала я, тогда вытирая насухо затоптанный Хадисом пол. Нет уж. Не буду я ни для кого, девочкой на ночь. Авось отстанет… глупость-то какая. А еще ее Василий умной теткой называл.

В тот вечер я первый раз серьезно задумалась съехать куда-нибудь. Мне просто осточертело мыть за шрамами посуду. Почему-то мысли, что я буду есть и чем заниматься и главное, где жить меня не слишком сильно волновали. Странное было состояние. Я в таком побывала, что бездомностью и голодом меня было сложно напугать. Да неприятно, но не страшно. И решившись, избавится от приставаний Хадиса, пока он просто грубо не изнасиловал меня, а заодно от всех этих тарелок, вилок, ложек я стала подумывать куда дальше. Можно было бы в другой конец деревни перебраться, но проблемы с домогательствами это не решит. И даже, если удастся решить вопрос с Хадисом, то остальные… Я видела что расквартированные шрамы, довольно быстро нашли среди женщин деревни тех, кто им, так сказать не отказывал. И мне очень не хотелось из-за голода или по неволе становится такой же. Можно было попробовать переехать в другую деревню. Или даже вернуться в город. Но разве там лучше? Еще один вариант был уйти к партизанам, но, во-первых, не факт что пустят в отряд. Я им только обузой буду. А во-вторых, я-то сама там, что делать-то буду? Самый нездоровый вариант – переход линии фронта я даже не рассматривала. Что-то и к глядящим с их вечным и тотальным контролем меня не тянуло. Хотя этот контроль когда-то не дал мне пропасть после гибели родителей. Меня нашили, описали, передали детдому и даже заботились как-то. А могли и просто не заметить мелкой, вечно ревущей девчонки. Но все равно… линия фронта это было не для меня.

И как положено для своего возраста я выбрала самый романтичный и самый безнадежный вариант. Я захотела сбежать к партизанам. То что они там в холоде и иногда и в голоде сидят, меня как-то не сильно смущало. Я верила, что я смогу убедить и Василия и Артема и даже этого стального Сергея в том, что я пригожусь их отряду. Я в санитарки к доктору пойду. Я буду помогать им готовить… Чем это отличалось от работы посудомойкой, я тогда не сильно задумывалась. А даже если выгонят, думала я тогда, то тогда попрошу чтобы в другую деревню отвели. Я рассчитывала, что не откажут.

Но я же хитрая была. Я хоть и решила податься к партизанам в лесные чащи, но и на город, где я столько лет в интернате прожила, я не отказалась посмотреть. И через два дня в субботу нас всех, желающих и не очень, погрузили в открытые грузовики, чтобы партизаны видели, что между шрамами едут женщины, и повезли в город.

Предосторожность шрамов оказалась не лишней. На большой развилке, через полчаса поездки мы миновали разгромленный блокпост. На одной из стен бетонного здания я увидела символический глаз, намалеванный чем-то черным – знак отряда Василия. Глядящие.

Автоматчики в кузове занервничали, схватились потными руками за оружие, заозирались. Но даже остановиться и осмотреть то тут, то там раскиданные тела в лужицах крови, не решились. Так на всем ходу и промчались мимо. Я не могла скрыть презрительную улыбку от вида напуганных шрамов. Даже Хадис, сидящий рядом со мной и подвинувший ради такого удовольствия двух тетушек из деревни, уже не обо мне думал. Они почти незаметным движением снял автомат с предохранителя, перевел его на стрельбу очередями, как я уже давно знала из его навязчивых пояснений, и тоже вперился взглядом в даль полей за блокпостом.

Ай, да молодцы, думала я, глядя на удаляющиеся бетонные заграждения. Ведь не подступиться к посту было. Все открыто и просматривается в округе, а все-таки достал их Василий. Или Артем… В то, что это осторожный Сергей так мог нахально разобраться с блокпостом я почти не верила.

– Гады. Уроды. Суки… – тихо ругался Хадис рядом со мной и я заметила как его руки мелко подрагивают. Он вдруг зашмыгал носом, словно готовый разревется, но даже слезинки не уронил, просто все так же тихо ругался. Я, да и вообще женщины, после увиденного, старались молчать всю оставшуюся дорогу. Нет, не от сочувствия шрамам, а просто страшно было. Не знаю, как бы те отреагировали, если бы мы хоть улыбнулись. Мне мою первую ухмылку, как-то простили. Но остальным бы точно не поздоровилось. "Что лыбитесь?! Довольные что наших убивают? Так мы вас сами сейчас…" Не факт, но такое вполне могло бы и произойти. Шрамы-то между собой вечно ругаются, что им мы-то?

Когда въезжали в город, как по заказу, тучи окончательно рассеялись, и яркое солнце прогрело улицы и людей на них стоящих в ожидании кортежа Морозова. Наши машины загнали в какие-то дворы и сказав выгружаться повели всех к проспекту, где должен был проходит автопоезд приезжающей шишки южан. Меня Хадис вытолкал в первый ряд, и после раздачи настоящих цветов вручил мне букет хризантем. Я удивленно посмотрела на цветы и хотела спросить Хадиса, откуда такая прелесть, но сообразила что, скорее всего он и сам не знает.

– Ты, когда поедет Морозов, не торопясь, выйдешь из-за оцепления, и подойдешь к машине и передашь букет в салон. Ясно? – Спросил он меня и, обращаясь к оцеплению, сказал солдатам: – Пропустите ее. Хорошо?

Один из солдатиков сказал, чтобы я сразу вышла за их ряд. Я вышла, подошедший старшина осмотрел букет, понюхал, и, кивнув, дал добро. Я вообще не хотела участвовать в этом цирке. И даже подумала пропустить кортеж, но не получилось.

Автомобиль Морозова ехал не спеша, и я еще издалека видела, как к высокому армейскому внедорожнику подходят люди и передают цветы стоящему на подножке солдату. А уже солдатик передавал букет в салон. Когда до нас автомобилю оставалось прокатить метров пятьдесят, меня буквально толкнул сзади стоящий солдат, а старшина справа напомнил:

– Улыбайся, улыбайся, дура. И бегом. Давай, давай, давай. Туда и обратно.

Я разозлилась на толчок в спину, но совладала с собой и с улыбкой подбежала к машине. Вместо солдата я передала букет прямо Морозову в салон, которого узнала по изуродованному лицу, так часто фигурировавшему на листовках. Он принял букет и приказал водителю остановиться. Машина плавно встала и не успела я убежать, как из нее вышел и сам Морозов, и его знаменитая спутница. Жена, товарищ, друг.

Морозов передал букет жене и, взяв за плечи, троекратно расцеловал меня в щеки. Я ни жива, ни мертва от прикосновений уродливой кожи и губ к своему лицу только улыбалась, понимая, что не стоит раздражать такого наделенного властью человека. Все так же держа меня за плечи Морозов, громко произнес, чтобы слышали шумящие в приветствии люди на тротуаре.

– Сегодня в вашей управе будет собрание представителей города и командования Армии освобождения. Обязательно приходи девочка! Нам нужны молодые! Вы опора нашей страны.

С этими словами он отпустил меня, и я отступила к тротуару. А он что-то скомандовав солдату, подождал пока тронется автомобиль, и пошел за ним, вместе с женой приветствуя руками жителей.

Я видела, как от такого напряглись шрамы и стали еще жестче блокировать толпы по сторонам проспекта.

Вообще конечно надо быть или дураком или действительно сильным человеком, что бы в оккупированном городе вот так не торопливо идти и даже подходить к жителям и с ними общаться. Спрашивать о проблемах и обещать все решить.

Я смотрела на него во все глаза, пока, наконец-то, солдаты шрамов из оцепления не втолкнули меня обратно на тротуар. Буквально сразу ко мне пробился Хадис и спросил:

– Ну, что он тебе говорил?

Отвечая в глубокой задумчивости от воспоминаний уродливого лица Морозова, и таких ярких голубых и внимательных глаз, я сказала:

– Потребовал, что бы пришла в Управу. Им мол, нужны молодые. Что-то будут говорить.

Хадис, хмыкнул и сказал, что не получится. Через полчаса всех соберут обратно в грузовики и повезут в деревню. Я возмутилась и заявила:

– Да конечно! Ваш вождь приказал мне явиться, а ты мне будешь тут за него говорить, что делать или нет.

Сморщившись от моего громкого возмущенного голоска, Хадис сказал:

– Не дури, Сашка, как ты обратно вернешься?

– Придумаю. – Ответила я уверенно.

Он больше не церемонился, взял меня за руку и насильно потащил к грузовикам во дворе. Я сопротивлялась, естественно, но он довольно крепко держал мое запястье и, ничего не говоря, вел дальше. Возле грузовиков стояло несколько шрамов и о чем-то смеялись и переговаривались. Подойдя к ним Хадис, обратился к одному из них.

– Господин штабс-капитан, лично Морозов приказал девушке явиться на собрание в управу.

На меня повернули головы все без исключения и по погонам я поняла, что среди них были одни офицеры, почему-то не пошедшие на проспект встречать Лидера. Через некоторое время один из офицеров сказал:

– Ну, приказал, значит, пусть выполняет. Хотя, как она обратно вернется, я не понимаю.

– Разрешите сопровождать ее. Я и насчет транспорта решу вопрос. До блокпоста точно доедем…

Офицер, давший мне разрешение, скривился от воспоминания и сказал:

– Там на блок посту сейчас усиление будет. Попробуйте с ними тогда договориться, чтобы перевезли вас в деревню. А не договоритесь вечером все равно наши в патруль пойдут. Доведут пешком, если самим страшно будет. Оружие сдайте, солдат, и сопровождайте девушку. По возвращению лично мне доложите, что в управе было. Интересно чем Лидер соблазнять их всех будет…

Хадис не смог сдержаться и поблагодарил офицера. Я разве что не рассмеялась, видя его счастливое лицо. Вот дурачок.

Он быстро сдал автомат, подсумок и еще что-то бойцу в ближайшем грузовике и оправив на себе форму подошел ко мне.

– Ну, пойдем?

– Куда? – Спросила я.

– В управу. – Сказал он и, взяв меня за локоть, повел прочь со двора и с глаз офицеров.

Уже выйдя на стремительно пустующий проспект, он сказал мне:

– Не злись, пожалуйста, что я тебя тащил. Просто ты тоже хороша. Ведешь себя… Словно я вообще непонятно кто.

Я не стала вслух говорить, что он и есть непонятно кто, но улыбнулась от его слов. Он воспринял это как добрый знак и предложил взять его за руку. Покачав головой, я так и шла в полуметре от него. А он не зная, куда деть руки, просто засунул их в карман штанов.

До управы мы дошли минут за десять. Я сама вела Хадиса, так как он не знал, куда идти, а спрашивать не решался, почему-то. Уже на площади от других глядящих узнали, что собрание будет через час. А пока Морозова видели в ресторане "Холмы" лучшем из уцелевших заведений города.

Пока мы гуляли по площади, то видели как "сознательную общественность" подвозят к Управе. Им предстояло изображать из себя заинтересованных в новой власти жителей. Цирк, да и только.

Когда собравшихся стали заводить в управу, и мы с Хадисом направились внутрь. Я не думаю, что мне было так интересно, о чем будет говорить Морозов с жителями. Мне просто хотелось хоть каких-то… не знаю, развлечений, будет неверным словом. Видно мне довольно сильно за месяц надоело мытье посуды, что я была готова даже на собрания шрамов ходить, только бы домой не ехать.

В актовом зале Управы нас рассадили странным образом. Молодых вперед, пожилых на задние ряды. Так получилось, что я сидела прямо напротив пустой еще трибуны. Люди негромко переговаривались и даже не редко раздавались смешки в зале. Этакий истерический смех, чем нас тут еще удивить хотят. Но все стихло, когда на помост к трибуне вышел сам Морозов в сопровождении офицеров шрамов и своей жены. Офицеры расселись за длинным столом, жена Морозова заняла место с краю возле самой трибуны и я почему-то подумала, что у нее есть еще одна не видная сразу роль. Суфлера. Мало ли что подсказать надо будет запнувшемуся Лидеру.

А вот Морозов сразу прошел к трибуне и вместо приветствия просто улыбнулся, как можно открытие и оглядел зал своими внимательными и даже на расстоянии заметными яркими глазами.

– Я знаю, что среди собравшихся не так уж много есть сторонников нашей администрации. – Он усмехнулся и, рассматривая молчащий зал, продолжил: – Но и ярых противников среди вас не много. Все-таки глядящие, которых мы догнали уже почти к северному морю, были далеко не подарок и наш режим по сравнению с их больше чем мягок. Мы отменили комендантский час, на всех освобожденных территориях. Мы освободили население от принудительных работ. Мы даем вам по мере возможности работу. Да сейчас в переходный период и пока продолжается эта глупая и братоубийственная война, мы не можем всеми силами взяться за восстановление производств, за поднятие страны. За нормализацию жизни. Да и оставшиеся в нашем тылу мародеры и те, кто гордо называют себя партизанами, не позволяют нам заниматься мирным трудом. Мы боремся с ними, но борьба эта будет долгой. И связано это далеко не сильным сопротивлением этих фанатиков прежнего режима. А просто с тем, что мы стараемся обойтись без лишней крови. Тем, кто добровольно складывает оружие, мы после фильтрации позволяем вернуться в родные дома и заниматься мирным трудом. Но кого мы видим среди тех, кто продолжает с нами войну на освобожденной территории? Только тех, кто при прошлом режиме жил за счет простого народа. За счет вас. Да именно за счет вас. С нами воюют буквально те, кто не умеет ничего другого, кроме как убивать и страхом заставлять работать на себя. И не думаю, что среди вас, даже лучше знающих ситуацию найдутся их сторонники. Все-таки то, что предлагаем мы, обычным гражданам нашей многострадальной страны, должно больше импонировать. Больше нравится. Вы знаете, что мы не грабим. Вы знаете, что наша армия не ведет себя как захватчики в чужой стране. Наоборот. Мы всячески стараемся показать, что только глупость разделила нашу великую страну на две части, и теперь пришло время исправить эту глупость. Объединить народ под единой властью, которая не будет унижать этот народ и наоборот станет ему служить. Ведь что такое государство? Это просто аппарат для выполнения воли народа этой страны. И мы ведем нашу священную войну, только чтобы именно народ управлял государством, а не узурпаторы, подмявшие под себя этот народ, сосали из него соки.

Морозов говорил сильно с чувством. И даже встречавшиеся в его речи тавтологии были незаметны и мы никто, думаю, не обращали на них внимание. Я слушала его сначала со скепсисом, но когда он заговорил о конкретных вещах, то я откровенно заинтересовалась.

– В вашем районе действует значительный отряд партизан. Мы знаем что они, так или иначе, пользуются поддержкой населения. И мы не осуждаем тех, кто им помогает. Добровольно или из страха помогает. Ведь эти партизаны, это тоже народ нашей страны. Пусть и заблуждающийся, пусть и непримиримо борющиеся против нас за свое видение их мира. Они хотят, чтобы снова глядящие загнали всех в лагеря и под автоматы. Но они скоро поймут, что возврат невозможен. Что люди, которые будут жить при нашей власти, не захотят обратно в страх и нищету их жизни. И когда партизаны лишаться поддержки граждан опомнившихся, что они помогают тем, кто потом их же будет строем на принудительные работы отправлять… Тогда да… Мы победим. Даже не мы. Мы-то просто выполним волю свободных людей. Вы победите. Именно вы сидящие в этом зале победите и начнет строить новую счастливую жизнь, где не будет места убийствам и войнам. Но пока партизаны могут рассчитывать на сочувствующих, эта война не прекратится. И я собрал вас здесь, чтобы спросить. Да именно, чтобы спросить. Выслушать вас, как слушаю и других, и узнать ваше мнение. Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы прекратилась эта война и чтобы единая страна зажила спокойно и созидательно. Как убедить партизан, чтобы они оставили свои попытки реставрации и вернулись в свои дома, к своим семьям или просто вернулись в общество?

Он выжидательно посмотрел в зал и, не слыша ответов, сказал:

– Я понимаю, что вы привезенные сюда даже против своей воли не готовы к такому разговору со мной. Для вас я Вовка Отморозь, как окрестили меня глядящие. Я тот, кто измором брал города и поселки. Я тот, кто вешал предателей и дезертиров, что своих, что чужих. Я не буду утверждать, что все нарасказанное вам глядящими неправда. Было, и что вешал дезертиров и предателей. Было что и города, не имея сил на штурм, брал голодом. Это война. Но она мне, как и вам так осточертела… И я, как и вы, хочу ее закончить. И чтобы закончить ее нормально я должен знать ваше мнение как это окончание должно выглядеть. Если вы разумно скажете, что должен победить кто-то один… Я пойму это. Если вы скажете, как многие другие что пришло время договариваться и это я пойму. Если вы не ответите, вот что будет хуже всего. Если вам все равно, или если вы не сможете преодолеть свой страх и честно сказать, что вы ждете. Именно, с молчаливого согласия народа, глядящие смогли поставить его на колени и заставить служить себе. Вы хотите, чтобы вы опять домолчались до колючих проволок и комендантского часа? Нет? Тогда я спрашиваю вас, чего же вы хотите? И от нас и от них. Раз вы не могли сказать им, скажите мне. Я вот он. Я пришел к вам, чтобы говорить. Так говорите. Вот ты…

Сидящий рядом со мной молодой мальчик на год или два старше меня в немом страхе попытался вдавиться в кресло еще глубже. Под указывающей рукой и взглядом Морозова он не знал, куда деть себя.

– Вот ты… – повторил Морозов и сказал: – Ты хочешь завтра быть призванным глядящими на службу и умереть от пули снайпера в первый же день? Сколько тебе? Ты совсем молод. Неужели ты хочешь просто так погибнуть. И так кругом несчитано погибших. Сколько друзей, родственников, знакомых мы потеряли в Последнюю ночь. Неужели и ты хочешь так же сгинуть? Не познать новой весны, не влюбится, не найти себе жены. Не построить только свое счастье с любимыми? Ты хочешь погибнуть, упасть в ледяную грязь и потом быть закопанным в общей могиле? Ее называют братской. Но это не могила и не братская. Знаешь, как хоронят глядящие? А я знаю, я сам это видел! Своими глазами! Свалка это, а не могила. Свалка человеческих тел. Людей, что еще недавно говорили, дышали, смеялись. А потом раздетые были свалены в яму и завалены землей. Так ты хочешь кончить?

Мальчик замотал головой, а мы рядом сидящие невольно отпрянули от него словно он уже и, правда погиб и похоронен. Или что сейчас он сам умрет пот неистовым взглядом Морозова.

Переведя взгляд на меня Лидер сказал, не снижая тона:

– Или может быть, ты хочешь быть изнасилованной в придорожной канаве? А? Не важно, чьими солдатами заметившими тебя. Быть изуродованной и душой и телом?

Хадис сволочь. Он сказал, не вставая с места.

– Ее и так глядящие изнасиловали.

Я даже задохнулась от стыда и злости.

Морозов, обомлев, посмотрел на моего сопровождающего и спросил странно тихим голосом:

– Это, правда?

Теперь другие словно трава в поле отклонились от меня, как от странного цветка. Я молчала и чуть не плакала, проклиная Хадиса и себя заодно, что настояла идти сюда.

– Это, правда?! – повторил Морозов, и мне пришлось, сдерживая рыдания кивнуть.

Я не могла расцепить пальцы на подлокотнике, даже когда Морозов спустился со сцены и, подойдя, протянул мне свои руки все в шрамах.

– Встань, девочка. Встань и не бойся ничего. Встань, чтобы тебя видели другие. Не стыдись. Ты-то ни в чем не виновата. Я просто хочу, чтобы сидящие здесь посмотрели на тебя и ответили на простой вопрос…

Я под его голубыми глазами поднялась и сделала осторожный шаг к нему. Он меня обнял, прижимая к своей груди, и спросил у зала:

– За что? За что этой маленькой девочке досталось это? За то, что она красива? Или за какие-то грехи? Нет. Она просто стала жертвой этой идиотской и никому не нужной войны. Она стала жертвой даже не самих глядящих, среди которых и люди попадаются. А ублюдков в их рядах. Всегда к власти стремятся уроды. И часто этих уродов много. Среди глядящих вполне достаточно. Разве вы хотите возвращения их? Разве вы хотите насилия над собой. Вы хотите, что бы ваших дочерей насиловали?

Странное возмущение прокатилось по залу. И даже сквозь сдерживаемые рыдания я слышала его.

– Тогда прекратите им помогать. Прекратите и все. Просто когда к вам придут, скажите, честно набравшись смелости: Моя война кончилась! Я в вашей больше не участвую. Я хочу нормально жить! И они уйдут. А, лишившись вашей поддержки, они рано или поздно придут к нам. И мы найдем и тех, кто насиловал и убивал мирных жителей. Тех, кто вешал без суда. Тех, кто устраивал братские могилы, неповинным. Вы и только вы, можете прекратить эту войну. Мы можем только ее закончить уничтожив последнего глядящего… Но это кровь, от которой и так все устали.

Я стояла прижатая к нему и, как бы мне не хотелось скрыться, спрятаться, исчезнуть, он крепко держал меня и говорил с залом. И тогда я заревела. Навзрыд. Не понимая сама себя, я не могла даже остановиться. Я прятала лицо уже специально в форменной куртке Морозова. А он гладил меня по голове успокаивающе и продолжал говорить с залом. Остановившись в своей речи он отстранил меня и поглядел в мое зареванное лицо. Потом присел на корточки и, держа меня за руки, просил все забыть. Что теперь у меня будет новая жизнь. Счастливая. Если сам народ найдет в себе силы завершить эту гнусность, называющуюся гражданской войной. К нам со сцены спустилась жена Морозова и со словами, "Наташ, помоги девочке", Морозов передал меня ей, а сам ничего и никого не смущаясь, пошел по рядам.

Он останавливался рядом с людьми и спрашивал, хотят ли они завершить войну. Люди отвечали что да. Он кивал и шел дальше. Спрашивал у пожилых мужчин: хотят ли они, чтобы наша страна ослабла в братоубийственной войне и нас подмяли бы под себя западники или северяне. Мужчины в голос отвечали, что нет. Он дошел до конца рядов и спросил у всего зала повернутого к нему:

– Поднимитесь, кто хочет из вас умереть! Мы выполним ваше желание. С почетом проводим в мир иной под грохот автоматов расстрельной команды.

Желающих не нашлось.

– Если вы не хотите умирать. Если вы хотите жить. То не убивайте других. Не помогайте партизанам и мародерам. Ваша помощь им это чья-то жизнь. Жизнь какого-нибудь мальчика, что так и не вернется с войны домой. Честь и жизнь какой-нибудь девочки, что попадется им на утеху. Не творите своими руками зло. Ибо есть суд высший. Даже не мы… Но высший суд определит, что сделал каждый из нас что бы прекратились убийства и войну…

Стоящая предо мной молодая женщина аккуратно вытирала платком мое лицо и говорила, что все будет хорошо. Она успокаивала меня, а я ревела все больше и больше. Мне было так жутко стыдно и неприятно, что даже выразить не могу. Но даже сквозь свои чувства я понимала, что моим горем этот Морозов просто беззастенчиво воспользовался…

Когда мы уже тряслись в кузове попутного грузовика везущего нас к блокпосту, я все еще была, наверное, не в себе. Хадис меня о чем-то спрашивал, но я ему не отвечала, и лишь иногда смотрела в его глаза, не понимая вопросов. Только спустившись на освещенном перекрестке из кузова и пройдя к охранению блокпоста, я поняла, что уже избавилась от чар Морозова и от всей этой сопливой и грустной ситуации.

Было довольно темно. И то, что мы так поздно добрались до блокпоста, не от нас зависело. И собрание с народом длилось несколько часов. Люди потом уже никого и ничего не боясь открыто предъявляли претензии Морозову, а тот чуть ли не с шутками разбивал их примерами, о которых мы знали из поведения глядящих. Люди в конце-концов уже так открыто себя вели, что даже смеялись на некоторые шутки Морозова и совершенно позабыли, что их чуть ли не под автоматами собрали в том зале. Еще мы потом долго искали попутный транспорт, а когда нашли, то водитель сказал, что смену на блокпост он повезет только к вечернему разъезду. Пришлось голодными и уставшими ждать этого вечернего разъезда.

До глубокой ночи мы ждали патруль из нашей деревни, задержавшийся в пути и расчищавший завалы на дороге. Потом вместе с ними неторопливо тронулись в путь. До деревни пешим ходом было идти часа полтора не меньше. Следовало поберечь силы.

Уже ярко светила луна и редкие яркие звезды. Уже я, откровенно не брезгуя, оперлась на руку Хадиса. Уже позади остался час пути. Уже впереди огни деревни видны были, когда на нас напали…

Выстрелы раздавшиеся, казалось, со всех сторон до ужаса меня перепугали. Я упала на дорогу, и весь короткий бой пряталась в объятьях Хадиса, которого даже не ранили, но который тоже предпочел залечь.

Когда вокруг нас уже не стреляли, а только плакали и стонали, я приподняла голову и попыталась оглядеться. Но замершая надомной тень уперлась тяжелым ботинком в спину и скомандовала негромко:

– Лежать!

Несколько человек выскочили на дорогу, поднявшись с поля. Один из них на бегу командовал:

– Осмотреть трупы. Оружие, патроны к себе. Раненых добить. Живых связать. Бегом. Быстрее.

Хоть голос мне и показался знакомым, но я была так напугана, что не посмела спросить. Вскоре меня подняли на ноги и посветили ручным фонариком с динамо-машиной в лицо. Уворачиваясь от жужжащего света я расслышала веселый голос, просивший у меня со стороны:

– Сашка?

– Серебряный? – Спросила я чуть не плача от пережитого.

Он откликнулся и я, вырвавшись из рук державшего меня, кинулась и обняла моего знакомого.

В это время раздались короткие пистолетные хлопки, и я поняла, что партизаны добивают раненых. Я услышала голос Хадиса умолявшего его не убивать и сама заорала как ненормальная:

– Не убивайте его! Не убивайте! Он друг. Он хороший!

Уже прицелившийся солдат с фонарем, освещающим прячущегося за раскрытыми ладонями Хадиса, поднял пистолет, отводя его от цели, и вопросительно посмотрел куда-то в сторону.

– Вяжите его, чего смотрите? – Раздался голос очень знакомый мне.

– Он ранен. – Сказал солдат и осветил кровь под Хадисом.

– Это не моя! Я не ранен! – Запричитал он и снова попросил: – Не убивайте меня.

Не обращая на него внимания, солдат сказал:

– Рука в крови. Все равно вязать? Не хочется возиться с ним, если он сознание потеряет.

– Давай… тут недалеко остановимся, перевяжем его, чтобы не сдох. А в лагере посмотрим какой он друг.

Серебряный не дал мне посмотреть, как будут вязать моего воздыхателя и потащил меня с дороги в поле.

– Как тебя сюда занесло? – Спросил он на бегу.

– В город ездили. – Ответила честно я.

– Так все же вернулись, кто уезжал. – Удивился он и, показывая, что партизаны внимательно следят за передвижениями жителей и бойцов.

– Нас на собрание потащили в управу. – Ответила я, начиная чуть задыхаться.

Мне приходилось высоко задирать ноги, чтобы не спотыкаться при беге о спутанную траву. Но даже это не помогало. Несколько раз я падала, и Серебряному приходилось мне помогать. Наконец уже довольно прилично отбежав, мы остановились, поджидая остальных. Дождались, отдышались и собирались идти дальше, когда с визгом над нами взлетела ракета.

Командир группы выругался и жестко попросил в следующий раз внимательней быть. Кого-то видно пропустили из раненых и он послал сигнал о нападении.

– Да без разницы. Из деревни точняк выстрелы слышали. – Сказал незнакомый боец, и мы больше не теряя времени, поспешили прочь с открытого поля в сторону недалекого уже леса.

В темном лесном лагере, где дай бог пара костров горела, и то обложенных вокруг высокими изгородями я и Серебряный присоединились к греющимся, а вот Хадиса и еще одного шрама потащили в дом, где обитал, как я помнила Василий.

Серебряный, немного посидев и отогревшись от ночного похода, сказал мне никуда не отлучаться, а сам ушел, кажется тоже к Василию. Слухи о моем возвращении в лагерь быстро облетели его и буквально минут через пятнадцать, к костру пожаловал доктор. Он обнял меня, спросил как здоровье и потянул к себе в землянку поесть. Голодная я была жутко. Уминая у него консервы и хлеб, я отчаянно старалась есть помедленней соблюдая видимость приличий, но не получалось. Я за несколько минут затолкала в себя все и еще минут пять пыталась с набитым ртом все это пережевать. А, видя, как улыбается доктор, я чуть вообще не прыснула смехом. То-то я бы ему там все испачкала.

Уже отпивая из кружки простой кипяток, отчего прошибал по всему телу пот, я рассказывала о своей жизни в деревни. И уже даже рассказала о своей любви к тарелкам и шрамам, когда в землянку постучавшись спустился лично Артем.

– Здорово, малая. Идем, Василий тебя хочет видеть. Он что-то не понял на счет друга и прочего. Пошли, расскажешь.

Я поблагодарила за угощение доктора и, поцеловав его в щеку, поспешила за Артемом.

В комнате Василия у небольшой печки прямо на полу сидел Хадис и потирал почему-то скулу. Василий сидел за столом у керосиновой лампы и смотрел на карту. Напротив него сидел Сергей и незнакомый мне офицер. Еще один глядящий с автоматом замер над Хадисом и не спускал с него глаз.

– Привет, Саша. – Кивнул мне Василий, которому я всегда с Артемом передавала добрые слова. Сергей, которому я была обязана давним своим пленением, только кивнул и предложил сесть рядом с ним. Но я села ближе к Василию и рядом со мной опустился на скамью Артем.

– Что это за чмо? – без предисловий начал Василий, указывая кивком головы на Хадиса.

Не зная, как объяснить, я все-таки попыталась.

– Солдат шрамов. Мой ухажер. Все никак отлепиться не могла от него.

Василий неопределенно хмыкнул и сказал автоматчику:

– Давай его в расход, только не стрелять, а так… ну ты понял.

– Не надо его в расход! – возмутилась я. – Он же вам ничего плохого не сделал!

Покачав головой от моей глупости, Василий только повторил приказ. Хадиса подняли на ноги, и повели к выходу. Я как дура опять заревела, умоляя не убивать мальчика. Василий морщился и, наконец, спросил меня:

– Ты его что любишь или что?

– Нет. – Всхлипывая, возмутилась я. – Просто он мне сильно помог. Там в городе. Он мне и машину нашел доехать и вообще. Он добрый. Хороший.

– Тоже мне аргумент. – Скривился Артем и посмотрел на бледного со следами слез Хадиса. Потом кивнул и сказал солдату: – Пока в яму к другим. Пусть до утра поживет. Одним больше, одним меньше, не важно…

Когда всхлипывающего Хадиса увели, Василий спросил у меня:

– Вы реально сегодня виделись с Вовкой Отморозью?

– Да. – Сказала я. – В управе много народу, не меньше тысячи собрали на встречу с ним.

– И что там было?

Я пожала плечами, не зная как объяснить. Потом все-таки нашлась и рассказала. Меня внимательно выслушали, и Артем после этого спросил:

– А сколько в зале охраны было?

– Да, не было охраны в зале. Может, и была, но я не видела. – Ответила я, пожимая плечами.

– Смелый. – Хмыкнул Василий и странно добавил: – Верит в свое предназначение и свой второй шанс.

– В смысле? – не поняла я, но Василий объяснять не стал, а Тёма сказал, что потом расскажет мне сказку на ночь.

Они склонились над картой и недолго обсуждали что-то непонятное мне. Потом Сергей положил на стол карту города, и тогда я поняла, что они говорят о возможностях убить Морозова.

– Обедает он в "Холмах". Агитировать завтра, наверняка, будет там же в Управе. Он три четыре дня обрабатывает народ, Странно, что он Сашку отпустил, очень у него удачно с насильниками глядящими получилось… Эффектно. – Сказал Артем.

Я невольно покраснела и даже хотела возмутиться, что это все правда, но меня вряд ли бы кто послушал, скорее просто бы выгнали наружу.

– Не важно. Это его выступление сарафанным радио дальше разбежится. Будут судачить да мусолить. Это не есть хорошо. – Отозвался Сергей. – Но если все, так как она говорит, то рискнуть можно. Человек двадцать я в город без проблем введу. Нужны гранаты. Или резонансный заряд тактический. Перестрелка нам там не нужна.

– Заряд из пятерки можно взять. – Напомнил незнакомый мне офицер. – Там все равно он без дела валяется. Ржавеет. Но тяжеленный он… вчетвером тащить придется. Как вы донесете его неясно. Да и народу погибнет много. И так Морозов агитирует не плохо, а из этой смерти шрамы вообще его национальным героем делают и на каждом углу начнут кричать, что глядящие не жалеют свой народ ни капли. Резонатором ради одного шрама тысячи людей подстерегли и положили.

– А я говорил, что надо было его на въезде в город мочить. – Сказал Василий. – Севу бы провели в город, он бы снял его. А теперь вообще непонятно, как и что делать. Но давать ему уйти нельзя. Хватит, уже один раз дали. Вот и делай после этого доброе дело.

Я не удержалась и спросила тихонько у Артема, чтобы Василий не услышал:

– А когда вы ему дали уйти в прошлый раз?

Тёма заулыбался, но, помотав головой, сказал, что потом расскажет. Но Василий, услышав его, насупился и сказал:

– Ага. Пусть расскажет, как спас эту мразь, как мы ее выходили. Как мы его от расстрела и лагеря отмазали. И как он в итоге у него машину угнал. Пусть расскажет…

– Все добрые дела в мире наказуемы. – Кажется, привычно отшутился Артем. Но никто не улыбнулся, словно считали это аксиомой.

Посмотрев на Сергея, Василий сказал:

– Давай тогда готовь своих. Двигайте прямо сейчас в город. Там уже в том подвале отоспитесь и займетесь делом. Гражданку подберите в схроне. Пусть они оденутся и позови меня я посмотрю. И пусть погрязнее выбирают.

Тут ему пришла в голову мысль, и он спросил у незнакомого мне глядящего:

– А сколько у нас лагерных роб осталось в загашнике? Двадцать найдется?

– Да больше найдется. – Уверенно ответил тот. – Мы же их на тряпки да на поваров тратим.

– А давай тогда, Серег, наряжай их в арестантов. Да пусть повозюкаются. Ну, чтобы новенькими робы не выглядели. И если что, вы беглецы. По лесам сидели, когда сбежать смогли. Боялись выйти к новым властям. Да и старых еще опасались. Понятна идея? И оружие, если что, при побеге еще захватили. Ну, ты продумай там. Дай установку, что и как говорить своим, если провалитесь на подходах.

Сергей поднялся и, застегивая куртку, сказал:

– Роба в такой холод не лучший вариант.

– Зато вместо петли на шею, лагерь. – Резонно заметил Василий. – А там глядишь, и освободят, коли поверят.

Сергей кивнул и, выходя, сказал:

– Сейчас вернусь, скажу своим, чтобы в моднячую одежку одевались. Черт, как все не спланировано…

Он вышел, и Василий сказал задумчиво:

– Сам знаю, что не спланировано. Но упускать не хочется. – Обращаясь к Артему, Василий спросил: – Справятся, как думаешь?

Артем встал и, пройдясь по комнате, ответил, покачивая головой:

– Если резонатор протащат, то там и справляться особо не нужно километр накроет, так, что никто живым не уйдет. А не получится с резонатором, то гранатами не факт, что у них получится закидать нашего любимого Владимира.

– Может им Севу дать? – спросил Василий.

– Нет. – Категорично ответил Артем. – Раньше надо было думать. Нельзя рисковать так уж Севой.

– А Серегой значит можно? – спросил Василий с горькой усмешкой.

Артем кивнул и сказал:

– Давай честно. Кроме него никто с этой задачей не справится. Ни ты, ни я. Там нужна именно такая группа, какая у Сереги. Абсолютно отмороженная и готовая на все. У них есть шанс заложить резонатор и свалить.

– Я не представляю, как они в центр протащат его. Был бы транспорт, какой.

– Транспорт? Ну, так транспорт вон в деревне стоит. – Сказал Артем. – Бери, не хочу.

– Форму шрамов тоже там же взять можно…

Вошедшему Сергею сказали, чтобы не суетился и посидел пока Василий с Артемом думу думают. Сергею идея с формой и транспортом не понравилась.

– Успеют передать о нападении и захвате. А мы наоборот ничего не успеем. Навстречу сразу же колонна двинет. У нас есть форма шрамовская. Чего париться? Нужен только транспорт.

– И что ты предлагаешь?

Тот пожал плечами, присаживаясь за стол.

Я не долго пробыла среди этих нездоровых на голову мужиков. Они там еще о чем-то спорили, когда я попросилась на выход. Артем помог мне выбраться со скамьи, пропустив к выходу, и сказал, чтобы я ночевать опять к нему уходила, как в прошлый раз. Мол, там потеплее. Я поблагодарила и вышла.

Но я не сразу направилась в скворечник Артема. Обратилась к солдатику и спросила, где у них пленных держат. Тот проводил меня довольно далеко в лес по тропинке. Пока шли, у меня даже было время испугаться, а уж не задумал солдатик чего нехорошего. Но скоро нас окликнули и солдат ответив, провел меня к странному сооружению под навесом между деревьев.

– Вон яма. – Указал мне на сооружение солдатик и я попыталась подойти.

Но на встречу мне с автоматом наготове вышло двое солдат из-за деревьев и остановили меня. Я попыталась их уговорить дать мне пообщаться с новым заключенным. На что мне объяснили, куда мне идти и что делать, чтобы не мозолить глаза людям на посту. Я обиделась и громко позвала:

– Хадис! Хадис…

Его голос в ответ звучал, обрадовано, но как-то глухо.

– Не бойся, Хадис. Я поговорю с Василием и Артемом. Они не будут тебя расстреливать.

Мои слова звучали, оказывается настолько глупо, что даже караульные заулыбались и только зашикали на меня, чтобы не шумела. Я ушла уже сама от ямы и, добравшись к дому Василия, встала у входа. Подышала немного и, постучавшись вошла. Попросила Артема выйти, и к неудовольствию Василия и Сергея, склонившихся над картой, он поднялся и вышел ко мне.

– Чего тебе. – Спросил он закуривая. – Только быстрее. У нас и так ничего не спланировано. Время теряем. Одеяло там есть. Уже снизу печку должны были топить начать. Скоро тепло будет. Только плотнее полог закрой…

– Я не об этом. – Бесцеремонно перебила я его. – Хадис. Ну, тот парень из шрамов. Вы его серьезно расстреляете?

Артем, затягиваясь и пуская дым к звездам, проглядывавшим сквозь кроны, сказал:

– Да. Он не офицер, которых мы еще держим иногда на случай обмена на наших. Такие обмены редкость, но случаются, если контакт налажен. Так что с утречка, ему дадут выпить, закурить и отведут к расстрельным ямам.

Я не зная, что сказать, умоляюще посмотрела на него, и даже в таком плотном сумраке он все понял по моему лицу.

– Он солдат, малая. Он знал, на что шел, надевая форму и беря в руки оружие. Это одна из кхм… особенностей профессии, что ли. Так что просто пожалей его и попрощайся.

Он сказал это так обыденно и спокойно, что я не поверила, что она на самом деле к этому так относится.

– А почему вы его пожалеть не можете?! – спросила я чересчур громко. – Он же, правда, при мне не сделал вам ничего плохого!

– При тебе… – кивнул Артем. – А тот батальон, что в вашей деревне застрял, неплохо прошелся, вырезая деревни, в которых наши закреплялись отступая. Они не стеснялись минометами сравнивать поселки. Они на фильтрации столько мирных жителей расстреляли опасаясь что среди них много переодетых глядящих… В общем… он не он, но жить ему до утра. И то только потому, что ты так просила. Хотя Василий и не одобряет таких задержек. Зачем человека мучить, давать ему надежду?

– Артем, миленький… ну сделай что-нибудь. – Взмолилась я, надеясь его растрогать. – Ты же можешь. Я знаю, что ты добрый.

Он выкинул окурок и сказал тихо:

– Ты ошибаешься. Я давно не добрый. И я давно стараюсь не делать неоправданно добрых дел. Хватит… Если бы мы тогда не отстояли Вовку… Если бы я не полез в ледяную воду его спасать. Я бы и месяц с пневмонией не валялся, и столько бы погибших у нас не было. Я говорю про Вовку Отморозь. Который вам цирк в Управе показал. Это он за год стал там, на юге, популярен как суперзвезда до Последней ночи. Язык-то подвешен. Где уговорами, где посулами, где таинственностью. Он не скрывает, что сейчас они в полный рост занимаются разработкой ядерного оружия. Знаешь, что это такое? Неважно. Года три и у них оно будет. А может и меньше. И тогда нам останется только лапки кверху поднять. Воевать против него безумием станет. А если бы мы просто немного подождали… он бы сам ласты откинул. Или если бы не мешали следователям фильтрационной комиссии. Они бы его в расход отправили. А теперь вот там сидит Серега, и знает что собирается идти почти на верную гибель, только чтобы отправить Отморозь туда откуда он к нам явился. Исправить нашу, и свою, кстати, ошибку.

– Да при чем тут это? – изумилась я. – Я же не за Морозова прошу. А за этого мальчика. За Хадиса!

– А он не мальчик. – Уверенно сказал Артем и повторил мои слова: – Двадцать пять лет, или сколько он там говорил… Какой же это мальчик?

– Все равно. Он же хороший добрый парень. Да, на всю бошку больной, раз ввязался в эту войну. Да, как дурак в меня влюбленный… Но он, правда, хороший.

Покачивая головой и рассматривая меня саму, как больную, Артем сказал:

– Иди спать. Я посмотрю, что можно сделать. И не шастай по лагерю.

– Спасибо Артем! – Сказала я и бросилась ему на шею.

А он, отстранив меня и пожелав спокойной ночи, вернулся к Василию.

Я же забралась по лестнице в жилье моего друга и с удовольствием прилегла на уже когда-то убаюкивавшую меня кровать на жердях. Усыпая я все вспоминала Артема и его обещание, что-либо сделать, и радовалась, что у меня есть такой друг. Василий бы просто ответил нет и все. А Артем и правда попробует спасти этого дурачка. Так я тогда думала. Так я надеялась на него, проваливаясь в сон. Но, конечно, уснув, я забыла про все на свете.

Даже на третий день, приходя на отдельную могилу Хадиса, я не верила, что его больше нет. Артем, как мне сказал, не смог убедить Василия не расстреливать шрама. Я и сама понимала, что Василий, человек четких принятых своих правил, не отступится от них. Но мне было жутко жалко Хадиса и обидно за себя саму. Дуру, поверившую, что в этой уродливой войне, противники хоть как-то могут пожалеть друг друга.

Отдельная могила это все что мог сделать Артем для моих чувств. Не из уважения к расстрелянному, а именно для меня. Он даже иногда сопровождал меня к ней, когда на опушке леса я собирала последние осенние редкие цветки и носила их к Хадису. В лагере мое проявление чувств к шраму никто не осуждал. И кажется наоборот, относились с пониманием. Кажется, это Артем, чтобы объяснить, что-то им рассказал про него или про меня. Солдаты так и относились к моим приходам к расстрельным ямам… Не как проявление чего-то непотребного, а просто как посещение могилы друга. А то, что в гражданской войне друг, или тем паче родственник, может оказаться по другую сторону фронта, никого особо не удивляло. Привыкли уже…

Я помню, как целый день проревела в комнатке Артема узнав, что Хадиса убили. Я даже таких гадостей наговорила Артему, что он должен был и меня расстрелять заодно. Но он просто крепко обнял меня, успокаивая, потом вызвал доктора, в плечо, которого я и проревела остаток дня. Доктор пытался мне что-то объяснить. Но разве я была способна слушать объяснения. Я даже себя-то не понимала. Кем мне был этот Хадис? Надоедливым приставалой, не больше. Но он остался со мной в городе, хотя брось он меня там и вернись со всеми, и остался бы жив. Воистину, ни одно доброе дело не останется безнаказанным, как говорил и часто Артем.

Поздним вечером я пошла с доктором на могилу Хадиса и только там смогла успокоиться окончательно. Стояла на коленях, просила за что-то прощения у него. В общем, вела себя странно и пугающе. Но слезы больше не текли. Только какая-то странная тоска поселилась в середине груди. И сосала у меня там и мои силы и, казалось, мою жизнь.

То, что рядом в яме чуть присыпанные лежали тела других шрамов расстрелянных в то же утро, меня не трогало. Дико как-то это все было для меня и непонятно. А вот доктор казалось, все в моих чувствах понимал, только вот объяснить не желал.

Но горе было не только у меня. Весь лагерь был в трауре. Сергей не вернулся из своей авантюры ни вечером, ни на следующее утро. И даже через три дня, по лагерю бродили только непроверенные слухи.

Я подслушала у полевой кухни, где молодые глядящие получали свои порции, как один говорил другому:

– … Резонирования не было. Серебряный и другие в город пробрались, с жителями поговорили, сами посмотрели. Даже боя в городе не было. Просто исчез капитан и все. На подходах видать всех запалили.

– Не могли всех запалить… – отвечал другой. – Я сам с капитаном сколько раз ходил. Минимальное деление на три группы. Кто-то да вырвался бы.

– Но вот видишь… Какие сутки, ни слуху ни духу.

– Прекратить базары. – Зло сказал старшина уже сполоснувший тарелку под тонкой струйкой из подвешенного на дереве умывальника и протиравшего ее охапкой листьев. – Они могут в городе самом сидеть и выжидать.

Я сама, не понимая, отчего-то тоже волновалась за Сергея. Он мне казался строгим, неприступным и даже, больше того, злым человеком. Но все-таки это он меня тогда нашел и накормил. Помог…

К вечеру третьих суток под жилищем Артема, где я так и обитала, собрался весь отряд кроме оставшихся на постах и "гулявших" в дальних рейдах. Василий вышел перед построенными, надел кепи, немного подождал и объявил:

– Сегодня вернулась разведка из города. Группа, посланная на уничтожение Отморози, была обнаружена и… в общем, сами понимаете. Большинство погибло смертью героев. Кто-то, пока мы не знаем кто, раненными попал в плен. Никто добровольно не сдался. Все дрались до последнего… Засада была организована на подходах к городу. После тщательной проверки удалось установить, что это даже не на них засада была. Просто пост отлова мародеров. Отойти Капитан уже не сумел. Стечение обстоятельств. В это время к городу подходила большая колонна шрамов. Наши ребята были окружены и заняли оборону. Шрамы, словно трусы, не вступили в честный бой. Они использовали гранатометы и минометы. Спасая своих, капитан повел бойцов в прорыв вперед. Но добраться до города они так и не смогли. Учитывая обстоятельства… Понимая что живыми их уже не выпустят… Отряд! Слушай мой приказ! Оружие на пле-чо! – После довольно громкой команды, его голос стих, и я еле расслышала: – Слава героям… Слава им. Пусть земля им будет пухом. Огонь!

Лес казалось, откликнувшись, затрещал повсюду от мощного и единого залпа. Я невольно прижала ладошки к ушам и не могла оторвать взгляда от ссутулившегося и, казалось, постаревшего Василия. Артем что стоял со всеми в строю тоже выглядел плохо. Я заметила, что он крепится, делает жестким лицо, но еле сдерживается, чтобы не выматерится или не сделать еще что-нибудь. Это злость. Это ненависть, то, что я видела в его глазах.

После построения Артем и доктор поднялись ко мне с кружками подогретого внизу чая и врач, угощая меня, сказал:

– Пить сегодня Василий запретил. Так хоть чаем помянем.

Я ничего, не говоря, убрала со стола книги в сторону, и доктор поставил кружки на стол.

Присаживаясь на кровать, Артем сказал:

– Поминать не будем. Пока не увижу могилу, не буду верить. Он везучий. Как не знаю кто везучий. Из таких передряг вылезал. И тут тоже выкрутится, даже если ранен. На войне столько чудес происходит. Что волей не волей верить продолжаешь…

Доктор покивал и, подвигая мне кружку, сказал:

– Завтра снимаемся с лагеря. Василий боится, что раненные выдадут место расположения отряда. Да и надо думать о зиме уже. До холодов месяца два три осталось. Надо подготовить зимовку отряду.

– Завтра уходим? – переспросила я.

– Да. – Кивнул доктор.

А Артем, откидываясь на спину, сказал:

– Не сразу и не все. Сначала двинется бывшая рота Сергея. Они осмотрят место, разведку проведут. Схроны проверят. Потом уже за нами пошлют. Но если наше расположение уже известно, и шрамы готовы к крупномасштабной операции, тогда может нам придется вообще всем и сразу деру давать. Ну, это если они сунуться.

– А вы не будете воевать? – Спросила я удивленно.

Артем закрыл глаза и сказал устало:

– Будем. Именно я здесь останусь, если сунуться эти уроды. Все остальные будут через лес уводиться.

– А если окружат? – Спросила я.

Чуть помолчав, Артем сказал:

– Тогда это будет их самая большая глупость. И нам она по большому счету будет на руку. Если у них не идиот командир он нас просто выжимать будет. Пытаться растянуть по лесам и переходам в полях. Но окружить нас здесь и даже если минометами засыпать… Безнадежно штурмовать.

– А если резонатором? Если они резонаторы применят? – спросила я, ужасаясь своим предположениям.

– Тогда мы просто не почувствуем смерти. – Улыбаясь и открывая глаза, сказал мне Тёма. – Даже "Дзонг" не услышим. Просто распадемся и все. Тоже не плохо, учитывая альтернативы…

Мне не понравился его флегматичный тон, и я спросила:

– Ты так просто об этом говоришь… будто тебе не страшно.

Артем засмеялся, а Доктор только улыбнулся.

– Страшно. – Признался Тёма. – Нет тех, кому не страшно. Просто со временем это становится… как бы не заметно. Как дурной запах, когда к нему привыкаешь и перестаешь замечать. Иногда запах бывает сильнее… Как вот недавно, когда к железке ходили минировали. Вроде все просто, смешно, забавно… а вот когда с той стороны железки целый взвод вывалил… Стало не до смеха. Еле перебили уродов… троих потеряли. Но в первую минуту страшно. И надо принимать решение. Отводить ребят, подставляя спины под преследование или упереться и удерживать. И втройне страшно, когда не знаешь сил тех, кто на тебя прет. Мы сначала уперлись, а потом только уже думать начали. А когда поняли, что их взвод всего, то и думать нечего было. Они конечно классные бойцы были. Грамотно нас попытались защемить… Только наши снайпера им всю халяву испортили. Сева лично семь зарубок сделал. Остальные тоже по четыре-пять… А мы уже так сказать… на подхвате были. Но я совру, если скажу что было не страшно.

– А вы хороните тех… кого убили… вот так в бою… – Спросила я осторожно, сама не знаю зачем. Мне это было не столько интересно, сколько для понимания.

– Нет. – Покачал головой Артем. – Надо бы конечно. Но как-то не до похорон. Негласное соглашение… на чьей территории трупы, тот и хоронит.

– Даже своих? – Удивилась я.

– Когда как… – пожал плечами Тёма и закурил. – Иногда после стычки к месту боя просто не подойти. Сидят снайпера перестреливаются. Какие уж тут похороны…

– Не кури при ребенке. – В который раз попросил доктор.

Я уже хотела что-то сказать, но от этой фразы доктора запнулась и, глядя, как Артем тушит об пол сигарету, улыбнулась. Потом покачала головой и хмыкнула.

– Что? – Не понял доктор моего выражения лица.

Я сначала не хотела говорить, но потом со смешком сказала:

– Да вы все время говорите: Не кури при ребенке… Я, во-первых, не ребенок. Я девушка. И даже женщина… – От моих слов доктор улыбнулся, а выбросивший на улицу окурок Артем только усмехнулся от таких речей. – А во-вторых, когда тут кругом убивают… забота о здоровье, это как-то… чересчур.

Доктор допил чай, взял свою и Артема пустые кружки и сказал:

– Никогда не надо забывать о здоровье. И главное для здоровья это сон. Мы с Артемом пойдем. А ты ложись спать. Завтра будет длинный и тяжелый день.

Артем, выпрямился, оправил форму и, подмигнув хитро, отчего я покраснела почему-то, вышел прочь. Следом за ним спустился доктор и потребовал, чтобы я плотнее приткнула полог. Я, конечно, сделала, что он просил, но смысла в таком особого не было. Все равно отовсюду сквозило.

На утро в лагере был небольшой переполох. К нам пробился один из бойцов отряда Сергея и его сразу увели к Василию на доклад. Боец отряда, который вчера уже похоронили, был даже не ранен. Он довольно долго пробыл у Василия, а к обеду туда же потянулись все офицеры и старшины. Не имея возможности присутствовать там, я все-таки была распалена любопытством и не смогла удержаться. Я спустилась из "скворечника" и осторожно подошла к автоматчикам стоящим у входа в жилище и заодно штаб Василия.

Солдаты мне улыбались, и я вынужденно остановилась рядом с ними поговорить о пустяках. Минут пять мне пришлось, мило улыбаясь, спрашивать как они сами, как их служба. Скучают ли по дому. Потом я спросила, что происходит, и один из автоматчиков ответил мне:

– Пашка, вернулся. Говорит с посланием от самого Морозова. Типа шрамы встречу предлагают. Сейчас командиры решают что делать.

Я заинтересованно прямо при ребятах подошла к пологу жилья Василия и прислушалась к гвалту внутри. Солдаты переглянулись с усмешками, но ничего не сказали.

Из всего, что я расслышала, понятными мне были только слова "ловушка", "подстава" и "надо идти". Боясь выглядеть хамкой, я отошла от полога и еще минут десять потратила на улыбочки и тактичный смех шуткам этих славных, хоть и не очень нравившихся мне ребят.

Вернувшись к лестнице, ведущей наверх в коморку Артема, я села на нижнюю ступеньку и решила дождаться его, чтобы расспросить. Но к моему несчастью заморосил дождь и я поспешила подняться в "скворечник" и уже сидя там ждала, когда все выйдут от Василия. Ждать пришлось долго. Настоящая гроза бушевала над нами, когда штаб отряда стали покидать люди. Я увидела Артема и, замахав рукой, позвала его. Но он только отмахнулся, крикнул, что ему некогда и поспешил скрыться от дождя в другом домике, где обычно собирался старшинский состав. Оттуда он появился минут двадцать спустя и также быстро передвигаясь под дождем, побежал ко мне. Мигом взлетел наверх не обращая внимания, что грязь с его сапог попала на проходящих мимо солдат и сказал мне:

– Поооооо-сторонись. – Сказал он это шутливо, но подвинул меня довольно твердыми руками. Сев за стол он быстро разобрал пистолет свой, достал из нагрудного кармана какие-то тряпки и в небольшой пластиковой бутылочке, кажется масло. Отчистив ствол и протерев остальные части пистолета, Артем быстро собрал и несколько раз, взводя затвор, нажал на курок. Металлические щелчки звучали безобидно и не страшно, какой бы серьезной физиономией не сопровождал действо Артем.

Я молча стояла над ним и смотрела, что он делает. Наконец, он все закончил и только тогда сказал:

– Никогда не стой над душой. Противно когда тебе под руку заглядывают.

– Извини… – только и промямлила я. Могла бы я и сама догадаться. Но, видя, что он собирается уходить, я спросила у него: – А ты куда?

Остановившись и поглядев с улыбкой на меня, Артем зачем-то потрепал мне челку, разлохматив волосы, и сказал:

– Не важно. Завтра вернусь. Иди сейчас к доктору. Ты с ним покидаешь лагерь.

– Ты куда? – Повторила я, словно его не слыша.

– Да надо со своим должником встретиться. С Вовкой Отморозью. – Сказал он и подмигнул мне.

Вот тогда я испугалась. Да мне было жутко обидно и горько за Хадиса. Мне было даже больно за Сергея. Но чтобы еще попрощаться с Артемом…

– Нет. Пожалуйста, нет. – Замотала я, головой слабо понимая, что я делаю, и как это выглядит со стороны.

– Ты чего? – удивился Артем. Он меня не понимал. – Успокойся. Все будет хорошо. Быстренько надевай мой обвес, запасной, вон висит, подгоняй, подворачивай штаны и дуй к доктору. В твоей юбочке по болотам и колючкам не побегаешь.

– Артем… пожалуйста. – Плаксиво сказала я – Если и ты не вернешься… Я не знаю. У меня вообще никого тут не останется. Роман Камилович разве что…

Артем посмотрел на меня и строго и насмешливо одновременно, и сказал:

– Саша, ты путаешь что-то. Я не твой парень… Я офицер. Мой друг в плену. Враг требует кого-то из нас с гарантией, что если мы его послушаем, он отпустит Сережу. Учитывая, что господин Морозов мне кое-чем обязан, а именно жизнью, у меня большие шансы вернуться. Ведь встречаться мне надо именно с ним. И такие же большие шансы, что он сдержит при мне слово и выпустит Серегу, какой бы тот раненый не был. И при таких раскладах я не могу… не то слово… Не имею права не сделать того что должен для своего друга. Серега, ради меня разворотил бы нахрен хоть дивизию, хоть армию. И я не могу отсиживаться. Василий не верит в успех, но даже у него не возникло мысли остановить меня. Пусть запрещенные командованием переговоры. Пусть мне придется выслушать много заманчивых предложений, а я уверен, что они будут. Не просто так же такие жесты доброй воли. Главное, что я вытащу Серегу. И все, малая, не скули тут.

– Что? – Возмутилась я.

– В смысле что? – Не понял он, проверяя карманы перед выходом.

– Ты сказал мне не скулить? – Делая круглыми глаза, переспросила я.

Повернувшись ко мне, он уже холодно посмотрел на меня и ни слова не говоря, вышел прочь. Я злая, как не знаю кто, еще минут пять сопела. Потом, опомнившись и слыша крики снаружи, сняла запасную форму Артема и стала в нее облачаться. Одевать форму глядящего мне было не противно ни неприятно. Просто никак. А вот то, что я в ней была, как горошина в стручке меня удручало. Подворачиванием тут дело не обошлось бы. Надо было найти ремень. Иначе брюки просто падали и я оставалась стоять в трусиках, так как юбку я уже даже в большой карман спрятала. Диковинное было бы зрелище для глядящих из отряда Василия. Кроме этой неприятности была и другая. Босоножки никак не вязались с темно зеленой формой и широкими брюками. Отвратительно все это выглядело, и я хотела уже плюнуть и влезть обратно в свою юбку, но представила болота, комаров, холодную воду, и мне перехотелось. Я отвязала кусок веревки от кровати, именно веревками она крепилась и стойкам, упертым в пол, и вставила в петли на брюках вместо ремня. Уверенно так завязала на талии, даже не думая, как это будет муторно каждый раз развязывать, когда захочется по маленьким делам. Зрелище стало еще более диким, и я раздраженно застегнула куртку, чтобы не видно было грязной веревки.

В комнату поднялся доктор, оглядел меня с вечной улыбкой, от которой меня пробило раздражение. Ну и что? Мне стало все равно, как я выгляжу. Плевать, что надо мной смеяться будут. Плевать что мне этот мужлан и хам разхломатил волосы. Главное, что я буду, готова к переходу. Обиженно глядя на доктора, я сказала:

– Роман Камилович, вы представляете, мне Артем сказал не скулить. Вот прямо так и сказал. Честно. Не скули, говорит. Я о нем думаю, а он мне такое…

– Не обращай внимания. – Сказал доктор. – Он не подумав. Они тут все сильно огрубели. Забудь…

– Да как так можно! Я же ничего плохого не говорила, ничего не делала… а он мне не скули…

Доктор отмахнулся и, осмотрев меня, сказал следовать за ним.

Мы спустились вниз, где в суматохе передвигались глядящие и поспешили к землянке Романа Камиловича. Там он мне вручил большую сумку из брезента, и велел с ней не расставаться. Сумка была не тяжелая, но объемная.

– Там лекарства и так мелочь. – Пояснил мне врач и сказал: – Мы с тобой с раненными двигаемся в центре. Потеряешься, отстанешь, не пугайся просто к любым примыкай. На остановках все будут поджиматься к обозу.

– А почему так срочно уходим?

– Павел из отряда Сергея, сказал, что он не уверен был в отсутствии хвоста. А снайпера на точках уже передали, что шрамы ползают по округе, выискивают нас. Не много, так сказать, разведчики. Но пора сваливать.

Я кивнула и поудобнее взялась за ручки сумки.

– На плечо возьми. – Посоветовал мне доктор.

– Натрет. – Отказалась я и помотала головой.

Доктор только головой покачал.

Переход был ужасен с самого начала. Я еле за всеми поспевала со своей неудобной ношей. Может, если бы я одела сумку на плечо было бы полегче, но я не решалась. Подтеки потом на плечах мне были не нужны.

Даже раненные почти бежали, поспевая за командами. Те, кто был не в состоянии идти лежал на носилках, которые несли бойцы, по очереди не снижая темпа. Я, конечно, понимаю, что опасность и все такое, но могли бы и обо мне подумать. Я уже за первые двадцать минут вымоталась так, что солдатик бегущий рядом забрал у меня сумку и, закинув на плечо поспешил дальше. Я даже спасибо не смогла ему сказать. Несколько раз я отставала и со страхом ускоряла бег, ища среди спешащих лицо доктора. Он тоже иногда оглядывался в поисках меня. Я устало поднимала руку показывая, что не потерялась, но даже на улыбку у меня не было времени и лишних сил. Не меньше часа мы бежали, когда я поняла что больше у меня нет даже желания жить, не то что бежать… Я упала на колени и почувствовала, как кто-то подхватив меня тянет дальше. Я со звериной злостью отбилась от молодого глядящего и он испуганно отпустил меня. Я снова упала на землю. Другие бегущие тоже пытались мне помогать, но я только ругалась и требовала чтобы меня оставили в покое. И меня оставили. Отдышавшись, я вдруг поняла, что вокруг стало нестерпимо тихо. Не слышно гула мягкой земли от сотен ног. Не слышно тяжелого и часто хриплого дыхания солдат глядящих. Только щебетание редких птиц над головой и пробившееся сквозь тучи и кроны солнце. И влага от земли, от которой тяжелее дышать.

Когда я поняла, что осталась одна, то, честно говоря, запаниковала. Подскочила и оглядываясь выбрала, конечно же, неверное направление. Вместо углубление в чащу, куда направился обоз отряда, я поспешила к просвету между деревьев. И через минут двадцать я к своему ужасу оказалась на опушке леса. Передо мной на многие километры расстилалось поле. И по этому полю ехали внедорожники и БМП шрамов.

Я, закрыв ладонями рот, боялась даже звук произнести. Но меня все равно заметили. Я же невезучая. Откуда-то сбоку на меня кто-то накинулся и повалил на землю. Я даже запищать не могла под его тяжестью. А этот здоровый кабан громко и радостно объявил:

– Прикиньте, я майоршу поймал!

Окруживший меня многоголосый гомон заставил меня разозлиться и я, со всей дури ломая ногти, ущипнула того, кто придавливал меня к земле. С бранью и возгласами он скатился с меня, и я смогла подняться. Я оказалась в окружении простых солдат шрамов. Один из них, откинув автомат за спину, подошел ко мне и взялся за воротник, где были нашивки майора глядящих. Я дернулась, но тогда он схватил меня за погоны. Я замерла, зло рассматривая его лицо. А он снова переместил руки на ворот и взялся за верхнюю пуговицу. Осторожно расстегнул ее. Затем разобрался с нижней. Затем отвлекся и просто стащил с меня куртку Артема. Я осталась в одной майорской рубашке с коротким рукавом. Он снова захотел вернуться к расстегиванию ее. Но я отчаянно кулаком ударила его в скулу. Удар показался мне очень болезненным. Не скрывая слез я схватилась и пережала запястье. Морщась от боли, я согнулась и тут этот солдат со всей дури ударил меня сапогом в живот.

Даже заплакать я не смогла. У меня перехватило дыхание, и я отчаянно хватая ртом воздух, с расширенными от боли глазами покатилась к корнам какого-то дерева. Только спустя минуту я смогла прорваться рыданиями. Но в это время этот подонок ударил меня ногой в спину, и я снова задохнулась, выгибаясь мостиком.

– Оставь ее Денс. – Сквозь собственный плачь, услышала я.

– Да конечно… – сказал мой мучитель, но вместо этого присел на корточки передо мной и без труда, так как я даже не сопротивлялась, борясь с болью расстягнул рубашку до пояса. Распахнув ее этот ублюдок взялся за мою грудь скрытую маечкой и крикнул другим:

– Ну, кто участвует?

– Денс, это расстрел… – сказал уже слышимый мной голос.

– Да кто увидит? Офицерье вон на машинах раскатывают. Давайте парни. Девка самый сок. – Говорил этот урод, а я уже чуть опомнившаяся от боли пыталась его оттолкнуть.

Этот ублюдок не в силах справится с моими руками просто от всей души ударил меня в лицо. Последнее что я слышала это хруст собственного носа.

… Приходила я в себя тяжело. Причем я нисколько не удивилась, что даже в обмороке я плакала. Утирая лицо, я проморгалась и огляделась. Вокруг меня суетились шрамы. Рядом со мной замер автоматчик, слава богу, не тот, что избивал меня, а сама я сидела прислоненная к высокому колесу внедорожника.

Видя, что я пришла в себя, солдат надомной сказал:

– Госпожа майор, вы бы это… застегнулись. Сейчас вернется комбат…

Я, так и не сумев победить плач, автоматически застегивалась и, увидев куртку, валяющуюся на траве рядом, влезла в нее, скрыв свой "модный" ремешок.

Вскоре и, правда подошел офицер шрамов и обратился ко мне:

– Майор, залезайте в машину. Нам тут больше делать нечего. Отвезу вас в штаб. Пусть с вами там разбираются…

– Я не майор… – Всхлипывая сказала я.

– Я это прекрасно понимаю. – Ответил мне офицер, открывая дверь машины и предлагая мне подняться. – Возрастом не вышли. Но я не обязан устанавливать вашу личность. Пусть в штабе специалисты у вас выясняют. Вы задержаны по форме майора. И потому я вас не буду вешать тут же, а доставлю в полк. Там вас может быть расстреляют после дознания.

Я быстро осознала его слова. Ему было все равно кто я. Понимая что, в общем-то, шансов нормально выпутаться у меня не много, я вдруг четким и злым голосом, удивительным даже для самой себя заявила:

– Я должна видеть Морозова Владимира. Лидера… Он меня знает.

Офицер чуть заметно улыбнулся и, кивнув, сказал:

– В штабе расскажете. Поторопитесь, майор. Иначе пойдете пешком под конвоем.

Я, конечно, быстро забралась внутрь машины. Идти пешком да еще с такими уродами мне не хотелось. Слева от меня уселся автоматчик и, поставив на пол автомат, вынул из кобуры короткоствольный пистолет. Комбат севший справа от водителя повернулся ко мне и спросил:

– Выпить хотите?

Я не поняла, что он предлагает алкоголь, и судорожно кивнула, чувствуя как у меня пересохло во рту. Офицер протянул мне флягу, и я приложилась к ней. Во фляге был коньяк. Я не так часто пила коньяк, но определила хороший напиток сразу. Я сделал три и глотка зажмурилась борясь с невольными слезами.

– Курите? – спросил меня офицер и я, кивая, взяла из им протянутой пачки сигарету. Уж если пью, то и курю, раз впереди расстрел, а позади как я поняла неудавшееся изнасилование.

Когда я, давя невольный кашель, выдохнула дым, словно угадывая мои мысли, офицер сказал:

– Тот урод, ну который… в общем будет наказан. Я не стал его вешать. Люди дороги. Но в самую убийственную атаку я пошлю его первым. Поверьте мне на слово. Мое слово стоит доверия.

Я кивнула, отчего-то посчитав, что верить ему можно. Куря и стараясь не думать о будущем, не имея сил даже плакать, я просто смотрела в раскрытое окно, которое наполовину загораживал бронежилет, подвешенный к ручке наверху.

Катание по полям было еще тем цирком. Ровно не посидишь. Выкинув окурок, я вцепилась одной рукой в кресло впереди, а второй в ручку двери и все равно несколько раз чуть головой до крыши не достала. Но пытка была не долгой. Уж не знаю где мы находились, но через минут двадцать показалась грунтовая дорога, поросшая травой, и стало ехать полегче. А вскоре мы вслед за БМП выкатили на бывшую асфальтовую полосу и, набирая скорость, понеслись по ней.

В какой-то незнакомый мне поселок мы прибыли только, когда солнце уже касалось деревьев. Меня сразу повели в невысокое здание с развивающимся над ним флагом южан. Мне по дороге позволили еще раз закурить и я снова испытала сильнейшее головокружение от никотина. Войдя в темное здание, меня без стука ввели в светлую освещенную электрическими лампами комнату. Комбат, представляя меня другому офицеру, сидящему за столом, сказал:

– Отстала от партизан. Форма майорская, решил доставить. Хотя соплюха… но сказала что ей надо видеть Лидера, и что лидер ее знает.

Посмотрев коротко на меня и также на комбата, офицер сказал:

– Спасибо капитан. Ступайте. Мы разберемся…

Комбат, выходя, незаметно коснулся моего плеча, и я поняла это как знак участия в моей судьбе. Офицер не сразу приступил к моему допросу. Он предложил мне чаю и я с удовольствием согласилась. Пока наливал и насыпал роскошь мне в стакан – сахар, он не терялся и спросил:

– Итак, вы не майор. На вид вам восемнадцать лет.

– Мне пятнадцать. – Почему-то обиженно заявила я.

Ставя передо мной стакан, офицер сказал:

– Тем лучше, военно-полевой суд не может тогда вас расстрелять.

Я, честно говоря, никак не отреагировала на его слова. Я и раньше как-то не сильно думала, что меня всерьез могут расстрелять или убить. Может я дура, но в то, что будут меня расстреливать я не верила.

– Откуда вы знаете Лидера?

Я рассказала все как есть и только в конце прибавила:

– После собрания в управе я попала в плен к партизанам вместе с моим провожатым. Это все вы можете проверить. Вы должны были уже давно расстрелянный патруль найти.

– И то, что вас глядящие… точнее дезертиры… это тоже, правда? – С сомнением спросил офицер.

– Да. В деревне подтвердят, сколько меня после того лечили. Это было жутко, страшно, больно… и я не хочу об этом вспоминать.

– И не надо. – Смилостивился офицер. – А Лидер, то вам зачем?

– Как зачем? – Не поняла я. – Что бы защитил меня.

– От кого?

Я набралась смелости и призналась:

– От вас.

Улыбаясь, глядящий сказал:

– Я вас так пугаю? Вроде бы ничего плохого не сделал. Чаем вот вас угощаю.

Замявшись, я сказала:

– Нет, просто… мне страшно сидеть вот так и отвечать … все время, думаю, что вы меня сейчас в какую-то тюрьму отправите.

Улыбаясь, шрам сказал:

– Если честно, то будь вы на пару лет постарше и вас ждала бы петля. А так…

– За что? – возмутилась я.

– Ну, как, за что… – сказал шрам и терпеливо пояснил: – Вы по форме противника находились в зоне борьбы с партизанами. Одно из двух: либо вы сдаетесь, либо вы дезертир. Если сдаетесь, то правила для всех одни. Сдаются только с оружием. Если вы дезертир, то правил нет – казнь. Не думайте, что мы жестоки. Просто мы, как и все приличные люди ненавидим трусов, мародеров… пока была возможность он убивал… а как жареным запахло так он в бега. Другое дело вынужденная военная сдача. Пусть не почетное дело, но понятное. Обложили и никуда не деться. Тупо пустить себе пулю в лоб это конечно вариант… но и сдача так же приемлема.

Я слушала его спокойные рассуждения, и только чай пила. Мужчины любят, когда их восхищенно слушают. Это я давно поняла.

– И часто вам дезертиры попадаются? – спросила я, провоцируя новый виток его говорливости.

– Да. – Кивнул он. – В неделю человек десять двенадцать. Нет, не всех вешаем. Некоторые обладают необходимыми знаниями, что бы купить себе жизнь. Пусть живет, нам же не жалко, если может доказать что полезен. Мы же не глядящие, которые всех без разбора…

Я вдумывалась в его тон и не могла понять, где подвох. Мне словно маленькой объясняли, что вот они-то по настоящему хорошие, а что казнят других так это ж необходимость. А противник и того хуже делает. Но выбора не было. Надо было о себе думать. Я кивала с серьезным лицом и спросила:

– Вы мне поможете встретиться с Лидером. Или хотя бы сообщите ему, что я здесь?

– Ну, кто такие мы для Лидера? – словно неразумному дитю говорил мне офицер: – Думаете, он вас помнит?

– Уверена! – кивнула я. – И его жена. Они знают мою историю, и они защитят меня.

– Какая вы все-таки маленькая и наивная. – Сказал офицер со вздохом. – Ну, ладно давайте расскажите мне все что ты видели у партизан. Постарайтесь ничего не упустить. От этого зависит отправлю я вас в интернат далеко на юг, или… или попытаюсь связаться с вашей деревней и верну вас им.

Я рассказала все что знаю. Значительно позже близкий мне человек спросил меня, не стыдно ли мне было, когда я все рассказывала, и только тогда я со стылом призналась, что нет. Я была такая бестолковая. Мне казалось, что эта война хоть и касается меня, но я всерьез смогу быть ни на чьей стороне. Я же не знала, что НИ В ОДНОЙ гражданской войне НИКОМУ и НИКОГДА не удавалось отвертеться от ВЫБОРА. Тогда я думала что смогу…

Под утро меня сытую, накормил меня все тот же офицер принесенным ему солдатом в кабинет ужином, и уже спокойную за свою жизнь и остальное, отвели в какой-то дом, показали маленькую комнатку с кроватью и сказали, чтобы я безвылазно там находилась.

Я даже, если бы хотела, не смогла бы сбежать. И не, потому что в соседней комнате всю ночь шумели, смеялись и во что-то играли шрамы. А просто, потому что мне не хотелось никуда уже бежать. Мне так смертельно захотелось покоя после дневного пробега с сумкой, после задержания, после избиения тем урода из шрамов. Пред сном я потрогала распухший нос и серьезно обеспокоилась сломан он или нет. Но так как даже зеркала в комнате не было, волноваться и страдать было глупо. Я просто тихонько легла на кровать, чуть поворочалась, устраиваясь на бочку и подкладывая под слежавшуюся подушку руку, и так и уснула с ощущением, что я просто-то куда-то не туда попала. Что все вокруг это чужой мир. А я вот такая загадочная и красивая просто мимо проходила.

Утром меня, осторожно трогая за плечо, разбудил солдат шрамов и сказал, что мое сонное тело ждут в полковой разведке. Одергивая рубашку и залезая в куртку я поднялась и, пошатываясь побрела за ним так и не проснувшись. На холодном, налетевшем с севера ветру я, конечно, проснулась и, зябко кутаясь в куртку, просто спешила за солдатом, стараясь не отстать.

У вчерашнего здания стояло несколько внедорожников в окружении солдат, обсуждавших их преимущества. Проходя мимо них, в своей форме глядящих я вызвала невольный интерес. Думаю с внедорожников они на долго переключились в своих обсуждениях на меня. Такую заспанную с распухшим носом, с таким страдающим видом. У меня ведь на днях должны были начаться ежемесячные проблемы, и ко всем неприятностям в довесок жутко болел живот.

Во вчерашнем кабинете тот же офицер поприветствовал меня и спросил не дав оглядеться:

– Вам знаком этот человек?

Я посмотрела туда, куда он указывал, и увидела спокойно и ровно сидящего Артема. Боже мой, как я обрадовалась. Как я была счастлива. Я просто вся светилась от счастья. Радостно кивая, я даже сделала шаг к нему, но офицер остановил меня жестом и, протянув листок, сказал:

– Прочтите, и подтвердите или дополните личные показания этого офицера северной Руси.

Я внимательно читала то, что соизволил написать сам о себе Артем и только вернув, пожала плечами, глупо улыбаясь:

– Я половину этого не знала… или даже больше. Он просто Артем… Человек, давший мне свой дом для жилья. Да. Он, наверное, первый помощник Василия. Он хороший командир, но он хороший человек. Он, правда, хороший человек. Вы не верите мне. Но лучше него я мало встречала людей. Поверьте мне… Он бывает груб, но он добрый…

Не выдержал первым именно Артем. Он усмехнулся и, обращаясь ко мне, сказал:

– Сашенька, успокойся. Веди себя… что ли спокойно. Просто отвечай на вопросы офицера.

Я чуть не плакавшая от непонятного счастья, мгновенно разозлилась и, не знаю, как не выпалила ему, мол, ты еще снова скажи не скулить… Но я сдержалась поджала губы и молящее посмотрела на офицера шрама.

А тот, спрятав листок в аккуратную папку, сказал:

– Ну, у меня нет оснований вам не доверять. Ваше описание достаточно подробно. На ваш счет довольно точные инструкции. Доставить, обеспечить безопасность. А так как вы сами вышли на контакт с нами, то думаю на это есть веские причины, о которых я знать не хочу. Пусть разведка армии или генштаба разбирается, если вы их сотрудник…

– Нет, я не сотрудник. Я был и останусь преданным своей Родине. Преданным делу восстановления своей страны… – сказал жестко Артем, наверное, чтобы у шрама было понимание. – Эти переговоры инициированы не мной, я лишь больше подходящая для них персона.

– Хорошо, хорошо… – сказал как-то устало шрам. – Только не говорите что у нас с вами родины разные и что мы в отличии от вас желаем стране зла… Хорошо? Вот и отлично. Не надо в балаган все это превращать. Сейчас я дам вам конвоиров, и езжайте в город в армейскую разведку. Там они разберутся, куда вас там. Девушка поедет с вами. У нее такие влюбленные в вас глаза…

– Без пошлостей, штабс-капитан. – Жестко попросил Артем. – Я женат.

– Тогда прошу прощения. У самого жена осталась дома. С ребенком. У вас есть дети майор?

– Пока нет. Надеюсь, выиграем войну тогда и детьми займусь…

Вздохнув, шрам сказал конвоирам:

– Обоих в разведку армии. На девушку сопроводительный материал не даю. На словах передадите дежурному, что была задержана в районе боевых действий, претензий к ней у полковой разведки нет. Пусть определят сами, куда ее на юг или в ее деревню тут недалеко. Сам я не хочу по гражданским принимать решение.

Нас вывели на улицу и, не дав даже надышаться, усадили на заднее сидение одного из внедорожников. Вместе с нами там же уместился конвоир и еще двое заняли места спереди.

Дорога была долгой. Мы плутали караваном из трех внедорожников по проселочным дорогам и меня, не выспавшуюся, откровенно укачало. Медленно я проваливалась в сон, иногда резко раскрывая глаза и пытаясь понять, где же мы. Видя мои страдания, Артем сказал:

– Сними куртку, а то спаришься. Клади ее мне на колени и сама ложись головой. Поспи. Нам еще долго кататься тут.

Я так и сделала. Только я улеглась и прониклась теплом близкого тела Артема, как меня немедленно сморил сон.

Только въезжая в город со словами, "Малая, просыпайся", Тёма разбудил меня и помог надеть изрядно помятую куртку.

– Не называй меня "малой". – Попросила я спросонья.

– Почему? – Удивился Артем, и даже конвоир внимательно прислушался.

– Просто не называй. – Потребовала я. – Мне не нравится.

– Ааааа. – Загадочно протянул Артем и, кажется, все в машине улыбнулись.

В городе нас обоих доставили в разведку армии, где Артема увели куда-то, а меня оставили в коридоре под охраной автоматчика. В который раз я чувствовала себя важной персоной, которую в ее пятнадцать лет отдельный стрелок сторожит. Хотелось улыбаться да обстановка и настроение были не лучшими.

Артема долго не было. Он так и не появился когда в коридоре ко мне подошел офицер со стаканом чая, оглядел и, кивнув, сказал чтобы я шла за ним.

В кабинете он протянул мне бланк и сказал:

– Автобиографию вашу и подробно как попали к партизанам… пишите. Здесь садитесь и пишите.

Я уже столько времени не держала ручку в руках, что поначалу мой, когда-то красивый подчерк был настолько корявым, что я устыдилась за него. Но немного времени спустя рука привыкла к толстой ручке и я стала писать быстрее и красивее. Исписав предложенные мне три листка, я попросила еще и снова офицер, откровенно скучавший, протянул мне тоненькую стопку листков. Я и их заполнила. Офицер удивленно протянул мне следующие и только тогда спустя наверное, часа три я вернула ему свою рукопись.

Он немедленно сел ее читать. Бесстрастно, без вопросов он осилил мою писанину и, отложив ее в сторону сказал:

– Хорошо Александра. Сейчас я тебе дам бумагу, с которой пойдешь в мэрию. Тебе выпишут бумаги. Потом оттуда тебя уже сами решат куда направить. Либо здесь останешься, либо на юг, у нас много работы для местных, либо вернешься в эту непонятную деревню…

– А можно мне с Лидером встретиться? – спросила я наивно.

– Это не в моей компетенции. – Ответил офицер, и я больше показательно, чем на самом деле, загрустила. – Но он еще в городе. Сама, если хочешь, просись к нему на аудиенцию. Он каждый день собирает людей в Управе.

– А тот офицер глядящих, что со мной приехал… – спросила я не зная как завершить предложение.

– На его счет все инструкции у нас есть. Он-то как раз поедет на встречу с Лидером. Администрация Морозова подтвердила желание Лидера встретится и поговорить с ним.

– А можно я с ним?

– На каком основании? – Спросил, хмыкнув, офицер.

– Ну, мне очень надо! – взмолилась я.

– Девочка, здесь не твои приятели по интернату… или где ты там жила. Здесь штаб армии. И твое "очень надо" здесь никого не волнует. – сказал он укладывая мои письмена в какую-то папку. Подняв взгляд на меня, офицер сказал: – И смени одежду или спори нашивки и погоны.

– Не буду. Это одежда того офицера. Артема… – буркнула я.

– Тогда тебя будут с завидной периодичностью снова доставлять в комендатуру, а оттуда к нам. И когда нам это надоест, мы тебя отправим на юг уже сами. – Спокойно сказал офицер. – Давай не выпендривайся. На вот тебе ножницы, давай срезай прямо при мне.

– Не буду! – упрямо повторила я, и посмотрела на него исподлобья. – Это одежда Артема. Я как ее взяла, так и верну.

Офицер, усмехнулся и сам с ножницами поднялся и подошел ко мне. Взялся за погон и собирался его уже отрезать, но я отшатнулась на стуле, поднялась и вырвалась из его рук.

– Не трогайте! Это не ваше! Это не мое. Я обещала вернуть в целости и сохранности!

Офицер тяжело вздохнул и спросил:

– Кто он тебе? Этот майор?

– Друг. – Уверенно заявила я, и соврала с глупым намеком: – Очень близкий друг.

– Он что извращенец? – усмехнулся офицер.

Я разозлилась. Я очень разозлилась на эту усмехающуюся рожу:

– Не ваше дело! Не трогайте меня. Дайте мне с ним увидеться. Я должна быть с ним. И Лидер меня знает лично! Он ждет меня вместе с ним! – Меня откровенно несло. Такую чушь я молола там, что даже офицер перестал улыбаться. А я, в конец, охамев, перешла в наступление: – Если вы не позволите мне быть с майором, если я не смогу увидеть Лидера и пояснить ему ситуацию, то именно вы будете в этом виноваты. И поверьте, вас накажут! Именно вас, за вашу нерасторопность. Именно вы должны были проконтролировать чтобы Артем попал на встречу к Лидеру и именно вы будете виноваты, что Морозов не получит важных для этой встречи данных…

Офицер задумался. Он мне еще не верил, но и ножницы отложил, слава Абсолюту. Сев обратно и морщась от моего крика, он сказал жестко:

– Сядь. Сядь и не вопи. Подумают, что я малолетку с пристрастием допрашиваю. Ведь никто не додумается, что эта малолетка меня здесь запугивать пытается.

– Я не малолетка! – заявила зло я. – И я вас не запугиваю. Я просто говорю, что у меня важные сведения для Лидера и на встречу майора с ним я тоже должна попасть. Или хотя бы к майору. Или к Лидеру.

Офицер повторил, чтобы я села и сказал:

– У меня нет желания идти в дежурную и связываться с администрацией Лидера о вас. Да и лишняя дерготня мне не к лицу. Я даже не могу представить, как буду убеждать секретаря, что пятнадцатилетняя соплячка запугивает меня неприятностями и требует встречи с самим Морозовым.

Я села и положила кулачки на стол:

– Дайте мне увидеться с Артемом. – Сказала я, пытаясь прошибить этого толстокожего, умоляюще глядя в его глаза.

Тот подумал немного и, кивнув, сказал:

– Ну, пойдем. Допрос твоего Артема давно закончен, он ждет транспорт. Администрация назначила встречу в особняке Морозова. Время еще есть.

Я радостно подскочила и, под немного презрительным взглядом офицера, осеклась. Он не торопливо поднялся и вывел меня в коридор. Закрыв дверь в кабинет, он взял меня за локоть и повел. Мы поднялись на второй, а затем третий этаж здания и я удивилась, как оно еще стоит. Трещины, которыми пошел дом после виброудара в Последнюю ночь были только замазаны цементом. Ни каких скоб я даже не увидела.

Многие кабинеты оказались без дверей. То ли на обогрев зимой деревянные двери пустили, толи еще что. В одном из прокуренных помещений под охраной двух автоматчиков сидел Артем и тоже смолил сигарету, сбрасывая пепел в жестянку на столе перед ним.

Повернувшись ко входу и узнав меня он довольно улыбнулся и спросил:

– А тебя что?

– Я пытаюсь им объяснить, что мне надо с тобой, а они не понимают…

Как я была довольна, что Артем не возмутился сразу и воскликнул "Куда это со мной?". Он быстро осознал происходящее и сказал:

– Лейтенант, спасибо, что вы привели ее. Можно мы пару минут пообщаемся и я попробую отговорить девочку от ее глупой затеи?

– Наедине? – Переспросил, как я уже знала лейтенант.

– Да. – Кивнул Артем.

Покачав головой, лейтенант сказал:

– К сожалению нет. – Он увидел понимающий кивок Артема и поинтересовался: – У меня вопрос к вам только один. В указании, спущенном сверху, было сказано доставить офицеров… если вы сейчас скажете, что эта девушка хоть и не офицер, но с вами и нужна для переговоров, то никаких проблем. Пусть. Я спущусь к начальнику отдела и обрисую ситуацию. Если нет, то посоветуйте ей самой спороть нашивки, с ними я в город ее выпустить не могу. Через пару метров опять в неприятности попадет. А гражданскую одежду боюсь я не мастер доставать…

Артем посмотрел на меня, что-то взвешивая, долго рассматривал мои глаза, готовые слезу пустить… Я же думала всерьез, что он меня прогонит. Но он не прогнал. Не сказал, что я не с ним и не потребовал, что бы я слушалась этого лейтенанта. Он просто кивнул и сказал офицеру шраму:

– Лейтенант. Ее ценность для переговоров и, правда, весьма сомнительна. – Он сказал это с улыбкой, и даже курящие автоматчики оценили тактичность его ответа своими ухмылками: – Но я же знаю, что с ней будет. Сейчас вы выпустите ее в город. Отправите в мэрию… я прав? Из мэрии ее, вместе с остальными отобранными отправят на юг. На сельхоз работы. Ваши заявки приходящие с юга для нас не секрет. И потеряется она там… совсем потеряется. А не хотелось бы. Давайте сделаем как вы сказали. Пусть остается со мной. Думаю, учитывая мое давнее знакомство с Лидером, о котором вы уже наверняка осведомлены, я смогу попросить у него для девушки лучшей участи.

Лейтенант кивнул и сказал:

– Хорошо, господин майор. Я спущусь, улажу вопрос с начальником отдела. Вы тут не расслабляйтесь только. Транспорт будет с минуты на минуту.

Артем кивнул понимающе и когда лейтенант вышел, сказал мне:

– Сашка, зачем тебе это?

Я, поглядывая настороженно на автоматчиков, сказала, присаживаясь в кресло напротив Артема.

– Мне просто страшно одной оставаться. Я никого тут не знаю. Да и вообще… если все так, как и есть и меня на юг могут отправить на работы… Уж лучше тут и с тобой. Ты же говорил, что он тебя точно отпустит? Не обманет?

Артем покачал головой и сказал:

– Нет, не обманет. Ему смысла нет. Ему наоборот надо с нами договорится. Мы ведь значительные силы собой сдерживаем в районе, которые им нужны на фронте. Так что отпустить отпустит. Но тебе-то что с этого? Ты, что, всерьез хочешь потом вернуться со мной и дай бог Серегой в леса? Лучше послушай меня. Я договорюсь с Владимиром. Он пристроит тебя куда-нибудь. Рая не обещаю, но он вполне может помочь устроиться прилично.

– Не надо! – Сказала я. Потом смутилась под взглядами молодых автоматчиков и проговорила тихо: – Я хочу остаться с тобой. Вернуться с тобой к Василию и другим. Я не могу представить, что меня отправят на юг землю пахать. Или там в коровниках… Не могу и не хочу. Хватит, что я на этих шрамов горбатилась посуду мыла. И вообще, я воевать могу. Это вы меня маленькой считаете. А я, между прочим, давно уже думала взять в руки оружие и с вами вместе…

– Упаси бог! – Не стесняясь, воскликнул Артем и, улыбаясь, сказал: – Ты мой-то подарок умудрилась посеять, какое тебе еще оружие?! Мину взведенную на пути отряда потеряешь и что тогда?..

– Я его не посеяла, я его в деревне оставила, когда нас в город везли. – В который раз я злилась на его издевки не по делу.

Но Артем только замахал руками и сказал:

– Никаких девочек в отряде не будет. Парней хоронить одно… а таких молодых девчонок как ты… увольте. Я в первом же бою пулю поймаю, если о тебе буду думать, а не о Деле. Меня хоть пожалей.

Я была возмущена его категоричностью, но, не желая устраивать цирк перед рядовыми шрамами, сказала многообещающе:

– Потом поговорим.

– Никаких потом. – Покачал головой Артем и добавил: – Либо тебя Владимир пристроит, либо тебя к Полине отвезут. Вот и весь твой выбор.

Я кинула и, взяв сигарету из его пачки, закурила. Артем, казалось, от изумления рассмеется.

– Так ты еще и куришь? – Спросил он и, покачав головой, сказал: – Как мало я о тебе знаю, оказывается.

Я опять промолчала и так и не удостоила его ни единым словом, пока нас не повели вниз к подошедшему транспорту. Только на улице я вцепилась в его руку и сказала:

– Только скажи им, чтобы нас вместе в одной машине везли. А то завезут непонятно куда. Не верю я им.

Но нас даже не пытались по разным машинам посадить. Особенно учитывая, что до особняка выделенного Лидеру мы и ехали-то в одной… два конвоира и водитель вот и вся охрана.

Перед ступенями особняка меня и Артема передали личной охране Лидера, и та повела нас в комнаты на первом этаже ожидать аудиенции. Но только мы расположились, как к нам вошел сам Морозов и на моих изумленных глазах обнялся с поднявшимся Артемом.

– Здравствуй спаситель. – С улыбкой на безобразных губах сказал Морозов и Артем что-то промычал в ответ. Лидер, все еще держа Артема за плечи, спросил: – Злишься на меня? Да? Злишься, за машину. Я же вижу.

Помотав головой, Артем довольно жестко сказал:

– Нет, за машину нет. А вот за то, что ты моей Насте голову задурил россказнями, да и за это все… – Артем не стал определять "это все…" и просто сказал: – Даже не злюсь. А тихо ненавижу.

– Успокойся, друг. Все расскажу, все объясню. Ты мне еще спасибо скажешь. Серега же вот тоже не первый день думает над моими словами и говорит, что прав я.

– Он как? – спросил Артем.

– Отлично! – воскликнул Морозов и добавил с легкой насмешкой: – Если не считать ранения в грудь.

Я прижала пальчики к губам и невольно выдохнула от испуга… В грудь. Это же адски больно должно быть ему. Наверное, и легкое пробито. Видя мой жест, Лидер именно мне пояснил:

– Но, учитывая, что они шли меня убивать, то очень хорошо себя чувствует. В петле было бы хуже.

– Он тебя спас тогда, на фильтрации. – Напомнил Артем.

– Не забывай, что он меня туда и запихнул. – Поправил Морозов. Потом обернулся к охране и сказал: – Давайте тогда, наверное, ужин накройте на четверых. Передайте поварам.

– Я могу увидеть Сергея? – Спросил Артем.

– Успеешь. – Кивнул Морозов. – Он в госпитале. Не здесь же его держать. Сейчас поужинаем, поговорим. А потом уже обо всем остальном решим. И это… я рад, что ты пришел. Что именно ты пришел. И даже, наверное, надеялся на это, у меня долг перед тобой. Знатный долг. И я его не забыл. Давайте переодевайтесь. Я не могу по статусу пока вести переговоры с формальным противником. Лидер, да не того пошиба. А потому у нас будет частная предварительная беседа. По форме вы не можете находиться. Извини Тёма, это протокол, о нарушении которого, сразу же на юг доложат, что я тут шашни развожу с врагами Родины.

Морозов ушел, а к нам вошла девушка на несколько лет, кажется, старше меня, и предложила пройти с ней. Мы в сопровождении охраны вышли в коридор и спустились в подвал, где оказался небольшой походный гардероб Лидера и его жены.

Сначала одевали меня. Им даже удалось подобрать милое светло-голубое платьице на мою фигурку, что бы оно не висело, как мешок. Затянув поясок и выйдя в соседнюю комнату к Артему, я показалась, и он только усмехнулся:

– Совсем в девочку превратилась… обувь подбери поприличнее. Страшно смотреть.

Обувь мне нашли на пару размеров больше. Я не роптала и не возмущалась. Понимала, что с чужого "плеча" одевают, так надо быть благодарной. Но вот то, что мои истерзанные босоножки попытались выкинуть, меня возмутило. Я потребовала, что бы их сохранили. Девушка удивленно пожала плечами и, кивнув, сложила в пакет и приложила к форме Артема и моим вещам.

Артема одели в темно зеленый свободного кроя костюм и он казался довольным рассматривая себя в высокое зеркало. Я похвалила, как он выглядит, а он вместо вежливого спасибо, представьте, заявил мне:

– У тебя ноги грязные.

Я посмотрела и обиженно ответила:

– Ну, так и что? Душ нам никто не предлагал. Что цепляться-то?

Поджав губы, девушка поманила меня за собой и на первом этаже показала мне шикарную, на мой взгляд, ванную комнату. Сказав мне, чтобы я поторопилась, приводя себя в порядок, девушка оставила меня и я, закрыв на замок за ней дверь, обрадовано занялась кранами. Но к моему разочарованию шла только холодная вода. Но я не растерялась и, скинув одежду, забралась в чашу ванной и пустила воду посильнее. Я вымылась вся, разве что голову не мочила. С удовольствием я потом растиралась насухо полотенцем, видя, как краснеет чистая кожа.

Хоть я и замочила кончики длинных волос в остальном красуясь перед зеркалом в ванной я осталась довольна. Обувшись в чужие туфли, я поспешила из ванной в коридор, где меня все так же ждала девушка.

– Пойдем. Твой майор уже прошел в обеденный зал. – Сказала она недовольно и поспешила впереди меня.

В обеденном зале кроме, Морозова и Артема присутствовала и жена Лидера в чьей одежде я и появилась. Она поднялась из-за стола, подошла ко мне и, здороваясь со снисходительной улыбкой, сказала тихо:

– Тебе это идет больше чем форма глядящих. Оставишь себе. А то я в окно видела, как на тебе висит все, просто жутко стало.

– Спасибо. – Так же тихо сказала я и ведомая женой Лидера прошла к стулу слева от Артема.

Только я села, как жена Морозова сказала:

– Мы всех отпустили, чтобы лишнего на юг не передали. Так что пусть за тобой Тёмочка поухаживает. Артем, не сиди как чурбан.

Артем поджал губы и сказал:

– Наташка… Мы сюда не жрать приехали.

Она засмеялась, и сам Морозов сказал:

– Одно другому не мешает. Давайте девушка я вам положу вот…

– Спасибо я и сама не безрукая. – Сказала я, и не долго думая на глазах всех за столом отрезала себе не маленькую ногу великолепного зажаренного гуся. Я, никого не ожидая, занялась едой и только краем глаза видела улыбки Морозова и его жены. Артем же наоборот оставался серьезным и предельно собранным. Что бы его как-то растормошить Лидер спросил:

– Расскажи, что было, когда мы… Ну в общем когда мы слиняли?

Артем протянул руку и, взяв с подноса веточку зелени, положил ее в рот и пока не прожевал не заговорил.

– Ничего плохого не было. Сразу как вы Наталью умыкнули, мы ориентировки на тебя и Алину разослали. На нее понятно тоже. Через некоторое время нам сообщили, что вы на юге. Потом стали доходить сообщения о твоих там успехах. Мы все смеялись, как это умалишенного к власти допустили… – Морозов только головой с улыбкой покачал, но перебивать не стал и Артем продолжил: – Ну, посмеялись и посмеялись. Потом узнали, что ты привлек войска наших южных соседей в обмен на территориальные уступки в будущем. Как совет ваших Лидеров пошел на такое мне не понятно. Это чистейшее предательство родины. Как ваши собственные войска не взбунтовались, я не понимаю тоже. Где-то весной нам приказали из заключенных создать отряд и войти в состав дивизии Цвингера отдельным подразделением. Ваши нас расхреначили под ноль на Вифи. Удалось отойти лишь нам с Василием да третьему полку и артиллерии. Остальные пытались спасти фланги армии, но когда их резонаторами там накрыли, речи о спасении уже не шло. Это мы раздраконили командование дивизии которой форсирование испортили. Кто выжил, ноги уносили. Армия за сутки откатилась на рубежи месячной давности. Говорят, что ты лично планировал операцию. Врут?

Морозов хмыкнул и сказал:

– Не врут. Просто не договаривают. Конечно, не один ее готовил. Я лишь координировал работу штабов двух армий. Носился между ними как сайгак…

– Как кто? – Не понял Артем.

– Не важно. – Отмахнулся Морозов и спросил: – А как там Настя?

Артем не сразу ответил. Я даже подумала, что он и отвечать не станет, но он словно выдохнул и сказал:

– Я не видел ее полтора года. Еще до Вифи почта пока работала, получал письма… вроде все терпимо у нее было. В госпитале тыловом стала работать. В нашем поселке разместили. У нее же опыт был еще с северной войнушки. А как мы тут окопались, чтобы вас сдерживать, так связь исчезла.

Морозов кивал и, наконец, спросил:

– Это ты полгода ничего не получал от нее? Большой срок. Солидный чтобы женщина подумала, что ты умер…

Артем поглядел на свою пустую тарелку и сказал:

– Ты мне хочешь душу потравить? Не выйдет.

– Успокойся, Артем. Я не хочу тебя обидеть. Просто я знаю что говорю. Спроси вон у Натальи.

Наталья, отпивая из бокала, сказала:

– Война, Темочка… война несколько упрощает нравы. Если ты еще не заметил.

– Ты и раньше стервой была, Наташка, сейчас-то должна была подобреть… – странно заметил Артем.

Жена Морозова засмеялась звонким голосом, и я позавидовала ей. Такой красивый смех. Не подумаешь, что так беззаботно и весело может смеяться жена одного из страшных Лидеров Юга.

– С чего бы это Тема? Почему я должна была подобреть?

– Ну, я смотрю у тебя все хорошо. Только странно, что вы Алину с собой не возите. Вы ее говорят, как в цирке показывали… жертва бесчеловечных глядящих? Так что ли?

Морозову не нравился тон Артема и он сказал:

– Слушай, прекрати. Что было, то было. Алина счастлива. Она вышла замуж за генерала Заборного. Ты должен знать его.

– Забора, знаю. Цвингер гонял его на равнине, все время нас в авангарде держа. Как выжил там, сам не знаю.

– … Она родить должна скоро. – Продолжал Морозов, не слушая мемуаров Артема.

Покачав головой, Артем ничего на это не сказал, только заметил:

– Василий тоже не долго горевал. К нам молодую пригнали с учебки в канцелярию… вроде им хорошо было вдвоем. Пока на войну нас не отправили.

– Не лагерь, а публичный дом какой-то… – сказала Наталья и снова засмеялась.

Пока они непонятно вспоминали события своей жизни, я замучила свой кусок гуся и потянулась за вином. Артем покривился, что я наливаю себе алкоголь, а не соки, стоящие там же на столе, но ничего не сказал. А я довольная откинулась на спинку кресла и подумала, что теперь мне придется жестоко бороться со сном. Смаривало жутко после первого же бокала крепкого вина. Но я крепилась и оставалась самым молчаливым участником разговора.

Артем первым перешел к делу:

– Я так понимаю, ты требовал кого-нибудь, чтобы предложить нам, как это у вас говорится, почетную сдачу, фильтрационный лагерь, и свободу, в случае, если мы всем составом перейдем на вашу сторону? Так?

Морозов кивнул и сказал:

– Понимаешь Тема, я предложил бы вам и просто свободу. Но в гражданской войне все равно приходится выбирать за кого ты. Так что свобода только в обмен на службу. Те, кто не захотят, будут отправлены в дальние лагеря в тыл до конца войны. А потом решим, что с ними делать. Но это жизнь. Это не гибель от резонаторов, когда даже похоронить нечего.

Артем налил себе вина и сказал:

– Неа, Владимир. Не подходит. Скоро зима. Ты сам знаешь, что зимой вас покатят обратно. Вы не готовы к зимней компании. А у нас высвобождается прилично народа с севера… Все это не тайна для тебя. До весны мы вас к Вифи откинем. А там глядишь и по льду на ту сторону перейдем. Зачем нам сейчас сдаваться. Мы еще побегаем по лесам-оврагам.

– А не надоело? – перебил Морозов Артема.

Пожав плечами, мой майор сказал:

– Надоело, конечно. Ну, а что делать? Не смотреть же, как наемники заполоняют нашу страну. Не терпеть же то, как вы ее раздаете направо и налево. Да и кто я буду при вашей победе? А Василий? А наши ребята? Кем они станут, сдайся мы сейчас. Просто неудачниками, которые предали свое Дело и теперь побираются, прося милостыню у победителей? Что мы не знаем, как все это будет? Поражение в правах, запрет на перемещения, вы начнете вести себя так же как глядящие. Только хуже. У вас будет еще и превосходство победителей, которых, как известно не судят. А ты за кого воевал, гнида? Будут спрашивать меня пьяная солдатня и я, конечно, буду врать, что за вас, чтобы не быть зарезанным в подворотне. Не хочу, Володя. Если ты этого не понимаешь, то ты не только на голову больной, но и тупой…

Я думала после таких слов Морозов взорвется, или хотя бы разозлится, как его жена, что побледнела и кажется, готова была плеснуть Артему в лицо свое вино. Не обращая внимание на то, что он вообще-то оскорбил самого жуткого Лидера, Артем сказал:

– У меня есть дело. Я обязан его делать. Я не предаю…

– А когда ты, скотина, нас с Олегом глядящим сдал, ты такой же принципиальный был?! – Взорвалась не выдержав жена Морозова.

Артем хмыкнул и покачал головой.

– Ты сама читала дело. Если ты себе вдолбила в голову, что это я виноват… в смерти Олега, то переубеждать я тебя не буду. Это не я покупал оружие в наглую под носом глядящих… это не я принципиально не хотел жить с ними в мире… Хочешь меня винить, на здоровье.

– Так! – Сказал Владимир, поднимая руки. – Может, вы позже выяснять будете личные проблемы? Скажем после войны. А?

Артем пожал плечами, а Наталья поднялась с бокалом и прошлась вдоль стола. Она обратилась к Артему уже другим более трезвым тоном:

– Тебе предлагают жизнь. Тебе предлагают свободу. Тебе предлагают вернуться к твоей Насте. Все только потому, что вот Володя испытывает к тебе сентиментальные чувства и считает, что должен тебе. Хотя я бы лично раз ты тут появился, повесила бы тебя за твое вертухайство там… да и за расстрелы наших снабженцев. А уж госпиталь взорванный я бы тебе точно не простила. Это ведь ты был да? Сознайся?

– Нет не я. – Сказал Артем спокойно. – Но был бы там я, тоже бы взорвал. Додумались при госпитале разведку развернуть. Типа не посмеем разнести.

– Вот-вот… ничего святого. Даже раненых добиваете всегда. Я же знаю. Ты хоть раз слышал, что бы шрамы добивали ваших раненых?

– И не раз! – Со смехом сказал Артем.

Наталья поджала губы, но не стала спорить. Она просто продолжила:

– И все что тебе надо сделать, чтобы зажить как человеку, это присягнуть законному правительству нашей страны. Выборному правительству! Закончится война, заберешь свою малышку Настю, и спрячешься в деревне, раз так боишься пьяной солдатни. Задумайся, как мало тебе надо сделать для счастья!

Артем сказал, откинувшись на стуле:

– Ты забыла сказать, что мне придется замараться в крови тех, с кем я воевал против вас. А это гнусно. Ты забыла сказать, что мне придется еще убедить других в отряде сложить оружие. А это верная пуля от Василия. Ты вообще забыла, что я ненавижу шрамов. Глядящее может и уроды… но я служу им. Они нашу землю не разбазаривают и задарма не продают. А кончится война, ты вот сама можешь гарантировать, что ваши наемники не оккупируют тупо нас? Не тот кусок, что вы им отдадите, а все и сразу? Силенок то у них хватит.

– Артем, – сказал Владимир, закуривая и подвигая к себе пепельницу, – ты много не знаешь, как я понимаю. Нет, они не смогут оккупировать ничего кроме оговоренного района так нужного нашим соседям, чтобы получить выход к южным морям.

– А если сделают, то, что, вы им пальчиком погрозите? – спросил Артем, и я чуть не прыснула смехом от такого предположения.

– Нет. – Тихо и спокойно сказал Владимир. – Мы их просто уничтожим. Полностью и бесповоротно. Вплоть до геноцида. И они об этом подозревают.

– Как? – зло воскликнул Артем. – В стране воевать некому! Фронты дырявые, что у вас, что у нас. Пополнения по крохам собираем. Дивизии не отводим, потому что все равно не пополнить! Кем ты собрался воевать? В стране голод. Мы что бы кормить войска, набираем кредиты у тех же северян, которые только и ждут, чтобы вторгнуться. В спину ножом… Чтобы поддерживать производства боеприпасов у нас люди, как рабы чуть ли не прикованные пашут. У вас не на много лучше. Вам хоть за продовольствие в долги влезать не приходится. У вас наши депортированные работают.

– Они и наши граждане… – сказала Наталья.

– Ага. Особенно его. – Съязвил Артем, кивая на Морозова, и спросил у того: – Или ты прекратил уже народу мозги засирать, что ты из другого мира или с другой планеты?

– Мне не нравится твой тон. – Сказал Морозов сухо. Шрамы на его лице стали заметнее, и я в который раз изумилась им. Откуда такие получить-то можно?

– Ну, тогда отдай мне Серегу, и мы вернемся в отряд.

– Сдохнет твой Серега, – сказала Наталья и пояснила: – если его из госпиталя забрать.

– Ничего, у нас хороший доктор. Он вон с того света Вовку вытащил и Серегу вытащит.

Морозов потер виски и сказал:

– Это бред какой-то. Мы так ни к чему не придем. Давайте по порядку. – Он выждал паузу, когда пыл пройдет у Натальи и Артема, и сказал: – Нас не оккупируют, потому что знают, что будут уничтожены. И то, что в стране действительно мало населения осталось способного держать оружие, ни как на это не повлияет. Через год, максимум два, у нас будет ядерное оружие. Знаешь что это такое, Артем?

Тот кивнул и сказал:

– Ага. Сказка, которой ты задурил голову там, на юге и за которой пошел глупый народ.

– Это не сказка. Мы уже скоро сможем производить плутоний. Обогатительный комплекс буквально через полгода заработает. И реакторы достраивают на Зеленом берегу. Это единственно гарантированное сейсмически спокойное место. Сможем и гражданские реакторы строить. У нас все есть, просто производственная база не позволяет ускорить реализацию проекта… у вас очень отсталая технология. Хотя вроде и в космос вы спутники запускали и люди там бывали…

– Ага, старая сказка о страшном оружии… – сказал Артем и отпил из бокала вина.

– Дурак ты. – Незлобно сказал Морозов. – Там на юге идиотов мало. И ты думаешь мне сразу поверили? Да чтобы убедить, что я не сказочник знаешь, сколько народу пришлось подключить? Уцелевшие ученые, профессура, академики… за границей нанимали людей для работы. Да знаешь, сколько мне самому пришлось писаниной заниматься вспоминать все, что в мозгах осталось? Месяц не разгибаясь. Только процесс деления ядер перевести с наших понятий на ваши, это адский труд. А ведь многих знаний просто не было у вас и у меня. Да и я не физик, честно говоря. И не откуда было особо помощи и подсказок ждать. Данных групп работавших над проблемой до Трехстороннего конфликта просто не осталось за эти шесть лет. И если цепная реакция, была еще понятна вашим ученым, то процесс превращения урана в плутоний для многих был темным лесом. А своевременное достижении надкритической массы для уже изготовленных и заникилерированных частей… из-за фона спонтанных нейтронов, это я даже не читал никогда… Никогда же не думал, что такие знания пригодятся… И даже когда мы получим в достаточном количестве плутоний… заставлять его срабатывать вовремя или хотя бы срабатывать вообще, а не холостые схлопывания…

– Я все равно не понимаю о чем ты! – Сказал, отмахиваясь Артем. – Для меня, все, что ты говоришь полная чушь. Реакторы какие-то… нейтроны…

Покивав, Морозов замолчал, отпивая вино, А Наталья сказала успокоившись:

– Просто поверь. Год-два, и в наши руках будет то, что вызвало Трехсторонний конфликт.

Я заинтересованно посмотрела на нее, и даже Артем вскинул бровь, не понимая. Наталья улыбнулась и сказала Морозову:

– Представь Володь, они, кажется до сих пор в неведении.

Артем вопросительно посмотрел на Лидера и тот сказал:

– Вся ваша катавасия случилась только из-за того, что западники провели испытания у себя настоящего уранового ядерного заряда. Его мощность по рассказам трудно оценить. Больше похоже на пару килотонн… если ты понимаешь о чем я… Ваше правительство даже не думало принимать по этому вопросу серьезных мер. Просто подгоняло свою разведку и ученых, которые, кажется, еще только получили плутоний в лабораторном циклотроне. В общем, безнадежно отстали. Это ваши восточные братья по разуму нанесли удар ракетный. А, когда в ответ полетели ракеты и самолеты через территорию Руси, а заодно несколько случайно рухнуло и сработало, и ваши умники решили поучаствовать. А скорее всего просто с перепуга на кнопки жали. Причем от Руси досталось всем и первым и вторым. И западу и востоку. Зато и вторая волна атаки от обоих соседей досталась именно Руси. В общем, славно порезвились. Сколько ваша Последняя ночь длилась? Три дня? Пока весь боезапас в ноль не израсходовали? Ну, для сравнения при использовании ядерного оружия хватило бы и нескольких часов для эффекта значительно серьезнее.

– То есть на западе уже есть такое оружие? – Спросил Артем.

– Нет. Там хорошо постарались вы и ваши соседи. А за шесть лет разрухи и внутренних проблем даже наработок не осталось… ученые, которые там работали, и кто выжил, уже у нас. Кого, конечно, смогла наша резидентура отыскать. Мы вывезли и их и семьи у кого они были.

Они, там, пошли немного не тем путем, который я задал для наших ученых, но в итоге после споров, в которых я даже не участвовал, чтобы не показать свое поверхностное знание, пришли к выводу, что мой путь лучше, удобнее и перспективнее. Хотя и дороже. Я был удивлен. Эти ученые обычно долго могут спорить. Я видал их со стороны довольно продолжительное время. Сам-то я просто перечитал в юности литературы нужной по теме. Увлечение было. Нравилось…

Артем только головой качал, под спокойным взглядом Морозова. Я хоть и не понимала почти ничего, чувствовала некоторое странное восхищение человеком, который передо мной сидел и спокойно пил вино. Он мне показался таким простым… и в тоже время таким непонятным. Он не обижался на оскорбления, он говорил простым языком, он объяснял так спокойно и уверенно, что не верить ему было невозможно. Ему было не стыдно признаться, что он многого не знает. Что его странные знания, это лишь увлечения молодости. Морозов вел себя не так, как вела бы на его месте я. Обладай я его властью, я бы… Нет не буду рассказывать. А он казался не от мира сего. И, видя его внимательные голубые глаза, я, вообще, терялась в них. Даже уродство отступало куда-то в сторону и становилось незаметным, когда он говорил, убеждал, смотрел на тебя.

– Ну, хорошо. – Сказал Артем. – Зачем мне это знать? О ваших успехах? Чтобы передать дальше?

– Нет. Хотя вреда от этого не будет. До Зеленого берега вы никогда не доберетесь. Просто что бы было понимание, что мы не позволим никому и никогда забрать эту страну. И, выскажу крамольную мысль, которая так рассмешила Сергея, когда он услышал… далеко не факт, что мы отдадим соседям даже за оказанную помощь хоть метр своей земли.

– Это же будет подло… – Сказал Артем, и даже я вздохнула. Кажется, не того я считала не от мира сего.

Наталья улыбнулась моему вздоху, а Морозов сказал терпеливо:

– Был в нашей истории такой Макиавелли, так он хорошо по этому поводу сказал. Государи, то есть правители, поступающие по интересам достигали большего, чем те, кто поступали по чести.

– Это в твоей больной фантазии такой был. Я нашу историю более-менее прилично знаю и не помню такого. – Качая головой, сказал Артем.

– Не важно. – Усмехнулся на очередной выпад Морозов. – У одного народа, тоже, наверное, в моей голове, был и другой забавный принцип. Нет вечных друзей, есть вечные интересы.

– Вот-вот, я и говорю подло. Прознают о твоих идеях соседи и не станут ждать появления твоего супер-пупер оружия. Перестреляют Лидеров.

– Дай бог, не успеют. – Усмехаясь, сказал Владимир и подлил себе еще вина. Отпив, он проговорил: – Сегодня уже поздно. К Сергею завтра вместе поедем. Послезавтра я уезжаю дальше на фронт. Мне еще в трех городах надо с людьми поговорить. А вы уже решите сами, оставаться и ждать выздоровления его, или… губить, таща в свои шалаши в лесу и вашу антисанитарию. Хорошо?

– Не очень. – Сказал Артем и добавил. – Я потом своих найти не смогу.

– Не волнуйся, тебе подскажут в нашем штабе. – Уверенно сказал Владимир и рассмеялся. Наталья тоже улыбнулась, и даже я к своему удивлению растянула губы в улыбке. Только Артем серьезно пил вино и смотрел в никуда. Я прикоснулась к его плечу и спросила не даст ли он мне сигарету. А то Владимир курил, и мне жутко хотелось, но своих не имела, а у Морозова не решалась просить. Артем положил передо мной пачку со вздохом и зажигалку.

– Ты куришь? – удивился Лидер.

Подкуривая, я кивнула и сказала:

– Редко. Но бывает. Сегодня вот моя пятая сигарета.

– Ты бы завязывала. – Сказала мне Наталья и сама закурила. – У нас нервы и все такое… а у тебя то что?

– Вы думаете у вас одни нервы? – возмутилась я. – Да меня вчера и сегодня разве что не изнасиловали, повесили, заключили обратно в интернат и на последок еще на ваши юга хотели отправить батрачить на вас. У меня очень насыщенная жизнь!

Видно мое выражение лица и правда вызывало смех, не смотря на то, что я говорила совершенно серьезно. И Морозов, и Наталья и даже Артем заулыбались, тактично сдерживая смешки. Я же не нашла ничего более умного как обидеться на них. И только спустя минуты три я поняла комичность ситуации. Взрослые люди обсуждают взрослые проблемы, а тут я со своими детскими обидами. Я улыбнулась. Поднявшись, Морозов подошел ко мне и положив руки на плечи сказал:

– Ладно, к черту этих вояк… Оставайся с нами. Вон Наталья тебя пристроит. Ей всегда помощь нужна речи редактировать, информацию получать.

– Да кстати. – Довольно дружелюбно сказал Артем. – Пристрой ее где-нибудь пока. А то сам понимаешь… как ты это сказал, шалаши, антисанитария.

– Вот-вот. – Сказал Морозов, и я даже на минуту задумалась.

Но, помотав головой, сказала:

– А когда вас обратно за Вифь погонят? Нет уж я лучше с Артемом. С ним не пропадешь, а с вашими…

– Вот как раз с ним-то и пропадешь. – Грустно сказал Морозов и Тёма хмыкнул неопределенно. Лидер сказал терпеливо: – Когда нас еще погонят. И погонят ли вообще. А отряду Василия осталось жить неделю от силы. Он нас тут всех притомил. Из-за пары рот в районе приходится держать почти дивизию. И все без толку. Сейчас уже выяснили, где ваш табор встал. Думаю уже и обкладывать завершили. Голодом выморим.

– Ну, это мы посмотрим… – самоуверенно сказал Артем, и даже Наталья сочувственно на него посмотрела. Обращаясь ко мне, Тема добавил: – Оставайся с ними. Этот с симпатичным лицом, на редкость удачливый тип. Думаю, с ним рядом ты будешь в безопасности некоторой. Да и Наталья… Она обычно только сильных и выбирает.

Жена Лидера никак не отреагировала на такие слова Артема, она видно либо привыкла к выпадам, либо считала, что в этом ничего плохого не было. А, в самом деле, что в этом плохого? Только вот я не могла так сразу согласиться. Не буду говорить почему. Просто не могла. Я скинула руки Морозова со своих плеч и сказала:

– Я останусь с Артемом. Ой… с господином майором.

Морозов только вздохнул и Артем покачал головой. Обращаясь к Наталье, он сказал:

– В общем, будете когда уезжать, заберете ее с собой. И уже там что-нибудь придумаете. А то опять увяжется…

Я возмущенно посмотрела на него и хотела даже сказать ему, что я не собачонка, чтобы так обо мне говорить. Хотела опять ему припомнить его "не скулить", но снова в который раз промолчала. Ну, не место было и не время.

– Ладно. Идите отдыхайте. – Сказал Морозов. Возвращаясь на свое место, он добавил Артему: – Я сейчас встречусь еще с людьми. Потом у меня текучка будет… и думаю ближе к полуночи освобожусь. Если спать не будешь, я за тобой пошлю.

Артем, поднимаясь, кивнул, и я поспешила за ним, стремительно направившемся к выходу. Я только на пороге зала повернулась и сказала "До свидания" и увидела как Морозов и его жена кивнули мне прощаясь.

В коридоре нас встретила охрана. Сначала нас провели в комнату для Артема и я, стоя на пороге, выслушала, что ему наказывает офицер:

– Из помещения не отлучаться. В коридоре охрана. Если надо будет по нужде, зовите. Если захотите поесть, то тоже зовите. Лидер довольно поздно последний раз ужинает и повара всегда наготове.

Артем пожелал мне спокойного сна, словно и сам собирался лечь, и я на прощание помахала ему пальчиками с улыбкой.

Моя комната показалась мне маленькой. Словно чулан какой. Даже окна в нем не было. Только лампочка над головой для света. Узкая кровать, стол со множеством ящиков. Кажется, это когда-то была комната прислуги этого большого дома. Вот и меня поселили в нее, показав мой статус для хозяев. Так мелкая сошка…

Но я не обиделась. Я с удовольствием прямо в платье упала на мягкую постель и почувствовала, как от счастья заныли уставшие за день руки и ноги. С блаженной улыбкой я лежала, закрыв глаза, и думала что счастье всегда рядом. Просто его надо увидеть.

Прокручивая день в голове, я удивлялась тому, что на мою маленькую жизнь, в общем-то, как-то невероятно много событий. С мыслью, что пора бы и поскучать, я просто уснула, чтобы забрать себе очередную жертву.

Рассказывать, как и почему мы с Артемом надолго остались в городе, немного неудобно. Сам Артем просто игнорировал такие вопросы. Даже спустя значительное время он не смог избавится от ощущения, что просто воспользовался ситуацией и не стал спешить возвращаться в обреченный отряд. Мне таких вопросов никогда и никто не задавал, но я бы ответила и за себя и за Артема, если бы представилась возможность. Так ответила, что больше никто бы ничего не спрашивал. Отбила бы разом охоту интересоваться.

Сергей, которого мы под конвоем навестили на следующий день, был действительно плох. Нет, он крепился, улыбался, и даже шутил, но ходить и напрягаться было для него невыносимо. Бледный с осунувшимся лицом, с перевязанной широкими бинтами грудью он сел с трудом, чтобы разговаривать с нами. Лежать ему при мне, как он выразился, воспитание не позволяло. Но о том чтобы вставать и речи не шло. Сразу же от любого напряжения у него появлялась отдышка и болезненный кашель. Артем провел с ним несколько часов, пока терпеливая охрана не напомнила, что перед отъездом Лидер хотел еще раз поговорить с нами. Я хоть и присутствовала при встрече, но уже по привычке только молчала и слушала. Артем и Сергей обсуждали слишком серьезные вещи, чтобы им мешать. Они не только и не столько обсуждали тяжелую ситуацию отряда, сколько разговаривали о Морозове и его сомнительных прожектах и предложениях.

– Я ему верю. – К моему удивлению сказал Сергей.- У него, если он так и будет всех в округе пользовать, все получится. Как там говорил Василий, у подонков больше шансов на победу, особенно в гражданской войне.

– И сказочники всегда в почете были. – С усмешкой отозвался Артем, откровенно презрительно.

– Да нет, то что он говорит как раз не сказка. Если ты про его новое оружие. Это старая тема, насколько я понимаю, просто достаточно закрытая. Лет за десять до Последней ночи, это еще можно было бы назвать фантастикой. Но потом…

– Ты веришь в эту чушь? – удивился Артем.

– Верю. Верю, Артем. И в то, что он задумал верю. Он с тобой не говорил о теории единства? Он это как-то странно называет. Глобализацией экономик, и территориальной и народной интегрированностью. – Видно, что странные слова даются Сергею тяжело, но он упрямо их выговаривал. Увидев отрицательный жест Артема, он сказал: – Поговори с ним. Есть разумное зерно в его словах. Если он захочет говорить, конечно.

Но когда мы появились в особняке, то говорили с готовящимся к отъезду Морозовым о других вещах.

– Так, Саша. – Сказал он, глядя в свои бумаги: – Мы вчера поговорили ночью с Артемом, и решили, что тебе будет лучше здесь. Со мной страшновато. Мало ли кто еще попытается меня резонатором распылить… не стоит рисковать. Я оставлю на твой счет подробные распоряжения. Когда Артем уйдет к своим, ты не теряйся, отправляйся в мэрию тебе там присмотрят спокойное место. Если не понравится, возвращайся в деревню, в которой ты жила. Мне Артем уже сказал, что тебя там лечили. Наверное, и знакомые остались. Самое страшное это остаться вообще одному. Поверь, я знаю. Первое время было жутко. Не было бы вот Артема и Натальи с Алиной… Я бы повесился от безумия и не понимания куда я вообще попал.

– Но я не хочу в деревню! – Сказала я. – Я хочу с Артемом.

– Не обсуждается. – Сказал спокойно Морозов. – Если я не могу спасти шкурку своего спасителя, то уж его просьбу на счет тебя я выполню. Твои новые документы завтра придут. Местные тебе выдадут. Наталья приписала лишний год, чтобы тебя опять в интернат не запихали. После войны исправишь.

Я посмотрела на Артема, ища у него поддержки, но тот только развел руками и сказал:

– Так будет лучше.

Да с чего они все решили, что так будет лучше?!

Все так же, не отрываясь от бумаг, Морозов сказал:

– Ты, Артем… Остаешься жить в этом особняке под охраной. Разрешенный тебе маршрут больница, комендатура, и ресторан "Холмы", если местная столовая не будет нравиться. Денег тебе не надо… Насчет тебя везде оставлены распоряжения. Как только сочтешь нужным, охрана перевезет вас с Сергеем в указанное тобой место. Сегодня вечером давай посидим вместе выпьем. У меня стойкое ощущение, что я вижу тебя последний раз в жизни. Из того котла, в котором Василий сейчас варится ему не вырваться. Жалко конечно, но каждый делает свой выбор. А вот второй шанс дается не каждому…

Подняв голову от бумаг, и взглянув на вошедшего охранника, Владимир, молча, тому кивнул, и сказал нам:

– Ко мне пришли. Ступайте тогда, пообедайте пока. Как освобожусь вечером, так и вызову.

Сидя в общей столовой на первом этаже, где в это же время обедали охрана и администрация Лидера, я только спрашивала Артема:

– Зачем ты так ему сказал? Я не хочу с ними оставаться здесь.

Артем сначала не торопливо доел суп и только потом, приступая ко второму, пояснил:

– Шансов у нас с Василием очень мало. Точнее никаких. Если пока не применили резонаторы, то это по каким-то не понятным мне соображением их штаба. Я бы лично, если уж так удачно обложил противника, чтобы не терять людей в бесполезной бойне в лесу, просто бы стер нас. И они, наверное, так и поступят, попробуй Василий пойти на прорыв.

– Тогда зачем ты возвращаешься? – удивилась я.

Он усмехнулся и, покачав головой, спросил:

– А как не вернуться?

– Да очень просто! – Сказала я, деланно изумляясь его глупости. – Взял и остался! Никто ведь тебя не гонит. Наоборот уговаривают… А я тогда с тобой останусь.

Последние слова я сказала негромко, но он расслышал и, продолжая усмехаться, отпил чай из большой кружки.

– Малая, не говори ерунды. – Сказал Артем, ковыряясь вилкой в макаронах. – Меня Василий ждет. Да и Серегу надо вытащить отсюда. Раз уж так повезло и нас с ним выпустят. Меня мои ребята ждут. Да и как бы тебе сказать… чтобы ты поняла.

– Я не маленькая и не тупая. Тебе просто, кажется, что ты предашь их всех, если не вернешься. Но возвращаться, чтобы умереть, разве это не глупость?

– Согласен, глупость. – Кивнул, пережевывая макароны, Артем. – Но не вернуться не могу.

– Почему? – удивилась я. – Ты вот просто объясни мне. Я ведь права?

Запивая чаем, Артем посмотрел на меня внимательно и сказал:

– Не буду. Раз не понимаешь так, то, и объяснять нечего. Извини…

Потом мы разошлись в наши комнаты, и часовые заняли свои посты у дверей. Я, откровенно злясь на Артема, все лежала и думала, как бы за ним увязаться, когда он соберется обратно. Понятно, что на него рассчитывать не приходилось. Неужели придется самой вот так пешком добираться, да еще неизвестно куда. И пройду ли я, если одна двинусь. Это же такие огромные расстояния. Осилю ли я.

Мне даже удалось немножко поспать, прежде чем Артем с охраной разбудили меня и сообщили, что нас ждет Владимир.

Разместились мы все там же в обеденном зале Лидера. Вместо дел сначала говорили о чем-то тоскливо грустном. Мне даже стало как-то боязно, как Морозов произнес тост:

– Давай Артем выпьем за тебя. Думаю, на неделе ты вернешься к Василию. Штаб армии, поняв, что наши переговоры не удались, даст команду применить резонаторы. Вас просто распылят. Когда я поеду через пару месяцев обратно, обещаю заехать туда… ну раз не будет могил, то хоть просто постоять вспомнить тебя. Вспомнить Василия, Сергея. Мне за честную попытку убедить тебя и Василия опомниться или медальку повесят, или выговор объявят. Что бы там ни было не важно. Давай помянем тебя добрым словом. Хороший ты был человек, Тёма.

Наталья тоже охотно подняла бокал и очаровательно улыбнулась мне и Артему. Я невольно тоже взялась за вино, но Тёма не спешил:

– Рано хороните. – Буркнул он.

– Да нет. Именно когда и нужно. – Вздохнув, сказал Владимир. – Ни на девять дней ни на сорок я, наверное, не успею приехать сюда помянуть.

– А что такое девять дней и сорок? – Спросил Артем, не понимая.

– Не важно. – Сказал Морозов и отпил из бокала. – Ну, вот помянули покойничка теперь можно с ним и побеседовать. Хотя разговаривать с мертвецами чревато…

Артем только головой качал и даже не видел, как я аккуратно опила из бокала. Не потому что правда участвовала в поминании, а просто очень пить хотелось.

– Как там Серега? – Спросил Владимир, подливая жене вина.

Артем поднялся с места и с бокалом в руке подошел к окну.

– Идет на поправку. Ты прав, в конце недели, думаю, заберу его и поедем… думаю дойдем не спеша. Если ваши пропустят…

– Пропустят. – Кивнул Владимир. – Я же только убедить тебя должен был. А уже дальше сам решай. Когда вам ультиматум объявят, придется решать, сдаваться или нет. Никто больше уговаривать не будет. Главное Серегу не загуби по дороге. Кажется, ему понравились мои идеи. Может он хоть Василию мозги прочистит, что хватит воевать. Ну а если помрет, то на твоей совести будет. Говорил же, задержись…

– Не я в него стрелял… – Сказал Артем

– И не я. – Улыбнулся Владимир, и отпил из бокала.

Артем вернулся за стол и спросил заинтересованно:

– А что мне там Серега рассказывал про какую-то твою идефикс. Что-то типа про экономику…

Наморщив лоб, Владимир честно пытался понять, о чем спрашивает Артем. Мне пришлось тоже подсказать:

– И еще это… интегрирование…

Лицо Морозова разгладилось, насколько позволяли шрамы, и он кивнул, показав, что понял вопрос. Но ответил он не сразу. Немного посидев, покачивая в руке бокал, он сказал:

– Ты же все равно не поверишь… Понимаешь… – он словно стеснялся рассказывать свои сокровенные мысли и чаяния. Так люди действительно боятся говорить считая что их примут за сумасшедших. Но толи Владимиру было не привыкать, толи ему было все равно что о нем подумает Артем и он продолжил уже более решительно: – В том мире откуда я, тоже все не слава богу. Но основная его проблема, в том, что он никогда не сможет объединиться. Слишком могучие страны для открытой конфронтации и победы самого сильного, слишком мало точек соприкосновения для мирной интеграции. Да и тысячелетние культуры разные. И из века в век все одно и тоже. То нарастает напряженность, то спадает и все начинают делать какое-то общее дело. Вон Марс осваивали вместе, а потом месторождения алмазов поделить не смогли. Хотя в договорах многосторонних вроде все давно расписано, так нет, обязательно обделенные найдутся. Эти природные алмазы не выгодно ни добывать, ни на Землю переправлять, но какой оказался хороший повод для долгих и интересных выяснений отношений. Хорошо до войны не дошло. Я раньше не понимал… Думал, что общая глобализация неизбежна и приведет только к тому, что человек перестанет вообще что либо значить в мире межнациональных корпорация и коррумпированных правительств. Но только здесь мне пришло откровение… По-другому и не скажешь… Невозможно это. Такая уж полная интеграция в нашем мире. Даже не утопичное единое человечество, думающее и заботящееся о самих людях, а вот такое уродливое… тоже невозможно объединить. И в вашем мире, если сейчас не предпринять шагов тоже будет невозможно. Многополярный мир, если он и возникнет, приведет к той же патовой ситуации, что у нас. И выбора нет. Если хочется сделать настоящее социальное государство, то придется делать его в мировом масштабе…

Артем откровенно скуксился. Небрежно откинувшись на спинку стула, он спросил:

– И тебе мировое господство подавай?

Морозов рассмеялся и сказал:

– Понимаю твою иронию. Но… было бы побольше времени объяснил бы. А сейчас просто не хочется тратить на это…

– Почему же? Всегда сладко помечтать, как бы ты облаготельствовал людей всей планеты под своей властью. – Артем и не думал останавливаться язвить.

– Мечтать нельзя. – Тихо сказал Владимир. Видя непонимание сбившего с мысли Артема, он повторил: – Нельзя мечтать. Просто нельзя. Словно ты сам даешь подсказку чему-то выше, где тебе трудностей наставить. Надо тихой сапой, чуть ли не мысли скрывая, все делать. А мечты это все от нечистого…

Артем, сочувственно улыбаясь, спросил:

– И тут у тебя мистика?

– Не важно. – Отмахнулся с улыбкой Владимир и сказал: – А вообще да. Мистика везде. Мистика и невероятная фантастика. Даже особо приглядываться не надо. Ну, да сам поймешь, как время придет… Если успеешь.

Он отпил из бокала и сказал:

– Времени, кстати, не много у нас. Нам надо еще выспаться. Завтра общаться с людьми, и я должен набраться сил. Люди меня больше дел выматывают. Давайте все-таки завершим разговор, как раз, по делу. – Владимир встал и, пройдя за спину жены, сказал, медленно растягивая слова: – Василию передашь следующее. Я лично и руководство страны… законное руководство, а не глядящие… относимся к нему с уважением и понимаем, что он придерживается в своей борьбе против нас данного слова. Данной присяги. Мы понимаем, что ставим его перед слишком ультимативным выбором и вся наша надежда, только на его благоразумие. Он окружен, его отряд локализован. И в случае отказа принять наше предложение будет уничтожен весь до единого. Выжившие, раненые, сдавшиеся без его согласия с условиями, будут демонстративно повешены. Как это и делают глядящие. Исключений не будет ни для кого. Ни для женщин в отряде, ни для детей и стариков в обозе, если таковые окажутся.

Артем слушал бесстрастно и даже не показывал вида, что понимает он все сказанное или нет. Он просто смотрел с какой-то сдержанной ненавистью на Морозова. Даже не так. Это была просто уже охлажденная пребыванием в гостях у Лидера злость. Этакое холодное принятие положения. Морозов, когда говорил, не смотрел на Артема, словно обращался к жене или секретарю, думая, что его записывают. И хотя за ним никто не записывал, но могу спорить, не только у меня в памяти отложились слова Лидера:

– Если же предложение будет принято… мы гарантируем жизнь. Всем без исключения. Даже отъявленным подонкам, запятнавшим себя в подрыве госпиталя. Просто когда выясним, кто они, очень надолго изолируем от общества. Самого Василия ждет арест, и высылка на юг, где он предстанет перед гражданским судом за дела совершенные его отрядом. Так же в случае сдачи и ты Артем, и Серега, и кто у вас там другие офицеры, предстанете перед военным судом. Ваши действия в ходе гражданской войны будут тщательно рассмотрены, из них выделят действительно деяния совершенные в рамках боевых действий и деяния, противоречащие принятой Русью сорок два года назад конвенции о ведении войн. Вы сможете защищать себя сами или просить предоставить вам адвокатов.

Качая головой, Артем ничего не говорил. Зато вот я чуть не ляпнула, что Морозов-то идиот. Кто в таких условиях сдастся? Я бы на его месте врала бы не краснея, что всех помилую, только оружие сдайте и из лесов выйдите.

– Обязательным шагом перед сдачей является высылка предварительно переговорщиков для подтверждения условий, а затем выход всего отряда в указанное место с оружием и техникой, если таковая имеется. Закладка схронов после их обнаружения будет считаться прямым нарушением условий сдачи. И тогда все договоры будут отменены.

Он вопросительно посмотрел на Артема и отпил из бокала, давая время переварить сказанное. Но Артем ничего не спросил и Владимир продолжил:

– Далее… все кто захотят сражаться на стороне законного правительства, могут принести присягу. Из них будут сформированы отдельные подразделения. Эти отряды включат в состав наемных дивизий. А наемников мы используем везде, где ожидаются чудовищные потери. То есть доказать верность новой присяге придется и не раз и не два. И, скорее всего кровью. Но по окончанию войны, те, кто перешел на нашу сторону, будут приравнены к правам остальных участников, и будут иметь льготы от государства для восстановления своих домов, или для переселения в любую точку страны по своему усмотрению. И конечно, они получат свободу от преследования со стороны закона за деяния совершенные в ходе гражданской войны. Ведь победителей не судят.

Морозов обошел стол и встал почему-то за моей спиной. Я боялась повернуться на него. Казалось, что за этим спокойным лицом в тот момент я увижу нечто другое ранее мной не замеченное.

– Видишь, Артем, я не обещаю многого, но и не обману за обещанное. У нас нет выбора. Мы должны избавиться от вас в тылу. А теперь и у вас нет выбора. Я не преувеличиваю, когда говорю, что Василий плотно зажат и ему не вырваться. Через пару дней, наверное, они срежут пайки. К концу недели, когда ты собираешься к ним, они уже начнут голодать. Не думаю, что они с полными запасами провианта так быстро "ноги делали". Так сказать, к твоему возвращению они уже созреют. Предложение насчет присяги действует и для вас, и ваших офицеров. Повоюйте так же славно за нас, и после войны, мы вместе будем пить за победу. Мы вместе станем восстанавливать нашу страну. В общем, теперь ступайте. Думай, Артем. Думай. Как бы там ни было, даже тюрьма лучше, чем бесславная гибель, в дремучих лесах перемешавшись с трухой древесной. Подумайте о ваших молодых ребятах. Которые еще могут пожить. У которых еще могут быть дети. Стоят ли ваши присяги их жизней… их, может быть, счастья жить в едином государстве. Возможности строить его таким, каким они захотят его передать своим детям. И не забывай. Без согласия сдачи от Василия, все задержанные будут казнены. Даже ты. Подумай о Насте. Она хорошая девушка. Не делай ей больно. Она ведь любит тебя. Или любила. Она осталась там, в поселке, именно поэтому. Брось она тебя там, и сбеги с нами, и горя бы не знала. Я бы уж нашел ей в мужья перспективного офицера. Но она осталась с тобой. Она многим, наверное, пожертвовала ради тебя. Пожертвуешь ли ты ради нее? Ради того, что бы к ней вернуться? Иди, Артем. И ты, Сашенька, иди.

От произнесенного им "Сашенька" мне стало как-то не по себе. Не противно, а словно он считал меня, с чего-то, близким человеком. Или себя для меня близким считал. Мы поднялись с Артемом и вышли из зала. Сначала я потом он. Охрана молчаливо проводила нас в комнаты, даже не позволив напоследок пообщаться.

В комнате от безделья я просто легла на кровать и стала изучать потолок. Если честно я пыталась себе представить жену Артема. Мне почему-то казалось, что она обязательно красавица. Не меньше чем жена самого Морозова. И случайно поймала себя на мысли что мне странно обидно что, такой как Артем, уже нашел свою половинку. И что он, наверное счастлив, что его кто-то ждет. И так мне стало горько в тот момент от осознания, что ведь я по-настоящему никому в этом мире-то и не нужна, что слезы сами непрошено бросились в глаза и покатились по щекам. Я, не понимая сама себя и этой детской жалости к себе, стала утирать их, но безуспешно. Они все катились и катились. Да еще и рыдания непроизвольные подползли к горлу, и я отчаянно вцепилась зубами в кулачок чтобы удержать их и не выдать охране у двери, что я как дура реву ни с чего.

Ведь серьезно с чего я ревела-то? От жалости к себе. Разве это не глупо? Мне сначала показалось, что я реву от несправедливости. Что у всех в округе кто-то есть. У Артема вот жена где-то, у Владимира тоже… у Серебряного, он мне сам рассказывал, невеста осталась на севере. У кого-то были живы родственники. А у меня никого. Абсолютно НИКОГО. Но потом я поняла, что справедливость тут ни при чем. Просто случай. Просто совпадения. И вспоминая своих друзей по интернату, я напомнила себе, что они тоже одиноки. Что их тоже никто в этом мире не ждет. Но от мысли, что после расстрела колонны, может, только я одна в живых из интерната и осталась, я снова заревела, только-только до этого успокоившись.

На мои уже не сдерживаемые рыдания, открылась дверь и охранник Лидера спросил:

– Ты чего? – Не получая ответа он нахмурился и предложил: – Тебе воды принести?

С трудом, кивнув, я села и пока он ходил за водой, просто плакала, спрятав лицо в ладонях. Причем, вот эти слезы я даже уже и объяснить не могла. Мне было жалко друзей, которые может быть и не погибли вовсе.

Выпив холодной воды, я нисколько не успокоилась, но слезы как выключили. Теперь я рыдала и всхлипывала, как не смешно звучит, "всухую".

– Я позову майора. – Сказал охранник и, закрыв дверь, вышел.

Артема привели минуты через три. Он, оказывается, собирался воспользоваться моментом и выспаться. Стянул с себя уже рубашку и был только в форменных брюках и армейской темно-зеленой майке. Подождав пока охранник закроет дверь, Артем сел рядом со мной и спросил:

– Ну, и чего плачем? Тебе что, нас жалко?

Ну, как ему все объяснить? Проще, оказалось, только кивнуть обманывая.

Артем вздохнул и ответил:

– Успокойся. Все будет хорошо. Мы же везучие, как не знаю кто… Даже везучее Владимира. А фактор везения на войне один из не самых плохих факторов. О кстати… Мне недавно Василий рассказывал. Говорит, сам дошел. Когда-то, далеко на западе, тысячи лет назад жили племена, которые увлекались странной игрой. Игра была командной. Играли в мяч. На подобии катлюхи нашей. Когда две команды пытаются отобрать у друг друга мяч и добраться с ним до "колодца". Но там не колодец был. А такие железные кольца. Ну, в общем, это-то не важно, важно другое, что проигравшую команду натуральным образом там же на поле умерщвляли. А знаешь почему?

Я к своему удивлению заинтересовавшаяся такой жуткой игрой даже всхлипывать перестала и только губы еще держала напряженными, как всегда когда еще обижалась на кого-то.

– А все, потому что у них была странная вера, что придет на землю всеобщая погибель. Конец Света. А пошлет его их бог. А боги не убивают удачливых. Точнее не так. Удачливые выживают даже под волей богов. И вот жрецы сказали, что только преобладание удачливых людей среди их народа спасет всю планету от погибели. Бред согласись? Но эта шиза, казалась всем такой логичной и правильной, что по всей стране находили неудачников по жизни и собирали их на эти игры. И таким образов можно сказать они уничтожали своих неудачливых соплеменников. А, учитывая, что фактор удачи они считали наследственным, то можно сказать они селекцию среди своих проводили. Представляешь? И все главное поддерживали это. Ну, кто против жрецов пойдет? Страшно. Это тебе не пиписькой с соседом мерится…

Услышав это выражение, я невольно улыбнулась и с огромным трудом удержала смех. Артем, видя, что я пришла в себя, сказал:

– Только это нифига им не помогло.

Не убирая улыбки, я спросила:

– А что случилось?

– Эх, ты, двоечница. – Сказал с усмешкой Артем. – Все цивилизации и наши и западные от катастрофы в те времена погибли. Здоровый такой каменюка с неба упал. Как остатки выжили, не понятно. Ученые говорили, что пыль и пепел в атмосфере несколько десятилетий стояли. Но человек везде выживает. И там выжил. Уж не знаю, как и чем они питались.

Я смутно помнила об этих событиях из давно забытых уроков истории и сказала:

– Так может, потому что было много удачливых и потому выжили? А так бы совсем сгинули?

Артем пожал смешно голыми плечами и сказал:

– Не знаю, малая. Может быть.

– Ты когда прекратишь называть меня малой? – Спросила я, шутливо злясь.

– Как только ты прекратишь кокетничать со мной. – Сказал, улыбаясь, Артем.

– Дурак! – Возмутилась я уже серьезно, решив, что он что-то плохое обо мне думает. – Я никогда, слышишь, не кокетничала с тобой. Ты вообще, кажется, слово это не знаешь, раз так говоришь!

Улыбаясь, Артем поднялся и сказал:

– Все? Успокоилась? Реветь больше не будешь?

Поджав губы, я помолчала с минуту, прислушиваясь к себе, и ответила:

– Не буду! Я буду сидеть в этом чулане и на тебя злиться. Понял?

Артем усмехнулся и, выходя в коридор, сказал мне на прощание:

– Злость это хорошо. Только правильная злость.

Заглянувший в комнату охранник посмотрел на меня и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Я действительно еще немного посидела, злясь на этого грубого человека, но толка от злости не было никакого, и я просто в размышлениях прилегла немного, да так и уснула вся в странных чувствах.

Что снилось, не помню. Помню, что меня наутро разбудил незнакомый шрам и потребовал, чтобы я явилась наверх к новому хозяину особняка. Я, ничего не понимая, поднялась и, выйдя в коридор, осознала довольно ясно, что Морозов, его канцелярия и администрация, а так же и охрана Лидера все в одночасье исчезли и их заменили в несчетном количестве шастающие по коридорам шрамы с автоматами и без.

В кабинете, куда меня провел солдат, сидел средних лет офицер шрамов видать в больших чинах. Нашивки от лейтенанта до штабс-капитана я уже знала, но этот был просто в расшитом мундире. Даже кажется парадном. Он не представился и только мельком взглянул на меня. Жестом, предлагая присесть шрам протянул мне мои новые документы и сказал низким и тяжелым голосом:

– Лидер, просил о тебе позаботиться. Просил не выселять из особняка и не снимать с довольствия. Я окажу ему эту любезность. Ты можешь жить здесь сколько угодно. Я уже даже охрану снял. Только будь добра, не мешайся под ногами тут, а еще лучше поговори с поваром, может он тебе работу придумает на кухне у нас. В штат возьмет. Все лучше делом заниматься, чем просто так слоняться. Ты со мной согласна? Вот и умничка. Вопросы есть у тебя?

Я, наверное, показалась ему полной дурой, спросив:

– Да. А вы кто?

Он сел в кресле поудобнее, положил руки на подлокотники и сказал прямо и просто:

– Генерал армии, Сомов.

– А почему вы не на войне? – Еще больше прикидываясь дурой, спросила я.

По нему без психолога было видно, что он не привык отвечать на вопросы сопливых девчонок, но жестко отослать меня не смел.

– Я формирую здесь еще две дивизии. Со всей страны ко мне людей направляют. Проводим обучение. Как прикажут, двинем на фронт. Мы так сказать в резерве.

– А вы воевали?

Он усмехнулся и в растерянном изумлении развел руками. Переборов свое возмущение, он сказал:

– Конечно! – Видя мой недоверчивый взгляд, он как мальчик, то ли оправдываясь, толи еще что сказал: – Нас только две недели назад на пополнение отвели и на отдых. Мы восемьсот километров с боями прошли. Потери страшные. Так что мы заслужили передышку.

Изображая недоверие, переходящее в восхищение я спросила:

– А вы сами убивали? Вот лично вы.

Он утвердительно кивнул и сказал:

– Было дело. Война… А на Вифи такая концентрация была на переправе что развернувшись мой штаб да и я сам буквально на передовой оказались. Все повоевали… и охрана штаба и мы.

– А страшно было? – Спросила я, подходя поближе и приглядываясь к орденским знакам на груди генерала.

– Где? На Вифи? – спросил генерал, и когда я кивнула, пожал плечами. – Да, наверное. Но мне страшно за солдат больше, чем за себя. Ладно, посылать их в бой это моя работа. Но чтобы они не дрогнули, чтобы не покатились, чтобы они чувствовали соседей и были уверены во флангах и успехе, это тоже моя работа… и штаба. И она труднее, поверь. Генерал это не тот, кто с автоматом на передовой в атаку поднимает. У меня другая работа. Более безопасная, наверное, но и ответственность больше. Перед людьми, страной, командованием…

Под моим взглядом генерал несколько минут помолчал и, не выдержав, сказал, словно опомнился:

– Девочка. Извини. Я работаю. Возьми документы и ступай.

– На кухню? – спросила я, вскинув брови.

– Что? Какую кухню? Ах, да. Ну, если ты хочешь, то можешь обратиться к повару. Думаю не откажет… Ступай, пожалуйста.

Я вышла от генерала довольная собой. Если честно, я даже не смогла бы объяснить, что меня порадовало в его мимолетном смущении. Я так в детдоме смущала парней, заставляя их хвастаться передо мной, или оправдываться. Было так забавно. Оказывается, взрослые мужчины тоже поддаются такому смущению. Интересно, думала я тогда, а Артемом я так же смогу… вертеть?

Проверить в тот день мне этого не удалось. Я спокойно никем не останавливаемая прошла к комнате майора и, не заметив охраны возле нее, попыталась войти. Дверь была заперта и я постучалась. Никто не открыл. Я честно перепугалась. Я думала, что он уже бросил меня одну и уехал к Василию. У меня совсем из головы вылетели его слова, что он только в конце недели с Сергеем попытается добраться до своих. Я так громко тарабанила и кажется ругалась со злости, что проходящий мимо офицер шрамов взял меня за руку и потребовал не шуметь так. Сказав ему, чтобы отстал от меня, я попыталась вновь постучать в дверь.

– Тебе нужен, глядящий? Майор? – Спросил меня раздраженно офицер. – Так вот он под конвоем еще с утра убыл в госпиталь. Иди в свою комнату и жди его там.

Судя по его речи, он был в курсе и кто я и что тут делаю. Становилось все интереснее. Хотя, как потом выяснилось, было все прозаичнее. Ранним утром, передавая здание Армии, администрация Лидера особо обговорила не занимать помещения, в которых еще спали мы. И сотрудники объяснили, по какой причине Лидер, на этом настоял. Причина была не хуже ни лучше других. Артем был глядящим остающемся после переговоров до возможности забрать обещанного ему своего офицера. А я была личной гостью Лидера и за меня просила сама Наталья у квартирмейстера, занимавшегося размещением штаба. А на то, что в одном здании будут сожительствовать офицер глядящих и штаб одной из истерзанных армий шрамов, было, в общем-то, всем наплевать. Ну что мог увидеть или услышать человек вечно находящийся под охраной? А на меня так вообще никто внимания не обращал, пока я вот так буянить не начинала с перепуга.

Поблагодарив офицера, я поплелась в свою комнату, забыв и про бумаги в руках и про кухню, на которую я собиралась заглянуть и оценить насколько там грязная работа.

Да уж, я не горела желанием работать на шрамов, но идти прямо в мэрию и получать у них работу в городе тоже не сильно хотела. Я бы вообще не работала бы, будь моя воля. Я даже себе не могла объяснить, а зачем мне эта работа нужна была. Я сама себя спрашивала: сколько я еще в городе останусь?

Но все чаще во мне просыпались страхи, что Артем бросит меня в особняке на руки шрамам, и сам убежит, даже не оставив следа. И тогда все будет без толку. И мое желание следовать за ним и моя уверенность, что я все-таки смогу догнать его. И что тогда? Отправляться в деревню к Полине и ждать у моря погоды, когда он появится чтобы расцарапать ему лицо за то, что он меня бросил тут? И там все равно, отрабатывая еду и деньги, мыть за шрамами посуду? Да разница-то, какая тогда? Куда бы я не направилась, везде будет одно и то же с разными приправами.

А в то, что я смогу выжить одна я уже не верила. Это раньше, я глупая думала, как это будет классно ни от кого не зависеть. Оказалось не очень и классно, когда даже поесть не найти. Так что приходилось признавать, что, оставшись одна, я сама буду искать прибежище к людям поближе. Так почему не здесь, раз уж к партизанам меня так не хочет забирать Артем? Не к глядящим же через сотни километров и линию фронта пробираться? Надо как-то жить. Почему не попробовать у шрамов? – Думала я тогда и сама удивлялась своим мыслям. Непоследовательность моя меня пугала чрезвычайно. Еще несколько дней назад я от одного упоминания работы на шрамов, тонула в панике и хотела бежать, куда глаза глядят. Что же изменилось? Общение ли с Морозовым? Или то, что они столько времени меня окружают и до сих пор даже не покусали? На этот вопрос мне было сложно ответить. А ответить очень хотелось, и я дождалась когда появится к обеду Артем и сидя с ним за отдельным столиком в обеденном зале, шрамы хоть и не показывали вида, но все-таки сторонились приближаться к нему, стала его мучить своими сомнениями.

Артем почти ничего не ел, объясняя это тем, что ему просто не хочется. Я же уплетала за обе щеки и даже его салат из капусты переложила в свою тарелку. Он только снисходительно разрешил на мой немой вопрос и наивный просящий взор. Но мой набитый рот не помешал мне поделиться своими новыми мыслями.

Артем хоть и смотрел на меня и даже слушал, казалось, думал о чем-то своем и отвечал крайне рассеянно. Я злилась, но терпела.

– Саша, не мучайся. – Сказал мне в итоге Артем. – Это наша война. Она не твоя. Постарайся не влезть никуда… Спрячься, если это так можно назвать. Просто найди себе работу здесь, или в деревне. Что бы, как говорится с голоду не умереть. А война когда-нибудь кончится тогда уже и замуж выйдешь, детей родишь… и все в прошлом останется…

Я только головой покачала раздраженно и тихо на него заругалась:

– Артем, какие дети… какой муж? Я тебя сейчас спрашиваю идти мне на кухню эту работать или нет? И если идти… Я просто не понимаю, что со мной происходит. Я не могу сказать, что я обожаю шрамов. Но и ненависти у меня к ним нет. Только я боюсь, если я тут стану работать, ты меня вообще презирать начнешь.

Артем немного покачал головой и сказал:

– Нет, Саша. Ни я, ни Василий, ни Сергей… Все же понимают что война войной, но надо и выжить как-то…

– Понимают они, видите ли… Ага, а потом ваши начнут с севера переть, а меня спросят, как мне работалось на шрамов? И что мне отвечать?

– Ничего не отвечать. Да и не спросит никто.

Какой он все-таки наивный, думала я тогда. Спросят. Найдутся те, кому станет интересно, найдутся и те, кто слухи грязненькие начнет распускать. Я решила больше не мучить Артема явно бывшего не со мной, а со своими мыслями и только попросила его:

– Артем… Артем, посмотри на меня. Обещай мне, что ты не уйдешь не попрощавшись. А то я тебя не прощу. Ты меня еще не знаешь, я злая и мстительная. Я хочу с тобой попрощаться, когда ты соберешься. Хорошо? Артем, ну погляди на меня…

Он действительно посмотрел на меня и задумчиво кивнул. Мда, лучше бы я не просила его смотреть мне в глаза. Я вдруг почувствовала всю странную и обидную безысходность этого человека. И самое главное, что я поняла в его глазах, что он очень не хочет уходить. Он очень не хочет прощаться. Он, хоть и говорил что это его война, но, кажется, сам так уже не считал. А может его воспоминания о жене в тот момент мучили?

Два дня подряд мы с ним редко виделись. Я понравилась шеф повару, и он поставил меня разносчицей в зал, не доверяя пока ничего большего. На обеде я, разнося блюда шрамам, по долгу задерживалась у столика Артема, выуживая из него слова словно клещами. А он только улыбался и загадочно смотрел, как я спешу по зову какого-нибудь офицера и выполняю его заказ на добавку, или подавала что-либо из платного ассортимента. Работавшие со мной два солдатика, волей не волей, стали моими знакомыми за эти два дня, и я, весело перебрасываясь с ними словами, вызывала у Артема снисходительную ухмылку. Он уже тогда видел, что я не пропаду без него. И, наверное, в глубине души ему было неприятно, что я совершенно искренне улыбаюсь его врагам. И что эти люди смотрят на меня, рассматривают, и, наверное, как бы глупо не звучало, глазами раздевают. А я вот дура еще радовалась, что хоть каплю ревности вызову в Артеме. Чего сама хотела, я толком не понимала.

Зато я слышала все самые свежие военные новости. Офицеры за столами только их и обсуждали. Но больше всего меня порадовали вести о том, что всем врагам назло Василий вырвался из кольца. Они хотели его резонаторами распылить? Как бы не так. Ночью его головорезы в прямом смысле врукопашную проложили себе путь наружу. Да не в одном, а в нескольких направлениях. Теперь все силы района были направлены на то чтобы уничтожить обезумевшего Василия, что буквально под ноль вырезал встречаемое на пути. Но так как даже не знали, в какой он из прорвавшихся групп приходилось распылять силы. Прочесывания почти ничего не дали. Только нескольких отставших выловили по лесам и повесили в бессильной злобе. Путь разделившегося, и хаотично барражирующего отряда запоздало отмечали на картах, только обнаружив очередных его жертв.

Я украдкой за ужином рассказывала Артему о том, что узнала, и он был мне искренне благодарен за полученные сведения. Настолько благодарен, что в радости своей за успехи Василия, даже незаметно для других взял меня за руку и некоторое время держал. От его сияющих радостью за друга глаз и я заулыбалась.

Нам больше не разрешали нигде с ним видеться кроме столовой. Охрана Артема меня просто на метр к его двери не подпускала, как бы я им глазки не строила. А много ли скажешь в столовой, особенно, когда от входа все время охрана наблюдала, тактично не желавшая портить аппетит Артему стоя у него над душой. Но нам удавалось переброситься парой слов, а иногда даже посидеть вместе за столом, если Артем затягивал ужин, и я уже освобождалась от разносов.

Артем сдержал в тот раз свое обещание. На восьмой день нашего пребывания у шрамов, когда Сергей был все так же слаб и немощен, утром во время завтрака Артем сказал мне, присевшей рядом с ним на минутку:

– Я сейчас ухожу. Серегу уже подготовили к транспортировке. Шрамы хотят нас доставить на приблизительный путь движения отрядов Василия. Чтобы я передал, то сверхвыгодное, по их мнению, предложение Вовки.

– Прямо сейчас? – расстроилась я.

– Да. После завтрака меня экипируют, вернут форму и оружие. Поеду забирать Сергея. Транспорт для нас уже готов.

Тихонько выругавшись, и получив укоризненный взгляд Артема, я сказала:

– Нам же даже попрощаться не дадут.

– Да. Так что сейчас давай прощаться. – Спокойно и даже не расстроено сказал Артем, и я посмотрела ему в глаза. Эта, скотина, даже не жалела, что расстается со мной. Я-то думала, что он скажет мне, что боится меня оставлять, и я стану его убеждать, что бы он не волновался и только обязательно бы вернулся за мной. Успокоила бы его. А он и так был, как толстокожий слон, спокойный, только разве что, глаза горели огоньком бодрым. Он взял меня за руку и сказал: – Не скучай тут. И береги себя.

Я, чувствуя его сильную и грубоватую от мозолей руку, подумала, откуда у него мозоли-то. Он же ничего не делает руками. Разве я думала тогда, что и от оружия мозоли могут быть. У него были именно такие, как я позже узнала. И я держала свою руку в его ладони и думала, что снова разревусь. Мне так хотелось его поцеловать хотя бы в щеку на прощание. Но не при шрамах же…

Так мы и расстались. Я пошла на кухню в помощь салатнику, где у меня до самого вечера все из рук валилось, и в зал так и не вышла. А он, просто поднялся и, не оборачиваясь, расправив плечи, ушел из столовой. Как оказалось, оставляя меня на очень долгий срок.

Ночью я долго ревела. И даже не, потому что весь вечер шрамы в столовой пили водку за скорое закрытие вопроса о партизанах. За то, что от силы двое суток тем осталось. За то, что две из прорвавшихся групп снова локализованы, и штаб готов озвучить заранее подготовленный ультиматум. Нет не поэтому. Я ревела по самой идиотской причине, которую только могла выдумать себе. Мне казалось, Артем так ушел именно подумав, что мне хорошо. Что я довольна тем, что стала работать на шрамов. Что я улыбаюсь южанам, так как счастлива и вообще… И уже не объяснить мне ему своего решения. И уже не сказать ему, что я всем так улыбаюсь. Людям, которые мне ничего плохого пока не сделали. Не рассказать ему о моих странных чувствах к нему самому. И не вдолбить в его башку, что больше всего на свете я хотела бы пойти с ним. И я ревела, потому что даже самую малость моих чувств к нему мне помешала проявить моя стеснительность. Да к черту этих шрамов надо было просто поцеловать его на прощание и все. Что бы он знал… Что бы он помнил. И мне все равно, что у него жена там где-то. Но он ведь меня даже за женщину не считал. Так сикуха какая-то под ногами суетится. Главное, чего мне хотелось больше всего на свете тогда, чтобы он бы понял, пусть не сразу, но понял бы, что я его… Нет не так. Что я к нему… Что у нас могло бы что-нибудь получиться.

Во сне я уже не плакала. Во сне я казалось, вылила всю свою злость и разочарование. Опустошаясь и теряя силы, я рвала сон на клочья.

Даже два месяца спустя, когда в наши края завалил первый снег, я так и продолжала работать при столовой. Я уже и разносчицей побывала и салатником, и супы варила не хуже шеф повара, который хвалил меня за чисто мужской подход к продуктам. Я даже была допущена к подготовке праздников и торжеств. К примеру, когда армии юга смогли после месячной осады и подготовки ворваться на улицы Гари, именно я руководила всем праздником. Каталась с солдатами по городу и по местам отоваривания карточек в поисках музыкантов в очередях. Потом с уже музыкантами сутки искали им инструмент по уцелевшим домам культуры и просто концертным залам.

Именно я занималась украшательством, как это называл Сомов, обеденного зала, где намечалось проводиться торжество. Так же на мне, помимо кухни, от которой я сама не отказывалась, было и получение на складах провизии. Помню, что, приехав, к интендантам я, наверное, чуть голос себе сорвала, требуя нам положенное. Они-то думали что приехала сикуха, которая просто подпишет не глядя расписки и уедет, а я заставила солдат, что со мной прибыли, каждую коробку вскрыть, каждую банку проверить на срок годности. Интенданты воем выли, когда я пообещала подробно рассказать Сомову, что они его пытались отравить испорченной фасолью. Пытаясь меня заверить, что фасоль не испорчена, и что она еще столько же времени стоять еще сможет, складские все-таки меняли банки, коробки, и добивали то, чего по ордеру не хватало. Дошло до смешного, я отказывалась подписывать, пока мне не покажут где упомянутая в ордере соль. Интенданты сами полезли в машины куда мы все загрузили и не вылезали пока не нашли ее и чуть ли мне не под нос не сунули. Я довольная кивнула и сказала солдатам грузиться. Без труда прочитала по губам одного из складских оскорбление в свой адрес, но только мило улыбнулась ему и обещала заезжать чаще, показывать им особенности армейского секса. Под ржание своих бойцов, отряженных мне в помощь, я и покинула эти ломившиеся от продуктов склады.

Рассказы о том, как я строила тыловиков, разбежались не только по кухне, но и дошли до офицерского состава. Незнакомые или полузнакомые мне люди все чаще улыбаясь при встрече в коридорах, и я, конечно же, отвечала им улыбками. А на самом празднике я получила личную благодарность Сомова, за организацию. Я даже покраснела от его похвал. Все-таки знаменитый человек. Легенда.

Кто бы и что бы обо мне плохого не думали, но скажу, что мне нравилась эта работа. Я чувствовала себя нужной. И не только на кухне, где как я заметила, все споры прекращались с моим появлением. Абсолютно незнакомые люди становились более улыбчивыми при виде меня. Даже вечно загруженный Сомов, если вечера проводил в особняке и просил подать ему ужин в кабинет, при виде меня сразу расслаблялся, улыбался и уговаривал рассказать, как мне живется. Он очень был недоволен, если я к нему обращалась на "вы". "Ты не мой подчиненный" – говорил он, и я не сразу поняла, при чем тут это и уважительное обращение. И я, обращаясь к нему по фамилии, но на "ты", рассказывала. Понятно, что я не долго разговоры с ним разговаривала. Так, только по несколько минут пока выставлю ему на столик отдельный перед диваном ужин, да когда зайду забрать посуду. Так уж получилось, что это стало моей почетной обязанностью. Солдаты никогда добровольно не хотели идти в кабинет к генералу, у которого от небрежной одежды просто голову откровенно срывало, и он мог наорать. А мне Сомов даже замечании ни разу в жизни не сделал. Все ему вкусно, все ему хорошо, Сашенька, спасибо тебе огромное. И так далее. Если я думала вначале, с легким испугом, что он просто не ровно дышит на меня, то шеф-повар однажды прояснил ситуацию:

– Не считай Сомова извращенцем. Он маленьких девочек не насилует, и в постель к себе не тянет. Просто ему, как и любому просто приятно видеть тебя. Ты симпатичная. Не более. Ему приятно видеть хоть кого-то гражданского в окружении форм, званий и знаков различий.

Я кивнула с улыбкой и обещала про Сомова больше плохого не думать. Вообще, общение с Сомовым несколько раз принесло свои плоды. К примеру, в один из вечеров, буквально через месяц после ухода Артема, я застала генерала в кабинете сидящим за столом и обхватившем в отчаянье голову. Как обычно, выгрузив с подноса тарелки и стаканы на маленький столик у дивана, выложив чистое полотенце, которое Сомов использовал как салфетку, я осторожно сказала:

– Я ужин принесла. Поешьте, господин генерал.

Он поднял на меня раскрасневшиеся глаза и помотал головой:

– Позже.

– Остынет все. – Сказала я и немного разозлилась. Он же сам потребовал подать ему ужин наверх. Так чего теперь кочевряжится?..

– Ничего страшного. Пусть остывает.

Я пожала плечиками и уже хотела уйти, но не удержалась и спросила:

– Случилось что?

Генерал честно взвесил, кажется все за и против. Рассказывать мне или нет. Он некоторое время молчал и только потом произнес:

– Да. Случилось…

– Что-то страшное? – вскинула бровь я.

Сомов помотал головой и сказал:

– И страшное, и очень неприятное. У вас тут партизаны… Ты, кажется, даже знакома с ними. Так мне мой адъютант говорил. Да и Лидер что-то такое… – Я ничего не стыдясь, честно и гордо кивнула, и он продолжил: – Они перешли реку и даже соединились с партизанами Попова. В соседнем районе мне такие претензии предъявляют, что я их не удержал у себя и не уничтожил, что стыдно становится. И понимаешь, соседи правы! Сколько мы Лесного Василия обкладывали, сколько уничтожали. Он все равно уходит. И мстит потом. За месяц у нас потери от него такие, что мне даже нечего в оправдание свое сказать. Командование обещало, если я не разберусь с ним, досрочно переместить нас на фронт, а сюда отвести на пополнение и отдых, по их мнению, более толкового Заборного. Хотя при чем тут я, не понимаю. Партизанами должны заниматься внутренние войска. Где они? Почему не ввели на эти территории? Почему армия должна работать с населением и бороться с партизанщиной? Но теперь, Василий перевалил реку. Мы все боялись, что Попов к нему переберется, и на этом все и строилось. Василий здесь схронов понаделал, он здесь все обжил. Все знает. Что ему на другой стороне делать? Никто не думал, что он в такую погоду и в такой холод форсирует в обход бродов и мостов вплавь реку. Но он это сделал… уничтожил несколько блокпостов на дорогах и вырвался в холмы. Сейчас уже с Поповым объединились. Нанесли совместный мощный удар по железнодорожным складам. Все пожгли. А на последок, когда их стали выжимать резонатор запустили. Общее число погибших с нашей стороны, больше полутысячи человек. С того района уже депешу командованию отправили, что данная акция стала возможной только по моему попустительству. Свалили с больной головы на здоровую. Вот думаю, что отвечать буду…

Я не могла ему помочь или подсказать. Да и мысль что шрамам надрали задницу партизаны не вызывала во мне ничего кроме странного удовлетворения. Наверное, я просто не отождествляла тех, кого там Василий отправлял к предкам с теми, кого я тут кормила и кому на стол подавала. Но я смогла изобразить озабоченность на лице и спросила:

– Вам сильно попадет?

Сомов рассмеялся и сказал:

– Во-первых, попадет не то слово, а во-вторых, все-таки называй меня на "ты". От твоего "вы" с тобой даже говорить не хочется. – Я улыбнулась, и он объяснил: – Говорю же, максимум что сделают, это досрочно на фронт перебросят. Там тоже все, не хорошо. Глядящие, как-то договорились с северянами, кажется за грядущие территориальные уступки, что те усилят помощь не только материальную, но и выделят значительный экспедиционный корпус. По крайней мере, наше наступление остановлено, и командование приказало готовиться к зимовке. А штаб помимо прочего уже начал планирование весенней компании. Сейчас, представляешь, когда еще и зима-то не началась и от глядящих всяких сюрпризов ждать можно!

Он выглядел изумленно расстроенным, и я ничем не в силах ему помочь просто сказала, чтобы он вызвал меня, когда закончит ужин, и я уберу посуду. Он кивнул и, кажется, с сожалением отпустил меня.

Это было месяц назад. За это время и на фронте случились неприятные для шрамов изменения, да и партизаны словно и не собирались на зиму успокаиваться. Больше того, если на фронте подтвердилось, что северяне теперь воюют на стороне глядящих, и воюют очень хорошо, тесня шрамов, где только можно, то партизаны вообще обнаглели и, захватив несколько населенных пунктов, буквально не скромничая, жили в них и удерживали. Даже показательное уничтожение одного села резонансным обстрелом, ничего не дало кроме стихийного возмущения жителей по всей волости. Ведь партизан-то в селе было от силы сорок-пятьдесят человек, а село было не маленькое. Обжитое. Не менее тысячи мирных поселян распалось в пыль по воле разъяренного дерзостью Василия командования. А партизаны, видя такое, оставили некоторые села, чтобы не подвергать их опасности и теперь имели там не скрываемую никем поддержку от местных. В общем, то чего боялся когда-то Морозов, медленно и верно набирало мощь. Василий делал все возможное, чтобы удержать поддержку простых людей. А шрамы казалось, задались целью, просто со всеми перессорится. Они еще вели себя не как хозяева в завоеванной стране, но уже и лоск и блеск мнимых освободителей с них начинал сходить. В соседней районе, в связи с активностью партизан шрамы сделали то чего от них никто не ожидал. По стопам глядящих они ввели комендантский час. Народ взвыл. Осталось только трудовые лагеря ввести, где будут работать нарушители режима и все. Готово. Новые глядящие. Но если старые, так или иначе, не вмешивались в жизнь людей соблюдающих правила и указания, то шрамы даже тут начали наступать на грабли. Они вместо рекрутерского набора решили загребать в свои ряды всех без разбору мужчин от семнадцати и до сорока пяти лет. И побежали первые недовольные, куда глаза глядят. Оставалось совсем немного, чтобы бы убегая от шрамов люди, начали присоединяться к партизанам.

Так уж получалось что, познакомившись с несколькими молодыми офицерами штаба Сомова, я, не участвуя в событиях, за вечерние посиделки узнавала обо всей жизни в стране, словно сама в ней активно участвовала. И мне все было интересно. Не только война. А ребятам нравилось мне рассказывать. Иногда мне начинало казаться, что все свое свободное время они проводят в столовой ожидая, когда я освобожусь от массы своих дел, которые я добровольно взвалила на себя. И как же они были рады мне. Они словно светиться начинали с моим появлением.

Один вечер мне особенно запомнился. Повара давно, ушли к себе. Солдатики разносчики еще сидели на кухне и чистили на завтра картофель. А в зале собралось человек двадцать моих знакомых и я, сидя во главе стола весь вечер пила с ними вино и слушала забавные истории. Сидевший справа от меня молодой капитан с грудью усеянной орденскими отметками, просто не скрывал заинтересованности в более близком знакомстве со мной. Ухаживал за мной, подливал вина. Бегал как мальчик к себе в комнату и обратно, чтобы принести мне шоколад и настоящие пирожные. Он оказался, как и я, сладкоежкой и хоть и скрывал это почему-то от своих приятелей, но в город в частную кондитерскую за сладким бегал исправно.

Я была в тот вечер почти счастлива. Сладкое вино, сладкие угощения. Отличная музыка времен до Последней ночи, льющаяся из динамиков большого магнитофона. Я эту музыку не помнила уже, и она мне казалась чем-то новым и неестественно ярким. Я уже не сильно следила, как себя веду, и когда капитан пригласил меня танцевать, с удовольствием отозвалась. Танцевал он классно. Ни разу не дал сбиться ни мне, ни себе. Только вот я танцевать медленные танцы практически не умела. Разве в интернате этому можно было нормально научиться? И я больше краснела, чем получала удовольствие, танцуя с ним. Офицеры, что оставались за столом тактично в нашу сторону не пялились лишь украдкой поглядывали и я замечала их веселые взгляды. Смущаясь, я вернулась за стол, где снова мы пили, смеялись и слушали любого, у кого находилась история под настроение.

Капитан уже за полночь проводил меня к моей комнате, и мы долго прощались с ним под недовольными взглядами дежурного офицера и солдат недалеко по коридору у лестницы охранявшим вход.

Я понимала достаточно ясно, что он хочет, чтобы я пригласила его к себе. И в отличии от других моих знакомых мужчин его нисколько не смущало, что я так молода. Я не стала его обижать, тем более что и сама чувствовала довольно сильное влечение к нему и на прощание, выждав момент, когда охрана будет занята, спешно прибывшим курьером, украдкой поцеловала его. Как он краснел. Как он глубоко стал дышать, наверное распаляясь и ожидая большего. Я, не сдержавшись, рассмеялась, а он, улыбаясь, требовал повторения. Но я помахала ему пальчиками и прямо перед носом закрыла дверь. Защелкнув замок, я еще долго лежала на кровати, и пьяные мысли будоражили меня и просили хоть что-то сделать с возникшим сильным возбуждением. Даже утром вставая с постели, я еще продолжала улыбаться, вспоминая свои странные чувства к этому молоденькому капитану и его очаровательное смущение от моего поцелуя.

Признаться к тому времени образ Артема у меня уже достаточно померк, чтобы я вспоминала о нем слишком часто или вообще думала о нем. Он и остальные партизаны превратились в странную абстракцию, к которой я была не равнодушна, но и не испытывала уже такого сильного желания к ним присоединится.

Мне и со шрамами было неплохо. Мне нравилось дразнить молодых разносчиков, мне нравился добрый Сомов, Я обожала нашего шеф-повара, что учил меня готовить необычные блюда. Но больше всего мне нравились выдержанные, аккуратные и предупредительные молодые офицеры штаба. Мне нравились их взгляды, мне нравились их обращения со мной, и конечно мне нравилось немного заигрывать с ними.

Эти мои маленькие развлечения, или как сказал бы Артем кокетства, страшно распаляли многих. Достаточно было за ужином задержаться у столика с молодыми лейтенантами, и капитаны держащиеся отдельно уже во все глаза смотрели, как я улыбаюсь, как смеюсь от их безобидных шуток. Потом я подходила с подносом или просто спросить как понравился ужин, господам офицерам, к капитанским столикам и уже лейтенанты, отрываясь от еды косились в нашу сторону. И только старшие офицеры, старой армейской школы, просто улыбались, когда я оказывала им знаки внимания.

Мне было иногда так смешно с того, что я сама делаю, и как на это реагируют эти все вояки. Эти непобедимые шрамы. Иногда мне казалось, что я и самого Сомова смогу охмурить и лишить покоя. Но я с ним все-таки не рисковала. Слишком хороший дядька сам по себе и слишком занятый, чтобы на мои глупости обращать внимание.

В тот вечер сразу после ужина сверху спустился денщик генерала и попросил подать тому ужин. Притворно вздыхая, я под улыбки солдатиков-разносчиков стала готовить поднос. После того как я заставила его тарелками, стаканчиками и графином, я выбрала из вернувшихся со стирки чистые полотенца. Уложила их так же на поднос и поправив подаренный мне одним лейтенантов ободок перед зеркалом, сказала, чтобы меня не ждали. Мол, ушла к генералу на всю ночь. Денщик и разносчики засмеялись, а повар с усмешкой покачал головой. Он тяжело привыкал к моим пошлым иногда шуточкам.

Генерал был не один. В кабинете с ним сидели несколько людей в штатском. Но только я внесла ужин, как они поднялись и, попрощавшись, вышли. Я уже привычно быстро расставила тарелки на столике, подождала пока генерал присядет на диван, и уложила ему на колено полотенце.

– Спасибо, Сашенька. – Сказал он, кивая, и неожиданно для меня попросил: – Возьми стул себе сядь пожалуйста. Мне надо с тобой поговорить.

Пока я ставила напротив него стул и присаживалась я чуть голову не сломала какие за какие проказы он собрался меня отчитать или того хуже наказать. Но все оказалось прозаичнее, хотя не менее сложно.

Посмотрев, что я села, держа освободившийся поднос в руках, Сомов не приступая к еде, сказал:

– Нам поступил приказ двигаться на север. Там сыпется фронт, вот всех из второго и третьего эшелона и подтягивают. Когда мы двинемся, я сказать не имею права. Это пока только штаб и я знаем. Скажу что скоро. Да чего там… на этой неделе мы свернемся и покатимся. И так засиделись здесь. Железнодорожный транспорт для нас уже выделен, и первые части двинут сразу, как он прибудет сюда.

Он помолчал немного и, наконец, сказал то, что и хотел сказать и что так долго не решался.

– Я не имею права тебя тянуть с нами на фронт. Это все-таки не прогулка по парку. Но как-то я к тебе привык, да и офицеры, которые мне докладывают, рады, что ты у нас работаешь. Я хотел спросить… Ты поедешь с нами?

Я, вцепившись пальчиками в поднос, ответила не сразу.

– Сомов… – сказала я, перебарывая себя и принуждая говорить ему "ты". – Я просто не знаю что там будет. А я боюсь всего, чего не знаю. Даже больше чем когда на меня кричат или делают мне больно. Здесь я вроде, работаю. Мне рады. Но если вы уедите, я не знаю, что будет. Кто-то на ваше место придет да?

Генерал кивнул и пояснил:

– Заборнова отводят с его стрелковой армией. Их невероятно потрепали. Огромное количество в плен попало. Реально у него осталось не больше полутора дивизий. Это тысяч двенадцать человек. И все не первый месяц на передовой. Их боеспособность вообще открытый вопрос, раз их так лихо покатили с центра. Именно их и должны заменить мои дивизии. Фронт прогнулся, и я должен буду исправить ситуацию, до сильных холодов. Так что у нас будет жарко. Я пойму, если ты не захочешь со штабом двигаться дальше.

Я задумалась. Серьезно задумалась. И отвечая, я старалась очень осторожно подбираться слова.

– Я рассказывала, как оказалась здесь? И все то через что я прошла, когда ваши наступали… – Генерал кивнул и поджал губы. Он почему-то считал себя виноватым, что другие южане не смогли обеспечить нормальный выход гражданских из "открытого города". Я, поняв, что это не лучшая беседа перед ужином, решила пойти другим путем. И боясь ему смотреть в глаза, проговорила: – Спасибо вам, Сомов… извините я никогда не научусь нормально говорить вам "ты". Спасибо что хотя бы спросили. А то меня обычно никто ни о чем не спрашивает. Просто ставят перед фактом. Собирайся мы уезжаем. Вставай, вы отведем тебя куда-то… Вот ты остаешься здесь и все. А то, что мне очень страшно никого не волнует…

– Я понимаю тебя… – хотел перебить генерал, но я не дала.

– Я очень привязалась к вам. И лично к вам генерал, и ваши офицеры, очень порядочные люди на мой взгляд. Извините, если я что не так скажу. Они милые люди. И я очень буду за вас всех волноваться, когда вы поедите туда. Но я с вами не поеду… Даже не потому что мне страшно, а просто… Я в этом городе долго жила. И надеюсь смогу в нем прожить до конца войны. Не важно кто из вас победит. Простите… Просто, я хочу дождаться, когда это кончится. Я думаю, что здесь мне будет лучше. Я не пропаду. Я уже столько умею. Я сильная. Я смогу. Но на фронт, где столько крови… Где одни других убивают… где что бы убивать своих же, приглашают наемников из-за границы. А расплачиваются с ними землей моей страны… Не хочу. Это даже не грязно, это просто чудовищно. Я не смогу там так же улыбаться, как здесь вдали от ужасов, что на войне будут обязательно. Вы простите меня, господин генерал?

Генерал кивнул и сказал непонятно:

– Правильно… это правильный выбор. – Видя мое недоумение, он пояснил: – Ты взрослая девушка. И вообще, взрослого человека отличает от ребенка, не просто хочу или не хочу, а осознанный выбор. Ты выбираешь быть вдали от наших мужских дел. И, слава Абсолюту.

Генерал отпил чай из кружки и уже не глядя на меня сказал:

– Ступай, Сашенька. Мой Федор все уберет сам. Не буду тебя дергать. Я завтра дам тебе бумаги в мэрию, пусть попробуют, что-нибудь недостойное тебе предложить… так же в казначействе получишь свою зарплату и премию. Думаю на первое время и чтобы пережить зиму, даже с этой зверской инфляцией тебе хватит. В южных винках, получишь. Ваши единицы обесцениваются быстрее, чем можно было бы предположить.

Я ушла, оставив его одного сосредоточенно бороться с пищей.

Вместо ежевечерних посиделок я немедленно направилась к себе в комнату и стала проверять вещи. Надо было подумать, что еще мне понадобится для самостоятельной жизни не под крылом штаба Сомова. С зимней одеждой у меня проблем не было. С первой зарплаты, я купила себе теплые валенки. Плотные армейские и просто шерстяные брюки. Ярко красная пуховая куртка, как и все остальное, была явно в чересчур бывшем употреблении, но на большее у меня просто денег не хватило. Я была готова в плане одежды к зиме. Конечно, мне хотелось вместо валенок симпатичные ботиночки. Конечно, мне не нравилась одежда с чужого и, может, не дай Абсолют, мертвого плеча. Но разум, направленный на выживание и не шибко огромные деньги решили в пользу теплой и практичной одежды, а не красоты и стиля. Бумаги оставшиеся мне от Морозова и паспорт полученный я хранила в сумочке, которую мне подарил один из разносчиков. Не сказать что сильно красивая сумка, но в нее влезали все мои небольшие пожитки, включая сменное нижнее белье и прокладки, ставшие невероятным дефицитом и уже давно. В общем, успокоив себя тем, что я готова, я стала думать, а стоит ли мне обращаться за работой в мэрию. Или сначала какое-то время пожить так? Но вставший вопрос о жилье, ведь не останусь же я в особняке, решил мои раздумья.

Через четыре дня, когда я попрощалась с поварами и моими знакомыми офицерами, что покидали буквально на следующий день город, я направилась в мэрию.

Снега за ночь навалило столько, что я изрядно вспотела в своем пуховике, пока добралась до охраняемого здания. На крыльце недалеко от солдат я закурила оставленные мне разносчиками сигареты, чтобы немного отдохнуть, и только выкинув докуренный до пальцев окурок я пошла по лестнице к дверям входа.

В мэрии меня обыскали рядовые шрамы и даже в сумочку заглянули. Я смущалась, но молча все стерпела. Подойдя к женщине разговаривающей с офицером на лестнице, я долго ждала пока они закончат и только потом обратилась к ней. Женщина с удивлением выслушала меня, что я пришла получить работу, хотя бы социальную, и спросила сколько мне лет. Пришлось врать, что уже шестнадцать. По документам ведь было именно так. Женщина назвала мне номер кабинета на втором этаже и я, поблагодарив, поплелась вверх по лестнице. А там… А там от самой лестничной площадки к нужному мне кабинету выстроилась очередь. В основном из женщин и пожилых мужчин. Своих сверстниц я не видела ни одной, а молодых парней по причинам недавно объявленной тотальной мобилизации в очереди понятно быть не могло.

Я заняла очередь за пожилой дамой, и прислонилась к стене прикидывая, сколько мне ждать придется. Получалось уж как-то очень много. Я очень сомневалась, что до конца рабочего дня я смогу зайти в заветные двери. Но когда я почти полчаса простояла на одном месте, то и сомнений не осталось. Я туда не попаду, если что-нибудь не предпринять, осознала я. Ненавязчиво я спросила у женщины передо мной долго ли вообще она стоит. Женщина повернула голову и, презрительно отчего-то на меня посмотрев, сказала:

– Вторые сутки, не удается получить ничего. – Я покивала такому откровению, но это оказалось не все. Женщина, уже не глядя на меня, сказала, чтобы слышали все вокруг: – Да и не всем дают. Многим отказывают. Как жить вообще непонятно. При глядящих хоть быстрее все было. Да и работы побольше. А здесь сутками стоишь, время теряешь, да и не дадут ничего.

В очереди к моему удивлению такие речи поддержали. Расшумелись не на шутку. Солдат стоявший на этаже с автоматом не вмешивался, зато из нужного мне кабинета вышла женщина и сказала громко и возмущенно:

– Если не прекратится шум, мы не будем работать! Всем ясно?!

Пока все стихали я, совершенно не ожидая от себя, плюнула на свое место в очереди и пошла к женщине разъяренной тигрицей осматривающей очередь. На ходу, раскрывая сумку и доставая бумаги, я привлекла ее внимание. Молча, не произнося ни одного лишнего слова, я передала ей оба пакета, с личной печатью Лидера и с печатью Армии. Женщина автоматически взяла их в руки и, посмотрев на печати, кивнула вопросительно мне.

– Это вам… – только и смогла я сказать.

Женщина удивленно вскинула брови и, ничего не говоря, зашла внутрь, оставив меня под дверью. А я, не зная, что делать не спеша, под странными взглядами людей, отступила обратно к своему месту в очереди. Прошло не много времени и когда очередного посетителя выпустили из кабинета, вместе с ним вышла и женщина.

– А где девочка? – Спросила она у следующего, пытающегося протиснуться мимо женщины в кабинет. Я, услышав ее вопрос, вышла из очереди и нерешительно подняла руку.

Пропуская мужчину внутрь, женщина строго спросила меня:

– Где ты ходишь? Немедленно сюда!

Я откровенно напуганная побежала мимо людей к ней и еле успела затормозить в своих валенках, чтобы не сбить женщину с ног. Женщина взяла меня за плечо и ввела в кабинет, прикрыв за нами дверь.

В кабинете было два стола, за которыми работали, не поднимая взгляда другие женщины. Перед ними сидели посетители и молча чего-то ожидали.

– Иди за мной. – Сказала женщина и направилась в дальний угол кабинета с дверью ведущей в еще большее помещение. Это был какой-то архив, как мне показалось вначале. И как показало дальнейшее, я не сильно ошиблась.

– Раздевайся. – Приказала женщина, указывая на шкаф без дверок, где висела уже чья-то одежда. Я при ней скинула пуховик и валенки. Достала из сумки туфли, быстро влезла в них, и выпрямилась перед женщиной, ожидая указаний.

Она критично посмотрела на пою задравшуюся цветастую маечку и сказала:

– Не по сезону одета.

– Мне не холодно. – Сказала тихо я.

– Мне все равно холодно тебе или нет. Я сказала, что не по сезону и не для того места, где работать будешь. – Женщина говорила строго, но она не была раздражена, как бы это не хотела показать. Странно она на меня глядела в те мгновения. Наконец удовлетворенно она кивнула и сказала следовать за ней.

Вернувшись в первый кабинет, женщина дала мне толстую охапку ручек, выглядевших новенькими, и сказала:

– У Сонечки возьми бланки и раздай их в коридоре. Пусть там сами заполняют, а не здесь время тратят.

Я взяла в руки стопку бланков и хотела уже выйти, но женщина остановила меня и сказала:

– Куда ты? Сама хоть погляди, что заполнять надо. Тебя же спрашивать будут. Что ты там, как корова будешь глазами хлопать, и каждый раз ко мне бегать? Давай сюда покажу. Здесь данные с паспорта пусть пишут. У кого паспорта нет, то с документа личности, который им должны были фильтрационные органы выдать. У кого нет никаких документов, тех мы не принимаем ясно? Сразу выходишь и предупреждаешь. Если спрашивают, где получить можешь всех вниз отправлять в девятый кабинет. Они направление в фильтрационный орган дадут или сами выдадут, если есть хоть что-то удостоверяющее. Ну, там домовые книги и свидетели из этой домовой книги с документами. Остальные, когда заполнят эту часть, пусть пишут свои специальности вот здесь. А вот тут опыт работы. Ясно? Не перепутаешь?

– Тут же подписано. – Изумилась я.

– Все и везде подписано… – сказала женщина. – Еще читал бы кто… только бланки переводят. Ручки раздавай по десять штук вместе с бланками. И собирай, как заполнят. А бланки пусть в руках держат, когда заходят. Если к тебе кто-то пристает без очереди пройти, объясняешь ему, что мы просто откажемся его принимать, если не отвянет. Поняла? Если кто-то скандалит или спорить в очереди начинает, не бойся на них кричать. Ну, там, что бы успокоились или что ты сейчас охрану вызовешь. Там в конце коридора солдат стоит. Если не понимают тебя, то зовешь его, он выведет буянов. Это ближе к закрытию будет, могу тебя заверить. Так что не теряйся. Дальше. Всех кто старше шестидесяти лет отправляй в местные управы. Таким мы работу не даем. Просто не даем и не спрашивай почему. Им минимальный паек и так положен. Пусть в своих управах карточки берут, но работу здесь не получат. Если все поняла, то давай двигайся, девочка. Шевели ножками.

Меня буквально вывела женщина в коридор, и я застыла с бланками и ручками под пристальным взглядом десятков глаз. Я, наверное, сама себе показалась мужественной когда, преодолев робость, громким голосом объявила:

– Внимание! Посмотрите все на меня пожалуйста. Что бы ускорить работу… – тут я запнулась так как даже не знала названия отдела, в который сама занимала очередь. – И что бы вам не приходилось так долго ждать, я сейчас начну раздавать вот такие бланки, а вы будете их заполнять. Понимаю что неудобно, но заполняйте аккуратно. Вот я вам сейчас раздам ручки. Если у кого-то возникают вопросы по заполнению, спрашивайте, прежде чем портить бланк. Я вам помогу и подскажу. Но только по заполнению. По другим вопросам не спрашивайте…

Так я и поступила на работу в мэрию, в отдел трудоустройства населения.

Работа была суетливая, не сильно благодарная, да еще и начальница попалась на редкость язвительная и требовательная. Если при ней я могла хотя бы пять минут отдохнуть, весь день становился, похож тогда на праздник. Но зато я жила в гостинице, в отдельном номере и питалась бесплатно довольно хорошо в мэрии и ресторане при гостинице. И еще мне пообещали хорошую зарплату, и не в единицах глядящих, а в нормальных "винах" южан.

Единственной проблемой для меня было вовремя вставать. В особняке меня будил вестовой, посылаемый поваром за час до подачи завтрака. А тут пришлось договариваться, чтобы меня будили работающие на этаже смотрители.

Но если я скажу, что была недовольна, что так быстро устроилась сама, не верьте мне. Мне не нравился, конечно, тон, с которым со мной говорила начальница, но другие женщины в отделе были со мной добры и не забывали позвать попить чай, когда разрешала всем отдохнуть Александра Сергеевна. Да, моя начальница была моей тезкой, но мне это не приносило никаких радостей. Меня вечно раздражало, что она меня Сашей называет, а мне ее приходится Александрой Сергеевной. Даже не это, а то, как она на мена "сашкала". "Саша-саша-саша-девочка не прохлаждайся! Тебя ждут люди. Да именно тебя! Бегом шевели ножками". Ее "Саша-саша-саша" звучало не как шипение змеи, но очень похоже. И сама она худая, нервная, жесткая и прямолинейная мне чем-то напоминала виденную в детстве по телевизору гадюку. Но я терпела, быстро научилась мило ей улыбаться и каждый раз старалась подчеркнуть как я ей благодарна за ее проявленную заботу обо мне. Это ведь она меня в гостиницу пристроила, где и сама жила.

Через неделю моей странной работы на подхвате меня допустили к приему заявок от организаций и комендатуры. Я мило улыбалась курьерам и фельдъегерям, а если заглядывали сами хозяева-работодатели, я была вообще самым милым существом на планете в надежде, что рано или поздно один из этих серьезных дядек заберет меня от моей тезки.

Но время шло, я честно работала. На меня взвалили кроме прочего еще разбор никому не нужных отзывов о работниках. Если как я слышала, глядящие все отзывы печатали в паспорта, и никуда человеку было не деться от клейма с замечанием, то мы должны были еще картотеку вести и на работу по требованию комендатуры отсылать человека имеющего замечания права не имели. И я, раздав бланки в коридоре для заполнения, спешила в кабинет выписывала фамилию посетителя, бежала в соседний архив по фамилии искала отзывы и выписывала их на тот же листок, если находила. Работы постоянной в городе было не так много, как хотелось бы. И очереди к нам никогда не иссякали. Разве что три недели спустя, когда к городу подошли партизаны, и гарнизонные солдаты на улицах стали строить баррикады, только в те дни к нам пришло за работой не много людей.

Дивизии Заборнова, которые должны были отвести в нашу волость, не спешили появляться, и партизаны откровенно впали в раж, совершая налеты на колонны и взрывая поезда идущие на фронт. Я с улыбкой думала о том, что среди них где-то и Артем воюют. Готовит и проводит акции, радуется успеху, и может быть, спокойными вечерами вспоминает меня. То, что ему вообще-то есть, кого вспоминать, кроме меня, я не думала. Что такое жена, которую он не видел два года? Миф, абстракция. О своих странно возродившихся чувствах к нему я рассуждала с нездоровым цинизмом. Мол, как исчезли вокруг молодые красавцы офицеры шрамы, так я и о матером партизане Артеме вспомнила. Я улыбалась такому отношению самой к себе, но ничего поделать не могла.

Вечера я проводила в ресторане или с книгами в номере. Читала я теперь вместо сказок исключительно старую классику, находя в ней странное успокоение. Пока там разберешься в витиеватых фразах или неакцентированном сюжете, уже с головой уйдешь в книгу, и тебя только в три ночи разумность из нее вытащит, которая скажет, что пора спать.

А когда отдыхала после работы в ресторане, я сидела в основном со своей соседкой на несколько лет меня старше. И если она, не скрывая просто клеила парней из шрамов, что проездом останавливались в гостиничном комплексе, то я лишь составляла ей компанию, оценивая ее выбор. Но даже когда я куксилась, видя какую образину она "забронировала" на ночь, я слышала от нее только смех и слова, мол, я ничего в мужчинах не понимаю. Я говорила, конечно, куда нам… но ее эта вечерняя охота даже меня увлекала нешуточно. Я смотрела, как она охмуряет мужчин, как она делает их невероятно расслабленными, послушными. Как они буквально теряют волю, если она, внимательно-улыбчиво глядя им в глаза, чуть ли не за ушком чесала. Я искренне думала, что так никогда не научусь. И когда ее приятели поглядывали в мою сторону, я только в глубине души странно радовалась. Странное было состояние. Дикое.

Не смотря ни на что в моем прошлом, мне очень хотелось отношений. Мне хотелось найти доброго, достойного, красивого молодого человека, чтобы сделать с ним хотя бы раз то, что моя подруга делала, чуть ли не каждую ночь. Но я хотела не просто удовлетворения и ощущения мужчины, мне хотелось испытать и нечто похожее на почти забытую настоящую любовь. Я до ужаса хотела влюбиться. Именно. Именно так и было на самом деле. Или мне так казалось.

Потому, когда в нашем корпусе гостиницы поселился новый молодой сотрудник мэрии, можно сказать наши отношения были с ним делом решенным. Он был инженером по спецтехнике и занимался тем, что устанавливал прибывающие с юга компьютеры в мэрии. На самой работе я с ним не пересекалась, а вот учитывая, что он стал завсегдатаем бара и ресторана, там-то я с ним и познакомилась. Точнее познакомилась с ним моя подруга, но буквально через час обольщений, я вывела ее в туалетные комнаты и молящее попросила оставить его мне. Не стесняясь никого, моя подруга со смехом вернулась в ресторан и сделала все, чтобы он переключил свое внимание с нее на меня. Она так ловко жонглировала этими мальчиками, и они были так податливы в ее руках, что я сама себе показалась неумехой, оставшись с ним наедине, когда она ушла со своим приятелем из шрамов на танцевальную площадку перед сценой в конце ресторана.

Его звали Стасом, и я вдруг подумала, совершенно не понимая почему, что обращаться к нему Стас мне не нравится. Несколько раз продегустировав во рту слово, я утвердилась в решении, и весь вечер говорила ему только Станислав или даже Стасик, избегая такого грубого сокращения. А ему, было, кажется, все равно, как я его называю. Хорошо хоть не Шариком. Но я как дура каждое слово подбирала, говоря с ним. Спрашивала, что из напитков ему нравится. Спрашивала, как ему наша гостиница. Как ему работается. Он жаловался на своего начальника говоря, что тот на редкость отставший человек. Как бы я не относилась к Александре Сергеевне, я не решилась с ним делится своим мнением, и поддерживать такую тему. Мэрия слишком маленькая организация, и все мысли высказанные вслух рано или поздно достигают нужных и ненужных адресатов. Но и он скоро отвлекся от работы и стал рассказывать свою жизнь от Последней ночи. Оказалось потеряв родителей он остался с сестрой вдвоем. Ему было уже восемнадцать лет, и сестру он не позволил забрать в интернат. Пошел работать. Был всеми от грузчика на разгрузке гуманитарной помощи с юга, до строителя, когда южное правительство определилось с восстанавливаемыми городами. Потом случайно познакомился с парнем, что работал в мэрии одного из городов инженером и прибился к нему. Стал помогать, сам вспоминал все, что знал из детства, занятого компьютерами больше чем учебой. Постепенно Стасик стал специалистом. Нетрудно, если учесть, что прогресс в этой области несколько встал. Когда же компьютеры, выкупаемые в непострадавших странах, стали получать большее применение на юге, Стас перевелся в разъездные сотрудники. Выезжал, устанавливал, обучал персонал, помогал восстанавливать старые и строил новые коммуникации. В общем, был постоянно при деле. Сестра, которая за эти восемь лет не только выросла, но и замуж в восемнадцать лет выскочила за их дальнего родственника, тоже помогавшего всем, чем мог, больше не обременяла его и он поддался на уговоры начальства и поехал осваивать подконтрольный уже, как он считал, законному правительству север. То, что он тут увидел, заставило его усомниться в подконтрольности, но деваться уже было некуда. С тоской он отметил в конце, что южан в этой части страны не очень то и жалуют.

На эту тему я могла говорить открыто и никого не боясь. Шрамы вроде за вольнодумство еще никого не сажали в фильтрационные лагеря. Я попыталась ему объяснить происходящее:

– Стасик, понимаешь… глядящие первыми начали поднимать здесь страну. Они отбили нападение северян. Они защитили наши рубежи. А что сделали шрамы… ой, прости, южное правительство? Они просто отдали южанам большую часть нашей земли за то что бы те, вдумайся, помогли убивать наших же братьев и сестер. – Я понимала, что говорю с редкой для меня патетикой, но остановиться не могла: – А южане-то и рады. И землю получат и нас убьют скольких смогут.

Он смотрел на меня и через некоторое время нерешительно кивнул. Он все понимал, но у него был свой взгляд на это.

– Если что-то хочешь получить, надо чем-то незначительным пожертвовать. Что такое кусок земли с двумя небольшими городками, когда на кону вся наша страна. Ты же не хочешь глупого разделения ее. Ведь не исключено разделись она и уже никогда единой не станет. – Станислав смотрел на мою реакцию.

И я отреагировала:

– Незначительные жертвы говоришь… Я такая же незначительная жертва. Меня поймали четверо грязных дезертиров, когда ваши разгромили колонну вывозившую детей из города. И неделю насиловали, когда им только вздумается. И не останавливались пока у меня там уже кровь с гноем не шли… понимаешь. Вот я да… Незначительная жертва. А еще у меня был мальчик, приятель, хотя конечно он никакой не мальчик. Он был солдат. Он мне помог сильно, он даже любил меня. Нет я не испытывала к нему ничего кроме симпатии и благодарности. Но когда пришло время мне помочь ему, я не смогла. Больше того я его обманула. Не хотя, не желая, жестоко обманула. Я обещала, что все будет нормально, а наутро его просто тихонько отвели к ямам, где свалены были тела его предшественников и так же тихо убили. Аккуратно прострелили голову. Понимаешь? Он тоже незначительная жертва. К черту вообще всю эту страну, если за обладание ей надо убивать тех, кто в ней живет. Понимаешь это геноцид нами нас же самих. И нет ни правых, ни виноватых. Тебе нравится то, что твое правительство ты выбрал сам? А меня и глядящие устраивали, которые давали всем работу и медленно, но верно строили страну. А вы что делаете? Вы ее опять уничтожаете.

– Но глядящие не имеют права на власть. Мы демократическая страна. – Попытался мне напомнить Стасик. – И то, что они узурпировали власть, это не значит, что свободные люди будут это терпеть…

– Правильно, вы свободные люди будете топить в крови всех и вся чтобы доказать какие вы свободные и как ненавидите тех, кто пусть своими методами, но делал больше чем вы, и страну не разбазаривал!

Я не поняла сама как сорвалась на злость и, поднявшись стремительно вышла вон. Я даже за свой кофе не расплатилась, хотя и надо было бы. Он нагнал меня только уже на выходе из ресторана. До входа в корпус надо было немного пройти пешком.

– Замерзнешь, – Сказал он, мне, протягивая свою куртку.

– Тут три шага. – Сказала я, отказываясь, и доставая из кармана брюк сигареты, прямо в холе закуривая.

– Я тебя провожу.

Я пожала плечами и вышла на снег и ветер.

Уже в холле своего корпуса я докурила и, потушив сигарету не обращая на Стасика внимания, стала подниматься к себе на этаж. Он шел за мной. Портье его не остановил и даже документы не спросил. Возле номера я повернулась к нему и спросила в лоб:

– Ты ко мне собрался что ли?

– А почему нет? – Спросил он и напомнил, что завтра выходной. – Просто, мне кажется, что тебе надо выговориться.

Я посмотрела ему в глаза и, кивнув, впустила к себе в комнатку.

Всю ночь мы с ним говорили. Точнее говорила я, а он слушал. Он очень внимательно слушал. Я рассказала ему про родителей, чьи тела я лично с соседкой вытаскивала из дома боясь, что он обрушиться. Я рассказала, как меня семилетнюю сикуху не могли никуда пристроить. Все было разрушено, никому я была не нужна, и единственное место, где меня хоть как-то приняли, был чудом уцелевший интернат в этом городе. Я рассказала, как в интернате до двенадцати лет терпела издевательства взрослых девочек. Как я просто от счастья плакала, когда их всех в один прекрасный день выпустили в большой мир, и я смогла пройти по коридорам и этажам интерната, никого и ничего не боясь. Я даже про своего первого парня, с которым мы сделали это в тринадцать лет, рассказала. Стас был жутко удивлен, что у меня все так рано началось, но пришлось объяснить ему, что в интернате все немного раньше до этого доходят. Никуда не денешься. Рассказала, как мы прятались с ним в бельевой и на чердаках соседних домов. Как я сама его бросила. Не потому что нашла лучше, а просто бросила и все. Я же не знала, что он так мучиться будет. Чуть в петлю не полез. Как я успокаивала его и даже какое-то время делала вид, что у нас еще все может наладиться. Рассказала, как нас в суматохе собирали в бега, когда волна шрамов катилась неостановимо к городу. И про артобстрел рассказала, когда и так изувеченный резонансными ударами город буквально сотрясался от взрывов. Как мы все кричали и плакали пока нас вывозили из под обстрела. И вроде же даже вывезли.

Мы были в километрах двадцати от города, когда наперерез колонны выкатили прорвавшиеся вперед танки и как на учениях расстреляли колонну с беженцами. Я убегала, видя, как один только совсем мальчик, из охраны колонны, с автоматом упорно стрелял по бронированным машинам. Понятно, что без толку… но в памяти навсегда осталось как он плача от дыма, гари и бессилия из-за валуна палил, экономя патроны и провоцируя огонь на себя. Попавший очень меткий снаряд уничтожил и парня и валун, а я от очередного взрыва так оглохла и испугалась, что побежала не разбирая дороги. Поведала я, и как уже в нескольких километрах от разгромленной колонны меня схватили дезертиры глядящих. Этот момент я упомянула только вскользь. Я не могла еще и это подробно вспоминать и рассказывать. Но все равно я разревелась подойдя к этой теме. И долго ревела навзрыд, а Стас только держал меня за плечи и покачивал, словно маленькую успокаивал. Наверное, он так сестру свою спасал от мыслей и горя. Убаюкивал. Я отстранилась от его объятий и закурила прямо в номере. Я слишком много стала курить. И остановиться не было сил. Опять докурив чуть ли не до пальцев, я выкинула окурок в форточку и продолжила рассказ. Я рассказала про партизан, про своих друзей среди них. Про то, как меня там все любили, как мне казалось. Я рассказал про лечение в деревне. Про работу посудомойкой на шрамов. Про мою встречу с Морозовым и последующее возвращение к партизанам. В общем, я не упустила ничего и даже историю, вызвавшую улыбки у нас про поцелуй с капитаном я тоже рассказала. Странно. Я как курить не могла остановиться, так и рассказывать. И еще я подумала, что впервые в жизни вот так кому-то все рассказываю, ничего не скрывая, не приукрашивая. Да еще ведь Стас мне был совершенно незнакомым человеком. А я на него ушат всего этого вылила. Но он все выслушал и сказал мне в конце:

– Да, Саша, не позавидуешь. Но, вот ведь… Я даже не знаю, что сделать, чтобы тебе помочь. Тебе сейчас нужно остановиться. Тебе нужен покой. Хотя бы островок покоя в этом дурдоме.

Я кивала, ему, а сама смотрела за окно, где в свете фонаря над входом ветерок кружил легкий невесомый снег.

Он ушел от меня около пяти утра. Не было ни попыток от него поцеловать меня на прощание или хотя бы снова обнять, как на кровати, когда он меня успокаивал. И когда в обед в ресторане моя соседка спросила, как он в постели я, краснея, призналась, что у нас ничего не было. Он не поверила, но допрашивать не стала. Зато рассказала мне в подробностях, что делала со своим старым приятелем буквально в паре номеров от моего. Я краснела еще сильнее и давилась сосисками, чтобы не захихикать глупо.

Станислав пришел в ресторан вечером. Я уже вся извелась, думая, что он не придет в тот раз. Но он пришел, и сев рядом со мной и моей подругой предложил угостить нас вином. Пиво в ресторане было хорошим, его они сами делали, и мы с ней именно его и предпочитали в тот вечер, но и от привозного южного вина мы не отказались. Как-то бокал за бокалом, бутылка за бутылкой и я так захмелела, что позволила вывести себя танцевать, хотя в трезвом состоянии постеснялась бы. Но мы танцевали с ним, пока не умаялись и не вернулись за столик. Причем пока танцевали моя подруга снова выцепила в толпе у сцены своего приятеля вчерашнего и потащила с нами. Когда расплачивались по счету, этот ее друг медленно, но верно становившийся постоянным, даже поровну денег за счет оставил со Стасом, хотя и пил с нами не долго. Скоро после наших танцев соседка с другом тихо слились в номер, а я, оставшись со Стасиком, слушала уже его истории. Они были немного просты и без особого шарма, как любили рассказывать господа офицеры, но я в своем веселом настроении и с них смеялась. Стас казался мне отчего-то самым милым парнем встреченным мной в жизни.

Наутро я уже смогла рассказать, какой он в постели. Жалко только, что надо было спешить на работу, и со своей подругой я встретилась только, как обычно, поздним вечером в ресторане. Она хвалила меня, что не дала сбежать такому знатному мальчику от себя, но намекала, что останавливаться не стоит на достигнутом. Только в тот вечер я подумала, что она повернутая на сексе. Она всерьез убеждала меня, что в этих вот радостях и есть смысл жизни. Я, конечно, слушала и даже что-то отвечала, но подумала что мне еще очень далеко до такой стадии озабоченности этим вопросом.

В тот вечер ни в ресторане, ни в баре Стас не появился. Он просто завалился после полуночи в мою комнату с настоящим игристым вином и коробкой с пирожными. Я была в веселом смущении, и выставить его за порог не смогла. Язык не повернулся. И в ту ночь уже практически трезвая я смогла оценить счастье вот так усыпать рядом со своим мужчиной. С тем, кому ты не безразлична. С тем, кто может быть тебя любит. С тем чье тепло тебя успокаивает и дает надежду, что все плохое заканчивается.

Если бы не сон в ту ночь я бы вообще проснулась бы рядом с ним самым счастливым человеком в мире.

Счастье даже когда оно полное не может быть долгим. Наверное, настоящее счастье длится всего мгновение, а потом идет лишь отголосок его. И когда уходит и этот отголосок чувство тоски от потери становится невыносимым. Словно тебя с небес возвращают на землю. Или даже закапывают под землю. В темноту беспросветную.

Через месяц нашего бурного романа, Стас чуть ли сам не плача объявил, что его направляют дальше на север. Почти в саму Гарь, которая так до конца и не пала. А скоро по темным слухам в нашей мэрии, глядящие должны были вообще ее освободить. Отправка моего друга туда была не просто рабочей поездкой. Это было настоящее испытание. И для меня тоже.

Шрамы упирались в Гари, понимая, что захват окончательный, пусть и новой, столицы глядящих, нанесет существенный вред моральному состоянию противника, но ничего поделать не могли. Партизанская уже, наверное, армия под командование Василия растянула свои действия, на сотни километров не пропуская эшелоны с подкреплением и уничтожая склады и живую силу шрамов.

Не сказать, что партизанам их диверсии сходили с рук. Частями Заборнова, которые все-таки встали на зимние квартиры в нашей волости, была проведена беспрецедентная акция по обоим берегам замерзшей реки. Сотни партизан были уничтожены, а попавший в плен Попов при огромном стечении народа был повешен на главной площади нашего города. Я сама ходила на казнь, как и почти вся мэрия. Я просто боялась, что среди повешенных окажется и кто-то из моих знакомых. Но офицеров захваченных с Поповым, казнили отдельно и непонятно где. Узнать, нет ли среди них Артема, Сергея или других у меня не было возможности. После смерти Попова, Лесной Василий просто в очередной раз, по словам шрамов, обезумил. Буквально на следующий день после казни он, лично, судя по слухам, с небольшим отрядом проник в расположение кадровой армии Заборнова, что стояла в километрах двадцати от города и, заложив, глядя по результатам, резонатор со стратегической ракеты ушел.

Проводящий пополнение до штатного состояния офицерский корпус армии просто перестал существовать. Вместе со штабом, который в полном составе присутствовал там же. Нет, чтобы послушать совета командования и встать в городе, так нет, боялись чего-то… вот и добоялись. Обезглавленные практически дивизии Заборнова теперь представляли невеликую ценность для командования фронта. Всерьез встал вопрос о расформировании и передачи личного состава в другие части и подразделения. Какими правдами и неправдами Заборнову удалось отстоять номера своих дивизий оставалось тайной и после войны.

Даже само движение на север по дорогам и железнодорожным путям стало очень небезопасным. Я чуть не ревела, отпуская Стаса, как мне казалось на верную гибель. Он же хоть и тоже был расстроен до умопомрачения, от поездки отказаться не мог. И в составе колонны бронетехники должен был доставить прибывшую вычислительную технику новым администрациям. Я даже отпросилась у Александры Сергеевны, чтобы проводить его. Она все прекрасно знала о наших отношениях, сама не раз нас вместе в гостинице видела, и на мое удивление эта строгая женщина очень легко разрешила мне взять выходной. Она только сочувственно посмотрела на меня, когда я словно пятилетняя от конфеты обрадовано, благодарила ее.

Но прощание наше получилось скомканным и бестолковым. Я сидела в его кабинете, а он вместе со своим товарищем готовил к погрузке программное обеспечение и какую-то технику. Проверял и перепроверял, все ли подготовил, и только за три часа до отправки наконец-то освободился.

Я как последняя дура потащила его в гостиницу и там вместо нормального прощания мы просто занимались любовью. В голове всякая ерунда, и мысли о расставании, а мы этим занялись… Ни удовольствия особого ни возможности выговорится сказать что-то важное. Так все бестолково получилось.

Из гостиницы мы снова поехали в мэрию, где его товарищи уже погрузили оборудование и собирались сами грузиться с вещами. Им еще надо было успеть на окраину города, что бы влиться в колонну. Я до последнего не отпускала его руку. И не совру, что ощущение было, ужасным от расставания. Буквально всю грудь разламывало. Разболелась голова. Слезы еле сдерживала. И чем ближе становился момент разлуки, тем сильнее все это на меня давило. А он после наших гостиничных чудес был хоть и грустный, но все-таки мог улыбаться и постоянно говорить, что он обязательно скоро вернется. Ведь это командировка, а не перевод на постоянную работу. Просил его ждать. Просил не думать о плохом. Обещал, что все у нас с ним будет отлично… Ага. Конечно. Я уже столько повидала в своей жизни, что не верила ни ему, ни судьбе, ни Абсолюту. Все вокруг лишь огромная Долина Боли, куда уходят злые люди, в которой нам надо страдать каждый раз когда, кажется, что вот счастье было так близко. И если он всерьез верил что вернется и у нас правда будет вся жизнь впереди вместе, то я уже прощалась с ним. И когда их длинная фура тронулась от мэрии осторожно пробираясь по площади между БМП охранения, я именно прощалась. Я не верила уже ни на грамм, что увижу его когда-нибудь.

О том, что сразу по выезду из города колонна бронетехники попала в засаду, была обстреляна, и полностью уничтожена партизанами, я узнала уже вечером. Рассказавший об этом в ресторане приятель моей подруги даже не думал, что мне стало так плохо именно из-за этого. А я… еле успела в туалетную комнату.

Меня рвало и выворачивало наизнанку от мыслей, что я ведь знала. Что я ведь предвидела. Я даже видела сквозь улыбку Стаса, его другое лицо. Посеревшее с открытыми безжизненными глазами, с обескровленными губами. И щеками, на которых оставили борозды последние слезы боли. Я ревела так, что даже сквозь музыку в ресторане меня услышала моя подруга. Прибежала и, зажимая рот мне ладонью, жестко требовала, чтобы я успокоилась. Она потащила меня к раковинам и долго умывала и приводила холодной водой в чувство.

Потом она меня повела на улицу, где я сидела на корточках в снегу и курила, глядя на ледяное усыпанное звездами небо. Беспощадное небо, которое вертело нашими судьбами, как желало, не считаясь ни с кем и ни с чем. Что оно уготовило мне самой. Что оно хочет от меня, убивая так легко и просто тех, кто мне не безразличен. Почему-то в тот момент я верила, что и Артем уже мертв. Не могло небо так просто отпустить его.

Я жутко замерзла, как и моя подруга, все это время простоявшая сзади и говорившая какие-то глупости о том, что нельзя отчаиваться. Что нельзя прекращать верить. Что на всех войнах тысячи примеров, как похороненные возвращались после войны домой. Но я не верила. Слезы уже беззвучно текли по моим щекам, и я только и могла, что кивать ей нисколько не слушая ее утешающий лепет.

Когда ей стало невмоготу, она подняла меня и повела в гостиницу, нисколько не заботясь о том, что в ресторане ее остался ждать приятель. Она завела меня в комнату, где я так и не прибрала постель, на которой мы были еще недавно так близки со Стасом. Я лежала, уткнувшись в подушку и тихо плакала, а она гладила меня по спине и больше ничего уже не говорила. Смысла уже не было что-то говорить. Я так и не поняла когда уснула в тот вечер. Обессиленная слезами и переживаниями с дикой и невыносимой головной болью я просто свалилась в небытие и до утра так и не выбралась из него.

А через пару дней вместе со стрельбой, на улицах появились глядящие. Они вернулись в город и теперь словно жуткие мифические существа носились по нему в поисках своих кровавых жертв. Никто не арестовывал шрамов, никто не собирался помещать их в фильтрационные лагеря или тюрьмы. Их просто убивали. Как и некоторых из тех, кто служил при них. Нашего мера, полковника шрамов, как и коменданта города, расстреляли на глазах их детей и жен. Не знаю, что остановило глядящих и не позволило им тронуть семьи главных ставленников южан в нашем городе, но их оставили в живых.

Я, еще не отошедшая от своей потери, все эти ужасы воспринимала как нечто закономерное и понятное. Странное было ощущение. Ничем меня уже нельзя было удивить, напугать или возмутить.

Мы с подругой, после проверки документов оккупировавшими гостиницу глядящими, заперевшись в моем номере гостиницы, боялись даже в коридор выйти. И только голод заставил нас ближе к вечеру пробраться в уже разгромленный ресторан. Персонал ресторана практически не пострадал, если не считать нескольких синяков на лицах официантов пытавшихся, если не помешать, то урезонить глядящих крушащих все и вся. Нас бесплатно накормили какими-то салатиками и собрали немного в пакет на утро, подозревая, что к утру ресторан вообще перестанет работать. Новые хозяева города с подозрениями относились к частной собственности. И хотя, как в последствии оказалось опасения были напрасными, мы очень были благодарны поварам и метрдотелю. Сбежав ко мне обратно в номер мы снова затихарились и только в окно поглядывали за изредка передвигающимися по улицам глядящими. Их было много. Чудовищно много. И первая моя мысль была, чем же Василий в лесах, в морозах кормил такую армию.

– Да, думаю нам надо из города бежать. – Заявила моя подруга и я отрицательно покачала головой. Подруга посмотрела на мой жест и спросила: – Почему?

– Нигде не будет лучше. Везде сейчас тоже самое. Надо оставаться на месте.

– Да я не про это. – Сказала она. – Глядящие нам припомнят работу на шрамов.

– Не припомнят. Это партизаны. Я знаю их командира. Завтра, если безопасно станет на улицах, пойду, попробую к нему попасть. Или хотя бы к офицерам его. Меня помнят многие. Нас в беде не оставят.

– Да ты с ума сошла, Сашка. – Уверенно заявила моя соседка. – Завтра шрамы вернутся и тогда нам точно хана, если узнают о твоих походах к партизанским вожакам. Надо просто сбежать и переждать что будет. А если шрамы, чтобы людей не терять резонаторами город сотрут? Я лично не исключаю такого. Вот и надо сбежать подождать.

– Нееее. – Протянула я, памятуя о порядках глядящих. – При этих не побегаешь. С этими надо дружить и выполнять их правила. Не удивлюсь, если уже сегодня комендантский час ввели. А мы и не в курсе.

Как оказывается просто и быстро забываются неприятные вещи. Теперь уже и моя подруга вспомнила режим глядящих и только тихо выругалась. Мы до поздней ночи слушали выстрелы на улице, пока, кажется, к ним окончательно не привыкли. Но на утро, когда в городе повисла солнечная тишина, и не звучало ничего кроме странной невероятной капели, я подумала что партизаны разобрались уже со всеми шрамами и можно безопасно выйти на улицу не боясь шальных пуль. Я заставила подругу одеться и потащила ее к мэрии.

Пока шли, боясь всего и вся, думали, что моя затея редкая глупость. Кругом на крышах домов на перекрестках мы видели темно зеленые куртки глядящих. Но когда на площади перед мэрией мы застали большое собрание народа, то поняли, что могли пропустить что-то важное. С брони подбитого БМП всей толпе вещал что-то не кто иной, как Артем.

– Тёмочка! – Воскликнула я и осеклась. Он, конечно, не услышал меня, мы были далеко в толпе от "трибуны", зато люди в толпе на меня зашикали и сразу заругались, мол, и так ничего не слышно. Даже моя подруга меня одернула и сказала, что я дура. Мы стали слушать, о чем говорит Артем.

Он говорил громко, жестко и уверенно. Но говорил не о том, о чем надо было бы, наверное, говорить.

– … так я стал глядящим… я не из какой-то касты. У меня не было богатых или знаменитых родителей. У меня вообще никого не осталось. Всех в последнюю ночь погибли. У меня вообще ничего за спиной не было. Я просто умел работать. Глядящие сами нашли меня и предложили. Как всегда. Любой мог вступить. Любой мог надеть форму и служить стране, народу. Я не избранный. Просто так повернулась судьба в наше время. Сейчас я стал комендантом вашего города. Просто потому, что у меня уже есть опыт. Командование партизан доверило это мне, и я надеюсь оправдать не столько его доверие, сколько ваше.

В мои задачи будет входить обеспечение желающих работой. В мои обязанности входит обеспечение безопасности граждан. Больше того я обязан принимать все меры вплоть до казни виновных за самосуд и притеснение тех, кто занимал при администрации шрамов должности и посты. То, что творилось вчера безобразно и участники расстрелов уже наказаны. Убивать за честный труд это мерзко. На кого бы кто не работал. Ведь они такие же граждане нашей страны, как и вы. И не важно, что они работали на шрамов. Пусть сейчас работают на вас.

Все органы самоуправления, в частности районные управы мы сохраним в текущем виде. Только разве что обеспечение работой возьмем под свой контроль. У шрамов это отвратительно получалось. Так же мы разделим работу мэрии и комендатуры, которые у шрамов были объединены. Комендатура будет во многом дублировать и контролировать работу мэрии. Нового мэра своего города предстоит выбрать вам. Мы, конечно, выставим своего кандидата, не думайте, что мы не ценим этого поста, но если вы проголосуете за другого, никто не станет отменять ваше решение…

Артем ненадолго замолчал и когда заговорил, словно отвечал на невысказанные вопросы:

– Я понимаю, что вы думаете, что наша власть здесь пришла на пару дней и как очухаются шрамы, на попрут нас отсюда… но тех кто так этого желает, могу разочаровать. Мы пришли, без преувеличения насовсем. Фронт прорван нашими частями и частями союзников. В "котле" у Гари оказались остатки двух армий шрамов. Их южные союзники, уже не думая, сдаются в плен. Большая проблема их кормить, но что поделаешь. Уже сейчас достоверно известно, что командование шрамов не пытается восстановить фронт и просто отводит уцелевшие части. Что бы было понятно, ближайшие наши преследующие врага части армии всего в трехстах километрах отсюда. И в день, наступая на пятки врага, делают не менее пятидесяти километров. Это по снегам, морозам, и при хоть и не существенном, но сопротивлении врага. Через неделю мы окажемся в прифронтовой полосе. Через две станем глубоким тылом. У нас четкий приказ продержаться неделю. Любой ценой. И мы продержимся. И дольше продержимся, если понадобится. Но не от кого держаться. Разрозненные части генерала Заборнова на территории волости сейчас методически уничтожаются нашими отрядами. Ему не до уличных боев. Мы знаем, что он получил приказ выводить войска на подготовленные позиции у Вифи. Но мы и этого ему не позволим. Ни один эшелон не пройдет волость ни в одном направлении. Ни одна военная колонна шрамов не покинет ее. Я знаю, о чем говорю. Мы должны удержать его отвод, и мы удержим. Они проклянут тот день, когда привели сюда южан. Они еще слезами и кровью умоются за то во что превратили нашу страну. И если они еще не бегут за границу, то просто еще надеются, что Вифь нас остановит. Но она не остановит нас. Нас уже ничто не остановит!

Не мы начали войну против своего народа. Кто из вас скажет, что мы делали мало или недостаточно, чтобы поднять нашу страну? Мы строили, восстанавливали, мы поднимали хозяйство. Мы накормили вас! При нас голода вообще не было! Но пришли они и что же сделали хорошего южане? Что они вам дали? Что предложили? Вы даже их мнимой демократии не видели. Да и какая это демократия, если все Лидеры, как они называются, друзья друг друга? Это олигархия. И мы не позволим кучке торговцев и лжецов, подмять и раздарить нашу страну соседям и друзьям. А это будет, поверьте. Будет еще хуже, если мы не сможем победить.

Он остановился странно дернул головой и сказал уже обращаясь конкретно к первым рядам собравшихся:

– Завтра в управы будут спущены процедуры выбора мэра города. Их вывесят на стендах с информацией, и у вас будет всего три дня, чтобы определится с кандидатами. С теми, кого вы лично знаете. Вы просто будете писать фамилии и имена, за кого хотели бы голосовать и специальная комиссия из граждан города вывесит список из десяти наиболее популярных кандидатов. Эти списки будут вывешены на тех же стендах. Выборы мэра будут проведены через неделю. Если вам не все равно кто будет представлять ваши интересы перед администрацией глядящих, рекомендую поторопиться. Выбранный вами кандидат будет главным вашим защитником. Не ошибитесь в вашем выборе.

Что касается организации режима, то для тех, кто еще помнит порядки, будет приятно узнать, что мы не вводим комендантского часа на улицах города. Но и не забывайте свои документы носить при себе. Помните, что если вы побежите, после приказа патруля остановиться и показать паспорт… по вам откроют огонь. Если у вас не окажется паспорта при себе вас проводят в ближайший пункт фильтрации и продержат пока вы не сможете доказать свою личность….

Дальше. Любой имеющий на руках паспорт обладает правом на труд. Управы обязаны предоставить вам, минимально, это социальную работу и, в лучшем случае, это постоянный труд. Так же мы восстанавливаем оплату посуточную на всех предприятиях города. Инфляция такова, что индексацию надо каждый день проводить. Это уже головная боль руководителей предприятий. Наша же головная боль обеспечить валюту продуктами питания и бытовыми вещами. И мы это сделаем. У нас просто нет выбора. Так же мы отменяем действие на территории волости карточной системы и хождение южной валюты. Кто верит в возвращение шрамов, храните в банке их вины. Остальные можете смело выкидывать. При нас за "винки" вы даже хлеба не купите. Мы понимаем ответственность перед вами. Мы вполне ясно представляем, насколько вам надоела эта война. И то, что мы бросим силы на обеспечение вас товарами первой необходимости, показывает именно это. Надо начинать жить по-людски. А там глядишь, все наладится. И валюта окрепнет от достатка необходимого, и нервы придут в порядок… и горе начнет забываться. Нам просто надо всем продержаться. Выжить.

Артем застегнул куртку под горло и, заканчивая, сказал:

– Ступайте теперь по домам. Расскажите тем, кто не был здесь все, что вы слышали. Следите за информацией на стендах ваших управ. И главное берегите себя. Кому все это будет нужно, если мы сами себя и уничтожим…

Он спрыгнул с покореженной БМП и буквально в следующий миг тяжелый тягач потянул ее прочь с площади. Исчезнув из моего поля зрения, Артем не скоро снова появился. Пробиваясь сквозь толпу к входу в мэрию, я заметила его только, когда он уже поднимался в окружении бойцов и каких-то женщин по лестнице. Я не успела догнать его на улице. Хотя спешила и подруга бегущая сзади меня только умоляла подождать ее. Взлетев по лестнице к входу я была остановлена двумя молодыми глядящими с автоматами и подошедший офицер спросил какого черта мы ломимся в мэрию. Я попыталась ему объяснить, что я там работаю, а подруга со мной. Но офицер сказал, что всем работникам мэрии надлежит собраться завтра. Временно исполняющий обязанности мэра объявит, кто остается, а кого ждут местные управы, куда уволенным следует обратиться за получением работы. Я чуть не с истерикой заявила, что мне надо видеть Артема. Офицер не понимал меня и только велел автоматчикам не подпускать к двери.

Так нас с подругой и не пропустили в мэрию. Я засела на крыльце и на все уговоры подруги подняться и пойти с ней в гостиницу, лишь упрямо отвечала, что я его дождусь. Только когда почувствовала, что и правда мерзну, я поднялась и закурила. Подруга тоже присоединилась ко мне и мы, дымя, стояли, ждали. Постепенно похолодало вообще жутко. Из теплого не по-зимнему дня он превратился в какой-то жуткий зимний морок. С метелью и сильным ветром.

Скоро стемнело и моя подруга, не имея часов, все приставала к проходящим мимо уточняя для меня, сколько мы уже ждем. Она пыталась меня усовестить, но я не сдавалась и идти в гостиницу отказывалась. Наконец она не выдержала и тихо попросила рассказать ей все-таки потом, дождалась я своего Артема или нет. Я, уточнив ей, что Тёма не мой, пожелала ей нормально добраться и дала ей немного сигарет в дорогу.

Я страшно замерзла. Пальцев на ногах и руках я почти не чувствовала. Была уже половина девятого вечера, когда новый офицер на входе подошел ко мне и спросил, кого я жду. Еле разлепив губы, я медленно объяснила. Покачав головой, офицер, взяв меня за локоть, повел внутрь. Нет, он не позволил мне найти Артема, но он разрешил мне посидеть на чуть теплой батарее справа от входа. Котельная мэрии видно еле топилась, раз даже в холле на окнах образовался иней.

Там я просидела, отогреваясь до десяти вечера, пока проходящий мимо тот же дежурный офицер не посоветовал мне идти домой. Я уже настолько устала сидеть и ждать что, наверное, и согласилась бы, но мое упрямство не дало. Я только грустно сказала:

– Раз в этом доме все настолько изговнились, что даже Артему не могут передать, что я его жду, то буду тут сидеть, пока он не пойдет на выход.

Глядящий поморщился от моих неприятных слов и сказал:

– Да ты толком объясни, какой Артем тебе нужен. Что ты заладила все одно и то же?

Я сказала, что мне нужен тот майор, кто выступал на площади и теперь он комендант города. Покачав головой глядящий сказал:

– Это не майор, а подполковник. А скоро вообще полковника получит. Комендант, завтра будет принимать граждан по частным вопросам. Сегодня он дела принимает. Не до девчонок ему, ты уж извини.

– А слабо просто передать, что я его тут жду? – Спросила я раздраженно и зашмыгала носом. Мне казалось, что он просто хочет от меня избавиться.

Дежурный немного постоял что-то обдумывая, но, наконец, спросил, как меня зовут и сказал:

– Ну, если мне влетит за тебя… я тебя на фильтрацию отправлю. Я не шучу. Все поняла?

Я кивнула и офицер ушел по лестнице на второй этаж. Автоматчики в холле только криво улыбались, поглядывая на меня чуть ли не завалившуюся на батарее.

Офицер спустился минут через пять и зло мне выпалил:

– Так! Все! Поднялась и пошла отсюда! Давай, пошла, я сказал! Из-за каждой сикухи мне будут говорить, что я забываю свои обязанности? Нет уж. Завтра прием граждан. Проваливай!

Я обиженно поднялась, разозлилась, стала глубже дышать, но сдержать слез так и не смогла.

– Что он сказал? – Взмолилась я, упираясь, когда он стал выводить меня на улицу.

– Никакой Александры Гортуш он не знает. Все граждане завтра. Они и так будут сегодня всю ночь работать, и потребовал, чтобы его никто не отвлекал. – Сказал офицер, толкая меня к выходу. – Давай иди, а то конвой вызову на фильтрацию пойдешь доказывать, что ты не шрамский диверсант.

Автоматчики заржали в полный голос, а я так же в полный голос заревела. Еще бы, Артем меня не хотел видеть! И надежды на него никакой не оставалось. Я упала на колени, не давая от себя отделаться, и офицер в бессилии выругался. Он позвал автоматчиков, чтобы они меня подняли и вынесли, но в это время я услышала знакомый веселый голос:

– Сорока, оставь диверсантку…

– Серебряный! – Воскликнула я и чуть ли не между ног солдат вырвалась к нему стоящему на лестнице. Меня не успели удержать, я добралась до Серебряного и, обхватив его за талию, сцепила руки, так что уже никто бы не смог оторвать от него.

Офицер посмотрел на эту картину и сказал:

– Подполковник сказал никого к нему не пускать кроме срочных донесений от шифровальщиков и курьеров…

– Он просто замотанный там, вот и не понял о ком ты. Я забираю ее… ты не против?

– Да забирай. Только, если что, сам и отвечай за нее.

Когда Серебряный меня повел так и не отпускавшую его одежды наверх, он сказал громко, наверное, чтобы внизу слышали:

– Не обижайся на Сорокина. Он настоящий мужик, но я видел, как на него комендант наехал. Пойдем, я тебя чаем напою.

На втором этаже в помещении, где раньше был буфет, Серебряный усадил меня за столик к незнакомым молодым мужчине и женщине и сказал:

– Знакомьтесь. Это Саша Гортуш. Подробную историю своей увлекательной жизни она сама рассказать может. Знакомая Артема. А это… – сказал мне Серебряный, указывая на сидящих: – Екатерина Играм и Альберт Кох. Специалисты наших северных союзников по новым технологиям…

Та, которую назвали Екатериной Играм, кивнула мне и спросила у Серебряного:

– Нам еще долго тут высиживать? Скоро они закончат?

– Неа вроде. Не скоро. Кажется и правда на всю ночь. Там же еще помимо прочего Конюхов засел. План по обороне готовит. Артем на разрыв.

– Понятно. – Кивнула молодая женщина и сказала: – Ты нам организуешь, где ночевать или что?

Разведя руками, Серебряный сказал:

– Пока не могу отлучиться. Пойдемте со мной раз вам тут скучно.

– С вами еще скучнее. – Сказал, усмехаясь, Альберт. – Вояки.

Екатерина достала какие-то стильные тонкие сигареты и, закуривая, сказала Серебряному:

– В общем, придумай что-нибудь. Нам надо выспаться. Уже трое суток нормально не спим. Я сейчас здесь голову уроню и усну.

Серебряный, наливая мне кипятка из титана на стене и ставя кружку с сахарницей передо мной, ответил Екатерине:

– Хорошо. Сейчас поговорю с местными подумаем, где вас пристроить на ночь.

– В гостинице можно. – Сказала я. – Там сейчас мест много.

Серебряный подумал и кивнул:

– Тогда, да… собирайте ваши вещи, и я отряжу с вами бойцов. Ты Саша с ними тогда поедешь.

Я грея руки о кружку сказала:

– Нет. Мне надо увидеть Артема. Во что бы то ни стало.

– Зачем? – Спросил меня Серебряный.

Я задумалась и не смогла четко ответить. Сказать что я рада, что он жив? Рассказать про свою жизнь здесь. Про Стаса? Глупости…

– Мне просто надо его видеть. – Упрямо повторила я, и Катя с Альбертом удивленно вскинули брови.

Серебряный вздохнул и ничего, не сказав, вышел из буфета. Я сидела с молчаливой парой и только гадала, что они обо мне думают. Что я просто упрямая девчонка, или что я дурочка, не понимающая, как занят Артем, что даже на них у него нет времени. А может они вообще обо мне не думали, просто терпеливо ждали, когда их смогут вывезти отдохнуть?

Через некоторое время Альберт встал и, пройдя к сложенным в углу коробкам и сумкам, достал из одной из них шоколад и положил передо мной на стол.

– Угощайся. Что ты пустой чай пьешь?

Поблагодарив и чувствуя, как меня терзает голод, я развернула большую плитку и, не ломая, просто впилась в нее зубами. Екатерина усмехнулась, кривя губы, но ничего не сказала. Повернувшись к Альберту, она тихо произнесла:

– Конверторы завтра прибудут, ты проверишь или ждать будем техников? Я не полезу запускать без проверки.

– Я сначала свое оборудование проверю. – Ответил так же тихо он. – Твои конверторы подождут.

– А кто минирование проведет? Серебряный? Этот же, как его… он с Василием остался.

Вместо ответа Альберт просто пожал плечами и тихо сказал:

– Дурное дело не хитрое.

Они снова замолчали и так и сидели, изредка куря и думая о своем, пока в буфет стремительно не вошел Артем.

– Прошу прощения. – Сходу он обратился к Екатерине и Альберту. – Ни минуты лишней. Я так понимаю, я вам только завтра понадоблюсь? Да? Тогда сегодня вас надо на отдых отправить. Вы такое путешествие совершили.

Вошедший следом Серебряный сказал:

– Господин подполковник, уже решили, что в гостиницу определяем. Просто думал у вас вопросы какие-то срочные могли остаться…

Артем кивнул, не поворачиваясь, и продолжил:

– Екатерина, вам с вашим мужем выделят лучшие апартаменты. Я уже сказал адъютанту. Так же вас должны покормить. Оберлейтенант лично проследит за этим. В вашем распоряжении постоянно будет либо он, либо его помощник. Что-то срочное не стесняйтесь сразу посылать ко мне. В нашем деле все важно. Маловажных вещей нет. И не забывайте вашу легенду. Вы технические специалисты. Прибыли с севера. От сохранения тайны зависит даже военная ситуация.

– А как же гражданские специалисты? – Спросил озабоченно Альберт.

– С этим мы все решим. Но сегодня, простите, действительно дела. – Поворачиваясь к выходу, Тема посмотрел на меня. Улыбнулся, протянул руку, потрепав по волосам, и сказал: – Молодец, что не потерялась…

И все. И ушел. Я была вне себя от растерянности и злости. Ну ладно, что он испортил мне челку, но ведь после такого времени, что мы не виделись, он мог найти больше трех слов для меня! Серебряный после ухода Артема не дал никому опомниться и, позвав из коридора солдат, велел им грузить коробки и сумки из буфета в БМП у входа. Сопровождая первые коробки, из буфета ушел Альберт, и я осталась с Катериной. Она, копаясь в сумках, тихо что-то говорила себе под нос и не обращала на меня никакого внимания. А я даже не знала, что мне делать. Стоять или идти. Плакать или радоваться. Молчать и дальше или громко и с чувством выругаться.

Когда последние сумки и коробки спустили вниз Екатерина, подталкивая меня в спину, сказала:

– Ну, пойдем, Саша. Так тебя зовут? Ты же вроде с нами.

Я кивнула и поплелась к выходу впереди нее.

На улице Серебряный, без куртки стоя на ветру, говорил солдатам, как уложить коробки в десантном отсеке. Наконец он пригласил и нас садится на жесткие скамьи внутри. Забравшись, он запер обе створки и крикнул водителю, чтобы ехал. Машина невероятно дернулась и буквально с завода покатила серьезно раскачиваясь. Я чтобы не свалиться схватилась за скамью и Серебряного. Тот повернулся ко мне и с усмешкой прокричал, чтобы я держалась. Я, кивая ему, посмотрела, как морщится от неудобства или слишком резкого запаха сгоревшего пороха и масла внутри Екатерина. В тусклом свете лампы я заметила, что Альберт наоборот всю эту езду с тряской и ревом воспринимает с довольным лицом. Словно аттракцион какой-то. Чуть подвинувшись, он откинул заглушку на окошке для стрельбы и стал смотреть, что происходит на улице. Но то ли там было слишком темно, толи просто неинтересно он задвинул броневой кругляш на место и о чем-то на ухо спросил Екатерину. Та кивнула и, достав из кармана какую-то вещичку со светящимся окошком, поднесла ее к уху. Потом, покачав головой, спрятала штуковину в кармане на своей ярко желтой куртке.

Через минут двадцать мучительной для меня езды машина, резко покачиваясь, встала, и Серебряный распахнул дверцы. Чуть не через его голову с брони спрыгнул в снег солдат и с улыбкой повернулся к нам, поправляя на шее автомат.

– Не укачало? – спросил он со смешком и Серебряный сказал тому, чтобы не болтал, а начинал выгружать, пока он пойдет номер гостям подберет.

Я вышла из машины следом за ним и зябко подтянула молнию на пуховике. Екатерина с Альбертом тоже выбрались из десантного отсека и оглядели со странной гримасой гостиничный корпус. Они ничего не говорили. Но и говорить было не надо. Весь в трещинах замазанных наспех цементом, со стальными полосами пущенными поперек разломов, гостиничный корпус не вызывал доверия ни у кого. Но выбора особо не было. Не искать же ночью ночлег в другом месте. Я зашла вместе с ними внутрь, и нам на встречу сразу попался Серебряный. Протягивая ключ от номера, он пояснил:

– Люкс. Три комнаты. Переночуете с девочкой вместе. Утром ее отселят от вас. Если конечно не против.

Мельком взглянув на меня, Екатерина кивнула, но я сказала:

– У меня здесь же свой номер. Пока вроде не выселили. Так что я к себе пойду.

Серебряный пожал плечами и сказал:

– Как хочешь.

Серебряный носил с солдатами вещи, Екатерина и Альберт поднялись по лестнице и больше не спускались, портье, напуганный новыми-старыми хозяевами города, только тихо поглядывал из-за стойки. На прощание убегая, Серебряный мне сказал "ну, бывай", и вышел на улицу. Через минуту взревел двигатель БМП, а вскоре и он стих в ночи.

Я стояла в холле и ничего не понимала. Просто не понимала ничего, что происходило вокруг меня. Почему я так рассчитывала что, увидев меня, Артем, бросится мне помогать. Почему я думала, что он вообще станет слушать меня. Почему я думала, что он моя надежда? И Серебряный с его "ну, бывай", отрезвил меня настолько, что слов не хватало. Я никому не нужна. Просто никому. Я даже подруге, своей соседке, не нужна. Она оставила меня там, у мэрии, так как прекрасно все поняла. Ловить там нечего. Ей проще жить как бабочке, ни о чем не думая и ни на что не надеясь. Заклеила парня на ночь-две и хорошо. Продлились отношения с неделю – тоже неплохо. Есть постоянная работа помимо легкомысленных отношений вообще отлично. В дружбу или более длительные отношение в наше страшное и странное время она не верила и давно. И правильно делала. У нее не было бы того горя, в котором я находилась с известия об уничтожении колонны, в которой шел Стас.

Я подошла к портье и показала карточку гостиницы. Тот выдал мне ключ и, глядя на мое печальное лицо, сказал негромко:

– Завтра вечером всех у кого нет предписания от новой администрации, будут выселять.

Я сосредоточилась на его словах и спросила:

– А куда?

Тот пожал плечами и ничего не сказал. Он и сам не знал. Я поднялась к себе в номер и заперевшись там, к своему удивлению довольно трезво оценила свою незавидную ситуацию. Впору было реветь ревом, но отчего-то слезы не текли, и даже кома у горла не было. Просто странная апатия напала. Или даже не апатия, а оцепенение. Я сидела на кровати и даже не представляла, за что браться завтра. Ничего путного кроме похода на работу не приходило в голову. Да еще голод снова дал о себе знать дико томящимся желудком. Как уснуть, когда так давит в желудке, я не понимала.

Но я уснула. Уснула и даже вовремя без чьей либо помощи проснулась. Привычно подумала о Стасе и так же привычно расстроилась, вспомнив, что он погиб. Привычно утешила себя, что не все потеряно, и он может, выжил. И привычно горько улыбнулась своей глупой маленькой надеждой.

Вместо обычной работы всех, кто изволил явиться с утра в мэрию, собрали в актовом зале и перед нами вышел глядящий, что теперь временно исполнял обязанности мэра города. Он нас заверил, что никого увольнять не станет, до выборов, а уже выбранный мэр города, может делать все, что ему вздумается. Так что мы все должны приступать к своим обязанностям. Я только обрадовалась, как сразу была озвучена поправка, нет, не все. Отдел по трудоустройству, как не нужный мэрии будет расформирован. Мы должны самостоятельно предложить свои услуги районным управам. Или обратится лично в комендатуру, и пройти курс обучения, по новой методике работы с населением. Ну, правильно. Беда не приходит одна. Как и предполагалось, я просто потеряла работу. И далеко уже не первый раз в жизни я снова словно замерла впав в ступор, просто не зная, что делать или за что браться. Начать ходить по районным управам клянчить, чтобы меня приняли? Бред. Пойти в комендатуру? Придти и сказать: здрасте я хочу работать, научите меня, пожалуйста? Звучит так же бедово и непонятно, как и первый вариант.

И Александра Сергеевна не пришла на это собрание. Мне даже посоветоваться было не с кем. Остальные женщины из нашего отдела тоже были бледны и даже не знали с чего начать поиск новой работы.

Даже когда всем велели расходиться, я оставалась сидеть, не смотря на тепло, кутаясь в свой пуховик. Ко мне подошел один из молодых офицеров глядящих и спросил:

– А ты что сидишь?

Я подняла на него глаза и не сразу, но ответила. Ответила честно и искренне:

– Мне идти некуда.

– Как это? – Спросил он.

Я пожала плечами и вдруг призналась, не ожидая даже от самой себя:

– Из гостиницы меня вечером выпрут, если не получу новое предписание на вселение. Работы меня лишили. Моего друга убили, ваши… Мои друзья среди ваших, меня видеть не хотят… Мне просто некуда идти. Так уж получилось.

Не знаю, насколько он понял мою сбивчивую речь, но смотрел он на меня как-то странно. Толи сочувственно, толи опасливо. Я не поняла тогда этот взгляд, я даже не задумалась над тем, почему этот симпатичный парень изволил подойти ко мне. Сидела бы и сидела дальше. А вот нет…

– А ну не вешать нос. – Сказал офицер. – Что типа, жизнь кончилась? Сколько тебе лет, чтобы так говорить устало? Поднимайся, пошли со мной. Я что-нибудь придумаю.

Он сказал это немного жестоко и надменно, но у меня и выбора-то не было. Я встала и пошла с ним. Мы вместе поднялись на третий этаж, и он велел мне сидеть в коридоре и ждать его. А сам зашел в кабинет, который раньше занимал помощник мэра по социальным вопросам. Его не было минут пять всего, и когда он вышел, то просто поманил меня. Я поднялась и вошла в кабинет. Там сидела незнакомая мне женщина в темном платье с накинутой поверх курткой глядящего. Поглядев на погоны, я не могла понять это она майор или это просто ей дали, чтобы не мерзла.

– Фамилия, имя? – Бесстрастно спросила женщина у меня.

– Саша Гортуш. – Сказала я тихо. Женщина попросила повторить и не говорить таким умирающим тоном. Я повторила. Она написала что-то на листке и сказала, протягивая его мне:

– Пока на месяц. Отдашь в гостинице портье. – Обращаясь к офицеру, женщина спросила: – Могу я еще чем-то помочь?

– Работа нужна девочке. – Сказал он, кивая в благодарность за предписание.

– Пусть с завтрашнего дня в управу свою идет. По месту жительства. Точнее ближайшую к гостинице. – Видя, как укоризненно на нее смотри мужчина, женщина вздохнула и сказала: – Петр, я не занимаюсь гражданским персоналом. Если она хочет стать глядящей отлично. На здоровье. Вот пусть берет бланк, заполняет, подписывает и бежит в учебный взвод подрывников. А гражданскими, должны заниматься гражданские.

– Дай ей направление в комендатуру на первый этаж. – Попросил, как я уже знала, Петр. – Там может, пристроят. Она здесь в трудоустройстве работала. Теперь сама без работы.

Женщина взяла листок и что-то написала. Потом прочитала вслух написанное

– … направляется для обучения работе с кадрами по требованиям Нового Порядка. Опыт работы имеется. Подпись. Печать.

Этот листок она тоже мне передала, и я с благоговением приняла его из ее рук. Женщина небрежно махнула рукой, чтобы мы уходили. На пороге я повернулась и, хотя офицер держал меня за плечо и настойчиво выводил, я остановилась и сказала:

– Спасибо вам.

Мужчина тоже остановился и, поглядев с улыбкой на женщину, сказал:

– От меня тоже спасибо, Оленька. Нельзя же девчонке дать пропасть.

– Идите. Не мешайте работать. – Сказала женщина ровным голосом. Я так и не поняла, действительно ли ей были до фонаря наши благодарности или она так хорошо делала вид.

Уже в коридоре держа эти обе бумаги, я не знала, как благодарить этого симпатичного глядящего. Он за раз решил обе мои неразрешимые проблемы. Я и так и эдак благодарила его. Думала даже пустить слезу, показать до чего он растрогал меня своей помощью. Только поняв, что это будет выглядеть глупо, я просто замолчала, не зная, что будет дальше. Скажет он мне уходить уже, или что-то еще сказать захочет. Я даже не стала сторониться его, когда он скорее машинально протянул руку и поправил мне волосы, заползающие на лицо. Я даже выдержала с улыбкой, что он погладил меня по голове. Да чего там, я бы и сама его поцеловала в благодарность. Но этого ему, кажется, было не нужно.

Дойдя вместе со мной до лестницы, офицер странно посмотрел мне в лицо и спросил:

– А ты меня разве не узнаешь?

Пожав плечами, я смотрела на две заветных бумаги и даже не придала особого значения его словам.

– Нет. – Призналась я. О том, что почти все глядящие были на меня на одно лицо, я не стала говорить. Мог ведь и обидеться. А что я могла сделать? Большинство их очень коротко стриглось. Почти у всех были обветренные лица. И даже улыбались они одинаково, как мне казалось.

– Разве не помнишь осенью? У Василия в отряде. Я как раз только к ним прибился.

Только теперь я присмотрелась к мужчине, но так и не смогла в нем признать никого из знакомых. Осторожно я кивнула. Мужчина тоже покивал без улыбки и сказал:

– Я-то тебя сразу узнал. Еще там внизу. Сначала сомневался. А когда говорить начала так уже и сомнений не было. Как ты все это время то-тут была?

Я вместо обычных своих фраз нормально и прочее, все-таки тихо спросила:

– А вы кто? Я же многих там помню… Но ваше лицо…

– Я кто? Ты меня все-таки не помнишь? Жалко. Хотя чего там… Ну-ка пойдем в буфет. Успеешь еще в комендатуру.

Я не противилась. Я была голодна и была бы рада хоть чаю.

В буфете все столики были заняты, но мужчину это не остановило и не смутило. Офицер обратился к девушке, что работала в буфете, и сказал:

– Чаю сделай. И девочке поесть. – Мне же он, указывая на занятый глядящими столик у входа сказал: – Иди к ним, садись. Сейчас подойду.

Я подошла нерешительно к столику, и он крикнул солдатам:

– Эй, народ подвиньтесь. Дайте девчонке сесть.

Глядящие спешно подвинулись, уплотняясь за столиком и мне дали свободный стул. Я села, хотя и понимала, что офицеру за столом даже при большой фантазии места уже не хватит. Но он и не стал садиться. Поставив передо мной тарелку с какой-то вкусно пахнущей кашей, чашку чая и вручив мне ложку, он сказал:

– Быстро ешь и в сорок второй кабинет поднимайся. Охране скажешь, что тебя ждут и представишься. Я запомнил фамилию. Передам. Давай ешь. – Обращаясь к глядящим за столиком он попросил: – Захочет добавки, попросите для нее.

Его заверили, что позаботятся, и действительно только я победила первую тарелку, как, не спрашивая передо мной, поставили следующую. Я и ее победила. Пока я ела за столом, старались меньше говорить о делах, больше о каких-то сомнительных историях из жизни партизан. Все они как я поняли, были уже матерыми вояками. Новичков они презрительно звали малышней, и большинство историй у них так и начиналось: "Как-то раз, малышня…". Истории были хоть и немного страшными, но забавными. Но их было так много, что из всех мне запомнилась лишь одна, и то, потому что дико глупая. Сидящий справа от меня солдатик, обхватив двумя руками ствол автомата, склонился к столу и с улыбкой рассказывал: "Послали малышню в основной отряд на почетку. Мол, показать видимость всего состава… да и встретили они по дороге патруль шрамов… нет чтобы спрятаться и отойти, так они давай дразнить тех. Расстояние-то приличное метров двести. Шрамы, не долго думая из гранатомета по ним. Малышня лежит в снегу и даже не отстреливается, думает, не пройти ведь. Теперь же даже назад не отступить. А по их следам гонец несется тоже в главную… Смотрит наши лежат в снегу, шрамы вдалеке засели и думает, попал… и донесение не доставит, да еще и с молодыми помрет. Что ребята в отряде скажут. Засмеют, мол. Ну и давай голову ломать, что делать. Подползает к нашим и спрашивает, давно лежите? А ему отвечает старшина, только нашивки приделал к форме, мол, час не меньше. И как? – спрашивает гонец. Хорошо, отвечает старшина, только холодно. Ну, тот смекнул, раз наши дуба почти дают южане значит и подавно уже зубами ритм мажорный отбивают. Достает белую тряпку какую-то, машет ей и идет к шрамам. Наши в полной непонятке, что тот задумал. Ему на встречу поднимается литёха шрамовский и типа переговоров не будет. Мол, силы законно избранного правительства с бандформированиями переговоры не ведут. Гонец выслушал, кивает и говорит: "Да фигня пацаны, я у вас водички попросить пришел. А то спирт разбавлять нечем. Поделитесь" Те мнутся, говорят что это, мол, оказание помощи врагу. Гонец пальцем у виска крутит, мол, вы чего не мужики, не понимаете. Спирт так пить нельзя. Литёха подумал, подумал и говорит, хорошо мы вам воду вы нам спирта отливаете. Гонец ему фигня базар. Открывает флягу и говорит куда налить? А фляга здоровая такая. Он спирт тащил на сигареты в главном выменять у народа. Шрам к своим метнулся, возвращается с двумя флягами в одной вода другая пустая. Говорит сюда лей. Наш так по-доброму наливает, и говорит: Слушайте, а чего мы паримся, давайте костерок разведем. Погреемся, выпьем за победу. Вы за свою, мы за свою. Но шрам ни в какую, говорит одно дело делиться другое вместе пить. Ломается короче. А гонец не дурак был, говорит, а ты своих спроси, хотят они погреться у костерка. Но что бы без пальбы и палева. Тот типа все, закончили базар и разбежались. Все опять залегли. Все тихо лакают спирт. Никто ни в кого не стреляет. И главное никто даже ракеты не пускает о боевом контакте. У шрамов не было, а наши их давно девкам по деревням в угоду на фейерверк спустили. А делать то что-то надо сколько еще лежать? Сколько ждать? Когда обход кончится? Когда шрамов БМП выдвинуться искать? Наши уже совсем загрустили, собираются задом сдавать, а тут смотрят, идет литёха шрамовский пошатывается. Ну, к нему на встречу гонец двинул. Литеха шрамовский ему и говорит, что вы там насчет костра говорили? Сил нет ноги заледенели. Либо разбегаемся, либо давай вопрос решать. Ну, гонец только руки развел. Все дружно поднялись и поперли к лесу. Дров натаскали, сух паек достали, флягу со спиртом разведенным по кругу пускают, сидят, кайфуют, в общем. Командованию кости перетирают. Встает гонец, значит, и говорит, вы тут типа сидите, а я в одно место смотаюсь, ну по большому значит. И ноги сделал. Все честь по чести к Василию пулей, доложил и говорит, там километрах в четырех от вас патруль шрамовский наши стерегут спиртом спаивают, чтобы не сбег. Василий лично подрывается человек тридцать в ружье и давай туда. Прибегают, а там сидят наши готовые в зюзю. А шрамов и след простыл. Василий их спрашивает, где супостаты. А малышня руками разводит и говорит, типа те так нажрались, что уже пить не могли и сидеть не могли. Не оставлять же их в лесу. Замерзнут. Ну, они их на дорогу и оттащили. Отошли подальше. Приехали БМП шрамовские тушки забрали и свалили. Василий смотрит то на гонца, то на малышню и говорит: Этих за помощь врагу под арест. А гонца повесить за разбазаривание спирта".

И хотя все смеялись, я криво усмехнулась, не веря ни на сколько этой истории. Я отпила чай и только тогда один из бойцов спросил меня: мне не смешно, что за помощь врагу людей под арест, а вот за разбазаривание спирта вешают, я честно призналась, что нет. И что вообще слабо верю в эту байку. Уж не знаю, что их так рассмешило в моем ответе, но они своим гоготом привлекли внимание других. Кто-то даже поинтересовался, что они ржут и, когда один, из сидящих рядом со мной, сказал, что я не верю истории про Камышова, и за соседним столиком тоже поднялся гогот.

– Это чистейшая правда. – Сказал мне, усмехаясь один из бойцов. – Только понятно никого не арестовали и не повесили. А Камышов и сам здесь, может подтвердить. Он сегодня начальник караула по мэрии.

Я переварила информацию и сказала:

– Я когда-то знала одного Камышова. Он вместе с Серебряным служил у Сергея. Тогда у Василия был такой офицер…

– Так про него и говорим… – раздался смешок за спиной. Это один из солдат поднялся и незаметно подошел. – Только Серебряный давно уже офицером стал, а Камышов только старшина… А потому что пить надо бросать.

Почему-то все снова заржали. Я невольно тоже улыбалась. Но потом не выдержала и сказала:

– Но ведь бредовая история!

– Почему? – удивился рассказчик.

– Как почему? Пить с врагом. Потом еще помочь ему до своих добраться… – недоумевала я.

– Ой, да ладно, нашла, что бредовым назвать. – Отмахнулся рассказчик и отпил из своей кружки чая. – Чуть ли не через неделю узнаем, что в какой-нибудь деревне наши спаивали шрамов в гражданку одевшись. А сколько языков так привели? Глупости говоришь. На этой войне этим не удивишь…

Я устыдилась, что не верила им, но в душе еще оставалось сомнение. Скоро ребята поднялись все сразу и, попрощавшись со мной, пошли на улицу на построение перед разводом на посты. Я тоже поднялась и пошла, искать сорок второй кабинет. Найдя его на третьем этаже, я подошла к охранявшим вход в него солдатам и сказала, что меня ждут. Назвала фамилию и имя, и один из солдат зайдя внутрь, скоро вернулся и пропустил меня. В кабинете сидел все тот же молодой офицер, и все так же я не могла его вспомнить. Понятно, что некоторые черты как-то узнавались, но где я могла его видеть, не понимала.

– Садись. У меня сегодня дел почти нет. Оборудование я уже получил и передал, куда и кому надо, так что свободен пока.

Я села на стул перед столом и стала ждать, что он скажет дальше. Но он просто попросил меня рассказать, что со мной за это время было. С момента, как я отстала от отряда в лесу. Я не торопясь, стала рассказывать. Много пропускала, много не договаривала. И вообще рассказывала с такой ленью, что чуть сама не усыпала. Сказывался набитый желудок и нервы, потраченные за последнюю неделю. Но обижать этого так помогшего мне человека я не хотела. И все-таки выжимала из себя слова. Видя, как я страдаю, офицер дослушал и предложил мне у него пока отдохнуть, у него, мол, и кровать в соседнем кабинете есть.

Я серьезно задумалась над предложением. Конечно, отказалась, но когда он повторил, я подумала, что он просто хочет, так сказать, чтобы я его за помощь отблагодарила. Почему-то стало странно горько и обидно. Но я не показывала вида… если ему уж так надо это, что ж… В конце концов, не самый противный человек.

Он понял мои мысли, и немедленно мне сказал:

– Ты, наверное, неправильно подумала. Я ничего не хочу от тебя. Просто говорю, если устала, можешь отдохнуть, потом, как работа окончится, я тебя лично в гостиницу отвезу. А девчонок в городе и так навалом…

Я, конечно, поспешила его заверить, что ни о чем таком и не думала, просто я собираюсь поспешить на работу устроиться. Он кивнул, и замер, словно так и не решаясь мне что-то сказать. Странная была ситуация. Я, что бы не затягивать это состояние поднялась и, поблагодарив еще раз, собралась уходить, когда он попросил еще на минуту задержаться.

Я с удивлением села и тогда он, поднявшись, прошелся по кабинету. Вернулся на место и странно сказал:

– Видно так надо. Раз нас опять с тобой свела. Видно судьба.

– Вы о чем? – Спросила, недоумевая, я. Не то что бы я подумала, что он сумасшедший или что-то в этом роде, но разговоры о судьбе меня настораживали. Я сама о ней слишком часто думала.

– Я очень перед тобой виноват. – Сказал он, вертя в руках ручку. Я изумленно посмотрела на него абсолютно не понимая, куда это заносит парня. А он, отложив ручку в сторону, и просто сцепив пальцы, сказал: – Наверное, надо было бы радоваться, что ты не узнаешь меня и тихо избавиться от тебя. Отправить в комендатуру и больше никогда не увидеть. Но тут такое дело… Это не чувство вины. Это другое. Я к себе по-другому отношусь из-за того…

Вся эта несвязанная речь заставила меня перебить его и сказать:

– Вы мне так помогли. О чем вы? Я, правда, вас не узнаю, если вы что-то мне сделали плохое, то забудьте. Я только хорошее помню. А плохое сама быстро забываю. – Я улыбнулась и попыталась заставить улыбнуться его, но не вышло. Тогда я сказала что думала: – Может вы меня с другой спутали?

Усмехнувшись как-то горько, он сказал мне:

– Ты говорила, что с детдома… Что тебе всего четырнадцать лет. А Витька… он же дурак на всю голову был. Ему все равно кого трахать…

И тогда я вспомнила. Он изменился. Он очень сильно изменился. И даже не нашивки капитана его изменили. В глазах что-то стало другое. Лицо сильно похудело. Щетина эта.

Он больше ничего не говорил, просто потому что и не надо было ничего говорить. А я не могла сказать, задохнувшись воспоминаниями и ненавистью.

– Тварь! – Тихо вымолвила я, наверное, минуты три спустя. Повторила и, непонятно откуда силы взялись, замахнулась на него через стол. Хотела ударить, но вместо этого просто повалилась на столешницу, скидывая с нее какие-то предметы и бумаги. Он схватил мою руку и поднялся держа ее. Обошел стол взял вторую мою руку и, хотя я отчаянно пинала его, ему удалось усадить меня на стул обратно.

– Сиди! – Скомандовал он строго, и я словно обмякла под его командой. Все те ужасы, что мне пришлось пережить с этими уродами волной всплыли в памяти. И эта, уже казалось похороненная, память затопила меня так, что я даже видеть ничего не могла. А он только повторил: – Сидеть я сказал!

Видя, что я уже не пытаюсь подняться, это чудовище отошло от меня и, открыв дверь в коридор, сказал солдату:

– Ко мне никого. Ясно? Пусть ждут, если придут.

Он вернулся и встал надо мной, холодно рассматривая, как я захлебываюсь рыданиями и кулачками растираю слезы по щекам. Он долго ничего не говорил, давая мне выплакаться. Только когда я сначала тихо, а потом все громче начала спрашивать за что они так со мной там поступили, он ответил:

– Я не думаю что ты нас простишь даже сейчас или потом… Такое не прощается и наверное не имеет срока давности…

– За что?! – Упрямо повторила я навзрыд. – Вы хоть понимаете, что у меня после всего этого даже детей может не быть? Вы это понимаете?

– Не "Вы", а я. – Сказал офицер. – Остальные погибли. Тогда же летом. Через пару дней, после того как ты сбежала, Витька сказал надо убираться дальше. Мы и поперли по болотам и лесам. Но нарвались на патруль шрамов. Всех поймали, кроме меня. Их куда-то повезли, а я на дереве спрятался. Не нашли. Ночью спустился и пошел дальше уже один. Зная шрамов, могу тебя заверить, повесили их в ближайшей деревне.

– Жаль, что тебя не поймали. – Сказала я жестко. Я подняла на него зареванные глаза и спросила: – Ты этим на входе сказал, что бы не пускали никого… опять меня, как ты говоришь, трахать будешь да? И в хвост и в гриву, как твой Витя говорил забавляясь? Да?!

– Замолчи. – Тихо, но жестко сказал он.

И я замолчала. Нет, я не боялась, что он меня ударит или еще что-то. Просто… да не знаю я, что со мной было… Он сказал замолчать, я и замолчала. Может кто-то другой поймет меня, но объяснить это я не смогу.

Он опустился на корточки передо мной и сказал, заглядывая в заплаканное лицо:

– Просто… мы там, уже крест на себе поставили. Мертвыми считали себя. Не чужие так свои за побег казнят. Земля горела под ногами. И когда ты попалась Витьку, нам словно терять нечего стало. Никто же не хотел, кроме него сначала… Это он урод больной всех на побег подбил. А с тобой… Просто, когда он начал… ну, а мы все это видели… Не знаю, не объяснить. Словно крышу сняло… а ты еще не кричала, терпела… Витька вообще сказал, что тебе нравится. И что ты не девочка и прочее… В общем не знаю… я знаю что простить трудно такое… И не прошу. Но искупить-то могу? Правда? Скажи смогу? В любое время, что бы у тебя не случилось, просто найди меня. Я помогу. Я честно помогу…

Я ударила его наотмашь. С плеча. Меня никто никогда не учил так бить. Резкая боль пронзила мне кисть, кажется до самого локтя. Офицер опрокинулся на ковер и поднялся не сразу. Словно он лежал и обдумывал, что делать дальше. Наконец он поднялся, потирая скулу, и сказал:

– Сильный удар…

Он произнес это с таким изумлением и уважением, что я невольно даже всхлипывать перестала, думая, что бы ему ответить. Но ничего не придумав, я снова уткнулась в ладони и заревела пуще прежнего. Человек, который меня накормил, напоил, помог не потерять гостиницу, даже, кажется, устроил на работу… оказался одним из тех подонков, что уродовали меня там, в лесу, в нескольких километрах от моего погибшего детдома. Я даже не знала что сказать. Зато знал он.

– Я когда в отряде тебя увидел, ты все с Камилычем общалась да с Артемом, перепугался страшно. Думал, узнаешь меня, а Артем или Василий, не долго думая, повесят. Или пристрелит Артем. Он и сейчас спокойно это сделает. Так что хочешь отомстить, зайди к нему укажи на меня… А тогда страшно было жутко. Я везде тебя сторонился. И только когда, уже уходили с лагеря, я сзади тебя все время бежал. Когда ты упала, это я тебя поднимал. Только ты не дала, вырвалась. Я постоял немного рядом. И только когда замыкающих увидел, оставил тебя. Я все никак не знал до этого, как подойти к тебе прощение выпросить. А тут думал спасу тебя и ты меня простишь. Но не спас. Сам задохся уже к тому времени. Не смог бы на руках тебя вынести. За это тоже стыдно…

Я покачала головой, но ничего не сказала тогда. Стыдно ему. Как меня насиловать за компанию так не стыдно… Урод, одним словом, думала я тогда.

В это время дверь без стука распахнулась, и в кабинет стремительно вошел Артем.

– Собирайся, Петь, тебя Катя и Альберт ждут. Они проверили оборудование надо ехать здание подбирать. Это кто? – Он увидел меня и обрадовано улыбнулся, но улыбка сразу сползла. Мои слезы он ведь тоже увидел.

– Что случилось? – Спросил он у меня, но я только головой помотала. Тогда он повторил свой вопрос этому подонку. Но и он промолчал. Я из любопытства посмотрела на него и увидела картину надолго запомнившуюся мне. Внимательный и изумленный Артем рассматривает напряженное и готовое ко всему лицо этого Петра. Я поглядела в стальные глаза моего мучителя и поняла, что он ни грамма не боится. Что ему все равно. Скажу я сейчас правду, или промолчу. Повесят ли его сегодня или он будет дальше жить. Я видела даже вызов в его глазах Артему. Мол, не скажу и все. Они долго играли в гляделки и, наконец, Петр отвел взгляд.

– Не понял. – Сказал Артем и поглядел в глаза уже мне. Видя, что никто ему ничего объяснять не собирается, он закурил и сказал: – Петр, ты кого ждешь? Тебе неясно что делать?

– Все ясно, господин подполковник. – Сказал негромко тот и стал подбирать бумаги и предметы с пола.

Артем протянул мне сигареты памятуя, что я тоже курю, и поднес горящую спичку. Я закурила, и мне буквально сразу полегчало.

– Может, скажешь, что ты с Петрухой не поделила? Это задница даже под пытками шрамов не сознается ни в чем.

– Тебя не поделила. – Сказала я зло первую глупость, что пришла в голову.

– В смысле? – изумился Артем.

Ну, я выпалила жестко:

– Понимаешь, я тебя не видела столько времени, а все что услышала от тебя это три ничего не значащих слова! Я, как облитая непонятно чем, вернулась в гостиницу, где мне еще сказали, что меня выселяют на улицу. Утром прихожу на работу, а мне говорят, что мой отдел сократили. А к тебе уже не подойти. Ты же такая шишка. Что я там маленькая девочка из подворотни. Из детдома. Что я тебе… так просто знакомая. А ты знаешь, как я тебя ждала? Как надеялась на тебя. Как волновалась. Как я пыталась узнавать, что с тобой там.

Я видела, как Артем покраснел и даже боялся поглядеть на неторопливого Петра. А я добивала этого подполковника:

– А вот Петр, мне смотри, что сделал. – Я показала ему бумаги. – И разрешение жить в гостинице. И на работу направил. И накормил меня. Я уже два дня ничего нормально не ела. И за тебя тут заступается, говорит, я просто не понимаю, сколько у тебя дел. Говорит, если что к нему обращаться, а не дергать, не отвлекать тебя.

– Ну, вообще-то, я действительно не ерундой страдаю… – Попытался что-то сказать, огрызаясь, Артем. Но я смотрела на него, а он боялся заглянуть в мое заплаканное лицо. Обращаясь к Петру, Артем сказал: – Спасибо тебе, Петь. Действительно бы потерялась, ищи ее потом…

– Не за что, господин подполковник. – Ответил тот без эмоций и стал надевать куртку и готовится уходить. Он взял ключи от кабинета и сказал: – Мне бы кабинет закрыть.

Поняв его слова без повторения, я встала и пошла к выходу. За мной шел Артем, и уже последним Петр.

В коридоре охрана последовала за Петром, и мы остались с Артемом одни. Я глядела как удаляются глядящие и спросила у Артема:

– Он что тоже большая шишка, раз с охраной ходит?

– Нет. – Пожал плечами Артем. – Просто его голова не должна попасть в руки противника. Солдаты обязаны его в случае угрозы… ну, ты поняла…

– Что!? – изумилась я.

– Что слышала. – Ответил Артем и сказал раздраженно: – Пошли со мной бедная родственница. Подумаем о твоей жизни. Заодно расскажешь, как ты тут откармливала всех этих шрамов, которым мы там жирок спускали… Извини за грубость…

Но рассказать ничего не получилось. Даже до кабинета его не дошли. Незнакомый солдат подошел в коридоре к Артему и сказал, что надо ехать смотреть здание комендатуры. Оставить меня и самому уехать Артем так и не решился. И мы вместе с ним и охраной на внедорожнике направились смотреть это самое здание.

Артема сразу провели в его будущий кабинет:

– Тут я и буду жить, пока гражданская администрация всех не заменит. – Сказал он мне удовлетворенно. – Нравится?

– Нет. – Честно призналась я, видя убогость и простоту интерьера.

– А мне нравится. – Сказал довольно Артем. – После землянок мне все нравится. Главное, что всех в одном кабинете собрать можно. И не надо думать, как бы пораньше закончить и еще поспать домой успеть.

– Каждому свое… – сказала я.

Артем хмыкнул на это и сказал:

– Ух, как ты заговорила. Ну ладно, хотел я дать тебе место при себе секретарем. Но раз тебе не нравится, давай на свое обучение иди. Может чему и научишься там.

Я посмотрела в его лицо и сказала:

– Ты не шутишь?

– Нисколько. – Кивнул он. – Мне как-то самому стыдно стало, что я от тебя так быстро избавился. Надо Петьке еще раз спасибо сказать. Он тебя, что, вспомнил по отряду? А, ну тогда понятно. Хорошая память. Не зря его, Катя и Альберт выбрали.

– А что мне надо будет делать? – Спросила я озабоченно, думая, что не справлюсь.

– Кроме того, как спать со мной? – Спросил он, и, под смешки охраны, я не сразу поняла, что он шутит. Он извинился за пошлые шутки, хотя я его извинений и не требовала, и сказал: – Моим расписанием занимается адъютант. Он же держит в памяти или записывает распоряжения. Тебе надо будет их набирать на машинке, а, скорее всего компьютеры скоро подтащат, и возвращать документы на подпись мне. Я подписываю и передаю адъютанту. Он уже сам регулирует бумагооборот и принимает отчеты об исполнении.

– Я же, опыта не имею… – испугалась я. – Да и с языком у меня проблемы…

Артем посмотрел на меня и сказал одной фразой мне все и на всю жизнь:

– Я ведь тоже не электромеханик, но работал на заводе и хорошо работал. Помощником мастера стал, а потом и мастером цеха. Я не заканчивал тыловую академию, но я был комендантом и получше многих. Я когда-то не умел стрелять. Но я научился этому, и сейчас с Севой на полосе могу поспорить… это командир снайперов наш. Можно научиться всему, и делать это отлично. Главное не ленится и стараться даже тогда когда ничего не получается. – Приглядевшись к моим глазам, он сказал: – И у тебя все получится. Ты не ленивая, я знаю. И ты терпеливая.

Ох, мне бы его уверенность во мне самой. Ночью в гостинице думая о предстоящей работе и о Петре, с которым мне придется часто видеться, его кабинет должен был стать соседним Артема, я не то, что в себя не верила. Я даже боялась поверить. Я не верила что у меня все получится в таких экстремальных условиях работы. В ту ночь я впервые в жизни молилась Абсолюту. До сих пор вспоминаю эту молитву и улыбаюсь.

"Я знаю, что Ты не желаешь зла никому. Я видела, как Ты даже заботишься обо мне. Когда у меня ничего не было, находились люди, и они помогали мне. Я была голодна, и меня кормили. Я страдала и мне помогали. И сейчас мне помог тот, от кого бы я помощи не приняла. Но так случилось. Если это деяние Твое, я не знаю говорить спасибо или злиться. Если это очередное испытание как ТО ЧТО БЫЛО, я не понимаю смысла его. Но я прошу об одном. Не надо больше боли. Пожалуйста. Я умоляю тебя. Пожалей меня, если Ты знаешь, что такое жалость. И пусть эти мужчины не погибнут на этой дурацкой войне. Я устала от гибели близких мне. Я устала плакать о них. Я устала думать, что это я в чем-то перед тобой или ими виновата. Пусть они живут. И Василий, и Серебряный, и Роман Камилович. И даже этот пусть живет… я его прощу со временем. И Ты прости его. Не дай и ему сгинуть. И конечно Артем. Не убивай его. Я умоляю пусть он живет. Пусть они все живут. Не надо больше смертей. Пожалей Стасика, если он жив, и позаботься о нем, если он погиб. Он не сделал же никому ничего плохого. Разве что любил меня… А Тебе так не нравятся те кто меня любят…

И избавь меня от моих снов. Я больше не хочу никого убивать. Я женщина. Я девушка. Почему я должна делать все это?! Почему? Пожалуйста… прошу тебя… умоляю…"

Я уснула и впервые, вместо крови и гадостей, впервые мне снилось нечто другое.

Работа у Артема действительно была именно для неленивых и терпеливых. Все надо было делать быстро четко и любое промедление вызывало натуральную злость у него. Нет не по отношению ко мне, а абстрактную злость. Ни на кого. Я довольно быстро, наверное, за неделю осилила машинку и лихо уже долбила по ней двумя пальцами. Причем делала это быстро и с очень небольшим количеством помарок. А когда через неделю к выборам мэра доставили компьютеры, я забыла, что такое ошибки и помарки вообще. Лично Артем два вечера меня учил работать в текстовом редакторе. Он же учил меня редактировать тексты и распечатывать бумаги. Так же он потребовал, чтобы я нашла и изучила правила оформления документов. И я как самая правильная послала за нужной литературой одного из солдат. Хорошо Артем не узнал. Он бы ругался долго. Он ненавидел, когда солдат использовали, как он это называл "не по назначению". А какое у него назначение, если он весь день сидит на одном месте и ничего не делает? От кого он охраняет? Шрамов на штыках за неделю откинули аж на сто километров дальше нашего города. Даже диверсионные отряды оставленные ими и те вычистили под ноль.

Василий, став генералом, возглавил дивизию северян, которую ему передали, не сомневаясь в его умениях. К дивизии он присоединил свои партизанские отряды, да так вместе с остальными и ушел на юг. Я хоть и виделась с ним, но пообщаться не довелось. Он меня помнил. Даже похвалил, как я выгляжу, мол, совсем красавицей стала. Хотя сама себе я казалась жутко постаревшей для своих шестнадцати по паспорту. При Василии я откровенно терялась. Суровый такой дядька. Редко улыбался. Взгляд тяжелый. Словно мясник из старых комиксов. Нет он всегда был мне рад и что-то говорил ободряющее, но я старалась не лезть к нему без крайней нужды. В последний раз, когда он заскакивал к Артему прощаться, я была в кабинете и вообще боялась слово лишнее сказать во время их разговора, такие они серьезные были оба:

– Не поминай меня лихом. – Говорил Василий. – Если все получится, и если вы здесь не будете клювами щелкать, вернусь маршалом. Если погибну, значит, судьба.

– Я обещал? Я сделаю. – Сказал Артем, стоя напротив друга. – Через неделю мы будем готовы начать. Тебе только Вифь бы перевалить до весны. Иначе все вы там встрянете. Что я не помню эту чудо-реку?

– Чудо, не чудо, но я буду на той стороне. – Жестко кивнул Василий. – Чего бы мне это не стоило. Иначе, зачем все это?

Артем кивнул и сказал:

– Генерал, если ты погибнешь, тогда будем спрашивать, зачем все это. Так что не подставляйся. У тебя теперь другие задачи. Они важнее. Если бы вы все так с Катей и Альбертом не решили…

– Я знаю, что ты со мной бы рванул. – Перебил его Василий. – Но мне некому доверить такое. Помнишь, когда я приехал за тобой в город? Сколько уже времени прошло? Ничего не изменилось. Я ведь честно сказал, мне нужна команда. Преданная и верная до конца. Только командой можно чего-либо вообще добиться. Человек слаб. Все мы слабы. Сейчас ты здесь один остаешься. Но не забывай, что ты наша часть. И мы тебя будем все время помнить. Сделай так, чтобы мне, Сереге, Руслану, было куда вернуться. У тебя получится. Мы все тебе верим.

Они расстались, обнявшись, и когда Василий ушел из кабинета, Артем сказал мне:

– Вот так, малая… и остались мы с тобой тут одни.

И я вдруг действительно поняла всю тоску Артема и все свое одиночество. Стас еще стоял перед глазами. Петр еще подходил и спрашивал, чем он может помочь мне, а я, краснея, сбегала от него. И оказалось-то, что никого у меня не было кроме Артема. Ведь даже подруга моя потерялась выселенная из гостиницы. А у Артема получается еще хуже… Вообще никого. Где там эта его жена… Я тогда подошла к нему и, встав сзади, положила ему руки на плечи. Сжала их чуть-чуть и сказала:

– Но ты ведь не один. Есть я, есть твои ребята. Серебряный вон скоро прибежит.

Артем горько усмехнулся и сказал мне в то время непонятную вещь:

– Одиночество это вещь индивидуальная. Можно хоть в огромной семье жить, и быть одиноким до тошноты.

Я отошла от него и, кажется, немного обиделась. Но сразу забыла свои детские обиды, когда он стал диктовать письмо горожанам. В письме он выражал благодарность жителям за проявленную волю, хотя она и разнилась с его личными желаниями видеть в мэрах глядящего. Он просил граждан с уважения относиться к ими выбранному мэру и принимать все его указы, как направленные на нормализацию жизни в городе. Так же он не забыл напомнить, что глядящие честно продолжают исполнять свой долг по обеспечению граждан безопасностью, работой и продуктами, и надеется, что новый мэр только улучшит взаимное общение между военной и гражданскими администрациями.

Я быстро распечатала письмо-обращение и, пробежав по нему глазами, Артем подписал и поставил печать комендатуры.

– Придет Серебряный, отдай ему, пусть размножит и пошлет вестового по управам.

– Хорошо. – Сказала я, кладя листок на видное место у себя на столе.

Работа в комендатуре кроме всего прочего была еще и абсолютно не нормированной. Могли и в выходной день позвонить в гостиницу и вызвать меня оформлять срочные бумаги, будто сами безрукие. Но я не роптала. Все равно в гостинице нечем было заняться. В ресторане разве что целый день просидеть проболтать с новыми знакомыми. Да и вечера, которые раньше я могла проводить, посвящая себе, теперь остались в прошлом. Часов до десяти в комендатуре буквально бурлила жизнь и окончательно затихала, дай бог, к полуночи. Это сумасшествие, однако, нисколько не раздражало. Наоборот я себя чувствовала в центре событий и мне все было интересно. Особенно я напрягалась, когда поздними вечерами к Артему заглядывала эта странная парочка – Альберт и Екатерина. Каждый разговор их с моим начальником был тайной за семью печатями. Никаких записей и бумажек, никаких посторонних лиц. Только Артем, я, они, и почти всегда Петр. А уж, какие там разговоры разговаривались. Это вообще песня. К примеру, в один из вечеров, через неделю после отъезда Василия, когда у меня жутко болел живот в преддверии месячных, и я не знала, как пораньше отпросится у Артема поболеть домой, появились они, и даже живот мой забыл обо всем…

– Конверторы установлены, отлажены, и вполне можно на них переводить город, снимая нагрузку с ГЭС. – Сказала без особых церемоний Екатерина, присаживаясь на стул у моего стола. Альберт и Петр сели на стулья у стола Артема и просто молча смотрели на Екатерину. А она продолжала: – Синтез машина уже Альбертом проверена, опробована по таблице… нужно сырье и мы начнем. Ну и конечно нужна легенда для производства. А лучше несколько. Не будете же вы все группы одной маркой толкать.

– Катя, – устало отмахнулся, вымотанный за день Артем, – вы о таких мелочах говорите? Да народу все равно, какая марка лишь бы съедобно было. Его пока только накормить надо, а уж мы хозяйство к осени поднимем. Вы разве не знаете что в городе катастрофическая нехватка продуктов. Голода нет, но все к этому идет.

– У нас задачи снабжения вашей армии. – Напомнила Екатерина. – Ваше население меня меньше всего волнует.

– Катюш. – Укоризненно обратился к ней Альберт. – Не надо так.

– Я говорю так как есть. – Сказала она, пожимая худенькими плечиками. – Что бы не было потом недоразумений. Глядящие оплатят каждый мегавольт потраченный на синтез. Цена вам известна, Артем.

Тот покивал такой меркантильности и сказал:

– Но это не значит, что мы бросим наших граждан на голодную смерть. Значит, мы оплатим.

– Отлично, – кивнула Екатерина и сказала уже смягчившись: – Если вы вправе перезаключать договор, мы можем отдельно обговорить с вами условия поставки для гражданского населения. Мы даже могли бы обговорить особую цену.

– Я не в праве пересматривать условия договора. – Сказал Артем.

Екатерина просто пожала плечиками и замолчала. Зато Альберт начал говорить:

– Я посмотрел персонал, который вы выделили. Ничего так, ребята толковые. Есть пара болтунов, конечно, но думаю, ваши службы контроля объяснят им прейскурант за разглашение? – Артем кивнул и Альберт продолжил: – В остальном, меня лично все устраивает. И место приятное для работы, и условия проживания персонала приемлемые. У моей жены есть личное мнение по этому вопросу, но меня, повторяю, устраивает все. Вы четко до последней буквы выполняете контракт. Я отмечу это в разговоре с вашим руководством.

– Спасибо. – Сказал Артем, которому, кажется, было до лампочки, что там отметит Альберт.

Он выжидательно посмотрел на Катерину и та сказала:

– Да нет у меня таких уж особых претензий. Просто грязно. Простите, но ведь пыль, грязь… свинарник по большому счету. Хотя если сравнивать с гостиницей, в которую вы нас поселили, то конечно ад и рай. Земля и небо, вам так понятнее будет. Есть ли возможность нас поселить в более приемлемые условия?

Артем задумался и сказал:

– Город довольно прилично пострадал от виброударов в прошлом. Найти в нем нетронутое здание проблемно. Но я думаю смогу, что-нибудь придумать для вас. Вам здесь почти месяц провести придется, так что я постараюсь и сделаю все возможное.

Когда они ушли, я с негодованием спросила:

– Это она гостиницу свинарником называет? Да она вообще офигела…

Артем откинулся в кресле и скал мне с усмешкой:

– Ну, у них просто другие критерии чистоты. Их надо понять.

– Что у них на севере ихнем и фекалии лучше пахнут? – Сказала я немного по-другому, но цитировать не берусь.

– Прекрати так говорить. Ты меня пугаешь. – Сказал, смеясь Артем, и ответил: – У этих северян все может быть.

– А чем они такие особенные? Совсем с крайнего севера? На всю голову отмороженные? – не унималась я.

Артем улыбался, разглядывая мое негодующее лицо. Ну, а чего они? Они действительно свинарников не видели, раз такое о гостинице говорят.

– Нет. Альберт вообще нормальный парень. А вот жена у него да, стерва еще та. Но она тоже не просто так привередничает. Она никогда за рамки договора не заходит. Но что в договоре описано будьте добры вынуть и положить.

– В каком договоре? – Спросила я.

– В договоре взаимопомощи. – Коротко ответил Артем, не распространяясь дальше. Когда же я спросила, о чем этот договор он поглядел мне в глаза и спросил серьезно: – Ты тоже хочешь ходить с охраной, которая будет обязана тебе голову проломить при попытке захвата тебя противником?

– Нет. – Замотала я драгоценной головой.

– Ну, тогда и не спрашивай лишнее. – Сказал он с улыбкой, и я даже обидеться на него не решилась.

В тот вечер во всей комендатуре так поздно работали только кабинеты третьего этажа. Все социальщики со второго и правопорядок с первого давно свалили, и на тех этажах даже охрана не стояла. Только на первом у входа дежурили солдаты. Я чтобы немного размяться спустилась в темноту второго этажа и закурила там. Походила взад вперед и заметила, как сверху вместе с двумя телохранителями спускается Петр. Он, к моей досаде, увидел меня и подошел. Охрана отстала. В который раз он спросил, нужна ли мне его помощь. В который раз я сухо ответила, что нет, не нужна. Тогда он сказал серьезно:

– Саша, пожалуйста…

– Что? – Спросила я, не дождавшись продолжения.

– Дай мне хоть чем-нибудь тебе помочь. Ты же не понимаешь, как это тошно каждый день видеть свой собственный позор. И не иметь возможности хоть как-то сгладить его.

Я только губы пождала и старалась не смотреть на него. Он обреченно вздохнул и собирался выйти на лестницу к охране, когда я его пожалела и сказала:

– Прекрати, Петь. Правда. Ну, что было, то было. Я не могу сказать, что простила тебя. Но и ненависти нет такой уж сильной. – Он повернулся ко мне и подошел. Глядя ему в грудь, я сказала: – Я бы конечно тебя убила тогда, но сейчас не знаю. Думаю, не смогла бы. Так что не надо… помощи вот так предлагать не надо. Если мне что-то будет нужно мне или Артем сделает или Серебряный. А когда ты предлагаешь, я чувствую себя просто ущербной. И я тебе еще боюсь. Не надо. Хорошо? Я понимаю, что нам деваться друг от друга некуда, но давай, как бы не замечать друг друга? Хорошо? Не жалей меня. Просто думай, что это вы делали не со мной, а с другой. Хорошо? А то у меня никогда ничего так не заживет. Я тоже постараюсь думать, что это не ты там в лесу был с дружками… Зря ты вообще тогда мне сказал. Я бы может и не вспомнила… Так что не надо.

Он неуверенно кивнул и так же ничего, не говоря, вышел. А я еще минут десять стояла, думала ему правда так стыдно или это просто такой выпендреж. Ведь не боялся же он, в самом деле, что я его выдам. Не тот человек. Я уже слишком много знала о нем. И как он, с маленьким отрядом потерявшись от основных сил Василия, продолжал подрывать поезда, я тоже знала. Он не просто так офицером стал. И как он уже с большими силами перехватывал колонны шрамов, я была в курсе из рассказов Артема. И капитанские ромбики на погонах он по праву носил. А если удовлетворят все представления к наградам его… он разогнуться под медалями и орденами не сможет. И как-то это все не вязалось у меня с тем, что они там со мной творили. Вот расскажи мне кто-нибудь, я бы не поверила. Герои не бывают подонками. И не поверите, мне хотелось верить в лучшее. Что он раскаялся. Что он, правда, чувствует себя виноватым передо мной! Что он искренен в своем желании помочь! Но вспоминались взорванные машины колонны, разорванные тела детей, мой побег от этого ужаса и попадание в другой… еще более кошмарный и унизительный. И просыпалась лютая злоба. Просыпалось желание мстить и потом жило какое-то время во мне. Но снова подходил ко мне Петр, и я краснела, терялась, и не знала куда забиться, толи от ужаса, толи от позора. Так что мое предложение ему было ЧЕСТНЫМ для нас обоих. Я не хотела выдавать его, но и помощи его бы не приняла больше.

Но все оказалось не так просто.

Где-то через месяц, когда зазвучала уже настоящая весенняя капель я узнала что Петр, оказывается, живет в соседнем гостиничном корпусе. И даже окна его напротив моих. Как мы за все это время в ресторане не встретились, ума не приложу. Наверное, я просто много работала, а он со своими вечными охранникам не любитель был в ресторан ходить. Но однажды мы именно там и пересеклись.

Я вошла горя желанием просто напиться в тот вечер. Такая я была усталая и злая на позднюю работу. Артему-то хорошо. Он закончил и на диван в соседнюю комнатушку. А я? Мне еще полчаса на своих двоих добираться до гостиницы. Но на следующий день планировался полноценный выходной, и я отработала до упора, чтобы не выходить. Я никого не видя прошла к стойке и, достав единицы, расплатилась сразу за большой крепкий коктейль. Бармен сказал, чтобы присаживалась и девочки из ресторана мне все принесут, но я упрямо дождалась коктейль и буквально присосалась к трубочке. Вот такая вся озабоченная желанием быстрее напиться я и повернулась в зал. Сразу увидела Альберта и его жену Екатерину, и конечно пошла к ним, когда они меня заметили и позвали. И конечно за столом с ними оказался Петр, которого я не заметила раньше за спиной грузного глядящего из-за другого столика. Но я не стала вставать в позу разворачиваться и уходить. Не самая плохая компания, чтобы напиться в зюзю и сбежав в номер просто уснуть. Этих хоть я знаю. Остальные в баре и в ресторане были мне абсолютно незнакомы.

– Привет. – Сказала я всем, присаживаясь на место которое мне уступил Петр, пересаживаясь ближе к стене. Я заметила, как мне помахали из-за соседнего столика охрана Петра. Я им тоже приветливо махнула рукой.

– А ты что одна? – Удивилась Катя.

– Нет. Я не одна. Теперь я с вами. – Гордо сказала я и снова присосалась к коктейлю.

– Ну, это понятно. А Артемка где? – Спросила Катя.

– В смысле? – Не поняла я. – На работе. Спит уже небось.

– А вы разве не вместе? – Спросила Екатерина. – Ну, ты поняла.

Я ее поняла и только покачала головой.

– Странно. – Сказала она и посмотрела на мужа: – Ты был прав.

В чем он был прав, я не поняла, да мне и не интересно было. Зато вот Петр просто не мог не начать объяснять. Кто его за язык дергал.

– Катя, вы несправедливы к Артему. Он приличный человек. У него жена осталась там… – он неопределенно мотнул головой. – Просто когда Сашу подобрали ребята Василия, она была в жутком состоянии, и именно Артем ее тащил на себе несколько километров, чтобы ей смогли оказать помощь. Я правильно говорю, Саш?

Меньше всего мне хотелось в тот вечер говорить. Я просто кивнула, допила коктейль и, поднявшись, ушла за следующим. Вернулась я к концу рассказа обо мне.

– … Ну, а теперь что бы она снова не потерялась, и ее снова не пришлось спасать и вытаскивать, Артем держит ее при себе.

– Вообще-то, не держит. – Поправила я зло Петра. – Я вообще-то работаю, если ты не заметил. С утра до ночи. И не так как вы обо мне Екатерина, кажется, подумали.

Я задела ее за живое. И все это грозило перерасти в ерундовую ссору без почвы, но Альберт вмешался и сказал:

– Саша, это вы неверно подумали. Мы знали, что у Артема есть жена. Просто, честно говоря, думали, что это вы. Точнее Катя думала. Мы о таких вещах не спрашиваем. Я как-то сомневался в вашем возрасте.

– Я выгляжу старше, чем есть… – сказала я примирительно.

– Нет, вы выглядите на свои шестнадцать лет. – Сказал Альберт и добавил: – Ни Катя, ни тем более Петр не хотели вас обидеть.

Мне было неудобно, что он со мной на "вы" говорит, и я сказала, обращаясь к Кате:

– Извините меня. Я, правда, сегодня устала. И прекратите мне "выкать"… тоже мне… Вы даже младенцам "выкаете"?

Катя, покачав головой, улыбнулась. А Альберт странно сказал:

– Катюш, только не говори, что ты не знаешь, кого мне она напоминает… Кто блин, на башне волшебника с таким же тоном объяснял, что все вокруг дармоеды? Не помнишь?

Катя уже открыто и искренне улыбалась, как и Альберт. Только Петр, не отрываясь пил ресторанное пиво и молчал серьезно. Катя протянула руку к моему коктейлю и попросила попробовать, я конечно разрешила. Мне даже польстили ее слова:

– Нет для меня слишком крепковат. Старенькая я стала. Вот выбираю что полегче. А тебе Саша идет этот образ. Этакой стервочки любящей крепкие напитки.

Я улыбнулась и сказала:

– Если бы я еще, когда выпью гадости людям не говорила, было бы вообще классно. А то так и тянет всем рассказать, что я о них думаю. Потому я сейчас еще один коктейль выпью и пойду отсыпаться. Завтра весь день из постели не вылезу.

– Завидую. – Сказала Катя. – А нам завтра новую продукцию смотреть. Как раскупают и что думают.

– А что за продукция? – спросила я.

Я буквально почувствовала, как напрягся Петр слева от меня, и подумала, что тому тоже крепкие напитки не повредят. А то везде о своей дурной секретности думает.

– А вы разве не видели новую продукцию в магазинах?

– Я забыла, когда последний раз в магазинах была. – Созналась я.

– А, ну тогда понятно. Зайдите не пожалеете. Мы предлагаем населению универсальный продукт. Так называемые пюре. С огромной гаммой вкусов. От яблока до мясного. Питательно, не вызывает аллергий. А главное долгое время не надоедает. Увидите такие небольшие пластиковые непрозрачные пакеты. В основном эта продукция на фронт идет, но Артем каким-то образом ее и для населения выкидывает на прилавки. Нам все равно раз подписаны контракты, а население довольно. Жалко, что к осени придется сворачивать такую торговлю.

– Почему? – удивилась я. – Раз так все хорошо и замечательно, зачем сворачивать?

– Ээээээ… – попытался ответить за жену Альберт. – Если оставить в продаже такую продукцию, да еще и по той же цене копеечной, то есть маленькой, как сделано сейчас, то можно загубить многое. И сельское хозяйство в том числе. Как перебиться некоторое время отличный вариант, но на постоянное использование нельзя рассчитывать. Губительно. Не для здоровья, а так…

Я так и не поняла, что он имел ввиду, но с самым умным видом кивала пока не допила еще один коктейли. А потом заиграла живая веселая музыка и Альберт с Катей, как и многие другие пары, пошли танцевать к сцене.

Петр некоторое время помолчал, а потом чтобы завести разговор спросил:

– Что там Артем?

Я пожала плечами и сказала:

– Устал. У него Конюхов последним был. Они долго бодались с Артемом снимать или нет патрули с города.

– И кто победил?

– Пока Конюхов. В следующий раз наверняка уже Артем просто прикажет тому снять патрули. Преступность умеренная. За неделю одно-два ограбления по городу. За месяц три убийства. Правда у Конюхова тоже козыри. Из ста десяти задержанных патрулями и отправленных на фильтрацию, двенадцать шрамов и тридцать пять наших дезертиров. Это за две недели последних… А тебе это правда интересно? Спроси у Артема сам тогда.

Он пожал плечами и спросил, хочу ли я пойти танцевать. Я честно призналась, что не особо и умею. А так просто подрыгаться не хочется. Он предложил выйти на медленный танец вместе и я, оторвавшись от коктейля, внимательно посмотрела в его глаза. Вроде же на одном языке говорим. А не понимает. Я не стала ему повторять. Просто промолчала. Когда вернулись разгоряченные танцами Альберт и Катя наши кислые рожи их не порадовали. Ну, а что сделать? Я заказала еще себе коктейля и уже после него совершенно отчетливо поняла, что пьяна, даже больше чем хотела. Но вот незадача вместо желания спать и видеть сны меня потянула на приключения. Я, не думая о последствиях, пригласила на танец Катиного Альберта и под улыбку его жены увела того танцевать. Да не на один танец, а на три или четыре. Танцевал он ничего так, только непривычно как-то. И даже медленный танец вел меня не на "четыре", а на раз-два-три… так я никогда не умела. Но мне понравилось. Особенно понравилось, как он смотрел на меня в танце. С этакой странной полуулыбкой. Он не говорил ни слова мне. Да, наверное, ему и нечего было мне сказать, он просто со мной танцевал. И мне это нравилось.

Когда мы вернулись Петр и Катя весело с друг другом общались и я, сказав всем пьяно спасибо, засобиралась к себе. И конечно Петр вызвался меня проводить.

– Только не задерживайся там. – Попросил его Альберт, поглядывая на наручные часы. – Мы тоже через минут сорок уже пойдем.

Провожали они меня втроем. Петр и его два охранника. Я в голос смеялась, когда они пытались прикинуться ветошью, что им не интересно ничего, и они просто идут за человеком, которого назначены охранять.

– А ты, когда к своей подруге ходишь, они тебя в постели тоже сопровождают?

Это был удар ниже пояса. Я понимала, что его самого уже достала эта охрана. Но я же предупреждала, что когда я пьяная я полная дура. И я решила проверить, что будет, если я затяну Петра к себе в комнату. Станут стучаться эти телохранители или останутся неслышно подслушивать под дверью.

Я так и поступила. Завела его к себе и закрыла за нами дверь на замок. Встала под дверью и слушала шаги этих обормотов. Мне было так смешно все это. И даже смущение Петра и его честную попытку выйти из номера, я восприняла со смехом.

– Нет уж, стой. – Сказала я и топнула ногой. И сама с себя рассмеялась. – Что ты так побледнел?

– Я не хочу завтра объяснять Артему, что я делал в твоем номере. – Честно и скупо признался он.

Я кивнула и сказала, зло на него наступая:

– А ты ему объяснишь, что пытался повторить тоже, что когда-то уже делал.

Он отстранился от меня и почти сел на подоконник. Поглядел на меня странно и сказал:

– Мы же вроде решили к этой теме не возвращаться? Или нет?

– А ты так обрадовался? – Спросила я, подступая к нему.

То, что я потом сделала, заставляла меня еще долго краснеть, вспоминая ту пьяную ночь. Я просто сняла с себя майку и показала ему обнаженную грудь.

– Не ужели повторить не хочешь?

Он сжал губы жестко, но ничего не делал, просто смотрел мне в лицо. Не на грудь, а именно в лицо словно пытался что-то понять или наоборот остановить меня своим окаменевшим взглядом.

– Ну, давай. Видишь же, я не против. – Сказала я и развела руки в сторону. – Давай герой. О, кстати, а за что тебя к герою нации представили? Ну-ка расскажи мне?

Он тяжело вздохнул и, разлепив губы, сказал жестко:

– Лично уничтожил в колонне три танка противника. Два с гранатомета, под башню третьего заложил мину вручную… залпы просто кончились. В том же бою вынес двух раненых с поля боя… веская причина? Что ты скажешь? Ну, давай, говори. Герой или нет? Что ты молчишь? Ты же хотела меня унизить, так унизь. За мою мишуру на груди я всегда отвечу.

Я опустила руки и, не слыша металла в его голосе, спросила:

– Ну, так чего теряешься тогда сейчас? Вот она я. Даже силой брать не надо. Сама отдаюсь. Или мне еще самой брюки спустить и себе и тебе? Так я могу…

Я взялась за его пояс и, не сдерживаясь, рассмеялась, когда он резко отбросил мои руки в сторону.

– Ты все-таки трус… – Заявила я ему в лицо. Он побледнел, но я давила: – Кого ты боишься? Меня? Или Артема когда он наутро узнает, как мы тут с тобой развлекались? Артем тебе слова не скажет. Он меня вообще непонятно кем считает. Малой называет. Так что не бойся…

– Сестрой…

– Что? – Не поняла я.

– Он тебя сестрой считает. Сам так говорил. Недавно. Когда тебя не было. – Ответил он.

Но в тот момент я меньше всего хотела думать о том, кем меня Артем считает. Я, не думая о последствиях, расстегнула брюки и, выбравшись из них, сказала, снова становясь ровно перед ним:

– Ну вот. Теперь тебе даже самому стягивать с меня ничего не надо. Давай. Не теряйся, давай. Когда у тебя еще женщина будет? С твоими охранниками это проблемно…

Мне было смешно наблюдать, как его бледность сменяется краской, и наоборот. Но он упрямо впился пальцами в подоконник и даже не пытался шевельнуться. А я подступила к нему в плотную и прижалась со всей силой к нему. Я почувствовала и как он хочет меня, и как страшно и мощно бьется сердце в груди. Я потянулась и достала его напряженной шеи. Неуклюже поцеловала. Потом поцеловала, а, кажется, просто обслюнявила ему подбородок. Он не шевелился. Я взяла его руку и с трудом оторвала от подоконника. Потянула на себя. Заставила подойти к кровати. Села сама и стала расстегивать ему брюки. Он снова жестко и коротко убрал мои руки. Повернулся и ушел к подоконнику. А я завернулась в одеяло, забралась с ногами на постель и тупо уставилась в одну точку. Он не смотрел на меня, я не смотрела на него, но, кажется, в тот миг мы чуть ли не мысли друг друга понимали.

– Мне это надо… – тихо сказала я.

– Не надо тебе этого. – Небрежно ответил он и даже не повернулся.

– Ты тоже этого хочешь. – Уверенно сказала я, не отрываясь от выбранной мной точки на стене.

– Наверное. – Сказал он. – Только не с тобой. Ты красивая. А будешь еще красивей. Но у меня слишком сильное чувство вины перед тобой. Я ничего не могу поделать. Извини.

– Ему оно не мешает. – Сказала я, и он прекрасно понял, что имеется в виду.

Хмыкнув, он сказал поворачиваясь:

– Я пойду. Мне надо с Альбертом еще договориться. Чтобы он на синтез топливо поставил. А то транспорт заправлять уже нечем.

– Стой. – Сказала я.

Он остановился напротив меня и повернулся. Постоял, чего-то выжидая, и только потом заметил что я тихо плачу. Слезы, эти проклятые слезы сами текли, никого не спрашивая.

– Пьяные слезы. – Сказал он и я откровенно разозлилась. Да пьяные. Да слезы. Но больно-то в груди не от алкоголя. А вообще непонятно от чего.

– Угу. – Сказала я.

Он постоял немного и сказал:

– Тебе надо лечь спать. У тебя действительно был тяжелый день и тяжелая неделя.

Я кинула и продолжила:

– И месяц… и год тоже отвратительный, да и вообще эта моя жизнь какая-то неудачная. Можно мне другую? А выбрать можно? Или ассортимента нет?

Он тяжело вздохнул и присев на край кровати спросил:

– Чем я тебе могу помочь? Ну, кроме этого…

– Ты запарил меня, своим "Чем я могу помочь"! И даже этим ты не помог бы. На утро я представляю, как бы мне противно было… – я откинула голову, прислонив ее к стене, и слезы уже ленивее потекли по щекам. Разглядывая свет за окном от фонаря, я сказала: – Я просто не понимаю. Ничего не понимаю. Что вообще происходит и со мной и с другими? Почему, такие как ты, выживают. Героями становятся. Танки взрывают… А такие как мой парень, Стас, гибнут ни за что. Просто потому, что не вовремя не в том месте оказался? Или Хадис. Ты его не знаешь. Тоже мальчик… он хоть и солдат был, но не такой как вы. Добрее, наивнее… Ваши его расстреляли.

Я краем глаза видела, как он пожал плечами. Потом он тоже посмотрел в окно и ответил:

– Василий говорил, что в гражданской войне выживают и побеждают только подонки. Он предлагал нам всем не заблуждаться на наш счет. Он всю эту войну называл соревнованием, кто окажется большим подонком и при этом будет казаться белее и пушистее.

Я нервно хихикнула. Ведь так оно и было по сути.

– Ты достойный ученик Василия. – Сказала я и, высунув руку из-под одеяла, хлопнула его по плечу.

Он, улыбнувшись, посмотрел на меня и сказал:

– Спасибо, я знаю.

Он сказал это так обыденно и естественно, что я невольно ответно улыбнулась ему.

– Я пойду? – спросил он.

– Нет. – Сказала я. – Посиди здесь. Я быстро усну. Только свет выключи. Я просто хочу разучиться тебя бояться.

– Да я сам тебя боюсь. – Признался он и, выключив свет, вернулся опять на край кровати.

Улыбаясь этому откровению я легла на живот поудобнее завернувшись в одеяло и подложив руку под подушку.

– Спокойно ночи. – Сказала я, зевая, и он пожелал мне того же.

Утром я попыталась трезво оценить, что было ночью и стыдливо краснея, обещала себе, что завязываю с крепкими коктейлями. Раз и навсегда завязываю…

А в понедельник первые слова, что я сказала Артему, были:

– Все что тебе доложили охранники Петра неправда! Ничего не было.

Неделя началась с дикого и безудержного хохота моего начальника. Да и вообще я давно поняла, как неделя начнется так она и пройдет. Начав с хохота, мы до следующих выходных только и делали, что старались меньше загружаться проблемами и больше относится к ним философски или с юмором.

Один из примеров такого отношения, это когда кончилось топливо для внедорожников, а Артему надо было ехать лично осматривать новую инициативу мэра – восстановление стадиона, мы туда просто пошли все пешком. Ну, правильно, здоровый образ жизни начинается не со стадиона, а с пеших прогулок. Пока шли, меня, так смешили рассуждения Серебряного, Артема и незнакомого мне офицера, что я чуть не загибалась. На меня косились, но что я могла поделать? Одно предложение ввести по утрам обязательные пробежки для сотрудников комендатуры, когда я представила Петра, бегущего с охраной вызвало у меня нездоровое хихиканье. Я не замедлила поделиться образной картиной. Смеялись все и развивали тему, что если еще и нового мэра заставить бегать по утра, то вся его охрана из глядящих, как раз на квартал растянется.

К концу недели топливо, наконец-то, подвезли откуда-то и о здоровом образе жизни благополучно забыли.

Тогда же в конце недели решили устроить прощальный пикник уезжавшим дальше на юг Екатерине и Альберту. Было уже довольно тепло и решили провести его за городом, с жаренным маринованным мясом и обильной выпивкой. Мясо было большой проблемой. Но мы же проблем не боимся. Послали гонцов по деревням и, пользуясь, так сказать, служебным положением добыли настоящего здорового почти с центнер порося. Ух, намучились мы его на кухне гостиничного ресторана разделывать. Но, победив, были довольны. Людей из комендатуры намечалось много.

Очень мне понравилась ситуация на кухне ресторана куда поучаствовать в процессе спустилась и сама Екатерина. Я вместе с мальчиками глядящими чистила мягкий чуть ли не позапрошлогодний картофель, а она смотрела на это дикое представление. Четыре человека вокруг одного ведра и решила поучаствовать. Ей дали нож в руки и как-то забыли. Я только через минут десять увидела, что она все с той же картофелиной воюет. Я улыбнулась и спросила, не влюбилась ли Катя еще в кого, что так задумчиво ножом работает. На что она меня буквально удивила:

– Не смешно. Я картошку второй раз в жизни чищу.

Да уж не смешно. Но в голос засмеялись все.

– Мне проще образец взять, отнести Альке, он подберет удобное для синтеза сырье и выдаст вам на гора тоннами этого картофеля уложенного в аккуратные кубики, шарики, или пирамидки…

Мы ничего не поняли, но то как она это сказала и как, не победив картофелину вернула мне инструмент и картошку-героиню заставило нас еще долго смеяться и вспоминать. Катя, как оказалась, была абсолютно домашним ребенком в детстве. Уже куря на лестнице она, чистя чуть запачканные ногти, говорила со смущенным возмущением:

– Я с детства готовилась заниматься наукой, а не домашним хозяйством.

– А чем ты Альберта своего кормишь? – Спрашивала я смеясь. – Книжками?

– Ой, не спрашивай. Чаще он меня кормит. – Сказала она отмахиваясь.

Я смеялась, и хотя и сочувствовала ей, но в чем-то и немного завидовала.

В выходной день на трех внедорожниках, на двух БМП и на пяти легковушках комендатура города посписочно убыла пить водку и есть мясо. Все были при оружии и я боялась, что напившись эти вояки начнут пальбу, но Артем хитро подмигнул мне на мои опасения и сказал:

– Все люди проверенные. За оружием по этому делу не тянуться.

Я ему поверила на слово.

Пикник, если бы пили вино, а не водку удался бы вообще на "отлично", а так я оценила его на "хорошо с плюсом". Конечно, мясо было отличным, конечно сваренный с сушеной зеленью картофель тоже умяли весь, конечно водка пилась с размахом и закусывалась солеными огурцами и грибами неизвестно где раскопанными Серебряным. Серебряного кстати за соленые грибочки торжественно признали Золотым, и дружно выпили за это сомнительное повышение. Но водка для меня была чересчур. Как и для других женщин кстати. Да и мужики после довольно долгих возлияний, стали как-то постепенно кучковаться по интересам. А Альберт и Артем вообще бросив нас, пошли на берег реки. И хоть и старались нас развлекать Петр с Серебряным, я не выдержала и пошла искать своего начальника.

А эти двое оказывается не просто так ушли. Они еще и водку прихватили и даже мясо на тарелке. И сидели на бережку еще затянутой льдом реки курили, пили, ели и о чем-то говорили.

– Не помешаю? – спросила я.

Я им не мешала. Они предложили мне угощаться остывшим мясом и мне пришлось похлопав по животу сказать, что я уже объелась.

– … А это я место хорошо знаю. – Сказал Альберт. – Если я правильно могу сказать, то там должен быть спуск с моста и монорельс.

– Спуск там есть. Я видел точно. Я что такое монорельс? – заинтересованно посмотрел на Альберта Артем.

– Да это типа поездов таких маленьких все прозрачные. – Пожав плечами, ответил тот.

– Из двух вагонов?

– Из двух из трех. По разному там… наливай. Давай, а то что-то знобит. Посидим и надо к огню подняться. Саша тебе не холодно? – спросил у меня Альберт.

Я покачала головой и вдруг, напугав меня, сзади присела и обняла Катя.

– Я ее согрею! Раз вы сбежали…

– Катюш, ну, я же знаю, как ты к таким разговорам относишься. А мы завтра уедем и что? – Спросил ее, повернувшись, Альберт.

– Да ладно. Фантазируйте на здоровье. – Сказала она и сильнее прижала меня к себе. Блин, я, конечно, не извращенка но как она крепко прижимала меня к себе мне нравилось. И правда становилось теплее и как-то уютнее, что ли.

Альберт поднял с земли палочку и что-то стал чертить на земле. Пока он рисовал, я повернула голову к Катиному лицу и спросила:

– А о чем это они?

Она сначала хотела отмахнуться, а потом сказала негромко:

– Понимаешь, каждый сходит с ума по-своему. Но у этих двух коллективное сумасшествие. Им очень долгое время снились кошмары. Ну, там типа их кто-то ужасным образом убивает. – Она скорчила гримасу и я улыбнулась.

Альберт отвлекся от рисунка и попросил:

– Вот только язвить не надо.

Катя и ему скорчила гримасу, правда ничего не ответила. Он вздохнул и вернулся к рисунку. А Катя, дальше рассказывала:

– А потом им на пару снился один забавный господин. Который моего Альку до коликов пугал, а твоему Артему чуть ли не другом-товарищем стал. Но самое забавное в этой ситуации то, что он Артема выпускал погулять по улицам города. По улицам далекого города. Очень далекого.

– Во сне? – Уточнила я.

– Ага. – Кинула Катя и добавила: – И город этот как утверждает Альберт наш родной город. Москва.

– Откуда кстати и ваш нам подарочек! Вовка Отморозь… – повернувшись сказал Артем.

– Вовка, это издержки производства. – Шуткой ответила Катерина.

Альберт пихнул локтем Артема, что бы тот не отвлекался и показал на рисунок.

– Вот смотри. Вот так это должно было тогда выглядеть там. Вот монорельс, вот проспект с моста скатывается. Вот это твоя высотка. Она здесь одна такая уродливая. Наверху реклама какой-то авиакомпании…

– Вот здесь перед входом площадка должна быть. Она в тротуар упирается. – Поправил рисунок Артем.

– Точно. – Кивнул Альберт. – Краем глаза видел с того ряда, когда перестраивался.

Катя не выдержала и съязвила:

– Видишь когда мужики лучше всего сходятся с друг другом? Вот-вот. Только когда навыдумывают и начинают верить в это вместе.

Но на нее не обращали внимания. Альберт, дорисовав на земле какие-то черточки к плану, сказал:

– Вообще вход в эту высотку с другой стороны. Я эту дверь железную, как и эту площадку, только пару раз мельком замечал. Но смешно ведь что? В этом доме у меня приятель живет. На двадцать шестом.

Приятели мало интересовали Артема, и он задумчиво спросил:

– А что там может быть у вас?

Альберт откинул палочку и сказал потирая колени:

– Без понятия. Но теперь, когда контракт с вами закончится, и вернемся, обязательно посмотрю. Уж я там наведу порядок. Своих сил не хватит – Энергетика попрошу.

– Это кто? – Спросил Артем.

– Мой папуля. – Ответила весело Катя, но ничего пояснять не стала.

Альберт, усмехаясь, сказал моему Артему:

– Поверь, дядька серьезный, его мистикой, как нас с тобой не запугаешь. Шуток не понимает абсолютно. – Поднимаясь, он сказал нам: – Пойдемте девчонки, что-то холодно. Артем пошли, там договорим. А то простыть только в дорогу не хватает.

Мы вернулись к костру, и некоторое время грелись около него. Артем с Альбертом так и трепались о своем, а я пытала втихаря Катю, где и как она своего Альберта нашла:

– Нууууууу, Альберт это нечто. Я такого не могла отпустить. – Смеясь, сказала Катя. – Мы познакомились на полигоне Дикое поле. Я уже была такой вся из себя, в смысле состоявшийся ученый. Аж целая одна реализованная на практике теоретическая работа. Не смейся. Сейчас мне самой смешно тогда я всерьез считала, что меня несправедливо на лаборантской должности держат. А он… А он был зэком. Да, не смотри так. Он был заключенным. Нет, он там не убийца или нечто в этом роде. Просто он родину не любил…

– Что ты такое, Катя, говоришь? – Укоризненно спросил отвлекшийся от разговора Альберт.

– Что есть, то и говорю. Родину надо любить во всех ее проявлениях. Даже, если любовь ответная садомазохизм напоминает. – Сказала с полуулыбкой Катя. А мне она продолжила: – Там у нас кое-что случилось, так Альберту и его другу Вовке Морозову поручили стать посмертно героями. Установить реактор, чтобы автоматика уже сама шины пустила и подключилась к энергетической сети ВБНК…

– А по проще? Я ведь даже школу не закончила. – Попросила я.

– Двоечница? – как-то подозрительно спросила Катя.

– Да, нет… война просто… А так я в интернате хорошо училась. – Сказала я.

– Даже если попроще все равно не поймешь. – С улыбкой обрадовала меня Катя. – В общем, они должны были в жутком фоне специальное оборудование установить. И они его установили. Только практически померли по дороге. Серьезно, я не шучу. Радиация убивает клетки, и клетки мозга в том числе. Схватишь дозу приличную и так рвать будет. Да и осложнений не меряно. Подробности после еды излишни. А они там схватили то, что даже измененных убивает. Ну, это специально подготовленных людей. В башне, в ВБНК, был реанимационный комплекс на такие вот случаи. Они в него прыгнули. И автоматика их усыпила. В общем, спят они, никого не трогают, а тут я появляюсь вся такая красивая и умная. Не я одна в смысле, нас туда много приехало цикл отрабатывать. В общем, через неделю после нашего налета, первым Вовка проснулся. И прямо, ну, не медля ни секунда стал ко мне клеится. А мне не до этого. Я девочка взрослая, серьезная. Амбиций ууууууу…. Короче он был послан. Тем более у него после этого дела, ну после их работы, понос, цирроз и энурез. Нафига он такой был нужен?

Я смеялась с ее гримас, и даже Артем с Альбертом на время умолкли, слушая Катю.

– А Алька, такой весь загадочный проснулся. Все ему интересно, все-то ему расскажи. Но реально мы не там стали вместе… мы уже все давно разъехались. Я ушла из той группы. Альку освободили досрочно за дело мира во всем мире. И встречаемся мы, спустя много времени в Москве. Я же не знала, что он оттуда. Так бы и раньше адресок взяла. Мордочка у него не противная была. – Альберт только головой качал, слушая Катю. А вот мы с Артемом изрядно повеселились, наблюдая за ними. Катя, показав по детски язык Альберту, продолжила: – Иду такая вся задумчивая по улице. С работы шла. Я тогда мобиль еще не получила. А он сидит на скамейке и тоже о всеобщем счастье мечтает. Я даже не сразу поняла, что это он. Потом уже вернулась, а это Коха… это от его фамилии. Он злится, когда я его так зову забываясь. Но блин, привязалось, уже несколько лет отвыкнуть не могу. Вот, значит. Ну, я его давай к себе зазывать. Затащила, а про себя думаю. Единственный ведь не противный человек во всей Москве. Даже удивительно. А ведь он тогда никто был. И даже не студент.

– Не обманывай. Я тогда уже учился в Энергии и синтеза.

– Не помню такого. – Отмахнулась Катя.

– Ну, да. А лабораторные кто делал?

– А, да точно! – сказала Катя. – Прикинь, Саш, я за него лабораторные делала! Ну, это неважно. Не будем ущемлять его мужское достоинство. Мужики, когда им защемить, как следуют, слишком громко вопят. – Теперь уже оба, и Альберт и Артем почесали лбы с усмешкой, а я так просто не могла от улыбки избавится. – Ну, вот так мы и стали вместе. Я ему лабораторные делала, а он мне скрашивал жизнь. Но вообще-то он оказался редким подкаблучником и это меня устраивало от и до.

Тут я, уже не выдержав, засмеялась, а Альберт только руками развел и даже спорить не стал. Артем тоже посмеивался. Наконец муж Кати, успокаивая нас, сказал:

– На самом деле немного не так было. Даже много не так…

– Но так оно симпатичнее. – Остановила попытку Альберта Катя.

– Кому как… – протянул Альберт и только улыбнулся.

Оставив меня, Катя подошла к нему и, прижавшись и обхватив за талию, посмотрела в глаза:

– Ну не рассказывать же, как ты меня унижал и строил!? Я тебе никогда не прощу этого! – Сказала она и я не сразу поняла что она шутит. А когда поняла, то решила что всей правды они не расскажут. Слишком видно у них там все было закручено.

Мы еще немного посмеялись с их улыбчивой перебранки, и я спросила:

– А где вы так наш язык выучили?

Я не поняла, почему они засмеялись, а Катя буквально присела на корточки, борясь с хохотом. Только перетерпев их смех, я повторила вопрос. И Артем, взвешивая слова, сказал мне:

– Это их родной язык. Точнее один из диалектов.

Я удивленно посмотрела на него и сказала:

– Ты смеешься надо мной? Я, конечно, не закончила школу, но Северный язык я знаю. Ну не так что бы очень, но впервые слышу о диалектах похожий на наши.

Артем покачал головой и сказал:

– Это их родной язык. То, что они с севера это их легенда. И их товарищей здесь.

– А на самом деле откуда? – Спросила я у обнимающихся Альберта и Кати.

Катя заглянула в глаза мужу и сказала, счастливо улыбаясь, ему почему-то, а не мне:

– А на самом деле мы из очень далекого далека. Правда, Коха?

– Правда, Катюш. – Вздохнув, но, улыбаясь, сказал Альберт.

Артем взял меня за локоть и повел куда-то сказав этой парочке что мы на минуту. Отведя меня по дальше он, но попросил:

– Саша, Сашенька, может, будет время, и я сам тебе все расскажу. Но, пожалуйста, не сейчас. Ты маленькая еще, чтобы лезть в ТАКИЕ тайны. За это могут и убить. И будут правы. Еще не время и не место. Мы еще не победили. Василий еще не перешел Вифь. Мы еще не можем ничего начать. Нам еще нечего начинать. И пока не наступило время ничего не спрашивай. Ни кто такие они. Ни откуда. Ни что они делают для нас…

– Но они же продуктами занимаются? – сказала я. – Ну, я так лично поняла.

Артем посмотрел мне в глаза с сомнением и сказал:

– Пожалуйста. Даже это никогда и никому не говори. Продуктами занимаюсь я. Это все что надо знать нашему командованию. В остальное даже они не хотят вникать. Остальное их не касается. Они видели, что становится с теми, кто слишком многое узнает. Понимаешь?

А что тут не понять. Я кивнула. Артем приобнял меня за плечи и повел обратно. Катя, присевшая у огня посмотрела на меня и спросила:

– Запугал он тебя? Злюка он, да?

Я, растеряно улыбаясь, помотала головой.

– Артем хороший.

– Самая отвратительная характеристика для руководителя. – Засмеялся Артем, разряжая глупую недомолвку.

Но Катя, как я поняла, была не тем человеком, который так просто уходит от темы. Она поманила меня к себе и сказала:

– Садись рядом со мной. Я тебе сказку расскажу. Я тоже не имею права ничего рассказывать лишнего, а то уже мой злюка мне потом припомнит: – Она кивнула на мужа. – Но сказку-то можно. Правда?

Катя подмигнула мне, и я подсела к ней и так же как она протянула руки к огню. Артем и Альберт, не сговариваясь, отошли от нас и, снова выпив со всеми водки, спустились к реке.

– Саш, – сказала Катя, доставая миниатюрную фляжечку и протягивая ее мне, прокомментировала: – Ликер. Пей, он не терпкий и не приторно сладкий. Приятный. Только он крепкий. Саша, мы действительно не отсюда. Все равно тебе Артем все расскажет. Он уже больше месяца назад внес тебя в списки допущенных к тайне. Так что просто так в неведении он тебя держать не станет. Но и рассказывать все до конца не будет, наверное. Что-то ты не поймешь… что он не захочет рассказывать. По своим соображениям. Все что тебе наверное стоит знать, это то что мы оттуда же откуда Вовка Отморозь. Вы его так называете… Наши цели и задачи тебе наверное и были бы интересны, только вот долго рассказывать. До отъезда не управлюсь. Контракт, составленный между нами, занимает вот такой ящик бумаги.

Я в это время отпивала ее ликер и чуть не подавилась, увидев высоту, показанную Катей. Что там такого можно было написать?

– А вы должны еще от Морозова избавить нас? – Спросила я, возвращая фляжечку. Ликер мне не понравился.

– Нет. Вот насчет него ничего не сказано. За ним тянется очень страшная история. И у нас бы он получил высшую меру защиты общества от индивидуума. Но здесь… Здесь он во-первых, вне нашей юрисдикции, а во-вторых, здесь он не последнее лицо. Причем избранное легитимным способом, который мы признаем. Тут дикая ситуация получилась. В нашем… точнее у нас, не столько человек определяет к нему отношение, сколько место, которое он занимает. Это не освобождает от равенства перед законом. Но есть, так сказать те, кто ровнее перед ним. Так вот в нашем мире стань он легатом каких-нибудь новых индийских штатов, и то мы бы уже остановили действие закона против него. Так что лично мы против Вовки ничего делать не будем. И не последнюю роль играет то, что он друг Артема. Я бы его и своим приятелем назвала, но он редкий подонок. Поверь. Он может прикидываться кем угодно, но он такая мразь. Альберт его считает другом, не смотря ни на что. И тут ломается поговорка, скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты. Алька абсолютно не такой. И мне это не кажется. Но кем бы ни был Морозов, мы его не тронем. Пока это не будет обговорено отдельно в контракте с не менее законной властью. С глядящими. Они ведь тоже были избраны. Или ты не знала? Да они были избраны. Правда давно и после этого таким же законным способом сменили конституцию. Вот и все. Далее все их действия законны. Но глядящим Вовка не нужен. Им нужно чтобы он не получил ядерное оружие. И он его не получит. Глядящие хотят получить ядерное оружие? И они его уже практически получили. Обогащенный оружейный плутоний мы можем им в любой момент предоставить. Ничего сложного. Просто пока он им не нужен. Промышленная база не восстановлена. Да и ваших резонаторов им, как говорится, на все случаи жизни хватит. Понимаешь меня?

Я неуверенно кивнула. Катя кивнула в ответ и сказала:

– Завтра мы уедем. Не уверена, что мы снова увидимся. Хотя Алька с твоим Артемом общий язык нашел и даже подружился вроде. Наверняка захочет на последок увидеться. Может, и ты рядом окажешься. После войны будет возможность все рассказать.

Я пожала плечами и сказала:

– Да я-то не сильно и интересуюсь. Просто иногда случается, а Тёма сразу, как наседка на меня наскакивает. Этого не спрашивай, об этом не думай. Сюда не смотри.

Катя улыбалась с моей мимики, но заговорила совершенно серьезно.

– Потом подойди и скажи ему за это спасибо.

– Чего? – удивилась я.

– Подойди и скажи ему спасибо. Именно за заботу. Никто не знает, что будет после войны с людьми из списка допущенных, напротив которых стоит три плюсика. У тебя и одного плюса пока нет. И радуйся. Это значит, что ты просто коснулась тайны. И когда глядящие после победы будут переписывать историю делая эту победу только своей… в общем от тебя не станут избавляться. Понимаешь?

– Нет. – Честно призналась я.

– Значит, скоро поймешь. – Грустно улыбнулась Катя.

Вернулись Артем и Альберт. Снова замерзшие и первым делом они схватились за поданные Серебряным стаканы, а уже потом подсели к костру. Солдат из охраны Петра принес еще хвороста и подкинул в огонь. Мы поблагодарили его и он, улыбаясь, ушел к подопечному, что пел песни с другими за "столом" на прошлогодней траве.

Стремительно холодало и вечерело. Не дожидаясь темноты, стали сворачиваться. Всем хотелось уже домой. В тепло. Надо было поспать. Алкоголь делал свое дело.

К примеру, мы с Катей на заднем сидении внедорожника просто уснули, положив головы на крепкие плечи Артема. Проснулись мы только возле Комендатуры, куда я пошла, помогать заносить посуду с пикника. Машина с Альбертом и Катей сразу же уехала в гостиницу и когда я закончила с другими заносить вещи, оказалось, что в сторону гостиницы никто не едет. А мне было так лениво пешком идти. Я поднялась наверх в наш с Артемом кабинет и не долго думая, пока того не было, просто завалилась на его диван. Я даже ждать не стала его, чтобы спросить разрешения. Просто забилась в уголок и абсолютно без задних мыслей уснула.

Спустя неделю в городе на всех значительных перекрестках заработали динамики. Собирая вокруг себя толпы людей, они вещали об успехах нашей армии, и в частности внимание уделялось отдельно Василию. Частенько, поздно возвращаясь с работы, я видела под ними собрания людей. Это был новый интерес. Это была новинка. Даже те, кто не особо любил глядящих, довольно с воодушевлением встречали успехи и расстраивались из-за редких неудач. А уж когда через час звучало, что дивизия Василия прорвалась за Вифь, и глубоко вторгнувшись в тыл противника, крушит оборону врага, думаю, все болели за него. Особенно, когда голос диктора сообщал о том, что орды противника пытаются уничтожить героического генерала, смешно было наблюдать негодование людей. Как же так! Не мешайте Василию вас уничтожать.

Как я потом узнала от Артема, динамики были не только на улицах, но и на всех производствах и магазинах в городе. И во всех местах скопления людей. Даже по деревням были установлены агитационные комплексы, имеющие прямую связь с радиорубкой в нашем городе. Я только удивилась, зачем это сделано, на что я получила немного обидный ответ:

– Эх ты. Ничего ты не понимаешь в большой политике.

Я может, и не понимаю в большой политике, но ответить-то можно было и нормально. Объяснить, в конце концов. Зачем сразу вот так?

Слушать об успехах Василия было приятно. Иногда зачитывали письма его к слушателям. Очень мне понравилось одно из его посланий, в котором он говорил словно со мной:

– Я знаю, что вы поддерживаете меня. Все мои солдаты знают о вашей поддержке. И мы благодарны вам за это. Это действительно очень важно знать, что ты воюешь за правое дело. За свою страну. За народ своей страны. Воюешь против тех, кто готов ее раздарить, продать, разбазарить. Готов лишить наших детей будущего. Мы знаем нашего врага. И мы знаем вас, верящих в нас. И ради этой веры, ради нашей с вами общей свободы, ради неделимости страны, я все дальше и дальше веду свои войска. За нами уже идут другие…. И даже если мы погибнем, помните, что мы гибли за вас. За ваше право на достойную жизнь в великой стране.

Письма от Василия зачитывали редко. Не чаще раза-двух в неделю. Но их передавали потом чуть ли не из уст в уста. Кто-то умудрялся даже записывать, и потом от руки переписывая развешивать по городу. Каждое обращение Василия к людям стоило того, чтобы перечитать его дважды. Я как маленькая радовалась, когда удавалось послушать, возвращаясь с работы, или когда по комендатуре ходили листовки со словами генерала. А Артем, зараза, только улыбался, когда я ему восхищенно все это рассказывала. Словно он знал что-то такое, чего я не знала.

Он всегда такой вид делал, когда хотел меня заинтриговать, помучить неведением или просто посмеяться над моими детскими восторгами. Иногда я злилась и пытала его, о чем он так улыбается, иногда терпела и молчала в надежде, что сам расскажет. А уж удивить он любил.

Через две недели, к примеру, он обрадовал меня, входя в кабинет:

– Есть три новости. Две хорошие одна плохая, с какой начать?

– С хорошей. – Привычно ответила я. После хороших новостей плохие не так обидно воспринимались.

– Комиссия из Гари убыла довольная и счастливая. Им понравилось все, особенно наш агиткомплекс. Уже не следующей неделе мы устанавливаем динамики и радиорубки в соседних волостях. Вторая новость, Василий уже командует не дивизией, а сводным корпусом. Так что сегодня все наши собираются в "Холмах" будем обмывать Васькино повышение.

– Классно! Я с вами в "холмы".- Сказала я. Вешаясь уже от объема работ, свалившегося на меня в связи с проверкой из Гари, я уже только мечтала погулять и отоспаться.

– А плохая, какая новость, тебе не интересно? – спросил Артем.

– Неа. – Честно призналась я.

– Она ведь напрямую тебя касается.

Тут я оторвалась от монитора, где искала нужный мне документ и посмотрела на Артема. Он не улыбался. Действительно, значит, что-то плохо.

– Ты меня уволишь? – Спросила я то, чего больше всего боялась.

Он покачал головой и усмехнулся. Это был добрый знак.

– Наверное, оклады срежут? – Спросила я то, что было не страшно, но неприятно. Я хотела приодеться. Весна вовсю на улице, а я все в зимнем пуховике ходила.

Артем и тут отрицательно покачал головой.

Я растеряно посмотрела на него, потом в сторону не в силах придумать ничего другого. Тяжело вздохнув, Артем сказал:

– Мне сделано по тебе три замечания. Первое что несовершеннолетняя у меня работает. Тебе ведь семнадцать по паспорту стукнет только в этом году. Не сильно наехали, но все-таки неприятно. Стали подозревать глупости всякие. Пришлось самому на них наорать, чтобы стукачей своих лучше допросили. Второе замечание, что ты не приносила присяги и работаешь с секретными документами. За это могли по полной нагнуть, но не стали вносить, а просто потребовали исправить ситуацию. А пока они будут считать моим секретарем Серебряного. Третье, в некотором списке людей тебе присвоили два плюса. Понимаешь о чем я?

Я кинула. Собравшись с мыслями, я спросила:

– Мне теперь так же охрана положена?

Артем улыбнулся и сказал:

– Нет. Это тем, кто вне категорий. Петр и другие. Я тоже, но меня считается, и так охраняют все. Но теперь с незнакомцами вообще лучше не общайся. Никогда не знаешь, кто из них окажется провокатором. Понимаешь? На основе этих провокаций и прочего будут решать, что делать с людьми после войны.

– Это не шутка что будут убивать тех, у кого высокий допуск? – Ужаснулась я.

Артем прошелся по кабинету сел передо мной на корточки и сказал с улыбкой:

– Малая без паники. Шутки понимать надо. Не всех это раз. Убивать не знаю, скорее изолируют. Это два. И я думаю, раз даже ты от восторга от новостей про Василия прыгаешь, то у нас большие шансы на успех. А станет Васька маршалом… будет все хорошо тогда. Лишь бы война еще немного продлилась. Чтобы успеть.

– Тёма, что ты такое говоришь!? – изумилась я. – Скорей бы она кончилась! Василий вернется. Ты к своей жене вернешься.

Артем горько усмехнулся и сказал:

– Нет. Если завтра буквально кончится война, то все было зря. И даже жертвы этой войны были зря. И не только для меня. И для тебя, и для других. Все станет, как прежде. Доктрина глядящих проста, как и их единицы. Десять процентов правящий класс и глядящие. Тридцать процентов средний класс и вольные. Остальные буквально рабы. Которым дадут работу, еду, деньги чтобы не бунтовали и не мешали наслаждаться жизни другим сорока процентам. И хотя мы будем в этих десяти процентах, сути дела это не изменит. Будешь бояться за пределы привилегированных районов выходить, будет та же грязь и мерзость…

– Тёма… ты болеешь. Тебе нужен отдых. – Сказала я и осторожно потрогала его лоб. – Как ты такое можешь говорить?

– Саша. Сашенька. Я говорю то, что знаю и то, что я, как и другие глядящие, воплощаю в жизнь.

Я глупо рассматривала его глаза и боялась даже слово сказать лишнее. Человек, который занимал не последний пост у глядящих такое выдает. И я даже не знала что делать-то. Толи просто покивать и забыть, толи поверить и дальше… дальше я не знала. Вернее знала. Инструкция глядящим, в которой им надлежало немедленно сообщать о нелояльности товарищей коменданту, мною и набиралась.

Желая немного разрядить обстановку я пошутила:

– Господин комендант. Согласно вами выпущенной инструкции спешу доложить о том, что комендант города проявляет нелояльность существующему режиму и несет угрозу его существованию.

Артем вздохнул, поднялся и потер свои колени.

– Вот ведь… столько лет прошло, а не проходят. Это, наверное, уже до смерти… Саша, на меня докладывать надо в письменном виде на имя… ну впрочем, ты знаешь, кому докладывать.

Он повернулся и пошел за свой стол. Тяжело сел в кресло и закурил. Я сидела как помоями облитая. Мне так стало обидно. И это он мне говорит, что шутки надо понимать!? Я смотрела на его спокойное чуть уставшее лицо и… конечно я сразу разревелась.

– Скотина! Сволочь. Как ты мог такое обо мне подумать?! – ругалась я всхлипывая.

– Саша. Успокойся. – Сказал он устало. – Я просто вдруг сейчас понял, что мы взялись за неподъемную ношу… и может так оно было бы и лучше. Чтобы меня арестовали. Нет расстрелять не смогут. На меня контракт зациклен с… ну с теми от кого Альберт и Катя. Мы же их вездеход первыми поймали. Первыми провели предварительные переговоры. Но вот так выйти из игры было бы, наверное, неплохо. Если бы я один был. Но от меня зависят эти вояки там.

– А обо мне ты подумал? – Все никак не могла успокоиться я. Всхлипывая и растирая слезы, я заявила ему: – Кому я нафиг тут сдалась без тебя?! Я же никому тут кроме тебя не нужна. И нет никого у меня кроме тебя. Меня бы давно на улицу бы выкинули. И что мне делать? На панель идти за тушенку глядящих обслуживать? Да?! А о жене своей ты подумал? Каково ей бы было? Она бы тебя вообще не дождалась, если бы тебя арестовали.

Артем поморщился, словно от боли и сказал:

– Не надо о жене. Мне тут ее письмо передали. – Он усмехнулся и, выругавшись, пояснил: – Официальным каналом пришло через посольство северян. Понятно, что перлюстрация вскрыла письмо. Когда эти проверяльщики мне его передавали они мне еще и сочувствовали. Говорили, что надеются, что я не наделаю глупостей. А я как прочитал, так мне так все равно сразу стало на все…

Он замолчал, глядя за окно, где ярко светило солнце, а стоящий под окнами тополь уже был словно в зеленой дымке. Он долго молчал, и я даже плакать перестала. Не выдержав, я спросила:

– И что в письме? И почему через северян?

Артем повернул голову ко мне и, затушив окурок, сказал:

– А она на юге уже. За Вифью. Давно причем. У нее теперь там связи, вот она диппочтой и отправила мне уведомление. Это в принципе ее стиль. Она бы не она была, если бы не попыталась всего объяснить. Правда, объяснения… противно, Саш. Просто противно. Ни злости нет, ни обиды… хотя нет вру. Обида есть. И осталось непонимание.

– Ты объяснить можешь по-человечески? – Спросила я, впервые наблюдая Артема в таком состоянии.

Он подумал немного и сказал:

– Когда их оккупировали… Ну сама понимаешь, никто там никого особо не притеснял, но все-таки она жена офицера воюющего против шрамов. А меня уже хорошо знали. Все ждали, когда я решусь наведаться к ней. А я все не шел и не шел. И даже писем не передать было ни мне ей, ни тем, кто ждал… типа от нее мне. Как-то там все хитро завертелось, что познакомилась она с полковником шрамов. Он видно контролировал контрпартизанскую борьбу. Она не пишет кто он и что он. Просто полковник. Настоящий боевой офицер, как она пишет. Очень обходительный. Добрый. Зная ее тяжелое положение, средств-то не осталось к тому времени, он ей помогал. В общем, она чувствовала к нему сначала чувство признательности, потом говорит, полюбила. Пишет, что меня она помнит и любит до сих пор. Но тогда… она даже не знала, жив ли я. Хотя в это верится плохо. Все-таки нашумели мы порядочно. И меня и Серегу и тем более Василия шрамы просто обожали обсудить. Нашу тактику все хотели перенять для диверсионных отрядов своих. Их удивляло, как можно тупо двигаться все время, нигде не останавливаясь и меняя хаотично направление движения после каждой акции. Или как распадаться на маленькие боевые группы и собираться неделями спустя, для мощного налета и позже снова разбегаться. И то, что я жив, она знала. Наверное, не верила что выберусь. Шрамы же сколько раз уже нашу гибель праздновали заранее. Но это второй вопрос…

– В общем, она с этим полковником спать начала? – Спросила я, чувствуя, что Артем неосознанно уходит от темы.

Он посмотрел на меня. Закурил и сказал:

– Саш, меня твоя незамутненность иногда раздражает. Нет, чтобы сказать жить, или там проявляла к нему благосклонность. Нет. Тупо спать и все… – Он выдохнул дым и сказал: – Ну, да. Именно так и есть. Она пишет, что сама не понимает, как решилась на такое. Все-таки она замужем. Да и я не знаю. Я не буду, Саша, говорить, что я там считаю ее предательницей или еще что-то. Нет. Это война… и никто не знает, что там было на самом деле. Никто не знает, насколько у нее были невыносимые условия. И еще… когда хочется жить, и не на такое пойдешь. А она… молода. Красива. Необыкновенно красива. Не передать. Она хрупкая… так что я, наверное, благодарен ей, что она не стала подробно расписывать, что ей пришлось пережить. Мне было бы жутко стыдно. Я бы считал виноватым в этом себя. Наверное.

– Глупости говоришь. – Уверенно заявила я. – Она спит с кем-то, а ты себя виноватым чувствуешь? Это мне напоминает один романчик, что я в детдоме читала. Там жена мужу изменяла, а он себя виноваты считал, что просто мало ей времени уделял…

– Саша, – прервал меня он, – ты лучше не трогай эту тему. Я жалею, что рассказал о ней. Написала она письмо мне и, слава богу. Было бы хуже, если бы я потом приехал и не смог бы даже узнать что с ней. Погибла, угнана на работы, или еще что. Так что спасибо ей и все. Остальное я перетерплю. Я не маленький мальчик. Я и не такое выдюжу. Друзей хоронил. Себя сколько раз хоронил… А это… Так и должно было быть. Все это начиналось как шутка. Да так, как некрасивая шутка, и закончилось. Но я был счастлив с ней и думаю, она была тоже… хотя кто знает. Кто вас женщины знает?

Последнее он сказал со вздохом и улыбкой и сцепив руки за головой откинулся и повторил:

– Кто же вас женщины знает…

Я сидела и не знала, что же сказать. Утешать его, так он еще и осадит, мол, все закончили базар. А вот так…

– То есть уже можно занимать очередь к тебе в жены? – спросила я, улыбаясь и поправляя бумаги на столе.

То, что он в голос засмеялся, да так что часовой на входе заглянул, узнать что происходит, меня порадовало. Он, успокоившись, сел нормально и сказал:

– Маленькая еще. Доживи до лет двадцати тогда и думай о браке.

– Эээээ… за такое время тебя точно кто-то захомутает! – возмутилась я в шутку.

На эту тему мы еще долго смеялись. Даже когда поехали в ресторан "холмы" на комендантском внедорожнике мы все еще мусолили тему, и он рассказывал мне что, мол, пас, больше в брак ни ногой.

В ресторане все было слишком чинно. Хотя вроде все свои были. Все те с кем мы когда-то на пикник ездили и парочка новеньких ребят. Ко всем сначала обратился Артем и сказал, что хоть виновника торжества с нами нет, но он всегда с нами в памяти. И рады мы за повышения не просто нашего товарища, а друга. Он поднял тост за скорейшие маршальские трехлучевые звезды на погонах Василия и все с мощным одобрением выпили за это. Даже я пригубила водку, хотя обещала себе уже завязать с этим мужским напитком. Потом все пили уже просто за тех, кто ушел дальше на юг. Вспоминали всех. И Сережу, и Руслана, которого я почти не знала. И еще массу народа, среди которых попадались те, кого я слышала впервые.

В середине празднования кто-то достал радиоприемник и нам повезло мы попали на сводку ведения войны. Сообщалось даже отдельно, что в ходе тяжелых боев с окопавшимся противником корпус нашего любимого генерала продвинулся еще на пятнадцать километров. Так же сообщали, что только его солдат в деревнях и селах встречают как освободителя от гнета коррумпированных лжецов в правительстве юга. Мы радовались за него и только Артем как всегда загадочно, спокойно улыбался. Словно все это слышал не один раз.

– Скоро уличное вещание в соседние волости сделаем. – Говорил Артем незнакомому мне соседу. – А там глядишь, и в Гари начнут передавать.

– Лишь бы не опоздать. – Кивнул тот.

– Вроде по плану все идет. – Сказал, делая странный жест рукой, Артем. – Только вот Катя с Альбертом не хотят за Вифь перебираться. Говорят, что мы не можем им обеспечить там безопасность. А типа здесь они первую неделю в безопасности были.

– Поверьте и хорошо, что не хотят. – Усмехнулся сосед – И радуйтесь. Ее отец если узнает, что она погибла по чьей-то глупости, а не по непрогнозируемому стечению обстоятельств, от вашей Руси, камня на камне не оставит.

– Тогда зачем вы вообще пустили ее к нам? – спросил Артем. – Зачем рисковать такими людьми? Я бы на месте ее отца, ни за что бы не отпустил свою дочь в воюющую страну.

– Наверное, вам, поэтому никогда не быть на его месте… или подобном. – Сказал незнакомец: – Не обижайтесь Артем. Считайте это неудачной шуткой. Просто, это ее обязанность. Она обязана многое уметь и делать. Вполне возможно, что ей придется сменить отца на том высоком посту. Потому что ее старший брат, как от огня бежит от ответственности.

– Да она даже готовить не умеет. – Влезла я в разговор и сразу покраснела, поняв, как себя веду.

– А вот это как раз она не обязана делать. – Со смехом ответил незнакомец.

– Это каждая девушка должна уметь… – пробурчала я в ответ.

Незнакомец, улыбаясь, разглядел меня и спросил у Артема обидным для меня тоном:

– И кто эта удивительная девушка?

Артем, подливая незнакомцу водки, а мне вина представил нас друг другу:

– Саша, знакомься, это старший офицер контроля по нашей волости, Андрей Сажин. Андрей эта невоздержанная удивительная девушка мой личный секретарь, Александра Гортуш. Теперь давайте выпьем за знакомство.

Мы выпили и я, конечно, полезла с вопросами:

– А вы что контролируете?

Мужчина посмотрел вопросительно на Артема и Артем просто кивнул. Вот она сила телепатии!

– Я здесь несколько не контролирую, а обучаю местный персонал врать так, чтобы они сами в это верили. В частности, я готовил ведущих, которые работают на этих вот передачах. Ставил им голоса, учил даже полную чушь говорить, не краснея и убеждать, что так оно и есть на самом деле.

– Но врать же нехорошо? – улыбнулась я.

– И этому тоже учат мои ученики в своих передачах. Они где можно и где нельзя вставляют, что южане лжецы, клятвопреступники и лживые твари, раздающие свою страну и обманывающие свой народ. А врать ведь нехорошо, звучит в контексте. – Казалось, этот офицер в форме глядящего в чине майора издевается надо мной. Но хорошо, что я быстро поняла, что это не так и не успела показать свою глупость. Видя понимание мое, офицер продолжил: – На самом деле врать-то и не обязательно совсем уж. Достаточно просто искажать правду. Немного, но так что бы было приятно. К примеру, объявили, что Василий прошел пятнадцать километров за сутки. Потому что это лучше звучит, чем одиннадцать километров восемьсот метров. Вам покажется ерундой разница. Ну, приукрасили, ну бывает. Да и не одинаково подразделения движутся. А на самом деле, в условиях движения по чужой территории и один километр почти подвиг. А тут приплюсовали три. А знаете почему? Только потому, что другой генерал глядящих Артамонов в этот день сделал четырнадцать километров. Хоть на шаг, но Василий должен быть впереди. Понятно, Саша?

Артем поднял руку, прося офицера замолчать, и сказал:

– Не разбивайте ее детский восторг Василием. Он наш с ней общий друг. Дайте ей верить, что он легендарная личность.

Словно спасая ситуацию, офицер сказал:

– На самом деле Василий действительно легендарная личность. А станет он о-го-го кем. С таким-то организованным тылом. Но просто сегодня ему повезло меньше чем другому генералу, а мы не можем такого позволить. Люди должны верить, что лучший генерал войны это Василий. И они будут верить. Надо будет, мы сделаем его лучшим генералом всех войн. Главное чтобы он сам по глупости не попался в ловушку шрамов. Хотя у него в штабе сын нашего Генерала, опытный мальчик и не горячий… думаю, они на пару горы свернут и без нас.

Я вдумалась в эту фразу и, наконец, все поняла:

– Скажите. А сколько вас всего здесь?

Мужчина не задумываясь ответил:

– Четыреста двадцать два человека. Артем, не забудьте у себя девочке три плюсика дорисовать. Я у себя отмечу сам.

Это было сказано с такой очаровательной улыбкой, что я восхитилась.

– Нет, ну надо же, как можно с улыбкой подписывать смертный приговор человеку. – Не выдержала я.

– Кто вам эту глупость сказал? – Изумился Андрей.

– Я. – Со вздохом ответил Артем и налил сам себе водки.

– Саша не слушайте его. Все кто в списке по контракту отданы в нашу юрисдикцию. Если мы не сможем с вероятностью хотя бы шестьдесят процентов гарантировать вашего молчания, вас просто вывезут. Артем, пририсуйте девушке вне категорий.

– А себе тогда выговор вынесите за разглашение… – сказал Артем и залпом выпил.

– Нет. – Покачал головой офицер. – Я обязан отвечать на вопросы допущенного местного персонала, просто изменяя их форму допуска.

Артему казалось, испортили настроение. Он поднялся и сказал всем:

– Дамы и господа. Я оставляю вас, прошу прощения за это, дела. Мне было очень приятно встретится здесь с вами друзья, и с вами соратники. – Артем сделал два поклона, налил себе еще водки и поднял рюмку. – За нас!

Все поднялись. Я, тоже, хотя у меня еще ничего налито не было. Я умоляюще посмотрела на Андрея, и тот подлил мне немного вина с улыбкой. Выпили и сразу все сели. Только Артем надел кепи и выйдя из-за стола, направился к выходу. Я быстро поднялась и поспешила за ним, не забыв сумочку. На улице, садясь на заднее сиденье внедорожника, он уже собирался закрыть дверцу, но подбежала я и не дала ему этого сделать.

– Саш, иди к остальным. – Сказал Артем. – Сегодня тебе выходной, а завтра после обеда тебя жду. Отдохни, повеселись.

– Я с тобой. – Сказала я, влезая на заднее сиденье, перебираясь быстро через ноги Артема и одновременно приветствуя водителя. В ресторан мы в другой машине ехали. Там я водителя не знала, а с этим я не первый раз каталась.

Артем немного помедлил, но потом закрыл дверцу и сказал водителю:

– Слава, давай к реке.

– Надо охрану взять. – Сказал водитель.

– Тебя одного и так много. – Буркнул Артем.

– Как скажете. – Ответил водитель и с пола на сиденье справа переложил автомат.

До реки добрались быстро. Дорога была, как говорится, наезжена. Выйдя из автомобиля, Артем глубоко вдохнул весенние запахи и сбежал к воде. Я с водителем осталась у машины. Парень закурил, повесив автомат на плечо и осматривая окрестности, и спросил меня:

– А чего ему со всеми не пилось? Вроде же повод достойный.

Я сказала отмахнувшись:

– Из-за меня.

Тот удивленно посмотрел на меня и спросил:

– А ты-то что такое отчебучила?

Я вздохнула и сказала:

– Лезу вечно не в свое дело.

Как там говорил Андрей? Правду, но не всю или искаженную? Я начинала учиться.

– Понятно. – Сказал водитель. А я, видя, что Артем раздевается на берегу, испугалась и, забросив сумочку в машину, бросилась к нему.

– Ты чего делаешь!? – Кричала я на ходу, а Артем, только хитро посмотрев на меня, кивнул на воду, типа я и так должна понять, что он делает. Я понимала и потому, еще не добежав до него, уже кричала истошно: – Остановись! Прекрати! Пожалуйста! Я тебя умоляю! Не надо!

Но я не успела. Разбивая коленями, спокойные воды реки Артем сжав челюсти, шел на глубину. Повернувшись наверх, где от такой картины водитель даже сигарету уронил, я крикнула:

– Разжигай костер! Срочно! И побольше!

– Тогда помогай дрова таскать! – Отозвался водитель и замер с автоматом гадая можно его оставить в машине или не стоит. Решив, что не стоит, он перекинул ремень через голову и потопал в лесок, где мы обычно набирали хворост для пикников. Я, поднявшись по склону, побежала за ним.

Артем плавал долго. Минут двадцать, наверное. Словно убить себя решил. Костер, политый бензином из канистры, пылал невыносимо жарко и стоя возле него, я продолжала умолять Артема одуматься. Говорила, что если это из-за меня, я обещаю больше вообще никуда не лезть. Никогда. Но он только смеялся в голос, распластавшись на воде, и убеждал, что я не при чем. Когда он весь покрытый гусиной кожей вылез из воды, у него зуб на зуб не попадал. Еще бы, недели две всего, как лед сошел. У костра, выполняя дикие пляски, он пытался согреться, но я видела, что это просто нереально так быстро придти в себя после такого. Водитель принес плед из машины, которым укрывался, если доводилось долго ночами ждать начальство, и была возможность вздремнуть. Я завернула Артема в плед и он уже таким странным приведением в сгущающихся сумерках продолжал приплясывать у сбавившего жар костра. Мы еще раз ходили с водителем за дровами и распаляли костер пока Артем, как следует не отогрелся. Но насморк он все-таки схватил.

Подъезжая к комендатуре, Артем поблагодарил и пожелал нам спокойной ночи. Я осталась в машине, водитель должен был отвезти меня в гостиницу или в "холмы", если я захочу.

– К нему-то не пойдешь? – Спросил у меня водитель, когда я пересев на переднее сидение убрала на пол автомат.

– Зачем? – Удивилась я.

– Да говорят, что после обморожения лучше всего женское тело помогает. Или там это… трали-вали.

И это меня Артем незамутненной назвал? Да его водитель был вообще шедевр народного творчества.

– Нет. – Сказала я.

– Ну, как хочешь. – Сказал он и, заведя двигатель, покатил к гостинице.

Видя знакомый маршрут, я сказала:

– Меня в "холмы".

– В "холмы", так в "холмы". – Ответил он, сворачивая на другую улицу.

Высадив меня возле ресторана и кивнув охране на входе, он укатил прочь, а я беспрепятственно впорхнула внутрь.

Веселье было в самом разгаре. Много пар танцевало. Мужчины кто не танцевал, те тоже не сидели на месте, в основном многие группами курили у выхода и мне пришлось мимо них с улыбками лавировать, чтобы пробиться. А в одной компании пришлось задержаться. Там был Петр и он спросил, как обычно, что с Артемом? Я сказала, что он остался в комендатуре, поработает до ночи и потом спать ляжет. Ничего криминального. Петр кивнул и предложил мне потанцевать. Я, улыбаясь и махая ручкой, сказала, что я буду танцевать, но не с ним. Он засмеялся не обидевшись, и остался в компании курить. А я подошла к стулу, на котором сидел Андрей и, замерев сзади, спросила:

– Не желаете девушку на танец пригласить?

Он повернулся с улыбкой и сказал:

– Я мечтал об этом, только вот при Артеме было неудобно.

В сердцах я всплеснула руками и спросила:

– Почему каждый второй считает меня собственностью Артема, а каждый третий в наших отношениях подозревает нечто большее, чем работа общая?

Офицер весело рассмеялся и, поднявшись с места, взял меня за руку. Оставив сумочку на спинке его стула, я пошла с ним к другим танцующим.

Вспоминая тот вечер, я ни о чем не жалею. Не смотря на последствия. Мне было весело. По настоящему весело. Сначала, пока танцевали, мы просто ближе знакомились с ним. Потом, когда сидели и курили за столом, точнее я курила, а он просто сидел я все пытала его, какой он тот мир, из которого пришли они с Катей и Альбертом. Я ведь уже до всего дошла. Я просто хотела теперь знать подробности. Причем что я подмечала в себе удивления меня что они "не местные" у меня не было. Просто был интерес и жуткий узнать, как живут там…

И когда Андрей предложил проехать в гостиницу, где он мне покажет фотографии и подробнее расскажет, я согласилась не думая. Я понимала абсолютно трезво, хотя и выпила в тот вечер довольно много, чем все это кончится. Ночь, приглашение в номер… Но не спешите меня осуждать. Мне просто хотелось этого, как и любому нормальному человеку. Тем более разгоряченная вином и танцами я уже отбросила всякие приличия в сторону.

Добравшись до гостиницы на внедорожнике сразу укатившим обратно к "Холмам" мы быстро поднялись в номер к Андрею, и буквально не задерживаясь ни на минуту, занялись этим. А чего было выжидать? Это уже потом далеко за полночь мы лежали с ним голые под одеялом и рассматривали действительно фотографии того, другого мира. Он мне показывал городские снимки, показывал снимки на отдыхе. Часто с женщинами, почти всегда разными. Это меня мало волновало. Я только удивлялась деталям на этих фотографиях. Мелочи, но непонятные. Я спрашивал, он отвечал.

– Нам не разрешили голографии брать с собой. Сказали эту технологию они выставят на торги. И дать возможность заполучить ее бесплатно, было бы глупо. Представляешь, как я сидел весь вечер печатал фотки, которые хотел взять с собой.

Я кивала, но не представляла. Когда я закончила с фотографиями, он стал просто рассказывать. Мне было все интересно. От и до. Только жаль, что я слишком заигралась, гладя его по груди и животу, и потом снова стало не до рассказов. А уже после того раза он решил, что пора спать и, разрешив мне покурить в номере, мы уснули в обнимку.

Проснувшись ближе к обеду и вспомнив, что в тот день мне все-таки надо было на работу, я с тоской поднялась и огляделась. Андрей, как и предупреждал, ушел ранищу в свой агитцентр, и я совершенно одна спокойно медленно оделась. Привела себя в порядок. Умылась. Это было для меня главным. И так же не торопясь, почти счастливая, потопала на работу. А там, лафа, никого нет. Ни Артема, ни Петра, ни даже охраны у дверей. Я прошла в комнатку Андрея и, без зазрения совести, завалилась на нее, думая о всякой глупости, вместо работы. К примеру, получится ли у нас что-нибудь с Андрюшей, как я его называла, а если получится, возьмет ли он меня к себе? Нет, сознаваясь себе, я, конечно, думала о том, что и такая вот разрядка для меня была тоже неплохо. Но что-то меня такие редкие отношения с кем-либо стали утомлять. Хотелось чего-нибудь постоянного и чтобы не думать уже об этом. Подходил ли на это дело Андрей? Вот уж не знаю. В то время казалось, что подходил.

Когда пришел Артем и спросил меня, как вчера прошел вечер, я ему сказала:

– Классно.

– Ну-ну. – Ответил он и вышел из комнатки. Даже не позвал работать или просто поговорить, рассказать подробности.

Это меня насторожило. Я хоть и со стоном, но поднялась и поплелась в кабинет. Артем работал с какими-то бумагами. Точнее это были отчеты по топливу и по складам с оружием, и на меня не обращал внимания. Я села за компьютер и начала разбирать поступившие бумаги от Серебряного. Отобрав именно направленные на подпись Артему, я положила их ему на стол и сказала:

– Темочка, посмотри, пожалуйста. Тут для тебя.

– Хорошо. – Сказал он, не отрываясь от отчетов. Что-то ему не нравилось. Он набрал номер на телефоне перед собой и сказал в трубку: – Миша? Да я. Срочно организуй людей. Воровство на топливе, кажется. Заскочи ко мне. Покажу. Сейчас уже половина третьего. И давайте осторожненько их за жабры и под пресс. Если сознаются на перекрестке всех под показательный расстрел. Да ты не ослышался. Не втихаря, а показательно на площади с покаянием перед народом, а там решим. И меня интересует твое ведомство тоже. Зайдешь, расскажу. Я понятия не имею, кто у тебя там, в кабинете может уши греть. Давай. Жду.

Он заметил, что я еще стою над душой, и сказал:

– Хорошо, Саша, я посмотрю сейчас.

– Что-то случилось?

Он кивнул, ничего не поясняя, и чуть погодя сказал:

– Через час тебя будет ждать Ольга Олеговна… в конце коридора кабинет. Присягнешь, подпишешь контракт, потом получишь подъемные на втором в казначействе. Не на первом в кассе, а именно на втором. Ясно?

– Хорошо. – Сказала я, возвращаясь на место.

Я в течении часа еще не раз смотрела в его сторону. Иногда замечала его странный взгляд на меня. Но он быстро отводил глаза, и я не могла даже спросить в чем дело. Все мое хорошее утреннее настроение уже улетучилось. Я сидела как на иголках, и мне было откровенно не по себе. Интуитивно я чувствовала, что что-то не так. Но что именно понять не могла. Ну, я как-то не верила что, во-первых, Артем уже знал, что я была с Андреем, а во-вторых, что он меня ревнует или еще что-то в этом духе.

Через час я поплелась в кабинет нашей всеми любимой майорши. Кадровик она была конечно жесткий. Меня так просто сразу в оборот взяла:

– Забывай, давай, что ты девочка, девушка, женщина. Ты теперь будешь глядящей. Это значит, твой непосредственный командир сказал пойти убиться об стену, значит, пошла и убилась. Ясно? Если тебе просто старший по званию это приказывает, переспрашиваешь непосредственного командира и идешь, убиваешься. Понятно?

Я кивнула, и она с сомнением покачала головой. Подумала и сказала:

– Девочка. Это очень серьезно. Если у тебя есть какие-то иллюзии насчет глядящих, то сразу мне скажи чтобы я развела их. Чтобы ты понимала, мы просто стальной механизм проводящий политику старших глядящих в жизнь. Мы даже право на мнение не имеем, пока его у нас не спросили. Ты никто для вышестоящего. Просто никто. Тебя пошлют руками трупы раскапывать, и ты пойдешь, потому что не выполнение приказа это нарушение договора с государством. А ты не гражданская, которую максимум на принудительные работы отправить можно. Тебя только трибунал ждет. В любое время неважно. Мирное, военное… Тебе оказали доверие, приняв в свои ряды, и ты его не то, что не оправдала, ты нарушила договор между тобой и всеми нами. В редких случаях это смерть на месте. Тоже неплохо если это расстрел после пыток. В обычном варианте это пытка длинной в оставшуюся жизнь. Это сделано не потому что мы такие жестокие. Это система чтобы было не повадно. Льготы, о которых ты, может быть, думаешь фикция. Льготы реально наступают с моих погон. Но у меня и ответственность не детская. Таких дурочек и дурачков выбраковывать. Потому что, если ты сорвешься, придут ко мне и спросят, почему я тебя пропустила. Хорошо в твоем случае у меня приказ… Но это приказ мне. Ты еще можешь отказаться.

Я несколько ошеломленно спросила:

– А что будет, если откажусь?

Ольга Олеговна облегченно вздохнула и сказала:

– Вот слышу голос разума. Тогда тебя просто уволят по-тихому. И отправят домой. Тоже по-тихому. Насколько я знаю, ты получила высокие допуски. И потому все что с тобой будут делать, сделают втихаря. Понимаешь? Никому не нужно чтобы поднялась шумиха, как так такие допуски получила девочка, не давшая присягу. Даже мне, постороннему человеку это не нужно.

Я все поняла. Мне было можно дальше не говорить. Я так же поняла, что лучше мне принять правила игры и подписать контракт и присягу. Я сказала Ольге Олеговне, что буду подписывать, она попросила меня рассказать зачем мне это нужно. Что я жду от этой службы.

– Возможность нормально работать. Там где сейчас работаю. А может, и повысят куда-нибудь.

– Наивная. – сказала качая головой Ольга Олеговна и я кивнула. Да наивная. Да. Ну и что? Давайте ваши контракты. Я вот такая наивная и все подпишу. "Майорша" вздохнула и достала бланк заявление, в котором мне надо было вписать своей рукой свою фамилию, имя, отчество и расписаться под датой. Я заполнила и перечитала свое прошение допустить меня к присяге. Ольга Олеговна дала мне текст присяги я стала читать. Присяга была и контрактом. В чем-то правильно, наверное. Глядящие обязались меня обеспечивать согласно таблице званий и классов. Предоставлять двухмесячный отпуск в году. Обеспечивать мне декретный отпуск и так далее. Социалка была на высоте. От меня же требовалось совсем не много выполнять приказы назначенных мне командиров и верно служить своему государству. (Прошу не путать со страной). Я, не думая больше подписала, даже не став читать пункты о нарушениях сторон. Хватало мне уже страшилок на тот день.

Ольга Олеговна немного еще повозилась с документами, выдала мне замену паспорта. Паспорт изъяла. Потом выписала документы в казначейство и на склад обеспечения.

– Оружие пока нормативы не сдашь, не получишь. Сдавать общим порядком каждый месяц на стрельбищах в учебном полку. Спросишь у водителей, они все тебе расскажут. Ответственность за утерю оружия три месяца заключения под стражей. Ответственность за доказанную продажу оружия от года до вышки, если продала врагам. Все честно. Ты должна знать, что ты можешь сделать, и что тебя за это ждет. Что бы оценить степени риска. Сейчас иди в казначейство и получи подъемные. Они тебе понадобятся. После этого поедешь или пойдешь на склад и получишь обмундирование по этой бумаге. Сама все сразу на месте одевай, подгоняй, проверяй. Никаких "я потом подошью" и прочего. Форма есть на все размеры, как и обувь. Это мы кофточки делать не можем, а уж того сукна у нас на лет пять запасов. Получать только зеленую форму ясно? Другие расцветки не бери, даже если будут в руки совать. Мы все тут к "полевым" относимся. Не надо красоваться в "правопорядка".

Ольга Олеговна отпустила меня и я пошла по инстанциям. В казначействе мне выдали три тысячи единиц и я смотрела на это богатство и не могла даже представить куда столько потратить. Потом, свалив деньги в сумочку, я поехала со знакомым водителем на склад и действительно долго отбивалась от серой и темно-синей формы. Черную мне даже предлагать не стали. Я взяла "зеленку" и прямо у них там переоделась в закутке. С первого раза все себе подобрала и, получив еще полный вещмешок всяких носков маек ремней и другой бижутерии, выволокла это все на улицу. Погрузилась и поехала обратно в комендатуру.

Завалившись в свой кабинет с этим добром, я с удивлением увидела Серебряного за моим компьютером что-то усиленно ищущего.

– Слезай. – Сказала я недовольно.

Серебряный показал на занятого бумагами Артема, и я обратилась к нему:

– Артем, чего там Серебряный потерял?

– Документ ищет один срочный. – Оторвавшись от бумаг, Артем посмотрел на меня с улыбкой и сказал, что мне идет форма. Я поблагодарить не успела, как он меня огорошил: – Давай скинь вещмешок в углу и сдавай Серебряному дела. Всю кухню и по порядку. У вас время осталось еще пять часов. Потом ты уезжаешь Саша. Только не забудь поесть сходить. У вас длинная дорога и я не в курсе, как вас там кормить будут или нет.

– Я не поняла? – Сказала я возмущенно, но получилось почему-то плаксиво.

– Что именно? – Спокойно поинтересовался Артем.

– Что это значит? – спросила я.

Артем откинулся на стуле и шмыгнул носом. Сказывались последствия купания. Он подумал, прежде чем пояснить мне, но лучше бы не пояснял:

– Сашенька. Тебя согласно требованию одного высокопоставленного лица передают на прямую работу с Катей, Альбертом и вообще всеми этими. Учитывая некоторые предъявленные мне… в общем учитывая обстоятельства твоих отношений с ним я не нашел причин отказать ему. Это было бы подленько. И он, и я считаем что да, там ты будешь в безопасности и при деле. А не здесь гнить на ненормированной работе и тонуть под бумагами. Это нехорошо.

Я стояла, смотрела то на Серебряного пожавшего плечами, то на Артема, честно глядящего мне в глаза, и не знала, я сразу разревусь или когда останусь уже одна от всего этого. Блин гадко-то как. Как все гадко. И мерзко.

– Я не хочу. – Сказала я тихо.

Серебряный скотина хмыкнул, а Артем без улыбки сказал:

– Я тоже не хотел. Но не имел права не отпустить тебя. Точнее, наверное, имел все-таки. В контракте указано, что мы предоставляем персонал. Сами подбираем. Но раз у вас все так сложно то я не стал разбирать этот клубок. Наверное, тебе так будет лучше. Надеюсь на это. Очень надеюсь, потому что иначе будет как-то слишком все тоскливо.

– Я не поеду. – Упрямо заявила я.

Ожил Серебряный. Он повернулся ко мне и сказал:

– Рядовая! Выполняйте приказ подполковника.

Я на негнущихся ногах подошла к нему, и он очень сухо со мной разговаривая часа четыре. Пытал меня, что да как. Прилежно так на листочки выписывал. А я смотрела на отражение в мониторе занятого бумагами Артема и пыталась понять, о чем тот думает. Но он изредка только курил, смотря на нас, и ничего не говорил. Когда от меня отстал Серебряный я поднялась и, подойдя к столу Артема, спросила:

– Тёма можно мне с тобой поговорить?

– Рядовая! – Притворно изумился Серебряный. – Обращайтесь по званию, добавляя слово господин.

Артем устало вздохнул и сказал:

– Слышь Серебро… я уже начинаю жалеть, что принял тебя на ее место. – Мне же он сказал: – Пойдем, малая, ко мне. Поговорим, раз тебе так хочется.

В его комнатушке он усадил меня на диван, а сам, закурив, присел в кресло.

– Что происходит Артем? – спросила я не зная, куда деть руки и боясь смотреть ему в глаза.

– У тебя назначение на очень важную работу. – Сказал просто и тихо Артем. – Я не знаю деталей твоей работы. По идее я не должен знать причин, по которой тебя выбрали. Но так как я их знаю, надеюсь, хоть ты сохранишь все в тайне. Серебро и Петр будут молчать. Нам с тем человеком еще работать.

– С кем тем? – Повысила голос я, пытаясь удержать слезы.

– Понятно… – сказал Артем и поджал губы. – Скоро он за тобой заедет. Он просил твой послужной и я его лично оформил. Все твое дело у меня лежит. Я уже, где надо расписался. Получишь личное дело на руки. Не вздумай потерять, на новом месте службы сдашь. Курьеры туда не ездят.

– Я правильно поняла, что ты об Андрее говоришь? – Спросила я, разогревая в себе злость, чтобы не зареветь.

Артем вздохнул и промолчал. Его молчание было красноречивей слов.

– Так ты меня ревнуешь? – изумилась я.

Артем сначала улыбнулся, а потом и засмеялся открыто. Поднялся и, пройдя к раскрытому окну, сказал, выдыхая дым на улицу: – Малая, ну не серьезно. Мы не о том говорим.

– А о чем я должна говорить? Скажи мне? И прекрати меня хоть сейчас малой называть! – Сказала я, злясь все больше.

Артем мягко но, не поворачиваясь сказал:

– На новом месте веди себя аккуратно. Там много шишек и очень мало рядовых. Не заведи себе врагов. Это чревато. Друзей тоже не заводи. Всем улыбайся. Всем оказывай знаки внимания, но не более. В нашем мире ревность, настоящая ревность может губить не только чьи-то конкретные судьбы, но и все ДЕЛО в целом. Веди себя так, чтобы не вызывать пересудов. Они все равно будут, но кто поумнее отвянут быстро, а на дебилов стоит обращать внимание только когда они в прицеле. Понимаешь о чем я?

– Нет, не понимаю! – сказала я. – Ты меня непонятно куда отправляешь, заниматься непонятно чем.

– Я сам многого не знаю, что именно там. – Сказал Артем так же мягко. Это же, сколько у него терпения было заготовлено на такой вот разговор. – Я тебе говорю в общих чертах. Поверь, Сашенька, знал бы – сказал. Плевать на разглашение, знал бы – сказал. Ты в моей команде… была. Сейчас ты уходишь в чужую. Обидно, но тут ничего не поделаешь. Такие отношения не стоит разрушать.

– Какие такие?! То, что мы с ним один раз переспали. Еще ничего не значит!

– Не ори! – обернулся ко мне Артем. – Тише разговаривай. Никому не надо знать, о чем и как мы с тобой говорим. И, скорее всего, в следующий раз, когда ты у нас появишься через год или когда там… Ты уже сможешь говорить мне господин подполковник… Но пока… Пока пусть так.

Я поднялась и подошла к нему. Взяла его за ткань формы на животе и уперлась лбом в его грудь.

– Тема, Темочка, пожалуйста… Я же не знала. Я дура. Я полная дура… Пожалуйста. Ну, так же нельзя. – Я уже всхлипывала, когда в дверь постучали. Но я не пускала его открыть, стояла и умоляла и сама не помню, что говорила. Они с Серебряным вот так взяли и словно отрезали меня. Словно я никто им и звать меня никак.

Снова постучали в дверь и в этот раз уже кто-то зашел. Откашлялся, и я услышала голос Петра:

– Артем, там эта образина у меня в кабинете бумаги оформляет к контракту подшить. Требует к себе Сашу. Сам говорит, не хочет заходить. Я не в курсе, что происходит, если что не так, то я подожду. И он подождет, ничего, не переломится.

Артем поднял руку, останавливая Петра, и сказал:

– Все Петь. Помоги Саше вещи донести. В гостиницу только не забудьте заехать ее вещи там забрать и номер посмотреть, чтобы ничего лишнего не осталось. Хорошо? Я могу на тебя рассчитывать?

– Я тебя пока не подводил. – Сказал Петр, и я почувствовала, как его руки ложатся мне на плечи. Конечно, я их скинула. Конечно, он взялся уже крепче.

– Уйди гад! – Сказала я ему.

Артем извинился за меня и попросил Петра подождать пару мину в кабинете.

– Саша, пойми ничего уже не изменить. Тебе придется поехать. От отказа от присяги даже я тебя защитить не смогу. Так что соберись, давай я тебе слезы вытру. Вот так. Теперь иди к Петру, и он поможет тебе с вещами. Хорошо? Ну, посмотри мне в глаза. Вот молодец. Злость нужна. Злость помогает. Держись там, и не забывай про меня. А то без тебя совсем будет грустно. Так хоть буду думать, что ты обо мне вспоминаешь. – Он улыбнулся и сказал еще мягче и прижимая меня к себе: – Все маленькая. Все… надо делать Дело. Было время на эмоции, теперь надо делать Дело. Это у нас тут теплица. Там, на юге война и люди умирают. Надо сделать так, чтобы они не зря гибли. И может быть там… куда ты поедешь ты тоже сможешь нам помочь, кто знает. Только не забывай нас и не обижайся на Серебро. Он дурак… просто еще не понял, что жизнь слишком сложна, что бы как-то однобоко на нее смотреть. Все будет хорошо.

Он вывел меня в кабинет. Серебряный старался не смотреть в нашу сторону. Петр уже стоял с моим вещмешком и какой-то папкой.

– Артем, я взял ее дело. – Сказал он.

– Погоди, я послужной в него не вложил. – Сказал Артем и со стола взял какой-то длинный узкий листок. Петр принял листок и спрятал его в папке. Артем поглядел на меня и сказал: – Серебряный извинись перед Сашей, пока она здесь. Поверь потом же стыдно станет.

Серебряный что-то пробурчал, но я на большее и не рассчитывала. Может и станет ему стыдно, только не в этой жизни.

– Пойдем красавица? – спросил меня Петр, и я кивнула.

Но, остановившись на пороге, я сказала:

– Петь, ты иди, я, правда, приду сейчас к тебе. Я только на минуту.

Петр посмотрел на Артема, увидел его кивок и вышел. Я подошла к Тёме подтянулась и просто поцеловала его. Прямо при ошалевшем Серебряном. Артем ответил мне на поцелуй. Мы стояли, целовались, а Серебро делал вид, что не видит нас в отражении монитора.

– Иди. – Сказал Артем, отталкивая меня. – Иди, Саш. Идите, рядовая. Я был рад с вами служить. Чтобы там не было.

Я кивнула ему, улыбнулась, подошла к Серебряному, и он сказал совершенно серьезно:

– Не буду я с тобой целоваться.

Я чуть сквозь слезы не засмеялась. Сдержавшись, я попросила:

– Ну, а повернуться ты хоть можешь?

Нехотя он повернулся и я, наклонившись, поцеловала его в лоб.

– Прости меня Серебряный. Сама не знаю за что. Просто прости. И не поминай лихом. Как-то некрасиво все это.

Он помолчал, глядя мне глаза, и сказал спрятав взгляд:

– И не говори… это… у тебя глаза на мокром месте…

И тогда я заревела. Боже как же мне стало плохо. Сразу подошел Артем стал успокаивать меня. Что-то говорить, а я только плакала и не могла остановиться. Серебряный сбегал, принес воды и чуть ли не насильно влил в меня. Я успокоилась и Артем попросил адъютанта:

– Отведи ее. Отведи, подожди, посади в машину. И, пожалуйста, Серебряный. Я тебя знаю хоть сейчас побудь человеком.

Он посмотрел на Артема и, взяв меня за локоть, повел из кабинета. Уже в коридоре я обернулась, только дверь закрылась и Артема я не увидела. Почему-то я уверена, что за бумаги он так в тот день и не сел.

В кабинете Петра сидел и балагурил Андрей. Увидев меня он обрадовано встал и подошел ко мне приветствуя. Увидев, что я вся зареванная, он сказал:

– Я думал Артем хороший человек не станет тебя до слез доводить. – И получил немедленно пощечину. Буду я еще такое терпеть.

Петр демонстративно отвернулся и даже Серебряный склонил голову, а когда поднял, то сказал:

– Что-то упало? Щелчок такой был?

– Я тоже что-то слышал. – Сказал Петр.

Андрей рассмеялся немного зло и сказал:

– Ну ладно, пойдемте грузиться, конвой уже скоро к площади подойдет. Остальное как-нибудь потом обсудим.

Далеко за городом сидя в углу и прижавшись к дверце, чтобы не соприкасаться с развалившимся на заднем сидении Андреем я думала только том, что я наделала и как могла так повернуться судьба, что самые близкие мне люди вдруг остались там… далеко позади. Тот, кто ведает всем, выполнил мою просьбу, они не погибли и меня с ними разлучили не смерть или безвестность, а обычный человек. А в том, что он обычный я уже успела убедиться. Каким бы инопланетным не казался…

Унося в даль, машина укачивала, убаюкивала меня, навевала сны. И я уснула. Уснула, чтобы быть может, понять себя саму, раз мне никто ничего обо мне не мог сказать. Вот сказали бы, что я дура, и мне бы полегчало. Наверное… не уверена. Скорее опять бы разревелась. А так… приходилось спать, чтобы знать саму себя.

Это было уже, когда прошел мой очередной день рождения. По настоящему шестнадцатилетние, а по паспорту мне исполнилось семнадцать. О моем празднике знал весь поселок. Ух, как мы погуляли славно. А сколько мне подарков надарили. Не все было конечно интересным, но Альбертов золотой обруч, я боялась даже в комнате у себя хранить. Он смеялся, когда я сдала его на хранение в сейфы контроля. Говорил, что украдут, кто так он мне новый за полчаса создаст и за суток трое дезактивирует. Но я так не хотела. Мне и тот нравился своей простотой и изяществом. Надевая, его я действительно чувствовала себя принцессой. Ведь именно так меня мой папа когда-то называл.

Я скажу, что я была вторая самая знаменитая в лагере личность. Первой, конечно, была Катя. Потом я, потом Верка Родина и конечно замыкала наш коллектив милых фурий и гарпий, Тоня Конева. И то, кажется, только из-за сочетания имени и фамилии. По красоте она Верку обходила. На мой взгляд…

В тот день я сидела между высоченных древних деревьев на крутом берегу неглубокой речки, где мы все лето купались, и честно говоря, страдала воспоминаниями. Это так Катя называла мое состояние. Страдать воспоминаниями. Сама она понятно никогда ими не страдала, у нее было чем заняться. То конверторы, названные ее именем, начинали неверный выход давать, и она гоняла техников, чтобы те наладили оборудование пока все к "чертовой матери не взорвалось". То они с Альбертом уходили по мосткам на ту сторону реки и могли сутками гулять, о чем-то своем разговаривая. Сам Альберт хотя и не работал, но всегда был при деле. В каждой бочке затычка, не в обидном смысле, да на прямой связи, как говорится. Он себя почему-то называл "техникал саппорт". Все выделенные министерством энергетики синтез машины он давно установил в ключевых точках нашей страны и теперь просто делал техникам из местного персонала периодически "аборт по телефону". Я же, как вечно свободная от вахт и дежурств, в связи с моей работой в ночную смену, днем просто скучала.

О, почему ночные смены стоит отдельно рассказать.

В ночную смену часто работала Катя, это, во-первых. Во-вторых, в ночную вахту приемный терминал запирался и ни одна скотина будь она хоть трижды генерал или кто еще войти в него не могла. Это меня спасало на первых порах от домогательств Андрея. А когда с ним по-своему разобралась Катя и угроза отпала, то менять такую сказку на что другое я не захотела. А что? Ночью заступаешь на вахту. Нормальным образом восемь часов спишь на приемном пульте, а потом сдаешь вахту квалифицированной дневной смене. Катя мне спать на вахте разрешала по двум причинам. Тогда никто ей не мешал болтать всю ночь или чем другим заниматься с мужем, который тоже считал ночное время самым плодотворным для любого типа работы. А во-вторых, даже отработай приемный сигнал, я все равно не могла бы ничего сделать. Я должна была вызвать дневную смену и уже они произведут "выемку пакета". А проспать "входящий" я бы не смогла даже вусмерть напившись, с какого-нибудь "очередного горя". Там такой "ревун" отрабатывал, мертвый бы вскочил и побежал на штатное при приемке место.

Единственное, что было свято, это уровень амортизирующей жидкости в баках. Если бы к моменту поступления сигнала не было в баках жидкости, то сигнал бы отказались принять. И там, откуда вышел "пакет" долго бы и смачно матерились, как это любил делать один вояка наш, из тех, Земных. Повторяли бы посылку, а на нас бы вешали стоимость передачи. Понятно, что одно ведомство, разберутся как-нибудь по деньгам, но обычно это выглядело, как налет Кати и обещание повесить долг на конкретного виновного. А долг там был бы даже за один "выстрел" невероятный. Когда она пообещала это мне лично, я ведь тоже тупила иногда, я заикалась до самого утра. Проще была повеситься, чем такой долг отдавать. С тех пор Катя, которая до утра учила меня пить воду с другого края кружки мелкими глотками, чтобы убрать икоту, зареклась меня пугать вообще. Она только качала головой и обзывала меня аборигенкой. Зато ее муж за меня вечно вступался. Говорил, ну, что Катя хочет от девчонки, которой даже школу закончить не дали. Катя на это привычно парировала, что даже приматов на кнопки проще научить жать вовремя, чем меня и Верку. Но так как у Верки залетов было больше, то меня почти не трогали. Хотя… наговариваю. Реально ни меня, ни Верку, ни разу ни за что не наказали. Обругать, обматерить это да. Мы краснели, бледнели и на цыпочках ходили после разносов, но что бы какое-то там наказание физическое или материальное, такого не было никогда. Только Тоне досталось однажды занесение в служебную карточку за ее провод в терминал вечером своего дружка из охранения лагеря. Нормальный земной парнишка. Я бы сама с таким позажигала недельку другую. Но на работу припереться… это было стильно. Мы долго смеялись с Тони, которую немедленно сняли с поста на терминале и поставили на все дневные вахты КПП. Теперь она каждое утро уходила за три километра к КПП и возвращалась часам к восьми только. Транспорт кроме двух маленьких электрокаров был запрещен по неведомой мне причине на территории. Вот и мучилось охранение и прочие, передвигаясь пешком.

А мне наоборот нравилось пешком ходить. Я наслаждалась тем местом, куда меня занесла судьба. Древний лес. Чистенький, ухоженный, с дорожками аккуратненькими. Речка с мостиком, где парни с нашего лагеря, говорят, рыбу круглый год ловили. Домики в лесу все один к одному. И ведь все живут в одинаковых. Что тебе Тонька капэпэшница, что тебе Катя руководитель группы энергетиков со своим мужем руководителем синтез группы. Даже гостевые домики хоть и отличались, но были такие же беленькие с красно-коричневой черепицей. Меня как я приехала сюда хотели поселить с Андреем. Но я уперлась. Я ему в дороге все сказала, что о нем думала. Так эта сволочь на привале, решил меня силой взять. Отвел подальше, мол, надо серьезно поговорить. И давай лапать везде, где мог. Еле отбилась. Вот скажите, не дура ли? То сама к нему в постель прыгаю, то откровенно посылаю? Но я не могла. После Артема и всего того расставания не могла и все. И еще меня стало буквально тошнить от Андрея в тот же день в машине. У него был сладковатый аромат у одеколона и я буквально возненавидела этот запах. Это был запах того, кто меня силой, словно свою игрушку из близких мне рук вырвал. Я ему в машине пыталась объяснить, что я живой человек и что мне больно и обидно, как все произошло. Я рассказала, кто такой Артем для меня. Я рассказала, как Серебряный ко мне стал относиться. А Серебряный тоже не последний человек в моей жизни. Вот уж в крайнюю очередь я бы стала внимания обращать на Петра, но там он был прав. Образина этот Андрей, натуральная. И не внешне, а внутренне. Он людей ни во что не ставил вообще. Люди это было быдло для него. Но только местные. Его соотечественники, наоборот, к нему относились с легкой надменностью. Альберт с ним просто старался не общаться. И даже когда он забирал мои вещи из дома Андрея, он послал впереди себя Катю. Катя сделала очень мягкое замечание Андрею о том, что основа для действий офицера контроля любого уровня это морально этические нормы. Причем, если нет выработанных и устоявшихся норм по отношению к местным жителям, то подписанный договор подразумевает равное отношение между землянами и нами. С низшими договора не подписывают, сказала она, но в этом я крепко усомнилась. А, следовательно, Андрей обязан в своей работе и своих личных отношениях руководствоваться и обращаться с аборигенами, как с гражданами земных государств. Но естественно в споре между гражданином и нет принимать сторону гражданина. Долг у него такой – через контроль защищать интересы граждан. Андрей долго голову чесал, переводя с русского на русский.

Когда же он и после этого почти месяц меня домогался, и у него это почти получилось, Катя вынесла ему замечание от министерства энергетики. А на следующий день уже даже без повода вынесла выговор и отправила данные о нем на Землю. Пришел ответ уже из его ведомства, что ему вынесено предупреждение о неполном служебном соответствии и находиться ему теперь предстояло под вторичным контролем. Андрей понял, что связался не теми девочками. Он просто не думал, что Катя так вступится за меня глупенькую и дерзкую. Но она вступилась. И сидя под деревьями на берегу я не боялась больше, что на меня сзади нападет Андрей и попробует опять меня достать.

Словно услышав мои мысли тогда, на берег подомной вышел мой второй защитник – Альберт. Он нагибался к песку и поднимал камушки, о чем-то усиленно думая. Я окликнула его тихонько. Но он не услышал. Тогда я кинула в него веточкой, и только после этого он поднял голову.

– Катя где? – Спросила я его, смеясь.

Альберт посмотрел на часы и сказал:

– Спит еще. Она будильник на час поставила. Будет в два переправлять материалы. Сегодня ночью пока ты спала она там все вручную отфасовала и подготовила.

– Алька, мне, правда, стыдно. – Сказала я, специально называя его, так как его звала жена. – Но если бы она меня разбудила, я бы помогла, а когда я вижу свои сны, я сама проснуться не могу.

– А я тебя не стыжу. – Сказал он, улыбаясь, и пошел дальше. Видно о чем-то серьезном думал. Обычно он был не против поговорить со мной.

Я тоже поднялась и пошла, не спеша и наслаждаясь отличным утром к приемному терминалу. Подойдя к стеклянным дверям, я нажала на стальную, больше моей ладони круглую панель на стекле и изнутри терминала раздался мелодичный звон. Почти сразу динамик над дверью изрек:

– Ну, и чего тебе не отдыхается?

– Скучно! – Сказала я, глядя перед собой.

– Зато нам нет… Но проходи. В столовой собрание сейчас. – Сказал голос и стеклянные двери разъехались в стороны.

Дневная группа приема-передачи была относительно не велика. Два техника, один синтез оператор, радиолог, и даже пятеро специалистов общего профиля. Если по честному, то я, к примеру, не знала, зачем на приеме больше трех человек нужно. Но инструкции висели и их соблюдали. И когда дневная группа говорила, что им не скучно я сильно удивлялась. Каждые день делать одно и то же. Каждый день заниматься рутиной.

Но, зайдя в столовый комплекс терминала, я застала там почти всех земных сотрудников лагеря. Поняла, почему мне так сказал оператор в динамик. Было точно не просто не скучно. Они сидели за столиками и смотрели, как синтез оператор, что-то чертит на грифельной доске. Я, конечно, ничего не понимала из нарисованного, да и его слова для меня были еще больше непонятны. Но все присутствующие слушали внимательно, не перебивая и только иногда перешептываясь между собой. Когда синтез оператор закончил, поднялся к доске радиолог и, обращаясь ко всем, сказал:

– Мы видим в этом случае испарение воды взрывного характера. То есть, если что приемопередатчик надо закидывать на середину реки. Да, объявлять радиационную опасность, поднимать из шахты приемопередатчик со всей бижутерией и тащить к воде. Шины, конечно не резиновые и кран до середины реки не достанет. Но заваливаем его, так что бы вода скрыла полностью. А фокус-выход настраиваем на середину.

– А во время процесса, когда вода просто испарится мгновенно, приемо-передатчик не пострадает? – Спросил молодой специалист, что мне так нравился последнее время.

– Коля, иди, учи матчасть. – Сказал раздраженно радиолог и пояснил: – Даже я еще помню что "линзу" только прямым попаданием развалить можно. И то она продержится, пока волна не спадет. Сама волна будет удерживать части.

Я сев вначале у выхода из столовой аккуратно перебралась к Николаю и спросила того шепотом:

– А что происходит?

– Да, – Вяло отмахнулся только что осаженный парень и сказал неохотно: – Теоретическая подготовка, на случай если еще кто-то воспользуется Темнотой.

Темнотой или Темным, специалисты называли какое-то невидимое пространство, через которое они якобы и пришли на нашу планету. Зачем такие сложности были нужны, если бы кто-нибудь решил повторить их переход, я не знала. Но спрашивать и отвлекать Колю не решилась.

Радиолог, стоя у доски и что-то расписывая, продолжал нас стращать:

– Так как у нас тут не Дикое поле, и мы не можем позволить выход просто энергии. Даже аналог килотонны нас сотрет к черту. То выбора нет. Мы должны преобразовать энергию в материю. Синтез-оператор должен четко помнить свои действия по этой ситуации. Если нет даже намека на код, и если передаваемая информация не основана на базовой таблице элементов. То все в углерод. Ясно?

– В углерод? В углеродные соединения? – спросил синтез оператор.

– Да в углерод. – Кивнул радиолог. – Если непонятно почему обратись к Альберту. Он участвовал в разработке инструкции на эти случаи.

– Да, нет… мне понятно, почему углерод. – Смутился оператор, – Я просто думаю, нафига нам будет столько углерода? Даже, если в соединениях, то энергии от килотонны…

Радиолог устало посмотрел на него и сказал:

– И? Ну давай, двоечник, скажи нам всем, сколько это будет, по-твоему, на входе? Ты же сам только что все это рисовал…

Но вместо синтез оператора откликнулся Николай:

– Хорошо, тогда что нам делать с килограммовым алмазом?

Посмотрев на него, собравшиеся заулыбались детскости вопроса, а я не долго думая, сказала:

– Мне подаришь.

Николай посмотрел на меня удивленно и спросил:

– А тебе, зачем эта радиоактивная дрянь?

Я, улыбаясь, не стала отвечать, а радиолог, прерывая улыбки коллег сказал:

– Дальше. После преобразования извлекаете полученный материал и в контейнер и готовите к отправке на Землю. Они там даже после тройного преобразования смогут понять с какой точки вселенной эта дрянь нам на голову свалилась. А скорее еще раньше засекут сам источник и потом сообщат.

Радиолог вытер руки мокрой тряпкой и спросил:

– А почему мы пользуемся мелом и этим доисторическим…. Этой доской. Притащите сюда как-нибудь из актового нормальную доску и маркеры. Надоело. Руки сохнут потом от мела. Мы здесь чаще собираемся, чем там. Давайте вопросы, если есть. А то все сейчас под инструкцией подпишитесь, а потом сказать не сможете, что что-то не знали.

Коля сидевший рядом со мной первым спросил:

– Господин майор, а вообще, с какого перепуга нам это рассказывают? Неужели есть факты, что кто-то еще во Тьму кроме нас выходит?

– Есть. – Кивнул радиолог и пояснил: – Причем механизм их выхода отличен от нашего. Мы лишь слышали отголоски передачи данных или предметов. Синтезировать на основании их мы ничего не смогли. Но подозреваем, что наши эксперименты с Тьмой не остались для них незамеченными. Все-таки энергию ядерных фугасов сложно не заметить. Больше того у нас нет, конечно, основания подозревать, что они захотят вывести нашу аппаратуру из строя мощной волной. Но, к примеру, узнав порядок энергии, которым мы пользуемся, они могут послать нам, так сказать, "привет" этим же уровнем энергии. Именно на такой случай и введена подобная инструкция. С завтрашнего дня начнутся полевые тренировки по приему такого сигнала. Сорок минут, которые сигнал пробивается к нам, это не так много. В идеале после получения о нем информации мы должны быть готовы к его приему и безопасному погашению уже через десять минут. Максимум двадцать. Все просчитано. Вскрыть шахту. Поднять приемопередатчик это четыре минуты. Краном перевести по рельсам аппаратуру к воде это еще три минуты. И ввести фокусную точку новую в программу это меньше минуты. За это время весь персонал должен уже прибыть в терминал сюда или в убежище.

– И сколько будут идти тренировки? – Спросил синтез оператор.

– Пока три раза в норматив не уложитесь. – Сказал радиолог.

– А вы с нами будете проводить их? – Спросил все тот же оператор.

– Нет, тренировки лягут на Екатерину. Она старшая в лагере и она, кстати, сама высказала желание вас погонять.

Вместо ожидаемого расстройства люди наоборот заулыбались обрадовано. Но чтобы никто слишком не расслаблялся, радиолог сказал:

– Но итоговый зачет будут принимать военные специалисты из лагеря под Гарью. Приедут, посмотрят и уедут. Не пугайтесь сильно. Мы надеемся за неделю подготовить вас к такой внештатной ситуации.

– А премии по итогам тренировки будут? – Спросил кто-то за моей спиной.

– Вы вообще обнаглели. – Покачал головой радиолог. – Вам теперь премии за любое ваше телодвижение зачислять? К Екатерине по таким вопросам.

В это время в столовую незаметно вошли Екатерина и Альберт. Уж не знаю заставило Катю подняться, а Альберта вернуться с реки. Было еще половина двенадцатого по часам на стене. Катя, пройдя к доске, громко и строго поздоровалась со всеми, а Альберт просто кивнул.

– Премий не будет. Эта тренировка вам самим нужна. – Сказала Катя, стирая с доски формулы расписанные синтез оператором. – Без них не думайте, что кого-нибудь допустят к работе через две недели. Давайте не лениться. Наш контракт скоро подойдет к концу. И пока никто не знает, как будем перезаключать новый контракт. Многим ведь придется уехать домой. А немногим оставшимся надо будет уметь все, и замещать товарищей… Так что кто больше отличится тот и останется. Кто не хочет оставаться, можете косить…

Николай поднялся с места и немного возмущенно сказал:

– Еще меньше? Да у нас и так ночью местный персонал дежурит. И в случае такой вот внештатной ситуации я не уверен, что и сейчас в ночное время мы отработаем весь цикл. А сократить народ и что тогда?

– Коля, – мягко обратилась к нему Екатерина, – сядь и не вставай. Ты слишком высокий. Мне на тебя смотреть неудобно. Вот умничка. Альберт расскажи им, что нас еще ждет. А я пока пойду в лабораторию образцы подготовлю для погрузки в камеру.

Катя вышла своей обычной стремительной походкой, а Альберт не торопливо начал:

– Давайте так, я сейчас все-таки расскажу, что ждет синтез группу, а потом к общим вопросам вернемся. – Он сел за столик к техникам и начал: – Во-первых, нашу группу коснется общая тренировка на прием неустановленных потоков. Во-вторых, надо будет выбрать специалистов и они уедут в Гарь. Там подобрали новый местный персонал и им необходимо проводить обучение. Я не поеду. Сразу говорю. У меня тут скоро дел будет не победить… так что кто поедет, решим отдельно. Третье, это то, что да, действительно базовое соглашение в виду его полного выполнения скоро потеряет силу. Уже сейчас бои идут возле столицы южан. Вопрос с Зеленым берегом и строящимися на нем реакторами будет решен. После этого мы заберем технику и передадим в руки глядящих завершающий технологический пакет. Там еще будет действовать пункт о помощи им в реализации программы строения своих реакторов, но нас он касаться не будет. Необходимость в присутствии нашей группы отпадет. Нам останется только свернуть программы свои, вывести технику и помахать ручкой. Остающиеся синтез машины в Гари нас не касаются. Они уже проданы в рамках контракта. Вот. Самое сложное, что нас ждет в будущем это вывоз техники. Есть некоторая информация, что это станет проблемой. Точнее уже стало, но вроде как разобрались… В частности не вся верхушка глядящих считает, что стоит возвращать нам наше. И маломощные синтез машины в Гари они воспринимают, как подачку. Тут уже будет работа для службы контроля. Подорвать технику, уничтожить персонал в списках… ликвидировать глядящих допущенных к тайне. Но если не возникнет проблем, то вывод техники будет прямой нашей задачей…

– Когда ориентировочно начнется вывод? – Спросил Николай.

Альберт не сразу ответил, он что-то прикинул в голове и сказал:

– Столицу возьмут в этом месяце по любому. Если не будет капитуляции, то еще пара недель марш на Зеленый берег. Потом работа общей комиссии сверка выполненного в контракте. Подписи на актах. И так далее. В общем, ориентировочно рассчитывайте через месяц – два.

– А списки составлены, кто уедет сразу, а кто останется? – Спросила сорокалетняя женщина за соседним столиком.

– Да. – Сказал Альберт. – Пока только предварительные. Сами понимаете. Но озвучат их не сейчас. Даже не спрашивайте меня. Я видел их мельком и не стал запоминать. Да и после НООТРОСТАЗА с памятью у меня редкие чудеса. Давайте теперь поговорим о том, что касается всех. С завтрашнего дня начинаем тренировки, как уже сказано. Вместо работающего приемопередатчика будем использовать макет. Завтра же с утра сам формулу задам и если сырья хватит подходящего, сделаю в полный вес, если нет, то облегчу. Второе, что касается всех. Нас уже не первый день заваливают требованиями подготовить и сдать декларации. Что за бред? Вы третий месяц не можете этого сделать? Вечер потратить слабо? Вместо коктейлей в баре сесть дома и заполнить, и что бы от нас от всех отстали? Не хотите сами обратитесь в финчасть. Они вам за копейки все сами заполнят. Но я не хочу в который раз получать писанину такую. Мне есть чем заняться. Чтобы я больше не повторял. Третье. Тоже касающееся всех, меня интересует, когда будет готов биологический и геологический отчет? Вас над ним работает восемь человек. То, что вы мне показали на прошлой неделе редкий бред. Я даже посылать его не стал. Поговорил с местными специалистами и с нашими. Эта чушь, должна быть переделана. Что вам не хватает? Почему такое уродство вместо нормального отчета? Лаборатории все к вашим услугам. Не надо профанацией заниматься. Сделайте один четкий грамотный отчет, а не разводите на бумаге непонятно что… Фраза, которая меня просто убила, автора не назову, пусть он сам краснеет: В период двадцать пять – тридцать тысяч лет назад, планета подверглась глобальному катаклизму. Характер катаклизма не определен и в чем он выражался, не выяснено… Это вообще как? Вот мне идиоту объясните, как вы такое, ладно в мозгах связали, но как такое написать было можно, для меня загадка. Ладно, что человек поленился сделать подробный анализ и выдал дату с разбросом в пять тысяч лет. Ладно, что он не может сказать, что послужило причиной катаклизма. Но вот так, не объяснить на основании чего он вообще к такому выводу пришел, это было стильно. Вы не понимаете, ну так на Земле разберутся! Сделайте отчет, дайте образцы. И все… не напрягайте ваши переутомленные мозги. Но если честно мне кажется, у вас просто мозги расклеились от этого курорта. Осталось два месяца максимум, а министерства не могут обоснование дальнейшим действиям без вашего отчета написать. В общем, вам две недели даю я лично, чтобы все было прилично и грамотно. Нужны образцы, обращайтесь в службу контроля. Она найдут вам все что нужно. Не хотите через них берите охрану и двигайтесь в нужный вам район. Две недели достаточный срок, чтобы подбить и довести до ума вашу писанину. Ну не хочу я с вами ругаться. Сделайте нормально, и я все так же буду писать, какие вы замечательные сотрудники.

Многие заулыбались, но я заметила и озабоченные лица. Наверное, их обладатели как раз и подготовили так не понравившийся Альберту отчет. Альберт встал и, передавая слово радиологу сказал:

– Я извиняюсь, мне надо отойти встретить людей, уже должны были приехать, а вы пока продолжайте.

Когда Альберт вышел радиолог сказал всем:

– В общем, все всё поняли. Неделька предстоит экстремальная. Так что сегодня, пожалуйста, еще раз свои штатные расписания перечитайте. Прокрутите в голове, что вам делать по приему внезапной волны и завтра мы начнем. Сейчас все свободны кроме группы правопорядка. Сколько вас тут есть столько и останьтесь. К нам на днях прибудут люди… надо будет обеспечить их безопасность. Да и нашу заодно…

Все кроме буквально трех четырех человек поднялись и потянулись к выходу. Я тоже поднялась и пошла вслед за Николаем. В коридоре я окликнула его и он, немного смутившись окружающих, спросил, чем может помочь.

– Да я по поводу собрания. А нам надо будет с вами участвовать в тренировках?

Николай покачал головой и сказал:

– У вас нет ни у кого допуска к этой технике. Это только нам…

И он, и я прекрасно понимали что под "нами" и "ими" подразумевались местные и Земляне. Я не расстроилась, наоборот даже обрадовалась, что весь этот цирк пройдет без нас. Но не желая просто так отпускать Колю я спросила:

– А посмотреть на тренировку можно будет придти?

Так как все выходящие из столовой уже давно нас миновали, Коля уже более спокойно спросил:

– Что тебе там делать-то?

– Ну, просто посмотреть. – Сказала я.

– Хорошо, приходи. Я тебя на башню пропущу, оттуда будет вся наша возня видна. – Видя, что я улыбаюсь довольная, он спросил: – А ты что вечером сегодня делаешь?

Я задумалась. Коля мне нравился, откровенно, но я сразу поняла, что он предложит пойти в бар вечером посидеть, попить пива или коктейли. А вечером после бара обязательно уговорит пойти погулять. А пока гуляем начнет руки распускать… В общем, когда он пригласил меня в бар я, конечно, согласилась. И даже все, НО меня не удержали. Наоборот был азарт проверить такой же он как все или чем-то удивит.

День в ожидании вечера пролетел незаметно. Я сначала помогала Кате, искупая мой не потревоженный сон, готовила матрицы к предварительной посылке. С "Потоком" я уже умела работать и Екатерина, не оглядываясь, доверяла мне раскладку образцов на частицы в камерах. Я понятия не имела как там что работает, но я просто знала последовательность действий при подготовке материала. Этого было достаточно.

Потом с Альбертом помогала ему размещать прибывших специалистов землян, что уже давно поставили синтез машину в приморском городе на севере, и только закончив обучение местного персонала, вернулись к своему начальнику. После этого я снова вернулась в здание приемного терминала и в который раз присутствовала при прибытии людей с Земли. К этому отвратительному зрелищу я уже смогла привыкнуть, но все равно когда из бурой амортизирующей жидкости к поверхности в камере всплывало обнаженное тело, мне становилось не по себе. Любому бы стало не по себе, увидь он, как тело сначала быстро выволакивали на дежурный стол, как втыкали в кисть электрошокер, болью пробуждая сознание. И крик. Первый крик человека прибывшего в наш мир. Как еще почти безумного человека подтаскивали к медицинскому сканеру, и как человек еще не соображая, что вокруг него происходит, уже отвечал на вопросы аппаратуры. Я однажды спросила у Павла, пожилого ученого, что почти всегда присутствовал на приеме людей, почему надо вот так насиловать человека, а не дать ему придти в себя. Он довольно сухо мне объяснил, что из-за погрешностей аппаратуры восстановления или аппаратуры "Потока", могут возникнуть серьезные проблемы у организма. И иногда проще уничтожить прибывшего и воссоздать модель заново по полученной матрице. Или запросить матрицу отдельным обратным сигналом. Помню, как я недоумевала, неужели мы это всего лишь набор атомов и молекул. Павел неохотно на эту тему распространялся, зато, если я оставалась ночевать у Альберта с Катей они могли мне долго рассказывать о таких вещах.

– А разве наше сознание тоже поддается такому разложению? – спросила я как-то у Кати.

Она не отрываясь от ужина приготовленного Альбертом кивала и говорила:

– И сознание и даже наши мысли… Это всего лишь электромагнитные импульсы с которых может быть сделан срез.

– Но разве вот мои ощущения… мои чувства, к примеру, их так же можно разложить и передать на расстояние? – спрашивала я.

– Саша, – умоляюще попросила меня Катя, – если ты хочешь поговорить о душе, о Боге, о еще чем-то таком неосязаемом, тогда к Альке приставай. Алька вот тебе благодарная слушательница, ей мозги забивай своими теориями.

Альберт, наливая чай всем нам, только улыбался и не отвечал, пока я ему не повторила вопрос.

– Понимаешь, Александра… – он всегда меня звал полным именем, когда злился или когда был сильно задумчив. Но вот тут вроде он и не злой был и не задумчив, но так серьезно начал: – Понимаешь, с точки зрения теологии, ничего противоречащего. Я разговаривал еще там… с духовными лицами в Сети. Они говорят что, так как душа суть принадлежащая богу, то нам все равно, как скакать. Она все равно останется с нами, так как бог вездесущ. Ну, что-то в этом духе они говорили. А вот если рассматривать сознание, то тоже все понятно. "Потоком" в одно мгновение все раскладывается, сорок минут все это дело просачивается в темное пространство и мгновенно перемещается по заданному вектору к точке выхода. Если бы без вектора посылка была, то сигнал был бы принят всеми станциями. У кого такая же, как у нас аппаратура, те смогли бы создать человека. Этот человек бы думал, дышал, чувствовал и прочее. И, наверное, душа бы у него была. Но не долго. Из всех клонов, кого создавали, таким образом, выживал всегда только один.

– В смысле? – Не поняла я.

– Да, только один. У остальных происходил по непонятным нам причинам процесс мгновенного окисления клеток. Буквально на глазах человек сгорал. И так сгорали все кроме единственного. Почему и как выбирался этот единственный, по каким критериям он выживал, остается до сих пор непонятным. Идей много, но все они не выдерживают критики.

– Ой, ужасы, какие. – Сказала я, а Катя только хмыкнула, подразумевая что мне, наверное, еще ужасов тогда видеть не приходилось.

– Ага. – Сказал Альберт. – Один из участников первых эксперимента так описывал свои ощущения. Появился, тебя откачали, и ждешь… сгоришь ты через десяток минут или провидение именно тебе подарит жизнь, а не твоим клонам. Лежишь на столе и прислушиваешься к своим ощущениям. А люди над тобой даже с тобой не говорят. Они ждут. Кем ты окажешься неудачником и сгоришь на их глазах или тем единственным… И от этого еще страшнее. Они же человеком в это время тебя не считают. Так… тушка для опытов. А время все подходит и умирать жутко не хочется. Как и тем другим… Все хотят жить. Начинает болеть сердце, хоть испытатель был здоров как бык. Начинает ломить суставы. Это нервное. Живот сводит от страха. А врачи и ученые над тобой только на часы посматривают. А когда стрелка переваливает красную отметку, засеченную на других неудачника, ты начинаешь плакать. И с тобой сразу начинают говорить, общаться, успокаивать… поднимают, ведут в душ…

Интересно тот, кого мы принимали в тот день, подобное же испытывал? Или нет? Его же тоже по инструкции выдержали одиннадцать минут в ремнях на столе. Потом контрольный тест на аппаратуре. И только после этого подняли и повели в душевые. Вид обнаженных тел меня уже не смущал. Было уже просто иногда интересно поглядеть на этих землян в большинстве мужчин. Так сказать здоровый интерес. Зато, как они смущались, что я участвую в оказании им первой помощи. Некоторые еще в себя не пришли после выдержки и контрольного теста, а уже краснеют в душе, когда я им протягиваю одноразовые мочалки, тюбики с жидким мылом и полотенца. Одежда для них обычно была стандартной. Голубоватые штаны и рубахи. Это уже в гостевые домики им приносили одежду их размера и более привычную для людей.

Человек, которого в тот день мы приняли, оказался каким-то знаменитым социоисториком. Он собирался изучать нашу жизнь до Трехстороннего конфликта. Хотел понять, что же стало предпосылкой для уничтожения друг друга. Простой страх перед противником или нечто большее. Таящееся в нас самих. Когда я вела его в гостевой домик держа под руку он еще почти не говорил только радовался как ребенок солнцу, деревьям птичкам и свежему еще такому летнему ветерку.

В гостевом, когда я помогла ему освоится с местонахождением комнат и туалета с ванной, к нам пришла Катя поприветствовать нового жителя Лагеря. Я была очень удивлена произошедшим между ними разговором. Катя обращалась к пожилому мужчине на "ты", а он наоборот тщательно "выкал" ей. Что за этим таилось мне было мало тогда понятно, но разговор, возникший у них, стоит привести.

– Здраствуй, я тебя ждала. – Сказала Катя приветливо, и предлагая тому сидеть при разговоре: – Сразу, как ты сказал, что получил разрешение на разрыв контракта, так и ждала.

– Катенька, я делал что мог. Но разрыв контракта очень серьезно отразился на мне. Ваш отец мне так до сих пор ничего не простил.

– Я бы удивилась, если бы он простил тебя. – Улыбнулась Катя, сама садясь в кресло и прося меня сделать нам всем кофе. Я кивнула и, выйдя на кухню к автомату, слушала их разговор.

Мужчина снизил голос и спросил:

– А здесь тоже все записывается?

– Ну конечно! – засмеялась Катя и я нахмурилась. Я поняла, что имел ввиду мужчина и это мне не понравилось.

Но мужчину это, кажется, не удивило и не расстроило. Он довольно спокойно объяснил:

– Перед отъездом, ваш отец Катенька лично удостоил меня своим звонком и просил меня одуматься. Он, мне кажется, все понял. Вас могут ждать неприятности…

Возникло молчание, и даже когда я пришла со стаканчиками кофе в комнату эти двое странно молчали, рассматривая друг друга. Приняв у меня кофе, Катя спросила:

– Вы хоть на прощание… ну извинились перед друг другом что ли? Или так…

– Куда там. Когда я ему сказал что теперь нам будет всем хорошо ему там мне здесь, он раскричался… простите Катенька. Говорил, что я подонок.

Катя покачала головой и сказала:

– Ты же простишь его?

– Не в первый раз. – Сказал мужчина с тяжелым вздохом.

Он тоже отпил из взятого из моих рук стаканчика горячий напиток и замолчал.

– Мда. Грустно. – Сказала Катя, но сразу встрепенулась и добавила: – Я же забыла тебе сказать… Это девушка и есть та Сашенька, о которой я писала.

– Мечта психоаналитика? – Со странной улыбкой спросил мужчина, рассматривая меня.

– Ну да. Только не смущай ее. – Сказала Катя, заметив, как я спрятала глаза: – Тебе нужна будет помощница, хотя бы просто понятия некоторые переводить. Она идеально подходит. У нее ночные через сутки. Все остальное время пусть тебе помогает. Может и сама чему-нибудь научится полезному. А да… если уговоришь ее, она готовит классно.

Как я поняла, меня, без моего ведома, передали в подчинение этому странному улыбчивому мужчине. Я хотела возмутиться, но пришлось признать, что у меня даже постоянного дела в лагере нет. И мое возмущение Катя наверняка бы не поняла. Дали работу – радуйся. Но радости от такого распоряжения собой я не испытывала.

Катя поднялась и сказала мужчине:

– Отдыхай тогда. Завтра или послезавтра я хочу выслушать хотя бы план твоих исследований, что бы я могла подумать, чем тебе помочь. Тут есть уцелевшие библиотеки в городах. Тебе конечно бы туда сначала. Людей тебе знающих местные подберут. Потом так же подумай, где ты хочешь жить и работать. Про местные, так скажем, курорты тебе и Саша расскажет. Но это завтра, а пока я ее у тебя забираю.

Катя пошла на выход и сказала мне следовать за ней. Я, не выпуская стаканчика с кофе, попрощалась с мужчиной и поспешила за этой молнией в сером брючном костюмчике. Блин, как же я себе хотела такой же.

На улице Катя, не оборачиваясь, сказала мне:

– Это близкий друг моего отца. Был раньше… Не смотря ни на что, мне его отец до сих пор в пример ставит. Он слишком прямолинеен, потому аккуратнее, не наговори при нем глупостей. Хотя он добрый, так что вряд ли будет тебя мучить, чтобы ты изъяснялась только умно и по делу. Он будет изучать вашу историю. И хотя я заявку на него написала до конца контракта, скорее всего он уйдет от нас до его окончания. Даже больше чем уверена, что он останется с вами тут. Ему, что бы материал собрать и обработать нужно будет не пара месяцев, а пара лет… иначе и смысла браться нет. Пока он в лагере, помогай ему. После вахты отдыхаешь, идешь, спрашиваешь, что ему нужно. Если он просит конкретную литературу, то идешь в офис контроля оставляешь заявку. Они потом свяжутся с действующими представителями, те найдут и переправят своими каналами. Если он собирается в поездку, то сообщаешь мне. Я сама буду заниматься его проблемами. Если он будет спрашивать что-то про жизнь здесь, рассказываешь сама или находишь ему хорошего рассказчика. Ты всех в лагере знаешь местных. Придумаешь что-нибудь. До начала настоящей работы ему еще созреть надо. Все что он знает о вашем мире это та капля в море, которую мы уже собрали и переправили.

Я молчала до самого дома Кати и Альберта. Это был не чужой человек для Кати, и она не кому-нибудь доверила общение с ним, а именно мне. Мне нравилось, что она так хорошо обо мне думала. Оставалась проблема оправдать ее надежды. Но я сама себе пообещала, что постараюсь. Катя так много для меня сделала, что я хотела хоть чем-то ей еще помочь.

Возле домика я попрощалась с ней и направилась к себе. Да у меня тоже было жилье. Просто я делала его с Надеждой Ивановной, офицером контроля, и потому если мне удавалось на ночь остаться у Кати с Альбертом, я откровенно радовалась. Строгая тетка из контроля на меня немного давила своим присутствием. Хотя каждый раз, когда мы с ней встречались, она была мне рада словно дочке родной, которая осталась у нее с мужем на Земле.

Но хорошо, что ее не было в тот раз, когда я вошла. Я ведь готовилась к нескучному вечеру и потом долго крутилась у зеркала в своем сарафане, подводя глаза и губы. Посмотрев, как классно у меня получилось обрисовать губы, я всерьез задумалась, а не попробовать ли навести на щеку серебристый рисунок, которые девушки с Земли так часто себе рисовали. Я даже Катю видела с таким макияжем, когда она заранее готовилась в наш бар с мужем пойти. В памяти отчетливо всплыли гнутые лини и странный переплетающийся узор. Я, вспоминая, как делает такой узор Катя, нарисовала обычным косметическим карандашом эскиз на щеке. А потом специальной кисточкой повела по нему, оставляя за ней серебристую линию. Обрисовав весь рисунок, я пригляделась, и мне не понравилось. Нет не, потому что это было хуже, чем у Кати. Может и хуже, но не на много. А просто было как-то непривычно. Вот странно на других это смотрелось так изящно, а мне словно мешало. Я, наверное, не привыкла к таким украшательствам. Взяв влажную салфетку из пачки Надежды Ивановны я тщательно стерла рисунок и проследила что бы даже следов не осталось серебристости. Еще раз, посмотрев на себя, впрыгнула в босоножки, присела, подтянув ремешки на пятку, и поспешила прочь из дома. Уже по пути в бар я поняла, что в кулачке все так же держу скомканную салфетку и не думая, выбросила ее в сторону. Завтра опять уборщик ругаться будет, но что поделать? Не тащиться же с ней до самого бара.

В баре как обычно была масса свободного народа. Во втором зале показывали новый скинутый с Земли фильм, и я откровенно засобиралась туда. Я обожала их фильмы. Еще бы. Даже сюжет не важен особо. Главное как все там красиво. Красивее даже чем у нас в лагере и все по-другому. Но в тот раз мне не удалось побывать в зале. Николай меня уже ждал. Он поднялся с диванчика, на котором болтал с двумя своими приятелями из технического обеспечения и подошел ко мне. Я же наоборот, чуть поведя плечом и только улыбнувшись, прошла мимо него к стойке бара. Заказала себе сок с водкой, который меня научила пить Катя в ситуациях, когда нормальный коктейль не заказать. И попросив побольше льда, наконец-то повернулась к Николаю. Улыбнулась ему, беря осторожно трубочку губами, и так невинно похлопала глазками, вызывая у него улыбку. Протянув руку, он пригласил меня к ним за стол. И я, не прикасаясь к его руке, пошла впереди него. Села и подвинулась в уголок, откуда мне были видны все три парня за столом. Вот ведь. Я всех их видела раньше. Конечно, общалась с ними. И даже на одного из них строила планы. А теперь вот сижу и теряюсь. То ли вечер провести с Николаем, раз он пригласил, толи все-таки с тем мальчиком, который мне еще до Николая нравился. В принципе, не Коля же меня угощал, так что я еще могла высказать свои предпочтения. Это если они угощают, они потом начинают обижаться, когда их оставляют и меняют на других. Мужики, одним словом. Но когда парни поднялись и ушли в зал досматривать фильм, я еле смогла скрыть свой вздох. Николай пересел напротив меня, и я спросила его:

– Ты давно здесь?

– Да мы к началу фильма подошли. Только он нам не понравился. Пошли выпить немного сюда посидеть. Я ведь, кстати, думал, что ты не придешь. И Марат так же говорил. Мол, он тебя уже приглашал однажды в бар, а ты не пришла.

Марат это и был тот, кто мне так нравился еще недавно. Я засмеялась и пояснила:

– У меня в ту ночь вахта была. Хороша же была бы я на пульте приемки. Думаю, Катя бы меня не поняла.

Николай тоже улыбнулся этому и предложил, как-нибудь придти ко мне ночью, посмотреть на мою работу. Я чуть лед не выплеснула из бокала.

– Нет уж. Я не хочу потом, как Тонька на капэпэ каждое утро топать…

Вспомнив эту историю, Николай заулыбался и сказал:

– Да ладно, мы осторожно…

– Что осторожно? – спросила я лукаво.

– Ну, я осторожно к тебе приду. – Сказал Николай улыбаясь.

– Так ты и так там каждый день. – Сказала я. – А ночью только по тревоге вас впустят.

– Да я не об этом. – Сказал Николай.

– А о чем ты? – Спросила я делая невинные глаза.

Он только головой мотнул и заулыбался. Подозвал официанта и заказал мне повторить водку с соком, а себе водку с тоником.

Не знаю. Вроде хороший мальчик. Так я думала о нем тогда. Но меня несколько напрягали его намеки сводящиеся все к одному. Было просто неприятно. Самое смешное сама хотела с ним оторваться, но вот так вот… сводя весь милый вечер к трепотне об этом… не нравилось мне.

Но я честно дала ему вторую попытку. Когда фильм закончился, а следующий еще не объявили и к нам присоединились его приятели, я отвергла все знаки внимания Марата и только взялась за руку Николая, когда тот сел обратно на диванчик с моей стороны. Марат видно все понял, и, решив не лезть ко мне с предложением танцев, выйти покурить и прочим, просто угостил меня очередным соком с водкой, хотя я еще со вторым не справилась. Танцевать мы ходили только с Николаем. Но и Марат не остался без пары в тот вечер. Тоня о которой мы буквально полчаса назад разговаривали появилась из ниоткуда и на наших изумленных глазах увела парня танцевать. Мы, конечно, последовали за ними. И пока не начался следующий фильм, лихо отрывались под странную, очень быструю и такую невероятную музыку. Я даже в теории не могла представить, какой инструмент может выдавать такие звуки. Но было забавно. А когда начался сеанс, Николай потянул меня в темный зал для просмотра фильмов и мы с ним забились на задних диванчиках, причем я позволила ему меня к себе прижать. Я буквально спиной лежала на его груди и плече и мои мысли были заняты не тем, что происходит на экране а тем заметят ли в такой темноте что рука Николая на моей груди и совершает забавные, приятные, хоть и смущающие меня движения. Но все смотрели кино. Причем смотрели серьезно, не смотря на то, что он оказался не художественным, а документальным про какую-то их там войну. Толи про бои на какой-то Черной реке и в лесах за ней, толи про полицейскую операцию в районе этой самой Черной реки. В общем, я так и не поняла. Я кайфовала в руках Николая и мне было все равно, что где-то идут воины, что где-то кто-то гибнет…

Когда сеанс закончился, и свет резко зажегся, я почувствовала, что, буквально, краснею. Я поднялась, отворачивая лицо от идущих к выходу людей, обсуждавших фильм, и тоже направилась в бар, где у меня на столе оставался еще полный коктейль. Официант так и не убрал его даже очистив пепельницы и я с удовольствием заняла свое место. Присосалась к трубочки и, видя, что Николай, садящийся напротив меня тоже слегка смущен, рассмеялась немного.

– Что? – Спросил он улыбаясь.

– Ты покраснел. – Сказала я.

– Ты тоже. – Парировал он и попытался дозваться занятого другими официанта. Чувствуя что официанта не дозваться, а очередь у бара вызывала тоску он спросил меня:

– А может, пойдем?

У меня еще оставалось половина высокого бокала, и я спросила, оттягивая время:

– Куда?

– Погуляем, пока не сильно темно и тепло еще. На ту сторону сходим. Там пройдемся?

Ну, разве я могла отказать таким необыкновенным голубым глазам, смотревшим на меня. Нет, конечно. И мы поднялись и пошли. А наше место немедленно было занято только что подошедшими в бар несколькими офицерами Контроля. На улице я достала сигарету и, попросив огня у стоявших у входа мужчин, закурила. Потом взяла демонстративно Николая за руку и, куря, повела его по дорожке. Дура была. Надо было наоборот тихо сбежать, чтобы даже курящие на входе не видели. А так я шла и чувствовала их взгляды и усмешки.

Мы не спеша, прошли через весь лагерь и спустились к реке. Прошли по песку к мосту и, осторожно ступая по настилу понтонов, перебрались на другую сторону. Я и раньше чувствовала запах костра, но на другом берегу, он стал явственнее ощущаться.

– Пойдем к огню? – Спросила я, указывая на смутные сполохи в лесу. Кто-то из наших ушел вечер провести на природе, как говорится.

– А ты хочешь? – Спросил Николай, и не надо было читать мысли, что бы понять, что он-то точно не хочет. Я сдержала вздох, и также держа его за руку, позволила выгуливать меня вдоль реки. В босоножки давно забился песок и мелкие камушки, но я мужественно терпела и мечтала только скинуть их. Наконец я не выдержала, остановилась, выбралась из обуви и, неся ее в той же руке что и сумочку, снова взялась за локоть Николая.

Песок был уже холодным. Нет не сильно, но уже и не просто прохладным. Но все равно идти по нему вот так босиком было сказочно приятно. Николай прервал молчание и рассказал, как он с аквалангом дно этой речки обследовал и что дальше по течению он нашел самый настоящий танк. Я произносила все положенные восхищенные междометья, но не сильно вникала в его слова. Мне отчего-то было просто приятно держаться вот так за него и чувствовать его тепло. Ощущать его кожу под моими пальцами, а иногда и прижиматься к его плечу головой. В общем, я делала все возможное, чтобы показать, что не против самого близкого нашего общения, а он только и делал, что говорил и говорил. Наверное, просто нервничал? Наконец когда мы отошли достаточно далеко, и вдали я увидела натянутые через реку загородки. Он повернул обратно и спросил:

– Пойдем домой?

Я не растерялась и сказала:

– Ко мне нельзя. У меня контролерша тебя только увидит – съест обоих.

– Хех, – неудовлетворенно сказал Николай и объяснил: – и ко мне нельзя. Приятели сегодня попойку домой ко мне и моему соседу перенесли. Там сейчас такое.

Я уже открыто улыбалась и спросила прямо:

– И что будем делать?

Он прижал меня к себе и так неуверенно спросил:

– Может к тебе, в приемный терминал?

– Дурак, что ли? – Спросила я, уже не улыбаясь. – Сегодня же говорили…

– Да я шучу. – Он снова прижал меня к себе, и я только стерпела его некоторую неуклюжесть.

Я просто чуть не засмеялась в истерике, когда он предложил пойти к ним в ангар со строительной техникой. Какое настроение, какая романтика, упасите меня. Я позволила ему проводить меня до дома, я поцеловала его даже на прощание, серьезно так, по-взрослому, но это был не тот человек, который мне нужен. Я уже ничего не хотела с ним иметь общего. И даже, зайдя домой и, увидев что моя соседка так и не приходила, а дверь в ее комнату открыта, и та пуста, я не стала выходить на крыльцо и звать этого оболтуса. Нет, таких я не хочу.

Укладываясь спать, я еще была раздражена не на шутку. И при чем ведь по большому счету, ну что я так мальчика… ну сморозил глупость, бывает. Но я ведь еще и накручивала себя, он бы мне еще там в лесу на иголках предложил… Дураком я его обозвала про себя много раз. И тогда только подумала обо всех мужчинах, которые были мне не безразличны в этой жизни. И поняла, что не вязался с ними этот Николай. Он просто был другой. С грустью я вспомнила единственного похожего на Николая поведением человека, а именно Хадиса. Интересно Николай также бы плохо кончил, если бы попал на нашу войну? Ведь все остальные люди, которые мне нравились, были в корне другими. И Артем, и Василий, и Альберт, и даже Петр с Серебряным. Особенно Серебряный, перед проблемой отсутствия места для близкого общения с девушкой не спасовали бы. Эти скорее друзей бы с их пьянкой в ангары отправили, а не девушку туда повели. В общем, Николай хоть мне и нравился, но не больше. Не думаю, что даже его прикосновения смогли бы меня после таких выводов снова так смутить, как в зале во время фильма.

Лежа на животе и размышляя об этом, я никак не могла понять, а зачем мне это вообще понадобилось крутить что-то именно с Николаем. Ведь в поселке было столько действительно симпатичных смелых ребят из того же охранения. Что мне так Николай этот дался?

Нырнув в сон, я уже знала, что спрошу у странного обладателя серо-зеленых глаз.

Спустя полтора месяца, когда теплая еще осень бушевала желтыми красками в наших лесах, началось просто какое-то паломничество.

Я теперь занятая с утра до ночи и еще и ночами через сутки, не сразу обратила внимания ни на то, что людей в поселке стало больше, ни на то, что воздвигли новые гостевые домики по дороге к капэпэ. Не до них мне было. Я бегала, как лошадь в цирке кругами, выполняя прихоти Катиного друга, и еще и со своими обязанностями пыталась справиться. А Катин друг оказался жутко как не прост. Это он только казался пожилым. Энергии в нем было хоть в телегу запрягай. Он ночью работал с поступившим ему материалом, а уже утром мне готовил список следующей литературы, которая ему была нужна. Я тащила список контролерам, а те уже не стесняясь, матерились и обещали предоставить все в двух-трехдневный срок. Потом я находила ему людей из обитателей лагеря, которые могли бы объяснить те или иные непонятные моменты в прочитанном. А иногда и сама откровенно пренебрегая приличиями, валялась у него на диване и, слушая вопросы, отвечала на них. Ну, что, конечно, знала. К примеру, я очень любила в детстве историю и про нашествия с востока могла часами рассказывать, вспоминая былины-сказки которые мне читала в детстве мама или отец. А потом я ведь помнила всю историю, что преподавали в интернате. Так что даже мои скудные знания ему пригождались. Иногда я выводила этого книжного червя на прогулку. В лагере он кроме меня и Кати никого не знал, но все ему были интересны, и мне приходилось отвечать, кто есть кто, и чем занимается. Он кивал и кивал, словно все запоминал. Потом мы ходили с ним на другой берег и он как ребенок радовался, если я разводила для него небольшой костерок и в благодарность он рассказывал мне о том… о своем мире.

Я уже знала, почему он сбежал оттуда. Он просто не желал жить в том обществе, где за тобой постоянно следят и контролируют, чуть ли не твои мысли. Я только пожимала плечами. После моих-то снов, мне бы было все равно, призналась я ему честно. Не вижу этого и хорошо. А так мне скрывать особо было нечего. Он кивал и говорил, что я просто пока еще молодая. Я с ним в этом соглашалась, так как смысла спорить не было, но оставалась при своем мнении. Нормальному человеку боятся внешнего контроля нечего, если он его не замечает. Ну, что мне любовников моих стесняться? Так я вроде не уродов себе выбирала. Или стесняться того, как я прокладки меняю? Нормальный человек это и сам смотреть не будет. Да неприятно, но ведь он сам признавался, что преступность у них минимальная, что помощь медицинская людям всегда вовремя оказывается. Да это же счастье просто! Тут вон в деревнях женщина рожает, так приходится звать акушерок чуть ли не с другой деревни. Пока дошла она, роженица уже младенца обмыла и укладывает.

А война? У них там какой-то вечно тлеющий локальный конфликт ерундовый, а у нас по стране война трижды волной прошла. И это только гражданская. Последняя ночь не в счет. А будь власть в руках тех, кто так ему не нравились, думаю, они бы все это прекратили.

Только от него я узнала достоверно, что Катя дочь одного из руководителей той далекой страны. И я серьезно призадумалась, а не начать ли с ней на вы разговаривать. Все-таки она значительно старше меня. Но не начала. Мне с ней и так нормально говорилось…

В один из дней, когда, только сменившись с ночного дежурства, брела к себе в домик, я с удивлением увидела прямо перед собой у доски с планом поселка Серебряного. Я даже опешила. Я стояла, смотрела на него, а тот водил пальцем по плану и пытался что-то найти.

– Серебро! Ты что, буквы знакомые ищешь? – спросила я, заходя сзади.

Он вздрогнул, испугался, отошел на шаг в сторону, разглядел меня и улыбнулся. И так по-дурацки протянул довольным голосом:

– Сааааааашкаааааа!

– Не Сашка, а Александра для тебя гад. – Сказала я улыбаясь. – Я помню, как ты меня до слез довел при отъезде!

И я обняла его. Он даже не ожидал этого. Я сама даже не ожидала. Как же я по этой физиономии соскучилась.

Поднимая голову, я спросила:

– А где Артем?

– Здесь! – Сказал он, терпя мои объятья с довольной улыбкой. – Его же сюда прямо из госпиталя вырвали! Тоже все тебя спрашивал.

– Из госпиталя? А что случилось? – Испугалась я.

– А ты что ничего не знаешь? – Удивился он.

Я помотала головой и, беря его за руку, попросила:

– Отведи меня к нему, пожалуйста!

Серебряный посмотрел на стенд и сказал:

– Мне надо офис контроля найти. Я ничего на этом плане не понимаю. Ничего же не подписано.

– Все подписано везде! – сказала я и показала ему офис. – Видишь здесь ОК нарисовано? Это они. Типа с ними все Окей. Отведи меня к нему! Я же не отстану. Ну…

Серебряный сломался и повел меня. Мы довольно долго шли по дороге к капэпэ и я увидела, наконец-то, сколько собрано домов новых. И ведь в каждом кто-то жил уже. Дом Артема и Серебряного я бы сама точно никогда не нашла. Даже с планом в руках. Он был закрыт от дороги другими домиками, да еще и все там было перекопано, дома-то собрали, а канализацию прокладывали не так активно. Я даже пожалела жильцов, как они там мучаются.

Когда мы вошли в прихожую домика, я сразу узнала родные запахи Артема. Все тот же табак, все та же дурная привычка курить по всему помещению. Причем ходя по нему из угла в угол. Артем сам вышел в коридор с сигаретой и остановился, увидев меня, чуть не плачущую от счастья.

– Саша? – Спросил он, и я просто кивнула, не убирая улыбки "до ушей".

Он подошел к нам с Серебряным и, отдав тому сигарету, молча и без разговоров прижал мою голову к своей груди. Я слушала биение его сердца под форменной курткой, и счастливая просто пускала слезы, даже не пытаясь побороть их. Темочка. Артем. Тема… Я снова его вижу.

Серебряный осторожно выскользнул за дверь оставив меня с Артемом наедине. А тот все гладил меня по голове и спине словно мама в детстве успокаивая мои слезы.

– Тема, – прошептала я, – Артем… Я скучала по тебе. Правда.

Я чувствовала, как он кивает головой, и не знала, верит он мне или нет. Он ведь молчал, ничего не говорил. А я не хотела даже отстраняться от него, что бы посмотреть в его лицо. Мне было так хорошо, что его крепкие руки прижимают меня к себе.

Наконец он взял меня за руку и повел к себе в комнату. Усадил меня на кровать, а сам со странным "Сейчас, сейчас…" стал копаться в еще не разобранных сумках что-то ища. Наконец он выудил из сумки какой-то тонкий пенал и протянул его мне.

– Мне сказали куда поедем, я был уверен, что ты еще здесь. Вот купил тебе… Если Андрей не против будет…

Так Артем ничего не знал, оказывается…

Я раскрыла пенал и увидела в нем золотую цепочку с кулончиком, сережки и небольшое колечко. После подарка Альберта хранившегося в сейфе Контроля, этот показался мне скромным, но обижать Артема не хотелось до жути, и я благодарно поцеловала его в колючую щеку. Поблагодарив, я спрятала пенал в сумочку и сказала, что вечером одену, когда мы с ним обязательно в бар пойдем отпраздновать его приезд.

– Нет, малая, в бар мы не пойдем. – сокрушенно сказал Артем. – Сегодня большое собрание. Акты подписаны. Хоть капитуляции и нет, но столица южан в наших руках и строительство на Зеленом берегу уже заморожено. Морозов захвачен в ходе уличных боев. И даже не ранен. И его уже везут сюда. Так что все почти закончилось, Саша. И даже наши устные договоренности с союзниками выполнены. Василий уже через неделю получит маршальские звезды и будет введен в совет правления. По крайней мере, уже известно, что совет высказался за него семью голосами против двух. Мы почти добились чего хотели. Пора подводить предварительные итоги. У вас тут где-то актовый зал есть, нам сказали после регистрации в офисе контроля и получения пропусков в нем около шести собраться. Начнем типа.

Я слушала его и лихорадочно соображала, как бы мне в актовый попасть. Ведь туда мой пропуск не распространялся. Там проводились только важные собрания.

– Я с тобой пойду. – Решительно заявила я и добавила: – Вот еще не хватало, чтобы из-за всяких собраний я опять тебя из виду теряла. А вдруг ты на обратном пути заблудишься?!

Артем улыбнулся и предположил, что мне на собрании будет скучно. Но сильно убеждать меня не ходить с ним не стал. А я уже придумала, как попаду внутрь.

– Еще время есть. – Сказала я беря его за руку: – Пойдем, я тебе лагерь покажу наш. На тот берег свожу. Если кто по пути попадется, познакомлю. Тут столько отличных людей работает. Ты не пожалеешь, Артем.

Он поднялся и сказал:

– Уговорила, пошли. Но только не спеша. Мне еще трудно ходить.

На улице я все-таки спросила, как он в госпиталь попал и он нехотя коротко ответил:

– Покушение. Но все обошлось.

Мне очень хотелось знать подробности, но Артем сказал, что расскажет, но не сегодня. Мы с ним медленно шли по дорожке к центру лагеря, и я без умолку рассказывала, чем занималась все это время, где и как работала. Как Катя и Альберт ко мне относятся. Какие у меня отношения с другими землянами. Рассказала я и про Андрея. Причем рассказала подробно.

– Тебя не поймешь… – с улыбкой покачал головой Артем. – То ты хочешь быть с ним, то вдруг все так…

– Да я сама себя не понимала тогда! – Сказала я смеясь.

– А сейчас? – С усмешкой спросил Артем.

– Сейчас понимаю. – Уверенно кивнула я головой.

Он не стал спрашивать, что я понимаю, только прижал локтем мою ладонь к себе ободряюще и снова расслабил руку. Гуляя по лагерю, я показала ему и где актовый зал наш и где бар, и даже где офис контроля, возле которого я сама с удивлением увидела многих глядящих толи очередь изображающих, толи просто стоящих и курящих при разговорах. Я только тогда поняла что все они при оружии. Это меня смутило. Ведь оружие было запрещено всем кроме офицеров контроля и охранения.

Ближе к шести, когда Артем заметно устал, а я все еще не наговорилась, мы направились к нему домой, где нас уже ждал Серебряный. Он отдал пропуск Артема и сам поспешил вперед. Я помогла так же не спеша дойти Артему до зала и мы даже покурили с ним на входе. Когда пришло время заходить внутрь, на мое счастье к зданию подошли Альберт и Катя. Они тепло поздоровались с Артемом и даже смогли пару минут поговорить с ним об общих знакомых и вообще о жизни. Катя на мою просьбу провести меня в зал благосклонно кивнула, и мы пошли все внутрь.

Я и Артем сели на последнем ряду, причем я с умыслом с ним поговорить, а он, просто не желая пробиваться вперед, где Серебряный наверняка нам два места держал. Первым на трибуну поднялся старший офицер Контроля по лагерю и, обращаясь к собравшимся сказал:

– Мы рады, что вы собрались здесь так быстро. Растягивать не имело больше никакого смысла. Некоторые, особенно из мест ведения боевых действий еще задерживаются, но мы думаем завтра послезавтра и они к нам присоединятся. Пока по непонятным причинам задерживается руководство глядящих, но если прибудет один войсковой генерал, то у нас уже есть право считать его слова мнением совета правления. Он введен в курс дела. Не критично. Все равно процедура подписания актов в Гари уже выполнена и нас всех волнует судьба тех, кто так или иначе, добровольно или нет, получили доступ к нашим тайнам, и подпадает под нашу обговоренную заранее власть. Вы все в курсе, что только специальная комиссия ваших и наших специалистов безопасности вынесет решение о дальнейшем нашем сотрудничестве с вами. В идеале было бы, чтобы вы оставались там где работаете, а не пришлось бы вас вывозить к нам на курорты, так сказать… А потому все кто прибудут в лагерь пройдут обязательные собеседования на основании которых и будут сделаны выводы. Прошу вас сохраняйте спокойствие. – Сказал оратор, успокаивая ропот. – Это не означает, что вам не доверяют. Это не означает какие-то другие грядущие притеснения. Мы даже позволили вам всем сохранить свое табельное оружие, хотя как вы заметили наш персонал его не носит. И это только просьба, оставлять оружие, выходя из дома. В большинстве здесь работают гражданские специалисты… Далее тоже вопрос по пребыванию у нас. Когда вы будете посещать киносеансы, бары, спортивные площадки, постарайтесь не рассказывать нашим сотрудникам все те ужасы, с которыми вам пришлось столкнуться на войне. Не надо грязи, не надо циничных слов типа "война, что поделаешь". Помните, что все они из мира, где войну показывают, как очередное телевизионное шоу. Максимум, что стоит рассказывать о всей той катастрофе, что прокатилась по вашей стране, это итоги. Да, мол, победили и рады. Да, сейчас начнем с вашей помощью налаживать нормальную жизнь. Да, было всякое на войне, но вспоминать не хочется. Пожалуйста, отнеситесь к моим словам серьезно. Если многие из вас по своему объявленному желанию будут переселены на Землю, то, как стимул молчать скажу, что те, кто не воздержится от таких разговоров, переселены будут принудительно. Надеюсь вам все понятно. А сейчас я предоставлю слово гражданскому руководству лагеря, что расскажет вам о вашем временном пребывании здесь.

На сцену к трибуне поднялась, Катя и очаровывая всех своей улыбкой, поздоровавшись, сообщила:

– Пока что мы видим со стороны вашего руководства только исключительно точное выполнение пунктов договора. Инцидент, произошедший недавно, и некоторым вам достаточно известный пока еще в состоянии расследования. Смею вас заверить, что мы уже разобрались в нем и теперь просто завершаем следственные мероприятия. Мы рады, что ваше руководство в данной ситуации проявило себя готовым сотрудничать и оказывать нам всяческую поддержку. И сейчас пока вы будете гостить у нас, начинается самая сложная фаза наших отношений. Вывод нашей тяжелой техники. Площадка под Гарью уже готова к возврату синтез машин на Землю, а первая площадка уже принимает передвижные разведывательные комплексы и военную технику. Мы не наблюдаем пока препятствий для ее вывода. А потому уже к концу недели пакет с описанием заявленных технологий будет передан вашему правительству. Контейнер уже прибыл на первую площадку, содержимое проверено и вашими и нашими специалистами. Так что просто ждем, передаем, и на некоторое время, скорее всего до месяца, наши связи будут заморожены, чтобы подвести итоги и выработать новую стратегию наших отношений с Русью. Вам же это время понадобится, чтобы с вашими северными соседями урегулировать вопрос о передаче им указанных в вашем договоре территорий. Вопросы эти скорее касаются вашего руководства, а не вас самих, но сидя здесь, проходя тесты и собеседования, отдыхая и не имея связи с внешним миром, вы должны понимать, что там… все крутится, все работает. Мы же со своей стороны периодически будем информировать вас о происходящем в вашей стране.

Дальше. Все вы сегодня уже узнали, где находится офис контроля. Всем вам уже объяснили, что согласно договора вы служащие этой организации. Потому любые вопросы, которые у вас возникают по передвижению вне лагеря, по проживанию внутри лагеря, по передаче вестей своим родственникам, просто любые вопросы вы обязаны решать с ними и только с ними. В нашей стране Контроль отдельная закрытая организация. Она почти не контактирует по общим вопросам с гражданским управлением. Только, если по каким-то отдельным причинам, офис контроля не может удовлетворить ваши запросы, и если вы получили у них разрешения обратиться ко мне, тогда находите меня и уже я буду решать ваши проблемы. Кстати я тоже офицер Контроля.

Среди вас нет лишних или левых людей. Все вы были довольно долгое время проводниками наших идей. Все вы контактировали с нашими специалистами. У многих у вас даже появились друзья среди нас Землян. Потому я хочу, что бы вы понимали, мы вам благодарны. И хотим сделать ваше вынужденное здесь пребывание максимально хорошим. Просто отдыхайте, набирайтесь сил. У многих из вас отпуска не было очень давно…

Организационное собрание оказалось довольно долгим. И что самое смешное, что все прибывшие понимали, что они просто стали заложниками дальнейшего поведения правительства глядящих. Но то ли ему безоговорочно верили, то ли не думали, что земляне способны всех разом уничтожить, возникни в головах совета идея не выполнить договор, но буквально все были почти довольны таким странным принудительным отдыхом. А еще все они таяли от ощущения, что с ними носятся как с младенцами.

Сразу с собрания всех повели на ужин. Сытно накормили, дали наговориться в столовом комплексе построенном отдельно. Всем подали на столы вино и даже водку, но в меру и я бы сказала даже мало, боясь, что эти вояки начнут буянить вечером по лагерю. Потом буквально всех проводили по территории и многие пожелали остаться в баре и кинозале, удивляясь и радуясь возможности бесплатно посмотреть фильмы и недорогой выпивке, которую им отпускали за единицы.

Я с Артемом не задержалась в баре, и мы пошли на берег реки, где под руководством офицеров контроля образовался неплохой междусобойчик. Был алкоголь, была какая-то легкая закуска. Обжигал близкий большущий костер и звучал иногда грустный иногда веселый смех от воспоминаний о войне и общем в ней участии. Я поняла, что эти люди еще в эйфории от победы и тоже с ними радовалась.

Так получилось, что я как вцепилась в руку Артема, так и не отпускала ее, не смотря на частые попытки разговорить и отвлечь меня другими офицерами. Я только с улыбкой замыкалась и боялась отпустить Тёму.

Даже присутствие офицеров Контроля не мешало этим людям в голос смеяться над своими когда-то неудачами и над ужасами, которые они пережили. А так как многие с друг другом, так или иначе, пересекались на войне, то рассказы дополнялись иногда жуткими, но все равно забавными комментариями. Даже Артем не удержался, и на пару с Серебряным рассказал, как они пробивались к остаткам дивизии Попова, который лихо партизанил на другом берегу. Сразу нашлись те, кто слышал эту историю в другом варианте и не замедлили рассказать ее. Я смеялась, узнав, что чтобы отогреться, бойцы Василия просто подпалили здание попавшегося на пути блокпоста и, не смотря на угрозу быстрого обнаружения, минут тридцать грелись около невозможно жаркого пламени. А Артем, оправдываясь, сказал, что если бы не этот блокпост, то не треть бойцов потом с простудой свалилась, а все. Но это мало кого уже интересовало, все стали обсуждать пожар в каком-то городе, который устроили они сами, сдавая его шрамам. Потом разговор перекинулся на обсуждение боев на улицах Гари, где южане, так и не смогли победить, и были позже окружены и практически уничтожены. Нашлись и те, кто видел колонны пленных ведомых на расстрел. Никто из этих людей не спрашивал, зачем было расстреливать столько народа. Все словно видели в этом правильный и безоговорочно верный шаг. А я не лезла уже отравленная лишним гуманизмом общения с землянами. Правда, среди сидящих у костра нашлось трое молодых ребят, которые признались, что в начале войны воевали за шрамов. Их попросили рассказать и какого им там было, на что они с усмешками отказались, сказав еще не хватало, что бы потом их тут же у костра закопали. Но я удивилась отношению к ним остальных. Они не стали изгоями в этом смеющемся обществе, а наоборот, словно центры магнетические притянули к себе других и через некоторое время, вообще, общающиеся разбились по темам и компаниям. Я с Артемом и Серебряным оказалась в окружении других старших офицеров. Но разговоры их сводились к заботам кто, чем займется, когда все будет уже урегулировано. Эти мечтания были мне мало интересны, и я беззастенчиво потянула Артема в бар. Он словно разрывался между компанией равных себе и моим желанием провести вечер только с ним. Слушать только его и вспоминать. Глядеть в его глаза. держать его за руки.

И я победила. Извинившись, Артем вместе со мной покинул междусобойчик, и мы по уже сгустившейся темени направились обратно в лагерь.

– Здесь не много развлечений. – Сказала я Артему. – Тебе еще надоест все. И бар и сидение возле костра. И даже эта природа надоест. Это я первое время просто тут счастливая бегала. Даже намека на войну нет. Словно другой мир. А потом все надоело. Не поверишь, до тошноты. Я даже ходила на площадку и в тренажерный зал, чтобы со скуки не помереть. Но и это надоело.

– А тут библиотека есть? – Спросил Артем. Я кивнула, и он ответил: – Тогда мне не судьба заскучать.

Я надулась и заявила:

– То есть вместо общения со мной ты собрался книжки читать? Может мне сразу пойти повесится? Что бы не мешать тебе?

Он засмеялся и сказал, что не даст мне этого сделать.

Невероятный вечер. Просто невероятный. Вместе с Артемом даже приевшийся бар и танцы казались какими-то новыми событиями в моей жизни. А может это просто присутствие многих шумных, незнакомых и веселых гостей так изменили атмосферу? Не знаю. Я с удовольствием отрывалась, с настоящим уже полковником, заставляла его краснеть перед ниже чинами и даже дразнила его мимолетными поцелуями.

Казалось, он меня не узнает. Полгода всего прошло, а он смотрел на меня как-то по-другому. Он даже "малая" перестал мне говорить. Все чаще просто Саша или даже Сашка, что меня кстати раздражало. Но я была счастлива видеть его, и готова простила бы ему, даже если бы он меня снова по-прежнему звал.

К утру, окончательно забывшись, мы так непростительно с ним напились в баре. Я почти ничего не помнила потом. Только свои танцы разве что, да каких-то людей за нашим столиком, что с Артемом смеялись, вспоминая их общие дела.

Но то, что утро мы встретили с ним вместе, не расстроило меня. Я лежала, смотрела на его немного смущенное лицо и улыбалась, представляя какие гадости он о себе в тот момент думал. Но, отвлекая его от излишних мыслей, я гладила его по груди, животу. Прижималась к его бедру и дождалась-таки, когда он уже на трезвую голову скажет сам себе: "Будь что будет" и обнимет меня.

Когда в комнату осторожно постучался Серебряный и позвал Артема на обед, завтрак был безнадежно пропущен, только тогда мы решили подниматься и я, смеясь, наблюдала, как смущается Артем, вставая и быстрее стараясь влезть в форму.

– А ты что не поднимаешься? – Спросил он, уже одевшись.

– А мне и так хорошо! – Сказала я и откинула одеяло, раскрывая себя. Я легла на бок, поджимая колени и издеваясь, смотрела, как снова смущается Артем, думая, что ему дальше делать. Спешить на обед или остаться со мной. Спасая его от голодной смерти, я сжалилась и сказала: – Я в приемном терминале обедаю. В любое время. У меня карточка, которой я все оплачиваю. В вашей столовой, где все за единицы вроде, я даже расплатится не смогу. Тема, ты иди с Серебряным, уведи этого гада, чтобы он меня не видел. А я оденусь и пойду на работу пообедаю. Мне все равно надо заглянуть еще к одному человеку. А то он без моей помощи тут ноги переломает, да и Катя недовольна будет.

– А вечером ты придешь? – спросил немного чем-то расстроено Артем.

Я поднялась, и медленно, демонстративно покачивая бедрами, подошла к нему. Поглядела ему в глаза и сказала с улыбкой:

– Неа. Я сегодня в ночь на приемном терминале дежурю.

– А когда я тебя увижу? – спросил, беря меня за плечи, Артем.

– Завтра. Завтра. Завтра ты меня увидишь. – Сказала я, смеясь и уворачиваясь от его попытки поцеловать меня. – Все иди, мне еще в душ надо срочно. А в твоем доме даже туалет и тот неправильный. Уводи Серебряного.

Артем вздохнул и признался:

– До завтра так долго…

– Зато ты гад поймешь, как мне тут полгода не видя тебя было. – Сказала я и обняла своего Артема.

Он ушел, а я не спеша оделась. Выбросила в ящик для белья полотенца, поправила постель. И еще раз осмотрев комнату, покинула его домик.

Какое-то тихое, но настоящее счастье жило во мне весь тот день. Словно наконец-то произошло то, что я и сама желала, и судьбой было уготовлено. Я ведь не могу врать сама себе, но именно так мне и казалось в тот день. Словно я получила именно то, что всю жизнь хотела. Артем был со мной.

Даже откровенно жесткий наезд Кати, когда я, спустя полтора часа появилась перед ней, почему меня ее друг с собаками ищет по всему лагерю, заставил меня только улыбнуться. Катя спросила, что со мной и куда мы вчера из бара сбежали с Артемом. Они же приглашали нас к ним за столик. Я хоть этого и не помнила особо но, продолжая улыбаться, заставила и Катю с улыбкой покачать головой.

– Понятно. – Только и сказала она, и чуть ли не шутливо толкая, погнала меня работать к ее другу.

До восьми вечера я опять бегала между ним и офисом контроля, скидывая заявки. Я утомилась рассказывать ему, что знаю о Трехстороннем конфликте. Я ведь почти ничего и не знала. А он все спрашивал и больше раздражался, видя, что я не в силах ему помочь. Но что бы спасти наши хорошие отношения, я обещала познакомить его с человеком, который действительно сможет ему помочь. Я имела ввиду Артема. Обрадованный этим он потребовал немедленного знакомства, в чем я ему конечно отказала. Надо было дать Артему придти в себя после такого поворота в нашем с ним общении. Пусть подумает обо всем. Где он вообще лучше меня в этой жизни найдет? Я не слишком о себе? Ну, да ладно. Главное, я права.

Ночью я так и не смогла уснуть. А я ведь рассчитывала на нормальный сон, как обычно. Катя словно заводная носилась по терминалу с прибывшими с земли специалистами, приводила их в чувство и меня гоняла помогать им. Но даже эта суматоха не выветрила во мне ощущения что все прекрасно и жизнь кажется налаживается. Пришедший под утро сонный Альберт попросил меня налить ему кофе и долго выпытывал, что у меня с Артемом. Я, выдавая скупо информацию, заставила и его улыбаться. Единственное, что он мне сказал:

– Артем хороший человек. И остался им, не смотря ни на что. Тебе повезло, если у вас с ним все нормально получается.

Будто я и сама не знала. Когда Альберт ушел в комнаты инструктажа сменить жену и объяснить прибывшим наши порядки, я проверила уровень амортизирующей жидкости, опустила спинку кресла и с чувством, что день все-таки, кажется, закончился, уснула.

Когда совсем, меня разбудил Артем и сказал строго:

– Готовимся к отправке. Дуй к "Потоку". Я на пульт сяду. Персонал на месте, объект сейчас уже приведут.

Продирая глаза, я сказала:

– А зачем я тогда там нужна, если персонал на месте?

– Затем что ты здесь не нужна. – Довольно грубо сказала Альберт, но сразу извинился и пояснил: – Сюда сейчас человека приведут, не хочу, чтобы ты видела все это.

Я насторожилась и спросила:

– Кого-то кого я знаю?

Альберт кивнул и нехотя признался:

– Андрей арестован и доставлен, и мы его переправляем на Землю. Приказ уже вчера поступил. Просто дали выспаться человеку. Новенькие, прибывшие, это замена и ему и другим кого возвращали.

– А за что его?

– Саша! – повысил голос на меня Альберт. – Иди к "Потоку". Будет нужна помощь – поможешь. Вечером поговорим. Приходи к нам с Артемом. Мне и с ним есть о чем поговорить.

Я, подтягивая брюки, встала и, не оборачиваясь, пошла из контрольной комнаты. Будут на меня еще голос повышать.

В помещении управления "Потоком" был только старик Павел. Он хмуро смотрел на показания приборов, и когда я появилась, сказал:

– Вызови техников. Отзыв от сканера нестабильный. И фильтр пусть проверят. Если что скажи, чтобы срочно меняли, а не думали, как исправить. Времени нет.

Я подошла к телефону и набрала техслужбу. Так как было уже восемь утра, там все оказались на месте и обещали немедленно прибыть. Я пошла на вход встретить их и сразу объяснить, в чем проблема. Лучше бы я осталась у "Потока". По коридору, ведущему в холл, навстречу мне, двое из Контроля, запакованные в странные бронежилеты и в закрытых шлемах вели, а точнее тащили под руки Андрея. Нет, он не упирался. Он просто почти не шевелил ногами. С трудом подняв голову и посмотрев на меня мутными глазами, он, кажется, меня даже не узнал. Я прижалась к стене, и один из контролеров поблагодарил меня, проходя мимо.

Встретив техников и проведя их к самой установке, я вернулась с дуру, по привычке, не в зал управления "Потоком", а в контрольную комнату. И увидела сидящего в кресле Андрея стоящих справа и слева от него бойцов и замершего перед ним Альберта.

Альберт что-то говорил тому, и даже обратив на меня внимание, не прервался:

– … вы понимаете все, что я вам сейчас сообщаю. Вам ввели средство, которое не позволит вам даже после восстановления в пункте прибытия проявить активность и нанести вред себе или окружающим. Вам следует до суда над вами, сохранять спокойствие и с достоинством принять любое вынесенное решение. Помните, что любая ваша попытка побега, учитывая ваш статус, станет поводом для уничтожения на месте. Мы желаем вам, хорошего пути, и благоразумия. – Альберт не ждал реакции Андрея. Обратившись сразу к бойцам, он сказал: – Уводите в камеру "Потока". Там какие-то сложности пока. Как все сделают, так и отправим.

– Тогда мы у камеры побудем до отправки. – Сказал один из Контроля и Альберт кивнул.

Я посторонилась, пропуская этих двух с телом Андрея и испуганно глядя на Альберта, спросила:

– За что его? Скажи сейчас. Я не хочу до вечера ждать!

Альберт сев за главный пульт не ответил. Он только махнул рукой на мое обычное место, и я села и повернулась к нему. А Альберт, словно не сдерживаясь больше, выпалил:

– Ладно, что он вор и казнокрад. Хрен с ним. Это проблема самого Контроля. Этим они должны были заниматься. Но откровенный саботаж… Катя в бешенстве. Я ее домой отправил, чтобы она не натворила чего.

– А сделал-то он что? – не унималась я.

Видно было, что оставаться хоть немного спокойным стоило Альберту больших сил.

– Они захотели нас подставить с Катей и других. Его человек убил Контролера ответственного в одной волости за вывоз синтез машины и другого оборудования. Андрей свалил это на местных. Начал расследование и такие убедительные доказательства предоставил, что мы немедленно начали по спискам всех собирать здесь. Что бы разом решить проблему… Ну ты поняла.

– Что?! – возмутилась я.

– Что слышала. – Буркнул Альберт. – Все это давно и не нами решено. В случае нарушения контракта не выведенная техника подрывается люди, допущенные к тайне по возможности уничтожаются. Мы и так все на нервах. Сколько уже сообщений было, что вероятен саботаж. И тут, когда это случается, я даже подумать не мог что это чья-то своя игра. Хорошо старший Контроля просил не делать быстрых выводов и дать ему и его людям разобраться. Катя же уже была готова отдать приказ. Всех бы в "Поток" загнали и рассеяли без пункта назначения. Медицинский тест типа.

– Всех?! – Воскликнула я, наконец, осознав, что значит эта фраза.

Альберт повернулся ко мне и сказал спокойно:

– Саша. Все уже хорошо. Все распуталось. Еще несколько дней назад. Надо сказать спасибо Контролю, что сами своего урода вычислили. Катя завтра официально поблагодарит службу. Это был бы удар по ней провал такого дела. А удар по ней это удар по ее отцу. Андрея, передадут Судье. Пусть тот сам думает, кто за ним стоял и кому все это было нужно.

– Нет, я хочу знать только это! – сказала я зло, и поднимаясь. – Вы всех собрали не для каких-то там обсуждений, а именно чтобы уничтожить?

Альберт вздохнул и попросил:

– Саша, во-первых, успокойся. Не всех. Во-вторых, они приехали сюда, когда уже все выяснилось. И вообще, лучше на эту тему поговори с Катей. Ты на нее слишком похожа иногда бываешь. Вам будет проще найти общий язык.

– Я хочу от тебя все услышать! – заявила я. – Вы же не такие, как они все. Вы же лучше. Вы же добрее! А сейчас я узнаю, что вы не лучше глядящих, которые уничтожают все, что им не нравится. Вы ничем не лучше шрамов, что вешали на столбах тех, кто больше не хотел воевать. Вы не лучше тех уродов, что надомной издевались… Они меня хотя бы не убили!

Альберт тоже поднялся и сказал спокойно:

– Саша, повторяю, успокойся.

– Я не успокоюсь! – заявила я. – Из-за одного своего урода, вы хотели убить и меня и Артема и всех остальных!

– О тебе речь не шла! – Рявкнул Альберт. Снизив тон, он сказал: – Пожалуйста, Саша, что бы нам не нравилось, мы должны делать Дело. А значит, ты сейчас пойдешь к "Потоку" и поможешь Павлу.

Я с ужасом смотрела на Альберта и не узнавала его. Он стал мне противен. Вот так в одну секунду из отличного человека он превратился… даже не знаю, в кого.

– Как меня запарило ваше "делать Дело"!

Резко повернувшись, я больше ничего не говоря вышла вон, сжимая кулаки в бессильной непонятно откуда ворвавшейся в меня ненависти. Хорошо еще слезы не полились. Вернувшись в комнату управления установкой, я села в кресло и уперев локти в пульт, скрыла ладонями раскрасневшееся лицо. Если бы меня кто-нибудь тронул в тот момент, я бы такой бранью разразилась, что до конца жизни бы краснела. И эти такие же. Такие же подлые, и своей вечной отмазкой – ДЕЛОМ, готовы оправдать все. И гибели людей, и разрушенные судьбы. Они были ничуть не лучше наших идиотов. Я сидела и страдала своими откровениями, а Павел, ругаясь по телефону с техниками, требовал ускорить процесс замены фильтра. Когда он положил трубку и посмотрел на меня, то спросил осторожно:

– Что случилось?

Мне очень не хотелось срываться на старике. Но и вменяемо ответить я бы не смогла. И я просто промолчала. Он переспросил и снова не получив ответа сел в другое кресло и стал наблюдать, как меняются на большом экране показания поступающие от приборов. Наконец он удовлетворенно сказал:

– Вот, молодцы. Стоило из-за такого мне нервы мотать. Саша, запускай процедуру.

Я оторвала ладони от лица, со всей дури ударила в кнопку активации "Потока" и пошла к стенду. Мы для них всего лишь обезьяны, которых они научили кнопки жать, думала я, остервенело выполняя комбинацию и отправляя в Ничто Андрея.

Здание заметно тряхнуло. Я настороженно посмотрела на Павла, а тот только за приборами следил. Первый раз такое было на моей памяти, чтобы здание при отправке тряслось.

– Что это было? – Спросила я удивленно.

– Отдача. – Сухо сказал Павел и пояснил: – Они компенсатор не отрегулировали. Не волнуйся… радиации нет. Все нормально. Разберутся.

Странно, но страх после этого толчка немного унял мою злость от разговора с Альбертом. Я, больше никого ничего не спрашивая, прошла в контрольную комнату и, забрав сумочку, не прощаясь с замершим над пультом Альбертом, ушла вообще из терминала. Я пошла не к себе домой и даже не к Артему, которого я так хотела увидеть. Я пошла домой к Кате. Я долго звонила в дверь, даже не подумав, что та может быть спит. А она действительно спала. Открыв мне, она спросила чего я в такую рань к ней пришла, но пропустила. Пока я разувалась, вернулась в свою спальню и снова завалилась на кровать прямо в костюме, из которого так и не вылезла. Я тоже прошла туда и сев на край кровати спросила жестко:

– Ты, правда, уничтожила бы всех… если бы… если бы Андрея не поймали? Если бы не узнали что это он.

Катя, не поднимая головы от подушки, открыла глаза, и ее взгляд был абсолютно ясным. Разлепив губы, она сказала:

– Да. Наверное.

Я даже ничего не спрашивала больше, просто сидела, смотря перед собой. Какая-то странная апатия навалилась. Вот почему всегда так? Один день счастье настоящее, а второй день такой отвратительный, что все хорошее в тебе убивает.

Катя, кажется, преодолевая себя, тоже поднялась и села не далеко от меня. Тоже посмотрела на стену.

– Знаешь, как раньше было страшно? – Сказала она и пояснила: – Страшно такие решения принимать? Я ведь уже однажды отправила потоком массу людей в никуда. Наверное, так же страшно, как самой убивать. Но к этому, говорят, привыкают солдаты…

– Врут. – Перебила я уверенно: – Врут или притворяются. Убивать не страшно… Я с Серебряным говорила на эту тему. Он мне рассказывал, что просто надо преодолеть в себе барьер. Это не барьер страха. Это нечто другое. А потом преодолевать становится все проще все легче. А потом и вовсе не думаешь о том, что это живой человек, которого ты только что убил. Создается впечатление, что ты один такой уникальный. Я Серебряному верю. Он знает, о чем говорит.

Катя поднялась с трудом, потянулась и пошла на кухоньку.

– Пойдем, кофе попьем. А то мне надо сегодня людей встречать, а я разбитая, нервная и злая. Там поговорим.

На кухне, отпивая горячий кофе, мы не столько говорили, сколько отдельными фразами общались:

– Но ведь это подло. – Говорила я и не надо было даже пояснять, что я имела ввиду.

– Ты просто еще веришь в идеалы. – Отвечала Катя, даже не показывая мне, почему к такому выводу пришла.

– Я думала вы другие. – Горько признавалась я.

– Когда я увидела вас… то тоже подумала что вы другие… – просто пожала плечами Катя.

– Но вот так ни за что?! – воскликнула я, и Катя усмехнулась.

– Они наши. Понимаешь. Ваш совет отдал их нам. Это тоже часть сделки. Ваше правительство признала их имуществом, которое может быть продано, куплено, уничтожено или перепродано. Не мы. Вы сами. А нам что, со своим уставом в ваш монастырь лезть? Или бороться здесь за права человека?

– Но почему вы тогда помогли им, а не шрамам?

– А шрамы, что лучше? Они вашим южным соседям обещали не просто землю, а со всеми жителями на ней. Зачем южанам просто земля? А вот жители да, им нужны. Так что все одного поля сорняки. И мы не лучше.

– Да. – Согласилась я. – Вы нисколько не лучше. Вместо того чтобы объяснить глядящим, что так нельзя поступать, вы с радостью принимаете их плату, за ваши страхи.

Катя, закурила, глядя на улицу, залитую ярким, совершенно не осенним, солнцем и спокойно сказала:

– Ты мне напоминаешь Альберта…

– А ему я напоминаю тебя. – Перебила я хмуро ее.

– Он тоже ярый противник таких методов. Он тоже все время, где может, сопротивляется им. Он же даже осужден за это был. Но он смирился с положением вещей. И сопротивляется лишь в той мере, которая не переходит в безумие. Так же и ты. Тебе это противно, может даже очень противно… Но ты примешь такое положение. Может быть, побесишься, нервы мне и Альберту поизводишь, но поймешь бессилие и примешь. Этот мир не тобой придуман. И даже не для тебя. Ты в нем лишь мимолетная песчинка. И даже я в нем не больше пушинки. И оставаться честным это значит просто быть честным и с собой и с другими. Хочешь, мы вызовем твоего Артема и спросим его, что надо сделать с человеком, владеющем серьезными сведениями, которые гарантированно скоро могут попасть врагу? Он, конечно, скажет изолировать или уничтожить. Это скажет твой Артем. Ты же, кажется, его любишь? Ладно, не отвечай. Ну, а когда я спрошу его, если нет возможности изолировать, он естественно скажет, что надо такого просто вывести подальше, чтобы не подрывать общий дух окружающих и пустить пулю в затылок. И по-другому он сказать не может. Понимаешь о чем я? Мы с вами меньше года общаемся. И я не могу гарантировать, что вы наши друзья и друзья нашим интересам. И вот этот вывоз техники это лакмусовая бумажка и по ней мы поймем, с кем имеем дело. С уродами, которые из-за жадности испортят любое начинание, или с нормальными честными дельцами. И если бы ваше правительство оказалось уродами и посягнуло бы на нашу собственность, это стало бы поводом для ответных действий. Думаю даже ракетного оружия первой площадки, хватит, чтобы от вашей Гари камня на камне не осталось. И это, запомни, Саша, НЕ ЖЕСТОКОСТЬ! Это простое признание вас неспособными соблюдать договор, а значит, никакие нормы морали на вас вообще не распространяются. Просто вообще никакие. Ведь мораль это тоже своеобразный договор. И он тоже прекращает действие с момента признания вас неспособными договоры поддерживать. Пока, конечно, не будет сменено ваше руководство.

У нас на Земле, – Катя потушила сигарету в пепельнице и, отпив кофе, продолжила: – У нас на Земле, раньше, так сказать, да и где-то сейчас, действовала так называемая апостольская церковь. Решение ее Папы было буквально законом для всех в Европе, это ммм… регион такой. И если Папа отлучал от церкви какого-либо правителя, то внимание, Саша, все договоры этого правителя с другими, с соседями, например, ставились под вопрос. Как же так, с еретиками договоры не поддерживают. Ну, это я утрирую. А вот то, что было абсолютным фактом, так это то, что практически сразу после отлучения начиналась смута в стране. Ибо отлучение распространялось не только на правителя, но и на народ верный ему. Папа верующим развязывал тем самым руки для смещения своего правителя. Давал возможность показать верность Вечному Богу, а не смертному человечку. Ведь вступая на трон, любой правитель якобы, назовем это так, подписывал договор с Богом. Принимал от НЕГО власть. А Церковь считалась проводником воли Божьей. И она объявляла человека неспособным и дальше соблюдать договор этот. И все средства против неспособного держать договор были хороши. Понимаешь о чем я? Саша я спрашиваю, ты понимаешь, о чем я вообще говорю?

Я кивнула, показывая, что с трудом, но я понимаю. Тогда Катя тоже кивнула и продолжила:

– Потом такой церкви уже не было. Точнее она еще оставалась, но потеряла власть над светской жизнью. Там все в куче и то, что она дискредитировала себя не раз, и общее отступление человечества от раннехристианских идеалов. Но у человечества появился новый идол. Так называемая демократия. Причем спроси кого в те времена, что она означает и все ответят приблизительно одно, да только как до дела доходит, все по-разному ее воспринимали. Но по сути если говорить, то демократический выбор народом стал единственным легитимным основанием для получения власти. Любые попытки придти к власти диктаторам, это тоже форма правления, в чем-то хуже в чем-то лучше, когда правит один или несколько, выставляя свой диктат народу, заканчивались плачевно. Диктатуры в мире развитых коммуникаций не уживаются. Это долго объяснять почему, поговори с тем, кому помогаешь. Он лучше тебе объяснит. Но у вас здесь… Диктатура это вообще единственно возможный способ удержать страну от развала. Так что благом для страны, заметь не для людей, а для страны, как базы для следующих поколений, был приход к власти диктатуры глядящих. Не псевдо демократии шрамов, а именно диктат глядящих. У нас было время оценить ситуацию. Конечно, придет время, глядящие не смогут игнорировать окружающий вашу страну мир. Начнется вынужденно расцвет коммуникаций и диктатура либо выродится в то, что происходит сейчас у нас, там… либо будет заменена самим народом на другую форму правления. Но есть две абсолютно невозможные вещи. Первое, это наше вмешательство вооруженное в этот процесс. Потому что мы чужаки, и уж наш диктат точно никто здесь не потерпит. И второе, невероятно представить, что мы будем заключать договора с демократическим правительством в такой упадочной стране. Да завтра урожай не соберут, голод начнется, и правительство демократическое в полном составе будет смещено, а все его договоры станут подлежать пересмотру новым правительством. Оно нам надо? Потому мы работаем с диктаторами. И методами ИСТОРИЧЕСКИ обоснованными для общения с диктаторами. Как та церковь о которой я тебе говорила. То есть сила на силу. Только абсолютно реальная опасность быть уничтоженными заставляет ваше правительство вести дела с нами честно. Они ведь тоже все в списке. Выгода, которую и вы, и мы получим от такого честного общения, оправдает все риски, которые несут все стороны. Но никакие выгоды в перспективе не остановят жадных дурачков возжелавших минутной наживы. И мы должны иметь возможность поставить таких на место. Захватите машины? Мы их подорвем. Персонал уничтожим короткими акциями или полномасштабной атакой. Попытаетесь уничтожить наших людей, мы казним всех глядящих, кто имел с нами общение. А это все сплошь не последние офицеры. Попытаетесь уничтожить приемные площадки, мы просто направленным сигналом выдавим в ваш мир несколько термоядерных устройств. Это не сложно. Зато жить в этой стране станет не невозможно, но проблематично.

Но и кроме тупого бодания мы подготовили альтернативный вариант, на случай нарушения договора глядящими. Мы получили сознательного союзника, который реально хочет власти в этой стране. Это, конечно сильная личность… Способная, кстати, на все. Но которому выгодна наша дружба. И которому наши интересы не чужды. Уже много времени прошло, как мы заключили устный договор. И сейчас он тоже подходит к концу. Он хотел власти, мы сделали для этого все возможное. Несколько месяцев промывали мозги вашим жителям, что только он один достоин своими делами управлять людьми. Проводили работу с глядящими в списках, что есть такой вот человек и, в отличии от вашего правительства, только он защищает ваши интересы. А это не самые маленькие люди в вашей системе. Работали мы и с самой верхушкой глядящих показывая им выгоды одного лидера. Причем, что бы никто не передрался лучше ввести на эту должность нового достойного человека. Как умели, работали, короче. И есть результат. Но…

В это время раздался дверной звонок, и Катя поднялась и, улыбнувшись мне, пошла открывать. Вернулась она не сразу, но когда появилась на кухне, сказала:

– Лекция по практической политологии окончена. Пошли, Василий прибыл. Дурака вспомни, он и появится…

Впервые я видела какой-либо транспорт, помимо электрокаров, на территории лагеря. Да и он оказался машиной для перевозки заключенных. Машина стояла у ангара со строительной техникой и возле нее курили Альберт и Василий с несколькими глядящими. В одном из них я узнала Сергея и радостно улыбаясь, поспешила за стремительно шагающей Катей.

Я, следуя примеру Кати, поздоровалась серьезно со всеми за руку, но не удержалась от улыбок Василию и Сереже.

– Ну, раз ты здесь, значит и Артем где-то поблизости. – Сказал мне Сергей и я, улыбаясь, покачала головой. Для них, почему-то все всегда казалось столь очевидным.

Пока я раздаривала улыбки, Катя деловито спрашивала у мужа:

– Конвой, где остался?

– Пока там же. Стоят табором за пропускным пунктом. Мне позвонили с поста и предложили выставить все палатки, что у нас имеются от мобильных групп оставшиеся. Но это не лучший вариант. Лучше бы их отправить куда-нибудь подальше. Такая колонна нам под дверьми точно не нужна.

– Господин Генерал. – Обратилась Катя к Василию демонстративно на "вы" при его подчиненных. – Отправьте ваших людей в ближайший город. Оставьте себе только личный транспорт. Мы его пропустим за капэпэ. Очень постараемся не надолго вас задержать. Только чтобы переговорить, правильно ли мы и вы понимаем отдельные пункты предварительного соглашения. Это день два не больше.

Василий кивнул, сказал что-то негромко Сергею, и тот, взяв еще одного офицера, пошел по дорожке в сторону выезда с лагеря. Василию и оставшемуся с ним глядящему, Альберт предложил пройти за нами в ангары, и посмотреть подойдет ли выделенное помещение для содержания пленников генерала.

Мы все прошли в первый ангар, и Василий скривился, увидев, что для содержания его "гостей" в дальнем конце наши умельцы просто сварили по быстрому клетку.

– Я конечно редкий подонок, но до такого еще не дошел. – Сказал он странно, но Катя и Альберт его поняли. В соседнем ангаре, была небольшая прокуренная комнатка для отдыха техников, она вполне устроила Василия, и он дал добро.

Мы вышли на воздух и, подозвав к себе офицеров Контроля стоявших недалеко, Альберт сказал:

– Давайте переводите их.

– Хорошо. Сейчас подойдут бойцы. Переведем.

– Да там некого бояться… – сказал Василий и сам пошел открывать машину. Контролеры удивленно посмотрели на Альберта и тот просто пожал плечами, сам не понимая. Офицеры раскрыли кобуры на всякий случай, когда Василий открыл дверцу сбоку и скомандовал:

– Выходим. Не телимся.

К моему негодованию и возмущению первой из машины спустилась женщина. Красивая, молодая, уставшая и, кажется, недавно плакавшая женщина. Она встала в сторонке и с интересом рассматривала нас. Не со злостью и ненавистью, а именно с интересом. За ней спустилась другая женщина. Я не сразу узнала ее, а когда узнала аж задохнулась. Это была жена Морозова. Наталья, если я ничего не забыла. Она меня не узнала, и тоже встав у двери машины, стала рассматривать нас. Но зато вот у нее в глазах было полно и злобы и горя и еще массы эмоций, которые я затрудняюсь описать. А ее красивый рот был сжат до такой степени, что уже казался гримасой боли.

Последним из машины спрыгнул, игнорируя ступеньки сам Морозов. Его руки скованные спереди наручниками помогли удержать ему баланс при приземлении, и он со странной улыбкой посмотрел на нас. Потом обернулся к Василию и сказал:

– Я уж боялся, что ты меня в свою бывшую колонию привез.

– Да, ладно… – небрежно сказал Василий и, закрывая дверь в машину, добавил: – Я бы тебя тогда не довез. Точно бы на обочине похоронил.

Морозов еще раз посмотрел на нас и тут только его лицо прояснилось.

– Коха? Коха! Катя!? Вот это да. – Спеша на встречу нам, Морозов и меня вспомнил: – Саша! Рад, рад видеть тебя. А судя, что ты с победителями, то ты везучая…

Василий не дал ему и трех шагов сделать. Схватил за ворот и дернул на себя. Морозов не удержался и повалился на землю. Уже с земли он сказал отходящему от него Василию:

– Как был ты вертухаем, Васька, так и остался. Хоть и в генеральский мундир залез.

Василий хмыкнул и сказал офицерам Контроля:

– В комнату эту… только его. Женщины будут жить под моим присмотром.

Старший из присутствовавших офицеров кивнул и, подойдя, помог подняться Морозову. Ведя его под локоть, он передал бывшего Лидера своему помощнику и уже тот увел его в ангар. Когда Владимира проводили мимо Кати и Альберта, никто из них не вымолвил ни слова. А уж я и подавно молчала, набрав в рот воды.

Василий, поманив к себе женщин, представил их нам.

– Наталья Морозова. Жена и помощник нашего дорого гостя.

Я скривилась от еле сдерживаемой улыбки. Очень дорого гостя, надо было сказать Василию. Он очень дорого обошелся всем.

– А это Анастасия… – Василий замялся и спросил у женщины: – Тебя по первому мужу представлять или по второму?

Он не дождался ответа от женщины и просто сказал нам всем, что она бывшая жена Артема. У меня все внутри оборвалось. Я убью этого серо-зеленоглазого урода из своих снов! – думала я, в тот миг, сваливая всю вину только на тех…

Василий, Вася, Васенька, зачем же ты притащил ее сюда… Надо было там и оставить ее, где нашел – чуть не заплакала я про себя. Я слишком хорошо знала Артема, что бы не верить, что мои отношения с ним после такой гостьи оборвутся.

– Она задержана на основании ваших законов? – Спросила холодно Катя.

Васили сразу понял причину Катиного недовольства. И поясняя, он сказал:

– Да. Катя, я сам ни в жизнь бы не повез ее в автозаке. Но я больше этой девушке не верю. Она помогла сбежать в свое время Наталье. Так что Наталья будет отправлена отбывать свой срок. Ей, конечно, добавят за участие в войне против законного правительства. Но не много. Я прослежу за этим. А Настя… после всех формальностей отправится следом за ней.

Я заметила, что Василия нисколько не смущает присутствие тех, о ком он говорил. Екатерина сдержанно кивнула и, обращаясь к женщинам, сказала:

– Пока вы на территории лагеря, вы будете получать равное со всеми обеспечение, и ваш статус будет общим. Свободное передвижение внутри лагеря вам я гарантирую. Но наш общий статус и даже мой гарантирует, что вы будете уничтожены охранными комплексами при попытке преодолеть ограждения в лесу или в другом месте кроме капэпэ. – Катя повернулась к офицерам контроля и попросила их: – Проводите девушек, в дом, выделенный Генералу. Проверьте внутренние контрольные системы и можете оставить их там одних. И господина офицера тоже проводите.

Когда так и не проронивших слова женщин увели, а с ними ушел и последний спутник Василия, Альберт спросил у того:

– Надеюсь, ты не Артему такой подарочек привез? Он вроде только смирился, а ты заново…

Василий, закуривая и предлагая прогуляться Альберту, сказал:

– Пойдем. Не будем при твоей жене. Она меня сейчас съесть готова…

– Не съесть, а убить… Я таким… не питаюсь! – Заявила зло Катя.

Василий почесал переносицу и довольно грубо ответил:

– Когда придумаешь, что я с ней должен был сделать, скажи мне, хорошо?! У нее муж погиб, друзей не осталось! А пока не придумала, не закатывай мне…

Альберт покосился на жену и сказал:

– Катя, ты реально плохо выглядишь. Иди, пожалуйста, отдыхай. Я сам со всем разберусь. Мне вон, Саша поможет.

Но Катя не сразу ушла. Она постояла, задумчиво разглядывая не смотрящего на нее Василия и, наконец, сказала:

– Ладно. С этим я зря полезла. Давайте вечером сегодня все к нам. Часам к восьми не раньше. Раньше и я не проснусь, и привести себя в порядок не успею. Там сядем и разберемся, что дальше делать.

– Вот! – откликнулся Василий. – Я всегда знал, что Катька – настоящий мужик!

Я невольно прыснула в ладонь смехом, Альберт покачал головой, а Катя, вздохнув, махнула на нас рукой и ушла. Следом за ней двинулся от ангара, стоявший до этого в стороне офицер контроля. Наверное, Катя при таком присутствии чужаков попросила себе охрану, а может, и не просила, и офис сам распорядился.

Мы так и не сдвинулись с места. В отсутствии Кати, надобность в прогулке отпала. Генерал стянул с себя форменную куртку и сказал:

– Где присесть можно? Ноги не держат. Всю дорогу с этими тремя проболтал. Суток двое нормально не спал.

Альберт оглянулся и, показав на поваленное недалеко дерево, предложил к нему перебраться. Василий сел, а мы с Альбертом остались стоять.

– В общем так. – Начал Василий: – Тебе точно этот Морозов не нужен?

– Вовка? – Спросил Альберт и, подумав, покачал головой: – Нет. Мы не примем такой подарок от тебя, Василий. Он вне нашей власти. Да и казни у нас нет. Сам знаешь же… А все остальное, что ему смогут за его… за то что он при побеге устроил, это больше на пытку похоже, чем на смягчение наказания. Понимаешь о чем я?

Василий кивнул и, задирая голову, спросил:

– Ты хочешь, чтобы наши его казнили?

Альберт вздохнул и сказал устало:

– Ты думай, о чем говоришь. Он ведь мой друг. Мы с ним столько прошли. Просто так все сложилось… Я ему не смогу помочь. Я и за меньшее не смог ему помочь. А тут…

– Но у нас, его ждет казнь. – Разводя руки в сторону, сказал Василий. – Причем это даже без сомнений. На юге так вовсю расстрельные команды работают. Всех выявленных офицеров шрамов казнят без особых разбирательств, в подсобном хозяйстве он служил или на передовой, это уже не важно. Тоже самое ждет Морозова.

Я в этот момент не выдержала и спросила о том, что меня беспокоило больше.

– А эти женщины. Вы точно их увезете?

– А что? – спросил Василий.

– Нет просто… – сказала я, пожимая плечами: – Ведь Артему будет неприятно встречаться со своей бывшей женой. Я помню, какой он был, когда ему письмо от нее передали.

Василий посмотрел на хвою под своими ногами и сказал:

– А это не нашего ума дело, Саша. Это их заморочки. Я обязан был ее вытянуть оттуда. Там вообще кошмар, что происходит. И мы не будем останавливать этот кошмар пока. Скажем так, я выполнил свой долг. И если у Артема нет иных пожеланий, я выполню его до конца. Она сама призналась, что активно помогала побегу Натальи. Никто за язык не тянул. Кстати, не пора ли мне его увидеть?

– Погоди. – Остановил порыв Василия Альберт. – Успеете еще. Саша тебя проводит к нему и к твоему дому потом. Мне надо знать о твоих отношениях с вашим правящим советом.

Василий все-таки поднялся и сказал:

– Сложные. Все сложно. Альберт, это не минутный разговор. В восемь я буду у вас дома. Там все и обсудим. Я все расскажу. Не смотря на то, что я командовал объединенным фронтом при наступлении на Зеленый берег и заслужил уважение всего совета, многие понимали, что на них оказывают давление при принятии решения. Это не хорошо. Пока терпит время, я не буду сильно светиться на совете, даже уже после официального признания меня в нем. Я вернусь на юг. Своей властью прекращу мародерства и насилие. Заставлю полюбить меня и тех… в общем буду и дальше следовать вашей программе. Чтобы идти в совет я должен уже засветиться не просто, как герой вояка, но и как организатор, хозяйственник… мой предыдущий опыт, конечно, сказывается, но все равно. Надо поднимать страну. Надо чтобы это поднятие связывали со мной. Тогда уже можно будет диктовать что-то. А быть просто клушей слушающей чужие идеи и выполняющей их, мне не хочется.

– Да сейчас уже за тобой пойдет и армия и почти все гражданское население центра страны.

– Почти все, это меня не устраивает. – Решительно сказал Василий. – Еще одну гражданскую войну страна просто не переживет. Даже с вашей помощью.

– И какие мысли? – спросил Альберт.

Василий, вытянув из кармана сигарету и закурив, сказал:

– Никаких мыслей у меня сейчас нет. У меня только голые желания. Хочу женщину, прости Саша, хочу напиться с Артемом и Серегой. Хочу проспаться. Причем все это в любой последовательности.

– Борделя в лагере нет. – Сказал Альберт и добавил: – Все остальное сможешь сделать. Что ты сейчас хочешь, спать или к Артему ваши дела обсудить?

Подумав, Василий сказал:

– К Артему тогда… после смерти отосплюсь…

Мы вместе направились к Артему. Хорошая сдержанная такая встреча получилась. Без гвалта, гомона, алкоголя и прочей ерунды, которую мужики обычно на радостях устраивают. Не смотря на свои смешные желания, высказанные у ангара, Василий пить не стал вообще. Даже пригубить отказался.

– Я просто невменяемый буду… А мне сегодня еще Катю убеждать, что я белый и пушистый. – Сказал он, добродушно наблюдая, как Серебряный прячет обратно в сумку большую флягу. – Успеем еще.

Альберт, не долго побыв с друзьями, сказал, что всех вечером ждет у себя и, пожелав не скучать, ушел решать текучку лагеря.

Буквально после его ухода Василий обрадовал Артема тем, что привез его жену с собой. Мне очень не понравилась реакция Темы на это известие. Он заулыбался, качая головой, и замолчал. Он странно посмотрел на меня. Я даже не скрывала, что меня волнует, что он намерен делать. Когда же Артем перебил Василия и Серебряного и спросил, где сейчас Настя, я так вообще расстроилась. Василия я кажется в тот миг возненавидела. А что я должна была радоваться? Мне надо было броситься на шею Василию и сказать ах какой он молодец что привез бывшую жену моего, как мне казалось, мужчины?

Когда Артем, извинившись, вышел на улицу, я естественно поспешила за ним.

– Ты к ней сейчас? – Спросила я, беря его за руку.

– Да. Надо зайти поговорить. – Кивнул спокойно он.

– Не ходи. – Сказала я, рассматривая его смущенное лицо. – Не ходи, прошу тебя.

– Ну, как не ходить. – Вздохнул он. – Надо хоть узнать, чем ей помочь.

– Артем. – Попросила я не отпуская его руку. – Пожалуйста. Ты ведь сейчас уйдешь к ней и… несмотря ни на что… Ты ведь с ней и останешься. Вас же мужики так легко охмурить, окрутить, на жалость надавить. Я не по себе… я просто знаю. И ты все ей простишь! Я ведь и тебя знаю!

Артем странно улыбнулся и сказал:

– А я ей давно все простил.

Я смотрела в его улыбающееся лицо и думала, а не ударить ли. Вот просто так, со всей дури. За мой такой постыдный страх, что он уйдет от меня, так и не став до конца моим. За мое вот это унижение, которое я испытываю, чтобы удержать его.

Видя, что я готова разревется, Артем сказал:

– Так. Саша, держись за меня. Держишься? И не отпускай. И не думай ни о чем плохом. Просто не думай. Я должен сделать то, что должен. Не больше и не меньше. Пойдем со мной, только обещай не реветь? Хорошо?

Пришлось признаться:

– Я не смогу, если ты там с ней целоваться начнешь. Или еще что-нибудь. Ты ведь любишь ее еще?

Артем кивнул и сказал:

– Да люблю. Но это ничего не меняет. Абсолютно. Мое люблю, хочу, нравиться, не нравится, кажется, кроме меня никого в этом мире не интересует.

– Меня интересует! – Заявила я.

Он улыбнулся и ничего не сказал, зато я, подумав, выдавила из себя:

– Иди. Иди к ней. Я буду тут с Василием и Серебряным. И с ними приду к Кате, если ты до этого времени не вернешься.

– Хорошо. – Сказал он, и осторожно освободив руку из моих ладоней, пошел по дорожке.

Вот ведь. Он не стал мне говорить, что, конечно, он вернется раньше. Конечно, он не заставит меня так долго ждать. Конечно, он будет думать обо мне. Нет, просто "хорошо" и пошел. Я злая больше на себя, что непонятно на что рассчитывала, так и стояла на крыльце в надежде, что он хоть повернется уходя.

Когда я вернулась к Василию и Серебряному они прекратили разговоры и вопросительно посмотрели на меня.

– Он ушел. – Сказала я, и мне самой стало стыдно за свой обиженный голос.

– К жене. – Кивнул Василий. – Ну, скоро вернется. Им долго не о чем говорить.

– Да как это не о чем!? – Возмутилась я.

Осаживая мое возмущение, Василий сказал:

– Потому что, то, что может рассказать Настюха Тёме не интересно. Да и не мазохист он.

– Да ты-то откуда знаешь?! – Чуть не заревела я, выдавая себя окончательно с головой.

Василий скептически на меня посмотрел, а Серебряный, в этот раз хотя бы не улыбался. Спасибо ему. Наоборот Он сочувственно мне покивал и снова достал фляжку из сумки.

– Будешь? – Спросил он, и я кивнула.

Василий так и не пил. Ни тогда, ни позже спустя часы после ухода Артема. Он все-таки признал потом, что оказывается Артему, есть о чем поговорить с бывшей женой. Я горько вздыхала и думала уже даже не об Артеме, а, о том, что Катя меня убьет. Мало того, что опять забыла про ее друга, так еще и напилась посередине рабочего дня. В конце концов, чтобы просто пережить расстройство, я пошла к себе домой, наплевав на всех и вся. Оставила трепаться о том, что с кем произошло Василия и Серебряного, а сама поплелась в свой домик.

Я не знаю, как описать мое расстройство. Мне было так тоскливо. Так тошно от того что вот же что-то намечалось лучшее в этой жизни, но надо было кому-то вмешаться и все испортить.

У себя в домике я просто легла на кровать, даже не посмотрев, есть ли соседка или нет. Сначала думала уснуть и просто забыться, легкий хмель к этому сильно располагал, но дурацкие мысли все лезли и лезли в голову. Я так и провалялась, промучилась без сна до звонка в мою дверь.

Подозревая, что это Катя, проходя мимо, решила заодно разнос мне устроить, я покорно поплелась открывать дверь. Но пороге был улыбчивый Серебряный и, глядя на мое расстроенное лицо сказал:

– Все пошли к Альберту уже.

Я посмотрела на часы в комнате и сказала:

– Еще рано. Они на восемь договаривались.

– Они уже пошли, Артем просил тебе передать. Он пришел, а тебя нет.

– А сколько я его ждать должна!? – возмутилась я, но про себя, честно говоря, обрадовалась, сама не знаю чему. Я быстро взяла сумочку, прямо при Серебряном подновила помаду на губах и, закрыв домик, поспешила с ним к Кате.

На середине пути, я не останавливаясь, спросила:

– Ну, и что так у Артема с этой…

– С Настей? – переспросил Серебряный, словно не понял сразу, что я имела в виду. И конечно додумался сказать мне: – Да нормально все. Сама спросишь.

Но в доме Кати спросить мне не удалось. Две шумные компании заняли небольшую кухню и зал. Катя, встретив нас, ушла сразу на кухню, а вот мы с Серебряным прошли к другой компании, в которой был Артем.

Когда мы сели на приготовленные нам стулья, Альберт спокойно и даже, наверное, флегматично говорил:

– …Не надо только суеты. В конце недели передадим пакет, и там видно станет.

Я еще не вникла о чем шел разговор, и даже вопрос Артема мне нисколько ничего не объяснил:

– Я хотел бы уточнить, обещание о возможном переезде для участников остается в силе?

Альберт кивнул, и я заметила по лицам многих некоторое удовлетворение.

– А трудоустройство? А жилье? А семьи у кого они есть. – Спросил незнакомый мне офицер глядящих.

Альберт снова кивнул и, желая пояснить, сказал:

– Все уже продумано. Вы так же будете числиться служащими Контроля. Пройдете специальную программу подготовки. Дальше вас устроят. Туда куда сочтут нужным на основании ваших предрасположенностей. После заключения контракта с государством вы либо получите жилье, либо сможете на базе контракта получить кредит в банке. Государство предоставит банкам гарантии. Семьи ваши так же будут под специальной опекой государства. Дети будут учиться наравне со всеми, насколько это вообще возможно. Ваши супруги у кого они есть, по желанию смогут работать или заниматься с детьми. Подобный вывод наших помощников мы уже проводили после присоединения северных индийских штатов. В смысле не я проводил, но я слышал о подобном и, поверьте, никто из выведенных не жаловался. Так что смотрите сами. Мы поймем ваше желание покинуть страну после выполнения вами наших поручений. Василий на кухне сейчас тоже самое говорит другим. Давайте сделаем дело, а дальше все что пожелаете. Захотите насладиться победой здесь, мы не против. Захотите перебраться, тоже нас устроит.

– Я все понимаю, я только не понимаю, зачем вам это. – Откидываясь на спинку стула, сказал один из офицеров.

– Это сложный вопрос и решается он даже не нами с Катей, а структурами значительно выше нас.

– Но вы сами то понимаете цель?

– Ну конечно. – Сказала Альберт и посмотрел на офицера как на неразумного.

– А нас вы посвятить собираетесь? Или тайна так страшна, что вы опасаетесь за нашу лояльность?

Альберт улыбнулся и, взяв свой стакан с чем-то похожим на коньяк в нем, отпил небольшой глоток. Он словно время тянул, сразу после этого закуривая.

– Мы столкнулись у себя с тем, о чем я когда-то многим из вас говорил. Ведь с каждым мне пришлось из вас поработать. И вопросы которые вы задавали зачастую не скрою были одинаковыми. У нас за счет плотной интегрированности в мировое сообщество, существует некий процент населения, который не устраивает существующее положение вещей. Из этого числа, находятся и те, кто не молчит и предпринимает пусть детские, но попытки что-то изменить. Это не устраивает ни нас, ни остальное население, которому просто удобно, что государство думает о них, заботится, и не мешает нормально жить не обременяя политическими дрязгами. Это своеобразный симбиоз. Власть держащие, работают для населения страны, а население страны не лезет в управление, пока его туда не позовут. И не отождествляет себя с государственным аппаратом. Кому-то это может показаться диковатым, но это сложившаяся уже система. Она работает не одно поколение, но только сейчас уровень сопротивления ей подходит к уровню сопротивления в те времена, когда она только возникла. Это нормальный, совершенно обычный новый исторический период, в котором созданная система может быть трансформирована под действиями этих фанатиков. Опасность их даже не в идеях. Идеи не новы. Они древние как сам наш мир. Опасность их в том, что на этом этапе их идеи становятся слишком заразными. Популярными… И как обычно, в большей степени, им подвержена молодежь. А потому мы хотим сбросить балласт таких деятелей вам. Ваша диктатура жестока и вполне даст оценить этим наивным, в какой теплице они жили.

– То есть вы хотите насильно их к нам переправлять? – Спросил незнакомый офицер.

– Нет и еще раз нет. – Категорично сказал Альберт. Он потушил окурок и, улыбнувшись, сказал: – У меня было время, что бы на себе осознать, что силовыми методами ничего не решить. Вообще, конечно, готовность применить силу для удержания власти в стране это основополагающий признак диктатуры. И, наверное, наше государство в полной мере к этому готово. Да только мораль нашего общества с трудом переживает смертные казни в других уголках мира, а карательные меры внутри страны, боюсь не переживет. Это может вызвать как ненужный эффект страха, так и обратный эффект решимости населения избавится от такой власти. Ни то ни другое нам не нужно. Вообще, лозунг нынешних правителей у нас, это покой народа любой ценой. Народ должен заниматься чем угодно кроме политики. Заниматься наукой, бизнесом, спортом, путешествиями. Если бы можно было так сказать, то правительство мечтает стать абсолютно незаметным для народа. Как Контроль. Все знают, что он существует. Все знают, что на них висит невероятное количество обязанностей. Большинству не нравится, что контроль вынужденно вторгается в частную жизнь граждан. Но в большинстве случаев свое "не нравится", они держат при себе, так как видят конкретные результаты работы. Предотвращенные теракты, спасенные жизни, люди оказавшиеся в беспомощном состоянии получают необходимую помощь, как только оператор обнаруживает их. Понимаете о чем я? Мы не показываем свою силу. И даже локальный конфликт на Черной реке мы демонстративно не завершаем. Из года в год даем опомниться ушедшим туда. Сейчас Черная, можно сказать выполняет то, что мы хотим возложить на ваши плечи. Ведь уходят в леса добровольно. Мы никого туда не отсылаем специально. И воюем с ними вяло, и, соблюдая все мыслимые и немыслимые правила чести и морали, что бы никто не вопил о нашей чрезмерной жестокости. Ну было там пару раз применение газов в ответ. Но, в общем-то все поняли что воевать надо в меру… не усердствуя.

Альберт невесело усмехнулся и, поясняя, добавил:

– А с вами у нас будет просто договор. Вы позволяете этому гипернедовольному правлением населению прибывать к вам. Благо язык похож. А мы с вами начинаем торги технологиями. Ведь давайте признаемся честно. Вы нам ничего предложить не можете. Ваши полезные ископаемые нам не нужны. Наши синтез машины получат любой материал из близкого по подобности сырья. Да вообще из любого сырья. Ваша земля нам не нужна. У нас своя-то не заселена до нужной плотности. Ваш товар, который нам действительно интересен даже наименования не имеет. Ваша страна станет просто радиатором для охлаждения нашего населения. Но вы от этого и так получите пользу. Ориентировочный поток, который мы будем готовы предложить вам на рассмотрение это десять-двадцать тысяч в год. Это не просто беженцы от наших порядков или искатели приключений. Это люди, база знаний, которых, даже в среднем уровне будет превышать и значительно базу знаний вашего среднего человека. Мы гарантируем вам и подъем промышленности и НТР и многое другое, если вы примете их. Мы, конечно, будем противиться выезду к вам молодежи, но некоторую молодежь мы сами вам спихнем. Есть тип людей, бунтарей по природе своей. Такие у вас остынут, поймут, что наш мир был не плох и возможно изъявят желание вернуться. Мы не сильно будем противиться возвращению тех, кто не смог у вас устроится. Одним бездарем больше, одним меньше у нас не существенно. Лишь бы не мешал жить другим. А те, кто действительно устроятся у вас, сами не захотят покидать вашу страну. Это невероятно выгодное для вас предложение.

Наступившее молчание в зале прервал Серебряный:

– А не получится, так что нас просто погребут под собой эти ваши беженцы. Не станем ли мы колонией вашей.

Альберт покивал, признавая опасения разумными и сказал:

– Теоретически это конечно возможно. Но практика накладывает свои ограничения. Вы просто забываете, кто вы и кто те, кто к вам пожалуют. Вы прошедшие гражданскую войну не задумываясь отправите любого бунтаря на тот свет. Они же в большинстве своем при мысли о трупе блевать начинают. Понимаете о чем я? Понятно, что так будет не всегда. Но никто не говорит о том, что режим глядящих будет вечным. Ничего вечного в этой вселенной нет. К тому времени, когда они ассимилируются у вас, либо вы приведете вашу диктатуру к нашему образцу, когда население власть старается не замечать и радуется только заботе о себе с ее стороны, либо вы сами захотите сменить строй под более подходящий условиям. Но это дело далеко не ближайших лет или даже десятилетий. Не думаю, что те из вас кто останутся доживут до реальных и закономерных отголосков такой эмиграции. Те, кто переберется к нам, те да. Наши возможности по продлению жизни достаточно велики. И думаю, лет через сто убывшие смогут вернуться и посмотреть правильно ли они поступили, заключив сделку с нами. Ведь нет никого в этой жизни, кто верно сможет оценить деяние. Только жизнь дает на все ответы. Только она расставляет всех на заслуженные места.

Такие заманчивые перспективы, как прожить больше ста лет даже мне вскружили голову. Я видела, что и другие люди в зале словно смаковали такую возможность.

– А что в пакете, который вы передаете правительству… – некстати спросила женщина в чине майора глядящих.

– Только то, что они хотели. Ядерные технологии. Они так вскружили голову вашим старшим, что ни о чем другом они и думать не желали. Вместо того, что бы выторговать у нас конверторы Полякова-Играм, они захотели ядерные реакторы. Чтобы вы понимали некоторую недальновидность такого решения то я скажу… Это все равно что вместо автомата выпросить перочинный ножик.

Такое сравнение многих заставило улыбнуться, но некоторые возмутились такой пренебрежительностью. Они предположили, что правительство просто было не в курсе существования неограниченных источников энергии. Альберт только отмахнулся на это и сказал:

– Да ладно… Сразу как выяснили место выдавливания наших беглецов в ваш мир, мы послали довольно громоздкого робота способного совершить обратный переход или просто переслать информацию. И прибыв к вам сюда, он первое, что сделал, это развернул конвертер и приемную камеру для векторного перемещения. Мы потом от конвертора еще запитали город соседний. Так что не надо считать, что мы держали в неведении ваше руководство. Но оно выбрало многое связанное с ядерными технологиями. И ничего связанного с технологиями Темного пространства…

Я вдруг пришла к удивительному и неприятному для себя выводу. И конечно, сразу его озвучила. Я ведь так и не научилась язык за зубами держать.

– Я не поняла, а вам не страшно нам такие вещи в руки давать? Вы не боитесь что мы к примеру против вас же их и используем? Или сами себя… Или вы только этого и ждете?

Альберт, под внимательными взглядами собравшихся, покачал с улыбкой головой и сказал:

– Саша. Ну, вот ладно бы просто обвинила нас в желании захватить ваш мир. Или скажем поработить всю вселенную. Нет она придумала самый извращенный вариант… Нет мы не боимся ни того что вы против нас сможете его использовать, ни того что вы тут армагедец строить вздумаете. – Что такое "армагедец" я не знала, но интуитивно поняла, что нечто нехорошее. А Альберт уже спешил объяснить другим: – Против нас его использовать не овладев Технологиями перемещения с помощью Темного пространства невозможно. Даже если вы уничтожите наши базы, это не помешает нам выбросить ответным ударом в ваш мир термоядерные заряды и просто уничтожить его весь и целиком. Даже с невиновными. А то, что вы тут сами с собой можете в войнушку ими поиграть, это нас не касается. Хотя практика показывает, наличие ядерного оружия служит скорее сдерживающим фактором чем фактором агрессивности. Ведь скоро и другие страны получат подобные технологии. Украв у вас, или разработав самостоятельно. Не суть. Понимание последствий применения ядерного оружия просто не позволит вам его применить. Попугать соседей что бы не борзели, или так сказать, уничтожить разом наступающую армию серией взрывов, или создав выжженную полосу непреодолимую на границе в случае конфликта, это да… а вот так что бы гарантированно друг-друга уничтожать… никто не решиться.

Весь вечер, Альберт удивлял нас, очаровывал простотой и логичностью своего отношения к нам и нашим проблемам. Он описывал перспективы и я, честно говоря, не видела ничего кроме плюсов для нашей страны. Это то меня и настораживало. Слишком все было заманчиво. У того, из сна, все выглядело как-то честнее, несмотря на недомолвки.

Ближе к десяти вечера обе компании в зале и на кухне объединились в холле в основном стоя и куря, и через некоторое время, пообщавшись, стали расходиться. Я тоже попрощавшись с Катей и Альбертом вышла сразу за Артемом.

Он ждал меня на крыльце. Обнял за плечи, прижал к себе и поспешил увести с глаз других глядящих. Идя в темноте, фонари еще редко встречались в лагере, я хотя бы смогла поговорить с ним не боясь, что он увидит, как я краснею от этого разговора.

– Ты встретился с ней? – Спросила я, чуть напрягая плечико под его ладонью.

Он охотно угукнул в ответ и не стал ничего говорить. Я "клещами" потянула из него слова:

– И что она?

Артем, пожав плечом, сказал неохотно:

– Ей жалко, что все так произошло.

– А тебе? – спросила я, скрывая злость под заинтересованными нотками.

– Тоже. – Признался Артем. – Но это ничего не меняет и не изменит. Только…

Я насторожилась и даже заставила его остановиться.

– Что только? – спросила я, рассматривая его профиль еле заметный в сумраке.

Он ответил не сразу, а прежде чем ответить вообще поцеловал меня, хотя я и не ответила на его поцелуй. Просто дала ему прижаться своими губами к моим и не больше.

– Только я хочу, что бы ты Саша, понимала это не из-за тебя. Не из-за того, что между нами произошло и что может быть будет дальше. Это потому, что так и должно, наверное, было быть. Я чего-то подобного давно боялся. Что она просто не устоит в этом водовороте бед. Не устоит без меня. И попробовать все сейчас вернуть… Это будет просто пыткой. И для меня и для нее. Для меня будет постоянное унижение в том, что я оставил ее когда-то. Для нее будет вечной проблемой, как я отношусь к ней и ее ребенку, от того, другого. Она беременна.

Вот я же чувствовала, что он страдает, говоря об этом, но почему мне каждое слово о невозможности их отношений доставляло такую радость. Я сама себе поражалась. Неужели я такая сволочь, что чужое несчастье мне приятно. Или просто каждое слово давало мне шанс на мое счастье с этим человеком? Не знаю. Ничего не знаю, и знать не хочу об этом. Я такая, какая есть!

Ночью в постели с Артемом, я запрещала ему даже думать о ней. Не словами запрещала, а давила его волю своей. Давила его горести и печали. Топила их в ласках. Когда я без сил просто упала в конце на подушку тяжело дыша, Артем меня несильно обнял, чтобы не стеснять дыхание, и долго поглаживал, ничего не говоря пока я не уснула. Усыпая, я думала только о том, что кажется, мне придется приложить не мало усилий, чтобы удержать этого человека рядом с собой. Что бы верить и знать что он только мой. И сон, захвативший меня, только подтверждал мои самые нелегкие думы.

Просыпалась я, ненавидя всех и вся. Будильник на настенном телевизоре включил музыкальный канал, и я просто подскочила от воплей какого-то странного лохматого с фиолетовыми волосами субтильного типчика, орущего вдобавок полную ахинею на незнакомом языке. Пульт от телевизора, Артем, уходя обычно оставлял на кухне. В этом был его коварный умысел. Пока я дойду до кухни за пультом я точно проснусь. Панель телевизора для ручного управления без Темы не открывалась, а моего голос квартира Артема не слушалась вообще. Все мои команды "Свет", "Звук тише", "контроль периметра", компьютером просто игнорировались. Хорошо квартира Артема не считала меня чужой и охрану не вызывала. Уже спасибо.

По идее я, конечно, должна была жить при интернате. Но, проведя пару ночей с его безумными обитателями, которые даже не по-русски общались, а на каком-то диком сленге, я со слезами заявилась в министерство к Кате и без всяких очередей вломилась в ее кабинет. Катя, только чтобы не позориться больше так, разрешила мне перебраться к Артему, хотя до этого пяткой в грудь била себя, что до моих, хотя бы по паспорту, восемнадцати лет не позволит такому случиться. Ага… Она меня плохо знала.

Так я стала свободной от обязательного пребывания в интернате. Но вот от занятий меня никто не освобождал. А это было еще хуже, чем ночевать в притоне малолетней шпаны, где каждая комната напоминала проходной двор. Я училась, не поверите, с детьми младше меня на пять лет. И тут уж никакие слезы мне не помогали. Сидя на задней парте перед монитором компьютера, на котором даже игрушки были заблокированы, я тосковала о времени, когда мне не приходилось тратить по шесть часов в день на редкую чушь.

Не сказать, конечно, что мне было совсем не интересен процесс учебы. Мне очень нравилась их история, их язык. Но я чувствовала себя абсолютно тупой при попытке осилить их математику и физику. Вроде все просто, все понятно, но не шло и все. А от дополнительных занятий я отлынивала, как могла. Через месяц такой пытки, Катя лично приехала в школу при интернате и устроила мне разнос, почему на меня ей жалуются. Я краснела, ревела и просила ее понять, что это ведь стыдно. Я даже просила дать мне спокойно прожить жизнь недоучкой… Катя смягчилась, отвезла меня на работу к Альберту в институт, и тот устроил мне трехчасовую лекцию, как он сам давным-давно отставший от своих сверстников нагонял учебу. Я больше смеялась, чем выносила для себя уроки, но главное поняла. Знания в этом мире были важны как воздух. Без них ни о работе, ни о социальном статусе можно было не мечтать.

Это Артему было классно. Он стал сотрудником постоянно действующего на территории Москвы посольства нашей страны. Занимался рассмотрением персональных дел людей собирающихся эмигрировать к нам туда. Я таких считала откровенными идиотами, а работу Артема считала сродни работе вербовщика в действующую армию. Контроль предоставляя личные дела на рассмотрения посольству, кажется, относился к эмигрантам так же как я, зато вот к Артему относился с огромным уважением. Я сама не раз видела, заходя на работу к Теме, как у него сидят офицеры контроля и что-то обсуждают и, прислушиваясь к мнению Артема, делают коррективы в свои планы. Нет, Артем не заблуждался насчет своего статуса, он так и говорил что все это игрушечное посольство, просто игра в уважение. Но куда без такой игры? Вот и он не выпендривался особо пропуская к нам почти всех, кроме тех у кого были проблемы со здоровьем. И контроль не подсовывал ему откровенных негодяев оставляя их себе и разбираясь с ними самостоятельно. Зарплаты у Артемы хватало на то чтобы выплачивать стоимость квартиры внутри за кольцом погодных генераторов и чтобы не отказывать себе в остальных радостях жизни. Но не смотря на мои уговоры мобиль, он так и не приобрел, ограничивался лишь тем, что иногда за ним приезжал водитель посольства, а в большинстве случаев просто ходил на работу пешком. Благо не далеко было. А я так хотела что бы он иногда хоть подвозил меня на занятия. А еще лучше забирал с них. Ну хоть изредка. Так ведь нет. Ножками, Саша, шевели ножками, девочка, – вспоминала я слова своей тезки…

Но, вообще, жизнь у них мне понравилась сразу и бесповоротно. Если бы мне не испортили первые впечатления интернатом, я бы, наверное, так и прыгала от счастья каждый день. Столько чудесного и удивительного. Столько нового и непонятного с чем было приятно разбираться. Даже просто город меня поражал и своими размерами и своими невероятно высокими домами. А люди… Это просто невероятные люди. Я могла подойти к любому спросить о чем угодно и ни разу не было такого, чтобы мне нагрубили, нахамили или просто проигнорировали. Я вообще заметила, что у них процветал культ чрезмерной вежливости. Но я видела, что если люди мне улыбаются, то делают это не как Наталья, когда я еще там с ней общалась, натянуто и с холодом в глазах. Это были искренние доброжелательность и интерес…

К слову, прощание с нашим миром было растянуто на месяц не меньше. Артем, не смотря на мои вздохи, устраивал постоянную жизнь при лагере для Насти. Василий оставил ее в покое, по общей просьбе. Потом Тема съездил к себе на бывшее место работы и добился, что бы Серебряного через головы назначили на его место коменданта. Мол, у того большой опыт. Потом мотался в Гарь и присутствовал при снисходительном приговоре Морозова. Этот цирк надолго у него остался в памяти. Вернувшись к нам лагерь, он полночи вместо дела, рассказывал мне соскучившейся по нему, какой Морозов все-таки везучий. Даже я сразу поняла, что глядящие просто оставили его в живых, чтобы иметь доступ к его знаниям. Уж не знаю много или мало он там знал, но его прямо из зала суда увезли в неизвестном направлении, и больше о Морозове я не слышала. Или нет… вру… Альберт совершенно недавно говорил что, не прочь встретится и нормально поговорить с тем. Но вот вытащить его в наш мир будет большой проблемой. Если честно, то мне кажется, что оправдали Морозова еще и потому, что Альберту так хотелось. Да и Катя после недолгого общения в лагере с бывшим Лидером тоже сменила свои кровожадные планы на простое презрение к этому человеку. Она могла сама закрыть глаза на откровенные попытки мужа спасти своего друга.

В общем, точно я не знаю, а гадать не хочется, как и спрашивать.

Я вообще старалась забыть всю жизнь там. Мне ведь ясно дали понять, что обратно я не вернусь. И я честно забивала голову всякой ерундой, только чтобы не вспоминать никого. Словно я стала жить одним днем. Сегодня бы выжить, а не то, что о вчера еще думать. Помогало…

В тот утро я судорожно собиралась на учебу и выбежала из дома, даже макияж, толком не закончив. Я хоть теперь и стала чаще делать рисунок на щеке, но все равно он меня так раздражал, что я не редко и забывала его. Но вообще, конечно, было дикое зрелище, на мой взгляд, в классе, где учатся дети на пять лет младше меня сидит сзади такая размалеванная девица и скучает.

Но в школе при интернате в тот день мне поучиться не дали. А я прямо таки расстроилась. Вот ведь жить без учебы не могу. Весь класс, к которому я была причислена, дружно отправлялся на экскурсии по музеям становления Лидерства в стране, и мне без особого труда удалось избежать прогулки сообщив, что я уже была в этих музеях и не раз. Я действительно уже побывала в музеях этих, только чтобы посмотреть, как жили прадед и прабабка Кати. Причем Катя у нас была экскурсоводом. Вместо воспитания в нас чувства уважения к своим предкам она нам рассказала, как сочиняли легенду про ее героического прадеда. Я в голос смеялась, сравнивая официальное описание его жизни с фактами, которые рассказывала Катя. Она, конечно, просила забыть и никому не рассказывать о том, что я слышала, но истории были настолько смешными, что я даже у учителя в школе спросила о некоторых деталях. Тот только руками развел, говоря, что ему такие факты неизвестны. В общем, забавно все это было.

Когда весь класс уехал на специальном полутораэтажном автобусе для перевозки детей, я поплелась к монорельсу и отправилась к ближайшему погодному генератору. Уже через тридцать минут я получала в пункте проката ролики и защиту. Чем ехать домой и весь день перед телевизором проваляться лучше на коньках поносится с другими лодырями и прогульщиками. Тем более, что некоторые физиономии мне были уже знакомы, и я даже частенько останавливалась потрепаться с ними. Бетонированное поле перед гигантским клыком генератора было на мой взгляд лучшим местом для катания на коньках. И как я понимала не только на мой взгляд. Не даром перед третью генераторов были и пункты проката спортинвентаря, и даже развлекательные центры, в которых после беготни можно было еще спокойно отдохнуть. Обычно я так и делала, когда удавалось. Каталась часа три, потом шла в кафе, брала мороженное, и перебиралась в залы с видео развлечениями. Если приятели с площадки были со мной, то мы занимали большую комнату и по мотивам какого-то фильма отстреливали всю хищную живность в диком лесу. Было так все реалистично.

Но если я была одна, то сама не играла. Я только смотрела, как играют другие. С восторгом болела за людей, что носились на перегонки по каменистым долинам Марса на четырехколесных байках. Или с удовольствием глядела, как игроки бродят в фантастических мирах, что-то собирая и выполняя какие-то задания.

Иногда, словно в тему, на весь центр звучала реклама программы переселения. Я ухмылялась и думала про себя, что среди десятков мальчишек и девчонок мечтающих сбежать от скуки опостылевшего мира, наверное, не было ни одного, кто знал бы, какой ад их ждет там. Но реклама была красива. Мир, в котором вы сможете рассчитывать только на себя! Где никто не вторгнется в вашу частную жизнь, если вы способны ее защищать. Где нет службы контроля. Где образование не влияет абсолютно никакой роли. Где все, что ты сделаешь себе, будет сделано тобой и только тобой. Я ела мороженное и невольно улыбалась. Наивные. Верят тому, что говорят. Как мне сказала Катя, мне тоже надо было привыкнуть. Если мне что-то здесь ОЧЕНЬ настойчиво рекламировали, от этого надо было бежать как от огня.

В тот день я тоже накаталась до уже чувствующейся усталости, сдала инвентарь и собиралась пойти домой, когда позвонил Артем. Я достала телефончик и поприветствовала его. Я не стала объяснять, что у нас не было в тот день занятий. Он бы мне не поверил, стал бы перезванивать в интернат. Я выслушала его предложение встретиться после моих занятий в посольстве якобы по важному делу, и с радостью согласилась.

Знала я их важное дело. Тоже мне…

Я поехала домой принять душ и пообедать нормально. И как раз к половине второго прибыла к воротам посольства. Возле ворот на тротуаре я заметила машину Кати и с удивлением поспешила внутрь. Показав на проходной пропуск, я получила разрешение пройти и поднялась на второй этаж в кабинет Артема. Тот сидел один, и я удивилась:

– А Катя где?

Поцеловав меня, Артем сказал, что ее и не было. Альберт приехал только. Я кивнула, рассказав, что ее машину внизу видела.

– Сейчас он придет. Он в кабинете контроля заявку составляет для их научной станции на Зеленом Берегу.

– А он разве еще занимается теми делами? – Спросила я, плюхаясь на широкий диван.

– Да. Их институт курирует технологии передаваемые глядящим. – Ответил Артем и, достав телефон, набрал номер. Чуть подождав, он сказал в него: – Тёма мы готовы. Да приехала. Ну, все вместе и поедем, как ты хотел. Все кто так сказать в теме… Давай мы ждем тебя.

Он протянул мне руку и заставил подняться с дивана. Провел меня в гардероб, где дал странный жилет с застежками на боках.

– Одень. Он легкий. Прямо под куртку одень.

– Это бронежилет? – спросила я, стягивая курточку.

– Да. – Кивнул Артем и сказал: – Мы не думаем, что будут проблемы, но все равно. Мы то ладно… но тебя будет жалко.

– Мы поедем туда к той высотке, которую вы мне в прошлый раз показывали?

– Точно. – Улыбнулся Артем и добавил: – Пришло время знакомиться.

– А вы уже точно знаете кто они?

– Нет, конечно. – Сказал Артем, помогая мне застегнуть жилет. – Мы даже не знаем всего, что они делают. Но пока есть желание давай скатаемся.

Я, накидывая ветровку, спросила у Артема:

– Не понимаю, почему просто не задержать всех их. И не допросить. Я видела, как работают бойцы спецназа по телевизору. А если они опять как в прошлый раз вам не откроют?

Артем пожал плечами, ничего не говоря, и вывел меня из гардероба. Скоро к нам зашел Альберт в черной форме офицера контроля и сказал:

– Привет, Саша, застегни куртку. Что бы не видели жилет.

– Успею еще. – Сказала я и спросила: – А когда едем?

– Сейчас. Я взял машину жены на ней нас хоть в центрпогодконтроля пропустят.

Вообще я давно поражалась наивности этих мужиков. Ну, ведь они серьезно думали, что смогут поговорить с теми, кто не хотел с ними общения. Это мне напоминало документальные фильмы про дикарей Амазонки. Суть там заключалась в том, что с помощью миниатюрных камер встроенных в минироботов велось наблюдение за жизнью племени. И все подробно рассказывалось. Иногда племени подкидывали какие-то безделушки незаметно и красочно показывали, что же племя будет с ними делать. Так вот мы втроем выглядели не лучше тех дикарей. Но, ведь я предупреждала их, что бы они не пытались на контакт выйти. Что бы они даже не думали об этом. Нет вот… вперлось им в одно место. И нет, чтобы связями воспользоваться и натравить на них контроль, они видите ли, боялись сумасшедшими прослыть и хотели все решить сами. Альберт дурак и мой Тёма не лучше… Одна в нашей компании Катя просила не забивать ей голову дуристикой и не мешать работе. Ей сумасшедших каждый день в министерстве хватало. Будучи товарищем министра по должности она проводила контроль финансов по министерству. И говорила, что, так как исчезают деньги в их ведомстве никакой больше фантастики не надо…

А я? А мне было все равно. Ну, хотят пусть едут. Я даже с ними прогуляюсь.

Мы довольно быстро добрались до той самой высотки и припарковались на площадке перед ней. Вышли из мобиля и сразу же прошли к высоким стальным дверям. Альберт нажал на звонок слева и подождал реакции. Реакции не было. Он еще раз позвонил в дверь. Потом сказал "Хорошо" и ушел в домоуправление. Мы остались "сторожить" вход. Когда Альберт вернулся со слесарем и, указывая на дверь, приказал вскрыть, я только улыбалась. Эк его припекло. Уже никакой галантности. Не то что в первый раз когда мы не солоны хлебавши уехали. Как он тогда говорил: "Мы показали, что мы знаем, где они. Теперь они должны созреть на контакт с нами". Ага, жди, Алька. Так "режиссеры документальных фильмов" и вышли на контакт с тобой. И он уже не ждал…

Дверь буквально вывалилась на покрытие площадки. Слесарь убрал сварочный раструб в чехол на ранце и предложил входить. Нас дважды уговаривать не пришлось. Только внутри Артем тихо спросил, оглядывая странный белый коридор:

– А у тебе вообще право такое есть, вламываться в чужие офисы?

– А чего ты сейчас интересуешься? – спросил с усмешкой Алька.

– Да вот думаю, как ты заставил слесаря вскрыть…

– Спокойно у меня бумага… – сообщил нам Алька, открывая дверь в первый кабинет.

Идеальная пустота. Лишь стены белые. Во втором кабинете было тоже самое. В третьем аналогично. Только в самом дальнем кабинете на стене висел до боли мне знакомый календарь. Я первая подошла к нему и спросила у спутников:

– А можно я его себе оставлю?

– Мародерствуем? – В шутку спросил меня Артем, но кивнул разрешая.

Мы вышли на улицу к слесарю и Альберт с ним поставили дверь на место. Немного возни и дверь просто приварили. Альберт на спецбланке указал номер своего телефона и прилепил бланк на железо.

– Захотят, позвонят. – Уверенно сказал он и поблагодарил слесаря за работу. – А я завтра попрошу знакомого, пусть посмотрит за кем числились помещения и прочее. Пусть раскручивает по полной.

Я с сомнением покачала головой. Звучало это так же дико, как вождь племени обращаясь к колдуну спрашивал бы какие духи послали этого паука странного с одним глазом стеклянным.

. Но такт не позволял мне улыбаться, и я только прижимала к животу трофейный календарь.

– А не узнаем так я догадываюсь их дальнейшее место действия. И у нас и у вас. Будем гадить, пока на связь не выйдут. – Сказал, весело смеясь, Альберт.

Это звучало забавнее. Словно обещание сына вождя написать в бензобак машины службы технического контроля устройств. Тут я даже удержать улыбку не смогла.

Когда мы вернулись в посольство, и я засела в кабинете Артема играть в "шарики" они еще доооооолго обсуждали свою неудачу. Нет они не сильно расстраивались по поводу произошедшего. Скорее просто был повод для неуместных шуточек.

Когда рабочий день окончился у моего Темы, и мы пошли домой пешком, я спросила его:

– А зачем они тебе все-таки были нужны? Ну, эти из твоих снов.

– Я хотел узнать, а зачем все это было? – Честно признался он. – Я просто хотел понимания.

– А разве они тебе не сказали? – Удивилась я.

– Они что-то только в конце про Василия говорили, про тебя. В одном из снов недавних… ну, помнишь, когда я проснулся посреди ночи. Ведь сколько снов-то не было таких? Но я так и не понял.

– А тебе так важно понимать? – Спросила я, прижимаясь к его руке.

– Да мне важно понимать. – Кивнул он.

– А мне нет. – Честно призналась я. – Мне это понимание даром не нужно. Все что мне нужно у меня уже есть.

Когда ночью он уже уснул, я взяла календарь и стала его внимательно рассматривать. Вроде обычный местный календарь настенный. С видами города. И чего за него так мой друг держался, не хотел мне оставлять?

Я выключила свет вручную, легла поудобнее, расслабилась и стала считать вдохи выдохи… скоро счет прекратился. Сама я его не прекращала просто настала полная уравновешенность и я раскрыла глаза…

Поправила документы на столе. Поправила вечно падающую лямочку майки. И взглянула в монитор, где плясал странный человечек с подвязанными к ручкам и ножкам ниточками. Улыбнулась ему, как своему старому знакомому и поглядела на кресло, в котором уже сидел мой гость.

– Ну, как ваши дела? – спросила я его.

Молодой парень уже не пугался меня. Он только почесал переносицу и неуклюже попытался встать из кресла.

– Вы мне скажете, зачем я здесь?! – Потребовал он.

– Вы не оригинальны. – Улыбнулась я. – Я же вам в прошлый раз говорила, сюда просто так не попадают. Либо вас что-то гложет, либо у вас серьезные другие проблемы. Если душевные проблемы мы с вами просто поговорим. Если другого плана вещи, то расскажите мне о них… мы вместе с вами их решим. Мы поможем вам, ну а вы нам.

– А зачем? Зачем оно мне? – Продолжал злиться парень.

– Как зачем? А как же мир во всем мире? А как же вечное добро во вселенной!? Разве вы не знали, что вас выбрали воином света! – Мне без труда удавалось делать при этих словах серьезное лицо. – А воин Света должен быть чист душой, чтобы бороться с Тьмой. Воин вообще должен быть смел! А не как вы боятся меня, хрупкой девушки. Вы же такой умный, такой сильный, а с проблемами души мы разберемся, поверьте. Вы ведь нужны даже не нам, вы нужны Богу!

Неважно, что этим парням рассказывать… они во все поверят. Главное как рассказывать! А уж убеждать, что мужчина просто последняя надежда вселенной, планеты и меня лично, я уже научилась… Ведь я то уже прошла свое Осознание. Осталось этим … показать, зачем они вообще на свет родились. Может их разочарует откровение, может успокоит. Но главное, что они хоть сами себе смогут честно сказать кто они. Потом. Не сразу. Короче, пусть помучаются. Как там говорили классики? Страдания облагораживают душу? Хм, наивные.

Питер 2007 г.

© Copyright Еловенко Вадим Сергеевич