- Не хочется мне тебя отпускать, - сказал Ермолов, отодвигая заявление Карабичева. - У меня есть очень веские основания. Во-первых, ты нужен здесь. Правительство принимает экстраординарные меры, чтобы вскрыть причину ЭВН. Организована делая армия ученых, занимающихся этим вопросом.

- Пока безрезультатно, - заметил Андрей.

- Вопрос слишком сложен. Мы оказались безоружными. Все оказались безоружными. Ведь это дьявольское излучение не поддается никакой регистрации никакими приборами.

- Кроме человека.

- Да. Но тем не менее нельзя терять уверенности. Мы найдем источник излучения. Для этого нам нужны такие специалисты, как ты.

- Я не могу, - тихо сказал Карабичев, глядя в одну точку. - А кроме того, почему нужно работать именно здесь, ведь это явление можно изучать в любой точке земного шара. За время поездки я смогу...

- Ничего ты не сможешь, - перебил Ермолов. - Во-вторых, ну что там, в этом письме? Это же бред какой-то. Ничего конкретного.

- Мы все сейчас как в бреду.

- Ты даже не знаешь, где ее искать. По штемпелю на конверте ничего нельзя сказать. Письмо может быть брошено где угодно. Да и она сама пишет, чтобы ты пока не приезжал. Послушай моего совета, отложи на время.

- Не могу. Я знаю, что ей очень плохо. Она может погибнуть.

- А что ты будешь делать с Машей здесь, в Москве?

Карабичев невесело помолчал.

- Я решил, что поручу ее вашим заботам, - сказал он. Она - интересный пример почти полной психической трансмутации, и наш институт должен заняться этим вопросом.

- Гм.

- Лицо, голос стали другими. Она теперь совсем не похожа на мою Марию.

- Косметика, диета? - спросил Ермолов.

- Диета? Да, она похудела, осунулась. Но главное в другом: это чужой мне человек. Характер, привычки, манера держать себя... Словом, худо.

- Да!..

Ермолов помолчал, поднял брови, потом вздохнул:

- Да, положеньице. Ну хорошо. Значит, решил ехать? Категорически настаиваешь?

- Да, - твердо ответил Карабичев. - Все равно вам придется посылать кого-нибудь на мыс Горн. Вот и пошлите меня. В Бессано я долго не задержусь. Одиннадцатого из Марселя уходит "Лангедок" в Буэнос-Айрес. Я уже все разузнал.

- Ну что же. Действуй, как считаешь нужным... По-моему, все это, конечно, глупость. Нужно сидеть в Москве и ждать, пока не изменится обстановка, но насчет мыса Горн - это идея... Ты хоть язык-то знаешь?

- В пределах допустимого.

- М-да... - промычал Ермолов. - Ну ладно... Только смотри, чтобы одиннадцатого был в Марселе!

- Обязательно! Двадцать второго в Буэнос-Айресе и двадцать пятого - на мысе Горн.

Через неделю Карабичев выгружался в порту Бессано. Было раннее утро. Солнце играло на мостовой, густо усеянной чешуей рыб. Краснорожий великан грубо выхватил из рук Андрея его ношу и помчался по ступеням, ведущим в город. Андрей едва поспевал за ним. В его уши врывался торопливый говор портовых рабочих, визг кранов, завывание моторов. Неправдоподобно яркие южные краски слепили глаза. Временами он ощущал чужие души, горячие и тяжелые, как нагретые утюги.

Носильщик вывел его на пустынную улочку, обсаженную миртами; По пыльным камням пешеходной дорожки бродили большие тощие собаки и маленькие грязные ребятишки. Утренний воздух наливался зноем.

Из открытых окон через тонкую сетку доносился звон посуды, восклицания, смех. Кто-то играл на гитаре, негромко себе подпевая. Женщина ругалась, выкрикивая гортанные проклятья. По улице проехал автомобиль - явный экспонат исторического музея.

Возле гостиницы они остановились. Небольшой двухэтажный домик был обвит плющом и обсажен деревьями так густо, что напоминал зеленый грот. Карабичев расплатился, и великан ушел, гордо неся могучую голову, покрытую рваной грязной шляпой.

Только теперь, разглядывая из окна своего номера крыши соседних домов, Карабичев понял тяжесть задачи, за решение которой он взялся. Найти Марию в таком большом городе, ничего о ней не зная, будет нелегко. Бросив взгляд на красные тонкие и толстые трубы, плывущие в солнечном мареве, Андрей вздохнул и подошел к столу. Он вынул конверт с письмом и принялся рассматривать уже много раз виденные строки. Мария писала:

"...со мной стряслась большая беда. Мне стыдно и тяжело об этом писать, я до сих пор не могу прийти в себя. Я думаю, почти уверена, что это связано с появлением космических пришельцев, о которых сейчас все вокруг твердят. Мое положение ужасно, и меня спасает только вера, что оно не продлится вечно. Я хочу и не могу видеться с тобой, находясь в этом состоянии. Поэтому прошу не разыскивать меня, не тратить сил и здоровья. Все равно помочь мне нельзя. Остается только ждать и надеяться. Я бы никогда не рискнула написать тебе письмо, если бы не надеялась..."

Карабичев свернул листок треугольником и спрятал в карман. Съев завтрак, принесенный толстым кельнером, он вышел из гостиницы.

Карабичев шагал по незнакомому городу. Все вокруг казалось удивительно новым и одновременно давно виденным. Здесь, в центре Бессано, было чище и уютней, чем в порту. Но уже в ста шагах от своей гостиницы Карабичев наткнулся на нищего, сидевшего на асфальте. Безногий протягивал ему грязную записочку. Карабичев, не разобрав слов, нацарапанных на бумажке, торопливо обронил монету в алюминиевую кружку. Калека молча проводил его взглядом багровых глаз.

Мужчины и женщины торопливо проходили мимо Карабичева. Люди заходили в магазины и выходили оттуда, пришвартовывали автолеты к вышкам стоянок, люди смеялись, изредка переругивались. Непривычный, мягкий говор раздражал Карабичева, суетливые жесты обитателей Бессано казались ему театральными. И только изредка, попадая в сферу влияния отдельных прохожих, Карабичев чувствовал, что они такие же, как и он.

Вскоре он стоял перед домиком, в котором было слишком много стекла и прозрачного пластика. А металла и бетона, ушедшего на ограду, хватило бы на небольшой завод. Зелень здесь не любили: посреди двора в песке рос чахлый куст эмэи. Карабичев нажал входную кнопку и через несколько минут уже находился в обществе хозяина дома. Он протянул ему рекомендательное письмо известного советского ученого. Пока сеньор Риоли разбирал каракули письма, Андрей рассматривал его. Холеный, худой, умный. Легким движением руки хозяин предложил Карабичеву выпить густой темно-красной жидкости из высокого прозрачного сосуда. Андрей послушно проглотил ледяную влагу. Сеньор Риоли заговорил. Продолговатое лицо его расцвело приветливыми морщинками. Изредка в свою речь он вставлял русские слова. Карабичев понимал его довольно легко.

- Лахутин просит оказать вам содействие. Но в чем? Здесь написано весьма неясно. Может быть, вы будете любезны?..

Карабичев рассказал.

- В Бессано триста тысяч жителей, - сказал Риоли, - из них - сто восемьдесят тысяч женщин, старух и девочек. Вы понимаете, что...

У Риоли была привычка не договаривать фразу. Это за него должен был делать собеседник. Но Карабичев молчал, и профессор заговорил снова:

- Конечно, мы сможем дать объявление по радио и в газетах. Нам пойдет навстречу администрация города. Сейчас такое трудное время...

- Мне не хотелось бы поднимать шум и привлекать внимание прессы, - вставил Андрей.

Риоли удивленно взглянул на него.

- Дело в том, - замялся Карабичев, - она будет против. Она не хотела, чтобы мы сейчас встречались...

Профессор поджал губы.

- Тогда все сложнее, чем я предполагал, - сказал он. Ну, пока не будем принимать какого-либо конкретного решения. Познакомьтесь с городом, осмотритесь, поживите у нас, а потом, может, что-нибудь и придумаем. Я в свободное от работы время буду вашим гидом и помощником. Миссия у вас очень трудная, вы сами это понимаете...

После разговора с Риоли для Карабичева настали дни, наполненные бесплодным поиском и разочарованием. Консультации в полицейском управлении ничего не дали. "Вы напрасно теряете время, сеньор Карабичев, - мягко сказал ему мэр, разводя пухлыми руками. - Если ваша жена сама не пожелает откликнуться, вам никто не поможет". Риоли собирал морщины вокруг переносицы и советовал не сдаваться. И Андрей не сдавался. Каждое утро выходил он из гостиницы и, бросив монетку безногому калеке на площади, отправлялся на розыски. Целыми днями бродил он по сиреневому от дыма городу, расспрашивал и разузнавал, но... люди улыбались, пожимали плечами в ответ и уходили. Карабичев хорошо изучил Бессано. Чистый чопорный центр с улицами богачей, где ультрамодные мамы с детьми мелькали за решетками в тени густых аллей. Шумный, оживленный в любое время дня и ночи торговый район, расцвеченный яркими красками реклам. Тяжелый, мрачный порт с заводами, холодильниками и массой озабоченного трудового люда.

Его уже начали узнавать. Некоторые раскланивались при встрече. Знание языка мало помогало ему. В Бессано господствовала какая-то невероятная смесь испанского и португальского, в которую усилиями многих поколений бессанских мореплавателей были добавлены словечки и ругательства всех языков мира. Если бы не возможность понимать людей без слов, Андрей давно бросил бы свою затею. Только с Риоли, владевшим литературным языком, он мог кое-как объясняться.

- Как видите, - говорил ему профессор, - возникновение "эффекта дубль-ве" на Земле сопровождается не только отрицательными явлениями.

Как-то они сидели на веранде открытого кафе, откуда был виден спуск в порт и темное море. Риоли только что вернулся из-за города, где находился его институт. Он был в костюме из матовой ткани, способной кондиционировать воздух.

- Кстати, о космических пришельцах, - сказал он Карабичеву. - Экспедиция на Тихий океан вернулась с нулевым результатом. Район, указанный вашими учеными и американцами, совершенно безлюден. Там ничего и никого нет.

- Неужели? - в глазах Карабичева зажегся огонек. Тема была научная и, следовательно, интересная.

- Да, - сказал Риоли, взмахивая руками, словно собираясь взлететь. Похоже, он был очень доволен провалом экспедиции. - Ну, конечно, сразу же нашлись новые объяснения. Карлос Карлос утверждает, что наши соседи по галактике сидят на дне океана и выделывают свои штучки под водой. Для них, дескать, глубина в пять тысяч метров - плевое дело. Может, это и так, а может, и нет. Ясно одно: обстановка в мире изменилась и непрерывно меняется из-за наличия "эффекта дубль-ве".

Риоли улыбнулся. Мимо неслышной тенью проплыл официант. Море на горизонте почернело. Зажглись желтые огни. Прохожие за оградой кафе уже не торопились. Ранее заглушенная и придавленная деятельным шумом дня, зазвучала музыка. Сильнее запахли цветы. Звонче застучали женские каблучки. Ясный свет дня переродился в густо-фиолетовые сумерки.

- Пойдемте, мне хочется пройтись, - сказал Карабичев.

Таинственный приступ вечера нагнал на него тоску. Неясная мысль, еще не явившись на свет, взволновала его.

- С удовольствием, - сказал Риоли.

Они вышли из кафе, сохраняя "дистанцию вежливости" расстояние, на котором человек не подвергался воздействию соседа. Гуляя с Риоли, Андрею часто хотелось нарушить эту дистанцию, чтобы проверить свое мнение о профессоре. Но что-то ему мешало.

- А мне кажется, - бодро говорил Риоли, шагая с Карабичевым, - что нет никакого смысла разыскивать пришельцев из космоса.

- Почему?

- Здесь много причин, - сказал Риоли. - Во-первых, их нельзя найти, а во-вторых, их не следует находить...

- Я вас не понял, - сказал Карабичев.

- Могу разъяснить, если вы меня будете слушать... Эта красавица никакого отношения к вашей жене не имеет. Она давно работает в отделе мужской галантереи у Бриессу.

Карабичев кивнул головой.

- Да, да, я весь внимание, - сказал он со вздохом.

- Чем порочны рассуждения Карлос Карлоса? - спросил Риоли, рассекая тростью темный, пряно пахнущий воздух. - Своей многозначностью. Космические пришельцы могут сидеть на дне, могут, как микробы, носиться в воздухе, быть невидимками и так далее. И такие, с позволения сказать, теории уже есть... Но где они, эти пришельцы? Кто их зафиксировал? Если это материальные объекты, они должны попасть или под микроскоп, или в радиоприемник, или в колбу химика, или в прибор физика. Но пока никто ничего не уловил. Ни один прибор, ни один глаз их не засек. Нет ничего, кроме странного каприза, названного "эффектом дубль-ве". Но это все в людях, внутри них, а не вне. И поэтому я утверждаю, что на Земле нет космических пришельцев, нет наших братьев по разуму, которые приземлились в Тихом океане или невидимками носятся по воздуху. Их нет, понимаете?

Риоли остановился, повернулся и в упор посмотрел на Карабичева.

- Хорошо. Ну, а что же? - с нетерпением спросил Андрей.

- Итак, на Земле нет никого, кроме человека. Речь, понятно, о мыслящих, - подытожил Риоли. - Теперь дальше. Что же? Почему? И так далее... Видите ли, мне представляется такая простейшая схема возникновения "эффекта дубль-ве". Вспомним некоторые эпизоды эволюции. Протоокеан жизни. Суп, в котором началась варка белка. Кусочки студня, способные к обмену веществ. Я говорю утрированно. Надеюсь, все ясно?.. Протокоацерваты, коацерваты, первая клетка, ассоциация клеток... Стоп! Вот здесь водораздел. От клетки к организму. От единицы к множеству. От кустарного одиночества к специализированному сосуществованию! Выгодно, понимаете? Природе выгодно! А то, что выгодно природе, то закон. Вот и получилось так, что был одинокий беспомощный протокоацерват, который должен был все сам делать - и переваривать пищу, и реагировать на свет и на звук и на присутствие ядовитых веществ, и... так далее. А стал - могучий подвижный ассоциат, у которого возможна специализация тканей и клеток, развита система управления, отрегулирован обмен веществ. Природе оказалось выгодным объединить разрозненные клетки в мощный живой организм, и это произошло. Возникло непрерывно развивающееся и самосовершенствующееся древо эволюции, на котором эти ассоциации клеток образовали много ветвей, а человек, как он сам считает, увенчал его верхушку. Насколько мне известно, у природы на этот счет он мнения не спрашивал.

- Так. Дальше, - сказал Карабичев. Мысли Риоли отвлекали его от невеселых размышлений.

- В том-то и дело. А как же дальше? Неужели природа поставила крест на древе эволюции? Неужели мы больше не будем развиваться? Похоже, что наши органы не меняются. Новых видов людей не возникает. Мы становимся все слабее, изнеженнее. Да и животный мир тоже не создает новых видов. Значит, придется засыхать древу эволюции?

- Но... - начал Карабичев.

- Погодите, - перебил его профессор. - Я скоро кончу. Существует железный закон биологии: то, что не изменяется, материально, вещественно не изменяется, - гибнет. Человек не меняется материально. В течение тысячелетий он все такой же, несмотря на его научные и технические успехи. Следуя этой биологической логике, мы должны признать: да, человек, как единица живой материи, обречен на вымирание. Но природа добра и милостива. Возможности ее неисчерпаемы. Она подсказывает путь к спасению. Он - в человеческом обществе. Если человек, сам по себе, как некоторая биологическая отдельность, увядает, то общество в целом прогрессирует и развивается. Но общество людей не стало единым организмом. Это груда сырого материала, из которого еще предстоит слепить Большого человека. И природа подбирается к нему, к этому Большому человеку. Ваш коммунизм - тоже своеобразная попытка создать организм из отдельных индивидуальностей...

- Ну, профессор, так толковать коммунистическое общество!.. Это прежде всего не организм, а...

- Простите, Андрей, я ни в коей мере не хотел касаться политики. Да и не в том дело: природа ищет! Что мешает людям? Непонимание. Язык - не совершенный метод общения. Он не выражает и миллионной доли наших состояний, и люди остаются непонятыми, обманутыми, уходят в себя, возникает недоверие, зависть, хитрость и т. д. - все пороки, характерные для современной цивилизации.

Для того чтобы человечеству объединиться, нужен новый метод общения. И вот он возник - это "эффект взаимонаводки", или ЭВН. Как? Я не знаю. Но космос здесь ни при чем. По-моему, дело в эволюции. Человечество достигло того этапа развития, когда возможно появление особого взаимопроникающего излучения. Это излучение характерно для всех людей, независимо от возраста, пола, интеллекта, национальности...

Вот почему я говорю, что его нельзя найти. Мы никогда не найдем его, потому что ищем его вне нас, а оно заключено внутри нас.

- Значит, по-вашему, люди должны быть объединены в один общий организм Большого человека, как некогда протоклетки объединились в первый многоклеточный организм? - спросил Карабичев.

- Примерно да.

- Но ведь это же чушь, профессор! Человек не клетка и не может ею быть. Когда вы говорите, что коммунисты стремятся к созданию такого организмаобщества, вы просто смеетесь над нами! Вы пророчествуете полное уничтожение индивидуальности. Заверяю вас, что я не хочу быть мочкой уха вашего Большого человека. Да в моей стране никто не захочет быть ею. Мы люди, и наш девиз "Свободный в свободном". Свободный человек свободного коммунистического мира...

- Ая-яй! - покачал головой Риоли. - Какой темперамент! Какая живость мышления! Но... полное отсутствие логики и... самокритичности. Напрасно вы сердитесь. Вы уже давно клетка с явно выраженной специализацией. Вы ученый? Значит, вы не мочка уха. Вы кусочек мозговой извилины будущего Большого человека. Скажите, вам легче от этого? Дело в очень простом. Специализация и дифференциация все больше разделяют членов человеческого общества. Богатый не понимает бедного, рабочий хозяина, медик инженера, судья экономиста, артист математика. крестьянин рабочего и т. д. Люди разъединены, разделены, разбросаны. А что же их объединяет?

- У нас есть объединяющая идея. Коммунизм.

- То у вас. А у нас нет. Наше общество - это руки, ноги, глаза будущего Большого человека. Их нужно еще собрать и составить из них организм так. чтобы он заработал. Мне кажется, что "эффект дубльве" является первым этапом' синтеза Большого человека. Сначала полное взаимопонимание друг друга, а потом слияние всех людей в единую общечеловеческую систему. - Карабичев фыркнул. Риоли рассердился. - А знаете ли вы, что именно СССР сейчас обвиняется в экспансии своих идей с помощью нового типа излучений? Что бы ни кричал Ватикан, обещающий второе пришествие, а "эффект дубль-ве" работает в основном на коммунистов. Из-за этого "эффекта" только в Бессано обанкротилось около двадцати крупных фирм. Да и что в нем плохого? Не нужно представлять себе будущего Большого человека слишком примитивно. Конечно, люди не совсем клетки, и они не будут лепиться друг к другу, хотя их физическое сближение не исключено. Представьте себе тот момент, когда число людей на Земле достигнет десятков и сотен миллиардов. Тогда, наверное, люди окажутся прижатыми друг к другу, как зерна в мешке. От человека никуда нельзя будет сбежать.

- Есть другие планеты и другие миры, - заметил Андрей.

- Ерунда! Там повторится то же самое. Наши способности в этом отношении безупречны. Нет, сеньор Карабичев, что вы там ни говорите, нужно объединяться. Объединяться не только пролетариям, но и всем людям независимо от каких-либо мерок, и объединяться не только идейно, но и материально. Должен быть создан организм - общество, имя которому Большой человек. Представим себе, - разглагольствовал Риоли, - такое совершенно новое человеческое общество. Люди тесно связаны друг с другом. Общество представляет из себя живое существо из нескольких миллиардов клеток, где каждая клетка - человек. Каково же место правительств в таком обществе? Правительство, управление,. регулирование - кибернетические функции нервной системы. Значит, мозг. По сути дела, сейчас наше правительство также выполняет роль мозга в современном обществе. Правда, не всегда удачно. В Большом человеке все будет иначе. Правители, их будет тогда значительно меньше, окажутся так тесно и непосредственно связаны с каждым человеком в отдельности, что любое изменение в состоянии отдельного индивидуума моментально отзовется в нервах этого гигантского организма. Причем пассивных, равнодушных, себялюбивых клеток в мозгу Большого человека не останется, так как их место будут сразу же занимать активные добросовестные соседи. Осу^ ществится мечта народов: чтобы власть предержащие на своей шкуре испытали боль и тяжесть народной жизни. Смертная казнь членов общества тогда станет для них ампутацией собственных живых тканей. Война - глупым самоубийством. Насилие - противопоказанной мерой, ведущей к ослаблению...

- Потрясающая картина! Кошмар, который не хотелось бы увидеть во сне! Это же диктатура похуже фашистской! - воскликнул Карабичев.

- Ничего подобного! - вскричал профессор. - Допустите на миг подвижность клеток, то есть переход с одной функции на другую, и вы...

- Как я могу допустить подвижность, если вы только что провозгласили их узкую специализацию и конкретную закрепленность в каком-то одном месте? Разве клетки кишок могут стать клетками глазной сетчатки?

- В Большом человеке - могут, - твердо ответил Риоли.

- Ну тогда... - развел руками Карабичев. - Вы создаете его из нереального материала.

- Почему? На Земле нет людей незаменимых.

- Неправильно, они есть.

Они еще долго спорили, шагая по ночным улицам Бессано.

Запахло морем и гниющей рыбой: они подошли к порту.

- Может, я не прав, вернее, не совсем прав, - сказал Риоли, - схема моя расплывчата и неверна, и я во многом заблуждаюсь, но я твердо верю в одно.

Андрей внимательно посмотрел на морщинистый лоб, под которым горели темные умные глаза.

- Я верю в бесконечное и непрерывное развитие природы, в частности в эволюцию живого мира. Я не согласен, что человек - венец всего сущего на Земле. Кто так говорит, тот хочет надеть не корону на человека, а дурацкий колпак на природу, на ее возможности. Я верю, что природа не остановится на человеке и пойдет дальше. Такие поиски неизбежны: в человеческом организме никаких радикальных изменений уже не происходит. Дальнейший источник сил человека - в обществе. Эволюция постепенно подводит человека к созданию новой формы общества. Ваш коммунизм потому так неодолим, что в нем разгадан один из последующих этапов эволюции. И дело совсем не в его справедливых и утешительных принципах, как вы любите говорить. Ваши идеи увлекают людей, потому что они правильно предвосхищают будущее. Вот. Предвосхищение будущего - в этом сила любой идеи в науке. Но не следует останавливаться на полпути. Большой человек должен быть создан самой природой. И "эффект дубль-ве" - первая ласточка на пути его создания. Кстати, свои соображения относительно взаимонаведения с точки зрения эволюции живого мира я уже направил в Объединенный совет по изучению этого явления.

Карабичев только плечами пожал: в рассуждениях Риоли все было логично, кроме бесчеловечных обобщений и выводов. Но переубедить его безумно трудно: тут уже вступили в силу консервативное упрямство крупного ученого и предрассудки, вытекающие из его идеологии.

Они шли по плохо освещенной улочке предместья. Из полуоткрытых дверей домов на улицы вырывались снопы света и голоса. Щелканье кастаньет сменялось заунывным пением. В пятнистых тенях деревьев прятались женские фигуры. За оградой кто-то плакал. Карабичев почувствовал непонятную тревогу, ему хотелось осознать ее причину, но мешал Риоли, Профессор шагал по тротуару, как цапля, высоко поднимая ноги, и все говорил и говорил.

На перекрестке темнела небольшая группа людей. Над ней возвышался человек в сутане, то вздымавший руки к небесам, то прижимавший их к тошей и плоской груди, на которой елозил большой серебряный крест. Он торопливо выкрикивал слова, и Карабичев ничего не понял. Риоли послушал немного и криво улыбнулся.

- Предсказывает второе пришествие, - сказал он.

Карабичев рассмеялся.

- Видите, вот и еще одно толкование "эффекта взаимонаводки", - заметил он, обращаясь к Риоли.

Они прошли еще несколько шагов и снова остановились, привлеченные странной сценой. Перед навесом сгрудились уличные зеваки. Освещенный ржавым светом лампы, по ковру ползал человек. Тускло блестела обнаженная черная грудь. Запрокинутая голова мерно покачивалась в такт хриплой речи. Пронзительный взгляд черных глаз скользил по толпе, ничего не видя и не понимая. Изредка человек вскакивал и, простирая руки вперед, выкрикивал слова, обозначавшие, по-видимому, приказы и повеления. Толпа встречала их смехом.

- Он совершенно нормальный человек - сказал Риоли. - Здоровый, умный... Я его знаю. Но горькая чаша ЭВН не минула и его. Тело его здесь, а чувственная информация к нему поступает откуда-то из Индии. Он там работает погонщиком слонов. Наши голоса он слышит и одновременно слышит тех, с кем он работает. Он видит нас и видит своих слонов, лес, какую-то реку. Причем то, второе ощущение у него сильнее и ярче первого. Фактически он живет там, а не здесь. Соседи и бездельники приходят послушать его, иногда смеются... Он все время рассказывает о том,что с ним происходит.

- Вот еще один аргумент против вашего общества-организма. И это только цветочки, - сказал Карабичев.

Риоли не понял, при чем тут цветочки, и Карабичеву пришлось длинно втолковывать ему русскую поговорку. Они шли довольно долго молча. Улицы становились все темней и уже, люди попадались реже. Встречавшиеся имели жалкий, порой просто подозрительный вид. Мужчины прятались в тени домов. Там, в темноте, их голоса раздавались угрожающе глухо. Женщины вели себя вызывающе. Их неприкрытое стремление выставить напоказ остатки былой красоты навело Андрея на страшную мысль. Он понял, что эта догадка зрела в нем в течение всего вечера. Потрясенный, он спросил у Риоли:

- Скажите, в Бессано много публичных домов?

Профессор, методично переставлявший свои тощие ноги, остановился, будто наткнулся на невидимую стенку.

- Я не понимаю, почему... - сказал он, растерянно уставившись на Карабичева. Андрей молчал.

- Вы думаете, что она там?! - воскликнул Риоли.

Вот она, догадка! Сначала в человеке живет только предчувствие ее, а потом как-то сразу является она и все ставит на свои места. Несвязанные концы сплетаются, намеки, недоговоренность становятся понятными, вывод поражает своей очевидностью. "Ах, какой я дурак, не видел этого раньше! А может быть, ошибка?.. Нет, слишком многое получило сразу свое объяснение, слишком многое..."

Риоли помолчал, потом церемонно сказал:

- Я не могу составить вам компанию в этом рискованном предприятии. Моя репутация...

- Я не требую от вас такой жертвы, сеньор Риоли. Но не могли бы вы мне показать...

Риоли огляделся по сторонам.

- О, мы так далеко забрели! Здесь я ничего не знаю. Пойдемте в центр, - сказал он.

Они быстрыми шагами двинулись прочь из темных, дурно пахнущих портовых улочек.

- Я здесь живу! - воскликнул Карабичев.

- Ну что же, вам недалеко будет возвращаться.. - осклабился Риоли, пожимая ему руку.

Профессор ушел. Карабичев оглядел площадь. Одинокие фигуры изредка пересекали ее темно-серый пятиугольник. Было поздно, и рекламы гасли одна за другой.

Отсюда до гостиницы было совсем близко, и Андрей подумал, что хорошо бы возвратиться в номер, просмотреть "Голос Бессано"...

Внезапно он почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он оглянулся и никого не увидел. По правую руку, под фонарем запертого кафе, темнел мешок, сброшенный прямо на тротуар. Андрей подошел к нему и почувствовал, что "мешок" смотрит напряженным взглядом прямо ему в глаза. Прежде чем Андрей сообразил, "мешок" покачнулся и с глухим ворчанием покатился прочь, отталкиваясь от земли руками. Это был нищий. Он уже узнавал Карабичева, с удовольствием получал от него монетки, но каждый раз с руганью уползал прочь. Может, ему не нравилась внешность иностранца, отличавшая Карабичева от остальных жителей Бессано? Вероятнее всего, это был просто недостаточно воспитанный бродяга...

Карабичев пересек площадь и свернул на одну из пяти выходящих на нее улиц. Он остановился перед домом, на который ему указал Риоли. Окинув прощальным взглядом изгибающуюся верблюжьим горбом мостовую, нажал кнопку звонка. Ему показалось, что по серому тротуару ползет какая-то тень. Он хотел разглядеть ее очертания, но дверь распахнулась и его впустили в дом.

В большой светлой гостиной сидели трое мужчин и с ленивым видом перелистывали альбомы с медными застежками. В глубине комнаты виднелась стойка, над которой возвышалась мадам. Путаясь и краснея, Карабичев изложил цель своего прихода. Мадам подняла кверху черные, похожие на пиявки брови.

- Русский? Мария? Нет, такой не бывало. Я понимаю, я все понимаю. Но ни одна из моих девушек не говорила, что она так чувствует. У них там разные... переживания. Но никто не говорил, что она стала русской женщиной. Такого не случалось. Впрочем, вы сами можете переговорить с ними. Есть свободные...

Карабичев торопливо отказался и пробкой вылетел из помещения. Только на свежем воздухе он почувствовал себя увереннее. "Не очень-то мы привыкли к подобным ситуациям", - подумал он, смущенно улыбаясь про себя.

Но нельзя было останавливаться на полпути. Он должен был либо изгнать страшное подозрение, либо подтвердить его. И он пошел к следующему дому, который находился в нескольких десятках метров от первого, указанного Риоли. Ему снова показалось, что вслед за ним, прячась в тени, поползла серая тень. Он оглянулся, остановился. Движение и шорох сзади прекратились. Карабичев махнул рукой и решил не обращать внимания.

Во втором доме его встретили не очень любезно. Пришлось подниматься по лестнице на третий этаж. Там, в длинном полутемном коридоре, сновали полуодетые мужские и женские фигуры. Вопросов Карабичева никто не понимал, и он уже хотел было сбежать, когда появился хозяин этого "предприятия". Маленький, аккуратно причесанный человечек очень развеселился, услышав просьбу Карабичева. Ситуация казалась ему невероятно смешной.

- Ваша жена? Ваша жена? - переспросил он несколько раз. Но, к сожалению, ничего подобного у нас не происходило, заключил он, приглаживая напомаженные усики.

"К счастью. К счастью, сукин ты сын", - подумал Карабичев, притрагиваясь к шляпе.

Выходя, он стал свидетелем отвратительной сцены. На лестничной площадке какой-то пьяный верзила избивал девушку. Запрокинув на перила голову, она почти не сопротивлялась, только изредка вскрикивала. Распущенные длинные волосы запутались в крашеных прутьях.

Не раздумывая, Андрей резким движением отшвырнул пьяницу. Тот покатился вниз. Андрей помог девушке подняться. Она была невероятно тощей и жалкой. Два объемистых синяка закрывали пол-лица. Униженно бормоча слова благодарности, девушка ушла. Андрей огляделся. Поле боя было свободным. Противник сбежал. За это время не отворилась ни одна дверь. Очевидно, здесь это было в порядке вещей. Андрей вздохнул, ругнул проклятый капитализм и зашагал вниз.

Он вышел из дома и, дойдя до перекрестка, остановился в нерешительности. Куда идти? От фасада дома, рядом с которым он стоял, кто-то отделился и стремительно метнулся к нему. Андрей вздрогнул и застыл, как парализованный. В следующий миг он ощутил несколько коротких и болезненных толчков в правом боку. На него пахнуло перегаром спирта и застарелым запахом рыбы. Он упал и, падая, услышал крик. Кричал нападавший на него верзила. Андрей видел, как он выронил нож, схватился за бок и рухнул на мостовую рядом с ним. Андрей закрыл глаза. Увиденное не удивило его. Сейчас его ничто бы не удивило.

Забытье было прервано возгласом Марии:

- Андрюша, Андрюша, ты жив, мой мальчик?! - только голос ее был по-незнакомому грубым и чужим. Пальцы скользнули по лбу Андрея и, задержавшись на глазах, осторожно подняли веко.

Андрей не удивился тому, что Мария рядом с ним. Она должна была быть рядом, раз ему так плохо. Он открыл глаза и огляделся. Марии, конечно, не было. Неподалеку распластался пьяный верзила. Прямо над Андреем склонился безногий нищий. По морщинистому лицу, обросшему седой щетиной, текли слезы. Андрей с ужасом видел, как толстые потрескавшиеся губы калеки зашевелились и из них вырвались слова:

- Андрюша, Андрюшенька...

- Нет! Нет! Только не это! - закричал Андрей, теряя рассудок и сознание.

Сеньор Риоли проснулся с трудом. Видеофон roтов был взорваться от возбуждения. Сигнальные лампы вспыхивали и гасли. Звонок трещая. Сдерживая зевоту, профессор включил аппарат.

Через несколько минут из разговора с начальником полиции он понял, что с Андреем случилась беда. Да, он, конечно, знает этого иностранца. Да, рекомендательное письмо адресовано именно ему. Это не подделка. Да, он сейчас выедет.

- Самое странное во всем этом, дорогой профессор, - говорил судебный медицинский эксперт профессору Риоли, - что совсем не очевидно, кто на кого напал. Ваш подопечный имеет три ножевых ранения в правом боку, не смертельных, но достаточно тяжелых. Напавший на него бандит скончался от сильнейшего шокового состояния. Причем он непрерывно жаловался на страшные боли в правом боку, в том же месте, куда был ранен русский. Произведенное только что вскрытие показало, что в районе печени у покойного образовались тромбы и произошла закупорка сосудов. Таким образом, нанося удары ножом другому, он убил себя.

- Почему вас это удивляет? - спросил Риоли.- У нас богатая практика в этом отношении. Сколько было случаев, когда избивающие ощущали всю боль наносимых ими ударов! Бандит нанес несколько быстрых ударов, сработал "эффект взаимонаводки", и напавший ощутил рану в своем боку. Наверное, там было больное место, и нервный импульс вызвал конвульсию, которая привела к шоку и к смерти. Попади он ножом в спину, возможно, для него все бы сошло гладко. Ничего, кроме боли, он бы и не почувствовал...

- Мы живем в справедливое время, - насмешливо заметил эксперт.

- Именно. Причем справедливость становится как бы материальной. Ее можно пощупать руками.

- Или ощутить в своем боку?

- Возможный вариант.

Риоли вошел в палату. Карабичев лежал с плотно закрытыми глазами, заметно оттененными нездоровой синевой. Изредка вместе с прерывистым дыхакием из его рта вырывались слова. Профессор прислушался. Речь шла о жене Марии, о каком-то безногом с площади Святого Себастьяна и о... глупости. Карабичев даже в бреду ругал себя, он не мог простить себе какой-то ошибки.

Риоли вышел из клиники. Занималось утро. Теплый радостный свет разливался по улице. Небо было чистым, воздух - свежим. Риоли вздохнул и пробормотал:

- Все будет хорошо. Справедливость и эволюция восторжествуют!

Внезапно он увидел человеческий обрубок, приютившийся под оградой больницы. Не тот ли это нищий, о котором бредил русский?

- Ну-ка, иди сюда, - поманил он пальцем калеку.

Униженно кланяясь и заранее благодаря "доброго сеньора", тот заковылял к Риоли.

- Ты знаешь сеньора Карабичева? - спросил профессор. Нищий недоуменно посмотрел на него и переспросил:

- Каррабиччо?

- Да, - кивнул Риоли.

Щека у нищего дернулась, по лицу побежали жалкие и горькие складки. Он отвернулся, и фигурка его сразу стала еще меньше, будто его сразу придавило к земле. Раздвинув лакированную листву олеандров, он пропал в иссиня-черной тени.

- Андрей, Андрюша! - как слабый вздох донеслось до Риоли.

Риоли с усилием зажмурился, провел ладонью от глаз к носу, точно снимая невидимую паутину.

Яркое свежее солнце уже начало припекать. Ослепительные ракушечниковые стены хранили влажность ночи. Они казались голубоватыми. Грязный голубь клевал высушенный окурок...

Профессор Риоли возвращался домой. Проезд на Виа Грассо был перекрыт, и шофер свернул в узкий переулок. Запахло жареной макрелью, оливковым маслом. Ноздри защекотал чад уличных жаровен. Полоски чистой голубизны и веревки с бельем делали небо похожим на старый матросский тельник.

Машина все петляла узкими темными улочками. Наконец, она выскочила на широкую мостовую, где ходили трамвай и автобус.

Старый открытый трамвай дребезжал и раскачивался, как моряк в незнакомом порту. Риоли здесь никогда не бывал. Он с живым интересом склонился к автомобильному стеклу. Когда Риоли заметил в конце улицы толпу, он не удивился. Ему только на миг показалось, что все стало зыбким и нереальным. Он опустил стекло. Запах гниющих овощей сразу же забил все остальные. Уличный гам тоже стал отчетливее. Гудки машин, детские крики, сварливая брань женщин. Постепенно сквозь этот шумовой фон начал прорезываться смутный, быстро нарастающий рокот.

И тут только Риоли понял, в чем заключалась та необычность, которую он подсознательно почувствовал. Она была в толпе, вернее, сама толпа была ею. Риоли с удивлением подумал, что первый раз за все это время он видит так много близко стоящих друг к другу людей.

"Неужели все опять стало как прежде? - подумал Риоли. Нет никакого "эффекта дубль-ве" и опять можно безбоязненно подходить к друзьям?"

В ветровое стекло уже видны были лица идущих навстречу людей. Они были спокойны и сосредоточенны. Замасленные комбинезоны, пыльники с темными пятнами, яркие косынки, большие береты, черный глянец волос. Толпа заняла всю улицу от тротуара до тротуара. Трамвай стоял. Пассажиры высунулись до пояса из никогда не знавших стекол окон. Кондуктор сидел на подножке и ел белую булку с маслинами. Шофер Риоли тоже затормозил и вышел наружу. Профессор остался в машине. Толпа раздалась, обтекая, и вновь сомкнулась, как большая спокойная река, которая легко и осторожно обходит камни, но гневно сметает плотины и завалы, кипя холодной водой. Она, казалось, закружила и понесла Риоли. Он завертелся в водоворотах, постепенно растворяясь и сливаясь с бегущим потоком.

За то время, пока мускулистые загорелые люди локоть к локтю прошли мимо Риоли, он понял все. Он стал каждым из них и всеми ими сразу. Он приобщился к их силе и заботам. Ощутил сам - именно ощутил, потому что знал об этом и раньше, убожество темных лачуг, плач неумытых детей, влажный жар зажатой в кулак монеты. Последней монеты.

Как на испорченном телеэкране, мелькали смещенные гротескные кадры. Длинные очереди у биржи труда, сколоченные из фанерных ящиков города, высокие немые ворота завода, закрытый шлагбаум порта, лохмотья в темной арке моста. Станки, лопаты, кучи мусора, портальные краны, пароходные трапы, гнущиеся под тяжестью грузчиков, - все проносилось мимо, просачивалось сквозь сердце и мозг.

Рабочие прошли. Риоли вновь стал самим собой. Но в нем еще жило ощущение единства и силы, которые минуту назад полностью поглощали его. Риоли долго искал подходящее слово, но так и не придумал его. Прозвенел звонок трамвая. Кондуктор завернул маслины в газету. Вернулся на свое место шофер.

- Здоровые ребята, а, сеньор?

Риоли не ответил. Он искал нужное слово. Оно нашлось само, точно выскользнуло откуда-то и легло в нужную ячейку.

- Солидарность, - неожиданно сказал Риоли.

- Это уж точно, сеньор. Скоро эта штука перестанет существовать. Люди смогут, наконец, спокойно жить.

- Я не о том... Я о солидарности.

- Да ведь и я о солидарности, сеньор!

Риоли подумал, что никакой "эффект дубль-ве" или любой другой не смог бы разобщить этих людей. И, наоборот, вряд ли бы он смог их спаять сильнее. "Эволюция и революция - это единый процесс", - подумал Риоли и вздрогнул. Ему показалось, что эти слова кто-то внутри него произнес голосом Карабичева.

Машина выскочила на прямую, как стальная линейка, автостраду. Запахло магнолией, лимоном, миртом. Как всегда, неожиданно открылось море. Оно млело в серебряной неге жидкого солнца, дрожащего на голубой зыби.

Белая линия прибоя окаймляла пляж. Купающихся было немного. Черная и серая галька казалась прохладной и влажной.

"...За то, что все сольются реки когда-нибудь в морскую гладь..." - вспомнил Риоли строки поэта.