Иногда я спрашиваю себя: почему эта малоправдоподобная история представляется мне совсем реальной, а не сном наяву? И не нахожу ответа.

В комнате ничего не изменилось. Тот же письменный стол, шкаф с моими старыми студенческими книгами, бронзовая пепельница, статуэтка Дон-Кихота. Среди этих привычных вещей все и произошло.

Прежде всего — о встрече с человеком без имени. Мы заканчивали проект и работали допоздна. Когда я возвращался домой, в метро было совсем мало народу, а мой вагон был и вовсе пуст. Тускло светили лампочки. Жужжали колеса по невидимым рельсам. Темно-серые тени на бетоне тоннеля проносились мимо. Перегон. Станция. Перегон. На остановках хлопают двери. Снова тени бегут навстречу.

Вдруг меня резко бросило к перилам сиденья. Раздался скрежет и визг. Поезд замедлил ход. В окне прямо перед собой я увидел человека, прижавшегося к овальной стене тоннеля. Я видел его руки, вцепившиеся в металлические скобы, его лицо — бледное пятно, мелькнувшее и скрывшееся а сумраке за вагоном. Непередаваемое выражение глаз — спокойное любопытство, необъяснимая внутренняя уверенность — я помню совершенно отчетливо. Только однажды я встретил взгляд с этаким ярким искренним любопытством. Давно, давно… В зоопарке. Мы подошли к клетке с крокодилами, а недалеко дремали на солнце пестрые удавы, свернувшись клубками. По ту сторону клетки стояла девочка. Она казалась мне тогда совсем взрослой, была аккуратно и изящно одета: белая кофточка с большим синим значком, темная юбка. Прошло много лет, а я сохранил впечатление, которое она произвела на малыша, с засунутым в рот пальцем смотревшего то на нее, то на бассейн с крокодилами. Отец, крепко держа меня за руку, чтобы я не потерялся, все повторял: «Ну пойдем, пойдем же». Он спешил куда-то.

«Еще немножко, чуть-чуть посмотрим и пойдем», — говорил я ему. И девочка… она посмотрела на меня, и в глазах ее не погасло еще любопытство, неподдельный интерес, с которым она разглядывала то, что находилось за прутьями клеток. Я тогда заплакал и вдруг сказал отцу, что хочу домой.

…Я вышел из метро, но никак не мог отделаться от мысли, что за мной наблюдают. Дома я открыл окно: вечер был жаркий. Спать расхотелось. Над теплой землей дрожали звезды, вдали по шоссе пробегали красные и зеленые огни. Мне показалось, что в комнате кто-то есть. Я отвернулся от окна и увидел человека. Мои ощущения в тот момент можно, пожалуй, выразить так: «Он всегда стоял здесь, я просто не замечал его». Его я и видел в метро. И в глазах — крупицы того особого выражения, о котором я уже говорил, пытаясь передать его с помощью условных символов, называемых словами. Пожалуй, все же это непосильная задача.

Он пробормотал извинения.

Не знаю, как воспроизвести наш разговор. Он уверил меня… ему удалось убедить меня в том, что он не человек, не просто человек. Что-то вроде робота. «Живой робот», «исследователь», — это его выражения. И меня изумляет, что я поверил ему. Без капли сомнения.

Он сказал это не сразу, не в начале разговора, а незаметно подвел к своей мысли, совершенно ее не навязывая.

Представьте двух человек за письменным столом. Блики от ночных фонарей в окнах соседнего дома. Отдаленный шум автомобиля. Красное пятнышко, ползущее по шоссе. Я слушал его спокойно, как будто он рассказывал сказку.

— Скажите, как вы представляете себе контакт с разумной Галактикой, с теми, другими… Вы понимаете, о чем я?

Этот вопрос прозвучал бы, наверное, несколько неожиданно для меня в другое время. Но только не сейчас.

— Сразу трудно ответить. — Я не кривил душой. — Есть, вероятно, специалисты, это их дело.

— Но вы ведь тоже интересуетесь этим?

Я вздрогнул. Откуда он знает?

— Ну да, в некотором, гм, роде. Но совсем не так. Я дилетант. Вы спрашиваете о средствах общения с инопланетными цивилизациями, насколько я понимаю? Видите ли, есть линкос — универсальный космический язык, логика, наконец, общие математические закономерности. В фантастических романах можно найти десятки способов, и некоторые из них могут быть осуществлены. Взять-хотя бы строение атомов или опять те же константы. Будь живы древние строители египетских пирамид — мы поняли бы их, они нас, со временем, конечно. Да разве мало можно отыскать способов, если вас это интересует?

— Вы полагаете, что тут подойдут те же средства, которыми пользовались бы в подобных ситуациях египтяне или древние греки, — те же методы, хотя бы и переведенные на язык двоичного кода? Линкос? Это ключ. Но этим ключом не откроешь дверь: слишком долго нужно возиться. Годы, десятки лет, а вы, наконец, постигаете лишь тривиальную истину, что кроме общеизвестных констант существуют и чуть-чуть более сложные вещи. Нет. Выход только один: увидеть все своими глазами. Впрочем, это неточно. Не только своими глазами, но и глазами тех, других — глазами тех, кто создал свою цивилизацию, строй мыслей, эмоций. Вы догадываетесь, что я имею в виду?

Посмотрите на меня внимательно. Я носитель этого метода. Я робот, но я и человек одновременно. Самый настоящий, такой же, как вы, только… взгляните в окно. Видите вон там… нет, нет, чуть правее — видите эту слабенькую звездочку. Как раз над крышей соседнего дома? Видите? Я оттуда. Я рожден там. Создан из клокочущей в трубах лабораторий белковой массы, соткан из настоящих нервов и наэлектризованных молекул — в рокочущем огне животворящих лучей. В меня вдохнули способность к анализу, я получил совершенную связь с ними — всепроникающую, быструю, как мысль, как блеск молний.

Вы спросите, может быть, где они взяли шаблон, так сказать, оригинал, по которому вылепили меня? Да, они похитили одного космонавта. Его ракета была буквально изрешечена метеорами… Они нашли его уже мертвым, но смогли воссоздать живую копию. Да…

Вы можете заинтересоваться многим, и вы имеете на это право. Но я плохо осведомлен. Те, другие… — Он на минуту задумался и посмотрел мимо меня в черное небо, усеянное звездами. — Они совсем не похожи на вас, лучше сказать — на нас. Чтобы это понять, нужно побыть с ними, внутренние различия гораздо ярче внешних.

Я очень мало помню из того, что было там… Смутные картины оранжевого неба, оплетенного светлыми, почти прозрачными канатами. Звездный закат над темно-синим берегом. Большой пластмассовый ящик. Лампочки, огоньки, стрелки, цифры — меня обучают, меня скоро пошлют к вам…

Они тщательно продумали эксперимент. У них был четкий план. Вы скоро убедитесь в этом.

По вашему календарю это было около шести месяцев назад. Я вошел в вашу жизнь, как в неведомый поток, но теперь я привык к ней. Это было предусмотрено их планом. Постепенно телепатическая информация стала идти помимо меня, без всяких усилий с моей стороны. Вам, конечно, трудно представить себя на моем месте.

Так шли дни и недели, пока не случилось что-то. Я потерял всякую связь с ними, стал совершенно неуправляем. Не знаю, почему это произошло. Может быть, это вызвано неожиданными изменениями там, откуда меня прислали. А может быть, отказ от внешнего управления, так сказать, переход на автономный режим предусмотрен уже в первоначальном их плане, — трудно сказать. Как бы там ни было, я все чаще стал чувствовать себя человеком. Самым обычным человеком.

Мне вдруг стало казаться, что я помню свою мать. Будто бы она говорит мне, совсем крошечному малышу: «Слушайся старших, сынок. Расти умным мальчиком». Все реже меня навещали мысли о том, что я чужд всему. Я вспоминаю ранние морщинки на лице матери, ее ласковый голос, когда она в первый раз провожает меня в школу…

Я вспомнил зеленую тропинку к школе и желтые осенние цветы по обочинам. Нашу учительницу, очень молоденькую. Перед школой, переводя через дорогу, мать брала меня за руку. Я помню ее руку — шершавую, морщинистую, теплую. Встречая, она гладила меня по стриженой голове, потом давала зеркало: «Опять вымазался чернилами, глупыш. Сначала умойся, потом пойдешь играть», — и шутливо шлепает меня.

Я вспомнил сестренку. Целые вечера я просиживал где-нибудь в укромном месте и по кусочкам, как разбитое зеркало, восстанавливал прошлое. В этом зеркале я увидел себя — мальчуганом с маленьким деревом в руке. Стоит октябрь. Я тепло одет. Вокруг темные куски влажной земли, ямки для саженцев, румяные лица одноклассников… Вы не поверите — я часами бродил около школы. Я разыскал ее. Я приходил туда даже ночами, чтобы никто не видел, как я сметаю пыль со ступенек крыльца — мне это иногда приходилось делать в детстве — и считаю деревья в школьном саду. Ведь это я, я их сажал. Но как здорово они выросли, видели бы вы их!

Иногда я оставался там до утра, и когда детвора, смеясь, прибегала на занятия, я словно ожидал увидеть знакомые лица… И я вспомнил их, маленьких товарищей детства.

В один из ясных сентябрьских дней мы играли в догонялки на школьном дворе. Уже начался листопад, и весь двор был усеян большими кленовыми листьями. Они шуршали под ногами, мешали бегать. Я поскользнулся и наскочил на старшеклассника, длинного верзилу в серых форменных брюках. Я побежал дальше, но он догнал меня. Он догнал меня и больно схватил за шею, что-то сказал мне и, засмеявшись, щелкнул по носу. Я чуть не заплакал от обиды и несправедливости. У меня сразу пропало настроение смеяться и бегать — знаете, как это бывает с детьми? Откуда-то между нами оказался мальчик, едва ли выше меня ростом. «Отстань от него, разве не видишь, он нечаянно!» — закричал он моему врагу. И тот, презрительно ухмыльнувшись, отступился от нас. И этот мальчик… я хорошо запомнил его лицо, — этот мальчик были вы. Конечно, трудно помнить такое, через столько лет. Но я узнал вас. Вы даже не подозреваете, но я украдкой следил за вами. Я узнал, где вы живете, это было нетрудно сделать. Но вас не было вечерами дома, и я слонялся вокруг. Если бы вы вспомнили!.. Ведь это значило бы, что у меня действительно есть прошлое…

Порой я снова, как наяву, видел перед собой пластмассовый ящик, снова слышался треск зеленых огней, отрывистые звуки чужих голосов. Будто снова вдыхал я горячий оранжевый воздух…

Все мучительней становится борьба с этим.

Однажды мне удалось вспомнить дорогу из школы домой. По знакомой тропинке я направился искать свой дом. Знаете, такой старый одноэтажный деревянный дом. И крыша покосилась. Мне казалось, что стоит найти его — и я увижу на крыльце мою мать, сестренку. Вот, наверное, обрадуются! Но я не нашел. Дома не было. Возможно, его снесли, если только он вообще существовал. На том самом месте зеленел сквер с высокой травой и тропинка, дойдя до ограды, поворачивала, вела вдоль нее.

Я спросил проходившую мимо пожилую женщину, не знает ли она старого деревянного дома с покосившейся крышей. Она показала рукой в другую сторону. Я побежал. Если бы вы видели, как я бежал… Это был не тот дом. Позже я узнал, что здесь и вправду снесли дом, но произошло это давно, никто не знал подробностей и не помнил мою мать.

Боюсь надоесть вам, уже поздно. У меня еще бывают минуты… передо мной вдруг появляется пластмассовый ящик с цифрами и словами, мелькающими, как в калейдоскопе. Зеленые огни сверкают снова — когда я правильно отвечаю на вопросы. Меня долго тренировали, прежде чем послать. Перед глазами встает, как в тумане, оранжевое небо, темные узловатые стебли. Мысленно я снова настраиваюсь на волну, готовлюсь услышать сухие звуки команды, как иероглифы, понятные лишь мне одному. В такие минуты я способен на эксцентричные поступки, вроде сегодняшнего случая в метро.

Знали бы вы, как мучительны такие минуты! Но я преодолею это. В сущности, я уже не доверяю этим мучительным воспоминаниям. Трудно согласиться с тем, что все события предусмотрены в их первоначальном плане. Но это так. Я остаюсь здесь — таков их замысел.

Посмотрите: вот мои часы. У них двойной циферблат, время — земное и то, звездное… Изумительная работа, их никто здесь не, возьмется ремонтировать. Но, мне кажется, они никогда и не сломаются. Честно говоря, не хотелось бы их выбрасывать, ведь эго единственная памятка оттуда… как ни больно ее иногда видеть.

…Стояла тихая ночь, очень теплая. Мы изрядно накурили. Он снял тонкий серый галстук, положил его на стол и освободил воротник сорочки, как будто ему трудно было говорить. Его глаза сохранили частичку того выражения, которое я заметил в метро. Я знаю эти глаза. Я встречал их. В зоопарке? Но ведь там была девочка, девочка с синим значком. Его сестра?

Он жмет мне руку. Прощается, уходит. Но его же нельзя отпускать одного. Его нужно вернуть, Боже мой, что я наделал! Бегу за ним — поздно. Он скрылся в темноте.

…Неясные отзвуки колеблются в моей голове. Школа. Мальчишки. Урок. Большая перемена. Опять шуршат листья. Молоденькая учительница. Звонок. Беготня. И голоса так звонко раздаются — хоть уши зажимай!

Утро. Окно. Солнце. Рыжие лучи затопили двор. В кустах под окном пляшут желтые пятна, светлые звонкие волны. Цветной жучок, тихо урча, садится на подоконник и держит крылья расправленными. Ребячьи голоса. На асфальте гудит мяч. Ушедший вечер вспыхнул в голове красками и голосами, как сон или мечта. Но мне не приснилось это. Я медленно поворачиваюсь лицом к столу. Там лежит серый галстук, забытый им.

Тону в свинцовом океане раздумий. Что он говорил? «Копия, шаблон — оригинал… по которому вылепили меня». «Они похитили космонавта…» Копия! С ума можно сойти. Ведь оригинал — это Сухарев. Его звали… Вольд. Да, у него была сестра. Кажется, я видел их вместе. Он учился в нашей школе до второго класса, а потом куда-то исчез. Ах, да… переехал в новый дом и перевелся в другую школу. Так почему же… этот… человек без имени не помнит новый дом? Он не успел. Не успел вспомнить! Но он найдет его. Он будет знать все, что знал Сухарев. Он — копия. Его память — копия. Он теперь и есть Вольд Сухарев. Он станет сам собой.

Потому, что тот, настоящий Сухарев никогда больше не вернется. Он погиб. Он был космонавт. Я узнал об этом случайно. Когда? Проклятая память — перезабыть всех знакомых мальчишек из школы… Словно прошло не двадцать, а тысяча лет.

Да, это он. Мальчуган из нашей школы. Память — драгоценная кинолента. Ничего нельзя забывать. Опять шуршат листья под ногами, клен бросает их на землю. Мы смеемся, я снова бегу, и молоденькая учительница стоит на крыльце, «Девочки, мальчики! Пора на урок!»