Их было не больше одной дивизии. Это были хорошие солдаты, хорошо вооруженные, бодрые духом, во главе с храбрым командиром.
– Но как жарко здесь в Месопотамии, и как далеко от милой и дорогой Англии!
Сначала все казалось интересным. Были военные успехи, радио радовало ими лондонцев. Кроме обычного молока, варенья и табаку, на фронт стали присылать подарки. С наступлением ранней весны солнце пекло невыносимо; весна принесла с собой болезни – малярию, тиф.
Турецкая армия престарелого Гольц-Паши в Месопотамии состояла по крайней мере из шести дивизий. Англичане допустили большую ошибку. Против этих войск сначала были двинуты очень слабые силы. Только одна дивизия с несколькими вспомогательными отрядами под общей командой генерала Таунсенда. Еще в декабре пятнадцатого года отряд Таунсенда потерпел под Багдадом крупную неудачу. Он отступал. На правом берегу Тигра, против Кут-Эль-Амара, турки вновь атаковали англичан в укрепленном лагере, но с большими потерями для обеих сторон атака была отбита. Отряд был в кольце, отрезан от тыла и базы. Хладнокровно решили ждать, что будет. Англичане умеют ждать. Играли в футбол, чистили лошадей, бесконечно курили трубки. Говорить стали еще меньше. Радио становились все беспокойнее, и в ставке английских войск обдумывали, как помочь зарвавшемуся вперед генералу Таунсенду. Печать забила тревогу, и, с тревожным вниманием смотря на карту фронта, взор англичанина, француза и русского невольно от родных границ переходил к красной ленте на карте у границ союзников, и далее уже скользя по ней, вдруг останавливается в Азии, перечитывая непривычные названия перед точкой Кут-Эль-Амара.
– Вот уже месяцы, как о них бьют тревогу. Ну, что ж! Ну, окружены. Да ведь на германском фронте миллионы стоят друг против друга.
Я помню такие разговоры в Москве в конце пятнадцатого года. Кут-Эль-Амар знали во всем мире. Нужно было посылать помощь. Но новые силы англичан дойти вовремя не могли, а ближайшие на фронте союзники находились в Персии. Это были русские.
Летом пятнадцатого года наступление англо-индийских войск под командой генерала Никсона к Багдаду сыграло большую роль в исходе широко задуманных операций турецкой армии Халил-бея на Ефрате и в Ванском горном районе. Против этой группы турок был один враг – Русская кавказская армия. Теперь их стало два. Очутившись между двух огней, турки вынуждены были направить несколько дивизий, шедших из Моссула на север, обратно к Багдаду. Поэтому русским войскам удалось нанести основательное поражение Халил-бею и отбросить его войска к Мушу и Битяису. Теперь русским войскам в Персии, в свою очередь, приходилось отвлекать на себя турецкие силы, чтобы облегчить положение отряда генерала Таунсенда, вынужденного отступить перед подавляющими силами турок к Кут-Эль-Амару.
* * *
Баратов ответил: раз речь идет о выручке союзников из критического положения во что бы то ни стало, то он идет, заранее примирившись с неизбежными трудностями и лишениями для войск. Форсированным маршем в середине апреля шестнадцатого года Керманшахский отряд во главе с князем Белосельским-Белозерским выступил из Керманшаха. В состав отряда входили: 1-я Кавказская кавалерийская дивизия в составе трех драгунских полков – Нижегородского, Северского, Тверского и 1-го Казачьего Хоперского полка, Конно-горный артиллерийский дивизион; четыре батальона пограничной бригады и два полка 1-й Кавказской казачьей дивизии – 1-й Уманский и Запорожский. Всего около семи тысяч человек. В командование этой группой войск должен был вступить старший генерал отряда, а старшим оказался генерал-лейтенант кн. Белосельский-Белозерский. Петербургский свитский генерал, человек неглупый, приятный в обществе, но мало известный своими качествами как генерал. Он был душою общества на пирушках, прекрасно рассказывал анекдоты и… только. Баратову хотелось назначить другого, но обойти Белосельского было нельзя.
Великий князь Николай Николаевич приказал Баратову приступить к новой стратегической операции – наступлению по Багдадскому направлению. Было приказано занять Ханекен и отвлечь на себя возможно больше турецких сил от Кут-Эль-Амара. В это время наши войска занимали Керманшахский район. До Ханекена было без малого триста пятьдесят верст. Таунсенд мог надеяться, и героически выжидал. Под Ханекеном мы могли встретить крупные силы, а потому генерал Баратов стремился принять меры, обеспечивающие возможность успешности похода. В городах от Энзели до Керманшаха были небольшие гарнизоны, по дороге редкая этапная линия, но тыла в полном смысле этого слова не было. База была в Энзели за семьсот верст от фронта, а тылом было Каспийское море. Ведь отряд Баратова при самом вступлении в Персию не был достаточно подготовлен к серьезным операциям. Войск до трагичности мало. Горсть. В артиллерии, снарядах и патронах – недостаток. Госпиталей, медицинского персонала и лекарств – ничтожное количество. Запасы продуктов питания – консервы, сахар – незначительны. Расходы огромные – денег мало. А главное, не было перевозочных средств. Все можно было бы постепенно подвезти из тыла, но нужны были деньги и транспорт. До Ханекена от Энзели около тысячи верст. Шоссе обрывается на полдороге, и на все это огромное пространство, включая и фланги, с шириною фронта в шестьсот верст, пять-шесть десятков автомобилей и ни одного аэроплана.
Баратов быстро разработал широкий план обеспечения войск и послал в Тифлис. В требованиях было все. Он просил пополнения, денег, транспорта. Ему не дали ничего. Подготовка к операциям требовала и времени, так как продовольствие и фураж надо было везти к фронту за сотни верст гужем или на вьючных животных. Нужно было время, чтобы собрать запасы фуража и продовольствия, наполнить ими магазины Керманшаха и Керинда, а на участке Керинд – Ханекен построить новые. Штаб ответил, что никаких новых сил и средств он дать не может, так как их нет в распоряжении глaвнoкoмaндующeгo Кавказским фронтом, а время не терпит, так как положение союзников под Кутом становится критическим. Генералу Баратову предлагалось исполнить задачу силами и средствами, уже бывшими в Персии в его распоряжении. Экспедиционный корпус переименовали в 1-й Кавказский кавалерийский, должно быть, чтобы придать больше весу вовне. Баратову это было малым утешением.
Выхода не было. Нужно было идти.
* * *
Грунтовая дорога начинается за Хамаданом. С ноября по май частые дожди, а потому дорога местами превращается в сплошное непролазное болото. Дороги Персии! Горные перевалы, холодной весной – разливы рек в ущельях и долинах, непролазная грязь. Ухабы, глубокие ямы, арыки между Хамаданом и Кериндом… Летом – невыносимая жара, отсутствие здоровой воды, песок на перевальных путях, густые клубы пыли. Мириады комаров, москитов и мошек днем и миллионы паразитов ночью, в персидских помещениях, где приходится останавливаться русским войскам. Эти помещения в большинстве случаев караван-сараи, – конюшни с навозом, грязью и вонью. Ведь даже и в мирное время путешественник по Персии должен был везти с собою походную кровать. Нужно было спешно чинить дороги и строить новые. Время было тяжелое – весна. Операции за Керманшахом начали развиваться полным ходом, и с доставкой фуража и продовольствия торопились. Баратов начал постройку дороги шоссейного типа в самом важном месте за Хамаданом, на перевале. На снежные высоты Ассад-Абада из прилегающих к дороге деревень и из самого Хамадана на работы подрядились тысячи персов, которых разбили на рабочие отряды. Под руководством корпусного инженера, его офицеров и десятников закипела работа, и скоро огромной черной змеей через снежную пелену гор выползла новая дорога, и медленно, но уверенно вырастая с каждым днем, стала спускаться вниз в зеленую долину Кянгавера.
Верхом я ехал в Хамадан. Нужно было взять перевал. Решил ехать по новой дороге. Она еще не закончена, но говорят, ехать можно. На перевале рады поглядеть на проезжего. Десятник кричит:
– Кардаш, кардаш, работай, лодырь…
Здоровается со мной и, как бы извиняясь, говорит:
– Ну и народ же – ляд, так и норовит ничего не работать, а краны любит!
Раздался шум мотора, и из-за поворота показался большой серый автомобиль. Кто-то из штаба пробовал дорогу. Машина медленно и неуверенно подвигалась вперед. Рабочие отскакивали в сторону; некоторые скатились с дороги на откос, а другие прижались к горе справа от дороги. После поворота начинался спуск, и было видно, как сотни людей, прекратив работу, смотрели на диковинную самодвижущую машину. Некоторые в застывших позах, с лопатами и кирками в руках, – с изумлением, другие с явным страхом, озираясь по сторонам и на соседей, третьи – и таких большинство, – радостно улыбаясь. Как сейчас помню юношу лет семнадцати! Он окаменел в изумлении, но все лицо его светилось, смеялось, а в глазах был беспредельный восторг.
Но вернемся к отряду. Уже за Керманшахом начались стычки до самого Керинда. Между Керманшахом и Кериндом сто три версты грунтовой дороги. Местность эту персы считают опасной, разбойной. Крупные части, конечно, спокойно шли до Керинда, но мелкие отряды и транспорты часто подвергались нападению со стороны германо-турок и их временных друзей, воинственных курдов. На этом участке заготовлены были траншеи, вырытые персидскими жандармами под руководством немецких офицеров не без применения техники военного искусства. После перестрелки траншеи покидались и неприятель рассеивался в горах. Войска наши не преследовали его, так как нужно было идти вперед. Перестрелками из окопов и заграждениями нас пытались задержать, а нападениями на транспорты расстроить снабжение. Но набеги курдов предпринимались наугад. Ни туркам, ни курдам недоставало стройной организации, и вскоре, как только наши войска подошли к Керинду, после незначительного боя они очистили и Керинд.
* * *
От Керинда начинается спуск с Иранского плоскогорья к знойным равнинам Тигра. В этом направлении до Каср-и-Ширина местность понижается с 5200 футов до 1700 футов над уровнем моря, т. е. на 3500 футов или по 30 футов на одну версту. За Каср-и-Ширином уже начинается необозримая Месопотамская равнина с ее полутропической флорой и палящим зноем… В четырнадцати верстах от Керинда находится Сармиль. Небольшая курдская деревня расположена на холме, между двумя высокими скалистыми горами. Она заграждает путь в Каср-и-Ширин, и турки, укрепив деревню, засели в скалах, приготовившись к большому бою. Здесь была собрана крупная группа турецких войск. Здесь уже не было ни жандармов, ни курдов, ни добровольцев, ни наемников. Они разбежались еще после разгрома под Керманшахом, а их вождь Низам-Салтане укрылся в Багдаде.
Бой начался на рассвете и продолжался непрерывно шестнадцать часов. Турки отчаянно защищались. Наша пехота с песнями ходила в атаку, а драгуны вертящимся смерчем сметали все на своем пути. Бой решила наша артиллерия. Пристрелялась так, что на участке боя горело все, что поддавалось огню. Взлетел на воздух склад военных припасов. Паника. Турки бежали. Сармиль пал. После Сармиля последовательно были заняты Миантаг, Таки-Гврей и Серпуль. Верстах в шестнадцати за Сармилем находится Каср-и-Ширин. Это последний персидский город на Багдадской дороге. Одна из важнейших промежуточных баз, оборудованных германо-турками на вновь образованном фронте. Сопротивление, оказанное турками у Каср-и-Ширина, стоило им больших потерь. После боя склады были брошены, а на полях сражений русские захватили четыре орудия, много зарядных ящиков, патронов и караваны вьючных животных, груженных продовольствием.
* * *
С севера и юга Персия сжата морями. Дуют морские ветры и несут влагу на землю. Близость Аравийской пустыни на юге и влажный морской воздух делает знойным. Здесь свободно растет финиковая пальма. Другое дело на севере. У берегов – климат влажный. Оттого Гилян и Мазандаран – в лесах. Здесь флора умеренного пояса. По мере движения от моря над плоскогорьем Ирана воздух, преодолевая высокие нагорья, охлаждается. Освобождается от морских паров в виде осадков, дождя, снега и града. Спускаясь в котловины внутренней Персии, воздух согревается, и его влажность еще уменьшается. Территория внутренней Персии – впадина. В долинах ее вода рек и озер испаряется быстро – образуются солончаки. Самая глубокая впадина Персии на востоке – пустыня Дешт-и-Кевир. Летом в Персии дождей не бывает, кроме северных склонов Эльбруса и прибрежной полосы Каспия. Средняя температура во внутренней Персии в феврале 25° Цельсия, в июле 50°. Температура почвы 70°. В течение суток – резкие колебания – ранним утром 10°, а днем свыше сорока.
* * *
Двадцать пятого апреля отряд князя Белосельского подошел к Ханекену, турецкому городу, уже по ту сторону персидско-турецкой границы. В пяти переходах отсюда находится Багдад.
За Кериндом войска проходили места, где Реомюр в тени показывал шестьдесят пять градусов, и термометры лопались от жары. Воды было мало, а если и была, то часто горько-соленая. При такой жаре в движении развивалась жажда, а пить было нечего. После высокого Кериндского района, когда спустились к Каср-и-Ширину, солнце стало жечь немилосердно; войска шли под раскаленным солнцем и долгими часами пути не видели ни одного тенистого места. Жажда становилась мучительной. В поисках воды приходилось отходить от дороги на десятки верст. Если находили болотистое место, то радости не было пределов. Припав к влажной земле губами, воду сосали вместе с грязью и тиной. Иногда солдат пытался выдавить воду из топкой земли тяжелым каблуком сапога. Не всегда удавалось. Шли вперед. Через час опять мучила жажда. Доведенные до пределов терпения солдаты пили мочу. Ели мало, не особенно хотелось, да и нечего было. По ночам донимали насекомые. Вши, блохи, клопы и тараканы шли с армией. Тараканы были завезены из России и уживались только у русских.
* * *
В раскаленной духоте Серпуля, недалеко от глинобитных построек, расположился эскадрон Северских драгун. Уже днем дальше идти невозможно. Жара предельная. Командир эскадрона решает идти ночью. Прохладнее. Но боится откладывать, так как приказано спешить вперед. Драгуны ищут тени у заборов, под лошадьми, в караван-сарае. Полковник прилег в каком-то сарае у проезжей дороги и проснулся со страшным криком. Ужалил черный скорпион. За шею. Лекарств никаких. Кто-то сказал:
– Дайте настойки, на скорпионе же.
Но, конечно, настойки не было. Чем-то мазали и перевязывали. Укус – две маленькие дугообразные ранки от клешней скорпиона. Сестра всех успокаивала:
– Ничего, ничего, распухнет немного, это не смертельный укус. Это у нас бывает. Вот фаланг у нас много! Фаланги хуже кусают.
Фаланга – огромный паук, очень быстро двигается и живет в потолках персидских построек. Потолки ведь из нескольких бревен и тысяч прутьев и веток с засохшими листьями. В таком потолке много всякой нечисти. И скорпионы, и фаланги, и змеи. Персы их не боятся, а змей называют домашними, ядовитыми не считают и говорят, что живут они к «благополучию».
Уже после ликвидации Персидского фронта я жил лето восемнадцатого года под Тегераном на даче. Рядом с комнатой была глиняная терраса-площадка. Внутри площадки жили большие серые змеи. Там было гнездо. Ночью они выползали на террасу и собирали под столом крошки хлеба. Впрочем, я иногда видел их днем. С нами в комнате жили собаки. Они вели со змеями войну. Собаки заливались лаем, а иногда ночью в испуге врывались в комнату и вскакивали на кровать. Они боялись змей. Я хотел забить дыры камнями или убить змей, но, узнав о моем намерении, слуга наш, Шабан, отговорил меня.
– Арбаб, змея пусть живет… Тебе хорошо будет. Она – домашняя. Нехорошо змею убивать.
Я послушался совета перса.
– А что, сестрица, долго после этого скорпиона полковник болеть будет? – спрашивал сестру милосердия молодой драгун, вестовой полковника, рябой парень с голубыми глазами. Полковник уже не мог повернуть шеей. Он ворчал:
– Коньяку бы сейчас, все бы прошло.
Но коньяку не было. Сестра ничего не ответила вестовому и пошла хлопотать. Их было только две сестры милосердия, да человек пять санитаров. Они прибыли на одном фургоне из Керинда. Им было велено открыть питательный пункт. На фургоне была провизия, посуда, немного дров. Уже было несколько человек больных. Из эскадрона. Отсталых. Дрова сожгли в первые два дня. На третий – неожиданно из-под Ханекена прибыли раненые – около ста пятидесяти человек, да больных набралось уже около ста. Надо варить пищу, кипяток. Посылали санитаров везде, а дров достать не могли. Ведь в Серпуле нет зелени, нет деревьев, почти нет строений. Старшая из двух, двадцатидвухлетняя графиня Бобринская, не растерялась:
– Сжечь фургон, – приказала она санитарам.
– Сестрица, а как же назад поедете? – спросил кто-то, но ответа не получил.
Весело горело сухое дерево, слышен был запах горелой краски, а дым из-под костров на камнях, перемешиваясь с приятными запахами варившейся баранины, ел глаза, раздражал обоняние…
Раненые и больные повеселели. Борщ был на славу, а чай вприкуску пили без конца. Дрова экономили, ибо на другой день пришло еще около двухсот больных и раненых. Затем каждый день прибывало по столько же.
Две девушки – Бобринская и Михеева – проявили героическую энергию и самоотверженность. Они накладывали сотни перевязок. Накормили тысячу больных. Облегчали страдания, как могли. Еще прислали два фургона дров из Керинда. Под жарким солнцем кипела работа, а солдаты благодарили Бога и благословляли двух русских женщин.
* * *
Под Ханекеном операции сразу же приняли серьезный характер. Поражало огромное количество турок. Бои были жестокие, и наши потери были значительны. Выбывали из строя главным образом «вследствие всевозможных болезней, вследствие неимоверно тяжелых и совершенно непривычных для русского солдата и казака условий – страшной жары с солнечными и тепловыми ударами, малярийными и холероподобными заболеваниями. В батальонах пограничников, выступивших в Керманшах в составе тысячи штыков, к этому времени число штыков уменьшилось до пятисот-шестисот в каждом. Очень таяли также и ряды нашей конницы, как в Кавалерийской дивизии, так и в подкреплявших ее двух полках 1-й Кавказской казачьей дивизии». Выбывающие из строя раненые и больные эвакуировались в Каср-и-Ширин, Серпуль и Керинд. В середине мая знойная желтая лента дороги от Ханекена до Керинда была усеяна фургонами, переполненными ранеными и больными, а также солдатами и казаками, уныло бредущими пешком назад к Керинду, к отдыху или просто в тень.
* * *
В Месопотамии турки сосредоточили против англичан огромные силы и военная обстановка для них была крайне неблагоприятна. Английские войска испытывали те же страдания, что и русские – от жары, жажды, малярии и насекомых.
Наше снабжение было из рук вон плохо. Войска оторвались от тыла. Коммуникационная линия не была постоянной и непрерывной; английские войска, несмотря на бездорожье, имели тыл и базу; они получали довольствие до молока и шоколада включительно.
Еще в декабре на выручку отряда генерала Таунсенда англичане послали значительные свежие силы под командой генерала Эльмерса, занимавшего до этого времени пост генерал-адъютанта индийской армии. Турки, оставив перед Кут-Эль-Амаром одну дивизию, в составе трех дивизий двинулись в обход с целью отрезать английский авангард от его базы. Двадцать пятого декабря Эльмерс имел с этими силами успешный для англичан бой. Девятого января враги опять встретились и под Кут-Эль-Амаром произошло ожесточенное сражение, сопровождавшееся тяжкими потерями с обеих сторон. Генерал Таунсенд во главе своего охваченного кольцом неприятеля отряда должен был произвести вылазку и ударить в тыл туркам, атакованным войсками Эльмерса. Этому плану помешали силы природы. Сражение было прервано на другой день подъемом воды в Тигре на целую сажень. Огромное пространство долины, орошаемой Тигром, было залито разливом реки, и многие участки поля сражения оказались под водой. Турки прекрасно знали местные условия и приняли меры, англичане же были застигнуты врасплох.
Но главным врагом английских войск в Месопотамии были не климатические условия, не стихии природы, не зной и болезни, а численное превосходство врага.
Турки били англичан. К середине февраля генерал Эльмерс был окружен на Тигре и попал в такое же положение, как и Таунсенд. Для освобождения отряда Эльмерса английское командование послало новые силы…
Несмотря на исключительное мужество и выносливость английских солдат и индусов, в конце апреля шестнадцатого года Таунсенд с отрядом сдался в плен. Положение английской армии в Месопотамии становилось трагическим. Наступление русских войск с северо-востока создавало флангу и тылу турок значительную угрозу. Вместо решительного наступления на усталые и почти разбитые силы англичан турки должны были отбиваться от русских. Керманшахский отряд спас положение английской армии. В лучшем случае англичане были бы опрокинуты на базу в Басре, а может быть, и совсем были бы изгнаны из Месопотамии. Кто знает?
С ранней весной наступила жара.
В операциях в Месопотамии должно было наступить затишье. Тропический зной парализовал энергию, активность, движение. Англичане бездействовали. Турки, видя, что англичане не проявляют инициативы, а мы в то же время подошли к Ханекену и неминуемо угрожаем самому Багдаду, быстро перебросили крупные силы к Ханекену, противопоставив их нашему Керманшахскому отряду. Против англичан был оставлен лишь незначительный заслон – все равно они были обречены на бездействие. Против нас же был брошен целый корпус. Войска были отличные – турки вообще прекрасные солдаты – части наподбор, а командовал турецкими силами храбрый Халил-паша. Обстановка складывалась неблагоприятно. Баратов был впереди. Он видел лишения войск и знал силы врага. Таунсенд сдался. Теперь приходилось думать уже не об англичанах и Багдаде, а только о сохранении жизней солдат и казаков. Нужно было быстро с малыми потерями отойти назад. Кериндский район возвышенный – лежит на горах, а потому и жара здесь меньше, и климат более здоровый, и к Керманшаху ближе, т. е. к базам и тылу.
* * *
Баратов решил отходить, но при сложившихся условиях отход был сложной стратегической задачей. Просто приказать войскам отступать было невозможно, так как свежая и многочисленная турецкая конница, знавшая все дороги и тропинки, могла бы уничтожить все наши небольшие силы. С другой стороны, отступление наше могло произвести самое неблагоприятное впечатление на персов. Политическая сторона вопроса имела большое значение. Отход был бы истолкован как страх перед неприятелем, и кровью завоеванная дружба многочисленных персидских племен рухнула бы. Этапная линия по главному операционному направлению Энзели-Ханекен, а равно и небольшие отряды на флангах, были расположены среди воинственных племен, вооруженных и дерзких, уважавших нас только за силу, а втайне мечтавших перебить всех русских и воспользоваться нашим военным имуществом. Особенная опасность угрожала этапам, где гарнизоны всегда состояли из нескольких десятков солдат. Перед отступлением Баратов решил произвести у турок замешательство, дезорганизовать их силы и, хотя бы временно, парализовать их активность. Двадцать первого мая по приказу Баратова был произведен решительный и короткий удар по группе турецких войск, сосредоточенных у Ханекена.
Русский отряд был разделен на три колонны. Средняя во главе с полковником Юденичем, состоявшая почти исключительно из пехоты, подкрепленная конно-горной артиллерией, должна была привлечь на себя внимание и силы турок с фронта. Правой колонне под командой полковника Амашукели было поручено оттянуть на себя силы левого фланга турок. Левой же колонне под командой генерала Исарлова было приказано: секретно, глубоким обходом обойти турок с правого их фланга, забраться как можно глубже и отрезать всю Ханекенскую группу турецких войск от тыла и ударить в спину.
Впереди полка шел небольшой отряд, человек восемь. Место было совсем незнакомое, и турки могли показаться каждую минуту. Несмотря на ответственную задачу и на опасность положения, командовавший отрядом корнет был так утомлен, что дремал в седле. Солнце жгло спину, мучила жажда, тело было совершенно разбито, и хотелось одного: лечь в тень и спать. Рубашка прилипала к телу, а ноги в стременах казались из свинца. Корнет исполнял задание в точности, но делал все по совету вахмистра. Он был неопытен; недавно прибыл в полк, прямо на фронт, очень старался и, не боясь уронить своего авторитета, часто советовался со старым вахмистром; но он устал за месяц похода, в особенности за этот быстрый двухдневный марш. Вахмистр отлично знал, что северцы и хоперцы составляют левую колонну в важной и сложной операции, что командует ими всеми генерал Исарлов и что ухо надо держать востро в разведке, так как на корнета положиться нельзя – «молод, да к тому же клюет носом».
Шли по открытому месту, но никого и ничего не видели. Как будто в пустыне. Давно уже ничего не доносили в полк, да, кажется, и связь потеряли. Шли ведь без дороги. Уже часов шесть, как сильно забрали вправо; за два дня сделали большую дугу, а дороги не было. Вахмистр думал:
– Если дорога откроется, то это будет очень хорошо, так как на дороге всегда что-нибудь есть.
Вахмистр размышлял о новом командире полка:
– Как будто «сурьезный». Глаза строгие. «Наскрозь» прокалывают, но уж очень барский вид… и тон… до его приезда командовал наш полковник… попроще будет…
Мысли были прерваны. Вдруг ясно увидел в шагах двадцати сбоку серую прямую полосу.
– Дорога… Ваше благородие, дорога!
Сошли с коней. Присели. Покурить бы! Да нечего. Стали ждать. Ни вперед по дороге, ни назад никакого жилья не было. Дорога была мертва. Корнет забрался в канаву и заснул; казалось, что там меньше солнца. Прилегли и драгуны, одни на животах, головою к земле, другие старались положить голову в тень – под лошадь. Вахмистр с двумя драгунами поскакал искать полк, чтобы сообщить о выходе на дорогу. Они шли рысью, минут двадцать, примерно по той же кривой, что привела к дороге. Справа увидели пыль столбом. Переменили направление, стали приближаться. Это были казаки-хоперцы. Досада была страшная. Не хотелось говорить казакам об удачной разведке. Подскакал к толстому полковнику с шишкой на лице. Пришлось доложить.
– Ну, спасибо, – сказал в раздумье полковник, – с Богом.
Поскакали обратно и, еще не доезжая дороги, заметили далеко-далеко на ней серое длинное пятно. Там где было пятно, дороги не было видно, но пятно походило на дорожную пыль.
– Значит, там дорога, – думал вахмистр.
Один из драгун разведки тоже заметил пыль и об этом разговаривали вполголоса… Корнет проснулся. Вахмистр сказал, что о дороге доложено командиру хоперцев, что наши левее и что на дороге пыль – должно быть, караван…
Было часа четыре. Вахмистр разыскал свой полк очень скоро. Они были уже на дороге, несколько ниже к Ханекену, и как раз резали телеграфные провода линии Ханекен – Багдад. Хоперцы в это время тоже вышли на дорогу. Разведчики донесли, что движется огромный верблюжий караван. Транспорт шел из Багдада, груженный тюками товаров, и в нем было не менее трехсот верблюдов. Охрана была ничтожная. Туркам и в голову не могло прийти, что мы заберемся так глубоко к ним в тыл. Транспорт был захвачен без выстрела. Припали к земле, положив лошадей у дороги, в канавах. Когда транспорт поравнялся с линией засады, ничего не стоило его взять. Вооруженная охрана не сопротивлялась, только погонщики в ужасе поднимали руки и что-то кричали; верблюды, испуганные их криками и видом массы лошадей и людей, сбились в кучу и бессмысленно топтались на месте.
Левая колонна шла, как мы видели, не общей массой двух полков, а сотнями и эскадронами на довольно значительном расстоянии друг от друга.
С фронта Юденич во главе пограничников подошел к турецким позициям и бросился в атаку на турецкие окопы.
– Пограничники, за мной, – кричал он сухим громким голосом, и сотни солдат устремились за ним, видя, что он ни разу не наклонился под свистящими пулями.
– Должно быть, заговор от пуль знает, – говорили солдаты и бежали за высокой фигурой своего командира, жестокого человека, но бесстрашного воина. Юденич бил солдат, но за храбрость они прощали ему все. Кругом падали раненые, их места заступали другие. В бою на стоны раненых не обращали внимания. Уже дрались врукопашную, а Юденич все стоял, распоряжался и… ни разу не нагнулся. Пули шли мимо него.
В другом месте северцы и хоперцы ураганом влетели в окопы и изрубили целый батальон. Командиры полков: Северского – Гревс и Хоперского – Успенский – впоследствии в тысяча девятьсот девятнадцатом году на Кубани бывший войсковым выборным атаманом – были впереди своих частей, руководя атакой. Подполковники – северец Дзевульский и кубанец Крамаренко конкурировали в доблести друг с другом и с командирами полков. Драгуны и казаки дрались, как львы, и турки уже начали отход от Ханекена через Диалу. Силы турок во много раз были больше наших, и этот успех был достигнут исключительно благодаря хитро составленному плану и отчаянному напору казаков и драгун. В этот момент по переправе должна была открыть огонь конно-горная батарея. Артиллерия должна была окончательно решить участь почти выигранного боя.
– Почему же она не стреляет? – хриплым голосом в волнении спрашивал командир корпуса. – Пусть стреляет, – кричал он, – еще полчаса, и турки будут разгромлены…
Но батарея молчала. Командир батареи сходил с ума. Он приказывал стрелять, но пушкари безрезультатно возились у орудий. Орудия не давали огня. Иванова бросало в пот; он, бледный, выслушивал повторно присланное приказание командира корпуса и был бессилен его выполнить. От долгого ли пути по ужасным дорогам, от жары ли или еще от чего-нибудь, но орудия испортились. Пограничники, казаки и драгуны выдыхались, а к туркам стали прибывать свежие подкрепления. Первый страх неожиданности прошел. Отказ батареи от действия нарушил весь задуманный план, и счастливая для турок случайность спасла их от окончательного разгрома. Но все же операция удалась. Турецкие силы были расстроены, они понесли значительные потери людьми и имуществом. Чтобы перейти в наступление, они должны были привести себя в порядок. Для этого нужно было много времени. Мы выиграли две с половиной недели – срок, достаточный для спокойного отхода наших войск. Они устали и нуждались в отдыхе. Им приказано было отойти на горное плато Керинда. У Ханекена оставлена была небольшая часть конницы для поддержания соприкосновения с турками. Баратов в это время поджидал пополнений. Он понимал, что турки не оставят его в покое и начнется преследование. А может быть, мечтал о реванше. С начала операции в Персии прошло около полугода, но из России ни одного человека для пополнения боевых рядов корпуса не прибыло. Ждали. Их ждали с надеждой и нетерпением за тысячу верст от русской границы.