Я уезжал на охоту. Всё было собрано, все прощальные слова сказаны, а я ещё стоял в передней, одетый, с ружьём и походным мешком за плечами и раздумывал: брать мне с собой Боя, охотничью мою собаку, или не брать? Вопрос был серьёзный, драматический. Бой стоял рядом и глядел с тоской и надеждой: как она повернётся, жизнь, — радостью или горем?

Думалось надвое. На дворе стояла поздняя холодная осень, и работать собаке по-настоящему было негде, время её охоты прошло. С другой стороны — почему бы и не дать псу лишний раз подышать воздухом и побегать по лесу. Каждое птичье перо, каждое дуновение ветра с реки — для собаки радость.

Я не взял с собой Боя. Стоило ли из-за одной собачьей радости доставлять себе беспокойство: за собакой надо смотреть, кормить её, то да сё. На осенних перелётах собака не нужна. Я уехал один. Дверь за мной захлопнулась. Всё стало тихо в квартире. Бой, наверно, понурил, как всегда в таких случаях, голову, пошёл и лёг под письменным столом. Он ещё и завтра утром будет обнюхивать у порога оставленные мной следы.

Я вернулся с охоты через три дня, измученный и отдохнувший. Так, мучаясь, отдыхаем только мы, охотники.

Ещё с порога в распахнутую настежь дверь я увидел посреди комнаты Боя. Он не выбежал мне навстречу. Низко нагнув голову, широко расставив передние лапы, он стоял неподвижно. Теперь была его очередь думать.

Задачу он решал трудную: подойти ко мне или нет, обрадоваться или не стоит. Вот он приехал — жестокий, несправедливый и очень любимый человек, и надо бы залаять, прыгнуть к нему на грудь, а может быть, просто лизнуть ему тихонько руку. Но горькую, незаслуженную обиду простить трудно. Можно, конечно, подойти, а можно и не подходить, это будет нехорошо, но справедливо…

Так вот мы и стояли друг против друга, как чужие, как враги, а потом Бой поднял голову, и я увидел в умных собачьих глазах прощение и радость. Это всё-таки здорово, что я вернулся. На охоте бывает всякое. Я был ему нужен всегда и сегодня тоже.