1

Мне недосуг останавливаться на подробностях, да я, если честно, и не замечал деталей — дух мой захватывало в предчувствии необычного приключения, и я торопился. Скала плелся за мной, приседая на больных пораненных ногах. И мы пришли.

Мы пришли к тому, кто ждал нас.

Это был гигантского роста старик с кожей лимонного цвета и гривой седых волос, ниспадавших до плеч, с желтыми глазами. Он был похож на нас, землян, если бы не желтые глаза, если бы не длинные уши, прижатые к черепу плотно, словно приклеенные. Если бы…

Впрочем, по порядку.

Старик сидел, закутанный в серый плед, и грел над огнем руки. Огонь горел в каменной нише. Комната, где сидел старик, была невеликих размеров, обшитая полосами светлого металла — пустая комната, освещенная нещедро. Ничего впечатляющего. Кресло, огонь, полутьма. Я мог бы в такой обстановке увидеть где-нибудь на Земле, например, своего дядю: он любил простоту и одиночество. Ему, наверное, так лучше думается.

— Здравствуйте, — сказал я.

Старец неторопливо разогнулся, убрал руки от огня, сложил их на животе, повернул к нам тяжелую свою голову и что-то сказал, вздохнув. Мой «лингвист» поморгал лампочкой и перевел без затруднений:

— Времени нам отмерено мало. Ты не торопился, мальчик.

— Я торопился.

— И ты здесь…

— Я здесь.

— У тебя ко мне много вопросов, не так ли?

— Да.

— Я о тебе знаю почти все, ты же обо мне — ничего, потому любопытство твое справедливо, — его огромные кошачьи глаза обожгли меня, заглянули, кажется, в самую глубину моего существа. Брат Скала задышал часто, спятился мелкими шажками и привычно упрятался за мою спину. Я присел на металлическую скамейку у стены неприютной комнаты и вытянул ноги. Старик не приветствовал меня, не пригласил располагаться удобней, он опять повернулся к огню. Костерок в нише горел ровно, не плясал, лишь тени на стенах качались, рисовали неброскими красками всякие картины; джунгли на берегу реки, города и горы. Некоторое время я следил за игрой костра, отраженного на стенах, и собирался с мыслями.

— Как вас зовут и откуда вы?

— Зови меня Карри. А пришли мы издалека, очень издалека. Но то не суть важно. Автоматы наши скажут тебе все, они настроены на тебя, мальчик. Мы те самые Желтые Люди, о которых повествуют здешние легенды.

Это мы умирали лицом к солнцу. Мы сильны, но и для нас многое сокрыто. Однажды наш корабль вынужден был сесть на планету, где вечные сумерки и ураганные ветры невиданной мощи. Там был океан, не пустой, вода в нем бушует и сжирает скалы. Мы сели на планету и благополучно снялись с нее, однако и унесли с собой неразгаданную болезнь. Умирали мы медленно и с грузом вины в душе, испытывая укоры совести, не свойственные нам. Мы ни перед кем не виноваты, поскольку осенены Идеей.

— В чем же смысл вашей Идеи?

— Мой народ посвятил себя Космосу. За неисчислимым разнообразием сущего кроются законы, определяющие движение, время, эволюции. Мы поставили целью ответить на вопрос: что же такое мироздание в существе своем? Задача только нам по плечу, поскольку мы — избранные.

— Блажен, кто верует!

Если рассуждать здраво, то развитая цивилизация не имеет права впадать в такое элементарное заблуждение, но снобизм и самонадеянность, вскормленные и взлелеянные не одним поколением, способны, наверно, отмести этот самый здравый смысл. В истории моей Земли таких случаев, если вспомнить, немало. Не раз и не два, к примеру, кое-кто, ослепленный собственной исключительностью, посягал ни много ни мало на мировое господство. Эти личности склоняли к авантюрам целые народы. Было такое, из песни слов не выкинешь. Желтых невеждами не назовешь, однако же и они вознамерились проткнуть гору соломинкой. Странно.

— Все остальное — второстепенно.

— Нельзя объять необъятное, старик. Мы поняли это давно. Познание вечно, и в том прелесть бытия.

— Познание конечно, мальчик мой!

— У вас есть доказательства?

Он не ответил на мой вопрос, руки его, сухие, длиннопалые, холеные, вяло шевелились над огнем.

— Мы рассеялись, преодолели великие расстояния и многое поняли.

— Но не все же?

— Не все. Однако мы и не рассчитывали на близкий успех. Цель требует полной самоотреченности, ибо познание тоже конечно.

— Это не так!

— Мы рассеялись по лику Вселенной и жаждем Истины.

Однако все на этой дивной планетке жаждут Истины, они здесь просто помешались на истинах. Я сказал:

— Вечных истин нет! Что истина сегодня, завтра анахронизм.

— У меня мало времени, мальчик. Надеюсь, из сказанного понял, чем занят мой народ?

— Как не понять? Вы пытаетесь сосчитать, сколько песчинок на пляже, перебирая песок горстями.

— Итак, мы понесли с собой недуг. Самое загадочное состояло в том, что болезнь особо прогрессировала при ярком свете. Мы это быстро поняли здесь и ушли в подземелье. Перед смертью каждый просил вынести его на поверхность и испускал дух лицом к солнцу. Нас оставалось все меньше. Мы брали в жены здешних женщин, но и дети от смешанных браков тоже кончали дни до срока, и мы предавали их земле. Осталась лишь девушка Го, рожденная последней, но она не хотела темноты, и я отдал ее тебе, мальчик.

— И она умрет до срока, старик?

— Да.

— Печально. И я не смогу ей помочь?

— Вряд ли.

— У меня большие возможности…

— Я близок к разгадке, но я устал. Я позвал тебя для того, чтобы ты положил меня в камеру, где до воскресения покоятся мои товарищи. Потом ты получишь сигнал и разбудишь меня, обновленного.

— А дальше?

— Я спасу экипаж, я близок к той черте, откуда начинается успех.

— И вы опять ринетесь в космос?

— Да. Наш корабль цел, он в горах.

Брат мой Скала, сидя на полу, деловито рылся в моем мешке — искал съестное. Он нашел что-то там и принялся жевать, раздувая щеки. Дышал он громко и умиротворенно, будто корова. Я мимоходом отметил про себя, что Скалу ничем уже не удивишь: чудеса, если они не угрожают жизни, не выводят его из равновесия. Мне это нравилось. Трезвый парень, мой оруженосец.

— Мы пойдем к центру вселенной…

— У нас имеются сведения, отец, что оттуда, куда вы намечаете пуститься, экспедиции, как правило, не возвращаются.

— Ты прав, Логвин, но это нас не остановит.

— Вы слишком самонадеянны, отец, и в том ваша слабость. На моей Земле безотчетное самоотречение осуждается.

— Значит, вы слабы и трусливы!

— Мы осмотрительны. Я хочу задать тебе несколько вопросов.

— Готов ответить.

— Первый вопрос: сколько времени вы здесь?

— По вашему исчислению, триста пятьдесят.

— Вопрос второй: почему болезнь не тронула тебя?

— На это я не могу пока ответить достаточно ясно, но надеюсь ответить, когда ты извлечешь меня из камеры.

— Вопрос третий; как вы связаны с местной цивилизацией?

— Никак. Сперва мы брали их женщин, потом же, когда выяснилось, что дети, рожденные здесь, тоже умирают, всякие связи были прерваны.

— Вопрос четвертый: кто писал Истины на камне?

— Жрецы племени. У них есть письменность. Мы тут ни при чем.

— Вопрос пятый: почему вы не отдали аборигенам хотя бы часть знаний?

— Это не совпадает с нашей главной целью.

— Вопрос шестой: знакомо ли вам сочувствие к себе подобным?

— В нашем языке нет такого понятия.

— Ясно. Но вы прекрасно видели и видите, что здешняя цивилизация вырождается, задавленная обстоятельствами и невежеством, почему же вы не вмешались в ход событий?

— Ты повторяешься, мальчик. Это за пределами Цели. Я слежу за тобой пристально, с первого дня пребывания здесь, и не могу, признаться, объяснить многие твои поступки. И вообще — зачем ты здесь?

— Мои поступки не ложатся в схему, не так ли?

— Так. У нас мало времени, Логвин!

— Я продолжаю. Кто такие стрекотухи?

— У нас мало времени!

— Ты позвал меня на помощь, потому что обойтись без меня почему-то не можешь, да?

— Да. Я не надеюсь на автоматику, кое-что у нас разладилось.

— Так вот. Я могу сказать: это не отвечает моей Цели. Могу сказать?

— Можешь.

— И вы не в силах заставить меня делать того, что я не хочу?

— Пожалуй, не в силах. Ты оснащен неплохо. Кое в чем вы даже выше нас. Кое в чем, не больше.

— Я не шевельну и пальцем до тех пор, пока ты не ответишь мне на все вопросы. Итак, кто же такие стрекотухи?

Старик поворотился вместе с креслом спиной к огню потрескивающему в нише, ожег меня опять страшным своими глазами, недвижными, как у совы, покачал огромной своей головой. Волосы его, ниспадавшие на плечи, блестели туго и глубоко, подобно старому серебру.

— Я принимаю твои условия, Логвин. Но, торопись.

— Ничего другого тебе не остается!

— Ты спрашиваешь, мальчик, о стрекотухах. Предмет достоин изучения. Видишь ли, космос способен на сюрпризы. Эта популяция насекомых, получивших интеллект в виде нежданного подарка. Речь идет об излучении, которое возникло как следствие катастрофы в масштабах звезд. В частности, и таким путем распространяется в космосе разум. Это трудно представить себе, но это так; интеллект в виде нежданного подарка, потому-то стрекотухи, как ты их назвал, ищут свое предназначение, свою роль в мире. Видишь ли, идет бескомпромиссная и довольно сложная борьба между злым инстинктом, заложенным изначала в эти существа, и разумом, доброй волей. Кстати, стрекотухи не знают еще до конца своих возможностей, они, как ты мог уже догадаться, экспериментируют. Чем ты можешь объяснить, в частности, что они погубили твоего робота и пробовали нейтрализовать защиту гондолы, чтобы общаться с тобой напрямую? Они в смятении, перемежая радость познания с тоской, вызванной тем, что ряд проблем, возникших вдруг перед ними, имеет начало, но не имеет конца. Они не могут привыкнуть еще к своему ослеплению. Большую часть времени, кстати, стрекотухи проводят в космосе, в межзвездном пространстве. В момент катаклизма не совсем понятной природы они и приобрели разум, подобно тому как мы получили свою болезнь. Космос полон тайн, чарующих и жутких. Стрекотухи метались от планеты к планете, чтобы множить свой род, теперь, считай, будет множиться во Вселенной новая странная цивилизация. Вот так, мальчик мой. Если тебя заинтересуют детали, ты их получишь от моих автоматов. Удовлетворен?

— Пожалуй, да.

— Что еще?

— Где Пророк и старики племени?

— Это — проще, они — рядом, в пещере, окутываются дымом, чтобы уснуть.

— Зачем им спать?

— Чтобы переждать беду.

— В чем же их беда?

— Они надеются, что ты покинешь планету. Беда — это ты.

— Я им мешаю?

— Да, они элита, те же, кто наверху, — в сущности рабы.

— Значит, зло теперь дремлет, чтобы дождаться своего часа… И вы терпели такое положение вещей: нижние — элита, верхние — рабы?

Старик опять покачал головой с выражением досады. Заметно было, как тепло покидает его мощное тело, — он кутался в плед и все глубже оседал в кресле, все ниже клонился к коленям. Я не мог дальше мучить его — последнего из расы Высокомерных. Они носятся в холодных глубинах вселенной, лишенные доброты, и никому, в сущности, не нужны, даже самим себе. Их болезнь — плод душевной усталости, они высохли и окаменели, подобно дереву, лишенному воды.

— У меня все, старик Карри!

Он кивнул вяло и не поднял головы: ему надо было собраться с силами. Я ждал.

Брат мой Скала метнулся к моим ногам, прихватив мешок на всякий случай, потому что стена за его спиной начала раздвигаться с легким скрипом. В проеме был сперва мрак, следом свет над нами притух и зажегся где-то за стеной, мы увидели прозрачные квадратные коробки, поставленные одна на другую, словно книжные полки. Внутри коробок пенилась, вздымаясь и опадая, жидкость, напоминающая тесто или сосновую смолу, сквозь вязкую эту пасту просматривались контуры человеческих тел. У меня меж лопаток пробежал морозец — зрелище было жутковатое, если добавить, что тела шевелились вместе с жидкостью, — они то поднимались в коробках, ложились на дно, поворачивались то лицами к нам, то спинами.

— Я близок к разгадке! — сказал старик. — Они будут спасены.

Я почувствовал себя в ту минуту маленьким, никчемным и слабым, но сразу мысли мои побежали по другому кругу. Великая цель нужна, наверно, для тех, кто наделён способностью мыслить и полезно действовать, но гордыня заносит человека иногда так высоко, что он лишается способности удивляться самому чуду жизни. Эти желтые люди из далеких далей не вызывали во мне сострадания — скорее вызывали досаду. Они кочуют от звезды к звезде в погоне за ускользающей истиной, как за солнечным зайчиком, который не накрыть ладонью. Желтые люди никогда не изловят солнечный зайчик, их ждет тоска, отчаяние и бесплодность духа.

— Мне пора, Логвин. Ты положишь меня в пустую камеру.

Я подошел к старику, встал рядом с креслом.

— Ты будешь жить здесь, Логвин?

— Нет. У меня есть неотложные дела там, — я показал пальцем на овальный потолок комнаты. — И я не люблю темноты, старик.

— Тогда возьми вот это. — Карри вынул откуда-то из недр своего пледа шарик величиной с голубиное яйцо и протянул его мне на вытянутой ладони. Матовый шарик был тяжел и скользок. — Он даст сигнал, когда я проснусь. И ты придешь?

— Я приду.

— Не медли! Теперь подними меня.

Скала кинулся помогать мне, он поддержал ноги желтого старика, вдвоем мы еле затолкнули расслабленное тело в камеру и задвинули крышку. Я расслышал последние слова старика, произнесенные шепотом:

— Го — моя дочь, Логвин, рожденная здесь. Она не захотела класть меня в камеру. Попытайся спасти ее, она тоже любит солнце.

…Паста ползла через отверстие в торце прозрачной клетки, окутывала ноги скитальца, накрывала их тонкой пленкой и толчками двигалась дальше. Старик еще дышал, ресницы его вздрагивали, несколько раз он приподнимал голову на жестком своем ложе и наблюдал за тем, как тело его затягивает словно илом.

Вот и все!

Тело Карри закачалось и начало вращаться, как на вертеле. Зрелище было не из приятных. Я приказал автоматам:

— Закрыть хранилище.

Стена задвинулась мягко, светильники пригасли.

— В путь, брат мой!

— Мне тут не нравится, Хозяин!

— Мне тоже не нравится эта нора. В путь, брат мой! Наверх.