В Москве

…Ну вот наконец Москва.

Поезд медленно подходит к перрону Белорусского вокзала.

Меня никто не встречает. Может быть, задержались?

Я жду, рассматриваю вокзал. В глаза бросается надпись: «Вход». Что это значит? Высший хозяйственный… Нет, ничего не получается. Фу, да ведь это не сокращение – это просто слово «вход».

Дом, в котором я получил квартиру, недалеко от вокзала. Сдаю вещи на хранение и отправляюсь домой пешком.

Поднимаюсь на четвертый этаж. К двери приколота записка: «Ключи у соседей, звоните в соседнюю дверь».

Мне вместе с ключом дают короткое разъяснение: жена второй месяц лежит в больнице, дочь под Москвой – у тетки.

Открываю безлюдную квартиру. Неуютно. Позвонил в Главспецсталь. В управлении делами мне сказали:

– А мы за вами машину послали, но не сообразили, что вы шофера не знаете, а шофер не знает вас. Теперь будет, вероятно, до ночи стоять. Очень уж аккуратный и исполнительный он у нас человек. Что же нам делать? И послать-то больше некого.

– Я сам схожу, от меня это близко.

Записал номер машины и опять отправился на вокзал. Разыскал машину, забрал вещи, завез их домой и на этой же машине направился к Тевосяну.

Тевосяном был установлен такой порядок: все приезжавшие в Москву принимались им в тот же день. Оп старался никого не задерживать и не любил, чтобы его ждали.

Он был один в кабинете, когда я вошел к нему. Мы поздоровались, и он мне начал рассказывать последние новости. Тевосян все еще находился под большим впечатлением решений XVII съезда партии.

– Большие задачи поставлены перед металлургами – нам нужно будет дать семнадцать миллионов тонн стали к концу второй пятилетки. Горячие головы называли и более высокие цифры, но Орджоникидзе сказал, что надо реалистически подходить к плану. Обрати внимание, что темп роста выплавки высококачественной стали значительно превышает темпы общего увеличения производства стали. Поэтому нам придется повысить число оборотов, – улыбаясь, сказал Тевосян. – Мы получаем ряд заводов, которые до сих пор выплавляли рядовой металл. Их необходимо перестроить на изготовление высококачественного.

На Главспецсталь возлагаются большие задачи. Необходимо будет освоить производство многих новых типов стали.

Ну, а теперь давай поговорим о твоей будущей работе. Вообще говоря, есть два предложения. Одно – поехать в Запорожье заместителем главного инженера завода. Главный инженер там Кащенко, ты с ним знаком, он хорошо знает производство. Там есть где поучиться и поработать. Второе – поехать в Челябинск, там у нас главным инженером работает немецкий специалист Вальтер, ты его также знаешь. Вальтер через пару месяцев возвращается в Германию, и завод останется без главного инженера. Если хочешь, поезжай в Челябинск. Меня беспокоит только одно – как ты перенесешь уральскую зиму. Зимой там ведь очень холодно. Конечно, лучше всего было бы, если бы ты остался в Главке, но я боюсь этот разговор начинать снова. А может, все-таки останешься здесь, в Москве?

Еще в июле прошлого года, когда я приезжал в Москву, у нас был длительный разговор с Тевосяном о моей работе по возвращении из Германии. Он настойчиво предлагал мне работу в Главке. Мне же хотелось поработать на заводе, и я категорически отказался от этого предложения. Решение мое и теперь не изменилось, и я ответил:

– Нет, все-таки я хочу поехать на завод. В Челябинск.

– Ты когда можешь выехать на завод?

– Задерживаться в Москве я не собираюсь. Правда, у меня дома не все благополучно. Жена в больнице, и я еще не знаю, каково ее состояние.

– А что с ней?

– Ты же знаешь, у нее больное сердце.

– Может быть, помочь чем нужно? Где она находится?

– В клинике профессора Плетнева.

– Ну, ведь Плетнев у нас крупнейший специалист по сердечным заболеваниям. Как она себя чувствует?

– Не знаю, я еще не был у ней.

– Так ты иди, а завтра приходи прямо с утра – тогда мы более подробно поговорим о твоей предстоящей работе в Челябинске.

Мы распрощались, и я прямо от Тевосяна направился разыскивать клинику Плетнева.

Когда я вошел в палату, то жену не узнал, мне показалось, что в кровати лежит маленькая девочка. Для ее лечения был применен какой-то новый диетический метод, в который входило питание лимонами. Мне предложили послать ее на два месяца в Сочи. Одна она ехать не могла, и пришлось отправить в сопровождении медицинской сестры. Из клиники поехал к сестре жены – повидаться с дочерью, которая пока жила у нее.

Сразу, в первый же день на меня свалилось много забот – и личных, и служебных.

 

Рубли из копеек складываются

На следующий день в девять часов утра я был уже у Тевосяна. Мы поздоровались.

– Что это у тебя глаза-то красные? Не спал, что ли? – спросил я.

– Работы много. Вчера засиделись. Собираюсь на этих днях с группой специалистов выехать на заводы. Я тебе уже говорил, что мы все время получаем дотацию. Себестоимость стали у нас очень высокая. На этот год мы получили семь миллионов рублей, но Серго предложил отказаться от трех миллионов и ограничиться четырьмя. Вчера как раз обсуждали эти вопросы. Решили на местах с заводскими работниками тщательно рассмотреть калькуляции. Возьму с собой из Москвы хорошего плановика и финансиста и на этой неделе выеду на заводы. Сначала хочу объехать уральские заводы.

У нас заводские работники вопросами себестоимости совершенно не занимаются. Листы с заводской калькуляцией они держат в руках, как неграмотный газету. Никто не знает, во что им обходятся многие изделия. Не знают цены на сырье, не знают стоимости отдельных технологических операций.

– Ты помнишь начальника цеха Мюллера на крупповском заводе? Он хорошо знал не только технику сталеварения, но и что почем. У нас, к сожалению, этого нет. Вот недавно я спросил директора одного из уральских заводов, во что обходится ему кубометр воды, так он обиделся на меня. «Ну, – говорит, – такими-то пустяками директору вовсе не обязательно заниматься, вода для нас никогда не была проблемой». Забывают, что рубли-то из копеек складываются.

Хочу сам во всем разобраться. Может быть, удастся совсем отказаться от дотации. Вот Серго обрадовался бы, если бы удалось снизить стоимость производства не на три, а на все семь миллионов!

Ну, а теперь давай о твоей работе поговорим. Так ты решил все-таки в Челябинск ехать, за ночь-то не передумал?

– Нет, не передумал.

– Что же делать, придется признаться, что я плохой агитатор и мне не удалось тебя уговорить. Тогда я буду оформлять твое назначение в Челябинск.

И мы перешли к обсуждению моей будущей деятельности в Челябинске. Тевосян рассказал мне, что завод за эти годы вырос, построен новый цех с крупными печами. Производятся многие сплавы. Но надо хорошо отработать технологические процессы, и прежде всего в производстве феррохрома. Там плохо используется хромистая руда, огромное количество хрома теряется в шлаках. Некоторые сплавы, особенно необходимые для ответственных марок стали, на заводе еще не умеют выплавлять. Всем этим придется заняться. Работать там нелегко, хотя директор завода Власов очень энергичный человек и неплохой организатор, но и он не в состоянии устранить всех трудностей. На Урале заводы растут быстрее, чем энергетическая база, поэтому постоянным бичом является недостаток энергии, заводы все время ограничивают. В общем, трудностей хватает.

– Я тебе советую прежде всего изучить как следует все заводские отчеты и поговорить с Сергеевым – он недавно был в Челябинске и может тебе сообщить много полезного о положении дел на заводе, – заканчивая разговор, предложил Тевосян.

 

«Подопытные кролики»

Все остальные дни вплоть до отъезда пришлось провести в управлениях и отделах Главспецстали, знакомясь с планами, программами, отчетами Челябинского ферросплавного завода.

Мне сказали, что на завод только что выехал шведский инженер Стиг. С ним заключен договор, и он пробудет на заводе год, поможет наладить производство малоуглеродистых марок феррохрома. Позже оказалось, что Стиг по образованию химик, никогда на ферросплавных заводах не работал и технологии производства не знал. Сам по себе он был неплохой человек, но пользы от него не было. Он старался никому но мешать, отвечал только на те вопросы, которые ему задавали. Все его советы были тривиальны. Когда в производстве создавалось какое-то затруднение и необходимо было принимать решение, он обычно ограничивался шутками.

– Если не помогает кислота, действуйте щелочью, – так обычно учил нас профессор химии в Упсальском университете, – часто повторял он, когда от него ждали конкретного совета.

В то время иностранные специалисты получали двойные оклады – один в валюте (в долларах, марках, кронах или фунтах), второй – в рублях. Оклады эти во много раз превышали зарплату советских специалистов. Как правило, иностранцы получали в дополнение к окладу и бесплатную квартиру.

Некоторые из них приносили большую пользу, и затраченные средства сторицей окупались. Тем более было досадно, когда выяснялось, что другие иноспецы, как их тогда называли, не приносили никакой пользы.

В частности, как оказалось, Вальтер тонкостей технологического процесса не знал. Он был, правда, неплохим администратором, однако в наших условиях не мог применить свой опыт. Он много путешествовал и занимался тем, что сбывал в других странах оборудование фирмы «Сименс». Вместе с группой специалистов фирмы он выезжал в те страны, где требовалось смонтировать проданное «Сименсом» оборудование. Когда же он прибыл в Челябинск один, то очутился в трудном положении, ничего путного посоветовать не мог, и молодые советские, инженеры сразу поняли, что имеют дело с несведущим человеком.

Еще в первый мой приезд на завод в 1931 году я видел, что установленное «Сименсом» оборудование работает плохо. Печи часто выходили из строя. Вначале мы грешили на наших плавильщиков: не освоили, дескать, управление этими мощными агрегатами (в то время это были наиболее крупные печи для выплавки ферросплавов). Таких печей нигде еще не было. В них было внесено много усовершенствований, нигде на практике не проверенных. Так что плавильщиков винить было неправильно. По существу мы учились на сверхсовременных печах производству сложных сплавов, а иностранные фирмы учились на этом оборудовании производству новой техники. Все же расходы несли мы, являясь вместе с тем своего рода «подопытными кроликами».

 

Взлет промышленности

Находясь в Москве, я почти каждый день встречался с Тевосяном, который делился со мной не только производственно-техническими соображениями, но также и политическими. Страницы газет были заполнены сообщениями об успехах промышленности. Эти сообщения даже по своей форме напоминали военные сводки. Их так тогда и называли – сводками с фронта труда.

Газеты напоминали также о капиталистическом окружении, о необходимости повышать бдительность. А в партийных организациях обсуждались вопросы об условиях строительства социализма в капиталистическом окружении.

Однако главное, что захватывало нас в те дни целиком, возбуждало и волновало, – было то конкретное дело, которым мы занимались. Успехи промышленности отодвигали в сторону все остальные вопросы.

Я помню состояние огромного подъема, в котором я находился, знакомясь с грандиозными планами развития производства. Я чувствовал, как промышленность, и в частности выплавка качественных сталей и ферросплавов, что меня особенно интересовало, стремительно поднимается. То, что еще пять лет назад казалось трудным, теперь уже разрешено или находится на путях к разрешению.

К VII съезду Советов Главспецсталью выпущена была книга «Качественная сталь». Обложка этой книги представляла собой тонкий лист нержавеющей стали, а на первой странице диаграммами была изображена динамика выпуска качественного проката и электростали за время с 1927 по 1934 год. Эти кривые круто поднимались вверх. Уже сама обложка книги говорила о больших успехах, о создании в стране нового производства – листовой нержавеющей стали. Я держал в руках эту удивительную книгу и читал ее захлебываясь. В предисловии было приведено много ярких примеров тех успехов, которыми были отмечены в этой области годы первой пятилетки.

…Царская Россия, с ее отсталой техникой, почти не имела качественной металлургии. Лишь немногие военные заводы производили в небольшом количестве качественную сталь…

К началу первой пятилетки в стране было изготовлено всего 90 тысяч тонн качественного проката, а через два года, перед VI съездом Советов, это производство возросло более чем в два с половиной раза, а еще через четыре года – более чем в пять раз.

…Успехи в развитии качественной металлургии сыграли большую роль в сокращении импорта – мы сами стали производить то, что раньше покупали за границей.

Ошеломляющий успех первой пятилетки вселял глубокую уверенность в возможности быстрого решения всех основных задач второй пятилетки.

В Госплане происходили интересные совещания о создании промышленных комплексов, создавались связи между угольными месторождениями Кузнецкого бассейна и железорудными месторождениями горы Магнитной. Проблема освоения Востока нашей страны была новой и захватывала своим грандиозным размахом, дерзостью.

Я участвовал на совещаниях в Госплане, когда там развертывались ошеломляющие проекты строительства мощных гидроэлектростанций, больших металлургических заводов, химических предприятий и прокладки новых железнодорожных путей.

На этих совещаниях говорили о еще не тронутых богатствах Сибири. На геологических картах, иллюстрирующих яркие речи докладчиков, огромные черные пятна угольных месторождений Сибири подавляли своей величиной месторождения угля европейской части Советского Союза. В то время мы еще не ощущали во всей полноте тех трудностей, с которыми столкнемся, когда начнем освоение Сибири. Мы не представляли, с какими новыми проблемами, большими и малыми, придется встретиться.

Мы работали над проектами новых заводов, изучали современные технологические процессы, но часто забывали о том, как нам трудно будет доставать самые простые вещи – рукавицы пли войлочные шляпы, синие стекла для сталеваров или чернила для приборов с самописцами.

Мы не думали о том, где мы достанем посуду для столовых и оконное стекло для строящихся домов. Каждодневно возникали вопросы, которых не было при строительстве заводов в Европе – в обжитых местах, где было все необходимое для производства и быта людей.

Мы реально не представляли себе также, а как удастся в такой короткий срок стремительно поднять самих людей, тысячи людей до высот современной техники. В Европе этот процесс происходил постепенно – на протяжении длительного времени. У нас же он должен был совершиться небывало быстро. Ведь многие из пришедших тогда на заводы не имели ни малейшего представления о современной технике.

На память пришел 1927 год, когда в составе экспедиции я был в Алтайском крас. Мы собирались ехать из Бийска в село Алтайское. На весь город здесь было тогда всего три легковых автомашины – две дали нам. Эти машины были брошены в свое время отступающими частями армии Колчака.

Автомобиль в этих местах был настолько необычен, что, встретившись на дороге с обозом, произвел большой переполох. Испуганные лошади стали рваться в сторону, несколько телег опрокинулось, и кладь с них полетела во все стороны. Пришлось остановиться.

В селе Алтайском нас моментально окружила толпа. Одна старуха, подойдя к машине, стала гладить ее по блестящей поверхности капота.

Я спросил:

– Что, бабушка, впервые, что ли, видите автомобиль-то?

– Да нет, милый, видела я их несколько раз, когда они пролетали над селом-то, но вот вблизи-то никогда не приходилось видеть. Впервые вишу вблизи-то.

Я подумал: «Какой парадокс! Эта женщина сначала увидела самолеты и только позже познакомилась с автомобилем».

Здесь, в этом же селе, я встретился тогда и с другими аналогичными свидетельствами стремительного внедрения нового. Кое-где в избах стояли уже первые радиоприемники, но крестьяне сильно удивились, увидев у нас патефон.

Многие за всю свою жизнь ни разу не выезжали из села, им был неведом другой мир.

А сколько у нас таких мест? Село Алтайское не было исключением. Стояла задача поднять всю огромную страну на уровень современной цивилизации.

Кто это должен сделать? Мы.

 

Успехи и неудачи

Тевосян мне говорил и о том, что в развитии металлургии много узких мест. Отстает развитие рудной базы, не хватает огнеупорных материалов, коксующихся углей. Желание производить больше и быстрее выполнять планы приходит в противоречие с укоренившейся производственной практикой небольших заводов, производящих простые стали. На уральских доменных печах руду и древесный уголь подавали вручную. Подвозили или на тачках или на лошадях, кирпич на всех строительствах рабочие носили буквально на собственном горбу, а котлованы под фундаменты рыли, используя кирку и лопату. Этими средствами строили новые заводы.

Уже значительно позже, будучи в Индии на металлургическом заводе Тата, я встретил старого американского металлурга-доменщика.

Узнав, что я из Советского Союза, доменщик страшно обрадовался, взял меня за обе руки и, не отпуская, стал расспрашивать о Кузнецком заводе.

– Ну, как работают мои доменные печи? Ведь я их строил в 1932 году. Вероятно, старых печей уже нет. Так хочется хотя бы на пару дней попасть в Кузнецк и посмотреть, что там у вас делается. Вы так далеко ушли за Эти годы. Поверьте мне, в мире нет сейчас лучших доменных печей, чем ваши. Это вам говорит человек, знающий доменное дело.

– Чем же они хороши? – спросил я его.

– Такой автоматизации и насыщенности приборами управления, как на ваших последних доменных печах, нигде нет.

Этот разговор состоялся в начале 1960 года.

И действительно, используя самые последние достижения науки, мы создали приборы, позволяющие заглянуть туда, куда не мог и никогда не сможет проникнуть глаз человека – внутрь работающей доменной печи. Новые приборы, основанные на использовании радиоактивных излучений, дают возможность наблюдать, как движется в печи руда, кокс, газы, и автоматически управлять процессом производства чугуна.

Теперь мы помогаем строить доменные печи другим странам, в том числе Индии, Цейлону.

А двадцать пять лет назад на многих доменных печах Советского Союза основным средством механизации была лошадка, подвозящая к печам уголь и руду, а единственным контрольным «прибором» – глаз мастера.

Я вспоминаю, с каким восхищением мы смотрели в те годы за работой скипового подъемника, загружающего железную руду и кокс на доменной печи крупповского завода в Борбеке.

А в 1959 году, когда я был в США, один нагловатый молодой журналист в поисках сенсации спросил меня:

– Скажите, что вас больше всего поразило в США?

Я ответил ему:

– Меня больше всего поразило то, что вы думаете, что нас можно чем-то поразить.

Нет. Времена, когда мы поражались, приезжая за границу, давно прошли. Если у нас теперь и возникают какие-то чувства, когда мы видим в других странах вещи лучше наших, то это не чувство удивления, а скорее раздражения на самих себя. Ведь вот могли бы сделать и это не только не хуже, а даже лучше, знаем, как это можно сделать, а пока не делаем. Вот первая мысль, которая возникает, и желание скорее перенять опыт, да не просто перенять, а сделать еще лучше.

Подъем на нынешние высоты был нелегким. Мы спотыкались и падали, набивали синяки и шишки. Нас сопровождали не только успехи, но и неудачи.

Как-то мне рассказали об аварии, имевшей место на заводе «Электросталь». Шел ремонт электропечи, руководил нм молодой инженер, недавно закончивший Горную академию. Он знал, что по правилам техники безопасности необходимо заземлить корпус печи, чтобы избежать опасности удара током. На медные шины токоподводящей системы он положил железный ломик и соединил его проводом с землей.

Закончили ремонт, и печь можно было включать. Но инженер забыл убрать положенный им на шины железный лом. Включили печь, и произошло мощное короткое замыкание, которое повело к тому, что стали отключаться многие фабрики и заводы этого района.

Инженер был так напуган, что решил скрыть причины катастрофы и зарыл ломик со следами медных полос во дворе завода. Инженер все же был арестован, но, боясь ответственности, долго не хотел объяснить действительные причины аварии. Затем он рассказал все, как было на самом деле, и его освободили.

Неудачи, которые тогда случались, нам порой даже трудно было объяснить. Тем труднее было понять их неспециалистам. Значительно проще и логичнее предположить, что все, что не клеится, – результат действия враждебных сил.

К сожалению, силы эти на самом деле существовали и действовали. Мне приходилось лично сталкиваться с лицами, не только неприязненно относившимися к советским порядкам и мероприятиям партии и правительства, но и старавшимися активно помешать нашему стремительному развитию.

В Горной академии, например, среди профессоров, преподавателей и студентов, безусловно преданных Советской власти, были и бывшие врангелевские офицеры и офицеры царской армии, лица дворянского происхождения, носители знатных титулов.

Некоторые из профессоров были связаны родственными узами с золотопромышленниками. Часть из них в недавнем прошлом принадлежала к политическим партиям, которые вели ожесточенную борьбу с большевиками. Они привыкли к другим порядкам. Думалось, что пройдет некоторое время и они приспособятся к новым условиям, сложившимся после революции. Так мы считали и, исходя из этого, строили свои отношения с ними.

Тогда у меня не возникало мысли, что кто-то, где-то плетет сети против нас, строит козни, вынашивая коварные планы разрушения всего того, что мы создаем. Но действительность была гораздо сложнее, чем это представлялось нам, молодежи.

В 1929 году, когда я был еще студентом, профессор Чижевский предложил мне место лаборанта в своей лаборатории в Московском отделении института металлов. Директором отделения в то время был Чарновский.

– Пройдите к Чарновскому и передайте ему эту записку.

В записке излагалась просьба о моем зачислении лаборантом.

В то время студенты одевались в такую одежду, какую могли достать. Мне посчастливилось. Портной, живший «о дворе Горной академии, сшил мне из потертой и бывшей уже в употреблении диагонали студенческую куртку и брюки. Кроме того, у него был закрой на студенческую фуражку.

Таким образом, я оказался обладателем студенческой форменной одежды, что имело немаловажное значение при моем разговоре с Чарновским.

Посмотрев на меня оценивающим взглядом, он спросил:

– Где вы эти три дня пропадали?

(Я появился у него на третий день после получения записки от Чижевского.)

– Нам надо спешить укомплектовать отделение своими людьми. Иначе какой-нибудь райком направит к нам «товарищей».

Видимо, мой студенческий сюртук и записка профессора были для Чарновского свидетельством того, что я не могу быть членом партии.

 

Энтузиасты и мечтатели

Вспоминая тридцатые годы, я вижу перед собой целую галерею лиц, и среди них большой редкостью были лица со скорбным выражением, напоминающие древних святых» как их изображали суздальские богомазы, хотя такие и встречались. Их так и называли – «святые». Но они не были характерными для того времени. Были еще «начетчики», «законники», как их окрестили. Они когда-то что-то выучили и застыли на этом, были мало подвижны, без «искры божьей». Как уродливая родинка на веселом, жизнерадостном лице, эти люди были не нужны. Огромное же большинство было через край наполнено радостью творческого труда, безграничной верой в правильность избранного пути. Это были живые люди, а не манекены, со всеми их человеческими слабостями, чувствами, страстями, страданиями и радостями.

То было время стремительного движения страны вперед, и на фоне этого движения многие личные чувства горя или радости не замечались – они поглощались общим горем, если оно случалось, общей радостью, если она приходила. Слово «мое», мне кажется, было в те годы мало популярным – его стыдились произносить. «Наше» повторялось наиболее часто. Слово «мое» было связано с прошлым, а от него хотели избавиться навсегда.

Кто-то в шутку сказал тогда, что необходимо сделать реформу русской грамматике: уже сейчас ее можно упростить и местоимение «я» исключить, оно не нужно, ведь обходятся же англичане без слова «ты».

Люди жили интенсивной жизнью созидания нового общества, отдавая этому все, что они могли отдать. Но они делали это не как подвижники, без всякой театральности, без позы и, совершая героические поступки, сами не замечали своего героизма.

Этот огромный коллектив энтузиастов, участников первых пятилеток был чрезвычайно пестрым, он состоял из людей с различными характерами, наклонностями, чувствами, но все это разнообразие сливалось в одном большом общем стремлении поднять страну, завершить начатое великое дело.

Тем не менее жизнь людей, с их страданиями и радостями, шла своим чередом. В большом коллективе, захваченном общим движением, одновременно складывались также и индивидуальные судьбы людей. И все же характерными для того времени разговорами на работе, собраниях, дома были разговоры об общем деле, о событиях в стране и за ее пределами.

Личное не считалось главным, но все же иногда становилось предметом разбирательства и напоминало, что нельзя игнорировать личные мотивы жизни людей. Я вспоминаю, как в большой компании одна женщина, находившаяся, вероятно, в очень трудных жилищных условиях, усомнилась – нужно ли строить Дворец Советов? Лучше было бы квартир строить больше. Я помню гневные возражения большинства присутствующих там:

– Нет, нам нужны именно вот такие монументальные сооружения. Все наше, советское, должно быть самым лучшим, самым привлекательным в мире. Самые лучшие товары, самые лучшие заводы, самое лучшее метро.

Всю свою «женатую» жизнь в Москве до отъезда за границу я прожил в бывшей бане. Низкие сводчатые потолки и кирппчные стены как будто были навечно пропитаны влагой. Капельки влаги, как пот, выступали на стенах и тонкими струйками стекали на пол. Мы клали у стен тряпки и, когда они намокали, выжимали их над раковиной и снова укладывали на место.

Но если бы в то время кто-то предложил упростить проекты роскошных, облицованных мрамором станций метрополитена и обратить сэкономленные средства на расширение жилищного строительства, то я, как и огромное большинство тех, кто находился в таких же стесненных условиях, не поддержал бы таких предложений.

Да, мы были мечтателями, и мы хотели любой ценой осуществить наши мечты. Мы готовы были отказаться даже от необходимого.

И все же, вопреки такому нашему отношению – и это вполне естественно – личная жизнь у нас была. Мы влюблялись, страдали муками ревности, осуждая в то же время тех, кто слишком много уделяет места своим личным горестям.

Мы растили детей и тяжело переживали, когда трудно было достать питание для ребенка. Сами-то мы научились с детства стоически переносить все лишения, они нас мало трогали.

Вспоминаю, что в те времена, когда в нашей стране были открыты магазины торгсина, где на валюту, а также золотые и серебряные вещи можно было достать некоторые товары, у меня сильно заболел ребенок. Врач сказал:

– Хорошо бы достать пару лимонов или апельсинов. Их можно купить в торгсине. Наверно, у вас найдется всетаки какое-нибудь золотое колечко или брошка. Для единственного ребенка не надо ничего жалеть.

У старого врача на носу было пенсне в золотой оправе, а на безымянном пальце левой руки – толстое золотое обручальное кольцо. Галстук заколот булавкой, тоже, видимо, золотой. Все эти вещи мне казались рудиментарными органами прошлого. У нас с женой не было ничего, ни одной крупицы золота или серебра.

Я не знаю, какая сила и почему привела меня к торгсину. Он помещался в здании нынешнего Центрального универмага. Я стал перед витриной, где большой пирамидой были уложены апельсины, лимоны и мандарины, но они для меня были абсолютно недоступны.

Слова врача: «Для единственного ребенка не надо ничего жалеть» жгли меня, как раскаленные железные прутья. Я весь был наполнен бешенством, и если бы можно было выплеснуть все те слова, которые клокотали во мне, то они ужаснули бы всех любителей изящной словесности.

Но в них был гнев, обращенный к капиталистическому миру, который мешает нам строить и, пользуясь нашими трудностями, только на золото продает Советскому Союзу то, что крайне необходимо.

В эти годы чувство товарищества, взаимной поддержки было развито исключительно широко, и помощь иногда приходила совершенно неожиданно. Товарищи помогли мне.

 

В чем же дело!

«Что же меня ждет на заводе?» – думал я, изучая материалы о его деятельности по отчетам и докладам. Опыта заводской работы у меня было мало – я работал главным образом в лабораториях. С чем придется столкнуться на заводе?

– Неукоснительное соблюдение технологии должно стать законом. На заводе слишком часто вносятся изменения в технологические инструкции. Там много проводят разных опытов непосредственно на производственных печах, – рассказывал мне Тевосян о положении на заводе, когда мы обсуждали с ним стоящие передо мной задачи. – Правда, у нас нет, к сожалению, экспериментальных печей, на которых можно было бы ставить предварительные опыты и отлаживать технологию.

Посмотрим, может быть, следует построить небольшую опытную печь. На заводе есть неплохая лаборатория. Мы перевели туда одного из хороших работников с завода «Электросталь» – Бабаева. Он знает дело. На него можно положиться.

Чувствовалось, что Тевосян уже знал и само производство, и заводских людей.

– Помни, высокое качество и низкая себестоимость – вот главное, на что необходимо обратить особое внимание.

«Почему же у нас сплавы так дороги?» – думал я.

Когда-то я побывал на маленьком уральском заводике. Там выплавляли сплав – ферросилиций. Его себестоимость была значительно ниже себестоимости такого же сплава на новом большом ферросплавном заводе в Челябинске.

– Дорогое современное оборудование плохо используется, производится много брака. Часть механизмов постоянно находится в ремонте, – откуда-то издалека слышал я голос Тевосяна.

Бичом производства были также транспортеры. Острые грани кусков кварцита, как хорошо отточенные ножи, резали прорезиненную ткань транспортерной ленты.

– Что же мы делаем? – часто можно было слышать на собраниях. – В древние времена каменными ножами первобытные люди тоже пользовались, но они были мудрее вас. Они их применяли с пользой для себя. Мы этими ножами портим свое же оборудование.

Элеваторы для подъема кусков дробленой руды также были предметом постоянной критики.

От неполадок на Челябинском заводе мысли мои перешли к общим недостаткам в развитии нашей промышленности.

При проектировании заводов и цехов для новых производств часто мы по аналогии принимали те же самые инженерные решения, которые лежали в основе старых, уже сложившихся производств. Особенности же новых процессов не учитывались чаще всего потому, что о них нам ничего не было известно.

В Швеции я обратил однажды внимание на то, что почти на всех металлургических заводах по новым производствам создавались опытные – пилотные, как их называли, установки. На этих установках и проверялись все новые процессы, прежде чем передавать их в производство. У нас, как правило, их нигде не было. Новое в большинстве случаев прямо из лаборатории шло в цеха. От пробирки к производственному агрегату, без какого-либо промежуточного звена. Это создавало дополнительные и немалые трудности в освоении новых производств.

Все эти вопросы мы неоднократно обсуждали с Тевосяном.

– Курсы надо будет создать на заводе. Сейчас очень важно заняться обучением людей, – советовал он. – На многих заводах организованы уже курсы мастеров социалистического труда. В Челябинске ведь много грамотных инженеров, их можно было бы с успехом использовать в качестве преподавателей на этих курсах.

Тевосян излагал то, что требовало особого внимания, а я сидел, слушал и думал:

«В чем же дело? Чем объяснить такое общее положение? Объяснение, видимо, одно: у нас не было тогда ни достаточного опыта, ни необходимых знаний для решения всех этих задач новой техники».

Через десять лет мне пришлось окунуться в новую, неизмеримо более сложную область науки и техники – атомную. И я мог видеть и ощущать те колоссальные изменения, которые произошли в стране за это десятилетие. В этой новой для всего мира области науки и техники у нас не было ни одной неудачи и ни одного просчета. Но эти успехи были результатом предыдущих жестоких лет учебы, когда мы находились еще в младших классах.

 

На пути в Челябинск

Но вот наконец я еду в Челябинск. В купе нас двое. Мой попутчик – инженер, специалист по коксованию углей – едет на Магнитогорский завод. Это настоящий гурман. У него большая сумка, набитая разными закусками. Всю дорогу он мне рассказывает, как готовятся те или иные блюда и почему они так называются. Уже поздно. Ложимся спать, но с верхней полки до меня все еще доносится его повествование о кулинарии различных стран и народов.

– А суточные щи, знаете почему они так называются?

– Нет, не знаю, – в полусне отвечаю я.

– Так вот, знайте же. Суточные щи готовят таким образом, если это, конечно, не профанация, а настоящие суточные. В горшок, обязательно глиняный, облицованный, вкладывают мясо и все необходимые ингредиенты, закрывают крышкой и щель промазывают крутым тестом. После этого горшок со всем содержимым помещают в русскую печь и томят там двадцать четыре часа -сутки. Поэтому-то они и называются суточные. Когда горшок с такими щами вынимают из печи и снимают крышку – аромат разносится по всей комнате.

Он рассказывал так, что я даже в полусне ощущал этот аромат.

Утро. Пересекаем Волгу. На станциях предлагают молоко в обмен на хлеб. С хлебом здесь неважно, перебои.

Станция Полетаево. Здесь у меня пересадка. Поезд направляется в Магнитогорск. Поезда чередуются – один день в Челябинск, второй – в Магнитогорск.

По этой дороге я проезжал не раз. Перед окном знакомые картины станционных строений, неизменные будки с надписью «Кипяток». Во время остановки поезда у них моментально образуется очередь. За решеткой, отделяющей перрон от станционного поселка, обычно шла торговля. Женщины, закутанные в платки и шали, продают яблоки, молоко, кур и прочую снедь. На Волге по ту и другую сторону реки – торговля рыбой. Когда-то к приходу поезда здесь выносили крупных копченых стерлядей. Теперь я этого не вижу.

Кинель. Вдали видна буровая вышка. Второе Баку, Дальше – в Башкирии – тоже нефть.

Одним из первооткрывателей башкирской нефти был студент Горной академии Алексей Блохин, мы с ним вместе учились. Когда он приехал с летней студенческой практики из Ишимбаева, то рассказал мне, как у него возникла дерзкая теория, объясняющая геологическое строение Уральских гор. Алексей был страшно возбужден. Мы ходили в Москве по Пыжевскому переулку, и он все говорил и говорил об этой идее.

– Дело в том, что на Урале мы, геологи, встречаемся с рядом загадок, которые нельзя на основе наших представлений о геологических структурах объяснить. Например, мы делаем проходку, отбираем образцы пород и вдруг под Солее древними породами находим более молодые. Как они туда попали? На этот вопрос пока есть один ответ – ответ без научного объяснения – аномалия. Но вот я нашел во время своих геологических поисков древнего рачка, которого на западном склоне Уральских гор никогда никто не находил. Он встречался и должен был, по всем нашим представлениям, находиться только на восточном склоне. Как он попал сюда, на запад?

Вот тогда-то мне и пришла в голову эта гипотеза: а почему бы не допустить, что произошел гигантский сдвиг и восточный склон Уральских гор переполз на запад и перекрыл породами восточного склона породы западного? Вот краткая суть моей теории. Если ее принять, тогда все будет предельно ясным – все становится на свои места. Собираюсь докладывать на геологическом отделении Академии наук.

Позже я узнал, что доклад моего друга произвел большое впечатление, и многие маститые ученые не могли себе простить, что такое объяснение загадки геологического строения уральских горных массивов пришло в голову не им, а молодому геологу, пока еще только студенту.

Отроги Уральских гор…

Сколько здесь богатств, еще не раскрытых тайн! Железные руды бакальского месторождения, магнезит Садки и сокровищница многих минералов – Миас.

А вот и знакомые уже мне столбы. По одну сторону надпись «Европа», по другую – «Азия». Они остаются позади. Мне предстоит работать в Азии.

Меня встречают. Шофер завода на стареньком, изношенном «фордике», который давно нужно было бы отправить в качестве лома на металлургический завод. Сажусь рядом с шофером.

– Вот у меня только дверка-то не запирается – запор испортился. Вы крючочек накиньте, а то все время открываться будет – так из машины-то и выпасть можно.

Одна из передних дверок «фордика» закрывалась приваренным накладным крючком. «Да, техника», – подумал я.

Дорогу развезло – здесь весна только начинается. В залитой полыми водами вязкой низине нельзя различить, Где проходит колея.

– Да здесь, вероятно, надо не на машине, а на лодке ездить.

– Скоро просохнет, еще неделька, и все будет сухо. Теперь-то, однако, и застрять можно, но, думаю, ничего, выберемся. У меня весь инструмент с собой.

Дорога здесь – бич. Я уже знал, что каждый шофер, когда бы ни выезжал за город, обязательно клал в багажник топор, лопатку и кусок стального троса.

В стороне слева видно Грязное озеро. В Челябинской области много озер – соленых, пресных, открытых, заросших камышом. Грязное озеро – пересохшее. Его тяжелая темно-зеленая грязь считается целебной. Кое-кто из местных жителей здесь принимает грязевые ванны. На пустынных берегах озера нет ни одного строения.

– Что представляют собой эти грязи? Исследовал ли их кто-нибудь? – спросил я шофера.

– Видимо, еще нет, не доходят до всего руки.

И я снова вспомнил свою поездку на Алтай в 1927 году.

Из Бийска мы добрались тогда до селения Верхний Уймон, где наняли лошадей и в сопровождении четырех местных охотников, которые согласились проводить нас до верховьев реки Иртыша, мы верхом направились в трудный путь по таежным тропам, переходя вброд реки и переваливая с одной горной гряды на другую. На четырнадцатый день пути мы вышли к первому обитаемому пункту, состоявшему нз нескольких деревянных строений. Это были Рахмановскне ключи. Вечерело, мы раскинули палатки и развели костер. На огонек к костру подошел один из местных жителей. Поздоровались. Он оказался врачом.

– Заехал я в эти места еще совсем молодым человеком, – начал он свое повествование. – Воды здесь чудодейственные. К сожалению, полного анализа их никто никогда не производил. Посылали пробу в Ново-Николаевск (тогда так назывался Новосибирск), но ответа не получили, сказали только, что она как будто радиоактивная.

Местные жители хорошо знают эти ключи, верят в их целительную силу и обязательно навещают нас, даже те, кто и здоров, – впрок здоровьем запасаются. Врач засмеялся и продолжал:

– Дорог вот только здесь нет. Надо быть очень выносливым человеком, чтобы добраться до наших мест. А воды у нас мощные. Когда-нибудь здесь будет сибирская Мацеста. В прошлом году к нам доставили одну женщину. Ее разбил паралич, а к нам ведь только верхом можно добраться, сидеть же в седле она не могла. Из рыболовных сетей соорудили особый гамак, закрепили между двух лошадей и положили ее в этот гамак.

Пробыла она у нас два месяца – каждый день принимала ванны, а потом села верхом на лошадь и вернулась домой, как будто никакого паралича и не было.

…Вот и здесь, на Южном Урале, в Челябинской области, много еще находится необследованных рек, озер, источников.

Когда я работал в Эссене, то пногда заходил в небольшой ресторанчик. В нем можно было выпить чашку кофе или кружку пива и почитать газеты. В центре ресторанного зала находился небольшой бассейн и бил фонтанчик. Оказывается, под домиком находился источник.

Хозяин ресторанчика, как-то подсев к моему столику, рассказал мне историю открытия этого источника.

«У меня здесь рядом был небольшой домик, и я заметил, что фундамент начинает разрушаться. Просачиваются какие-то воды от соседа. Я набрал немного этой воды и направил ее через одного из своих знакомых на анализ. Вода оказалась сильно минерализованной и по составу напоминает минеральную воду «Аполинарис». Я сразу же сообразил, что на этом можно хорошо заработать. Ведь вы знаете, сколько стоит бутылка «Аполинариса».

Не говоря никому ни слова, я стал обдумывать, как уговорить соседа продать свой домик. Ему я сказал, что задумал здесь открыть ресторан. Об источнике я ему ничего, конечно, не сказал. Он согласился продать домик. Потом я стал собирать деньги, занял у брата и получил в банке ссуду. Потом сломал оба домика, и свой и купленный у соседа, построил этот ресторан и организовал розлив воды.

Я не пожалел, что пошел тогда на риск – он оправдал себя. С долгами я давно расплатился. Теперь у меня есть постоянные посетители, а в первый год, когда я только что открыл ресторан, у меня не хватало мест для посетителей – каждый хотел попробовать новой воды. Теперь, видите, я ее бесплатно позволяю пить всем посетителям прямо из фонтанчика, а в первый год мне платили за стакан этой воды столько же, сколько за кружку пива!»

Это был типичный капиталистический бизнес. Стимулом здесь была нажива, средством – обман.

Мы должны развивать другие отношения между людьми, нам эти методы не подходят. Сколько же должно быть проявлено инициативы, чтобы использовать все богатства этого края! Их здесь неизмеримо больше, чем на исхоженных, ископанных землях Европы.

 

Челябинск

Как же все здесь изменилось за последние четыре года! Центральная улица застроена большими красивыми домами. Впереди видны трубы районной электростанции – ЧГРЭС. Тогда она казалась очень крупной – 170 тысяч киловатт. Таких станций по стране насчитывалось всего несколько. За ней видны корпуса ферросплавного, абразивного и электродного заводов, а на другом берегу реки Миас дымит труба цинкового завода.

Еще четыре года назад здесь были пустыри – окраина небольшого города. Теперь эти места обрели индустриальный облик.

Когда я появился в мае 1935 года в Челябинске, никто не хотел верить, что я приехал по собственному желанию. Как-то, проходя по цеху, я услышал разговор двух молодых инженеров. Они не догадывались, что я все слышу. До меня долетели слова:

– Ну, этот «иностранец» больше двух месяцев в нашей дыре не усидит.

Позже я узнал, что оба они из Ленинграда и им жизнь в Челябинске была в тягость. Их тянуло назад, «на берега Невы». А мне в Челябинске нравилось, но я это скрывал, опасаясь, что будут думать, что я кривлю душой.

Мне не приходилось раньше длительное время работать на металлургических заводах. Я бывал на практике на Сормовском заводе, работал на заводе «Красный автоген» в Ленинграде, был также на других заводах. Но я бывал на этих заводах недолго и не в качестве должностного лица, а в роли практиканта, а это не одно и то же.

В Челябинск же я приехал техническим директором завода. На мне лежала ответственность за всю технологию производства. Мои указания должны быть законом, но вместе с тем я видел и сознавал, что в этой сложной области производства много темных мест и нехоженых троп. Производства ферросплавов в нашей стране еще не существовало. Первым специалистам, закончившим теоретические курсы по металлургии, негде было получить производственную практику. Итак, мне предстояло руководить первым, только что построенным заводом.

Инженеры у нас подобрались только молодые, недавно прибывшие из Москвы, Свердловска, Ленинграда. Старых специалистов в этой отрасли металлургии не было вообще.

Директором завода был тоже молодой энергичный человек – Марк Александрович Власов. Ему было тридцать два года – на два года моложе меня. Главный механик Гидгарц – тоже из молодых. Учился во Франции. Заместитель директора Маккавеев – коренной уралец, мой ровесник. Сменные инженеры – в возрасте не старше тридцати лет.

Кое-кого из них я знал. В свое время читал им лекции по производству ферросплавов. Теперь они имели передо мной неоспоримое преимущество – владели опытом производства. Удастся ли мне установить с ними контакт и создать те условия взаимопонимания, которые необходимы для нормальной работы?

Директор завода принял меня хорошо и всячески старался создать наиболее благоприятные условия для работы. Но здесь я никак не мог отделаться от чувства, что нахожусь в каком-то новом для меня мире. Он, этот мир, волновал меня, и я все время находился в состоянии напряжения и подъема.

Сильно сказались и четыре года пребывания за границей. Я видел не только отставание нашей техники от европейской, но с большой радостью замечал, что наши люди – казалось бы, такие же заводские работники, как и на Западе, – поглощены совершенно другими интересами, живут иной, полнокровной и творческой жизнью.

Вот он, мастер Карнаухов, нет, он еще не мастер, мастером и лауреатом Государственной премии он стал позже – он просто плавильщик на печи по производству ферровольфрама. Он живет этим производством, все его мысли направлены на то, чтобы поднять производительность печи, снизить потери дорогого сырья – концентрата вольфрамовой руды. Концентрат поступает в Челябинск из Англии. В деревянных ящиках. В каждом ящике по два тяжелых мешочка из китайской соломки – на ящиках английские надписи, на мешочках – китайские.

Добыча вольфрамового концентрата в Китае – монополия английской компании. За этот концентрат мы платим английской фирме сибирским маслом и кубанской пшеницей. Карнаухов это знает, и он бережет каждую щепоть дорогого сырья.

Но неужели у нас, в Советском Союзе, нет вольфрамовых руд? Не может этого быть! Безусловно есть и даже здесь, в Челябинской области – между Челябинском и Троицком. Оно даже описано в одном из журналов. Правда, это месторождение комплексное, как и многие из уральских рудных месторождений. Вместе с вольфрамом в руде содержится медь. Медь нужно выделить из руды, ее присутствие в вольфраме недопустимо, это усложняет производство.

А вот в одной уральской школе я видел образцы таких же вольфрамовых минералов, какие мы ввозили из-за границы. Их нашли школьники и принесли в уголок природы. Но но путям школьников еще не проследовали геологи. Они придут туда позже. Пока же эти месторождения не исследованы.

Добычи отечественных вольфрамовых руд у нас в то время по существу еще не было. Мы, как робинзоны, все должны были начинать с азов. Мы не знали, как извлечь из руды нужный нам вольфрам, как получить из горной породы, содержащей ничтожное количество этого природного минерала, концентрат, а затем из концентрата – металл.

В лаборатории электрометаллургии Московской горной академии над этими проблемами трудился в то время молодой инженер Боголюбов. Теперь, когда я пишу эти строки, он солидный ученый – доктор технических наук, тогда же был просто Володя. На первой Всесоюзной конференции по ферросплавам в 1932 году Боголюбов сделал доклад о производстве ферровольфрама. Он говорил о том, что в Советском Союзе вольфрамовые руды открыты в Забайкалье и на Урале, но пока разведанных запасов недостаточно для удовлетворения нужд металлургической промышленности.

В резолюции конференции отмечено, что, ввиду недостаточности сырьевой базы, следует форсировать геологоразведочные работы по вольфрамовым месторождениях и вместе с тем вести научно-исследовательскую работу по изысканию новых недефицитных материалов, могущих заменить вольфрам.

А вольфрам нужен. Вольфрам – это нити электроламп, режущие части ряда инструментов, это необходимая добавка ко многим специальным сталям, в том числе сталям оборонного назначения.

Вот и приходится покупать и ферровольфрам, и вольфрамовый концентрат за границей.

Карнаухов не только понимает это, но и принимает близко к сердцу. Он озабочен несовершенством процесса плавки и делится своими соображениями, как улучшить и производство ферровольфрама, изменить конструкцию печи и печного инструмента. Он никогда ни на что не жаловался и ничего не просил лично для себя. Казалось, у него нет жизни, не связанной с производством.

…Но она, конечно, была и у Карнаухова, и у других. Люди ходили друг к другу в гости, и в заводском поселке можно было слышать веселые песни, несущиеся из открытых окон домов.

В те годы здесь было построено немало больших кирпичных домов, и жилищного кризиса на заводе не ощущалось. Орджоникидзе поощрял строительство жилых домов, в особенности в новых промышленных районах, а Власов следил, чтобы были использованы все возможности для жилищного строительства. На заводе в резерве постоянно находилось несколько свободных квартир. «Будут квартиры, можно будет привлекать для работы на заводе нужных производству людей)), – говорил директор.

Первые два месяца я прожил на квартире для приезжих. На большинстве заводов тогда имелись такие квартиры. Гостиниц в городе не хватало, да, кроме того, из города до завода и добираться было трудно. В то время легковых машин было очень мало, и я, например, первое время ездил на завод на пролетке. При заводе был конный двор, на котором держали более ста шестидесяти лошадей. Они работали на строительстве и перевозили большинство заводских грузов.

На современном производстве давно уже нет лошадей. Из нашего лексикона исчезли и распространенные некогда слова и понятия, например грабарь и грабарка. Молодежь этих слов уже и не знает совсем. А они в те годы были в большом ходу на всех заводах и особенно на строительстве. Грабарь возил на небольшой подводе-грабарке землю с места производства строительных работ. Теперь все это делается при помощи механизмов. Тогда – тридцать лег назад – применение мускульной силы было основной формой использования энергии.

Я в связи с этим вспомнил лекции профессора Таубе – барона Таубе, как мы, студенты, его звали. Профессор Таубе в действительности был бароном. Он долго жил на Урале в Екатеринбурге, нынешнем Свердловске. О нем ходили слухи как о лице, хорошо знающем горно-металлургическую промышленность Урала.

В Московской горной академии Таубе читал курс лекций по организации металлургического производства.

На экзаменах по своему курсу он обычно задавал три-четыре вопроса.

Одним из них был следующий:

– Допустим, что вы работаете на Урале и занимаете на заводе пост директора завода и вам позвонили, что на заводе пожар. Какое первое распоряжение вы даете?

На этот вопрос студенты иногда отвечали – вызываю машину и еду на место пожара.

– Вы, молодой человек, не знаете уральских условий. Следует вызывать не машину, а лошадь, на машине вы никуда не сможете проехать – там бездорожье.

Все это теперь совершенно не так, но в начале тридцатых годов хороших дорог на Урале действительно было мало, и на заводах держали лошадей.

Челябинск в тридцатых годах находился в процессе интенсивного роста. Здесь создавалось одновременно много новых для нашей страны производств. Строились заводы – тракторный, цинковый, завод абразивных материалов и другие. Планировалось дальнейшее строительство.

В город съезжались со всех концов страны специалисты – инженеры, техники, мастера и квалифицированные рабочие. Здесь, в Челябинске, позже был построен трубный завод. Это металлурги Челябинского трубного уже в шестидесятых годах на отказ некоторых правительств Европы продавать Советскому Союзу трубы большого диаметра с достоинством заявили: «Не хотите и не надо – мы сами все сделаем». И сделали.

Южный Урал – богатый край, богатый и природными ресурсами, и людьми. Я часто вспоминал здесь один разговор с инженером на заводе Рохлинга в Фольклингене.

– Когда студенты сдавали экзамены по геологии рудных месторождений, – рассказывал инженер, – и не могли ответить профессору, где находятся месторождения того или иного полезного минерала, они обычно говорили: месторождение этого минерала находится на Урале. Они знали, что не ошибутся.

Дело дошло до того, что профессор на экзаменах изменил форму вопроса. Он стал спрашивать: «Кроме Урала, где еще находятся аналогичные месторождения?»

Да, здесь, на Южном Урале, было все.

А геологические разведки открывали все новые сокровища. И не только минералы. Огромные лесные массивы с могучими соснами, богатые черноземы. Здесь, на этих почвах вызревали обильные урожаи хлебов.

А сколько здесь дичи! У самого Челябинска на озерах гнездились утки всех видов, леса и степи кишели белыми и серыми куропатками, а в сторону Магнитогорска в изобилии встречались дикие козы и дрофы. На рынках Челябинска было много мяса и дичи. Здесь все были охотниками. Даже рыболовством не так увлекались, хотя в реках Урала немало рыбы.

Охота и поиски золота – две страсти, которые отнимали у многих все свободное время. Каждый рабочий на заводе был или охотником, или старателем. Иногда рано утром и я выходил на берег озера с мелкокалиберной винтовкой и стрелял куликов. Здесь их было великое множество, но кулик не считался в этих местах дичью.

– Кулик – это баловство, – говорили мне уральцы.

Вот только с овощами было неладно. Их здесь не выращивали. Как-то мы вместе с директором завода направились из Челябинска в Кыштым и решили зайти в столовую дообедать. Вообще я не приверженец вегетарианской пищи, но на этот раз, не известно почему, на вопрос официанта: «Что будете кушать?» – в свою очередь спросил:

– А у вас есть что-нибудь вегетарианское?

– У нас ничего, кроме пельменей, вегетарианского нет.

«Даже пельмени относят на Урале к вегетарианской кухне», – подумал я.

…В этих местах зародилась русская металлургия. Впервые, насколько об этом можно судить по опубликованным исследованиям, в доменных печах ферромарганец выплавили французы на заводе Терре-Нуар вблизи Лиона. Это было в 1861 году. А уже через год уральские металлурги начали доменную плавку ферромарганца.

На западе от Челябинска – в Златоусте Аносов производил знаменитую на весь мир булатную сталь для клинков.

Касли. Какое тонкое художественное литье возникло здесь! Я помню, как когда-то в Мюнхене в музее, истории Техники я слышал восхищенный рассказ экскурсовода:

– А вот это изделие знаменитых каслинских заводов.

Только один завод в мире изготовляет эти шедевры. Вы, может быть, думаете, это покрашенная бронза? Нет, нет, нет. Это чугун. Да, да, чугун! Кто бы мог предполагать, что из чугуна можно отлить такие изумительные вещи? Но там, на этом единственном в мире заводе, отливают из чугуна вот эти тонкие художественные изделия, – и я увидел в руках экскурсовода русскую тройку, отлитую в Каслях.

Когда я побывал там, то был поражен пониманием красоты и изящества, которое проявлялось повсюду. Резные наличники окон были подобны тонкому кружеву, обычная водосточная труба здесь была необычной – она заканчивалась носом утки или головой ящерицы, а верх самой тривиальной печной трубы был украшен раструбом чудесной лилии. Здесь понимали искусство и умели ценить его. Но край туго раскрывал свои богатства…

Так как я приехал на завод один, без семьи, мне было значительно удобнее жить на квартире для приезжих. Моим соседом оказался шведский инженер Стиг, о котором я уже упоминал. Он не знал русского языка и имел возможность говорить только с двумя заводскими инженерами, знавшими немного немецкий. Поэтому он был несказанно рад, когда узнал, что рядом с ним поселился человек, не только знающий немецкий язык, но и побывавший в Швеции. У нас сразу установились хорошие отношения.

В свободное от работы время Стиг ездил по уральским селам и делал зарисовки резных оконных наличников.

– Вы не представляете, каким богатством вы владеете. Ведь вы же обладаете уникальной коллекцией этого вида народного творчества.

Жизнь везде складывается из одних и тех же элементов – работы, отдыха, встреч с людьми, обсуждения с ними текущих событий и мелочей жизни. У нас было много разных забот и мало времени для отдыха и развлечений. Да к развлечениям и не тянуло, все были поглощены делами завода.

На заводе уже образовался хороший дружный коллектив.

Мы часто встречались, то выезжая вместе на охоту, то у кого-нибудь на даче. Дачный поселок завода состоял из деревянных изб, разобранных где-то в близлежащих селах к перевезенных в березовую рощу на берег озера Смолимо.

Когда я прибыл на завод, мне сразу же предложили приобрести охотничье ружье и резиновые сапоги.

– Здесь без этого нельзя, – уверял меня начальник отдела снабжения завода Воронов, – что же вы в свободное время делать будете?

На берегу озера Смолино я также получил дачу-избу. Дачный поселок был окружен высоким глухим забором, а у ворот стоял небольшой домик для сторожа. Сторож Макар каждое утро открывал ворота и выпускал машины и мотоциклы с заводскими инженерами, едущими на завод, а вечером вновь открывал их для возвращающихся с завода.

Делать ему целый день было абсолютно нечего, и он занимался тем, что сидел с женой и вздыхал о трудностях жизни.

– Да вы бы хоть огород, что ли, устроили, картошку, капусту, морковь посадили, – сказал я как-то ему.

– Да разве у нас здесь что-нибудь расти будет? Никто у нас этим делом никогда не занимался. Не растет. Холодно.

– А вы пробовали?

– И пробовать-то нечего – не уродится, весь и сказ. Да и что в них проку-то – в огурцах или капусте. Трава, она и есть трава, как ее ни называй.

Однако первые же огороды, организованные в дачном поселке, принесли их владельцам богатые урожаи. А когда к одному из инженеров завода – Стрельцову – приехал с Украины отец, то здесь появились и арбузы. Осмотревшись, старик Стрельцов спросил:

– Как же вы здесь без кавунов живете?

И посадил арбузы. Они у него прекрасно вызревали. А во время войны на коллективных огородах появились и картофель, и капуста.

 

Пельмени

В первые же дни моей работы мы с директором завода Власовым стали выезжать на другие заводы области – в Кыштым, Касли, Миас, Златоуст.

Кроме размещения на этих заводах ряда наших заказов, Власов преследовал и другую цель – он хотел ознакомить меня с краем и заставить полюбить его. Ему почему-то казалось, что я не собираюсь в Челябинске долго задерживаться.

Во время одной из таких поездок наш спутник – старый уралец предложил завернуть в небольшую деревушку недалеко от Каслей в гости к своим знакомым.

– Да как же это без предупреждения-то? – стали было мы с Власовым отнекиваться.

– Ничего, это очень хорошие люди. Рады будут.

Когда наш «фордик» остановился у крыльца, из дома вышел высокий широкоплечий мужчина лет сорока пяти.

– Вот ко времени приехали, – обрадовался он. – У нас пельмени, а едоков мало. Заходите, заходите – гостями будете.

В просторной комнате, куда ввел нас радушный хозяин, сидели трое таких же крепких, под стать ему, мужиков. Когда они, здороваясь, протягивали руки, вся моя кисть исчезала в их широких ладонях.

Нас представили хозяевам:

– Вот это директор завода из Челябинска – мой друг и приятель, а это профессор. В наших краях впервые. Объехал все страны, а теперь вот и к нам завернул.

Из кухни вышла хозяйка, дородная женщина. Она вытерла о фартук правую руку, поздоровалась и, смущенно улыбаясь, сказала с типичным уральским говором:

– Вы меня, однако, извините, я на кухне еще не управилась.

А веселый широкоплечий хозяин, хлопнув ее по плечу, выпалил:

– Смотрите, какие у нас бабы – задом избу перегородить можно, таких во Франции не найдете. А?

Женщина зарделась и, сбрасывая с плеча руку мужа, пробурчала:

– Охальник, хоть бы чужих-то постеснялся.

– А где чужие-то? Профессор-то? Да он наш. Разве бы чужой к нам поехал, в такую глушь? Ну, садитесь, в ногах правды нет.

Все сели за большой, покрытый белой скатертью стол, Появилась водка, и хозяин поставил перед каждым по чайному граненому стакану.

– У нас другой посуды нет, – сказал он, обращаясь ко мне. – В других странах, мне рассказывали, из рюмочек пьют. А мы здесь все люди простые, открытые. Какая душа, такая и посуда.

– Чего это ты о душе-то заговорил? Не выпил еще, а о душе вспомнил, – сказал один из гостей.

Хозяин засмеялся:

– Надо хозяйке помочь, что ли? – и направился на кухню.

Из кухни послышался женский гневный голос:

– Иди, ну что ты под ногами путаешься, сейчас принесу.

И вот наконец в дверях появились оба, он с огромным блюдом дымящихся пельменей.

Первому хозяйка стала класть мне.

– Хватит, хватит. Да разве я съем столько?

– Я вас неволить не буду, но полсотни-то все же положу. Могу не все сразу, а то, гляди, остынут. Наши-то сотни по две-три зараз, однако, кушают. Ну, а вы уж сами определяйте, но меньше-то полсотни нельзя.

Стали пить.

– За ваше здоровье, – сказал хозяин.

Выпить сразу двести граммов водки я не смог и, отпив третью часть стакана, поставил перед собой. Все остальные выпили до дна.

– За здоровье-то когда пьют, в стакане зла не оставляют, до дна надо пить. В другой раз можно и не допивать, а сейчас допить надо.

Пельмени быстро исчезали. Хозяйка принесла второе блюдо, затем третье.

Лица у всех были красные, но никто не пьянел.

– Ты что заскучал? – обратился хозяин к одному нз гостей. – Тарелки чистоту любят. Может, остыли, так мы тебе горяченьких добавим.

– Ох, не могу больше, Антипыч. На первом-то я уже, однако, сижу, а последний у меня за зубами лежит.

– А ты хлебни, он и соскользнет. Давай стакан, я тебе налью.

– Нет, хватит.

Видать, к этому гостю хозяин питал особое уважение.

– Николай Кузьмич, – объяснил он нам, – у нас на все руки мастер. Из чугуна черта отлить может. А как он рисует и еще из дерева вырезает. Ну вот, кажись, коряга – и виду в ней никакого, а он раз, два, три – здесь срежет, тут ковырнет и смотришь – львиная голова, да такая натуральная – того гляди зарычит. Большой он у нас художник. Раньше был человек религиозный, а потом вот разошелся с богом-то.

– Чего же вы с ним не поделили, Николай Кузьмич?

– Случай такой произошел. С попом во мнения разошлись. Часовню строили у нас в селе. Ну, а я художеством-то сызмальства занимался. Вот и попросил меня отец Иннокентий изобразить на дверях часовни ад. «Да ты, сын мой, пострашнее ад-то нарисуй. Чтобы знали грешники, какие муки им уготованы, если грешить будут, о церкви и молитвах забудут». Вот я и изобразил этот самый ад. Нарисовал котлы со смолой, черти в топки уголь подбрасывают. Смола кипит, пенится, брызги во все стороны летят. А впереди поставил черта с вилами. Воткнул он эти самые вилы в огузок толстого грешника и пытается его поднять и в котел бросить. Над грешником-то я особенно постарался. Такие муки на его лице изобразил, что не только грешить, а есть-пить забудешь. Все как будто бы хорошо получилось.

Но кто-то вдруг усмотрел в этом грешнике нашего деревенского купца Ивана Климовича. Может быть, действительно я очень уж его похожим на купца сделал. Не знаю, может быть. Но вины в этом своей я не признавал. В одном только я действительно виню себя. Сбоку картины я славянскими буквами вывел:

Черт втыкает копие Прямо Ване в жопие.

Все громко рассмеялись, а хозяин сказал:

– А складно это у тебя, Коля, вышло. Вот за это теперь и выпить надо. Ну, и что же дальше?

– А дальше, как говорится, в лес, больше дров… Местный гармонист усмотрел эту надпись, добавил к этим словам еще свои, и такая получилась похабщина, что ни мне, ни купцу прохода не стало. Меня поздравляют, а над ним смеются. За спиной, конечно, – так-то, в глаза, боялись.

Поп меня проклял при всем честном народе, приказал замазать надпись, ну а мне оставаться в селе больше нельзя было. Вот так и стал я мастером по чугунному литью. Хорошо, что так все обернулось, а то бы, наверно, в богомазы вышел.

За столом все смеялись, и один за другим начали вспоминать другие истории.

Вышли из избы уже поздно. На душе было как-то радостно. Здесь были простые, веселые люди, повидавшие виды на своем веку. Этот народ заражал жаждой жизни, оптимизмом.

Ночевали в Каслях. Ночью разразилась гроза и пошел сильный дождь. Когда утром мы выезжали из города, дороги не было видно. По еле заметным признакам шофер все-таки находил колею, и мы добрались до вымощенного булыжниками шоссе Свердловск-Челябинск.

 

Оливки

Власов, все еще опасаясь, что я долго не усижу на заводе, прилагал немало усилий, чтобы всячески помогать мне и создать наиболее благоприятные условия для работы.

Вскоре после моего приезда он пригласил меня на ужин. За столом было более десятка гостей. Я понимал, что Власов хотел в неофициальной обстановке познакомить меня с основными руководителями завода.

С некоторыми из них я встретился здесь впервые и видел, что многие чувствовали смущение в присутствии человека, недавно прибывшего из-за границы, в особенности женщины. Я также чувствовал какую-то неловкость. Желая перебороть это неприятное состояние, я впал в другую крайность и повел себя несколько развязно.

– Ну, не знаю, чем вас и угощать, – смущаясь и улыбаясь, сказала хозяйка.

Я окинул взглядом богато сервированный стол и вдруг неожиданно, как будто бы не я сам, а кто-то другой во мне произнес:

– Того, что я люблю, у вас, конечно, нет.

Лицо женщины как-то сразу потускнело, а в глазах застыл испуг. Она тихо спросила:

– А что же вы любите?

– Оливки! – выпалил я. (Надо сказать, что я их никогда не брал в рот и не знал даже вкуса.)

И вдруг хозяйка оживилась и весело проговорила:

– А ведь вы знаете, я оливки только потому не поставила на стол, что у нас их никто не кушает, кроме меня. О-о, я их безумно люблю. Сейчас же подам. Вот наконец-то встретила человека, который их так же любит.

Она вышла на кухню и вернулась с тарелкой, наполненной солеными оливками. Добрую половину их хозяйка переложила на мою тарелку. Впервые здесь я их и попробовал. Оливки мне ужасно не понравились. Но делать было нечего. Я сам заявил, что очень люблю их. Во рту остался какой-то необычный привкус, который сопровождал и другие блюда, обильно расставленные около меня. Я не знал, что делать с оливками, а хозяйка, думая, что я стесняюсь, убеждала меня не стесняться и «чувствовать себя как дома». Будь теперь я дома, я эти оливки давно бы отбросил, а что делать с ними здесь?

По большей части о людях судят по первому впечатлению. По всей видимости, своей выходкой с оливками я произвел неблагоприятное впечатление на присутствующих. Со мной знакомились, ко мне присматривались, а я показал себя с самой неприятной стороны, манерничая в обществе простых, скромных людей завода. Так вот в жизни и бывает. Мы иногда пытаемся играть совершенно неподходящие и несвойственные нам роли. Затем начинаем сожалеть и раскаиваться, часто с большим опозданием…

Через некоторое время я познакомился как будто со всем и со всеми. Надо приниматься за дело. Смотрины закончены. Я понимал всю важность стоящих перед заводом задач. Еще в студенческие годы мне приходилось принимать участие в исследованиях, связанных с производством ферросплавов, а мой дипломный проект и дипломная работа также были посвящены этим вопросам.

Необходимость создания отечественного производства ферросплавов в те годы часто обсуждалась на заседаниях в ВСНХ и Госплане.

На это обращали внимание в своих лекциях профессора Горной академии Павлов и Григорович. В лаборатории электрометаллургии начинались тогда и первые опыты по выплавке ряда ферросплавов из руд отечественных месторождений.

В полуподвальных помещениях лаборатории на электропечах, построенных руками студентов, создавались основы будущей технологии заводского производства.

Начальное проектирование Челябинского завода тоже происходило здесь. Вел его профессор Григорович, и мне приходилось принимать участие в этих первых проектных работах еще тогда, когда я сам был студентом.

Затем в качестве доцента я вел сам занятия со студентами. Некоторые из этих студентов с дипломами инженеров-металлургов теперь находились здесь, в Челябинске, в качестве командиров производства, занимая должности начальников цехов, инженеров смен.

Тогда мы имели очень смутное представление о том, каким должно быть заводское производство. Никто из нас никогда ни на одном заводе, где изготовлялись ферросплавы, не был.

Но мы уже хорошо усвоили, насколько важна эга отрасль металлургического производства.

Без ферросплавов нельзя производить сталь, а чем большее количество сортов мы будем изготовлять, тем больше нужно расширять ассортимент ферросплавов. Мы все время будем находиться в зависимости от Запада, если не создадим своего собственного производства. Нельзя будет строить авиационные, автомобильные, тракторные заводы. Для них нужен специальный металл.

Мы уже можем изготовлять почти все необходимые нам стали. Все это так. Но для их производства мы покупаем ферросплавы за границей. Наши заказы размещены в Германии, Швеции, Норвегии.

В 1933 году на одном небольшом немецком заводе по производству ферросплавов я спросил главного инженера:

– Кому вы продаете феррохром?

Он начал перечислять: примерно 5 процентов всего производства мы поставляем близлежащим химическим заводам, 2 процента у нас покупает завод Беккера, около 3 процентов…

Я перебил его и спросил:

– Ну, а много ли у вас покупает Советский Союз?

– О, Советский Союз – когда как: семьдесят пять – девяносто процентов всей продукции. Ведь мы и работаем-то на уральской хромистой руде.

Наша хромистая руда вывозилась в те годы не только в Германию, а также в Швецию, Италию, США. А производить феррохром и многие другие сплавы мы не умели. Челябинский завод должен был заложить в стране промышленное производство ферросплавов.

 

У нас будет все

Располагая всеми видами минерального сырья, мы у себя выплавляли только небольшое количество металлов – у нас был всего один завод, производивший свинец и цинк, совершенно не было производства алюминия, магния, никеля, кобальта, вольфрама, молибдена и многих других металлов. Все необходимое сырье для их производства было – но мы не имели промышленности и не было людей, знающих технологию их изготовления. Тем не менее мы строили нужные нам заводы и налаживали производство дефицитных металлов.

В июле 1933 года были получены первые десятки тоня алюминия на Днепровском заводе. Завод рос, вводились в действие новые ванны для электролиза, люди все в большей степени овладевали сложным производством. Мне процесс получения алюминия был знаком – мы вели исследования его еще тогда, когда в стране не было ни одного завода по производству алюминия. И когда 30 мая 1635 года я прочитал в «Правде» статью С. Горева «Днепровский алюминий», она не могла меня не взволновать.

«На заводе подсчитали, что уже выданная им продукция сэкономила государству свыше двадцати миллионов рублей золотом, так как алюминий, глинозем и электроды до последнего времени ввозились из-за границы. А сколько нужно было продать сливочного масла и пшеницы, чтобы получить эти двадцать миллионов рублей!

В 1934 году в Америке было выработано 33680 тонн алюминия, в Германии – 30 ООО тонн, во Франции – 16400, в Англии – 14 700, в Норвегии – 16000 тонн.

И рядом с этим такая цифра: только один наш завод даст в этом году 17 000 тонн. А после пуска второго цеха электролиза и полного освоения глиноземными цехами технологического процесса, начиная с 1936 года, он будет давать до 30 000 тонн алюминия в год.

Мир не знает алюминиевого завода, равного по величине Днепровскому». – Этой красочной оценкой значимости победы на Днепре заканчивал свою статью Горев.

А в августе такое же сообщение о крупнейшем начинании на Урале – решении строить Орский никелевый завод – С.М. Франкфурт писал в «Правде»:

«Почти монопольным производителем никеля является Англия: 90 процентов мирового производства сосредоточено в Канаде в руках известной английской фирмы «Монд».

Мировые запасы никелевых руд расположены крайне неравномерно, главным образом в Канаде и в Новой Каледонии. Но и наши запасы довольно значительны. В 90 километрах от Орска разведки, ведущиеся около двух лет, вскрыли запасы металлического никеля.

…Месторождения никеля обнаружены в районе станции Халилово, Алимбетовского совхоза (25 километров от Орска) и, наконец, в районе Аккермановки.

Растущая потребность в никеле и обнаруженная сырьевая база дали основания правительству решить вопрос о создании Орского никелевого завода.

Мы должны построить совершенный в техническом отношении завод.

Мировая никелевая промышленность из-за отсутствия конкуренции находилась на довольно низком техническом уровне.

Мы же хотим, чтобы наш завод был механизированным, современным, технически оборудованным предприятием».

Много позже директором Орского никелевого завода был назначен Виктор Иванович Носаль, бывший студент Московской горной академии, проработавший ряд лет на ферросплавном заводе в Челябинске, где он и сформировался как крупный инженер.

 

Как ликвидировать брак!

Первое, что мне бросилось в глаза, когда я впервые появился на ферросплавном заводе, – это большая доска с объявлениями. На ней было наклеено несколько извещений о совещаниях, часть из которых давно уже прошла, а также приказы директора завода. Их было несколько. Один из них привлек мое внимание. Конец приказа я домню до сих пор:

«За халатное отношение к выполнению обязанностей товарищу Николаеву объявляется восьмой выговор». Два последних слова были зачеркнуты, и поверх чернилами написано: «выговор в восьмой раз».

Я подумал: «Ну, а не все ли равно Николаеву, сколько теперь у него будет выговоров – семь или восемь?».

Несколько дней спустя, когда я немного познакомился с заводом, то спросил у заместителя директора Маккавеева:

– За что вы это Николаеву восемь выговоров вынесли?

– Брак делает. Больше всего брака в его бригаде.

– А,что за брак?

– Шлаковые включения. Не металл, а пирог с изюмом!

– А как в других бригадах? Тоже пироги с изюмом?

– И у других брак есть, но меньше.

– А в чем же причина?

– А шут ее знает, в чем! Никто толком не может объяснить!

– Ну, а после первого выговора Николаеву процент брака в его бригаде понизился? – продолжал я выспрашивать заместителя директора. Он был явно недоволен принятым направлением разговора.

– А что же вы хотите, чтобы мы благодарность бракоделам объявляли?

– Нет, зачем же благодарность, но разобраться надо, почему получается брак.

Заводской брак был ахиллесовой пятой всего производства. Много выплавляемого нами металла не соответствовало техническим требованиям. В особенности много металла браковалось из-за его загрязнения неметаллическими включениями. Причиной этого была несовершенная технология.

По установленному на заводе технологическому процессу жидкий феррохром при температуре, близкой к двум тысячам градусов, выпускался из печи в плоские изложницы, похожие на большое корыто. Их устанавливали перед печью и длинными железными прутьями пробивали отверстие – летку, через которую жидкий металл и шлак ослепительно ярким потоком стекали в изложницу. Металл и шлак бурлили, во все стороны летели искры и мелкие частички расплавленного шлака, они застывали в воздухе и стекловидной дробью падали на покрытый чугунными плитами пол. Плавильщики и горновые работали в валенках, а их головы украшали широкополые войлочные шляпы с закрепленными на них синими или зелеными очками.

Жидкий металл застывал на дне изложницы-корыта, образуя слиток-блин, но не круглый, а напоминающий форму неправильного эллипса. Количество шлака по объему в три-четыре раза превышало количество металла!

При остывании жидкого металла в изложнице огнеупорные материалы оплавлялись и крепко связывались с нижней поверхностью слитка. Шлак также взаимодействовал с металлом, покрывая стекловидной глазурью его верхнюю поверхность.

После остывания слитки дробили и очищали от огнеупорных материалов и шлака. Полностью очистить металл не удавалось, и загрязненные куски вновь загружались в печь для переплавки.

Все это, конечно, вело к снижению производительности труда, высокому расходу энергии и в конце концов высокой себестоимости.

Для меня было совершенно ясно, что необходимо улучшать технологию производства. Но ясно было также и то, что всех вопросов сразу не разрешить.

Мы строили Челябинский ферросплавный завод, совершенно не имея никакого опыта – таких производств в нашей стране не было. Описаний технологических процессов производства также не существовало. В иностранной технической литературе были изложены сведения преимущественно рекламного характера.

Все производство ферросплавов находилось в руках европейского картеля, который не был заинтересован в распространении технических сведений и тщательно охранял секреты производства.

Еще в мае 1932 года, будучи в Швеции, я предпринял неудачную попытку ознакомиться с производством ферросплавов на шведских заводах. Советским послом в Швеции была тогда Александра Михайловна Коллонтай, как об этом я уже упоминал. Когда я рассказал Коллонтай, с какими трудностями мы встречаемся при организации ферросплавного производства и как ваясно мне увидеть в натуре хотя бы один действующий ферросплавный завод, я услышал обнадеживающий ответ:

– Я думаю, голубчик, что мне это нетрудно будет сделать. Я переговорю со знакомым сенатором, связанным с металлургической промышленностью, и он, безусловно, окажет содействие в посещении того завода, о котором вы говорите. Кстати, мы передали большие заказы металлургической промышленности Швеции, и заводы заинтересованы в дальнейшем развитии связей с нами. У меня нет сомнений, что вы получите это разрешение.

Через два дня, когда я вновь пришел к Александре Михайловне, она была в большом смущении.

– Не понимаю, почему, но сенатор после тысячи извинений сказал, что, к сожалению, он не сможет ничего поделать. Хозяева завода категорически заявили, что они не могут без разрешения картеля допускать посторонних на свои заводы и знакомить их с производством.

Примерно то же самое я услышал и от нашего торгового представителя в Швеции.

Уже после второй мировой войны я встретился с Тевосяном, который только что вернулся тогда из Западной Германии. За время пребывания в Рейнской области ему пришлось вновь посетить заводы Круппа в Эссене и встретиться со старыми знакомыми. Они рассказывали ему о том, как работал завод во время войны, когда недоставало многих необходимых материалов.

– А вы знаете, нам ведь пришлось не только производством стали заниматься, но и изготовлять для ее выплавки ферросплавы. Это было новое для нас производство, но мы его довольно быстро создали.

А затем, смеясь, добавили:

– Вы нам помогли в этом.

– Как так?

– В ваших технических журналах с такой подробностью описывались все технологические процессы, что не было никакой необходимости что-либо проверять – это были не научные статьи, а по существу технологические инструкции. Мы прямо по ним строили производство.

Это подтверждало то, что нам было уже отчасти известно. Они публиковали свои технические статьи в большей своей части в целях рекламы – мы же как техническую информацию.

…Прошло тридцать лет, и я узнал взволновавшую меня новость, прошедшую у нас в стране почти незамеченной: нами продана партия феррохрома наиболее индустриально развитой стране Европы, стране, откуда длительное время шло распространение всей новой техники, – Англии.

Англия была когда-то для нас символом технического прогресса. Это отмечалось в народной песне:

Англичанин мудрец, чтоб работе помочь,

Изобрел за машиной машину,

А наш русский мужик, коль работа невмочь,

Так затянет родную дубину.

И вот теперь Англия покупает наш феррохром. Англичане понимают толк в том, что покупают. За товары низкого качества они деньги платить не будут.

Но через какие же трудности нам надо было пройти, чтобы создать эти новые производства!

Однако вернемся в Челябинск. Итак, первая задача – ликвидировать брак. Как это сделать? С чего начать?

Прежде всего необходимо разобраться в причинах. Выяснилось для начала одно – таких причин много и их подо устранять планомерно. Надо самому учиться и учить других. В книгах ничего больше не вычитать. То, что написано, все перечитано. Большинство авторов советских статей по ферросплавам работает здесь, на заводе, или уже побывали на нем и отдали нам все, что они могли отдать – все свои знания.

Заграничный опыт находится под замком, секреты хранит европейский картель, который желает сохранить свою монополию и держать нас на положении поставщиков дешевого минерального сырья. Сохранять высокие, цены на сплавы и низкие – на сырье. Ведь это двойной барыш. Здесь сказывались не только меркантильные соображения экономики, но и определенная политика. Они пытаются тормозить наше развитие, наше движение вперед.

Сколько раз, будучи за границей, я слышал от них советы, что нам следует производить, а что не следует. Они не хотели, чтобы.мы сами производили нержавеющие и жаропрочные стали. Мне казалось, что в их глазах я читал тогда невысказанные ими советы:

«Делайте то, что мы делали вчера, не старайтесь делать того, что мы будем делать завтра, – это вам не по плечу, да в этом мы вам и не помощники».

А мы должны пробежать те десятилетия, на которые отстали, за короткий срок. Об этом мы говорили на своих собраниях, об этом нам твердили красные полотнища плакатов, развешанных по всей стране – в наших клубах, партийных комитетах, в цехах фабрик и заводов, мы несли их во время наших манифестаций на улицах. Они, эти плакаты, утверждали, что «техника в период реконструкции решает все». «Главное состоит в том, чтобы иметь страстное большевистское желание овладеть техникой, овладеть наукой производства». «При страстном желании можно добиться всего, можно преодолеть все». Эти плакаты я хорошо помню.

Но как же все-таки бороться с браком?

Тогда выражение, широко в настоящее время применяемое в радиоэлектронике, – обратная связь – мне было неизвестно.

Но его широко применял Ленин. Он черпал ответы на трудные вопроси не только в книгах, но и в народной мудрости – он апеллировал к массам.

А что, если весь коллектив вовлечь в борьбу за совершенствование технологии производства? После длительных консультаций с директором завода Власовым, начальниками цехов, мастерами, работниками лаборатории, отдела технического контроля созрело решение – необходимо создать специальную комиссию по исследованию причин брака. Брак в производстве феррохрома достигал тогда 25-28 процентов!

В состав комиссии вошли начальники ферросплавных цехов, начальник лаборатории, начальник отдела технического контроля, главный энергетик завода. Председателем утвердили меня. Было установлено, что комиссия будет собираться регулярно по четвергам, в десять часов утра. Докладывать будет бригадир той бригады, которая выплавила бракованный металл.

Первое же разбирательство причин брака показало, что никто никогда серьезно изучением действительных причин брака на заводе не занимался. Были приказы с суровым осуждением тех, кто был виновен в изготовлении бракованных сплавов, но не было конкретных мер.

– Ну, докладывайте, – обратился я к бригадиру, вызванному на первое заседание комиссии.

– Что докладывать-то? Брак, и все, – уныло ответил он.

– Почему брак-то произошел? Чем вы объясняете? Ведь вы на печи работаете давно и не все плавки у вас бракованные – большинство хорошие. А вот четыре плавки за последнюю неделю – брак. Вот давайте вместе и разбираться, в чем здесь дело.

– Металл холодный – вот в нем шлак и запутывается. Не может подняться.

– А почему металл холодный?

– Перебои в энергии были. Печь остывала.

– А какого числа это было? – спросил главный энергетик.

Бригадир ответил.

– В этот день никаких ограничений в снабжении электроэнергией не было. Вот у меня сведения об ограничениях, – и он развернул сводку о поступлении на завод электроэнергии.

– Ну, тогда, значит, что-нибудь с рудой не в порядке.

Руду того состава к печам подали, – сказал бригадир.

Начальник лаборатории Бабаев заявил, что за последние две недели в цех доставляли руду на редкость однородную по химическому составу.

– Тогда не знаю, почему брак идет, – зло произнес бригадир.

– Так давайте все-таки раскопаем, в чем же дело! Без причины и прыщ не вскочит.

И так рассматривая все, что может повести к появлению брака, отбрасывая неверные или несуразные объяснения, мы постепенно начали нащупывать наиболее вероятные причины его.

Заседания комиссии приняли интересную форму технической учебы и вместе с тем суда. Суда над техническим невежеством.

Мы поставили себе целью вовлечь в это дело весь коллектив. Как-то через пару месяцев после начала нашей работы я встретил одного бригадира. В его руках были куски феррохрома. Я знал, что бригада должна была работать ночью.

– Что это вы так рано пришли? – спросил я его.

– Да вот ходил в отдел технического контроля, хотел узнать, нет ли бракованного металла.

– Ну и как?

– Оказывается, есть. В одной плавке кремния больше на два процента. Вот отобрали от плавки два куска. Хочу в лаборатории поговорить, нет ли здесь какой-нибудь ошибки? Завтра четверг, опять, наверное, пытать будете. Ну и каторгу же вы создали для нас! Так в душу и лезете. Почему да почему. Дали бы проста выговор и отпустили. Душа болит идти на эту комиссию. Вы думаете, это легко при народе-то свою малограмотность показывать?

– Так учиться, Панков, нужно.

– Итак учусь, да вот что-то ничего не получается.

– Как не получается? Какой у вас брак в бригаде был раньше?

– Менее двадцати процентов никогда не было.

– А сколько было в прошлом месяце?

– Двенадцать с половиной.

– Ну, а говорите, ничего не получается.

Панков засмеялся и зашагал в лабораторию.

 

У Серго на приеме

Брак явно пошел на убыль. Но у нас на заводе было не одно только производство ферросплавов. Собственно, в то время это был не завод, а комбинат. Он так и назывался – Челябинский электрометаллургический комбинат. В него входило три крупных электротермических производства – производство ферросплавов, абразивных материалов и электродов. (Затем абразивные материалы стали изготовлять на самостоятельном заводе.)

Производство электродов для нас также было совершенно новым делом. В наследство от старой России мы получили небольшой заводик под Москвой в Кудинове, на котором изготовлялись мелкие угольные и графитовые изделия, преимущественно угли для прожекторных ламп. Электроды нужны были для электросталеплавильных печей, для печей по производству ферросплавов, для электролизных ванн и многих других. Все электроды, и угольные и графитовые, мы покупали за границей. Графитовые преимущественно в Америке у фирмы Ачесон, а угольные, главным образом в Германии у фирмы «Сименс».

Фирмы вовсю использовали нашу зависимость и, смотря по обстоятельствам, то поднимали цены на электроды, то вынуждали нас принимать продукцию низкого качества.

Вспоминается один случай. Это было в 1932 году. На наших границах с Маньчжурией возникла опасная ситуация – дело шло к войне с Маньчжоу-Го. И вот в это время фирма «Сименс» отказалась принять наши заказы на электроды для ферросплавных печей.

– Мы загружены заказами и, к сожалению, в настоящее время лишены возможности принять новые заказы. Если хотите, можете взять то, что забраковал наш приемщик, – таков был их наглый ответ на наше предложение.

А из Москвы шли телеграммы о том, что на заводе в Челябинске запас электродов всего на месяц. В это время я находился в Италии, и мне было предложено немедленно выехать в Германию, осмотреть каждый из забракованных электродов и, если их хоть как-нибудь можно использовать, принять и отправить в Советский Союз. Я выполнил это поручение. Отобрал несколько десятков электродов и, несмотря на то, что в мои обязанности входила только техническая экспертиза, все же не преминул спросить директора завода;

– Hyt а по какой же цене вы их нам уступите? Ведь на них покупателей вам не найти.

– Почему не найти? Вот вы ведь из Италии за ними приехали. Если бы это была плохая продукция, профессора ее бы не осматривали. (Позже я узнал, что Сименс взял с нас за эти электроды полную цену.)

Все это было известно и мне, и другим работникам электродного производства. Мы прилагали все силы и знания, чтобы быстрее наладить производство электродов, особенно графитовых, необходимых для электроплавильных печей, производящих высококачественные стали.

А производство не ладилось. Трудностей здесь было не меньше, чем на ферросплавном заводе. Много брака. Технология еще не сложилась.

Как-то после того, как большая партия электродов была полностью забракована, нас – директора Власова и меня – вызвали в Москву. Нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе хотел сам переговорить с нами о производстве электродов.

Поздно вечером мы вошли к нему в кабинет. Он медленно поднялся из кресла, вышел к нам навстречу, поздоровался и, опять опускаясь в кресло, пригласил садиться. Мы сели. Серго положил перед собой лист бумаги и взял карандаш.

– Скажите, товарищ Власов, а что входит в состав электродов?

– Кокс входит, – ответил Власов.

– Обычный кокс? – спросил Серго, записывая что-то на лежащем перед ним листе.

– Да, обычный кокс, но чистый в отношении содержания золы. Этот,кокс размельчается на частицы определенной крупности.

– Еще что?

– Антрацит.

– Какой антрацит?

– Обычный антрацит, но мы отбираем сорта также наиболее чистые по содержанию золы. Обжигаем его, удаляем все летучие примеси и также измельчаем, Серго опять что-то записал.

– Ну, а еще что?

– Смола.

– Какая смола?

Теперь я видел, что Серго столбиком записывал компоненты, входящие в состав электродной массы.

– Каменноугольная смола. Мы ее нагреваем и удаляем из смолы влагу и нафталин.

– А еще что? – продолжал спрашивать Орджоникидзе, держа в руках карандаш.

Власов немного задумался, а затем, пожав плечами, произнес:

– Это все. Больше ничего не входит.

Серго отодвинул листок со своими записями и положил на него карандаш. Поднялся из-за стола и сказал:

– Нет, Власов, неверно.

«Что же еще, – подумал я, – директор назвал все».

– Неверно, Власов, – повторил Серго. – Еще организация входит! А у вас на заводе этот компонент отсутствует. Поэтому и брак получается, К коксу, антрациту и смоле обязательно следует организацию добавить – без втого хороших электродов никогда не получите, – и Серго стал нам рассказывать о всех неполадках на заводе.

Нам было стыдно. Мы-то думали, что сообщаем Серго новости, рассказывая о том, что входит в состав электродной массы.

А у него, как нам потом рассказывали, несколько раз побывал Тевосян, и они подробно разбирали всю технологию производства электродов.

Серго нам подсказал, что усилия следует сосредоточить на организации производства.

Замечательный и неутомимый организатор промышленности, он умел выслушивать своих собеседников, ясно представлял себе главные трудности в их работе и кратко излагал суть дела. Вот уж действительно в каждой его фразе «словам было тесно, а мыслям просторно».

Мы вернулись на завод и принялись за организацию электродного производства.

– Ты занимайся ферросплавами, а я буду верхом сидеть на электродном заводе до тех пор, пока там дело не наладится.

В заводоуправлении Власов не показывался несколько дней. А когда я его увидел, то сразу же спросил: «А тыне болен, Марк Александрович?» Глаза у него были красные, он осунулся, руки были в смоле. Пятнышками смолы были украшены также лоб и щеки.

– Ну, дело как будто бы поправляется, – сказал он. – Серго был прав, все зависело от организации и производственной дисциплины. Вчера стали прессовать электроды, и вдруг мне показалось, что в выдавливаемой прессом электродной массе запрессована щепка. Стали ковырять и знаешь, что вытащили? Кувалду вместе с ручкой! Как она туда попала? Случайно, по небрежности кого-то из работающих? Или, может быть, кто-то ее умышленно бросил, пытаясь вывести из строя пресс? Сейчас разбираемся с этим делом и вместе с тем просматриваем всю цепочку движения материалов до пресса. Надо создать на производстве такие условия, чтобы полностью исключить возможность таких случаев.

Завод набирал темпы. – Количество брака снижалось, а производство росло. Совершенствовалась технология. Все учились, приобретали опыт. Рабочие учились у инженеров, а молодые инженеры – у опытных рабочих. На основных производствах, собственно, все были молодые – и инженеры, и рабочие. Одним из «старых» был я – мне шел 36-й год.

Не было ни одного квартала, чтобы завод не выполнял плана. А раз план выполнялся, то, помимо основной зарплаты, шли премии. Настроение у всех было приподнятое. Люди вносили много интересных предложений по дальнейшему совершенствованию технологии производства, конструкции печей, инструментов.

Прошло всего несколько месяцев, нет, не прошло, пролетело, а как многое уже изменилось! Я хорошо помнил первые дни своего пребывания на заводе, хмурые лица рабочих и растерянность инженеров и мастеров. Из-за массового брака план не выполнялся, и заработки были низкими. Как-то я остановился у печи и спросил у бригадира, как его дела? В ответ услышал горькие слова:

– Как дела? Вчера велосипед продал. Денег нет на еду. Велосипедом меня премировали за строительство вот этих самых печей, а теперь его продавать пришлось. Жена хотела было детское одеяло продать, но я не дал. Что я малышу скажу, когда он спросит, где одеяло-то? Не знаю, что дальше и делать. На другой завод подаваться не хочется, привык я тут. Ведь когда я сюда пришел, здесь пустырь был – только полынь росла, а теперь вон сколько печей ревет!

И он с каким-то остервенением стал лопатой забрасывать в печь известь.

Теперь все изменилось. Я видел это по веселым лицам работающих у печей, их задорным шуткам. О достатке свидетельствовали даже звонки… из челябинской милиции.

– Вчера ваши разгулялись. После получки, что ли? Забрать пришлось. В ресторане «Урал» посуду побили. Кто за убытки платить будет? Вы заплатите или в суд дело передавать?

Во мне боролись два чувства – опять, вероятно, Невский разошелся. Один из лучших бригадиров, но, когда выпьет, удержу нет.

Вероятно, опять каяться придет и будет утверждать, что черт попутал, и опять будет зарок давать больше хмельного в рот не брать. Нет, хватит, уволить придется. А работник великолепный. Как его любит бригада! За месяц они почти тройную норму выполнили. Без Невского этого бы не сделали. Завтра вся бригада придет просить за него. А может быть, все же еще раз поговорить с ним?

– Так заплатите, что ли, за убытки-то? Может быть, на этом и порешим?

По голосу начальника отделения милиции я чувствовал, что ему не хочется заводить судебного дела.

– А много посуды побили?

– Всю, что на столах стояла. Наши пробовали было остановить Невского-то, да разве его удержишь. У него не руки, а кувалды, – в голосе начальника слышалось плохо прикрытое восхищение. – Как же быть-то теперь?

– Что же делать, придется платить. Больно уж работники хорошие.

– Да, мы говорили с ними, когда они проспались-то. Каждый из нас, говорят, за троих работал. Можно и согрешить было. Сами жалеют, что так вышло.

– Ну, тогда на этом и порешим.

Несмотря на явные успехи, мы все же не были вполне довольны результатами, хотелось большего. Было желание сразу устранить все недостатки, ликвидировать все узкие места производства. «Не сдерживай», «Не расхолаживай» – это был девиз всего производства.

 

Рискованный опыт

Одним из узких мест на заводе был вспомогательный цех по дроблению углеродистого феррохрома. Завод переходил на изготовление наиболее дефицитных сортов феррохрома, с очень низким содержанием углерода. Такой сплав требовался прежде всего для производства нержавеющих сталей. Производственный процесс изготовления этих сортов феррохрома был длительным и сложным.

Было замечено, что качество продукции зависит, в частности, от того, как раздроблен углеродистый феррохром. Дробить его следует на мелкие кусочки. Операция эта была очень трудной и неприятной. Дробильные механизмы часто выходили из строя. В грохоте дробильного цеха тяжело было работать, а там было несколько десятков человек. И вот мне пришла в голову мысль: а нельзя ли вообще отказаться от дробления? Углеродистый феррохром мы получаем в жидком виде. Почему нельзя струю жидкого металла разбивать струей воды? Ведь гранулируют же шлаки. Примерно таким же путем изготовляют свинцовую дробь. Я предвидел большую экономию в производстве и ликвидацию самого неприятного процесса. Собрал техническое совещание и изложил свои соображения. Убедить присутствующих на совещании мне было легко – идея была простой, и, кроме того, многие инженеры, как я уже писал, когда-то были моими студентами, для них я был по-прежнему профессор.

Стали разрабатывать детальный план постановки первого опыта. Кое-кто робел. Температура феррохрома при выпуске его из печи достигала более двух тысяч градусов. Опасались, что при этой температуре вода будет разлагаться на водород и кислород, возможен взрыв. Начальник второго цеха В.И. Носаль предложил всех рабочих на время опыта убрать и все рабочие места занять инженерами.

Директора на заводе не было. Воспользовавшись этим, мы и решили поставить опыт: боялись, что он не разрешит, Эксперимент прошел успешно. Весь металл за несколько минут был превращен в ровные мелкие дробинки. Полная удача! Открылась перспектива значительного упрощения и удешевления производства; Такого тонкого и ровного по размерности частиц феррохрома мы никогда не получали из дробильного цеха. Когда измельченный таким методом металл поступил для дальнейшего передела – получения промежуточного продукта, силикохрома, то совершенно неожиданно было установлено, что и здесь нас ждала удача – производство силикохрома так же резко возросло.

Стали готовиться к постановке второго опыта. Но когда все было уже подготовлено, меня вызвали на заседание в областной комитет партии. Я предложил задержать опыт до моего возвращения. Во время заседания мы услышали звук, подобный орудийному выстрелу, а через несколько минут в зал заседания вошел один из сотрудников секретариата и сказал, что Челябинский ферросплавный завод взлетел на воздух.

– Вероятно, диверсия, – произнес кто-то из присутствующих.

Я бросился вниз по лестнице, вскочил в машину и сказал испуганному шоферу: «Скорее на завод».

Когда мы въехали в заводские ворота, я увидел оголенную крышу цеха – вокруг лежали в беспорядке разбросанные доски. Казалось, огромное заводское здание было полностью разрушено. В оконных переплетах зияла пустота, стекла были выбиты, и их осколками засыпан весь двор. Один мостовой кран лежал внизу.

– Сколько пострадало? – спросил я первого из попавшихся мне навстречу рабочих.

– Семнадцать человек увезли в больницу, – ответил он.

Я опять вскочил в машину.

– В больницу? – спросил шофер.

– Да!

Когда я вошел в кабинет врача, он, увидев меня, сказал:

– Не волнуйтесь. Самый тяжело пострадавший максимум через две недели выйдет на работу. Вам удивительно повезло!

Оказалось, что в мое отсутствие решили сразу жо провести и первую рационализацию процесса – дать большую струю металла. А в это время прекратилась подача воды. Произошел сильный взрыв, которым сбросило мостовой кран, кровлю и выдавило все стекло. Всех участников опыта разбросало, и они получили синяки и порезы, но сильно никто, к счастью, не пострадал.

Неудача, однако, не остановила опытов, и завод освоил в конце концов этот метод.

 

Что значит личная заинтересованность!

Летом 1935 года Тевосян, по совету Серго Орджоникидзе, созвал совещание руководящих работников Главспецртали, чтобы поговорить об экономичности работы заводов. Это совещание вылилось в детальный анализ технологических процессов производства и причин высокой себестоимости выпускаемой заводами продукции.

Тевосян поставил перед работниками заводов задачу ртказаться от дотации, а для этого значительно снизить стоимость производства. Было внесено много разумных предложений о том, какими путями следует идти к увеличению производительности металлургических печей, прокатных станов, ковочных молотов и прессов.

Много говорилось об излишних потерях металла, простоях оборудования, браке, приводились яркие примеры бесхозяйственности и ошибочных решений и вместе с тем были показаны достижения передовых людей производства и те возможности, которые скрыты на каждом заводе и могут быть использованы для дальнейшего увеличения производства и снижения затрат труда, энергии, материалов.

После этого совещания интерес к вопросам снижения себестоимости продукции значительно поднялся. Мы также стали обращать большее внимание на себестоимость продукции и не ограничиваться только количественной стороной выполнения плана.

Как снизить расход электроэнергии, материалов и труда? Что необходимо сделать, чтобы все механизмы бесперебойно работали? Эти вопросы неизменно стали подниматься на всех собраниях и технических совещаниях.

На производительности труда особенно сильно сказывались длительные простои печей во время их ремонта. Простои вызывались рядом причин, некоторые из них не зависели от завода.

Наиболее пагубными были ограничения в снабжении электроэнергией. Энергетические мощности на Урале развивались более медленными темпами, чем другие виды промышленности. Каждое указание из Уралэнерго о необходимости снизить потребление мощности на десять-двадцать тысяч киловатт вызывало большую тревогу за судьбу плана.

Второй грудной проблемой было обеспечение основными материалами. Запасы руды и кокса на заводе были мизерными. Даже по более чем скромным нормативам, установленным в то время, они могли обеспечить работу печей всего лишь на три-четыре недели.

На заводе Круппа запасы основного сырья – руды и стального лома были вполне достаточны для бесперебойной работы печей в течение шести-восьми месяцев.

В кабинете директора Власова висела большая черная доска, на которой каждое утро работники планового отдела завода писали цифры, характеризующие выполнение плана по видам продукции и состояние с запасами основного сырья. Все могли видеть, что иногда запасы руды или кокса доходили до трехдневной потребности в них завода.

В такие дни все на заводе были охвачены тревогой. Директор непрерывно звонил во все места, выясняя реальною возможность поступления на завод этих материалов, а мне вместе с начальниками цехов приходилось обсуждать вопросы о том, что мы должны будем предпринять в том случае, если на завод вовремя не поступит руда или кокс.

Но на производстве было много также таких помех, устранение которых целиком зависело от нас.

Наиболее крупными из них были брак, о котором я уже рассказывал, и длительные простои оборудования во время ремонтных работ. Затяжной ремонт печей прямо сказывался на выполнении программы. Основные работники завода точно знали, сколько теряется металла за каждый день простоя на каждой печи в отдельности.

Эти потери происходили не только потому, что во время ремонтных работ на печах вообще не производилось плавок, но и потому, что перед остановкой печей на ремонт их производительность снижали, после ремонта на них сразу нельзя было получить большой производительности.

Необходимо было снизить до минимума как время ремонтов, так и их частоту.

По плану, утвержденному главным управлением в Москве, на ремонт больших печей отводилось тридцать дней в году. Печи одна за другой останавливались ежегодно на ремонтные работы. Было подсчитано, что каждый день простоя большой печи приносил ежедневно 40 тысяч рублей убытка. Следовательно, если бы удалось сократить время ремонта на десять дней, завод сэкономил бы 400 тысяч на каждой большой печи. Но как это сделать?

Тем более что даже в запланированные тридцать дней ремонтные работы укладываются далеко не всегда.

Решил посоветоваться с работниками ремонтной бригады. На следующий день собрал совещание и стал излагать кое-какие соображения. Но не успел я докончить своих рассуждений, как меня перебил голос одного из слесарей ремонтной бригады:

– Оно хорошо пахать-то, лежа на печке, да круто заворачивать. Вы пойдите сами, да и сделайте ремонт за двадцать дней, а мы посмотрим, как это у вас получится. Надо знать дело, прежде чем говорить. Печь-то жаром пышет даже через два дня после остановки. Ни к одной детали дотронуться нельзя. Когда работаешь, потом истекаешь. Рубаха коробом стоит. На спине соль выступает.

– А вы подождите, я еще не закончил, – спокойно остановил я крикуна. – Вот если бригада сделает ремонт за двадцать дней, то помимо обычной зарплаты получит премию – сто тысяч рублей.

В уме я прикинул, что из четырехсот тысяч рублей экономии не грех бригаде дать сто тысяч.

Но мои размышления нарушил тот же голос:

– Какой дурак сто тысяч даст?

– Я дам. Подумайте, как сократить на десять дней время ремонта, и скажите мне.

Все молчали. Наконец разговорчивый слесарь как бы за всех ответил:

– Ну что же, за сто тысяч и подумать можно.

Бригада готовилась к ремонту. После разговора ее как будто подменили. Я никогда не видел так интенсивно думающих людей. В обсуждении плана ремонта принимала участие вся бригада ремонтников. Когда я подошел, меня вначале даже не заметили, говорили сразу несколько человек.

– Да разве мы работаем? Больше детали да инструмент ищем.

– Ремонт можно сразу начинать после остановки печи. А чтобы не жарко было, ее нужно закрыть. Соорудить специальную площадку и надвинуть на печь, тогда все, что выше, можно будет ремонтировать.

– Прежде чем останавливать печь, надо сначала изготовить все детали, которые заменять придется, разложить их по порядку – старую снимать, а новую на место ставить.

Тщательно разработанный план ремонта и отлично проведенная подготовка к нему позволили бригаде закончить ремонтные работы за семнадцать дней. Как и было условлено, я распорядился выдать бригаде сто тысяч рублей.

Выдать-то выдал, но потом полгода давал объяснения в самых различных инстанциях. Оказывается, я сразу сделал ряд нарушений: сюда входило и нарушение установленного порядка выдачи премий, и превышение власти, и еще много других прегрешений.

Только вмешательство Тевосяна спасло меня от крупных неприятностей. Но дело было сделано. С тех пор уже никогда никто на ремонт не планировал тридцати дней. А ремонтники почувствовали вкус к поискам путей улучшения ремонтных работ и довели в конце концов простои печей до одной недели в году.

 

O штатах и их сокращении

Насколько я помню себя, мне всю свою жизнь приходилось слышать разговоры о сокращении штатов. До революции разговоры о сокращении штатов были зловещими – они предвещали безработицу. Позже, при Советской власти разговоры эти стали означать перемещение работников с одних мест работы на другие, с одних должностей на другие.

Позже, когда я уже после окончания Горной академии стал работать, мне пришлось самому принимать участие в этой процедуре. Надо сказать, что организацией труда у нас занимались только в начальный период становления промышленности, а затем эта работа была заброшена – все было подчинено выполнению планов любыми средствами. И только в последнее время НОТу стали вновь уделять большое внимание.

Обычно на наших заводах количество работающих больше, чем на аналогичных производствах многих стран. Это бросалось в глаза даже при беглом сравнении. На немецком ферросплавном заводе в Эшвайлере, где мне приходилось часто бывать в начале тридцатых годов, на таком же самом производстве, как и в Челябинске, при таком же примерно объеме продукции, было занято всего 113 человек, в то время как на Челябинском заводе работало 452. Это меня волновало.

– В чем дело? Что, у нас оборудование хуже? – нередко спрашивал я товарищей.

– Нет, лучше. Мы приобрели печи самой последней конструкции.

– Люди в цехах у нас нерадиво относятся к делу?

– Нет, вот они! Подивилов, Карнаухов, Калюжный…

– Может быть, инженеры с меньшей инициативой?

– Опять нет. На заводе собран энергичный, инициативный коллектив энтузиастов – Носаль, Дыханов, Сухоруков, Стрельцов, Рунов, Гусаров.

В чем же дело? Нет, просто необходимо во всем тщательно разобраться.

У нас лучшие в мире печи. Часть из них – уникальные.

Но здесь, на самих печах, и людей-то было меньше, нежели на европейских заводах, откуда же берутся эти «лишние» люди? Ясно, что на каких-то операциях до печей и после печей.

Мы решили тщательно проверить весь путь движения сырья к печам и выплавленного металла от печей до складов готовой продукции. При внимательном рассмотрении даже относительно простых явлений, иногда выявляются интересные подробности, ведущие к важным заключениям.

Когда я осматривал большие металлургические заводы в Германии, мне обычно предлагали начать со складов сырья: поступление его на завод, сортировку и хранение, переработку – дробление, брикетирование, подачу к печам. Все эти операции были рационально организованы, а степень механизации работ – высокой.

– Вот смотрите, – объясняли мне специалисты заводов Круппа, Манесманна, Рохлинга и многих других фирм, – к нам поступают целые составы с рудой, коксом, известью, и мы их разгружаем в течение нескольких минут. Вагоны подаются на эстакаду, открываются затворы саморазгружающихся вагонов, и все содержимое вагонов через люки попадает прямо в бункера. На всей операции разгрузки вагонов у нас работает один человек. Он открывает люки, нажимает кнопки механизма разгрузки, а после ухода состава с пустыми вагонами заметает случайно не попавшие в бункера кусочки руды, кокса или известняка и закрывает люки бункеров, а у нас на заводе в Челябинске на этой операции работает более сорока человек! Почему?

Да потому, что сырье поступает не в специально сконструированных для его перевозки вагонах, а на обычных железнодорожных платформах. Платформы подаются в длинный деревянный сарай – склад руды и кокса. По обо стороны железнодорожного пути вырыты огромные квадратные ямы, стенки и дно которых забетонированы.

При подаче железнодорожного состава с платформами, рабочие взбираются на платформы и лопатами сбрасывают руду или кокс в ямы. В зимнее время кокс иногда смерзался и его трудно было разгружать.

Вагонов не хватало, график разгрузки нарушался, вагоны задерживали под разгрузкой более положенного времени, а за задержку вагонов виновные привлекались к суровой ответственности.

Разительно отличался и весь внутризаводской транспорт Челябинского завода от транспорта, виденного мною на многих заводах Европы. Из бункеров руда на всех передовых заводах Европы, как правило, направлялась по конвейерным лентам или по элеваторам в дробилки, затем из них автоматически передавалась вновь на транспортные механизмы – все это совершалось без участия людей, автоматически.

На нашем заводе здесь были заняты люди. Руда из бункерных ям забиралась мостовыми кранами с грейферным захватом. Это устройство не позволяло забирать всю руду, в особенности из углов бетонных ям. В ямы приходилось опускаться рабочим и лопатами выгребать ее на середину бункера под захват грейферного крана. Наклонные желоба, установленные у дробилок, имели малый угол наклона, измельченные кокс или руда не передвигались, а задерживались на них, образуя завалы. Все это было результатом ошибок, допущенных при проектировании завода, исправить которые было уже трудно, для этого потребовалось бы перестроить всю систему подачи материалов. Эту задачу в Челябинске решили иначе – поставили в таких местах рабочих с лопатами, и они передвигали дробленые материалы с желобов на ленты конвейера.

Оборудование часто выходило из строя, и небольшая ремонтная мастерская вскоре превратилась в большой ремонтный цех, с большим количеством станков и, конечно, с солидным штатом.

Так было на многих участках технологического процесса, особенно на вспомогательных операциях, на которые у нас обычно обращается мало внимания. А во многих случаях они-то и являются решающими, определяя себестоимость и качество продукции.

В курсе металлургии, который я слушал в стенах Московской горной академии, а позже читал его сам, – все эти печи носили иностранные наименования: Ренерфельда, Широ, Стасанно.

В 1912 году из США в Европу для ознакомления с состоянием дела по использованию электроэнергии для производства стали и ферросплава была направлена большая группа экспертов. После возвращения в США этой группы там стали интенсивно развиваться работы по электротермии и, в частности, возникли крупные электротермические предприятия на энергии гидроэлектростанций, построенных на Ниагарском водопаде.

Когда это было? Еще до первой мировой войны. Тридцать лет в этой области работают европейцы, более двадцати лет американцы. За эти двадцать-тридцать лет у них сложился опыт производства, выросли квалифицированные кадры. Они имели возможность двигаться постепенно от простого к более сложному, от небольших печей к более крупным, от несложных агрегатов с ручным управлением они переходили к более совершенным конструкциям оборудования. Они постепенно оснащали свои печи новыми приборами и механизмами. По мере развития науки и техники заводские работники постепенно овладевали ею. Этот процесс происходил плавно, без скачков.

Совершенно по-другому дело обстояло у нас. Мы должны были шагать не постепенно со ступеньки на ступеньку, а буквально взлетать на целые этажи. Иногда сразу без оглядки на самый верхний. Взлететь, не зная часто ни одной промежуточной ступени, ни одного марша той лестницы исторического развития, по которой постепенно прошло производство всех передовых стран мира.

Мы знали, что нам необходимо быстро овладеть самой передовой техникой – овладеть, не считаясь ни с какими трудностями. У нас многого тогда не хватало для строительства этих заводов, не было стали, цемента, не хватало кирпича. Чем мы в избытке владели – это безграничной верой в то, что все, что нами намечено, будет, безусловно, построено.

Чем мы были наполнены до края – это желанием быстрее реализовать свои планы, чтобы вывести страну в самые передовые страны мира. То, чего нам недоставало, дополнялось энтузиазмом.

Для строительства Челябинского ферросплавного завода нам не могли дать достаточного количества железа. Нет железа – заменили его деревом, устанавливали в плавильном цехе деревянные стропила.

Суровый климат Урала не останавливал строительных работ, даже зимой в сильные морозы. Сооружались тепляки, строящиеся цеха обшивались тесом, внутрь этого сооружения вводили паровозы и паром отапливали места производства работ.

Не было квалифицированных людей, – их здесь же при сооружении печей обучали и работе. Следы этого прошлого сохранились на заводе даже в технической терминологии. Рабочие – бывшие строители – называли руду черной и белой щебенкой, как называли они прежде дробленый камень, используемый при изготовлении бетона.

Трудности познания новой технологии сопровождались трудностями овладения сложным оборудованием, поступавшим к нам из-за границы. Мы заказывали самое новое, нередко уникальное оборудование. Нам хотелось создавать заводы, в которых были бы использованы все достижения мировой науки и техники.

 

Борьба за план

Постоянная тревога за план и за порученное дело объединяли людей.

Директора заводов знали один другого и оказывали друг другу помощь. Как-то в большую беду попал наш ферросплавный завод. Не помню, по какой именно причине, но были задержаны анализы выплавленного на заводе ферровольфрама. Самая дорогая продукция завода, скопившаяся почти за месяц работы, не могла быть отправлена потребителям.

Но вот наконец анализы сделаны, но оказалось, что весь ферровольфрам является браком – содержание марганца в нем значительно превышало установленные кормы. Удалить марганец из ферровольфрама нетрудно, но необходимо весь металл вновь переплавить.

Анализы ферровольфрама мы получили двадцать шестого декабря – конец года. На небольшой заводской печи переплавить весь металл в оставшиеся дни было технически невозможно. Под угрозой оказалось выполнение всего годового плана. А завод всегда свои планы выполнял.

Что же делать?

На соседнем абразивном заводе были установлены электропечи значительно большей мощности. Завод уже выполнил свой годовой план и две печи остановил на ремонт. Нам все это было известно. Вот тогда и возникла идея, попросить взаймы эти печи на три дня и весь ферровольфрам переплавить в них.

Было только одно сомнение: можно ли вообще изготовлять сплавы, подобные ферровольфраму, в печах такой большой мощности. В мировой практике такого опыта не было. Даже печи Челябинского завода в то время относились к числу наиболее крупных, они более чем в два раза превышали аналогичные печи европейских заводов. Однако другого выхода не было – или примириться с тем, что завод не выполнит годового плана, или идти на этот вынужденный риск.

Директор абразивного завода согласился уступить на три дня свои печи, а мы обещали ему помочь в проведении ремонтных работ, чтобы он смог уложиться в утвержденный ему график ремонта.

Опыт переплавки ферровольфрама привел к неожиданным результатам. Пёчи работали более спокойно, чем мы ожидали, расход энергии оказался ниже, качество полученного металла много выше, а отходы резко сократились. План был выполнен, и коллектив завода приобрел новый бесценный опыт производства.

 

Мелочи жизни

В Челябинске руководящие работники заводов и городских организаций знали друг друга и часто встречались.

Воскресные дни, а также большие праздники мы нередко проводили вместе.

Во время этих встреч рассказывалось много забавных историй, веселых анекдотов, а большинство знаменитых охотничьих рассказов я впервые услышал здесь, в Челябинске.

Как-то с Власовым мы поехали до делам завода в Миас. На лесной дороге нас догнал на своей машине начальник Челябинской областной милиции.

– Закусывали? – спросил он после того, как мы поздоровались.

– Нет еще, – ответил Власов.

– А пора!

Мы остановили машины и расположились на полянке.

И у нас с собой и у него была обильная закуска и по бутылке вина. Выпив и закусив, начальник милиции поставил пустую бутылку из-под вина и спросил:

– Ну, кто попадет? – и вынул из машины мелкокалиберную винтовку.

Он считался по области лучшим стрелком. Не знаю почему, но я подошел к бутылке, вставил в горлышко прутик и сказал:

– В бутылку-то каждый попадет. Вы вот в прутик попадите!

Он бросил на меня взгляд, в котором одновременно было и сожаление о том, что интеллигентный человек в силу своей некомпетентности может предлагать такие несуразности, и чувство собственного превосходства.

– Ну знаете, это, может быть, там, за границей, где вы были, в такие мишени стреляют, а у нас люди разумные. Да вы сами сначала попробуйте!

Я взял винтовку. Стрелял я неплохо. Но, конечно, совершенно не думал, что в прутик можно попасть. Прицелился, нажал курок и был страшно поражен, когда увидел, что перебил прутик.

– Ну вот видите, как стрелять надо, – не моргнув глазом, сказал я ошарашенному начальнику милиции.

– Да-а… – Больше я от него ничего не услышал. Меня сочли снайпером.

Так вот иногда и создаются авторитеты на чистых случайностях.

 

Старатели

Как-то летом мы с Власовым поехали на машине на Златоустовский завод, там должно было происходить совещание по вопросам снижения себестоимости продукции заводов Главспецстали. Из Челябинска в Златоуст вела узкая вся в выбоинах грунтовая дорога. Ехали медленно. На полпути между Челябинском и Миасом, когда мы пересекали небольшую речку, я увидел в стороне от дороги троих работающих мужиков. Один из них бросал лопатой землю из кучи, второй качал ручной помпой воду из речки, а третий из телеги что-то разгружал. Я спросил Власова, что они там делают.

– Золото моют, старатели.

Я попросил его остановиться. Как добывают золото, я знал только по рассказам Джека Лондона. Подошли к старателям, поздоровались, и я спросил:

– Что, песок промываете?

– Какой песок, – сердито ответил один из них. – Пашню возим, не видите, что ли, ее моем. Здесь песку нет. Вот оно где золото-то лежит, – и он показал на распаханное поле. – Сверху пшеница растет, а в земле золото спрятано.

В это время один из тройки старателей подвез воз земли и стал лопатой разгружать ее в кучку на берегу. Все устройство для промывки «породы» состояло из двух деревянных желобов и большого эмалированного таза. Вода подавалась ручным насосом – помпой, сделанной из железной трубы диаметром около ста миллиметров. Под струю воды один из старателей бросал лопатой землю. По наклонной плоскости желоба вода относила все легкие частицы, стекая во второй желоб, стоящий немного ниже и далее – в эмалированный таз.

– Ну а когда золото вынимать будете? – спроси старателей.

– Да вот минут через десять. Мы уже давно мое;

– А сколько в день намываете?

– Когда как. Если повезет, то двадцать-двадцать пять граммов в день.

Старатели кончили промывку и смыли все тяжелые частицы, находившиеся на дне желобов, в эмалированный таз. Осторожно слили из него воду, выбросили всю наиболее крупную гальку, предварительно тщательно осмотрев каждый камешек. Потом из бутылочки вылили в газ ртуть и стали вращать блюдо, гоняя ртуть по блюду так, чтобы она проходила по находящемуся на дне осадку твердых частиц. Наконец старатель наклонил таз, а второй подставил пустую банку из-под консервов с опущенным в нее куском тряпки. Он вылил ртуть на тряпку и стал отжимать ее в банку. Когда развернул тряпку, там лежали два белых кусочка.

– Ну, вот вам и золото.

Он положил кусочки на жестянку и пошел к горящему костру. Опустив жестянку с белыми кусочками золота над углями, старатель стал их нагревать. Кусочки пожелтели.

– Теперь все.

– Сколько же здесь по весу будет? – спросил я.

– В этом граммов пять, а в этом – более восьми.

Мы распрощались со старателями и поехали дальше.

В то время на всем Южном Урале фактически существовали две расчетные единицы – рубль и грамм золота. Золото можно было покупать у старателей по сорок рублей за грамм.

Как-то летом 1936 года нам вместе с Власовым пришлось побывать на рудниках, находившихся недалеко от станции Бреды. Машины у нас не было, и мы решили нанять лошадь. Обратились к одному из местных жителей.

– Что же, довезти можно. Почему не довезти. Заплатите, так довезу.

– Ну, а сколько возьмете? – спросил Власов.

– Да цена-то у нас до этих мест известная. Все мы одинаково берем – меньше я не возьму, а больше вы все равно не дадите.

– Сколько же все-таки?

– Шесть.

– Чего шесть?

Шесть грамм.

Чего шесть грамм?

Золотишка шесть грамм. Чего же еще-то. На грамм у нас здесь золото да водку мерят.

– Но где ж я вам золота-то возьму?

– Да вам себя и утруждать не надо. Цена-то у нас оже известная – сорок рублей за грамм.

В Челябинской области в то время старателей было очень много. Как только началась весна, они уходили на поиски золота. У нас на заводе было несколько ревностных золотоискателей. Еще на полях лежал снег, но им уже не терпелось и они просили дать им отпуск беа сохранения жалования. Удержать их на заводе было невозможно. Это были люди, зараженные страстью золотоискательства, страдающие болезнью особого рода. Мне нередко приходилось разговаривать с ними. Один, питавший ко мне особое доверие, неоднократно предлагал ехать с ним. «Верное место знаю. Может быть, поедете со мной на золотишко. Мно-ого намыть можно», – убеждал он меня.

В сентябре после нескольких месяцев отсутствия я вновь встретил его и еле узнал. Он был оборван, худ, оброс разноцветной щетиной. Мы поздоровались.

– Много намыли? – спросил я его.

– Ошибочку допустил. Надо было левее взять, но вот не догадался. Зря время испортил. Левее оно должно лежать. Некуда ему больше податься. Вот на будущий год туда направлюсь… Может быть, поедете, а?

Таких фанатиков золотоискательства не может сломить никакая неудача.

 

Доллар на заводской свалке

Среди прибывших в Златоуст на совещание был немецкий специалист инженер Криц. Во второй половине дня, после обеденного перерыва, совещание по себестоимости было продолжено, и перед его началом к директору завода подошел Криц и сказал:

– Я у вас на заводской свалке нашел доллар.

– Вероятно, рубль, – поправил инженера директор.

– Нет, доллар, – повторил Криц и развернул лежавший в руках сверток. В нем был графитовый ниппель – деталь, соединяющая два электрода.

– За этот ниппель вы заплатили фирме Ачесон в Америке доллар, – продолжал Криц. – Рубли я тоже нашел. Вы знаете, что один магнезитовый кирпич в Германии стоит две марки. Магнезитовые кирпичи мы, немцы, покупаем здесь, педалеко от вашего завода, в Садке. Там находится одно из лучших в мире месторождений магнезита. Когда мы отправляем такие кирпичи с одного завода на другой, то каждый фасонный кирпич заворачиваем в бумагу и пакуем в ящики. А там, на свалке, куда вы выбрасываете заводские отходы, я нашел не только много битого магнезитового кирпича, но даже и целые кирпичи.

У нас в Германии весь битый кирпич используется. Мы его измельчаем и вновь пускаем в дело. Ведь магнезит – превосходный огнеупорный материал, как же его можно выбрасывать? Это большое богатство. Конечно, вы очень богатая страна, у вас все есть. Но почему же вы это богатство не бережете?

Тевосян, слышавший этот разговор, обращаясь к директору, спросил:

– Ну, ты и теперь будешь упорствовать, что не можешь сэкономить полмиллиона в год? Да, если вы только явные потери устраните, уже это одно вам больше полмиллиона экономии даст.

Здороваясь со мной, Тевосян спросил:

– Вы как ферросилиций у себя на заводе получаете?

Я начал было рассказывать, но он перебил меня и сказал:

– Это старый способ. Вот здесь в Златоусте директор завода открыл более простой. Он сеет его. Получает от вас ферросилиций и разбрасывает по всей территории завода. По-видимому, ожидает получить хороший урожай. Так, что ли? – обращаясь к красному как рак директору, спросил Тевосян.

Директор молчал. Найденный на свалке ниппель стоимостью в американский доллар, выброшенный на свалку кирпич и разбросанный по территории завода ферросилиций – все говорило об отсутствии на заводе порядка.

– Так сколько же берешься сэкономить в течение года? Я думал записать тебе полмиллиона, но вижу, что мало. Полмиллиона ты можешь сэкономить не думая. Вот что. Садитесь и хорошенько посчитайте, где и на чем можете сократить расходы, потом мы поговорим,

 

Премия за снижение себестоимости

В то время Серго ввел премиальную систему, в которую входило премирование не только за перевыполнение плапа, но и за снижение себестоимости. Работники производственных цехов получали 10% оклада за каждый процент снижения себестоимости.

Таким образом, действовали два стимулирующих фактора, что оказывало сильное влияние на изучение технологии производства и поиски решений таких задач, которые ранее всеми считались в условиях завода неразрешимыми.

В производстве ферросилиция на заводе первоначально использовался древесный уголь. Доставать его стало трудно, и он был дороже кокса. Количество древесного угля стали сокращать, заменяя часть его коксом, а затем и совершенно от него отказались.

В дальнейшем отказались от использования и крупного кокса, заменив его коксовой мелочью – коксиком.

– Зачем нам покупать крупный кокс – все равно его дробить нужно, – рассуждали мы. – Доменщикам как раз крупные куски нужны, а нам мелочь, которая не годится в домну. Вот эту мелочь, что у-доменщиков отходом считается, мы и должны забирать, она ведь дешевле кокса. Если мы заменим кокс коксиком – двойную выгоду будем иметь. Его и дробить не надо, и он дешевле.

На соседнем заводе, при выплавке абразивного материала – корунда получалось в качестве побочного продукта небольшое количество металла. Этот металл содержал три-четыре процента кремния и как отход производства вместе с другими заводскими отходами вывозился в соседний овраг, где была свалка.

А мы на ферросплавном заводе кремнистые сплавы – ферросилиций специально готовили. Правда, содержание кремния в ферросилиции было значительно выше, нежели в отходах абразивного завода.

Вот тогда-то и пришла мысль одному из работников завода использовать эти отходы в нашем производстве. Этот вопрос наряду с другими был поднят на производственно-технических совещаниях.

– На то, чтобы восстановить кремний из кварца, мы тратим электроэнергию, а тут рядом в овраге лежит этот кремний и как бы укоряет нас: ну до чего же вислоухие у нас работники на ферросплавном заводе. До сего времени не догадаются нагнуться и поднять то, что под ногами лежит, – говорил один из хороших опытных бригадиров завода Андрей.

Мы стали вывозить со свалки абразивного завода этот металл и сразу же установили, насколько это выгодно, – себестоимость ферросилиция заметно снизилась.

А затем мы решили договориться с директором абразивного завода о том, чтобы он вместо того, чтобы сбрасывать свои металлические отходы на свалку, разгружал их прямо у нас на заводе.

Переговоры были длительными. Директор абразивного завода насторожился. Казалось, во время нашего разговора он думал: как бы ему в чем-то не ошибиться.

– А зачем вам этот металл нужен? – спросил он.

– А почему он должен пропадать, если его можно в дело пустить? – ответил Власов.

– Погрузка его в вагоны и выгрузка у вас на заводе денег стоит. Кто же мне за это платить будет?

– Но ведь ты все время его погружаешь и разгружаешь. Разница только в том, что эти отходы вы разгружаете на свалке, а мы предлагаем тебе разгружать их на нашем заводе.

– Не могу.

– Почему же не можешь?

– Там я привез и сразу же все сбросил, а как это будет у вас – еще вилами на воде писано. То место для разгрузки не подготовлено, то еще что-нибудь случится и будут стоять вагоны и рабочие. Что я не знаю, что ли, как это бывает! Не могу. Сказал – не могу, значит, не могу.

В конце концов договорились на том, что мы будем оплачивать все транспортные расходы завода, а металл он будет отгружать бесплатно. Это было выгодно для обоих заводов. Но каждая сторона после окончания переговоров и соглашения все-таки считала, что несет некоторые убытки. Директор абразивного завода сожалел, что отдал нам бесплатно свой металл, а мы – что согласились оплачивать абразивщикам их затраты по транспорту.

На этом примере, а также многих аналогичных можно было видеть уже новое отношение к вопросам себестоимости. Развивался вкус к вопросам экономики производства.

Его привил Серго Орджоникидзе.

…Зима 1935 года была очень снежной. Метели, которые иногда длились неделями, заметали дороги, останавливали движение не только автомобильного, но и железнодорожного транспорта.

Запас хромистой руды на заводе был небольшим, а основной рудник, откуда поступала руда, оказался отрезанным от железной дороги. Выпал глубокий снег, и дорогу замело. На заводе было большое количество мелкой руды. Эти запасы накопились в течение нескольких лет. Вся поступающая на завод руда дробилась, мелочь отсевалась и шла в отвал. Никто ее не считал за руду. Такую руду мы не умели перерабатывать и складывали ее, храня до того времени, когда на заводе будет построена фабрика для брикетирования рудной мелочи.

На заводе в то время было два цеха, занимавшихся производством феррохрома. На совещании с начальниками цехов я обрисовал положение с рудой и предложил переплавлять в печах рудную мелочь – отсевы.

Начальник первого цеха категорически отказался.

– Нельзя этого делать, мы все печи загубим. Я, откровенно говоря, и не знаю, как вести процесс плавки на мелкой руде. Вы ведь нам сами когда-то говорили, – обращаясь ко мне, напомнил он, – что в печи следует загружать кусковую руду, а не пыль.

Началась жаркая дискуссия, в ходе которой выкристаллизовались три предложения. Одно из них – остановить печи на ремонт раньше срока. Но оно вызывало возражения. У нас были срочные заказы на феррохром, и мы подвели бы ряд сталеплавильных заводов, прекратив его выплавку.

Второе – всех печей не останавливать, а запасы имеющейся на заводе кусковой руды передать первому цеху. Этого количества ему хватило бы на три-четыре недели, а за это время могли расчистить дорогу и доставить руду с рудника. А печи второго цеха можно временно пёреключить на выплавку другого сплава – ферросилиция.

И третье предложение – переплавлять мелкую руду.

Я стал настаивать на том, чтобы все-таки пустить в переработку скопившиеся на заводе запасы мелкой хромистой РУДЫ.

В качестве поощрения я предложил не считать стоимость руды при определении цеховой стоимости феррохрома. Стоимость всей этой мелкой руды была уже списана с баланса. В себестоимости же феррохрома руда составляла 20-25%

Начальник второго цеха сразу сообразил, что в случае удачи премия за низкую себестоимость металла будет большой. Он заявил, что попробует работать на мелочи.

Его опыт оказался удачным. Регулировать работу печей стало труднее, но все же вести плавку было можно. В первый же месяц работы второго цеха на мелкой руде заработок работников феррохромовых печей возрос в три-четыре раза. Это вызвало на заводе большой шум. Ко мне пришла делегация из первого цеха.

– Почему это вы в такие условия поставили второй цех?

– Но вы ведь отказались перерабатывать мелкую руду. Если хотите, то и вы можете ее переплавлять. Подумайте и скажите мне.

Первый цех также переключился на переплавку рудной мелочи.

В результате все отходы в количестве нескольких тысяч тонн были переплавлены, и завод не только вышел из трудного положения, но и получил большую прибыль. В результате этого успеха заводских работников буквально одолел какой-то зуд. Появилось много предложений – как, где и что можно сэкономить. Многие из предложений были или неверные или несвоевременные, но были и такие, что действительно вели к снижению расходов и осуществлялись нами.

 

Самые простые гвозди

Я уже писал, что при заводе был выстроен большой жилой поселок и особой остроты жилищный вопрос не представлял. Однако жильем все же приходилось много заниматься. В те годы многие рабочие отказывались идти в большие каменные дома. В квартиры, расположенные на первых этажах, еще шли, но поселиться выше многие наотрез отказывались.

– Куда же это я поросеночка-то поселю? Ну, сам-то еще туда-сюда, на третий этаж заберусь, но как с поросенком-то быть?

Почти во всех дворах выстраивались сараи, в которых жильцы держали самый разнообразный скарб или живность – поросят, кур, а некоторые даже коров.

На завод пришло много рабочих из деревень. Они еще не могли представить себе жизни без привычного занятия – выращивать скот и птицу. Тем более что эго было значительным подспорьем к заработку, в особенности у низкооплачиваемых рабочих, не имеющих квалификации. На всех заводах Урала в старое время многие рабочие имели свои небольшие хозяйства. В 1929 году, когда я впервые попал на небольшой уральский заводик Пороги, я еще застал этих полурабочих-полукрестьян. Почти все они держали скот – и не только коров и свиней, но даже и лошадей. У них были большие огороды и сенокосные угодья.

В те времена даже металлургические заводы во время сенокоса останавливались. Директора заводов не могли ничего сделать, чтобы удержать своих рабочих на заводах, и вынуждены были на время сенокоса прекращать работу даже в основных цехах и производить разного рода ремонтные работы.

Среди рабочих ферросплавного завода также была тяга к земле, многие из них хотели иметь земельные участки, огороды, сады и держать живность. В то время это поощрялось, и наряду с жилищным строительством, которое вел сам завод, недалеко от заводской территории под индивидуальное строительство был отведен значительный земельный участок.

Завод оказывал строителям посильную помощь: выделял автомашины для доставки материалов, отпускал шлак и некоторые другие отходы производства. Но этого было недостаточно. К нам стали поступать сведения, что на индивидуальное строительство текут также заводские материалы, которые были дефицитными и для завода.

Когда же на заводе была поднята кампания за усиление режима экономии и стали интенсивно искать пути к снижению расходов всех видов материалов, был поднят также вопрос и о том, что часть заводских материалов расходуется не по назначению. Как-то ко мне пришел начальник отдела снабжения завода и сказал:

– У нас большой расход гвоздей. На каждый ящик для упаковки ферровольфрама (а гвозди шли главным образом на изготовление ящиков) необходимо пятьдесят шесть гвоздей, допустим, шестьдесят. Сколько мы изготовили ящиков, известно, легко подсчитать, сколько требуется гвоздей на всю программу. А вы знаете, сколько мы гвоздей израсходовали? В четыре раза больше! Знаете, куда наши гвозди идут? На индивидуальное жилищное строительство. Весь поселок, что вырос за заводом, на наших гвоздях держится. Охрана в проходных многих задерживала и гвозди у них из карманов высыпала. Тащат наши гвозди!

Вопрос о гвоздях был поднят на производственно-техническом совещании. Когда Воронов привел свои расчеты о действительной потребности завода в гвоздях и повторил то, что говорил уже мне – тащат наши гвозди, кто-то из участников совещания спокойно произнес:

– И будут тащить! В продаже гвоздей нет. Что же строителям-то делать, как не воровать. И рады бы купить, да негде.

Вот тогда впервые и возникла мысль об организации на заводе гвоздильного производства, хотя бы полукустарного. Мы вместе с Вороновым решили собрать наиболее заинтересованных в получении гвоздей, тех, кто на выделенном около завода участке строил себе индивидуальные домики. Коротко рассказали, что происходит на заводе.

– Вообще расхитителей следовало бы отдать под суд кое-кого из сидящих здесь также задерживали в проходной и отбирали гвозди, – сказал Воронов.

– А вы продайте их нам, тогда и тащить никто не будет. Без гвоздя-то доски на крыше держаться не будут! Да их не только строители тащат. В любом хозяйстве гвозди нужны.

– Ну а если мы поставим небольшой станочек и на нем тонн десять-двадцать гвоздей сделаем – как вы думаете, хватит этого на ваше строительство? – спросил я.

– Да если бы и вдвое меньше дали, и то хватило бы, – с жаром сказал один из присутствующих на собрании.

А что, если проехать на Магнитогорский завод и выпросить там проволоку-путанку – брак? Когда я был на Магнитке, то у прокатного цеха видел целые кучи путаной проволоки. Мне казалось, что ее можно выправить и на волочильном станке перетянуть на более тонкую, а, имея проволоку различной толщины, на небольшом станочке можно наделать уйму гвоздей.

Все это я рассказал на собрании и спросил:

– Вот, если хотите, мы вам поможем, достанем проволоку, установим станочек, а вы поработайте. Надо будет проволоку править и протягивать ее. А будет проволока – будут и гвозди.

Все с радостью дали согласие.

«Теперь надо ехать на Магнитку и доставать проволоку», – подумал я, уходя с собрания.

Директором Магнитогорского завода был тогда Абрам Павлович Завенягин. Он был чрезвычайно инициативный и упорный человек. Если уж что-нибудь задумал, то не было, казалось, ни доводов, ни силы, которые заставили бы его изменить свою точку зрения.

К своим решениям он приходил путем глубокого анализа всех доводов «за» и «против». Он мог подолгу, внимательно выслушивать людей, тщательно взвешивать все их аргументы, никогда не обрывая собеседников. Совещания, которые он проводил, были длительными. Мне казалось, что нельзя так долго выслушивать порой очень скучные и нудные, а иногда и просто глупые речи.

Надо же дать человеку высказаться, а может быть, он что-нибудь и путное скажет, – смеясь, говорил он иногда мне, когда мы вместе возвращались с таких длительных и утомительных совещаний.

В первой части этой книги я рассказывал о том, как в Горной академии, будучи одновременно и студентом и заместителем ректора, Завенягин, не прибегая к правительственным дотациям, сумел изыскать средства на оборудование лабораторий.

Тогда Завенягину было всего двадцать лет. В тридцать четыре года он был уже директором крупнейшего в стране Магнитогорского металлургического завода, кандидатом в члены ЦК партии и членом Челябинского областного комитета.

Мне было известно, как высоко ценил Тевосяна и Завенягина Серго Орджоникидзе и с каким особо глубоким уважением они оба относились к Серго.

Я знал, как тщательно и с какой любовью они выполняли все его поручения, Больше всего они опасались, как бы ненароком не подвести Серго. Не передоверяя никому, они сами тщательно следили за тем, чтобы все указания Серго неукоснительно выполнялись.

Серго также хорошо знал – эти двое его никогда не подведут, им можно безгранично верить.

Это был типичный пример хороших, здоровых отношений между государственным деятелем старшего поколения, выпестовывающим новые кадры руководителей, и представителями новой молодой поросли. Отношения, основанные на глубоком уважении, доверии и взаимной заботе.

От Тевосяна я нередко слышал:

– Очень боюсь, что Серго расстроится. С производством листовой стали у нас дела не клеятся:.

Или:

– Ну и порадуется Серго – нам удалось перекрыть все свои прежние рекорды по производству стали.

Завенягин приезжал в Челябинск на заседания обкома, и я с ним имел возможность встречаться.

После совещания относительно изготовления гвоздей я и решил переговорить с Завенягиным, прежде чем ехать на Магнитку.

– А я завтра в Челябинске буду, – сказал мне Абрам Павлович, когда я позвонил ему на завод. – В Челябинске мы и поговорим, кстати, и повидаемся, а то я тебя уже давно не видел.

С Завенягиным мы встретились на даче у Власова, я еще жил один – семья находилась в Москве. Жена болела. Власов предложил переночевать у него, и мы с Завенягиным расположились в одной комнате. Спать нам не пришлось, проговорили до утра. Вспоминали Горную академию, Гипромез.

– А помнишь, как тебе от Серго попало?

– Почему ты это вспомнил?

– Почему? Мне кажется, что Серго обладает каким-то особым даром поднимать настроение людей, зажигать их, вдохновлять. Он как аккумуляторная станция огромной мощности.

Даже тогда, когда он наказывал людей, он их вместе с тем и приподнимал.

– Ударить можно по-разному. Стукни человека по кумполу, у пего голова опустится, и он, кроме своих сапог, ничего не увидит; ударь его по подбородку, у него голова приподнимется, и он увидит новые горизонты. Так, что ли?

Мы оба в темноте рассмеялись.

– А помнишь, какое у тебя настроение было, когда он объявил тебе выговор с опубликованием в печати, а после разговора с Серго ты все же приехал в великолепном настроении.

Историю с выговором Завенягину я помнил хорошо. Когда его назначили директором Гипромеза, дела там обстояли очень плохо. Сроки выполнения проектных работ затягивались, что ставило в трудное положение строящиеся заводы. Со всех концов страны в Наркомтяжпром шли одна за другой тревожные телеграммы: «Отсутствие технической документации срывает начало строительных работ».

Однажды в газете «За индустриализацию» я увидел приказ Орджоникидзе, в котором Завенягину за необеспечение строительства металлургических заводов технической документацией объявлялся выговор с опубликованием его в печати. Прочитал приказ и Абрам Павлович, нахмурился и сказал:

– Не успели назначить, а уже выговор объявляется. Ну как при таких условиях можно работать?

Я был всецело на стороне Завенягина.

– А в чем здесь твоя вина? Разве можно было в такой короткий срок выправить положение с документацией?

– Сегодня же вечером поеду к Серго, буду просить его об отставке. Кто будет теперь со мной считаться, без выговора и то трудно было чего-либо добиться, а теперь это просто невозможно будет. Со мной никто и разговаривать-то больше не будет.

– Какие уж тут разговоры, – вторил я вконец разобиженному Завенягину.

Весь день Завенягин выглядел мрачнее черной тучи, а вечером выехал из Ленинграда в Москву. Через день он вернулся. Я ожидал его возвращения.

Вот я услышал, как хлопнула дверь в прихожей, и увидел,.. веселое лицо Абрама Павловича. Своего хорошего настроения он не мог скрыть, да, по-видимому, и не хотел.

– Был у Орджоникидзе?

– Конечно, был!

– Ну и как, что он сказал?

Завенягин рассмеялся и сказал:

– Сейчас все расскажу, дай только раздеться. Попал я к Серго вчера днем. С утра у него было совещание. Только оно закончилось, Семушка говорит: «Заходите, я ему уже докладывал – он вас ищет». Открываю я дверь, вхожу, а у него в кабинете еще народ – главным образом члены коллегии. Увидев меня, Орджоникидзе подошел ко мне, поздоровался, положил руки мне на плечи и спросил: «Ну как дела, Завенягин?» – «Неважно, товарищ Серго. Работа, вероятно, мне не по плечу. Да ведь вы сами ее уже оценили, выговор мне объявили. По всей видимости, мне не справиться с этим делом».

Серго убрал руку с плеча, слегка толкнул меня вперед и, обращаясь к присутствующим, сказал: «Посмотрите на этого молодого человека! Его Серго обидел, а он на Советскую власть не хочет больше работать!» Я было к двери, а он: «Нет, Завенягин, подожди. А при чем тут, Завенягин, Советская власть? Ты вот на что ответь мне!»

Потом, показывая на стул, сказал: «Садись!» Я сел. «Рассказывай, в чем у тебя основные трудности?» Говорю:

«Конструкторов не хватает, чертежники перегружены». «Сколько тебе дополнительно народа нужно?» – «Около двухсот человек». – «Так ты воюй за них. Сходи в Ленинградский обком, там поговори. Да поговори так, чтобы тебя и в Москве слышно было! Тебе теперь, Завенягин, терять нечего. Выговор у тебя есть, и об этом знает вся страна. Два выговора сразу один за другим не дают. Воспользуйся случаем – шуми, стучи кулаками, требуй. Говори там, в Ленинграде, что это выговор дали не тебе, а всей Ленинградской организации. Как, мол, вы могли допустить, чтобы молодой специалист начал свою деятельность с выговора. Поезжай назад в Ленинград и воюй за кадры, за план. Ну, и я тоже поговорю с обкомом, попрошу их помочь тебе. Желаю удачи, Завенягин». На этом у меня разговор с Серго и закончился.

Завенягин стал ходить по комнате и насвистывать.

– Сегодня же поеду в обком.

Вскоре раздался телефонный звонок. Из Гипромеза передавали, что по правительственному телефону звонил секретарь обкома и спрашивал Завенягина.

Через две недели в Гипромез было направлено с ленинградских предприятий около ста восьмидесяти новых работников. Через три месяца положение с технической документацией было выправлено и в газете «За индустриализацию» появился новый приказ Орджоникидзе, которым снималось наложенное на Завенягина взыскание…

– Абрам Павлович, не поможешь ли ты в одном деле? – спросил я Завенягина, боясь откладывать разговор о гвоздях до утра. – Прошлый раз, когда я был на Магнитке, у проволочного цеха я видел много проволоки-путанки. Не дашь ли ты нам тонн пятнадцать-двадцать, одним словом, платформу такой путанки?

– А зачем она вам понадобилась?

Я рассказал ему историю с гвоздями.

– Проволоку я, конечно, дам, но это не решение вопроса. Как все-таки нам много металла нужно, чтобы насытить страну! Надо новые заводы строить. Еще в Гипромезе мы думали о строительстве завода качественных сталей на бакальских рудах. Надо этот вопрос опять поставить, – проговорил он. – Ну, давай поспим немного, а то завтра голова будет болеть.

В дачном поселке пели уже петухи.

Через неделю из Магнитогорска к нам на завод пришла железнодорожная платформа толстой проволоки. А месяца через два на заводе прекратились всякие разговоры о расхищении гвоздей. А ведь кое-кто из рабочих мог бы стать преступником, и в его документах значилось бы: «Имел судимость».

 

О шлаке

Шлак из цехов Челябинского ферросплавного завода вывозили в конец заводской территории и там сваливали под откос. Уборка тонны шлака стоила три рубля. Его нужно было погружать на железнодорожные платформы или автомашины, вывозить на свалку и разгружать там. Я решил посмотреть эту свалку.

По огромной шлаковой горе ходило несколько женщин и ребятишек. Они что-то собирали в ведерки и корзинки. Я подошел к ним и спросил:

– Что вы собираете?

– А что, запрет, что ли, какой наложен здесь ходить? – в свою очередь задала мне вопрос одна из женщин, обмотанная платком.

– Запрета нет, просто интересуюсь, может быть, и я вместе с вами собирать буду.

Все засмеялись.

– Уголь для самоваров да утюгов, больше ничего хорошего здесь не найдешь, сколько ни ищи, – произнесла женщина в платке.

Среди шлаковой массы, помимо кусочков древесного угля и кокса, кое-где блестели похожие формой на морскую гальку шарики феррохрома или «корольки», как их называют металлурги.

Самый дешевый сорт феррохрома в те годы стоил несколько более двух тысяч рублей за тонну. Я понимал, что нам следовало бы организовать переработку и сортировку шлака и извлечение из него всех металлических частиц. Но рабочих рук на заводе не хватало. Кроме того, разработка проекта такой переработки, утверждение его, получение разрешения и денег на строительство потребовало бы длительного времени.

«Сколько же пройдет времени, – подумал я, – пока мы практически сумеем решить вопрос?» А хотелось все делать быстро. Почему же не предложить вот им – этим женщинам выбрать весь металл из этой огромной шлаковой горы? Конечно, следует заплатить. Сколько? Рубль за килограмм? Почему рубль? Могут ведь потребовать обоснование. Стало как-то смешно. Обоснование только одно: легко будет считать: десять килограммов – десять рублей, сто килограммов – сто рублей. Завод сможет весь этот металл использовать и тоже будет не в накладе.

Опять, обращаясь к женщинам, я сказал:

– Вы бы лучше вот такой металл собирали вместо угля.

– А на кой ляд он нужен! В бабки, что ли, с тобой играть? Уголь-то я для самовара собираю.

– А я за этот металл заплачу по рублю за килограмм.

Женщина посмотрела на меня с недоверием и сказала:

– А не обманешь?

– Нет, не обману. Соберите побольше, а потом приходите вон в то здание, – и я показал на заводоуправление.

Через две недели секретарь, войдя в кабинет, сказал мне:

– Вас спрашивает какая-то женщина.

– Пусть войдет.

– Он самый и есть, – сказала вошедшая.

– Ну, говорил, что по рублю за килограмм заплатишь? Теперь бери и плати. Я много этого металла насобирала.

Я вызвал Воронова и сказал ему:

– Возьмите под отчет деньги и поезжайте с этой женщиной. Заберите у нее весь феррохром. Взвесьте и заплатите по рублю за килограмм. Заплатите сейчас же, как только взвесите.

Мне важно было не допустить, чтобы за деньгами ходили неделю, а получателя гоняли за разного рода справками.

Воронов скоро вернулся и сказал:

– Туда с грузовиком ехать надо, там около двух тонн металла будет.

– Возьмите грузовик и главное – сразу же с не» рассчитайтесь.

На следующий день один из инженеров, зайдя ко мне, сказал:

– Вы не видели, что на шлаковом отвале делается?

– Нет, а что?

– Там полпоселка работает, всю шлаковую гору перекапывают.

Приходившая ко мне женщина получила от Воронова 1780 рублей. Ее муж работал на заводе и получал в месяц 620 рублей. Мы еле успевали принимать от сборщиков металл и, переплавляя его в печах, сильно увеличили производство. В Москве недоумевали: чем вызвано такой большое увеличение производства феррохрома?

Но здесь опять, оказывается, я сделал нарушение – так платить, как я платил, было нельзя. А как следовало платить – никто не мог сказав.

– Вам никто права устанавливать расценки и производить незаконные выплаты не давал, – услышал я гневные слова из Главка.

Открывшийся Клондайк пришлось закрыть.

 

Обойдемся

На заводе не все печи имели хорошую конструкцию. Одна из печей совершенно не подходила для производства ферросплавов, и на ней никто не хотел работать. Расход электроэнергии здесь был очень высоким, а производительность низка. Это была когда-то сталеплавильная печь кое-как приспособленная для ферросплавного производства.

Как-то в разговоре с начальником ремонтно-механического цеха, опытным механиком, я спросил его:

– А не можем ли мы эту печь полностью реконструировать? Неужели у нас ума не хватит сделать такую же конструкцию, как эти, – и я показал на новые печи, полученные в свое время из Германии.

– Почему не сможем? Сможем. Надо только захотеть.

Новый корпус печи работники ремонтно-механического цеха сделали за месяц. Печь смонтировали, предварительно разобрав старую, и я, к своему удивлению, увидел на том месте, где обычно ставят эмблему фирмы, отлитые из алюминия буквы «ЧЭМК» – Челябинский злектрометаллургический комбинат. Специалисты ремонтно-механического цеха с любовью изготовили все детали и даже отлили свою марку и закрепили ее на корпусе печи.

Когда я увидел печь и даже фабричное клеймо – «ЧЭМК», у меня забилось сердце. Я вспомнил, как нас хотели поставить на колени представители Сименса и «АЕГ», как они диктовали нам цены, как во время переговоров лениво потягивался Иост и всем своим существом показывал, что мы без них все равно не обойдемся.

Так и светилось в его надменном взгляде превосходство: «Вам некуда податься, все равно к нам придете. Без нас вам не обойтись».

И вот ответ: обойдемся!

В механических ремонтных мастерских завода сделана такая же печь, какие готовят на специализированного оборудовании лучшие заводы Германии. Да, они в то время являлись лучшими в Европе – печи Сименса я видел не только на немецких заводах, но также в Апглин и Швеции.

Если мы отстанем, нас, безусловно, сомнут. Как они безжалостно мнут отстающих, даже своих, я это видел сам. Я даже, кажется, физически ощущал, как они будут сминать и затаптывать нас, если мы их не догоним.

Нет, мы их обязательно догоним и… перегоним.

А механик цеха, когда мы осматривали печь, стал разворачивать что-то завернутое в старую газету.

– Вот еще хочу вам показать, похвастаться.

В его руках была новая фреза. Тогда такие фрезы только что стали изготовляться Московским заводом «Фрезер», но их выпускалось мало и достать нашему заводу было практически невозможно (они шли на машиностроительные заводы).

– Ремонтные цеха могут пока обойтись и без такого инструмента, – отвечали нам на просьбы о фрезах.

– Сами сделали. В ноги никому кланяться не будем. Не хуже, чем завод «Фрезер» делает, – продолжал говорить механик.

В глазах его д улыбающемся лице можно было, как на страницах книги, читать все чувства – и радость удачи, и удовлетворение результатами решения поставленной задачи, и гордость.

– Мы их там, на Западе, обязательно догоним.

Только подумать, какими исполинскими шагами мы идем вперед! Ведь когда включили первые электропечи и из них полетел сноп искр, капли жидкого шлака и металла, раздался рев гигантских вольтовых дуг, а пламя слепило глаза и казалось, что в печь упал кусок солнца, – двое рабочих из пусковой бригады в страхе прыгнули с площадки прямо вниз. Они были так напуганы, что не могли работать, у них из рук вываливался рабочий инструмент. Прошло всего три года – и вот они же уверенно управляют печью.

Но это были чужие печи – мы еще не умели изготовлять своих. А вот теперь сами и печи делаем. Теперь нас не испугаешь и не остановишь тем, что нет инструмента. Нет – так сами сделаем, каким бы сложным он ни был.

Вспомнил старую шутку:

«Ты часы починить сможешь?»

«Смогу. Вот если бы только было где топорищем развернуться».

Зачастую мы обходились только тем, что было доступно. Не хватало самого необходимого. Нередко приходилось «развертываться топорищем» там, где нужен был специальный сложный инструмент. «Голь на выдумки хитра». Мы искали выход и находили его.

Рассматривая фрезу, я вспомнил проспект одной из немецких фирм, изготовлявших инструмент. На первой странице проспекта, отпечатанного на русском языке, стояло; «Догнать и перегнать Америку вы можете, пользуясь нашим инструментом».

Нет, мы догоним всех вас, пользуясь своим инструментом. Вот только бы нам не мешалп! Как трудно быстро двигаться вперед, держа в одной руке винтовку, а в другой – штурвал.

Ну ничего, выдержим!

 

Челябинский Архимед

Производительность реконструированной печи увеличилась вдвое. Но мы искали все новые возможности улучшения производства.

Кто-то вполне резонно заметил:

– У нас печи стоят очень низко, поэтому длина электродов очень велика, отсюда повышенный расход электроэнергии, а кроме того, электроды часто ломаются. Вот если бы можно было приподнять печи.

– Да как вы это сделаете? Вот кабы да во рту росли грибы.

Разговор происходил в цехе в присутствии бригадира по такелажным работам Муржина. Муржин был известным в Челябинске мастером своего дела. «Малограмотный человек с головой Архимеда» – так мне представили его в первые дни моего появления на заводе. Муржин всегда неожиданно оказывался там, где требовалось произвести какие-то особой важности такелажные работы. Нужно было убрать старую заводскую трубу – приглашали Муржина. Он внимательно осматривал трубу, расположенные рядом строения, тщательно все вымерял и потом спрашивал: «Ну вот, если я трубу сюда положу – вы довольны будете?» – и он аккуратно клал трубу точно на указанное место.

Сходил где-либо на станции или на заводской территории тяжелогруженый железнодорожный вагон – опять приглашали Муржина. Он внимательно осматривал поле деятельности, как военачальник, выбирал позиции для установки лебедок, блоков, и легко, без напряжения члены его бригады ставили вагон на рельсы.

Весной 1936 года около электростанции на реке Миас образовался ледяной затор. Решили лед взорвать и вызвали команду подрывников. Но взрыв провели не совсем удачно – сорвали одну из створок шлюза. Ее необходимо было быстро поставить на место.

Дирекция электростанции пришла к нам на завод в полном составе.

– Пришли к вам челом бить. Отпустите на два дня Муржина. Воды для котлов не хватает. Вас же подведем, если сократим подачу электроэнергии.

Мы были встревожены и, конечно, Муржина отпустили.

На следующий день я встретил Муржина, деловито шагающего по берегу реки Миас. Он своим глазом-ватерпасом уже определял, где ему укрепить лебедки и расставить блоки-полиспасты.

– Ну, как дела, Муржин, скоро все на место поставите? – спросил я его, здороваясь. – За два-то дня управитесь?

– А что здесь два-то дня делать? К обеду все на месте стоять будет.

Вот и теперь Муржин подошел ко мне и спросил:

– А почему бы печи не поднять?

– Останавливать надо, а сколько мы потеряем металла за время остановки, вы знаете?

– А зачем останавливать?

– Как – зачем? А как же их поднимать? Нельзя же одновременно и металл в печах плавить и сами печи поднимать?

– А почему нельзя? – донимал меня Муржии.

Я знал его способности решать сложные задачи и недоумевал. Неужели он возьмется поднимать действующие печи!

Как будто читая мои мысли, Муржин сказал:

– Доверьте, не ошибетесь. Мы вам работать не помешаем.

Обсудив возможность проведения сложной и смелой операции по подъему печей на ходу, мы решили пойти на этот эксперимент.

Тремя большими домкратами Муржин стал осторожно поднимать печь. Делал он это в то время, когда работа производилась на верхней площадке и внизу никого не было. При выпуске металла из печи, когда бригада собиралась внизу, Муржин убирал своих людей и прекращал работы. После того как печь была поднята, каменщики нарастили фундамент, и Муржин плавно опустил ее на новое основание.

Из осторожности договорились, чтобы, прежде чем поднимать все печи, проверить результаты сначала на одной и в случае успеха произвести такую операцию на всех остальных.

Первая же неделя работы показала все преимущества печи, установленной по-новому, и мы провели такие же работы на всех остальных печах цеха.

Но все-таки Муржин кончил плохо. Он увлекся, стал слишком самонадеянным, полагаясь только на свое чутье. Производить необходимые расчеты он не мог, так как не обладал необходимыми знаниями. Не имея ни опыта, ни знаний в области строительства, он взялся со своей бригадой установить на одной из строек стропила. Работу ему поручили, не проверив, в какой степени он подготовлен для выполнения таких работ. Слова Муржина были достаточным свидетельством о том, что он успешно справится.

Муржин взялся поставить стропила в невероятно короткий срок. Он спешил быстрее их установить, но но успела его бригада закрепить поднятые стропила, как сильный порыв ветра опрокинул одну из них, а за ней, как карточный домик, повалились все остальные.

Несколько человек было изувечено. Были и убитые. Муржина, как руководителя работ, привлекли к судебной ответственности. Ему было предъявлено обвинение в нарушении основных правил техники безопасности.

Я не знаю, чем закончился этот судебный процесс – меня в это время уже не было в Челябинске.

Мне было жаль Муржина – это был самородок-алмаз. Если бы только дать ему инженерное образование, огранить его, он блистал бы в технике, как бриллиант.

Позже я встретился еще с двумя такими же яркими самородками.

Один из них работал на металлургическом заводе имени Ильича в Мариуполе. Я забыл его фамилию. Небольшого роста, худенький, ничем с виду не примечательный, с недостающим пальцем на левой руке – его оторвало при взрыве, – он был пиротехником, влюбленным в свою специальность.

В те годы, когда я его встретил, мы только что стали налаживать на заводе отливку крупных слитков весом более ста тонн. Никогда до этого ни один из заводов Советского Союза таких крупных слитков не отливал.

Для нас очень важно было разрезать вдоль первый же отлитый слиток и посмотреть его структуру. Но мы не знали, каким инструментом, на каких станках, используя какие приспособления и устройства, можно было бы провести эту трудную операцию резки.

И вот, когда мы стояли в сталелитейном цехе завода около огромного слитка и тоскливо смотрели на него, не имея возможности предложить что-то разумное и реальное, к нам подошел этот молодой пиротехник. Он, видимо, слышал наш разговор и спросил:

– Как вам требуется расколоть слиток?

Я взглянул на этого молодого с виду парня, с давно не стриженными волосами, торчащими во все стороны изпод рваной кепки. Меня немного заинтриговало произнесенное им слово «расколоть». Термин-то какой-то необычный, не применяемый в металлургическом производстве. Он, вероятно, думает, что разрезать эту махину так же просто, как расколоть деревянное полено.

Паренек поднялся на площадку мартеновских печей и вернулся к нам с куском мела в руке.

– Покажите, как его вам развалить-то требуется.

У меня начинало нарастать раздражение против этого молодого парня, так бесцеремонно вмешавшегося в наш разговор со своими словечками «расколоть», «развалить».

Но я видел, с каким вниманием слушал его начальник цеха, а паренек протянул стоявшему рядом начальнику заводской лаборатории кусок мела и попросил его наметить, как требуется «расколоть» слиток.

Заведующий лабораторией прочертил белую линию по всей длине слитка и, обращаясь к нам, спросил:

– Вот так, что ли?

– Очень хорошо было бы разрезать слиток так, как вы начертили, но как это сделать?

– Ну что же, будет сделано, – сказал пиротехник.

Я не утерпел и спросил:

– Как же вы это сделаете, хотелось бы знать?

– Очень просто: пироксилиновыми шашечками взорву, вот и все.

Позже мне рассказали, что этот паренек просто чародей какой-то. На шихтовом дворе завода находилось много огромных забракованных слитков металла, старых чугунных изложниц, крупных стальных и чугунных деталей машин, вышедших из строя и присланных сюда на переплавку. Одним словом, за многие годы здесь скопился так называемый негабаритный лом.

Загружать его в печи было невозможно – слишком велики размеры. На металлургических заводах такой негабаритный лом обычно разделывают, разрезают на такие куски, которые практически возможно загружать в сталеплавильные печи. Резали металл газовыми горелками – струей пламени. Это была довольно сложная операция, а затраты составляли немалую величину.

– Вы знаете, он нам весь крупногабаритный лом разделал. Разложит свои шашечки, прижмет их куском железа, зажжет бикфордов шнур – взрыв, и слиток или деталь колется так, как он их разметил.

– А неопасно производить взрывные-то работы на заводе? Можно столько бед натворить, – спросил я.

– У него это так легко и, я бы сказал, красиво получается, что никаких опасений у меня лично не возникало, – сказал начальник цеха.

На следующий день мне показали «расколотый» слиток – обе его половины лежали рядом и белая меловая черта на одной половине тянулась вдоль всего разлома.

А спустя несколько месяцев на заводе взрывная техника стала применяться при ремонте сталеплавильных печей. Очень трудным делом было удаление огнеупорного материала с пода печи во время ее ремонта. Пропитанный сталью огнеупорный материал пода представлял собой как бы особого рода железобетон. Разрушить его так, чтобы можно было удалить отдельные куски из печи, было невероятно трудно. Ремонтные работы обычно затягивались именно из-за этого.

Молодой пиротехник-чародей предложил для разрушения старого пода использовать взрывы. Заводские работники вначале опасались даже обсуждать этот метод ремонта. Но на завод приехал Тевосян, которому рассказали о предложении, и он распорядился опробовать его. Первые же опыты оказались успешными, и все опасения были рассеяны.

Когда я вспоминаю Муржина и мариупольского пиротехника, то всегда думаю: сколько же таких самородков хранит народ и как важно обнаружить их, помочь им и дать простор их творческой изобретательности!

 

Жизнь бьет ключом

Первого января 1936 года «Правда» в передовой статье, озаглавленной «Стахановский год», писала: «Мы живем в великую эпоху – и не мудрено, что каждый год в нашей стране полон исключительных событий. Но год, только что минувший, является особо выдающимся. Как много удалось сделать за эти 365 дней!

Как переменилась жизнь во всей стране!

Наиболее характерная черта прошедшего года состоит в том, что миллионы советских людей с особой реальностью ощутили результаты победы социализма. К великим завоеваниям первой пятилетки, уничтожившей безработицу в городе и нищету в деревне, прибавился теперь быстрый рост зажиточности рабочих и колхозников.

Советская страна быстрыми шагами идет к изобилию.

У нас уже нет недостатка в продовольствии. Товары хлынули на рынок мощным потоком. Заработки растут. Цены систематически снижаются.

…Многое пришлось перенести, немало вытерпеть, гигантские трудности пришлось опрокинуть, но зато – вот они, плоды социалистических побед: создано могучее, непобедимое государство без помещиков и капиталистов, без кулаков и спекулянтов, хозяйственная жизнь бьет ключом, жизнь широких народных масс круто пошла на улучшение.

Никогда страна не жила столь полнокровной жизнью, как сейчас. Бодрость, уверенность, оптимизм царят повсюду. Люди словно взлетели на крыльях. Страна идет к тому, чтобы стать не только самой богатой, но и самой культурной во всем мире.

…Ликвидация последнего капиталистического класса – кулачества и остатков эксплуататорских классов коренным образом изменила социальный облик страны.

Единство народа и государственной власти, единство наций, о чем тщетно мечтали и мечтают все буржуазные правительства мира, осуществлено в Советском Союзе правительством рабочих и крестьян.

…Новый год советская страна встречает с твердой уверенностью в том, что он принесет ей еще более блестящие победы, чем год прошедший.

Это будет год борьбы за изобилие продуктов и всего, чем красна жизнь людей. Это будет год полнокровного социалистического процветания».

Каждая строчка этой статьи подтверждалась фактами из жизни Челябинска. В городе в то время всего было много: хорошая обувь лениградской фабрики «Скороход», приличное верхнее платье, разнообразное продовольствие и особенно много мяса. Такого великолепного мяса я раньше никогда не видел. У здания обкома в новом, только что отстроенном универмаге был большой аквариум, и там всегда можно было получить живую рыбу.

Заводы перевыполняли установленные планы, и у всех завелись деньжонки. В магазинах всегда был народ, но очередей не было, люди понимали, что товары есть сегодня, будут и завтра и спешить с покупками не следует.

Новогодние газеты опубликовали сводку, говорящую об успехах нашей страны за три года второй пятилетки. СССР по производству электроэнергии перегнал Францию, Англию, Канаду и занял третье место в мире, уступая лишь Германии и Соединенным Штатам Америки; по добыче угля занял четвертое место, уступая лишь Германии, Англии и Соединенным Штатам; по выплавке чугуна перегнал Англию и Францию, оспаривая второе место у Германии, уступая лишь Соединенным Штатам; по выплавке стали перегнал Англию, заняв третье место после Соединенных Штатов и Германии; по ферросплавам перегнал Швецию, Канаду, Италию, заняв пятое место после Германии, Соединенных Штатов, Франции и Англии; по производству тракторов занял первое место в мире.

Эта сводка наполняла сердца гордостью.

Только 7 ноября 1929 года была заложен фундамент первого в нашей стране ферросплавного завода, а 25 июля 1931 юда официально была введена в действие его первая очередь. Прошло менее пяти лет – и мы уже обогнали многие страны, создавшие это производство несколько десятилетий тому назад!

А в июне 1936 года, после Пленума Центрального Комитета ВКП(б), началось всенародное обсуждение проекта Конституции Союза ССР.

Народ близко к сердцу принимает проект Основного закона своей страны. Вносится много интересных дополнений и предложений. Предлагается точно определить конечную цель СССР – построение коммунистического общества.

Раздел об обязанностях дополняют пунктом о том, что «участие в секциях и других массовых органах советов, активная и непрерывная помощь органам власти является долгом гражданина СССР».

Вносится предложение о привлечении к уголовной ответственности родителей, не отдающих своих детей в в школы.

Шлифовальщик Московского инструментального завода Сретенский предлагает внести в Конституцию специальную статью о том, что «граждане СССР привлекаются к выполнению государственных обязанностей в органах управления и к контролю над государственным аппаратом».

Проект Конституции обсуждают на фабриках, заводах, рудниках, в колхозах, среди научных работников. Выносятся резолюции, горячо одобряющие проект, а поправки и дополнения свидетельствуют о том, что культура советского народа высоко поднялась и грани между работниками физического и умственного труда начинают стираться.

Проект Конституции широко обсуждался и в нашей области. Мне пришлось выступать на многих собраниях, не только у себя на заводе, но и на других. В частности, выезжал я и на Кирпичный завод на самой окраине Челябинска. Везде чувствовался большой подъем и вера людей в то, что самые большие трудности пройдены и все задачи, которые приходится практически разрешать, безусловно будут разрешены.

Сложилось хорошее, здоровое отношение между руководством и коллективами. Появилась глубокая уверенность в том, что все мы, каждый на своем месте, понимаем стоящие задачи и знаем, на каких путях следует искать их разрешения и какие методы при этом использовать.

У нас на заводе мы планомерно снижаем брак. Думаем создать такую изоляцию изложниц, чтобы феррохром плотно не приставал к поверхности слитков. Если мы эту задачу решим, то устраним основные производственные помехи. Качество металла будет выше, отходов меньше и количество работающих на очистке слитков можно будет резко сократить. Мы искали новые пути, ставили опыты, создавали новые конструкции изложниц и пробовали новые огнеупорные материалы. В этот интенсивный процесс творчества были вовлечены все, им был захвачен весь коллектив.

 

Триумф советской авиации

Наиболее ярко успехи страны были видны в авиации. Она была барометром страны.

Весь 1936 год проходил под знаменем достижений советской авиации. Еще не заглохло шумное восхищение подвигами советских летчиков, спасших челюскинцев, как появились сообщения о новых дерзких планах дальнейшего покорения суровой Арктики. Третьего августа 1935 года в «Правде» появилась статья Сигизмунда Леваневского «Через Северный полюс». «Итак, мы летим из Москвы до Сан-Франциско через Северный полюс, без посадки.

…Еще никто до сих нор не отправлялся в столь дальний и столь трудный беспосадочный полет на аэроплане. Мы летим через царство холода, льдов и туманов. Из этого видно, насколько сложна наша задача. Половина нашего пути проходит над негостеприимным Ледовитым океаном.

…Экипаж самолета состоит из трех человек: первый пилот Сигизмунд Леваневский, второй пилот Георгий Байдуков. штурман Виктор Левченко.

…Зачем мы летим через полюс? Какова цель и значение нашею полета? Мы хотим проложить кратчайшую воздушную трассу между Европой и Америкой.

Расстояние от Москвы до Сан-Франциско через Атлантический океан составляет 14 ООО километров, через Великий океан – 18 ООО километров, а через Северный ледовитый океан – 10 000 километров. Перелет наш важен с точки зрения исследования Арктики».

Тогда Леваневскому не удалось завершить свой полет – он вынужден был вернуться, находясь уже над Баренцевым морем. При больших оборотах моторов стало выбрасываться масло. Леваневский вернулся и благополучно сел в Ленинградской области.

О трудности задуманного полета свидетельствует гибель американского летчика Поста, который в это же время предпринял полет из США в Советской Союз.

16 августа самолет Поста разбился, и летчик погиб. Полет Леваневского был перенесен на 1936 год.

20 июля 1936 года летчик Коккинаки поднялся на транспортном самолете с нагрузкой в 500 килограммов на высоту 11 458 метров, установив рекорд высотного полета с грузом.

А на следующий день – новый рекорд. Беспосадочный дальний перелет летчиков Чкалова, Байдукова и Белякова.

В «Правде» напечатана большая статья участников полета – «Наш полет».

«Зачем мы летим?» – ставят вопрос авторы и отвечают: «Исключительный интерес представляет сама трасса перелета. Отдельные этапы предстоящего нам пути уже посещались отважными советскими пилотами. Но еще никому не приходилось пролетать весь этот гигантский путь целиком.

Мы летим в начале полярного лета.

Значительная часть нашего пути пролегает над огромными пространствами северных морей – Баренцева, Карского, Лаптевых. По этим морям в ближайшие недели пойдут десятки судов Северного морского пути. Мы будем рады, если наши данные о состоянии льдов на этих участках помогут в арктической навигации 1936 года.

Наш самолет пойдет над малоисследованными, безлюдными районами Якутского Севера. Мы постараемся уточнить рельеф этой горной страны, и в частности выяснить конфигурацию хребта Черского, открытого проф. С. Обручевым несколько лет назад.

…Мы проверим в полете, насколько правилен график ведения самолета, определим дальность двусторонней связи, выясним поведение всех механизмов сложной машины в различных условиях».

Вся страна с огромным волнением следила за смельчаками. И вот наконец 23 июля на первой странице «Правды» – три большие фотографии Валерия Чкалова, Георгия Байдукова и Александра Белякова, а над фотографиями крупным шрифтом: «Отважные советские летчики Чкалов, Байдуков и Беляков блестяще завершили беспримерный в истории человечества дальний перелет, пройдя сквозь туманы и циклон, метель и пургу – над Арктикой, Становым хребтом, над океаном и морями.

…Экипаж самолета блестяще справился с поставленным заданием. Пробыв в воздухе 56 часов 20 минут, самолет покрыл расстояние в 9374 километра, из них 8774 километра по заданному маршруту и 600 километров на обход циклонов в районе Северной Земли и Охотского моря.

…В Охотском море на пути из Петропавловска на Николаевск АНТ-25 попал в исключительно сильный южный циклон, с густым туманом и сильной облачностью, что привело к сильному обледенению самолета.

…Как только Наркомтяжпром получил сообщение об исключительно тяжелых метеорологических условиях полета, народный комиссар тяжелой промышленности тов. Орджоникидзе, считая, что задание уже выполнено экипажем, отдал командиру АНТ-25 тов. Чкалову по радио приказ прекратить дальнейший полет.

…В 13 час. 45 мин. тов. Чкалов с исключительным мужеством и мастерством, в сплошном густом тумане, совершил посадку самолета западнее Николаевска-на-Амуре, на маленьком прибрежном островке «Удд».

Это сообщение вызвало буквально всенародное ликование.

В те дни по окончании работы рабочие смен задержи вались в цехах, подводя итоги работы за смену, неизменно обменивались впечатлениями о наиболее ярких событиях этих дней – героических полетах советских летчиков. На рабочих собраниях в цеху, на производственных совещаниях, на партийных и профсоюзных собраниях неизменно говорилось о летчиках-героях.

Каждый номер газеты содержал сообщения о полете, летчиках, рассказы о них, статьи участников перелета и рассказы тех, кто создавал самолет. Печатались статьи конструкторов, механиков, директоров заводов, начальников цехов. В статье инженера ЦАГИ Е.И. Погоского говорилось: «А.Н. Туполев дерзнул осуществить такую конструкцию, на которую не решился ни один крупнейший авиаконструкционный специалист за границей».

В эти же дни празднования триумфа чкаловского перелета был совершен ряд других рекордных полетов в высоту.

28 июля газеты вышли с фотографиями летчика Алексеева, а текст извещал: «Выдающийся полет летчика-испытателя М. Алексеева. Самолет с грузом 1000 килограммов достиг высоты 12 123 метра. Летчик отлично приземлился».

На следующий день – новый рекорд. Летчик Коккинаки поднялся на транспортном самолете с нагрузкой 1000 килограммов на высоту И 746 километров.

«Мы должны иметь много отличных самолетов, летающих далеко, высоко и скоро. Нам нужно поднять советские эскадрильи в заоблачные пространства, и мы это сделаем во что бы то ни стало», – писала 29 июля «Правда» в передовой «Все выше и выше!»

– А ведь и наш феррохром летает, – сказал мне один из бригадиров, когда мы встретились с ним у печи. Бригада только закончила загрузку. У бригадира из кармана торчала газета.

– Ну, что там еще пишут? – ставя лопату к стенке спросил один из членов бригады.

Все рабочие хорошо знали, что большая часть нашего феррохрома идет на завод, где изготовляется сталь для авиации.

– Вот когда слышишь о таких делах, так все забываешь – и усталость, и все свои заботы. От печи уходить не хочется. Без феррохрома-то ни одной тонны стали не выплавишь. В коленчатых валах и наш труд есть, – с гордостью произнес бригадир.

25 июля на первой странице «Правды» – постановление Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР о присвоении звания Героев Советского Союза В.П. Чкалову, Г.Ф. Байдукову и А.В. Белякову.

…А на следующий день новые потрясающие успехи советских летчиков захватывали так, что все остальное исчезало, как исчезают все тени в лучах ослепительно яркого солнца.

Новый рекорд высотного полета.

Летчик Коккинаки поднялся на транспортном самолете с нагрузкой в 500 килограммов на высоту 13110,5 метра. Этим был побит международный рекорд, принадлежавший французскому летчику Синьерину.

И новые сообщения:

Перелет Героя Советского Союза Леваневского. Сигизмунд Леваневский и штурман Виктор Левченко начали свой перелет из Лос-Анжелоса.

В историю советской авиации входит еще одна победа. Советские летчики впервые в истории авиации охватили одним полетом Калифорнию, Орегон, Канаду, Аляску, Чукотку, Якутию, Сибирь, Москву. Позади остались 19 тысяч километров грандиозной воздушной трассы.

Через два дня – 14 сентября летчик Юмашев поднимается с грузом в 5000 килограммов на высоту 8102 метра. Через три дня он устанавливает новый рекорд – с контрольным коммерческим грузом в 10 000 килограммов достигает высоты в 6605 метров; пятого ноября новый успех летчика Алексеева – самолет с тонной груза поднялся на высоту 12 695 метров; 18 сентября – сообщение о полете Василия Молокова вдоль Северного морского пути.

«Ни одному полярному летчику, – писал он, – не приходилось пролетать весь Северный морской путь сразу. И мне давно хотелось пройти через всю Советскую Арктику – от самой восточной ее точки до западной». И Молоков этот путь совершил.

1936 год по праву можно было назвать годом отваги, героизма и рекордов в советской авиации.

 

Первая елка

Чем только не приходилось заниматься на заводе в эти два года. Случилось так, что на заводе я оказался единственным человеком, который видел елки – и в детстве, еще до революции, и всего год назад в Германии и Франции. Надо было помочь в устройстве елки. В детском саду, когда у директора собрались воспитательницы, я стал рассказывать, что представляет собой елка и как ее украшают.

– Ну а что, детишки-то у елки делать будут? Стоять как истуканы? – спросила одна из молодых воспитательниц, явно недовольная самой затеей – устройством елки.

Я уже забыл, что мы делали у елки в детстве, тем более что был на ней всего один раз. Помню, что дети танцевали, но я не умел и через минуту наступил своей партнерше-девочке на ногу, страшно растерялся и забыл обо всем на свете. Вспомнил я, что перед тем как уйти, каждый вынимал билетик с номером и по нему получал подарок. Мне достался мяч, похожий на апельсин. Это была единственная покупная игрушка, которую я имел за все свое детство. Вот и все, что я помнил. Для организации елки этого было явно недостаточно, но другие и того не знали.

Энергичная молодая воспитательница не успокаивалась:

– Это же надо будет заставить детишек рождение Христа прославлять! Елки-то устраивались на религиозной основе. Даже как-то странно слышать об этом, – она запнулась и закончила, – от… вас.

– А почему странно? Кто же предлагает Христа славить? Ведь это можно превратить в веселый детский праздник. Давайте приложим все усилия к тому, чтобы елка была нарядной.

– Ну и попадет нам когда-нибудь за эти усилия, – нэ унималась воспитательница. – Я думаю, этот вопрос следует сначала в парткоме обсудить.

– Рекомендация об устройстве детских елок опубликована в центральном органе партии «Правде», – сказал я.

– В «Правде»? Так чего же вы нам об этом не сказали сразу? С этого и надо бы было начинать.

Новый год был не за горами, поэтому решили не терять времени и этим же вечером заняться елочными игрушками. Потребовался разноцветный картон и изобретательность авторов. Ну, конечно, наделаем пятиконечных звездочек, а дальше? Что навешивать на елку еще? А где взять свечи, и как их на елке закреплять? Положение спас прпечаипши in Москвы директор Власов. Он привез с собой несколько ящиков стеклянных елочных украшений – в Москве к устройству елок уже готовились.

Власов привез с собой и свежие газеты. Я развернул «Правду» и разыскал небольшую статью Постышева, рекомендующую устраивать для детей елки.

Постышев писал:

«В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев.

Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны?

Какие-то, не иначе как «левые» загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею. Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец».

Предложение Постышева об организации для детей новогодних елок немедленно получило живой отклик.

Московский комитет ВЛКСМ разослал всем районным секретарям комсомола телеграммы за подписью секретаря ЦК и МК ВЛКСМ, в которых рекомендовалось под Новый год устраивать для пионеров и школьников елки в школах, детских домах, клубах, кинотеатрах и на катках. Секретарям райкомов комсомола было предложено организовать заготовку елок, закупку игрушек и украшений.

Таким образом, было положено начало ежегодному устройству большого детского праздника.

Елки в нашей стране не было 18 лет.

 

Директор должен быть директором

Не все возможности завода использовались. Это было связано с огромной централизацией руководства.

Несмотря на перебои со снабжением наших печей рудой и энергией, маневрировать производственными агрегатами не позволял жесткий номенклатурный план.

Уже значительно позже один работник Госплана рассказал мне, что планирование сверху пошло еще дальше.

– Мы теперь начинаем планировать поагрегатно, планы спускаем не только в целом по заводу, но и по отдельным крупным заводским установкам, например по крупным прессам.

– А для чего вы это делаете? Таким образом вы совсем на нет сведете роль заводских специалистов. Зачем они нужны будут на заводе?

С какими только трудностями не приходилось встречаться заводским работникам! Если бы можно было убрать эти трудности, сколько дополнительной продукции они могли бы производить! Сколько недоразумений и невольных преступлений было бы устранено! Как оздоровилась бы атмосфера!

Мне вспомнился такой случай. Из города к ферросплавному поселку прокладывалась трамвайная линия, но из-за отсутствия карбида кальция эти работы были приостановлены. Из Челябинского обкома позвонили нам и попросили изготовить для строителей три тонны карбида кальция. Начались длительные разговоры директора завода с одним из секретарей.

– Да мы не можем этого без разрешения Москвы сделать. Мы изготовляем ферросплавы, а не карбид кальция.

– Но технически вы можете его изготовить?

– Никогда раньше не изготовляли, но производство карбида кальция проще производства ферросплавов.

– Раз проще, то и изготовьте то, что просят строители.

– Поймите меня, – не могу я без разрешения Главка переводить печи с одного вида производства на другое, тем более что мы вообще карбидом кальция не занимаемся.

Лоб директора Власова покрылся мелкими капельками пота.

– Что же нам на обкоме ставить вопрос об отношении директора завода ферросплавов к нуждам области?

Власов сказал, что он подумает, что можно будет сделать, и сообщит в обком.

– И слева бьют, и справа бьют – куда теперь мужику податься, – сказал Власов, кладя телефонную трубку. – Если отказать обкому в его просьбе, то наживешь себе здесь недругов, а если начнешь плавить карбид кальция, то из Москвы получишь нахлобучку. Но обком-то здесь, рядом, а Москва – далеко. От Москвы можно скрыть, что занимались не тем производством, что запланировано.

Одну из печей остановили, будто бы на небольшой ремонт, а на самом деле в ней стали изготовлять карбид кальция.

– А можно было бы эту задачу решить иначе?

– Можно. Для этого необходимо, чтобы директор завода был в действительности директором и мог распоряжаться всем тем, что находится на заводе.

В приведенном случае были в конце концов решены обе задачи: и план по ферросплавам выполнен, и карбид кальция изготовлен.

Во всех отчетах и ведомостях завода значилось, что одна из печей стояла на ремонте пять дней, в то время как она стояла всего один день. Электроэнергия, израсходованная на производство карбида кальция, была списала на производство феррохрома, что исказило действительные показатели. Карбид кальция пришлось отгрузить строителям бесплатно, так как его нельзя было провести по книгам производства и прочей заводской документации.

Множество проблем вызывало головную боль у нашего директора. Он отвечал за все и занимался всем. У него уйма самых разнообразных обязанностей, за выполнение которых он отвечает и перед коллективом завода и перед большим количеством различных организаций. Кроме чисто заводских функций, он выполнял массу других. Например, заботы о строительстве и эксплуатации жилых поселков со всеми необходимыми учреждениями – почтой, кино, школами, детскими садами, яслями, больницами, банями, клубами, стадионами.

Кто только не приходил на прием к директору. Каких только проблем здесь не разрешали. Некоторые были чисто административного характера, другие касались оказания материальной помощи, проведения ремонтных работ или приобретения разного рода инвентаря и оборудования и т.д. и т.п.

Директор советского предприятия является вожаком большого коллектива людей. В директорские обязанности, нигде в то время не записанные, входит не только выполнение этим коллективом производственных функций, но на нем лежит также и забота о том, чтобы все материальные и духовные потребности членов этого коллектива был, удовлетворены.

В последнее десятилетне мне часто приходится бывать за границей и, сопоставляя то, чем занимается директор советского предприятия с кругом обязанностей директора любого капиталистического завода, можно отчетливо видеть принципиальное различие.

В 1959 году я был на урановых рудниках и химических заводах в США – в штате Нью-Мексико. Места эти в некоторой степени напоминают Челябинскую область. На большом химическом заводе было всего несколько постоянных строений промышленного типа. Значительная же часть поселка состояла из передвижных домиков – трейлеров, если вообще трейлер можно назвать домиком. Это сооружение, напоминающее автобус, но без мотора и с одной входной дверью в центре. Его перевозят на прицепе автомобилем. На небольшой площади этого сооружения размещены: спальня, а иногда и две, столовая, кухня и прочее. Здесь достаточно места, чтобы спать, можно сесть за стол и пообедать, даже не одному, а небольшой семье. В крохотной кухоньке имеется газовая плита и даже холодильник. Но в этой «квартире» нет места, чтобы сделать хотя бы пару шагов – здесь можно только сидеть или лежать.

Я попросил разрешения зайти в один из трейлеров. Хозяйка, пожилая женщина, извиняясь, что у нее не прибрано, пригласила меня войти. Здесь жили две семьи – она с мужем и ее замужняя дочь. С обоих концов были спальни, все остальное размещалось в центральной части.

– Давно вы живете здесь? – спросил я женщину.

– Здесь три года. До этого мы жили в Колорадо.

– Ну, а что же вы вечером делаете? Есть здесь какой-нибудь клуб или кино?

– Здесь в поселке ничего нет. Но мы иногда ездим в кино в город.

– Далеко отсюда?

– Нет, не очень, около семидесяти миль.

– А школа здесь есть?

– Нет, школы нет.

– Но ведь в поселке многие живут с детьми, где же обучаются дети?

– Детей утром собирают и отправляют на автобусе в школу, а затем на автобусе же доставляют из школы в поселок.

– А где находится эта школа, далеко отсюда?

– Семьдесят миль.

– Детишкам, вероятно, тяжело приходится. Пока их везут до школы и обратно, из них всю душу вытрясут. Трудно им, вероятно, учиться-то в этих условиях?

– Что же делать? – женщина глубоко вздохнула. Вероятно, она вспомнила, как обучалась ее дочь – ведь она в таких условиях живет, как мне сказала, около двенадцати лет. – Здесь есть школа-пансионат, но там много платить нужно.

(Я вспомнил, что национальная Лос-Аламосская лаборатория США, где были созданы первые атомные бомбы, была образована на базе такого же привилегированного пансионата.)

Дирекция рудников, а также заводов не несет никаких обязанностей по отношению к работающим. Рабочие выполняют работу – дирекция выплачивает им обусловленную плату.

И так везде, во всех странах западного мира. Перед владельцами заводов и шахт одна цель – больше заработать и делать только то, что необходимо для решении этой задачи.

Наша цель – создать современное промышленное предприятие и все необходимые условия для жизни и деятельности работающих на нем людей. Мы понимали, что сразу всего сделать нам не удастся, и поэтому во всех наших проектах предусматриваем возможности расширения как строящихся предприятий, так и жилых поселков.

Директор советского завода должен во всем разбираться и во все вникать. На него обращены взоры тысяч людей, и от этого пристального взора ничего не ускользает.

…В те годы трудное положение было на железнодорожном транспорте. Он не справлялся с растущим грузооборотом. Вагонов не хватало. В газетах ежедневно печатались сводки, которые напоминали фронтовые сообщения. В сводках указывалось, сколько вагонов по стране погружено за прошедший день. И это был действительно фронт, где происходили настоящие бон за наиболее рациональное использование вагонов, за их своевременную погрузку и разгрузку, за то, чтобы они быстрее передвигались и не простаивали. За задержку вагонов наказывали, виновных штрафовали, отдавали под суд.

А суровые зимы путали все карты и вносили свои коррективы, создавая такие трудности, о которых не имеют никакого представления директора европейских заводов. Зимой 1935 года нам пришлось пережить тяжелые дни.

На электродный завод пришли цистерны с каменноугольной смолой. В пути смола замерзла, и о том, чтобы слить ес из цистерны, нечего было и думать. А под слив смолы было отведено всего несколько часов, в течение которых необходимо было опорожнить все цистерны и вернуть их на железнодорожную станцию. Все попытки разогреть цистерны и довести смолу до жидкого состояния были тщетны. Сделать это удалось с огромным трудом.

Список проблем, над которыми директору приходилось ломать голову, увеличился. Стало очевидно, что без хорошо разработанной системы приспособлений для разгрузки смолы в зимних условиях будет очень трудно.

В эту же зиму, с одной из обогатительных фабрик Урала на завод прибыл вагон хромистого концентрата. На фабрике концентрат был погружен в крытый вагон-теплушку с высоким содержащем влаги и он по дороге на ферросплавный завод смерзся. Выгрузить его из вагона было нельзя. Никаким инструментом, казалось, невозможно отбить даже кусок из этой огромной глыбы, занявшей весь вагон. Кто-то в отчаянии предложил сломать стенки вагона. Вставала новая проблема, которую требовалось решать.

Большим несчастьем для завода были аварии, особенно когда они сопровождались увечьем или чьей-то смертью.

В связи с ограничением в подаче энергии пришлось отключить две печи. Двое дежурных электриков, воспользовавшись остановкой, решили осмотреть высоковольтные изоляторы, установленные на крышке трансформатора, и протереть их. В то время как они находились на крышке трансформатора, ограничение в потреблении энергии сняли и печи можно было включать.

Третий электрик, заглянув в трансформаторную будку, крикнул:

– Никого в будке нет? Я включаю.

По всей видимости, работавшие на трансформаторе не слышали его, а он не видел снизу работавших на трансформаторе людей. Оба моментально были убиты. С трансформатора были сняты два трупа.

Этот случай заставил обратить особое внимание на технику безопасности. Мы еще раз напомнили о необходимых правилах, на собрании зачитали все положения, по заводу был издан приказ, в котором со всеми подробностями указывалось, как вести себя в помещениях, где находятся шины под высоким напряжением.

Как будто бы были приняты все необходимые меры, но через две недели – новый несчастный случай со смертельным исходом. Стало быть, одного внимания, осторожности и знания инструкций было еще недостаточно – необходима какая-то система защитных приспособлений, действующих автоматически. Ведь во многих случаях недостаточное внимание или рассеянность людей были причиной их увечья или смерти.

Уже много лет спустя, когда я работал в атомной области, то обратил внимание на систему, созданную при работе с радиоактивными веществами. Эта система так тщательно отработана, что не идет ни в какое сравнение с тем, что имеет место в старых, давно сложившихся производствах. Объясняется это тем, что атомная промышленность складывалась, когда наука получила уже значительное развитие и можно было использовать все современные средства техники.

Аварии и травматизм на заводе всегда доставляли много горя и вызывали большие неприятности. Неприятностей этих не знают хозяйственные руководители зарубежных стран.

Во время моего пребывания в Германии мне довелось познакомиться с одним рабочим-сталеваром, с которым мы вместе работали у печей.

Потом я из цеха перешел в лабораторию и не видел его несколько месяцев. Как-то встретив его на улице, я заметил, что левый рукав пиджака у него как-то свободно болтался.

– Что же это у вас с рукой-то? – спросил я.

– А вы разве не слышали?

И он мне рассказал печальную историю.

– Это случилось уже к концу рабочего дня. Только мы скачали шлак и завели новый, я поскользнулся, упал и левой рукой попал в жидкий шлак. В себя пришел в больнице. Руку по локоть пришлось ампутировать. Фирма хорошо обошлась со мной. Не выгнали с завода, а определили сторожем. Теперь я снова работаю. Так что я не безработный. Жить можно.

Со вторым случаем я столкнулся на том же заводе Круппа в кузнечно-прессовом цехе. Рабочему оторвало молотом фалангу пальца. Раздался крик, началась беготня. Товарищи отвели пострадавшего. К молоту подошел начальник цеха.

– Was ist los?

– Ein Pech! – И мастер рассказал о происшедшем.

Я услышал гневный голос начальника, а его слова по русски можно было перевести примерно так:

Давно надо было бы выгнать этого растяпу.

С Власовым мы хорошо сработались и научились с полслова понимать друг друга. Я высоко ценил его как организатора, а он доверял мне как специалисту. Его любили на заводе, а Серго Орджоникидзе его уважал и оказывал большое доверие, поручая решение трудных и важных задач.

В начале 1937 года Орджоникидзе вызвал Власова в Москву. Мы уже знали, что имеется намерение направить его директором Красноуральского медеплавильного завода в Свердловскую область. Так это на самом деле и случилось.

Когда Власов вернулся из Москвы, он рассказал о своем разговоре с наркомом.

– Серго начал мне подробно рассказывать, как важно сейчас увеличить производство меди и какие большие возможности имеются на Красноуральском заводе, которые, к сожалению, не используются. Он предложил мне, не откладывая дела в долгий ящик, ехать на завод и знакомиться с производством.

– Вы не решайте пока вопроса, не давайте мне согласия и не отказывайтесь также от моего предложения. Сначала познакомьтесь с заводом, а потом мы с вами поговорим, – так сказал мне Серго на прощание. – Был я в Красноуральске. Какой же это интересный завод! И какие огромные возможности, сколько еще не решенного! Я пробыл там всего несколько дней. Хочу рассказать только об одном эпизоде и вы поймете меня, и я уверен, что у вас глаза загорятся, и сердце в груди застучит, а в руках зуд появится.

Завод этот медеплавильный, но никто не удосужился проверить, а что делается с золотом, которое содержится практически во всех уральских рудах. Ну, конечно, было известно, что при плавке руды золото переходило в медь и его при электролизе меди извлекали. Но что происходит с золотом на технологических операциях до плавки – об этом никто не думал. А на заводе большой цех по обогащению руды – получению из нее концентрата. Одним словом, промывные воды из обогатительной фабрики системой деревянных желобов сбрасываются в речку, и никто не удосужился проверить, что же эти воды несут с собой.

А одному из бывших старателей пришло в голову по пути движения этих вод поставить фильтры. Он соорудил деревянные рамочки, заполнил их старым тряпьем и укрепил в деревянных желобах по пути движения воды.

Каждую субботу он снимал с рамок тряпье, заменял его другим, а снятое сушил, сжигал и извлекал, таким образом, пятнадцать-двадцать граммов золота еженедельно. Золото он сдавал в пункт золотоскупки.

Зарабатывал он на золоте столько, что его зарплата не шла ни в какое сравнение – она была для него деньгами на карманные расходы… Завод очень интересный, конечно, – заключил Власов, закончив свой рассказ.

– Так вы что же, туда решили уйти?

– Из Красноуральска я опять выехал в Москву, как просил Серго, – продолжал свой рассказ Власов. – Ехал я со смешанными чувствами. С одной стороны, очень не хотелось уезжать из Челябинска, сроднился я здесь со всем. А с другой, очень хотелось, откровенно говоря, поработать и в Красноуральске. Но все-таки я больше склонялся к тому, чтобы остаться в Челябинске.

Все колебания прекратил Серго. Вошел я к нему в кабинет, поздоровался, положил он мне руку на плечо и сказал:«Так я и знал, Власов, что согласишься!» Ну после этого что мне оставалось делать? Согласился ехать в Красноуральск. Не могу я отказать Серго. А вы бы могли?

Весь коллектив завода жил интересной, интенсивной жизнью. Расширяли производство, осваивали новые виды сплавов, строили жилье. У завода появился свой кинотеатр. На берегу горного озера построили хороший пионерский лагерь.

Серго Орджоникидзе установил директорский фонд, который складывался за счет сверхплановых накоплений. В распоряжение директора отчислялось 50% от этих сверхплановых сумм. А они достигали нескольких миллионов. Часть этих средств шла на премирование, приобретение путевок в санатории и дома отдыха, на жилищное строительство, строительство пионерских лагерей и других детских учреждений.

В обсуждении плана использования средств директорского фонда принимали участие представители общественных организаций, и это создавало дополнительные стимулы для увеличения производительности труда.

 

На Западе собирается гроза

Не прошло и двух лет с тех пор, как я выехал из Германии. Иногда мне казалось, что я все еще слышу звук сапог марширующих по улицам гитлеровских солдат и их хриплые голоса. Видимо, поэтому все, что писалось о Западе в наших газетах, мною воспринималось остро.

В 1936 году угроза германской и японской агрессии стала более ощутимой, чем это было в 1935 году.

Выступая в Лиге Наций, Литвинов говорил: «Мы должны сознавать, что в настоящее время нет ни одного государства, большого или малого, которое не подвержено угрозе агрессии, и что если ближайшая война и пощадит то или иное государство, то оно рано или поздно привлечет к себе вожделение вышедшего победителем из войны агрессора».

Газеты этих дней много пишут о военных планах Германии. Известная французская журналистка Женевьева Табуи писала, что «осуществление германских планов в отношении Чехословакии, намечавшихся ранее на осень 1937 года, неожиданно перенесено на осень текущего года. …Германский план, по-видимому, включает организацию мятежа в немецких округах Чехословакии против центральной власти, а также создание «автономного правительства»

Первого августа – в международный и антифашистский день все газеты вышли со статьями, посвященными проблемам войны и мира.

Войны, собственно, уже идут. Италия послала войска в Абиссинию, в Испанки франкисты подняли мятеж против республики при полной поддержке и помощи из Италии и Германии.

Четвертого августа в Москве на Красной площади состоялся митинг солидарности с испанским народом. На митинге присутствовало сто двадцать тысяч трудящихся Москвы.

Открывая митинг, секретарь Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов Шверник сказал:

«Трудящиеся всего мира с глубочайшим волнением и тревогой наблюдают за событиями в Испании. Это чувство тревоги всего трудящегося человечества вызвано тем, что вокруг событий, происходящих в Испании, объединяются и борются два непримиримых лагеря. С одной стороны, лагерь фашизма, лагерь ничем не прикрытой зверской реакции, мракобесия и форсированной подготовки новой братоубийственной мировой войны.

С другой стороны – лагерь демократии, лагерь свободы, лагерь сторонников мира, отстаивающий жизненные интересы всего человечества, лагерь, объединяющий под знаменами единого фронта всех, кому дороги все лучшие завоевания человеческой культуры.

…Вот уже пять лет с 1931 года, как в Испании идет борьба революции и контрреволюции».

На митинге выступали рабочие, ученые, писатели, волнующие речи произнеси писатель Фадеев и академик Ферсман.

Такие же митинги прошли в Ленинграде, Киеве, Минске. В адрес президента Испанской республики Асанья и председателя Совета Министров Хираля направлялись телеграммы с выражением глубокого сочувствия и пожеланиями успехов в борьбе против реакции.

Все это говорило о нарастании накала борьбы и свидетельствовало о дальнейшем росте военной опасности. Мир неукоснительно двигался к войне.

 

Проверка партийных документов

В течение двух лет по всей стране проводились два больших партийных мероприятия – вначале проверка партийных документов, а затем их обмен. Как проверка партийных документов, так и обмен выявили в партии много чуждых людей, а также и прямых врагов, проникших в отдельные партийные организации.

Когда я прибыл в Челябинск, то на заводе проверка партийных документов еще полностью не закончилась, и на одном из открытых партийных собраний шло рассмотрение всей прошлой деятельности одного из членов организации.

Он был коренным жителем Челябинска – здесь в городе родился и за всю свою жизнь из Челябинска никуда не выезжал.

– Ну, а где ты был, когда казаки захватили власть в городе? Тогда все члены партии были мобилизованы для борьбы с казаками?

– За два дня до этого я уехал на охоту. И эти дни меня в городе не было, – ответил проходивший проверку.

– Все члены организации были предупреждены об опасности положения, как же ты это на охоту собрался в такое время? – последовал новый вопрос. – Струсил, что ли? Тогда так и скажи, чего же молчишь?

Спрашиваемый – один из работников отдела снабжения – высокий, худой человек, стоял опустив голову и переминался с ноги на ногу.

Кто-то из присутствовавших на собрании вполголоса произнес:

– Если бы мы все знали, что такие вопросы нам задавать будут – тогда наверное и проступков бы многих не совершали. А сколько ему в то время лет было?

Последняя фраза долетела до председателя.

– Ты какого года рождения? – И сам же ответил, перелистав лежавшие перед ним бумаги – 1900-го. Уже вполне сознательным был. За свои поступки мог отвечать.

Я сидел и думал – знаем ли мы всех тех, с кем ежедневно встречаемся, разговариваем, участвуем в общем процессе производства вот этого сложного завода.

Нет, не знаем. Только небольшая часть огромной массы людей нам знакома – остальных мы не знаем совсем. В стране недавно закончилась гражданская война. Где они были тогда? Все ли тогда находились по одну сторону баррикад. Что они тогда делали?

– Ну, а как он работает у себя в отделе?

Раздалось сразу несколько голосов:

– Хорошо, он один из самых старательных…

– Ну что же, будем считать проверенным.

…В одну из встреч с Тевосяном он с большой тревогой в голосе оказал:

– Боюсь, как бы дров не наломали.

В Челябинске те же самые опасения высказывал Власов. Как-то он пришел из обкома явно расстроенный.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Неприятный разговор был с Рындиным.

Я знал, что секретарь обкома Рындин не благоволил Власову.

– На совещании он вдруг обратился ко мне с вопросом, – стал рассказывать мне Власов о том, что было в обкоме. – «Как же это к вам на завод троцкистка пролезла?» и назвал фамилию одной учительницы. Я сказал, что, как вам известно, кадры в школах подбираются гороно, а не нами. И в это время один из членов обкома, поддерживая Рындииа, сказал: «Мы знаем Власова как волевого человека. Когда он не хочет, например, выполнить просьбу обкома, так он такую энергию развивает, что просто диву даешься, а здесь троцкистка преподает в школе, где обучаются дети рабочих завода, и он отгораживается от этого чисто формальными рассуждениями». – «Я эту учительницу знаю, никогда она троцкисткой не была, правда, дружила с одной действительно троцкисткой, но это было еще до дискуссии с троцкистами. Да откуда вы взяли, что она троцкистка?» – в запальчивости спросил я. «Ну, откуда мы взяли – это нам знать. А вот почему вы не интересуетесь своими кадрами и раскрываете двери для троцкистов, этим нам, видимо, надо поинтересоваться». Так что, по-видимому, мной будут интересоваться, – тихо проговорил Власов. – Здесь можно легко и голову потерять. Вы знаете, как ко мне относится Рындин.

Перед этим разговором с Власовым я прочитал в «Правде» статью Бориса Левина «За что человека посадили в тюрьму?»

И я напомнил Власову об этой статье – мне кажется, что начинают обращать серьезное внимание на допущенные ошибки, и этот разговор в обкоме объясняется, видимо, тем, что Рындин вообще вас недолюбливает.

– Может быть.

А статья, опубликованная третьего августа в «Правде», выделялась из всего того, что в течение последних двух лет печаталось в газетах.

«Бывают всякого рода ошибки. В том числе и судебные, – писал Левин.

Но дело Есюнина – это не ошибка, это двойное преступление людей, которые находятся на партийных и судебных постах.

Конюха Кардяжской бумажной фабрики Ивана Есюнина исключили из партии за сокрытие социального происхождения. Он скрыл, что у отца до революции в деревне была бакалейная лавка. Правда, сам Иван Есюнин ползал тогда еще двухлетним пискуном под столом.

Не только лавки, но, пожалуй, и вывески торгового заведения своего отца Иван Есюнин не запомнил. Вот что скрыл при вступлении в партию Есюнин, написав в анкете, что он сын середняка.

Райком отобрал партийный билет. Но бдительность в Зуевском районе Кировского края блюдет не только райком, но и энергичный народный судья. Может быть, у этого народного судьи в работе летнее затишье и попросту делать нечего.

Может быть, жаркая погода мешает нормально осуществлять высокие судебные функции. Но судья Фофанов принялся за дело Есюнина со страстностью и горячностью необычными и удивительными. Учиняется длительное следствие. Вызываются десятки свидетелей для выяснения социального прошлого конюха Есюнина. Заводится дело. Пишутся протоколы дознания, и в заключение – скорый и далеко не милосердный приговор:

…Есюнина Ивана Александровича на основании ст. 169-й 2 ч УК подвергнуть мере наказания – лишению свободы сроком на полтора года…

Бдительность – до конца! Не откладывая, человека отправили в тюрьму.

Есть строгие директивы партии о том, что человек после исключения из партии за проступки, не порочащие его как беспартийного работника Советского государства, не лишается прав, которыми пользуется любой беспартийный в нашей стране, и в частности права на труд.

В Зуеве, видимо, проводят партийные директивы, ставя их вниз головой, извращая и уничтожая их.

В Зуеве конюха Есюнина, виновного только в том, что он исключен из партии, лишили работы и посадили в тюрьму. Посадили в тюрьму честного рабочего, ударника, пять раз премированного.

…Посадили в тюрьму отца пяти малых ребят. И никто в большом районе, никто из партийных, советских руководителей не подумал о том, что это – вопиющее безобразие.

Кто же после этого поверит судье Фофанову, что приговор «окончательный».

Нет не окончательный. Мы не сомневаемся, что окончательный приговор будет гласить:

За издевательство над честным человеком, за грубейшее извращение директив партии – народного судью Фофанова лишить права судить людей.

Ибо не только судить, но и заводить дела нужно с головой».

От редакции в конце статьи стояло:

«Обращаем внимание прокурора СССР на грубейшие искажения линии партии в судебной практике, допущенные в деле И. Есюнина. Имеющиеся у нас материалы говорят о том, что случай с Есюниным далеко не единичный. Так по Гурьяновскому округу Казахстана осуждены по аналогичным делам десятки исключенных из партии. Судья Дангазского района этого округа Зиновьев осудил на разные сроки лишения свободы 37 исключенных из партии по мотивам сокрытия социального происхождения при вступлении в партию».

…Власова на некоторое время оставили в покое. По-видимому, это было результатом второй статьи, появившейся в «Правде» 17 сентября 1936 года. Статья «О большевистской бдительности и усердствующих дураках» шла от редакции, без подписи. Она начиналась словами: «Революционная бдительность – неотъемлемое качество большевика. Бдительность необходима на любом участке, во всякой обстановке, она должна пронизать каждый шаг и каждое действие коммуниста…»

А далее в статье приводятся примеры извращения этого призыва к настороженности.

…«Легче всего, понятно, написать резолюцию о бдительности, размахнуться и бить всех, кто попадет под руку, из-за пустяков исключать люден из партии, лишь бы самому жить спокойно.

Таких случаев, к сожалению, немало.

Вот, например, Шестов, секретарь Меловатского райкома Воронежской области.

Услышал он. что председатель райисполкома тов. Морозова, отдыхая в Сочи, совершенно случайно оказалась в одной комнате с женой впоследствии разоблаченного троцкиста. И пошла мутить дурацкая голова непутевого секретаря. В два счета исключается из партии тов. Морозова, а заодно и секретарь райисполкома тов. Путилин.

За что, спрашивается? Откуда такая легкость в отношении к членам партии?

И это называется бдительностью! Головотяпство это, глупости, а не бдительность.

Такой секретарь способен только плодить врагов и наносить вред партии».

Позже я часто вспоминал эти предупреждения центрального органа нашей партии о необходимости внимательного отношения к людям.

 

Серго пятьдесят лет

28 октября вся страна очень тепло отмечала пятидесятилетие Орджоникидзе.

Газеты заполнены приветствиями, статьями о Серго и его деятельности как на фронтах гражданской войны, так и в промышленности.

Первая страница «Правды» занята приветствиями: от Центрального Комитета партии, от ЦИКа СССР, Совета Народных Комиссаров. Серго приветствуют летчики – Герои Советского Союза Каманин, Ляпидевский, Леваневский, Доронин, Молоков, Водопьянов, Слепнев, Громов, Чкалов, Байдуков, Беляков.

Газеты приводят исторические документы, связанные с прошлой деятельностью Серго, телеграммы времен гражданской войны, посылаемые им Ленину, и телеграммы Ленина Орджоникидзе.

Надежда Константиновна Крупская в очень теплом письме пишет: «Дорогой Серго. 50 лет Вам исполняется. Будет чествовать Вас завтра вся страна. Хочется и мне пожать Вам крепко руку. Не умею я говорить великоторжественных слов. Вы всего себя отдаете великому делу строительства социализма, в этом все…»

Демьян Бедный написал стихи:

…В 1936 году Серго очень много выступал на разного рода совещаниях представителей основных отраслей тяжелой промышленности.

Каждое такое совещание оставляло глубокий след – на них поднимались основные вопросы промышленности и намечались пути их решения.

В середине 1936 года были ликвидированы коллегии наркоматов, а вместо них созданы советы при наркомах. В советы при наркомах были привлечены руководители предприятий, крупные инженеры, передовые мастера и рабочие.

29 июня, выступая на первом заседании совета при народном комиссаре тяжелой промышленности, Серго поднял вопросы, которые являются главными вопросами нашей промышленности сегодня – через тридцать лет!

Серго говорил: «Качество наших машин до сих пор заставляет желать очень многого.

Качество, товарищи, становится одним из краеугольных вопросов нашего дальнейшего развития».

На этом же совещании он поднял вопрос о недостатках нашего планирования: «Пора нам отказаться от планирования выполнения плана по валовой продукции.

Надо планировать выполнение программы не по валовой, а по товарной – сколько готовой продукции мы выпустили для нашего населения, для нашего народного хозяйства».

Все участники совещания шумными аплодисментами горячо поддержали оба предложения Серго.

Но он их, к сожалению, не смог осуществить – смерть пометала этому.

 

Но не всегда все шло гладко

Как-то уже поздно вечером только что я возвратился с завода, отпустил машину и, не успев еще снять пальто, услышал телефонный звонок. Звонили из первого цеха. Там в эти дни на одной из больших печей производили первые плавки 75%-ного ферросилиция – это было новое производство, и управлять печами было очень трудно. Звонил заместитель начальника цеха.

– Не можем с печью справиться, приезжайте. Мы за вами послали дежурную машину.

Пришлось возвращаться на завод. Когда я подошел к зданию цеха, то у входа увидел группу рабочих, которые что-то оживленно обсуждали. Войти в цех было невозможно. Из огромной печи, как из кратера вулкана, летели куски оплавившегося кварца, кокс и брызги жидкого металла. Закрывая полой пальто лицо, я буквально влетел на площадку печи, а с нее в будку управления печью. Там сидела бледная, со следами слез на щеках, девушка-регулировщица.

– Что случилось?

– Не знаю! Печь работала все время не очень спокойно, и нагрузка сильно колебалась, а теперь и совсем управлять нельзя.

В будку вбежали и мастер и заместитель начальника цеха. Что делать? Если выключить печь, все застынет и тогда скоро ввести ее вновь в действие будет невозможно. Стекловидная масса кварца станет не электропроводной. Тогда надо будет вырубать сплавившийся кварц, а это означает остановку на несколько дней и связанные с этим потери производства.

Но думать долго тоже нельзя.

– Переходите на низкокремнистый сплав, грузите железную стружку и уберите из шихты кокс, замените его древесным углем, снизьте количество восстановителя в шихте.

Эту ночь спать не пришлось.

К утру зигзагообразная кривая нагрузки на приборах стала спокойной, проплавили все, что было загружено. После того как процесс наладился, стали разбирать причину «вулканической» деятельности печи.

В чем же дело? Неправильная загрузка шихты – вот и все. Внизу много кварца, а сверху кокс, перекрытый опять кварцем.

После ряда неполадок наконец овладели и этим процессом и перешли к производству еще более сложных продуктов – девяностопроцентного ферросилиция и чистого кремния.

На заводе любили новые производства, и интерес к ним был настолько велик, что забывали обо всем. Это была какая-то неуемная страсть, и она захватывала всех.

Помню, как-то поздно ночью – было около трех часов – раздался телефонный звонок. Телефон стоял у меня на тумбочке рядом с кроватью. Звонок в такой поздний час говорил обычно о неблагополучии на заводе. Я поднял трубку, и знакомый голос одного из инженеров спокойно спросил меня:

– Я вас не разбудил?

– Конечно, разбудил, а в чем дело?

– Мне в голову пришло объяснение, почему все-таки реакция восстановления хрома идет не до конца.

Мне сначала было досадно, что по такому вопросу он мне звонит на квартиру поздно ночью, а затем стало радостно. Молодец – не может до утра дождаться.

Это хорошо!

В течение этих двух лет я часто задерживался на заводе на сутки и даже больше. В особенности когда мы осваивали новые сорта феррохрома с очень низким содержанием углерода. Это было очень трудным делом. Процесс не ладился. В какой-то бригаде, вероятно, нарушалась технология. Нужно было установить, кто нарушает и что именно. Я решил сам просмотреть работу всех бригад. Ведь я одно вижу, а другой – другое. Если кому-либо поручить, он сможет и не заметить то, что вижу я, так же как и я могу не обратить внимание на то, на что другой обращает. Ничего не случится, если пробуду у печи сутки. Нет, не сутки, ведь надо пробыть во всех четырех бригадах, каждая работает по восемь часов – это тридцать два часа нужно будет пробыть у печей и поймать в конце концов то, что ускользает от нашего внимания.

…Сменились уже три бригады и вернулась в цех опять первая, а я все находился у печи.

Еще не принимая смены, ко мне подошел бригадир и с какой-то особой нежностью в голосе спросил:

– А вы совсем не уходили? Так и свалиться можно.

Мы вам сейчас лежак принесем к печи. Вы хоть немного прилягте. Если заснете, мы вас разбудим. Слово вам даю, что разбудим.

Эта человечность и какая-то особая теплота трогала до глубины сердца, и хотелось сделать все, чтобы быть достойным такого отношения.

Производственный план 1936 года закончили досрочно со значительным перевыполнением. Все были довольны и успехами на производстве, и всеми условиями как дома, так и на работе. На заводе велось интенсивное жилищное строительство, большинство работающих было неплохо устроено, и открывались перспективы дальнейшего улучшения жилищных условий. Коллектив был крепко спаян общими интересами большого, нового производства.

Празднование Нового года решили провести всем инженерно-техническим коллективом вместе. Такие встречи мы проводили уже не раз, и на заводе действовал неписаный закон. Если директор мог позволить себе на вечере немного выпить, технический директор в этот вечер ни капли спиртного в рот не брал. Если на вечере выпивал главный механик или главный энергетик завода, то их заместители не притрагивались к рюмке. Все чувствовали ответственность за дела на заводе, и кто-то из руководства должен был быть готовым руководить производством.

Кстати сказать, среди руководящих работников завода никто не имел пристрастия к спиртному.

В этот новогодний вечер дежурными по заводу был я вместе с заместителем главного механика Сюткиным. Сюткин был очень интересный человек. Большого роста с красивой окладистой русой бородой и правильными крупными чертами лица, он напоминал мне былинного русского богатыря. Спокойный и сильный человек – Сюткин уже самой своей внешностью внушал доверие. Он обладал большими природными способностями и богатым жизненным опытом.

Как-то, рассказывая о своем детстве, он поведал мне о том, что за всю свою жизнь в школе был всего один день и выучился грамоте дома самоучкой. В день начала занятий в школе, когда он вернулся с первых уроков, отмечая начало его учения, домашние устроили праздничный чай и опрокинули на него самовар с кипятком. Он долго проболел и после этого уже в школу не пошел.

Итак, на этот вечер в «горячем резерве», как это называлось, были мы с Сюткиным.И вот, когда мы сидели за новогодним столом в клубе завода, ко мне подошел Сюткин и, чтобы не расстраивать других, наклонившись, тихо сказал:

– На заводе авария. Только что звонили, надо ехать. – И мы вместе с Сюткиным вышли из-за празднично убранного стола.

– В чем дело? – на ходу спросил я Сюткина.

– По всей видимости, прорвало магистральную трубу, питающую завод водой. Я звонил на насосную станцию, у них все в порядке, все насосы работают, а на печах воды нет. Что же еще может быть? Надо ехать на линию. Все печи отключены.

Водоснабжение для ферросплавного завода было так же важно, как и электроснабжение. При ограничении в подаче электроэнергии, так же как и при недостаче воды, мы вынуждены были отключить часть электропечей.

Мы поехали к месту, где проходили магистральные трубы водопровода.

Стояла лунная ночь. На небе ни облачка, и в чистом морозном воздухе особенно ярко светили звезды. Мороз достигал тридцати двух градусов.

Когда мы подъехали к месту аварии, перед нашими глазами открылась фантастическая картина. В месте соединения двух труб пробило прокладку, и фонтан воды под большим напором бил вверх на высоту нескольких десятков метров и падал в сторону железнодорожной ветки, по которой доставлялся уголь на районную электростанцию. Падающие струи воды немедленно замерзали, образуя нагромождения льда причудливой формы. Была серьезная опасность, что лед перекроет полотно железной дороги и прекратится подача угля на станцию. Тогда авария примет районный масштаб.

Сюткин сразу оценил опасность и крикнул шоферу:

– Топор!

У каждого шофера на заводе в багажнике всегда лежал топор.

«Зачем ему топор?» – мелькнуло у меня.

– Скорее топор, – повторил Сюткин, обращаясь к замешкавшемуся шоферу.

Выхватив из рук шофера топор, он подбежал к поленнице дров и быстро затесал одно из полен на конус и бросился к бьющему фонтану. Сильным ударом обуха Сюткин вогнал клин в щель, из которой била вода, и течь прекратилась.

Весь мокрый, с сосульками замерзшей воды на бороде и бровях – он был похож на какого-то сказочного деда-мороза из детской сказки.

Сюткин снял шапку, вытер варежкой лицо и, улыбаясь, сказал:

– Ну вот, теперь можно и обсуждать, как аварию ликвидировать будем. Теперь для рассуждений у нас есть время. Печи-то включать можно, – сказал он мне.

Мы пошли на завод к печам. Сюткин быстро разработал план аварийных работ, дал необходимые указания ремонтникам и потом предложил мне вернуться в клуб.

– Вы идите, а то волноваться будут – весь праздник им испортим. Теперь никакой опасности нет. А я пойду переоденусь.

В интенсивной деятельности протекала жизнь, и один день не был похож на другой.

В течение 1936 года завод нередко навещали разного рода делегации. С завода Круппа прибыла небольшая группа специалистов. Одного из них – Кютнера – я знал лично, мы с ним встречались в Эссене. Они побывали не только на заводе, но и в окрестностях Челябинска. Когда мы подошли к берегу озера Смолина и Кютнер увидел на нем плавающих диких гусей, он буквально замер от удивления.

– Неужели это на самом деле дикие? – спросил он меня. (Кютнер был охотником.) – Признаться, когда вы мне рисовали эти картины Челябинска там у нас, в Эссене, я не верил, что здесь, на окраине большого города, может быть нечто подобное.

Завод посетила группа работников из профсоюзов Чехословакии. Прибыли комбайнеры из Кустаная. Многие из делегаций мне приходилось сопровождать по заводу и знакомить с производством.

Один из комбайнеров по дороге, когда мы шли от заводоуправления к плавильному цеху, рассказывал мне о трудностях работы на комбайне:

– Машина грохочет, кругом пыль летит, а солнце жарит, глаза пот застилает, а ее машину-то, вести надо, глаз от нее отводить нельзя.

Когда же мы поднялись на площадку печи и он увидел ослепительно белое пламя ревущих вольтовых дуг и снующих около них в валенках и войлочных шляпах рабочих, которые железными прутьями шуровали в печи, мой рассказчик замолк.

Он не сводил глаз с тех, кто уверенно орудовал около печей, управляя потоком расплавленной массы металла и шлака.

При выходе из цеха он спросил меня:

– Они все время вот так и работают?

– Да, все время.

– А я думал, что труднее нашего дела нет ничего на свете.

Комбайнер долго еще оглядывался назад – туда, где среди огненной стихии ревели электропечи, а около них двигались люди.

…Один из членов чехословацкой делегации, посетившей завод, – старый, высокий и худой литейщик сказал мне, когда мы закончили осмотр цеха:

– А в других странах такие заводы не показывают Таких заводов в мире не много. Никто не хочет делиться секретами своего производства, а вы вот показываете.

Потом мы пошли осматривать жилые дома. Старик литейщик из Чехословакии обращал мое внимание на каждую деталь, не упуская из виду ни одну мелочь.

Кое-что ему явно не нравилось.

– А вот так мы уже у себя в Чехословакии проводку больше не делаем. Она у вас идет на роликах по стенам, а мы ее утапливаем в стены, и на стенах ничего не болтается, все спрятано. Зачем вы так делаете?

И мне стало как-то не по себе и от его вопроса и от пристального осуждающего взгляда.

Потом он подошел к окну, посмотрел на форточку и сделал новое замечание:

– Вертушки эти тоже плохие, их надо вам заменить.

И я чувствовал, что эго говорит со мной не представитель другой страны, а свой человек, которому дорого все, что делается у нас, что он печется о том, чтобы из нашей страны не ушли секреты производства, а качество нашего строительства и всего того, что мы делаем, было бы отличным.

 

О бдительности

Не одними только вопросами производства приходилось в то время заниматься. В 1936 году перед нами был остро поставлен вопрос о повышении бдительности.

Начальник охраны Якушин очень энергичный человек, любивший на собраниях поговорить, развил кипучую деятельность. Он пересмотрел все инструкции по охране завода, подготовил новые, наметил установку дополнительных постов и потребовал, чтобы на всех пропусках на завод были наклеены фотокарточки. Но в это время из главка пришло указание сократить штаты. Стали думать, как же решить задачу. Якушин предложил сократить ряд сторожей и завести собак.

– Мы численность людей сократим, а содержание собак пройдет совершенно по другой статье расходов.

Идея Якушина многим понравилась. В заводской охране было занято много людей. Завод стал скупать собак – немецких и кавказских овчарок. Но собак надо было где-то держать и кормить. И вот в самом конце заводской территории под руководством Якушина возвели «собачин городок», как его прозвали рабочие. Помещение для собак, кухня для приготовления пищи, помещения для хранения продуктов, инвентаря и много разных других.

Но разводка собак по постам, приготовление для них пищи, кормление и прочее потребовало выделения людей. В результате всего штаты охраны остались прежними, а расходы возросли.

На одном из собраний Якушин выступил с большой речью о необходимости особое внимание уделить вопросам повышения бдительности. Он приводил многочисленные примеры того, какие методы используют враги в своей враждебной деятельности, как иногда маскируются шпионы и диверсанты, засылаемые иностранными державами на территорию нашей страны.

Далее он перешел к тому, какие меры им были приняты, чтобы закрыть на заводе все щели. Он подробно рассказал о том, какие инструкции по охране завода были им разработаны и как тщательно их изучили все работники охраны. У него даже комар без пропуска на завод не проскочит.

В этот самый момент поднялся один из молодых рабочих и громко крикнул:

– Хватит тебе хвастаться-то. Ты бы лучше как следует порученным делом занимался, а не чесал язык о бдительности! Товарищи! Вот Якушин говорит, что он по охране завода такой порядок установил, что даже комар будто бы без документа в цех попасть не может. А я, товарищи, уже второй месяц на завод хожу по пропуску, на котором вместо своей карточки у меня наклеена фотография бабушки. Ничего, пропускают. За это время меня даже и не остановил никто.

– Ну, это ты уж слишком. Как говорится – ври, да знай меру! – крикнул Якушин.

– На, вот, смотри сам, – и рабочий протянул свой заводской пропуск.

Документ пошел по рукам. Действительно, с замасленной картонки пропуска смотрело лицо старухи с седыми волосами. В зале начался шум и смех. Якушин махнул рукой и отошел от стола президиума собрания.

И все же проявлять разумную настороженность основания были.

Здесь, в Челябинске, жили и люди, которые за свои прегрешения были высланы из центральных областей Советского Союза. Они расселились по городам и селам области и некоторые из них, затаив обиду, могли вредить. С одним из таких «бывших» мне довелось встретиться тогда чисто случайно.

Памятуя советы Тевосяна о необходимости организовать обучение работающих на печах технологии производства, мы решили создать курсы мастеров социалистического труда.

Нам удалось подобрать весь преподавательский персонал из числа заводских работников, но трудно было найти заведующего учебной частью, на которого мы хотели возложить также и преподавание русского языка.

Было решено дать объявление в местную газету «Челябинский рабочий». Через несколько дней ко мне пришел благообразный брюнет лет сорока пяти с бородкой клинышком. Таких в Челябинске я еще ни разу не встречал.

– Вам требуется заведующий учебной частью курсов и преподаватель русского языка?

– Да, требуется.

– Могу предложить свои услуги.

– Простите, а вы раньше педагогической работой занимались?

– Да, конечно.

– Где ж вы преподавали раньше?

Мой посетитель несколько замялся, а затем произнес:

– В Ленинграде. Собственно, еще в Петрограде. Я был учителем в одной из гимназий и преподавал русский язык. Затем уже после революции я был заведующим учебной частью одной из школ второй ступени, уже в Ленинграде.

«Чего же нам еще желать? – подумал я. – Бывший преподаватель из столичной школы, да ведь это клад!»

– А где вы работаете в настоящее время? Как вы попали сюда, в Челябинск?

Я видел, что мой посетитель ожидал этого вопроса.

– Я выслан сюда без права проживания в Москве и Ленинграде, – тихо произнес он.

– За что же? – спросил я, и этот вопрос вырвался у меня как-то непроизвольно.

– Мы, группа преподавателей, издавали подпольную газету, но едва нам удалось выпустить три номера, как нас накрыли и всех принимавших участие в этом издании выслали из Ленинграда. И вот я попал в Челябинск.

– Что же это у вас была за газета?

Бывший учитель вновь замялся.

– Мы излагали в ней некоторые соображения, которые не были пандан общей направленности политики. Я предлагаю свои услуги, но я не уверен в том, что мне будет разрешено преподавать у вас на заводе. Вы должны будете это проверить.

Мы распрощались, и мой необычный посетитель ушел. Я задумался. Мы ведем отчаянную борьбу за то, чтобы вывести страну в число передовых стран мира. А чего добиваются они – эти «учителя»? Чего им надо? О, как же они надоели со своим вечным скепсисом, непрестанным недовольством и ворчанием. Нет, я не могу его допустить даже до преподавания русского языка, зачем он нам нужен? Чему он будет обучать? Нам нужны те, кто будет вдохновлять, поднимать настроение, да так, чтобы мы не чувствовали тех тягот жизни, которые сейчас нас окружают. Нет, он не подойдет.

Но эта встреча все же оставила след. Есть, оказывается, еще один мир – он мизерный в количественном отношении, но ведь и у змеи мешочек яда очень небольшой, но он очень опасен. Чирий на шее занимает немного места, но как иногда трудно бывает повернуть голову, когда такой чирий вскочит.

Наряду с теми неполадками, которые можно было объяснить неизученностью технологических процессов, перебоями в снабжении рудой, коксом, ограничениями в электроэнергии, недостаточной подготовкой кадров, на заводе случались и такие аварии, которые нельзя было объяснить только этими причинами.

В 1936 году произошли два случая, которые заставили задуматься. На одной из печей для выплавки феррохрома вышел из строя мотор, поднимающий и опускающий механизм электрододержателя. Каретка электрододержателя не передвигалась.

– Вероятно, что-нибудь попало между направляющей и роликами каретки. Сейчас посмотрим, – сказал механик цеха и вытащил из зазора между кареткой и стойкой небольшой болт.

Печь эту недавно ремонтировали, и кто-то из рабочих сказал, что, по-видимому, во время ремонта один из болтов откуда-то выпал и застрял между кареткой и стойкой электрододержателя, заклинив детали. Поэтому каретка не могла передвигаться, а механизм подъема продолжал работать, и от перегрузки у мотора перегорела обмотка. В то время электромоторы, как и все электрооборудование, были дефицитны и мотор трудно было достать. Выход и:з строя мотора означал простой электропечи.

Вынутый из зазора болт был доказательством небрежной работы слесарей ремонтной бригады. Но кто-то обратил внимание на то, что конец болта был заточен на конус, то есть умышленно обработан так, чтобы он хорошо держался в зазоре там, где он был обнаружен. Тщательное изучение этого злополучного болта обнаружило на его конусной части явные следы заточки напильником. Нет, он не смят на конус, а умышленно заточен на конус! К этому выводу пришли все, кто осматривал болт.

Но кто же в таком случае это сделал?

Примерно через две недели произошел второй необъяснимый случай, уже более тяжелый. При аварии был убит один из рабочих.

Хромистая руда к печам подавалась сложной системой конвейеров, элеваторов и устройством, носящим наименование «скиповой подъемник». Он напоминал большую чашу ковша и перемещался вверх и вниз на стальном тросе. Концы троса закреплялись по обе стороны ковша специальными стальными «державками», укрепленными на болтах.

Когда нагруженный рудой ковш стал подниматься, рабочий, занимавшийся погрузкой руды, открыл заграждение с тем, чтобы вымести просыпавшиеся кусочки руды. Но тут ковш сорвался с троса, и рабочий был моментально убит упавшим на него ковшом, заполненным рудой.

Этот случай стал предметом уже более тщательного расследования, так как он был связан с гибелью человека. Изучение причин аварии показало, что один болт, прикреплявший конец троса к ковшу, отсутствовал и конец троса был вырван из своего гнезда.

Вначале причина аварии объяснялась очень просто. По всей видимости, рабочий, производивший загрузку ковша рудой, перегрузил его, и при подъеме очень большого груза конец троса был вырван со своего места – болт вылетел и ковш сорвался.

Все как будто бы говорило о том, что процесс именно так и протекал. Решили разыскать болт и осмотреть его. Но болта нигде найти не могли, а резьба гнезда, где он находился, была чистой, и ни один виток не был поврежден. Это не вязалось с предложенной схемой объяснения аварии.

Где болт? А не вывернул ли его кто-либо умышленно? Вспомнили аварию на феррохромовой печи. Там явно кто-то вложил в механизм заточенный на конус болт. Может быть, здесь то же лицо вывернуло болт, что и повело к аварии?

Месяца через три все разъяснилось – на заводе был арестован один из механиков. Как оказалось, он прибыл в Челябинскую область с Северного Кавказа. Будучи сыном одного из раскулаченных, он пытался бежать за границу, был задержан на границе Ирана, судим, выслан, но бежал с места поселения и с фальшивыми документами прибыл в Челябинск. А когда закончилось строительство ферросплавного завода и происходил массовый набор рабочих и среднего технического состава, мастеров и техников, он устроился на завод.

На заводе он был малозаметен, никогда никто его нигде не замечал, на собраниях он редко выступал и свои короткие речи ограничивал небольшими разъяснениями обычно тех вопросов, которые были прямо обращены к нему.

Никто не мог предполагать, что этот механик может быть злоумышленником. Со всеми материалами по его аресту и всем его прошлым был ознакомлен Власов, который проинформировал обо всем и меня.

Вот оно вредительство, о котором нам было известно до этого только из сообщений печати и выступлении докладчиков на некоторых собраниях и совещаниях. Часто произносимое на собраниях выражение: «Мы производим строительство социализма во враждебном нам капиталистическом окружении» получало особое звучание.

 

Первые тревоги

С начала 1937 года в городе поползли слухи о враждебной деятельности некоторых лиц.

На партийных активах говорили о диверсиях, уже бывших, а также готовившихся, но вовремя раскрытых. Приводились результаты закончившейся проверки партийных документов, из которых явствовало, что в некоторые партийные организации пробрались чужие люди.

На одном из таких собраний было, в частности, рассказано о том, что при проверке партийных документов в Троицке у одного из членов партии, занимавших ответственный пост, был обнаружен подложный партийный билет, а дальнейшее разбирательство этого дела повело к раскрытию целой группы.

Член комиссии по проверке партийных документов рассказал тогда на партийном активе о том, что колчаковцы, отступая из этих мест, оставили здесь своих людей. Они снабдили их специально сфабрикованными партийными документами. Эта группа лиц должна была будто бы представлять собой партийную организацию, работавшую в тылу Колчака.

На партийном активе подробно говорилось о том, как члены этой группы поддерживали друг друга и продвигали одля другого на высокие должности в советских и партийных организациях.

Мы слушали всю эту историю как криминальный роман, не имея никаких оснований не верить ей. Невольно возникали мысли и рождались разного рода сомнения и подозрения.

А кто же окружает меня? Свои или чужие?

Мы собрались сюда со всех концов страны. Если в Троицке имела место такая история, почему не могло быть подобной и в других местах – там, где находились Деникин, Врангель, Юденич?

…И вдруг ко всем прочим тревогам на всех нас обрушилось тяжелое горе.

19 февраля 1937 года утром, когда я еще был дома, не успев выехать на завод, раздался телефонный звонок, Я поднял трубку и услышал голос дежурного по заводу. Медленно, как будто бы говоривший был тяжело болен, дежурный передал полученное из Москвы сообщение.

Я продолжал держать около уха телефонную трубку, хотя дежурный свою уже положил.

– Ты что не едешь? – услышал я как будто бы откуда-то издалека голос жены. – Да что с тобой?

Говорить я не мог и только с большим трудом выдавил из себя единственное слово: «Серго».

– Что Серго? Умер? – с ужасом в глазах и закрывая рукой рот, вскрикнула жена.

Я молча опустил голову.

Серго не стало…

На заводе произошла история, всколыхнувшая всю заводскую общественность.

Одна женщина подала в районный комитет партии заявление на электрика завода. В заявлении было указано, будто она сама слышала, как Нечаев, выходя вместо с каким-то матросом из пивной, говорил вражеские речи.

Секретарь райкома предложил заводской партийной организации рассмотреть это заявление на общем партийном собрании в присутствии женщины, подавшей его. Когда секретарь парторганизации Хитров прочитал заявление, Нечаев вскочил с места, растерянный и бледный как полотно и, озираясь но сторонам, стал кричать:

– Товарищи! Все это ложь, ложь все это!

– Ты не кричи, а вот когда я тебе слово предоставлю, тогда и будешь объяснять, где и с какими матросами ты дружбу ведешь, – останавливая Нечаева, сказал ведущий собрание Хитров.

Нечаева на заводе хорошо знали, и он пользовался большим уважением. Раздались выкрики:

– Пусть Нечаев объяснит нам все, как было дело.

– Товарищи, – опять начал Нечаев, – все знают, что я за всю жизнь ни разу ни в одной пивной не был. И ничего не пью. Это всем известно.

В объяснении того, почему он не пьет, он несколько раз повторил:

– Мне врачи запретили пить. Запретили мне. У меня язва желудка. Это все знают.

Представитель райкома сказал:

– Но ведь она вас видела, как вы из пивной выходили. Она ведь тоже член партии.

И, обращаясь к присутствующей на собрании, никому из нас не знакомой женщине, спросил ее:

– Это он?

– Как будто бы он, только тогда он в кепке был.

Нечаев опять вскочил с места и крикнул:

– У меня и кепки-то нет! Я всю жизнь в шляпе хожу!

А женщина, словно загипнотизированная, тихо повторяла:

– Это он, как будто бы он. Только тогда на нем кепка была и с ним рядом матрос стоял. Они вместе из пивной выходили.

Я посмотрел на заявительницу. Она производила странное впечатление какого-то безликого человека и говорила каким-то странным голосом, без интонаций, медленно, тихо повторяя одни и те же как бы заученные фразы.

В большом помещении клуба, где происходило собрание, яблоку негде было упасть. Мест не хватало, и многие стояли у стен и дверей. Сразу во многих местах поднялись желающие что-то сказать. Раздавались негодующие голоса:

– Что она как попугай затвердила: «как будто бы да как будто бы».

Слесарь Микулин кричал с места:

– Вы знаете, что Нечаев все время ко мне придирается, но я должен прямо сказать – врет баба. Надо ее освидетельствовать, она свихнулась, наверно.

– Да кто она? Откуда взялась?

Эти вопросы, обращенные к секретарю партийной организации Хитрову, вывели его из себя. Он обозлился.

– Не этот вопрос обсуждается, откуда она взялась, а обсуждается заявление гражданки… – ее фамилии Хитров не назвал.

– А Нечаева надо внимательно изучить. Вот и прошлый раз он не все партийной организации о себе рассказал. Скрыл от нас, что у него по прошлой работе выговор был.

Опять начался шум. Председатель долго стучал по столу, пытаясь навести порядок, а когда шум несколько стих, поднялся один из лучших бригадиров завода Андрей.

Его я хорошо знал. Это был старый член партии. Он вступил в организацию вскоре после Февральской революции. Дрался с Колчаком, а когда закончилась гражданская война, поселился в Челябинске. На заводе он работал с самого начала строительства. Андрея на заводе все хорошо знали и звали по имени. Многие не знали даже его фамилии. Рассудительный и спокойный человек, он многим давал полезные советы, и его вразумительные короткие речи производили большее впечатление, нежели длинные и цветистые выступления красноречивых ораторов.

Андрей поднялся, одернул для чего-то рубашку и оттянул воротник.

«Что-то он скажет? Видимо, волнуется», – подумал я.

– Не дело ты затеял, товарищ Хитров, – внешне спокойно произнес Андрей.

В зале стало тихо.

– Когда мы тебя в секретари выбирали, ты таким не был. Ну, что ты пристал к человеку. Говорил нам Нечаев о выговоре. Я как сейчас это помню. Он рассказывал нам, что на заводе, где он раньше работал, несчастный случай произошел – током человека убило. Хоть сам он и не виноват в этом, но раз под его началом работы велись, ему и отвечать. Вот его и наказали. Да вы все, наверное, помните это, – обратился он к собранию, – тогда Нечаеву даже вопросы задавали. Говорил ведь Нечаев о выговоре? – опять обратился Андрей к сидящим в зале.

– Говорил, говорил! – раздалось сразу несколько голосов.

– Ну вот, видишь? – и Андрей в упор посмотрел из председателя. – Как же это получается?

Хитров явно растерялся и буркнул:

– Ну, значит, я позабыл.

А Андрей продолжал дальше:

– Да нет, ты не забыл. Дай бог, чтобы у всех была такая память, как у тебя. Ты скажи лучше, зачем вы человека хотите утопить? Вот что на собрании надо обсуждать. Утопить Нечаева мы не дадим, Хитров! – тихо, но твердо произнес Андрей. – Не дадим! Ты это знать должен.

Речь Андрея произвела потрясающее впечатление. Все вдруг почувствовали огромную силу – силу партийной организации большого завода. Об этой несгибаемой сило большой правды напомнил Андрей.

– Если у тебя, товарищ Хитров, есть какие-то сомнения в том, что сказал Нечаев, давай проверим. Поручим группе товарищей все как следует проверить, тогда и решать будем. Выберем вот сейчас трех-четырех человек и проверим. Да я и сам могу, если вы доверите и поручите мне участвовать в этой проверке. А зря наговаривать на людей нельзя. Нечаев не первый год в партии. Он Деникина в восемнадцатом году бил. Я – Колчака, а он – Деникина.

Предложение Андрея было принято.

Когда расходились с собрания, по дороге домой я подумал: «Почему мы не избрали секретарем партийной организации Андрея? Многие его тогда при перевыборах называли. Нет, не согласились. Он нужен на производстве. Его трудно будет заменить. А руководить заводской партийной организацией разве легче? Где важней иметь таких людей, как Андрей? Ошибку допустили, что секретарем Хитрова выбрали. Нельзя было этого делать». С этими тяжелыми думами я вернулся домой.

– Тебе с завода звонили несколько раз. Просили, чтобы позвонил, как только с собрания придешь, – сказала жена.

Когда я позвонил, дежурный по заводу сказал:

– Пришла телеграмма из Москвы.

– Прочитайте, – попросил я дежурного.

– «Открепляйся в Ростокинский райком партии. Выезжай в Москву. Решение состоялось. Завенягин, Тевосян».

Абрам Павлович Завенягин в то время был уже первым заместителем наркома тяжелой промышленности. Иван Тевадросович Тевосян только что был утвержден главным инженером Главного управления по кораблестроению вновь организованного Наркомата оборонной промышленности. Но на этом посту Тевосян пробыл недолго. Через пару месяцев состоялось новое назначение – его назначили начальником этого управления, а еще через месяц утвердили заместителем наркома оборонной промышленности.

Еще до получения телеграммы я получил от Тевосяна письмо, в котором он сообщил мне о том, что готовится решение об образовании нового наркомата, который должен будет объединить все производство военной техники. В письме говорилось о том, что в новом наркомате значительное место будет отведено организации производства металлов для вооружения и он, вероятно, перейдет на работу в новый наркомат.

И вот решение состоялось. Получил назначение не только Тевосян, но и я. Какое же назначение? Что я должен буду делать в наркомате? Завод было жалко бросать.

Но телеграмма была приказом. В каждом положении отыщется что-нибудь утешительное, если хорошо поискать, как утверждал Даниель Дефо. Одним словом, я стал готовиться к отъезду. Проводил в Москву семью, а когда из Москвы приехал Михаил Юрьевич Байчер, который должен был занять мое место, то сборы значительно ускорились.

 

Из Челябинска в Москву

В купе я пока один. Может быть, так до Москвы и доеду. Открыл было книгу, но читать не могу.

И вновь, как тогда, два года назад, погрузился в волны пережитого. Но тогда я возвращался в Москву из «их» мира. Я видел его вблизи, а свою страну издали.

– Большое художественное полотно надо рассматривать издали, – это сказал мне итальянский инженер три года назад на заводе в Аосте. Как он тогда хотел поохать к нам и принять участие в нашем строительстве!

И вот теперь я снова возвращаюсь в Москву, но уже оттуда, где происходит исторический процесс создания материальной базы нового общества, о котором пишут газеты всего мира, о котором говорят во всех странах друзья с чувством радости и надежды, враги – со злобой и тревогой.

Перед глазами проходят люди и события. Как же быстро у нас все меняется: и города, и люди, вся их жизнь и деятельность. Эти изменения отчетливо видны особенно в таких местах, как Челябинск.

Селяба – по-башкирски яма. Челябинск и был раньше ямой в прямом и переносном смысле. Еще в 1929 году, когда я впервые после окончания Горной академии вместе со своими однокашниками Николаем Блохиным и Володей Языковым прибыл в Челябинск, мы увидели эту яму. По дороге с вокзала в центр города извозчик, который вез нас, застрял посредине улицы в грязи и долго не мог вытащить свой тарантас.

В городе была одна небольшая гостиница, с затхлыми номерами, рассчитанными в свое время на купцов.

С тех пор прошло шесть лет. Город нельзя узнать – центр застроен большими каменными домами, а по асфальтовым улицам идут вереницы автобусов, автомобилей. В городе открылись не только новые средние учебные заведения, но и высшие. На окраине города возникли заводы, известные ныне всему миру. Они как бастионы окружают город со всех сторон. Заводские трубы, как стволы дальнобойных орудий, устремлены в небеса. Старое быстро исчезает. То, что в Европе совершалось в течение столетий, здесь происходит буквально на глазах.

Еще совсем недавно и люди были другими. Здесь, в Челябинской области, на заводах работали полукрестьяне-полурабочие. Они смотрели на завод как на место, где можно подработать, но своим кровным, родным делом признавали только личное хозяйство.

Теперь для них завод стал своим. Они близко к сердцу принимают все успехи и неудачи производства. Как горят у всех глаза на собраниях и совещаниях, когда говорят о перевыполнении планов, об освоении производства новых сплавов. Какое негодование раздается, когда рассказывают о браке или авариях. Все – и неудачи и успехи принимается близко к сердцу. Все стали своим. Все это не далось даром. Сюда вложен большой труд, изобретательность многих людей, их энергия. Все это выстрадано и поэтому особо дорого.

За эти два года мне приходилось бывать на многих заводах области, и везде одно и то же. Этот процесс происходит по всей стране одновременно. На разных уровнях, в разных условиях, но это единый процесс – стремительное движение страны вперед. У людей появилась исключительная смелость, уверенность. Даже высшее проявление этой смелости – дерзость.

В народе разбужены все чувства – бесстрашие, неуемная инициатива, страстное желание творить, не только ничего не бояться, но выискивать беспокойные решения. Не уходить от трудностей, а идти им навстречу.

– Ну и что же, что трудно, но ведь так лучше будет, – часто слышится в цехах и на производственных совещаниях.

Вот они проходят передо мной – не люди, а буревестники. Бригадиры Подивилов, Колпаков, Волжанин, Поддужный, Карнаухов и много, много других. Вот он стоит передо мной, бригадир Волжанин. Волга – могучая река страны. Он ее сын. В нем что-то от Пугачева и от Стеньки Разина, и от великой русской реки – Волги. Волжанин! Он и его бригада всегда перевыполняют план. На них можно полагаться. Не подведут. Но как трудно ими управлять. Их надо знать! Они не только преодолели страх перед неведомой им ранее огненной стихией, они не только овладели управлением сложным, физически грудным и изнурительным технологическим процессом производства, но они покорили его. Они управляют им. Было очень трудно. Нужно было побороть себя. Осилит!» свои чувства. Понять непонятное, преодолеть все препоны и победить.

Люди, простые советские люди поднялись на верхние этажи. Мы видим дальше. Смелости стало больше. Больше уверенности. Вот только бы голова не закружилась. Кое-кто из плавильщиков на завод пришел неграмотным. Не только не разбирался в технике производства, но не мог ни читать, пи писать. За эти годы ими изучена не только сложная технология производства, по они осилили все премудрости грамоты. Некоторые из них стали лауреатами Государственных премии, как например Карнаухов.

Мы поднимаемся все выше. Задачи, которые предстоит решать, становятся все сложнее, многограннее.

Таких многообразных, быстро протекающих процессов не знает история ни одной страны. Сами наши планы вызывают изумление своей грандиозностью. Многие там, на Западе, отказываются верить в их осуществимость. Но эти планы не только выполнялись, а значительно перевыполнялись. Только план доходил из Москвы до завода в Челябинск – как тут же у всех, на каждом участке производства возникало непреодолимое желание не только выполнить его, но и обязательно перевыполнить. От одного к другому перебегают эти импульсы неуемного творческого порыва. Они так возбуждают, что люди не знают покоя ни днем, ни ночью. Не замечают ни холода, ни жары, пи жажды, ни голода. Ищи такие решения, чтобы быстрее выполнить то, что намечено планом, – это стало руководящим побуждением всех действий.

Там, на Западе, я никогда и нигде не видел ничего подобного. У них этого не может быть. Там другой мир. Только социализм мог раскрыть эти возможности, уничтожив границы сугубо личных интересов и личных владений.

…Через окно вагона передо мной мелькают картины строительства. Оно идет на протяжении всего пути.

Наиболее продуктивным изобретением за всю историю цивилизации человечества было создание колеса. На колесе все быстро завертелось, а скорость все возрастала от телеги к паровозу, затем к автомобилю и наконец к самолету. Наши колеса вертятся все быстрее. Теперь нас уже остановить нельзя. И как бы подтверждая это, колеса вагона выстукивают: «Да, это так, так, так».