Глава 1.

СКРЫВАЛ ЛИ СТАЛИН ПРАВДУ О ПЕРВЫХ ГОДАХ СВОЕЙ ЖИЗНИ?

Описывая известные факты из ранней жизни Сталина, многие авторы его биографий не скупятся на черную краску. В его детстве и юности они стремятся отыскать зловещие тайны, которые, по их мысли, стали предвестником многих страшных событий в нашей стране. Начиная свою книгу о жизни Сталина, Эдвард Радзинский предупреждал читателей: «Темно детство нашего героя». «Темнота» была вызвана, по мнению Радзинского, тем, что Сталин «изменил целый ряд дат и событий» в своей жизни – «будто хотел запутать будущих исследователей». Радзинский уверял, что в начале его жизни было немало такого, что «внушало опасения Сталину».

Действительно, первая же дата в биографии Сталина была искажена.

В биографической хронике первого тома собраний сочинений Сталина было сказано: «1879. 9 (21) декабря. В г. Гори (Грузия) родился Иосиф Виссарионович Джугашвили (Сталин)». Однако в 1990 году была обнародована запись из метрической книги горийской Успенской соборной церкви, из которой следовало, что Сталин родился в 1878 году 6 декабря. «Выходит, – писали авторы открытия И. Китаев, Л. Мошков и А. Чернев, – что И.В. Сталин появился на свет на год и три дня раньше, чем всегда считалось». Они же установили, что сам Сталин в своих анкетах всегда указывал, что родился в 1878 году. Впервые год рождения Сталина был изменен не им, а его помощниками, заполнявшими за него анкеты и биографические справки в 1921 – 1922 годы. Почему Сталин их не поправил, осталось неизвестным. Неясно и когда изменил Сталин свой день рождения. Однако никто не смог доказать, будто информация о том, что Сталин родился 6(18) декабря 1878 года, могла бы дискредитировать его, открыв мрачную тайну его появления на свет.

Правда, можно заметить, что Сталин не проявлял внимания к подробному изложению фактов о своем детстве и юности. В официальной биографии Сталина, подвергнувшейся его тщательному редактированию, после упоминания факта его рождения его родителям, а также описанию детских и юношеских лет было отведено всего несколько строк: «Отец его – Виссарион Иванович, по национальности грузин, происходил из крестьян Диди-Лило, Тифлисской губернии, по профессии сапожник, впоследствии рабочий обувной фабрики Адельханова в Тифлисе. Мать – Екатерина Георгиевна – из семьи крепостного крестьянина Геладзе села Гамбареули. Осенью 1888 года Сталин поступил в Горийское духовное училище. В 1894 году Сталин окончил училище и поступил в том же году в Тифлисскую духовную семинарию». (Не исключено, что указание национальности Виссариона Джугашвили, но не его супруги объяснялось тем, что многие считали его на самом деле осетином Джугаевым, который лишь придал своей фамилии грузинское окончание.) После этих строк шли две страницы текста, посвященные развитию капитализма и подъему рабочего движения в России в конце XIX века и распространению этих процессов в Закавказье. Более подробное описание жизни и деятельности Сталина начиналось лишь с рассказа о его участии в революционных кружках.

О том, что Сталин предпочитал рассказывать о своей жизни лишь с начала своей революционной деятельности, свидетельствовали и замечания, высказанные им в ходе беседы с автором многочисленных биографий великих людей Эмилем Людвигом. Когда этот немецкий писатель привел пример президента Чехословакии Томаша Масарика, который, по его словам, «осознал себя социалистом с 6-летнего возраста», Сталин ответил: «Я не могу утверждать, что у меня уже с 6 лет была тяга к социализму. И даже не с 10 и с 12 лет. В революционное движение я вступил с 15-летнего возраста, когда я связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье». Предположение Э. Людвига, что на вступление Сталина в революционную борьбу повлияло «плохое обращение со стороны родителей», Сталин отверг, заметив: «Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались со мной совсем не плохо». На этом тема детства в их беседе была исчерпана.

Впечатление о том, что Сталин не желал освещать подробности своего детства, усилилось после того, как он выступил против издания книги «Рассказы о детстве Сталина» в Детиздате. Создавалось также впечатление, что он не поощрял и попыток описать его революционную молодость. Одна из таких попыток была предпринята коллективом МХАТа, где к 60-летию Сталина готовили постановку пьесы Михаила Булгакова «Батум», посвященной юности вождя. Он не вмешивался в работу над спектаклем. Однако его отношение к этой идее изменилось, как только выяснилось, что автор пьесы и постановщики намереваются отправиться в Грузию, чтобы там ознакомиться с местом действия спектакля и очевидцами событий, воспроизводимых на сцене МХАТа.

Рассказывая о целях поездки Булгакова и его группы, В.И. Лосев писал: «Предстояло вжиться в атмосферу рабочих собраний тех лет, как можно больше узнать о Сталине: где жил, как жил, где бывал, как держался, нет ли очевидцев того времени… Особое внимание уделялось изучению природы, национального колорита, традиций и обычаев… В состав режиссерской бригады включался режиссер-консультант грузин. Он должен был помочь «слепить пластические куски в манере держаться, носить костюм, дать указания по сцене празднования Нового года, помочь усвоить грузинский акцент в сцене… План предусматривал решение еще многих вопросов, предстояла огромная работа в сверхсжатые сроки – премьера должна была состояться 21 декабря 1939 года– в день 60-летия Сталина». Было также известно, что, узнав о готовящейся постановке спектакля, многие театры страны также спешили поставить «Батум» к 60-летию вождя.

14 августа 1939 года Булгаков и целая бригада театральных работников отправились в Грузию на поезде. Однако когда они через два часа оказались в Серпухове, им была вручена телеграмма-молния, в которой говорилось: «Надобность поездке отпала». Бригада все же решила продолжать путь, но в Туле им была вручена новая телеграмма точно такого же содержания, и Булгаков с его спутниками сошли с поезда.

Позже утверждалось, что в беседе с Немировичем-Данченко Сталин сказал, что считает пьесу «Батум» хорошей, но что ставить ее нельзя. Говорилось, что Сталин возражал против того, чтобы ему приписывались «выдуманные слова» и «выдуманные положения». Если объяснения Сталина были такими, то они были явно недостаточными. Ведь Сталин не возражал против того, что на сценах советских театров в это время шли различные спектакли и выходили кинофильмы, одним из действующих лиц которых был он сам. «Сталин», которого играли разные актеры, произносил «выдуманные слова» и оказывался в «выдуманных положениях» в различных пьесах, а также в фильмах «Великое зарево», «Оборона Царицына» и других. Однако Сталин не мешал постановкам этих спектаклей и выходу на экраны этих фильмов.

Он не препятствовал созданию фильмов «Клятва», «Падение Берлина», «Сталинградская битва», «Третий удар», «Незабываемый 1919-й» и других кинолент, в которых Михаил Геловани и Александр Дикий играли роли Сталина. Он не создавал препон для постановки различных спектаклей, в которых Лев Свердлин и другие актеры изображали его на театральной сцене. Он не остановил выход в свет книги Петра Павленко «Счастье», в которой Сталин и главный герой романа вели беседы, придуманные писателем. Более того, эта книга получила Сталинскую премию. Сталин поддержал книгу Леонида Бубеннова «Белая береза», которая после ее публикации была сначала подвергнута острой критике в печати. На последних страницах этой книги была изображена вымышленная сцена приезда Сталина на фронт осенью 1941 года, в ходе которой он произносил несколько явно придуманных писателем фраз. Эта книга также была удостоена Сталинской премии. Помимо этих книг, было издано немало других произведений, особенно в поэтическом жанре, где появлялся Сталин и говорил «выдуманные» слова, иногда стихами. Почему же Сталин, не препятствуя творческой фантазии в изображении его деятельности в качестве руководителя страны, мешал изданию книг и театральным постановкам, посвященным его детству и юности?

Может быть, действительно Сталин опасался людей, стремившихся изучить его детство и юность, так как они могли обнаружить в ранней его жизни нечто, порочащее его? Сталин не мог не знать, что в мире уже появились публикации, в которых его бывшие друзья детства распространяли о нем сведения, дискредитировавшие его родителей и его лично. В 1932 году в Берлине была выпущена книга «Сталин и грузинская трагедия», написанная бывшим приятелем детских лет Сталина Иосифом Ирамешвили. Автор книги утверждал, что неблагополучная обстановка в семье (пьяные буйства отца, сопровождавшиеся битьем жены и сына) ожесточила мальчика: «Незаслуженные и жестокие избиения сделали ребенка таким же суровым и бессердечным, каким был его отец. Так как все люди, занимавшие начальственное положение над другими, казались ему похожими на его отца, в нем вскоре возникло мстительное чувство по отношению ко всем людям, которые находились выше него. С детства он сосредоточил все свои мысли на мести, и достижению этой цели он подчинял все». Как уверял Ирамешвили, юный Сталин «был бесчувственен по отношению к живым существам, его не трогали радости и горе его одноклассников, он никогда не плакал. Он хотел лишь одного – побеждать и внушать страх». В последующем эти заявления Ирамешвили использовали американский исследователь и профессиональный дипломат Роберт Таккер в книге «Сталин как революционер» и английский историк Алан Баллок в книге «Гитлер и Сталин. Параллельные биографии».

Через много лет после смерти Сталина подобную оценку его жизни в детстве давала и Хана Мошиашвили, которая утверждала, что знала мать Сталина. В своей книге Радзинский приводит слова Мошиашвили: «Жуткая семейная жизнь ожесточила Coco (так звали Иосифа Джугашвили в детстве. – Прим. авт.). Он был дерзким, грубым, упрямым ребенком».

Впоследствии многие авторы обращали особое внимание на телесные наказания, которым подвергался Coco в семье. При этом авторы книг, вышедших в свет во второй половине XX века, игнорировали то обстоятельство, что такие наказания были скорее нормой, чем исключением из правила в воспитании детей в XIX столетии. Достаточно вспомнить книги о жизни детей XIX века в разных странах мира, в которых описывается, как били детей их родители и родственники, как их пороли в школах и приютах. Эти наказания сохранились и в XX столетии, а во многих школах Англии учителя активно прибегали к розгам или линейкам в качестве инструментов воспитательной работы чуть ли не до конца второго тысячелетия. Поэтому суровые способы воспитания ребенка в семье Джугашвили вряд ли выглядели необычными.

Подобные свидетельства о жестоких наказаниях ребенка и выводы о его ожесточении против всего света нередко приводят для того, чтобы объяснить поведение двоечника или юного правонарушителя. Однако нет никаких оснований полагать, что юный Сталин совершал противоправные поступки. Он не совершал действий, подобных тем, что числились, например, за юным Бенито Муссолини, который, будучи школьником, ранил своего приятеля ножом. Никаких проявлений «бессердечия», «мстительности», «ожесточения», «дерзости», о которых говорили Иосиф Ирамешвили и Хана Мошиашвили, ни они сами, ни другие свидетели не приводили. В училище мальчик был примерным учеником. В отличие, например, от юного Адольфа Гитлера, получавшего плохие оценки почти по всем предметам, Coco Джугашвили был отличником.

Последнее обстоятельство признавал и Ирамешвили в своей книге. Другие бывшие соученики Сталина вспоминали, что в учебе он был «тверд, упорен и энергичен. Он всегда готовил уроки, всегда ждал, что его вызовут. Он был всегда исключительно хорошо подготовлен и дотошным образом выполнял домашние задания. Он считался лучшим учеником не только в своем классе, но и во всей школе. Во время занятий в классе он напряженно следил, чтобы не упустить ни одного слова, ни одной мысли. Он сосредоточивал все свое внимание на уроке – обычно такой подвижный и живой Coco».

Есть и объективные свидетельства отличной учебы Coco Джугашвили в школе. Не только ввиду тяжелого положения родителей, но и оценивая способности ребенка, ему назначили стипендию: он получал три рубля в месяц. «Духовный вестник Грузинского экзархата» постоянно публиковал сведения об учениках Горийского духовного училища, которые переходили из класса в класс «по первому разряду», то есть с отличными оценками. Иосиф Джугашвили был неизменно первым в перечне таких учеников. Соученик Сталина Д. Гогохия впоследствии вспоминал: «На выпускных экзаменах Иосиф особенно отличился. Помимо аттестата с круглыми пятерками, ему выдали похвальный лист».

Поскольку отличные оценки и похвальные листы выдавались детям, которые не имели замечаний по поведению, очевидно, что Coco не был замечен в нарушении школьной дисциплины. Хотя Ирамешвили утверждал, что Coco однажды организовал освистывание учителя, в этом можно усомниться. В ту пору подобные поступки сурово наказывались. За аналогичные действия в одесской гимназии юный Троцкий (в ту пору его звали Лева Бронштейн) был даже исключен из школы на целый год.

Правда, есть свидетельства того, что Coco Джугашвили умел постоять за себя перед преподавателем, но лишь в том случае, если сталкивался с явной несправедливостью с его стороны. Соученик Сталина Титвинидзе вспоминал, что однажды учитель «Илуридзе вызвал Иосифа и спросил: «Сколько верст от Петербурга до Петергофа?» Coco ответил правильно. Но преподаватель не согласился с ним. Coco же настаивал на своем и не уступал. Упорство его, нежелание отказаться от своих слов страшно возмутили Илуридзе. Он стал угрожать и требовать извинений, но Иосиф обладал крепким, непримиримым характером и упорством. Он снова несколько раз повторил то же самое, заявляя, что он прав. К нему присоединились некоторые из учеников, и это еще больше разозлило преподавателя. Он стал кричать и ругаться. Сталин стоял неподвижно, глаза его так и расширились от гнева… Он так и не уступил».

Видимо, мальчик был «с норовом», но этот случай вряд ли можно трактовать как свидетельство «бессердечия», «жестокости» или «мстительности» Coco Джугашвили. В то же время явное несоответствие реальности однозначно отрицательным оценкам характера Сталина в детстве, которые давали Иосиф Ирамешвили и Хана Мошиашвили на основе малозначительных происшествий или даже голословных заявлений, скорее всего объясняется их необъективностью, для которой было немало причин. Пути Иосифа Ирамешвили и Иосифа Джугашвили разошлись еще в юности. В отличие от своего соученика Иосиф Ирамешвили стал меньшевиком и эмигрировал из Грузии после установления там Советской власти, когда Сталин стал одним из руководителей Советского правительства. Книга Ирамешвили вышла в свет в Германии в 1932 году, когда Сталин уже несколько лет был фактически полновластным правителем СССР, а Веймарскую республику сотрясал глубочайший экономический и острый политический кризис. Пользовавшаяся поддержкой СССР коммунистическая партия Германии во главе с Эрнстом Тельманом подвергалась в это время травле не только со стороны нацистов, но и большинства других политических партий страны. Кампания против германских коммунистов постоянно подкреплялась антисоветской пропагандой, одним из главных объектов которой был руководитель СССР Сталин. Как вспоминал мой отец, проходивший в 1932—1934 годы производственную практику на заводах Круппа в Германии, в ту пору на стенах домов в Германии можно было увидеть плакаты, на которых изображались устрашающие физиономии красных комиссаров и карикатурные изображения Сталина. Антисоветская истерия сопровождала приход нацистов к власти, запрет компартии, а затем и других политических партий. Поэтому выход книги Ирамешвили за несколько месяцев до прихода Гитлера к власти можно рассматривать как часть пропагандистского обеспечения нацистского переворота.

Трудно было ожидать объективности и от Ханы Мошиашвили, на воспоминания которой ссылается Радзинский. Эта женщина, по словам Радзинского, была 112-летней грузинской еврейкой, которая переехала в 1972 году из СССР в Израиль. Вряд ли от дамы столь почтенного возраста можно было получить точные сведения о событиях почти столетней давности. Также известно, что в то время в Израиле, отношения которого с СССР были разорваны с 1967 года, велась активная антисоветская пропаганда, в ходе которой Сталин изображался злейшим врагом еврейского народа, а сторонники СССР в лице компартии Израиля были в явном меньшинстве и подвергались травле.

Но какими бы мотивами ни руководствовались эти авторы воспоминаний и их популяризаторы, может быть, в них все-таки были некоторые зерна истины? Действительно, есть основания полагать, что детство Сталина не было безоблачным. Видимо, конфликты между отцом и матерью возникали часто, и при этом наиболее острые их разногласия вызывало будущее сына. У каждого были веские основания для отстаивания своей позиции.

Отец Сталина был мастером высокого класса в своем деле. В Гори он поселился еще до рождения сына. Владелец сапожной мастерской Барамов пригласил в Гори из Тифлиса лучших мастеров, в числе которых был и Виссарион Джугашвили. A.M. Цихитатришвили вспоминал: «Бесо (так звали друзья Виссариона. – Прим. авт.) скоро стал известным мастером. Большое количество заказов дало ему смелость открыть собственную мастерскую». Затем, когда Coco было 5 лет, его отец вновь уехал в Тифлис и стал работать на обувной фабрике Адельханова. Как вспоминал Семен Гогличидзе, вскоре «между Виссарионом и Кеке (так друзья называли мать Сталина – Екатерину. – Прим. авт.) возникли неприятности по вопросу о воспитании сына. Отец был того мнения, что сын Должен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иного взгляда. «Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не доживешь до этого! Я – сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником. Да и все равно будет он сапожником!» – так часто говорил Виссарион своей жене. Несмотря на то, что Виссарион жил и работал в Тифлисе, а Кеке с сыном – в Гори, она постоянно беспокоилась: «А ну как приедет Виссарион да увезет сына и окончательно оторвет его от учебы».

Так в конечном счете и произошло. Виссарион приехал в Гори и увез с собой сына в Тифлис, где устроил его работать на фабрику Адельханова. Очевидцы вспоминали, как маленький Coco работал на фабрике: «помогал рабочим, мотал нитки, прислуживал старшим».

И все же мать добилась своего. Она отправилась в Тифлис и увезла сына с фабрики. Как вспоминал Семен Гогличидзе, «некоторые из преподавателей знали о судьбе Coco и советовали оставить его в Тифлисе. Служители экзарха Грузии (высшее лицо грузинского духовенства в те годы) предлагали ей то же самое, обещая, что Coco будет зачислен в хор экзарха, но Кеке и слышать об этом не хотела. Она спешила увезти сына обратно в Гори». В этом споре мальчик был явно на стороне матери. Когда Coco Джугашвили не исполнилось еще и 11 лет, его отец скончался, и спор о будущем сына таким образом решился в пользу матери.

Впоследствии эти споры дали основание Таккеру утверждать, что «победа над сердцем матери» привела Сталина к «самообожанию», развила в нем «чувство победителя», а также породила и «уверенность в успехе». Однако вряд ли любовь матери к сыну является настолько редким явлением в жизни людей, что это приводит к «успехам» и «победам» сталинского масштаба. Кроме того, Таккер игнорирует то обстоятельство, что любовь Екатерины к сыну не была слепой и не мешала ей быть строгой к нему и порой его наказывать. В то же время рассуждения Таккера свидетельствуют о том, что даже реальные факты из детства Сталина могли использоваться против него.

Ясно, что попытки использовать любое событие детства для его дискредитации давали Сталину основания настороженно относиться ко всем, кто обращался к ранним годам его жизни. В то же время очевидно, что в 1930-х годах в СССР ни автор книги «Рассказы о детстве Сталина», ни Булгаков, ни постановщики спектакля «Батум» не пытались дискредитировать Сталина, описывая его детство и юность.

Но может быть, стремление Сталина помешать тем, кто хотел осветить первые годы его жизни, было вызвано не страхом, что будут оглашены сведения, дискредитировавшие его, а его нежеланием увидеть произведения, которые в тогдашних условиях СССР неумеренно восхваляли бы Сталина-ребенка и Сталина-юношу? Объясняя свою позицию по поводу книги «Рассказы о детстве Сталина», он в своем письме в Детиздат писал: «Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений.» Он утверждал, что «книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ – говорят эсеры. Народ делает героев – отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка будет лить воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку».

Казалось бы, исходя из этих принципов, в Советской стране не должно было публиковаться никаких книг о детстве и юности ее вождей. Но это было не так. В стране издавалось великое множество книг и других произведений о детстве Володи Ульянова-Ленина, Сергея Кострикова-Кирова и многих других руководителей.

Нам неизвестно, какие «фактические неверности», «искажения», «преувеличения», «незаслуженные восхваления» были обнаружены Сталиным в «Рассказах о детстве Сталина». Вполне возможно, что подобные отклонения от истины и «незаслуженные восхваления» увидел Сталин и в булгаковской пьесе «Батум». Однако, казалось бы, принципы постановщической деятельности МХАТа, предусматривавшие создание максимального «вживания» в реальность, сводили к минимуму возможность искажения правды о жизни Сталина. К тому же Булгаков, талант которого высоко ценил Сталин, дотошно описывал все, что ему до поездки в Грузию довелось узнать о деятельности юного Сталина и условиях его тогдашней жизни. В записной книжке Булгакова содержалось подробное описание обстановки, в которой жили друзья Сталина в дореволюционном Батуме. Не были забыты ни «ковер на стене», ни «оружие на ковре», ни «ажурная скатерть», ни «портрет Руставели», ни перечень книг в доме, включавший «Витязя в тигровой шкуре».

Между тем творческие люди, имевшие большой опыт описания других стран и народов, осознали бы, что Булгаков и руководство МХАТа существенно преуменьшали те трудности, которые стояли перед ними. Вероятно, об этих трудностях мог бы предупредить Михаила Булгакова Уильям Сомерсет Моэм. Этот известный английский писатель и не менее известный британский разведчик изъездил чуть ли не всю планету и оставил в своих произведениях множество зарисовок лиц различных национальностей: русских, китайцев, чехов, испанцев, французов, голландцев, индонезийцев, полинезийцев и других. Однако иностранные персонажи неизменно оставались эпизодическими колоритными фигурами, на которых несколько отчужденно взирали главные герои произведений Моэма – британцы. Моэм долго не решался сделать представителей небританских народов главными героями своих произведений. Даже описывая жизнь Поля Гогена в своем романе «Луна и грош», Моэм превратил французского художника в англичанина, хотя он годами жил во Франции, прекрасно разбирался во французской живописи и лично знал многих ее творцов.

Моэм был не уверен в своих способностях изобразить иностранца в качестве главного героя, когда приступил к роману «Лезвие бритвы», в котором центральной фигурой стал молодой американец. В начале своей книги Моэм писал: «Я не думаю, что можно по-настоящему понимать кого-либо кроме своих соотечественников. Потому что мужчины и женщины представляют собой не только самих себя; они также представляют местность, в которой они были рождены, городскую квартиру или ферму, где они учились ходить, игры, в которые они играли детьми, бабушкины сказки, которые они слышали, пищу, которую они ели, школы, которые они посещали, спорт, которым они увлекались, поэтов, стихи которых они читали, Бог, в которого они верили. Все эти предметы сделали людей такими, какими они стали, и эти предметы вы не сможете узнать в пересказе, а лишь в том случае, если вы проживете жизнь этих людей. Вы узнаете все эти предметы лишь в том случае, если вы являетесь этими людьми». Следует учесть, что различия между англичанами и американцами не столь уж велики. Оба народа имеют общие исторические корни. Несмотря на отличия в акценте и в употреблении некоторых слов, у них общий английский язык. Несмотря на отделение Соединенных Штатов от Великобритании более двух столетий назад, их культуры сохраняют широкий взаимообмен и влияют на развитие друг друга. И все же опытный английский писатель сомневался в своих способностях правильно описать американца.

Между тем Булгаков и автор «Рассказов о Сталине» считали, что для них не составит труда описать детство и юность Сталина в Грузии, хотя ее природа совершенно не похожа на природу центральной России, ее народ говорит на языке, совершенно отличном от русского, а ее история в течение многих веков не имела ничего общего с историей России. Сталину было ясно, что эти авторы не считали необходимым вникать в тот духовный мир, в котором он рос в Грузии. Он узнал, что для описания местности, в которой он родился, школы и семинарии, в которых он учился, поэтов, которых он читал, Булгаков и театральные деятели МХАТа выделили всего пару недель и наметили лишь несколько бесед с некоторыми очевидцами первых лет его жизни.

Известно, что Сталин не возражал, когда на страницах книг, театральной сцене или в кино изображали его как руководителя Советской страны, так как он понимал, что описывавшие его люди достаточно хорошо понимают время и условия, в которых он работал в Москве после 1918 года. Вряд ли у Сталина были сомнения в способности различных авторов, включая Михаила Зощенко, написать рассказы о детстве Ленина. Очевидно, Сталин видел, что авторы рассказов о первых годах Ленина были людьми, которые прекрасно понимали особенности жизни провинциальных городов центральной России конца XIX века и многого другого, необходимого для описания детства и юности Володи Ульянова. Неудивительно, что рассказы о юном Ленине чем-то напоминали многие автобиографические рассказы русских писателей конца XIX века о своем детстве и своей юности. Не так уж трудно было русским авторам описать и сиротское детство юного Кирова.

Однако любые попытки рассказать о детстве и юности Сталина по образцам биографии Сергея Кирова или автобиографии Максима Горького были обречены на неудачу. Несмотря на то что к моменту рождения Сталина Грузия уже несколько десятков лет находилась в составе Российской империи, национально-культурные отличия между этим закавказским краем и большей частью России были настолько значительны, что если их не учитывать, то нельзя было понять многие существенные, обстоятельства, которые формировали сознание юного Coco Джугашвили.

Вряд ли Сталин мог поверить в способность Булгакова и сопровождавших его лиц воспроизвести жизнь Грузии конца XIX века, когда узнал, что на знакомство с «грузинским колоритом» «бригада» отвела пару недель и собиралась учитывать мнение лишь одного «режиссера-консультанта грузина». Он имел основание сомневаться в том, что помещенные на стену театральной декорации ковер с восточным орнаментом, ружье, шашки, книжная полка с томиком «Витязя в тигровой шкуре» создадут верное представление о той Грузии, в которой он рос. Вряд ли его обрадовало и сообщение о том, что его самого и его друзей юности, говоривших на безупречном грузинском языке, будут играть артисты МХАТа, которые будут говорить на русском языке с сильным грузинским акцентом. С детства он знал, что люди, говорящие на любом языке с акцентом, вызывают насмешки.

Сталин мог также прекрасно представить себе, что получится, если московские гости будут расспрашивать очевидцев его детства и юности о его жизни. Его уже расстроил опыт общения московского автора «Рассказов о детстве Сталина» с друзьями его детства. Вину за ошибки в книге он возлагал не на автора, а на тех, кто рассказывал ему о детстве Сталина. В своем письме Сталин писал: «Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом». Казалось бы, Сталин должен был принять решительные меры против «брехунов». Но никаких «мер» против них не последовало. Напротив, известно, что он поддерживал добрые отношения с друзьями своего детства, а в трудные годы Великой Отечественной войны направлял им денежные переводы. Нет никаких свидетельств того, что Сталин пытался повлиять на своих старых Друзей или остановить потоки их воспоминаний. В то же время Сталин опасался, что москвичи и друзья его детства будут говорить на языках разных культур. Многие вещи, чрезвычайно важные для понимания его юных лет, оказались бы неверно истолкованными приезжими в силу незнания ими грузинских реалий. Кроме того, возможность рассказать писателям и артистам о том, как они были близки к самому Сталину, могла заставить друзей его детства восторженно преувеличивать реальные события и безбожно фантазировать.

И все же из всего этого не следовало, что Сталин запрещал писать что-либо о своем детстве и юности или ставить спектакли, посвященные началу его жизненного пути. Теряясь в догадках относительно причин недовольства Сталина пьесой М. Булгакова, Евгений Громов в своей книге «Сталин: Власть и искусство» обращает внимание на то, что «никто не запрещал другую пьесу, построенную во многом на том же материале, что и булгаковская. «Из искры» Ш. Дадиани – о революционной работе молодого вождя в Закавказье, прежде всего в Батуми. Спектакли по этой пьесе шли в трех драматических театрах Тбилиси. В частности, в постановке театра имени Руставели выступил в роли главного героя М. Геловани, что и предопределило его дальнейшую актерскую судьбу как главного исполнителя роли Сталина в советском кинематографе».

Хотя эта пьеса осталась неизвестной для многих за пределами Грузии, советские люди с детства узнавали о начале жизни Сталина в первых же книжках, которые они читали. На первых страницах «Родной речи» мы, первоклассники 1944 года, читали рассказ о детстве Сталина, который следовал за рассказом о детстве Ленина. Было немало и стихов о детстве Сталина. Я помню, что одним из непременных номеров на наших школьных утренниках было выступление одного из моих одноклассников, который «с выражением» читал стихи про юного Кобу-Джугашвили. Были и другие произведения, из которых мы, дети сталинской эпохи, узнавали о юных годах Сталина. По случаю сданных мною на пятерки первых экзаменов за четвертый класс в 1948 году моя сестра подарила мне большую книгу в сто с лишним страниц Георгия Леонидзе «Сталин. Детство и отрочество». Трудно предположить, что эта книга, как и другие подобные сочинения, прошла мимо внимания Сталина, который следил за многими советскими публикациями, а уж особенно за касавшимися его лично.

Из самого факта выхода в свет книги Леонидзе, как и из постановки в Тбилиси спектаклей по пьесе Шалвы Дадиани, становится ясно, что Сталин не препятствовал детальному освещению своего детства и юности, особенно если за такую работу брались люди, для которых Грузия была родиной, а грузинский язык – родным. Очевидно, Сталин не желал, чтобы о его детстве и юности писали авторы, не знавшие Грузии, ее культуры, истории, традиций. Этим, а не желанием скрыть какие-то тайны первых лет жизни скорее всего объяснялось его противодействие появлению пьесы Булгакова во МХАТе.

 

Глава 2.

НАСЛЕДСТВО, ПОЛУЧЕННОЕ МАЛЬЧИКОМ ИЗ ГОРИ

Разумеется, хотя бы в силу особенностей жанра эпопея Леонидзе не могла дать объективно точный портрет Сталина-ребенка. Автор старался создать впечатление, что и в детстве будущий вождь великой страны проявлял необыкновенные способности и таланты. В то же время, в отличие от многих других биографий, претендующих на научную глубину, грузинский поэт сумел ярко и убедительно показать, в какой степени окружающая среда повлияла на формирование сознания Сталина в первые годы его жизни. В своей эпопее Леонидзе невольно остановился на всех предметах, которые были названы Моэмом, когда тот перечислял, что необходимо знать для верного понимания характера человека определенной национальной культуры. Поэт описал местность, где был рожден Сталин, дом, в котором он учился ходить, игры, в которые он играл в детстве, легенды, сказки и песни, которые он узнавал от бабушки, матери и отца, пищу, которую ели в доме Джугашвили, школу, в которую ходил Coco, спорт, которым он увлекался, книги писателей и поэтов, которые он читал. О том, что многие из этих предметов, отражавших национальную специфику Грузии, требовали специальных пояснений для русского читателя, свидетельствовали семь страниц примечаний в конце книги.

Нельзя сказать, что авторы биографий Сталина (в том числе американцы, англичане, «россияне») не обращали внимания на то, что Сталин родился в Грузии, был грузином по национальности, а его родным языком был грузинский. Некоторые из них даже старались обратить особое внимание на национальное происхождение Сталина, пытаясь в этом найти объяснение его характера, его жизни и деятельности. Для того чтобы пояснить, что значит быть грузином, некоторые американские и английские авторы попытались описать «грузинский характер».

Так, в своем труде «Сталин как революционер. 1879—1929» Роберт Таккер открывал главу, посвященную первым годам жизни Сталина, длинной цитатой из книги князя В. Багратиона «Географическое описание Грузии», изданной в конце XVIII века. В ней говорилось, что грузины – «упорны в бою, любители оружия, гордые и дерзкие. Они настолько любят личную славу, что готовы пожертвовать своей родиной или своим владыкой ради личного успеха. Они гостеприимны, приветливы. Если собираются два или три грузина, они быстро найдут возможность весело провести время. Они щедры и даже расточительны по отношению к своей и чужой собственности. Они никогда не думают о накоплении богатства… Они проявляют преданность по отношению друг к другу и оказывают поддержку друзьям, они помнят добро и обязательно за добро платят добром, но будут стараться отомстить обидчику. Они быстро переходят от одного настроения к другому. Они упрямы, честолюбивы, склонны к лести и обидчивы». Видимо, предполагалось, что этот перечень противоречивых качеств, названных грузинским князем почти два столетия назад, в какой-то степени поможет читателю понять образ мыслей и жизни Сталина.

Многие качества из этого перечня князя Багратиона использовал и английский советолог Роберт Конквест, который в своей книге «Сталин. Покоритель народов» писал: «Про грузин пишут, что они – народ веселый, живой, гостеприимный, щедрый, верный, благородный, любящий удовольствия, ленивый, независимый, бродячий, переменчивый в настроениях – все эти определения взяты из различных путевых заметок за последние столетия. О них часто говорят, что они могут пить часами, не опускаясь до состояния грубого опьянения, характерного для северных народов; они пляшут, танцуют и произносят остроумные и многословные речи». Перечисление этих качеств понадобилось Роберту Конквесту для того, чтобы категорически заявить: характер Сталина «был по обычным меркам очень негрузинским… Сталин, разумеется, с трудом соответствует этому стереотипу, хотя одна характеристика, типичная для горца любого края, – склонность к мстительности, гораздо лучше к нему подходит». Отличие Сталина от «типичного грузина» Конквест объяснил тем, что он был выходцем из «Верхней Картли – района, который отличается суровостью по сравнению со своими более легкими по характеру соседями».

Правда, некоторые авторы считали, что для понимания национальных черт Сталина надо полагаться не на стереотипные оценки, а на факты из истории Грузии, ее природы, ее геополитического положения. Несмотря на их неполноту и некоторые ошибки, сведения из книг Баллока и Таккера приближали читателя к знакомству с Грузией. В то же время предложенные ими перечни географических фактов и исторических событий не позволяли понять, как они преломлялись в национальном сознании грузинского народа и как они повлияли лично на Сталина. В отличие от них Леонидзе, будучи грузинским поэтом, не просто описал природу Грузии и различные исторические события, а сумел передать эмоциональное отношение человека к своей родине, где он провел детство и юность.

Знаменательно, что Георгий Леонидзе начинал свое повествование о Сталине с главы «Горы». Величественные заснеженные горы – наиболее яркая природная примета Грузии, о которой зачастую говорят уроженцы этой страны, вспоминая родину. Древность гор наводит на мысли о доисторических и легендарных временах, а поэтому глава открывалась эпиграфом из Софокла: «Тут властвует титан, огонь принесший, – бог Прометей» и фразой: «Горы стоят высокие, как из потопа взмытые».

Горные хребты защищали землю Грузии от врагов и в то же время через горные перевалы испокон веков проходила важнейшая сухопутная дорога Евразии. По горным тропам в долины Грузии проникали различные племена и народы. «Шли в потоках кровавых по плечи, в ураганах, сметавших полки их, за плечами у них – Междуречье и Галисия, Каппадокия».

Легендарные времена смешивались со страницами древнейшей истории: «Здесь пришельцы очаг положили, что из края далекого хеттов, принеслись на мерановых крыльях, в боевые кольчуги одеты». Если следы пребывания в Грузии хеттов, перемещавшихся из Европы в Малую Азию, подтверждались данными археологии, то сказочные крылатые кони «мерани» – это неотъемлемая часть древних грузинских легенд.

С древней историей и легендами связан и родной город Сталина – Гори. («Город, сжатый платановой бурей, тополя, как зеленое пламя, здесь и ветер звучит, как пандури, тонкозвонный – рожден ледниками».) Название города означает по-грузински холм, и относится оно к возвышению в пределах города. По преданию, на этом холме происходили сражения фантастических существ – дэвов. Потом здесь совершались кровопролитные сражения людей. Для защиты края от врагов в незапамятные времена здесь была воздвигнута крепость. Предание гласит, что в основание крепости Уплос, внук легендарного предка грузинского народа Картлоса, сложил кости тех, кто погиб, защищая родной край.

У стен Горийской крепости, о которой впервые упомянуто в VII веке, происходили сражения, в ходе которых решалась судьба Грузии: «О, сколько здесь, под сенью персиков, азийских, римских орд положено!… Здесь Искандер (Александр Македонский. – Прим. авт.) бил дверь скалистую, тряся страну, как ветку тополя, ломал монгол щиты неистово и к небу вел костей акрополи. Здесь Митридат дружины римские призвал для собственной погибели. Араб, рыча здесь ров обрыскивал, меч Халифата зноем выбелив… Кизилбашские (персидские. – Прим. авт.) кони, хазаровы… Искры мечут копыта ударами… Что влекло их, чем край этот радовал императора, шаха, султана?»

Спускаясь с гор, захватчики обнаруживали богатую землю Грузии, или Картли. «Картли вся – один блестящий сад, осыпанный эмалью, сад, где яхонтовы ливни, где цветущей веет далью». Частью «сада Картли» является и город Гори, где «все балконы в резьбе, и струится по резьбе винограда аллея, кровли плоские – черепица, стен облупленных пятна белеют».

Грузинский народ столетиями вел борьбу за свою свободу и независимость. «Гордой свободы рыцари здесь вырастали лучшие, крепли они в сраженьях, горем отчизны мучаясь… Чтили здесь меч и тигрову силу превыше прочего, деды клялись и правнуки славой оружья отчего… Нас враги покорить не сумели, хоть терзали и гнали жестоко, дух свободы в лесах и ущельях, в сердце гор затаился до срока».

Народ свято хранил память о своих великих достижениях: «Помня заслуги вечные предков, дела воителей, дали Кура с Арагвою Горгасала, Строителя». (Горгосал – прозвище грузинского царя V века Вахтанга. Давид-Строитель – грузинский царь XII века. – Прим. авт.) В Грузии тщательно сберегались как напоминания о древней цивилизации, так и обычаи традиционной народной культуры, которые уводили в доисторические времена. Эти культурные традиции сопровождали человека от рождения до смерти.

В отличие от многих биографов Сталина, Леонидзе посвятил рассказу о его рождении целую главу, в которой описал многочисленные обряды, сопровождавшие вступление в жизнь ребенка в грузинской семье. По преданию, при рождении великого человека на кровлю его дома садится ястреб, а в воздухе слышен клекот орлов. Леонидзе писал: «Не сидел на кровле ястреб, и орлы не клекотали, крылья птахи над лачугой мерзлым бисером блистали». Однако никаких знамений не надо для того, чтобы весть о рождении ребенка принесла радость не только родителям, но и всем их родственникам, друзьям и соседям. Они сравнивают появление ребенка с появлением солнышка в доме, повторяя слова народных стихов: «Солнце в доме и снаружи!»

Тепло нового солнца согревает дом Джугашвили в этот холодный декабрьский день, и соседи спешат поздравить родителей: «Яблоки приносят гости, виноград, сухие сласти, молодая мать встречает, присмиревшая от счастья». Рождение ребенка требует соблюдения множества обычаев: «Петуха тут в дом приносят, – бдительным пусть мальчик будет, ласточку у рта проносят, – как она, пусть быстрым будет. Ставят соль у изголовья, – пусть он мудрым в жизни будет, сахар на сердце положен, – пусть он добрым к людям будет. Под луной он спит погожей, – пусть он крепкотелым будет, в колыбель кладут железо, – непоколебимым будет».

Этим не исчерпываются церемонии вокруг младенца: «Посмотрев звезду над домом, по старинному закону, каждый близкий у младенца руки, лоб, колени тронул… Шашку в воду окунули, в той воде младенца вымыли. Вкруг огня обносят трижды: если близко ангел гибели, пусть его огонь тот выжжет. Принесли коня соснового, – будто мальчик в скачке ярой; воду льют в огонь холодную, – всякий вред пусть выйдет паром. Тех, кто могут сглазить, тут же всех прокляли, и дом их: нож им в сердце, пепел глазу, пламя – в дверь и в кровлю громы». Так проклинают всех врагов новорожденного, нынешних и будущих.

Глядя на новорожденного, отец Виссарион умильно приговаривает: «Дорогой, расти скорее!» и напоминает своей жене: «Ты же, мать, меня послушай: ты целуй младенца в ухо, чтобы всех он был послушней. Ты купай, чтоб крепли кости, в той воде, где мерзнут мрежи, но смотри, из общей чашки не пои, – ты рост задержишь!»

Радость по случаю рождения сына достигает своей кульминации во время Дзеобы – пира в честь новорожденного. Как ни беден сапожник, он готов был в этот день угощать всех, кто пришел его поздравить: «Хлебы длинные, шотеби на лоток из вяза рушит… Рыбу, что нежнее сливок – пичхули, – отведать просит, и зажаренную куру, и шашлык росистый вносят». Хозяин дома сожалеет, что из-за зимы он не может поставить на стол «тархун душистый» и «свежий лук, сверкавший, как сверкают женщин зубы».

Первый тост тамады в честь новорожденного: «Пусть растет он всем на радость, крепкокостным, полным жизни. Долголетье – груди матери, силе отчей и отчизне! Пусть семью поднимет эту, чтоб прославилась немало. Станет шлемом нашей родины, на лице ее – забралом!» В течение своей жизни Coco предстояло выслушать великое множество красочных тостов, сопровождавших любое грузинское застолье. Став взрослым, он научился строгому порядку, в котором должны произноситься застольные речи, и овладел искусством сочинять тосты, соединяя в них наблюдательность и мудрость, юмор и патетику, дань традиции и импровизацию.

Однако ни пожелания здоровья, высказанные во время Дзеобы, ни тщательное выполнение различных ритуалов не обеспечили ребенку надежную защиту от недугов и несчастий, угрожавших его жизни еще в детстве. Судьба чуть не принесла семье Джугашвили новое горе, подобное тому, которое они уже испытали, потеряв двух первых сыновей. Оспа, следы которой сохранились на лице у Сталина на всю жизнь, и тиф чуть не погубили его в детстве. Одна из этих болезней описана в поэме Леонидзе: «Весь раскаленный, мечется ребенок, жаром схваченный, и мать над ним в волнении, с надеждою утраченной.» Теперь мать поет над ребенком «песнь… печальную… униженно». Народная примета утверждает, что для спасения ребенка матери надо выпросить милости у «батонеби», духов, которые приносят оспу, корь и другие болезни. «Они ведь любят пиршество, чтоб пелись песни разные, потехи любят шумные, цветы же только красные. Чтоб стол с вином рубиновым, чтоб их встречали весело, чтоб красными паласами все стены им завесили. Сердить нельзя, встречайте их подарками, утехами, – сестер и братьев семеро со всех сторон приехало».

Однако в бедном домике нет дорогих вещей, угодных носителям губительных болезней. «Что батонеби в дар нести, чтоб я их не обидела? Парча им очень нравится, – в глаза парчи не видела. Ковров нет, тканей с золотом, атласа не отыщете. Простите, батонеби, нас, мы нищие лет тысячу». Однако по мере возможности мать старается отвратить роковой исход: «Ковром я ситец выстелю, развешу не напрасно я – зальет все красным отсветом сиянье ситца красного. Давай и сок вам сахарный, давай цветы вам алые, а молоко, что любите, с трудом купила малому. Но я его добуду вам, все сделаю по-вашему, в золе спеку вам хлебец я, достану яиц крашеных. И если нету факела, светить вам, ярко-красного, у господина выпросим орехового масла мы». Мать готова сделать все, чтобы ублажить жестоких и требовательных «батонеби», и просит смилостивиться над ней: «Слез много мною пролито, у счастья я в немилости, простите, драгоценные, ребенка дайте вырастить!»

Кроме тяжелых болезней, в жизни маленького Coco были и другие несчастья. Как вспоминал Семен Гогличидзе, «как-то раз, 6 января на «иордань» возле моста через Куру пришло много народу». Пришла и группа певчих, среди которых был Coco. Неожиданно в эту группу певчих врезался фаэтон. Дышло фаэтона ударило Coco по щеке, а колеса проехали по ногам мальчика. Coco упал и потерял сознание. После этого, как вспоминал Гогличидзе, «подняли потерявшего сознание ребенка (Coco было тогда 10—11 лет) и доставили домой. При виде изувеченного сына мать не могла сдержать горестного вопля. Coco открыл глаза и сказал: «Не бойся, мама, я чувствую себя хорошо». Прибывший врач промыл рану, остановил кровотечение, сделал перевязку и объявил, что внутренние органы не повреждены. Через две недели Coco вернулся к занятиям».

Возможно, это была не единственная травма в жизни Coco. He исключено, что еще раньше мальчик, который любил карабкаться по скалам и лазить по деревьям, довольно сильно упал, повредив руку. Точно неизвестно, какая из травм имела своим последствием повреждение левой руки на всю жизнь. В приводимом Радзинским отрывке из «Медицинской истории И.В. Сталина» сказано: «Атрофия плечевого и локтевого суставов левой руки вследствие ушиба в шестилетнем возрасте с последующим длительным нагноением в области локтевого сустава». Из-за этого повреждения сустава Сталин впоследствии не был призван в армию. (Ссылаясь на то, что Сталин связывал повреждение руки с наездом на него фаэтона, Радзинский обвинял его во лжи, утверждая, что на самом деле Сталин повредил себе руку во время теракта, в котором он якобы участвовал в 1907 году. Никаких серьезных свидетельств в пользу своей версии Радзинский не смог привести.)

Однако вопреки болезням и несчастным случаям мальчик выжил. Правда, Радзинский уверяет, что юный Coco был «тщедушен и мал», а также «болезненно горд» и «вызывающе груб, как многие дети с физическими недостатками» (Радзинский приводит справку из «Медицинской истории И.В. Сталина» о сращивании у него двух пальцев на левой ноге, и упоминает следы оспы на лице). Coco «стеснялся плавать в Куре», утверждает Радзинский, ссылаясь на письмо некоего К. Дживилегова. На страницах же книги Леонидзе изображен живой, общительный мальчик – непременный участник традиционных игр в «чилику» и в «чижика». Он смело прыгает в бурные потоки рек, текущих через город: «У плотов, де волны хлестки, рвут, взъерошась, мокрый камень, вплавь идет черенок малый: чтоб хвастнуть перед друзьями, как стрела, пронзивши зоду, в ней встает он вверх ногами».

В эпопее Леонидзе Coco предстает как вожак отряда ребят, вооруженных самодельными луками. Нарисовав на своем лице усы углем и приделав бороду из соломы, он изображает то горца Восточной Грузии – хевсура, то народного героя Миндию, то Кобу или Яго из романа Александра Казбеги, то Како из романа Ильи Чавчавадзе «Како-разбойник». Эта игра с прятками, погонями, засадами. Порой он – участник «криви» (бокс, в котором сражаются две команды): «Не победить его никому, крепкий не вырвать пояс, словно скала, стоит Coco, опытный мастер боя». (Противореча своим словам о тщедушности и слабости Coco, Радзинский приводит слова соученика Сталина Михаила Церадзе о том, что «любимой игрой Coco был «криви». Довольно необычное занятие для «слабого, тщедушного» мальчика!)

Сверстники и друзья Сталина также говорили о живом характере мальчика, его активном участии в детских играх. П. Капанадзе вспоминал: «С виду Иосиф Джугашвили был худой, но крепкий мальчик. Жизнерадостный и общительный, он всегда окружен был товарищами. Он особенно любил играть со своими сверстниками в мяч (лапту) и «лахти». Это были излюбленные игры учеников. Иосиф умел подбирать лучших игроков, и наша группа всегда выигрывала».

Бывшие товарищи Coco по школе обращали внимание прежде всего на подтянутый, бодрый вид мальчика, что совершенно не похоже на тщедушное, мрачное, злобное существо, изображенное в книге Радзинского. Один из соучеников И.В. Сталина, Г. Глуриджидзе, вспоминал: «Иосиф был среднего роста, худощав. В школу он ходил, перевесив через плечо сумку из красного ситца. Походка – уверенная, взгляд живой, весь он – подвижный, жизнерадостный».

Нет сомнения в том, что спасением от тяжелых болезней и последствий несчастных случаев, превращением в здорового ребенка Coco был обязан усилиям своих родителей. Беднякам, едва сводившим концы с концами, этого добиться было нелегко. Семья Джугашвили жила в бедной верхней части Гори, населенной главным образом выходцами из грузинских деревень. В эпопее Леонидзе гончар, портной, плотовщик, кузнец, железнодорожный рабочий рассказывали о своей нелегкой судьбе.

Привлекая своими материальными возможностями, город в то же время воспринимался крестьянами как мир хаоса, а порой как царство обмана и порока, где деревенских жителей всякий норовил обмануть или совратить с истинного пути. Лишь отчаянная нужда в деревне заставляла крестьян искать счастья в непривычной городской среде. Однако потоку крестьянских «частиц», которые втягивались в город, противостояли классовые и иные барьеры. Социальное неравенство в грузинских городах имело ярко выраженную этническую окраску, так как буржуазия и значительная часть городских средних слоев населения не представляли собой коренное население Грузии. В Гори обеспеченное большинство населения составляли армяне, а бедное меньшинство – грузины. Объясняя природу межэтнических противоречий в Грузии, Сталин в своей работе «Марксизм и национальный вопрос» писал: «В Грузии есть антиармянский национализм, но это потому, что там есть еще армянская крупная буржуазия, которая, побивая мелкую, еще не окрепшую грузинскую буржуазию, толкает последнюю к антиармянскому национализму». Врагами новых пролетариев были богатые горожане, обиравшие их, недоплачивая им за работу или завышая цены за необходимые продукты. Описывая чувства горийских бедняков, Леонидзе писал: «Враг за прилавком властвует, как ястреб, когти правит, он муравья не тронет, а бедняка раздавит… Всего тебя опутает тот кровосос холодный, что ловит в паутину, как мух, крестьян голодных». Подобные рассказы мог слышать маленький Coco с детства от гостей отца, собиравшихся в их доме.

По мере того как многие недавние крестьяне обнаруживали, что путь наверх в городской среде для них закрыт, а вернуться назад в деревню они либо не могли, либо не желали, они становились рабочими, то есть трудящимися, не имевшими собственных орудий и средств производства. В то же время они не расставались с надеждами выбиться в состоятельные слои общества.

В серии статей, написанных им в 1906—1907 годы – «Анархизм или социализм?», Сталин явно имел в виду своего отца, когда говорил о новых пролетариях, стремящихся разбогатеть, чтобы стать собственником: «Представьте себе сапожника, который имел крохотную мастерскую, но не выдержал конкуренции с крупными хозяевами, прикрыл мастерскую и, скажем, нанялся на обувную фабрику в Тифлисе к Адельханову. Он поступил на фабрику Адельханова, но не для того, чтобы превратиться в постоянного наемного рабочего, а с целью накопить денег, сколотить капиталец, а затем вновь открыть свою мастерскую… Работает пролетаризированный сапожник и видит, что скопить деньги – дело очень трудное, так как заработка едва хватает даже на существование. Как видите, у этого сапожника положение уже пролетарское, но сознание его пока еще не пролетарское, оно насквозь мелкобуржуазное. Иначе говоря, мелкобуржуазное положение этого сапожника уже исчезло, его нет больше, но его мелкобуржуазное сознание еще не исчезло, оно отстало от его фактического положения».

Надеждам Виссариона Джугашвили на то, чтобы разбогатеть, не суждено было сбыться. После его смерти Екатерине Джугашвили пришлось взять на себя все заботы по содержанию себя и сына. Семен Гогличидзе вспоминал: «Мать Coco – Кеке – была прачкой… Кто не знал эту живую и трудолюбивую женщину, которая всю свою жизнь проводила в работе?! У этой одаренной от природы женщины все спорилось в руках – кройка и шитье, выпечка хлеба, расчесывание шерсти, уборка и т. п. Некоторые работы она брала сдельно. Она работала также поденно и брала шитье на дом». Екатерина Джугашвили хотела, чтобы ее сын учился, не испытывая материальных лишений. Г. Глуриджидзе вспоминал: «Его заботливая мать, зарабатывавшая на жизнь кройкой, шитьем и стиркой белья, старалась, чтобы сын был одет тепло и опрятно. На Иосифе было синее пальто, сапоги, войлочная шляпа и серые вязаные рукавицы. Шея обмотана широким красным шарфом. Нравился нам его яркий шарф». Возможно, среди детей бедняков Гори Coco выглядел богато одетым щеголем.

На самом же деле Сталин рос в отчаянной бедности и находился на одной из самых низких ступеней социальной лестницы, в то время как его будущие партнеры по политической деятельности с детства принадлежали к высшим слоям общества. Будущий коллега Сталина по Большой Тройке представитель денежной аристократии США Франклин Делано Рузвельт родился в родовом поместье Гайд-парк. До 14 лет он воспитывался дома и мог наблюдать «простых людей» лишь из окна личного салон-вагона, в котором Рузвельты путешествовали по стране. Другой коллега Сталина по Большой Тройке, Уинстон Черчилль, родившийся в дворце Бленхейм, был потомком древнего, богатого и влиятельного рода английских герцогов Мальборо. Будущий глава Франции Шарль де Голль рос в состоятельной дворянской семье в городе Лилль.

Более скромным было социальное происхождение будущих антагонистов Сталина в годы Второй мировой войны, которые пришли к власти в своих странах на волне бурных общественных потрясений. И все же таможенный чиновник Алоиз Гитлер мог обеспечить свою семью гораздо лучше, чем Виссарион Джугашвили – свою. Даже после смерти своего отца Адольф Гитлер смог безбедно жить за счет пенсии, ничем не занимаясь и слоняясь по улицам Вены. Отцом Бенито Муссолини был деревенский кузнец, но семью содержала мать, работавшая сельской учительницей, так что социальный статус семьи был выше, чем у семьи Джугашвили.

Более высоким социальным происхождением отличались и предшественники Сталина по руководству страной с 1917 года, а также его соперники в партии. Володя Ульянов, будущий Ленин, родился в дворянской семье инспектора народных училищ в Симбирске. В том же городе в семье директора гимназии родился один из первых премьеров послефевральской России Александр Керенский. Один из видных коллег, а затем соперников Сталина Н.И. Бухарин родился в семье московских учителей. Главный соперник Сталина в партии Лев Бронштейн (Троцкий) рос в семье процветавшего землевладельца. Вряд ли кто-либо из высших руководителей первой половины XX века с детства рос так близко к людям, составлявшим подавляющее большинство человечества – бедноту, как Сталин.

По оценке И. Дейчера, Сталин был значительно ближе к народу по своему происхождению, чем многие его оппоненты. Он замечал: «Троцкий увидел впервые бедность и эксплуатацию из окна дома недавно разбогатевшего еврейского землевладельца, сыном которого он был. Зиновьев, Каменев, Бухарин, Раковский, Радек, Луначарский, Чичерин и десятки других узнали о пороках общества, против которых они ополчились, с гораздо более далекого расстояния. Некоторые видные большевики, такие как Калинин, Томский и Шляпников, были сами рабочими; как у большинства русских рабочих, у них корни были в деревне. Но даже среди последних никто в юности так непосредственно и остро не ощутил атмосферу жизни крепостного крестьянства, как Сталин-Джугашвили».

Многим будущим партнерам и политическим оппонентам Сталина пути к образованию и интеллектуальным занятиям были открыты с детства. Родители Бухарина, Ульянова-Ленина, Керенского использовали свои профессиональные педагогические навыки для занятий со своими детьми с первых же лет жизни, приобщая их к ценностям городской интеллигенции. Чтобы должным образом подготовить сына к будущей жизни, родители Бронштейна-Троцкого отдали его с 8 лет в одесскую гимназию и на воспитание в образованную одесскую семью Шпенцеров. Помимо усилий матери Рузвельта по воспитанию сына в духе, соответствующем ценностям их избранного крута, для обучения сына были наняты гувернантки из Германии и Швейцарии, и тот с детства знал в совершенстве немецкий и французский. Родители Черчилля, как это свойственно британским аристократам, не обременяли себя занятиями с детьми, зато его воспитанием и образованием занимались педагоги лучших частных школ Англии.

Почему же выходец из скромной социальной среды занял место наравне с теми, кому с детства было обеспечено более высокое положение в обществе? Хотя родители Сталина не могли дать ему ни богатства, ни элитарного образования, ни связей, ведущих в высшее общество, они с детства одарили мальчика богатствами народной культуры Грузии. Виссарион и Екатерина не могли нанять ребенку гувернантку, владевшую иностранными языками, зато родители, дедушки и бабушки познакомили ребенка с окружавшим миром, соблюдая при этом старозаветные правила и посвящая его в древние предания своего народа. «Ставят сына, чтоб с балкона, по обычаю страны, лик увидел неповторный, стража мира – лик луны». Они рассказывали Coco сказки и легенды грузинского народа: «Бабушка и мать ему открыли сказочное, сахарное слово, в их сказаньях, сладких былях дышит страсть далекого былого». Ребенок узнал легенду про Амирана – героя грузинских легенд, подобного греческому Прометею, который был прикован богами к скалам за то, что он дал людям огонь.

Герои легенд находились близко от Coco на родной земле. Амиран-Прометей был прикован в горном ущелье недалеко от Гори. В стенах Сурамской крепости был живьем замурован юный Зураб, пожертвовавший собой, чтобы крепость была достроена. А в Восточной Грузии недалеко от города Душета на дне Базалетского озера спал в золотой колыбели младенец. Люди знали: когда младенец проснется и поднимется со дна озера, Грузия обретет счастливую жизнь.

Многострадальную и героическую историю своей страны маленький Coco узнавал сначала из легенд. В одной из них рассказывалось о том, что, когда земля перестала родить хлеб, люди попытались отмыть ее от крови, которой она пропиталась. Однако когда они отмыли землю от крови, то остались лишь голые камни, так как вся земля Грузии пропитана кровью. Легенда о злом князе, который заставлял крестьян гибнуть в сражениях с орлами, чтобы добыть ему орлиные перья для стрел, завершалась словами: «Горы Картли, глина гор тех вся на их костей замесе».

В детстве Coco слушал не только легенды, но и песни своего народа и учился их петь: «Он поет, и льется голос ветерком, волнуя выси. Голос звонкий, ясный, сладкий, как роса рассвета, чистый». Позже в училище преподаватели заметили певческие способности Coco Джугашвили. Преподаватель училища Г.И. Елисабедашвили вспоминал: «У этого очень одаренного мальчика был приятный высокий голос – дискант. За два года он так хорошо усвоил ноты, что свободно пел по ним. Вскоре он стал помогать дирижеру и руководил хором… Я, как молодой дирижер, был заинтересован в том, чтобы показать себя хорошим руководителем. И действительно, хор у меня был поставлен хорошо. Мы исполняли вещи таких композиторов, как Бортнянский, Турчанинов, Чайковский… Coco хорошо пел в хору учеников духовного училища. Обычно он исполнял дуэты и соло. Часто заменял регента хора».

И все же Coco чувствовал неудовлетворенность тем, что не мог петь любимые песни, которые он знал с раннего детства. СП. Гогличидзе вспоминал, что однажды мальчик обратился к нему с вопросом, почему в училище не поют светских песен. «После некоторого раздумья я ответил, что наша школа – духовное училище, поэтому мы должны хорошо знать церковное пение, для городского же училища это необязательно. «Я думаю, – возразил Coco, – что и мы ничего не потеряем, если хоть иногда будем исполнять народные песни. Попросим, может быть, разрешат». Приехавшему для инспекции преподавателю духовной семинарии понравился хор и пение Иосифа Джугашвили. СП. Гогличидзе «поговорил с ревизором о введении в училище светского пения. Я передал ревизору о нашем общем желании, причем и Coco принял участие в этой беседе… Через некоторое время от экзарха было получено разрешение исполнять светские песни… После этого в стенах училища часто можно было слышать грузинские народные песни, исполняемые хором под руководством Coco: «Чаухтет, да чаухтет Бараташвили» («Узнаем и узнаем Бараташвили»), «Курдгели намоцанцалда» («Зайчик попрыгал»), «Вай шен чемо тетро бато» («Горе тебе, мой белый гусь») и другие».

С детских лет Coco освоил трудное искусство грузинского танца на носках: «Цангалу мы затянем, спляшем мы в хороводе. Пляшет Coco всех лучше, как на носках он ходит!»

Родители Coco Джугашвили не могли дать сыну книжных знаний, но они воспитали в нем уважение к книге, основанное на почитании поэмы Руставели. В Грузии на свадьбу Молодоженам в качестве подарка преподносили книгу «Витязь в тигровой шкуре». Еще до поступления в школу с помощью священника Котэ Чарквиани, в доме которого жила впоследствии семья, Coco освоил грузинскую азбуку. На стене бедного домика сапожника Джугашвили красовалось изображение Шота Руставели, работавшего над рукописью книги. Позже, по свидетельству друга его детства П. Капанадзе, Сталин сам нарисовал портрет Шота Руставели, а потом и портреты других грузинских писателей. У мальчика появилась страсть к чтению: «Он растет не как другие, что лишь заняты игрою, – выше всяких книг обычных ставит книги о героях. Про Арсена учит сказы, жадно ищет с ним он схожих, выбрал первым Саакадзе, что в броне сражений ожил. Любит Диди-Моурави, всех героев горделивых, что в народном сердце живы». (Арсен Одзелашвили – предводитель крестьянских восстаний в начале XIX века. Георгий Саакадзе, или Диди-Моурави, то есть «Великий правитель» – выдающийся полководец и государственный деятель Грузии начала XVII века, боровшийся против иноземных захватчиков и феодалов за объединение страны. – Прим. автора.)

Coco брал книги в частной Горийской библиотеке. Евгений Громов считает, что «вероятно, первой художественной книгой, взятой им там, явилась повесть Даниэля Чонкадзе «Сумарская крепость». Написанная в духе американского романа «Хижина дяди Тома», она бичевала крепостничество и была пронизана сочувствием к страданиям грузинских крестьян». Громов отмечает, что «в Горийском училище Иосиф читает книги преимущественно грузинских авторов – поэмы и рассказы И. Чавчавадзе, А. Церетели, Р. Эристави. Самое яркое литературное впечатление его детства – роман «Отцеубийца» А. Казбеги». Особенно ярко в романе изображен борец за свободу народов Кавказа, сторонник Шамиля – Коба. По словам И. Ирамешвили, «идеалом и предметом мечтаний Coco являлся Коба… Он хотел стать вторым Кобой, борцом и героем… С этого момента Coco начал именовать себя Кобой и настаивать, чтобы мы его именовали только так. Лицо Coco сияло от гордости и радости, когда мы звали его Кобой».

Содержание любимых книг перекликалось с семейными рассказами о предках Джугашвили. Прадед Сталина – Заза был активным участником восстаний в Грузии, направленных то против местных князей, то против российских властей. В главе «Заза Джугашвили» Леонидзе писал о прадеде Сталина: «Он тогда с народным войском, с тяжким дедовским булатом, над Арагвой и Лиахвой проносился бурь раскатом. Он восстал на Цицишвили (богатый грузинский князь. – Прим. авт.), стал у вольных сел на страже, и петли, и смертной пули избежал он не однажды.» Мать Сталина уверяла: «В деда вышел сын наш милый, силой сердца прямо вылит, – мать сказала, вспомнив деда, деда Заза Джугашвили». (На самом деле речь шла о прадеде.) Вероятно, в сознании Coco рассказы об истории Грузии, современные книги о народных героях и семейная сага соединялись моралью о благородстве борца за народную свободу.

Но неужели чтение приключенческих книг, посвященных грузинской истории, знакомство с легендами и преданиями, песнями и танцами, обычаями родного края могли компенсировать мальчику отсутствие высококвалифицированных педагогов, незнание иностранных языков, незнакомство с манерами и привычками «интеллигентного общества»? Многие биографы Сталина приходят к однозначному выводу: социальное происхождение Сталина задержало его культурное развитие, а это обстоятельство способствовало появлению в его характере «комплекса неполноценности», озлобленности, мстительности и других отрицательных качеств. При этом они вольно или невольно принижают ценность традиций народной, национальной культуры.

Хотя отец и мать Сталина не могли научить его даже читать и писать, с первых же лет его жизни они привили ребенку любовь к Грузии, уважение к труду крестьянина, научили почитать семейный очаг. Народные предания о родине, ее истории и традициях, ее обычаях и нравах, которые слышал Coco от своих родителей, родственников и близких, прочно соединялись в его детском сознании с самым дорогим и заветным – домом, семьей, родными, друзьями, а потому, наверное, усваивались гораздо прочнее, чем знания, которые получали дети в более состоятельных семьях, о далеких странах и народах.

Это его собственные предки, жившие там же, где и он жил, а не в неизвестных ему краях, совершали подвиги, защищая родину, честь рода и семьи. Эти предания внушали мальчику мысль о том, что лишь люди, способные на такой героизм, достойны называться мужчинами. В сознании ребенка формировалось восприятие родины и народа, их прошлого, их традиций, как великих святынь, требующих трепетного уважения и готовности пожертвовать всем ради их защиты. Как и в любом народе, традиционная культура, рожденная в условиях суровой борьбы народа за выживание, вооружала ребенка стремлением беззаветно выполнять общественный долг и высокой требовательностью к себе.

Хотя мальчик рос в городе, а его родители уже стали горожанами, они приобщали его к крестьянской народной культуре, в которой сохранились древние легенды и мифы, песни и сказки, заветы архаического магического мышления, отголоски которого звучали в обращении к «батонеби» или в обрядах при рождении детей. Однако эта первозданная культура представляла собой не только свод примет, сказаний и правил поведения в общине. Этнографы давно уже обратили внимание на то, что выходцы из традиционных общин являются подлинными кладезями знаний о природе. Нет сомнения в том, что родители Coco были носителями этих знаний и скорее всего старались передать их сыну. Сохранение в памяти этих знаний, постоянное их использование и пополнение не могло не развивать цепкой и прочной памяти, обостренной наблюдательности и способности внимательно анализировать окружающие явления. Под влиянием родителей эти способности развивались рано и не в меньшей степени, чем педагогами первоклассных учебных заведений.

Очевидно, что третируемая как второсортная народная культура на самом деле воспитывает сильных в моральном и интеллектуальном отношении людей. Эти сильные моральные и интеллектуальные качества обеспечивают успех выходцев из традиционных общин и в современной цивилизации.

Исследователи из женевского института социального развития ООН давно пришли к выводу, что необразованные и не знающие городских манер молодые представители традиционной культуры опережают своих сверстников-горожан в освоении городских профессий и социальном продвижении в городской среде. В отличие от коренных горожан, нередко уверенных в достаточности своих знаний о своей среде обитания (зачастую весьма поверхностных), новички урбанизированного мира воспринимают город как удивительную и жизненно важную загадку, в которой им необходимо разобраться, как это важно для человека, живущего среди загадочной и опасной природы. У них с детства развиты обостренная наблюдательность, умение прочно запоминать все увиденное и услышанное. Эти качества помогают молодым людям лучше учиться, быстрее овладевать профессиональными навыками и премудростями сложных наук, а затем открывать новые горизонты в самых различных областях материальной и духовной, производственной и общественной жизни.

Вероятно, родители Coco, у которых он был единственным ребенком, выжившим после смерти в младенчестве его старших братьев, постарались сделать все от них зависящее, чтобы передать ему духовное, моральное, интеллектуальное наследие народа, которым они владели. По сути родители (прежде всего мать) вложила в Coco все то, что должна была распределить между ним и его братьями. Это обстоятельство могло способствовать тому, что мальчик унаследовал многие личностные качества, присущие наиболее сильным людям из крестьянских общин: живость и энергию, любознательность и находчивость, умение постоять за себя.

Успехам в учебе Coco особенно способствовала его феноменальная память. Как отмечает Евгений Громов, необычная мнемоническая способность Сталина сохранилась у него «до конца дней своих, что поражало знавших его. И тут было чему поражаться». Громов ссылается на воспоминания Ворошилова, который познакомился со Сталиным в 1906 году во время стокгольмского съезда партии. К удивлению Ворошилова Сталин на память читал большие отрывки из различных литературных произведений. Громов приводит и свидетельство Р. Роллана, который записал рассказ Максима Горького о памяти Сталина. Горький говорил французскому писателю, что, «прочитав страницу», Сталин «повторяет ее наизусть почти без ошибок». Скорее всего эта способность была присуща ему с раннего детства..

Унаследовав эту и другие способности, характерные для культуры своего народа, мальчик из Гори обрел огромный потенциал, позволявший ему выйти за пределы небольшого городка, а затем и за пределы своей родины. Подобное социальное продвижение порой ведет к тому, что новые обитатели городов и столиц не только утрачивают связи со своей родиной, но и обретают снисходительное отношение к образу жизни, обычаям и даже языку своих сородичей. Зачастую такие люди, подчеркивая свое кардинальное перерождение и совершенство в овладении «городских» и «столичных» нравов и навыков, стараются устранить в своем образе жизни все признаки, напоминающие об их прошлом. Сумел ли Иосиф Джугашвили сохранить связь с древней народной, национальной культурой, наследником которой он являлся?

 

Глава 3.

«НАШ ОТЕЦ РАНЬШЕ БЫЛ ГРУЗИНОМ»

Многие авторы утверждали, что Грузия, в которой родился и вырос Сталин, не оставила в его сознании существенного следа и он «русифицировался». Замечая, что «квартал, в котором находится домик Бесо, называли «русским»: неподалеку были казармы, где стояли русские солдаты», Радзинский утверждает: «И Coco дети часто зовут «русским» – человеком из русского квартала. Это останется в его подсознании». Однако на самом деле нет никаких свидетельств о том, что так называли Coco Джугашвили его сверстники из Гори. Эта версия также не подтверждена какими-либо данными, как и утверждение Радзинского о «русском» подсознании Сталина.

Роберт Конквест безапелляционно заявил, что Сталин «по сути не стал ни настоящим грузином, ни законченным русским», что его «всегда раздражали грузины». Как и Роберт Конквест, Роберт Таккер считал, что у Сталина развилась «определенная враждебность по отношению к Грузии». Такую перемену, которая якобы произошла в сознании Сталина, Таккер объяснял тем, что Грузия в ходе своей истории постоянно терпела поражения, а Россия постоянно побеждала. Поэтому, полагал Таккер, Сталин «активно отверг… свою принадлежность к Грузии… Это означало переход Джугашвили от побежденной стороны к победителю». При этом Таккер ссылался на высказывание Сталина на XII съезде партии о «маленькой советской территории, именуемой Грузией». (Это высказывание в искаженном виде привел и Радзинский.)

Можно найти и более резкие высказывания Сталина в отношении Грузии. В первые годы Советской власти, когда в Грузии был установлен режим, враждебный стране Советов, Сталин не раз в довольно резких выражениях осуждал политику Грузинской республики. Он называл Тифлис «опорой меньшевистской контрреволюции», а Грузию – «содержанкой Антанты». После советизации Грузии критиковал позицию многих ее партийных руководителей, клеймил позором крестьян, восставших против Советской власти в 1924 году. На XII съезде Сталин заявил, что Грузия превратилась в «арену склоки», а на XIII съезде сказал, что «самая склочная республика – Грузия».

Для подтверждения вывода о том, что Сталин порвал со своей родиной, нередко ссылаются на то, что сын Сталина Василий сказал «по секрету» своей сестре Светлане: «А знаешь, наш отец раньше был грузином». Сталин казался своим детям таким же русским, какой была их мать и какими были они сами. На протяжении значительной части своей жизни Сталин жил вне Грузии, не пользовался ежедневно грузинским языком и писал по-грузински лишь своей матери. Также известно, что дети Сталина, жившие постоянно в Москве и в Подмосковье, были оторваны от народа, к которому принадлежал их отец. Светлана вспоминала: «Мне было лет 6, и я не знала, что такое – быть грузином». Тогда Василий объяснил ей: «Они ходили в черкесках и резали всех кинжалами». Поскольку Сталин черкеску не надевал и дети не видели, чтобы он резал людей кинжалом, то Василий и Светлана решили, что их отец уже перестал быть грузином.

И все же утверждения об отречении Сталина от своей родины, включая интерпретации его резких слов о Грузии, так же нелепы, как и высказывания его малолетних детей о «грузинском прошлом» Сталина. Заявления Сталина о том, что Грузия – маленькая советская территория, не имели целью унизить Грузию, размеры которой на самом деле были невелики по сравнению с Советским Союзом, а лишь подчеркивали ее принадлежность к СССР. Приведенные же выше высказывания Сталина о Грузии следует рассматривать лишь в политическом контексте, когда, называя ту или иную страну, имеют в виду ее правителей или ее политический строй, но никоим образом не народ, его культуру и историю.

Впрочем, даже если бы Сталин страстно захотел перестать быть грузином, он бы не смог этого сделать. Нельзя забывать о том огромном влиянии, которое оказывает родная культура на формирование сознания человека, даже если он покинул свою родину и даже если он пытается порвать с ней. Можно полностью согласиться с американским этнографом Эдуардом Холлом, который писал, что национальная «культура – это не просто обычай, который можно одеть или сменить как костюм… Как бы ни старался человек избавиться от своей культуры, он не может этого добиться потому, что она проникает в корни его нервной системы и определяет то, каким образом он воспринимает мир. Большая часть культуры остается скрытой и находится за пределами сознательного контроля, составляя основу основ человеческого существования. Даже в том случае, когда небольшие частички культуры становятся частью сознательной жизни, их трудно изменить, не потому, что они были прочувствованы и прожиты людьми, а потому, что люди не могут действовать или взаимодействовать каким-либо осмысленным способом, кроме как через посредство культуры».

Сталин с детства рос в грузинской национальной среде, а стало быть, не мог бы избавиться от своей культурной первоосновы, даже если бы захотел. Нет никаких свидетельств того, что он стремился к этому. Сталин не забыл грузинский язык и порой переходил на грузинскую речь. До конца своих дней он сохранил любовь к грузинской песне и грузинским мелодиям. Дома Сталин собрал большую коллекцию пластинок с записями народных грузинских песен. Он особенно часто любил слушать пластинку с записью «Сулико». Явно отвечая его вкусам, в фильме «Великое зарево» исполнялась другая его любимая песня – «Цицинатела».

Он любил проводить отпуск на Кавказе и не раз посещал Грузию. Как замечает Е. Громов, «на юге, куда он выезжал почти ежегодно, ему нравилось смотреть на горы». Сын «сада Картли», он разбивал сады вокруг своих загородных дач.

С. Аллилуева отмечала: «Сад, цветы и лес вокруг – это было самое любимое развлечение отца, его отдых, его интерес». Правда, сам Сталин, по словам дочери, «никогда не копал землю, не брал в руки лопаты… но он любил, чтобы все было возделано, убрано, чтобы все цвело, пышно, обильно, чтобы отовсюду выглядывали спелые, румяные плоды – вишни, помидоры, яблоки, и требовал этого от своего садовника». Казалось, что Сталин сохранил глубокую привязанность к обильно плодоносящему саду, олицетворявшему в традиционных представлениях грузинского народа мирный труд и процветание.

Сталин сохранил и многие бытовые привычки, сложившиеся у него еще в Грузии. Например, он носил грузинские мягкие сапоги. Возможно, что любовь Сталина к русской игре в городки напоминала ему грузинские игры его детства, в которых надо было пользоваться деревянной битой, чтобы попасть по мишени. В его склонности верить в некоторые приметы можно усмотреть отголоски тех суеверий, которые сопровождали его с рождения. (Н.К. Байбаков в своих мемуарах вспоминает, как Сталин не стал в 1946 году писать приветствие строителям газопровода Саратов – Москва из-за «дурного предзнаменования»: перед тем как он начал писать текст, с его ручки на бумагу упала жирная клякса.)

Можно найти немало подтверждений и тому, что многие поведенческие черты Сталина отражали типичные черты грузинского национального характера. Очевидцы, включая Хрущева и Микояна, отмечали гостеприимство и хлебосольство Сталина. В описаниях Уинстоном Черчиллем и Милованом Джиласом сталинских обедов на квартире в Кремле и на даче нетрудно узнать стиль традиционных грузинских застолий с их знаменитыми тостами. В рационе питания Сталина постоянно присутствовали традиционные грузинские блюда и грузинские вина.

Очевидно, что родная культура проявлялась в Сталине, даже когда он общался с русскими людьми, говорил на русском языке и занимался делами, не имевшими непосредственного отношения к Грузии.

В беседах Сталин нередко использовал поговорки, присказки, речевые обороты, характерные для грузинской народной речи. Его русская речь носила отпечаток грузинских речевых навыков, и это проявлялось не только в его характерном грузинском акценте. Некоторые исследователи обнаружили влияние грузинских грамматических конструкций на построение предложений в сталинских работах. Так, частое использование слов «есть» и «является» там, где можно было обойтись без них, Р. Таккер объяснил влиянием грузинской грамматики, требующей употребления связующих глаголов. (Например «Октябрь есть победа марксизма в идеологии», «СССР есть база мирового революционного движения».)

Влияние культурной среды, в которой рос Сталин, проявлялось и в его политической деятельности. Образные выражения, которые он использовал в своих положительных характеристиках, эпитеты, к которым прибегал для оценки достижений, названия правительственных наград, которые он учреждал, отражали наиболее дорогие для него с детства понятия – величественные горы и парящие над ними орлы, цветущий сад и труд садовода, герои, совершающие подвиги и одерживающие славные победы, семейный очаг, мать и дети.

Казалось, что величественные горы, с повествования о которых начинал свой рассказ о Сталине Георгий Леонидзе, стояли перед его внутренним взором, когда он описывал политические явления и общественные процессы. Вряд ли выходец из средней полосы России мог сравнить Ленина с «горным орлом, не знающим страха в борьбе». (О горах Грузии Георгий Леонидзе писал, что они «тенью орла накрытые».) Хотя, разумеется, слово «подъем» для характеристики развивавшейся экономики страны употреблял не только Сталин, но нельзя не обратить внимания на то, как часто он использовал для описания успехов в развитии страны слова, обозначавшие движение к манившим его с детства горным вершинам. Увеличение экономического производства Сталин не раз уподоблял «подъему» и даже «крутому подъему». Он призывал «завоевывать вершины» и «поднять могущество Советской страны на должную высоту». Порой он с удовлетворением говорил, что «дела пошли в гору», что советские люди «находятся на высоте своих великих задач». Чтобы покорить неприступные вершины, надо было не поддаваться «головокружению», не позволять себе ни малейшего «уклона», ни малейших «колебаний», об опасности которых не раз предупреждал в своих выступлениях Сталин. В противном случае людей ждет «провал» и «падение», эти понятия часто служили для Сталина синонимами слов «поражение» и «измена идейным принципам». Он часто напоминал, что такие люди могут «скатиться в болото», то есть упасть по склону к низменному заболоченному подножию горы. Лишь «стойкие» люди могли удержаться на «должной высоте».

Помимо представлений о величественных горах, на вершины которых совершалось восхождение Советской страны, в образной системе Сталина немалое место занимали и слова, вызванные, вероятно, воспоминаниями о «саде Картли». Созидательная деятельность общества часто описывалась им в образах, характерных для рассказа о деятельности садовода. Он говорил о почве тех или иных взглядов или политических течений. Он часто говорил о корнях проблем, или коренных проблемах, и даже о коренных поворотах. Он ставил задачу выкорчевывания вредных явлений в обществе или ликвидации их в корне. Одновременно он не раз заявлял о необходимости насаждения нового (например он призывал «насаждать совхозы»). Сталин призывал «растить» или «выращивать» новые поколения трудящихся, новые кадры партии. Он редко говорил об увеличении производства, предпочитая говорить о его «росте» или же употреблять слова «расцвет» и «процветание» (например «процветание промышленности»).

Упорный созидательный труд на земле или трудное восхождение к вершинам должны были увенчаться успехом. С первых лет своей жизни он привык слышать ежедневно пожелание победы, которое звучало в каждодневном грузинском приветствии «гуамарджос». (Леонидзе описывает, как встречали Coco его друзья и соседи, восхищенные его успехами в школе: «Гуамарджос! – возглашают в околотке, в школе дружно».) Слово «победа» и производные от него («победоносный», «непобедимый») постоянно использовались Сталиным, даже если речь шла не о военных делах. В своих приветствиях работникам Азнефти, Грознефти, Нижегородского автозавода по поводу их производственных достижений он писал: «С победой, товарищи!» Рабочим АМО он писал: «Ваша победа – это победа всех трудящихся нашей страны». Он часто завершал свои приветствия труженикам страны или отчетные доклады на съездах словами: «Вперед, к новым победам!» или «Вперед, к дальнейшим победам*.» Он говорил о «возможности победоносного социалистического строительства». С этим словом он не раз провозглашал здравицы: «Да здравствует наша победоносная Красная Армия!», «Да здравствует наш победоносный Военно-Морской Флот!», «Да здравствует наш победоносный рабочий класс!», «Да здравствует наше победоносное колхозное крестьянство!» Он часто говорил о «непобедимом» знамени Ленина.

Вера в победы советского народа была закреплена в Гимне Советского Союза, который был лично отредактирован Сталиным и в который он внес ряд текстуальных изменений. В трижды повторявшемся припеве Гимна звучали слова: «Знамя советское, знамя народное пусть от победы к победе ведет!» Самым драгоценным и престижным орденом страны был орден Победы, а праздник Победы стал святым для народа.

В возглавляемой Сталиным Советской стране образы его риторики внедрялись в общественное сознание самыми различными средствами политической пропаганды и массовой культуры. В передовицах газет и речах партийных руководителей говорилось о «сияющих вершинах коммунизма», к которым идет советский народ, о «садах коммунизма», которые «уже зацвели в Советской стране», о достигнутых и грядущих «победах». В речах делегатов съездов партии выражалась уверенность в том, что «мы завоюем еще большие высоты, добьемся больших побед и обязательно победим!» Если Сталин сравнивал Ленина с горным орлом, то другие руководители Коммунистической партии использовали этот же образ для характеристики Сталина. (А.И. Микоян в речи на XVIII съезде партии: «Сталин – горный орел, не знающий страха в борьбе и смело ведущий вперед большевистскую партию и советский народ по неизведанным путям к полной победе коммунизма».) Сталина сравнивали и с садоводом. («Товарищ Сталин, как заботливый садовник, растит и воспитывает… кадры в духе пламенного советского патриотизма, – писал Н.С. Хрущев в своей статье «Сталинская дружба народов – залог непобедимости нашей Родины», опубликованной в «Правде» по случаю 70-летия И.В. Сталина.)

В песнях тех лет имя Сталина постоянно соединялось с высокими горами и победами. Часто исполнявшаяся тогда по радио «Кантата о Сталине» на слова М. Инюшкина начиналась словами: «От края до края, по горным вершинам, где вольный орел совершает полет…» В «Кантате» пели «о Сталине мудром, родном и любимом, о радости наших великих побед». В «Песне о Сталине» на слова М. Алымова есть такие слова: «Сталин – это народ, что к победе идет по вершинам подоблачных склонов. Сталин – наши дела, Сталин – крылья орла…» Максим Рыльский, написавший слова к «Песне о Сталине», сравнивал его с орлом: «Из-за гор из-за высоких ввысь орел могучий взмыл. Не сдержать полет далекий, не сломить широких крыл!… Лётом солнечным, орлиным вождь указывает путь».

Страна, превращавшаяся в цветущий сад под руководством Сталина-садовода, стала темой многих произведений деятелей советской культуры. Азербайджанский поэт Д. Сулейманов в стихотворении «Великий садовод» писал: «Как сад, держава расцвела, – хвала, великий садовод!» Поэт В. Лебедев-Кумач в стихотворении «Садовник» так описал Сталина: «Вся страна весенним утром, как огромный сад стоит, и глядит садовник мудрый на работу рук своих». М. Исаковский писал о том, как Сталин «растит отвагу и радость в саду заповедном своем». Поэт призывал: «Споем же, товарищи, песню о самом большом садоводе, о самом любимом и мудром, – о Сталине песню споем!» Изображавший Сталина актер Михаил Геловани в фильме «Падение Берлина» работал в саду. Черты чудесной страны-сада были запечатлены в картинах сталинской эпохи, мозаике, керамике и лепке на стенах станций метро, каменных гирляндах из плодов на фасадах домов, воздвигнутых при жизни Сталина в разных городах Советской страны. На обширной территории Всероссийского выставочного центра, или Выставки достижений народного хозяйства (при Сталине она называлась Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой, или ВСХВ) до сих пор сохранилось много сооружений с чертами эстетики сталинских лет: изображения плодов сельского труда, свидетельствующие об изобилии, и фигуры героев труда, обеспечивавших обильные урожаи.

Героизация труда постоянно поощрялась Сталиным и, вероятно, была созвучна его представлениям о месте героического подвига в системе ценностей, сложившихся с детства. Сталин объявил, что в Советской стране «труд стал делом чести, доблести и геройства». При Сталине было учреждено звание «Герой социалистического труда». Во время войны слова «герои», «героический», «героизм» постоянно звучали в выступлениях и заявлениях вождя. Особым почетом были окружены мужественные воины, которые удостаивались звания «Герой Советского Союза».

При Сталине героизированным стал и образ матери. Особое почитание матери – исконно грузинская народная традиция. Сталин заботился о своей матери до самой ее кончины, создал для нее максимум удобств, постоянно беспокоился о ее здоровье. Как бы ни был занят, писал ей письма на грузинском языке. Екатерина Джугашвили была для него наглядным примером подвига женщины-матери, который может остаться незаметным, хотя без него невозможны жизнь и созидательная деятельность людей.

В разгар Великой Отечественной войны СССР стал первой в мире страной, в которой были введены государственные медали и ордена для многодетных матерей: «Медаль материнства» 1-й и 2-й степеней, орден «Материнская слава» 1-й, 2-й и 3-й степеней, орден «Мать-героиня». Образ женщины-матери олицетворял в глазах Сталина Родину, и он не раз употреблял выражение «Мать-Родина». На одном из самых популярных плакатов Великой Отечественной войны, созданном художником Ираклием Тоидзе, женщина-мать, призывающая сыновей идти на защиту своей Родины, стала символом борьбы против фашистской агрессии.

Хотя семейная жизнь Джугашвили была нелегкой, для Сталина с детства понятия семейный очаг и семейные узы были святы. (Вместе с ним на даче в Зубалово жили его многочисленные родственники. Заметим, что Сталин никогда не назначал их на выгодные должности. При Сталине понятие «семья» не означало группы родственников первого лица в стране, захвативших ключевые позиции в государственном аппарате и хозяйстве.) Уважение к институту семьи проявилось у Сталина в том, что он перенес связанные с ним дорогие для него понятия на отношения народов и классов Советской страны. Он говорил о «семье народов», о «братских народах» СССР, их «братском сотрудничестве», о «братском союзе рабочих и крестьян». Он говорил о том, что в нашей стране «народ и армия составляют… одну семью. Нигде в мире нет таких любовных и заботливых отношений состороны народа к армии, как у нас».

В этой «семье народов и классов» Сталин играл роль отца, и он не возражал, когда его так именовали. Обращаясь к Сталину, казахский акын Джамбул Джабаев открывал свое стихотворение словами: «Отец мой любимый, учитель родной…» В песне С. Алымова говорилось, что «богатырь-народ советский славит Сталина-отца». Свою статью, посвященную 70-летию Сталина, Н.С. Хрущев закончил здравицей: «Слава родному отцу, мудрому учителю, гениальному вождю партии, советского народа и трудящихся всего мира товарищу Сталину!»

Роль отца предполагала и наличие у него детей, а поэтому Сталин старательно подчеркивал заботу Советского государства о детях. Может быть, потому, что его детская жизнь была далека от идеала, Сталин особенно остро сознавал, как важно ребенку иметь благоприятные условия, необходимые для его полноценного развития. Излагая в 1933 году свои взгляды на воспитание детей, в беседе с американским полковником Робинсом, занимавшимся вопросами педагогики, Сталин говорил: «Ребенок не может развивать свои способности при режиме замкнутости и узкой регламентации, без необходимой свободы и поощрения инициативы… У нас не бьют ребенка, очень редко его наказывают, дают ему возможность встать на тот путь, который он сам выбирает. Я думаю, что нигде нет такой заботы о ребенке, о его воспитании и развитии, как у нас, в Советском Союзе».

Разумеется, Сталин не столько констатировал реальное положение детей в СССР, сколько высказывал свои представления о необходимых условиях для воспитания подраставшего поколения. В политической пропаганде постоянно говорилось о внимании Сталина к подраставшему поколению. Эта тема отражалась в транспарантах с лозунгами: «Да здравствует Сталин – лучший друг советских детей!», «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» На многих фотографиях и картинах Сталин изображался вместе с детьми, представлявшими разные народы СССР. Девочка в пионерском галстуке, дарившая Сталину цветы на Мавзолее, символизировала неразрывную связь поколений советского народа.

Возможно, поощряя эти ритуалы, Сталин демонстрировал свое искреннее доброе и нежное отношение к детям. В своих воспоминаниях С. Аллилуева говорила о «чисто грузинской, горячей нежности к детям» Сталина. О его любви к детям свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что, имея собственных детей Якова, Василия и Светлану, он взял на воспитание и сына погибшего в авиакатастрофе члена ЦК партии Артема (Ф.А. Сергеева). О его нежном отношении к детям свидетельствует его переписка с маленькой Светланой, в которой он шутливо именовал ее «Сетанка-хозяйка» и просил ее присылать ему «приказы». В своем дневнике М.А. Сванидзе привела один из «приказов» Светланы-хозяйки: «Приказываю, разрешить мне пойти с тобою в театр или в кино». Адрес – «1-му моему секретарю тов. Сталину». М.А. Сванидзе поясняла: «Светлана – хозяйка и у нее секретари. 1-й секретарь – папа, потом идут Каганович, Молотов, Орджоникидзе, Киров и некоторые другие… Светлана пишет приказы, И. (Иосиф. – Прим. авт.) подписывается, и их кнопками вешают на стенку в столовой около телефонов. Формулировка всегда вроде вышеприведенной. И при мне не было случая, чтоб папа отказал дочери. Он нежно и тепло любит ее и она также. Вася тоже последние полгода все время с отцом».

Любовь Сталина к детям не ограничивалась рамками собственной семьи. С. Аллилуева вспоминала, что «на стенах у него на даче появились огромные, увеличенные фото детей – мальчик на лыжах, мальчик у цветущей вишни». Его охранники Рыбин и Власик рассказывали, что Сталин, видя группы детей, нередко останавливал свою машину и брал их с собой покатать, а затем одаривал конфетами, купленными в придорожных киосках. По словам Власика, Сталин не раз останавливался, чтобы побеседовать со случайно встретившимися ему маленькими детьми. Возможно, такие беседы были навеяны воспоминаниями о далеком грузинском детстве.

Вероятно, помня о своих детских компаниях, Сталин поощрял создание и развитие пионерских организаций. В своем докладе по оргвопросам на XIII съезде партии в мае 1924 года он остановился на этом вопросе особо. Хотя пионерские организации взяли многое из опыта зарубежных детских организаций, например бойскаутских, подобных общенациональных детских организаций, сочетавших обучение полезным жизненным навыкам не только с игрой, но и с общественно-политической направленностью, в мире прежде не было. В сталинское время сложился особый стиль пионерской жизни, а пионерское детство стало общим для всех детей СССР: пионерские традиции, сборы и костры, дома и дворцы пионеров, пионерские лагеря, игры, торжественные ритуалы и песни. Возможно, Сталин считал, что в пионерской жизни дети играют во взрослых, подражают взрослым героям, как это делали он и его друзья, когда играли в народного героя Миндию и героев романов Александра Казбеги и Ильи Чавчавадзе.

В то же время пионерская организация была задумана как первая подготовительная ступень формирования политического сознания советского человека, затем – вступление в комсомол, а потом и в коммунистическую партию. Дети, носившие красные галстуки, воспитывались как наследники Советской страны, ее уклада, ее ценностей.

Кажется, что, став руководителем СССР, Сталин не раз возвращался к своим детским мечтам, ценностям и представлениям о мире, и поэтому пытался перенести все это на почву великой советской державы, и в новой почве они дали обильные всходы. Очевидно, что основы мировосприятия, заложенные в его грузинском детстве, оказались ус-. тойчивыми, несмотря на резкие перемены в условиях жизни Сталина.

Более того, именно из-за своей привязанности к Грузии его путь к принятию России, ее истории, русской культуры как части своего мироощущения не мог быть легким для Сталина. Хотя в своей работе «Марксизм и национальный вопрос» Сталин писал, что «в Грузии нет сколько-нибудь серьезного антирусского национализма… прежде всего, потому что там нет русских помещиков или русской крупной буржуазии, которые могли бы дать пищу для такого национализма в массах», среди различных слоев населения Грузии была широко распространена ностальгия по утраченной независимости. Подобные настроения отражены и в книге Леонидзе. В ней ничего не было сказано о давних исторических связях между Грузией и Россией, только несколько строк об общей борьбе грузинских и русских трудящихся против царского строя в конце XIX века. О присоединении Грузии к России, которое, по оценке советских историков, спасло страну от порабощения Османской и Персидской империями, говорится: «Царь все обманом выиграл, дал ночь он вместо дня нам, спас ото льва – дал тигру, – вот так блага христианам… Ты нас молчать заставил, ограбил землю нашу, ты виселиц наставил, любитель казней страшных». А вот что написано о казармах русских солдат, которые были в «русском квартале» Гори: «Казарма сапогами царевыми грохочет, идет, блестя штыками, чужой землей, как хочет». Поэт вспоминал, что прадед Сталина Заза Джугашвили вступил в борьбу, «когда русский царь внезапно слово царское нарушил (имеется в виду ликвидация власти грузинских царей. – Прим. авт.), когда Картли покровитель сам врагом стал двоедушным».

Леонидзе напоминал о старых обидах и приводил различные примеры того, как российские верхи демонстрировали свое господствующее положение и презрение к истории Грузии, ее языку и культуре: «Запрещен язык грузинский, уличным наименован, горе тем, неосторожным, кто шепнет родное слово. Говорят, чтоб не попасться, все на пальцах – под немого». Более чем через полвека поэт продолжал возмущаться опубликованным в газете «Московские ведомости» в 1882 году презрительным отзывом русского публициста Каткова о постановке пьесы Д. Эристави «Родина», в которой рассказывалось об истории Грузии: «Жаль затрат, сделанных на постановку пьесы, но они, кажется, могли бы окупиться от продажи декорации, костюмов и грузинских знамен в здешний цирк братьев Годфруа». Сокрушаясь по поводу того, что унижения и оскорбления национального достоинства не встречали отпора, Георгий Леонидзе писал: «В цепях с улыбкой пляшем, а сердцем горько плачем: ты знамя славы нашей уносишь в цирк бродячий».

Подобных обид сохранилось немало в памяти грузинского народа. Неслучайно в своем выступлении на XVIII съезде партии в марте 1939 года первый секретарь Грузинской компартии Н.К. Чарквиани, говоря об успехах в развитии современного грузинского театра, привел длинную цитату из докладной чиновника особых поручений при кавказском наместнике графа Соллогуба, оскорбительную для грузинского народа. («О грузинском театре даже нельзя упоминать, и жаль было бы отвлечь для его содержания хотя одну денежку из суммы, ассигнуемой на вспоможение театру. Личный состав труппы набран из дикарей… Грузинский театр может быть допущен только в одном случае: если начальство заблагорассудит действовать на простой народ посредством национальной трибуны. При таком предположении вопрос изменяется и принимает вид высокой полицейской меры». В последнем случае, писал Соллогуб, «польза этого учреждения неоспорима, в особенности, если управление им будет поручено не грузинскому автору, а просвещенному человеку».) Комментируя это письмо более чем полувековой давности, Чарквиани заявлял: «Так обращалось царское самодержавие с десятками народов, населяющих ныне Советский Союз».

Представление о том, что Российская империя была тюрьмой для нерусских народов, было широко распространено в СССР. При этом постоянно вспоминали различные случаи унижения национальной гордости нерусских народов России. В эпопее Леонидзе так изобразил спор школьника Coco Джугашвили с его учителем: «Ты – грузин? – Да! – Очень жалко! Твоя родина зовется как, скажи? – Зовется – Грузия! – Врешь! Как Грузия! Говори: Российская империя! Говори: Российская империя! Говори: Российская империя! Империя! Грузия ж?! Была когда-то… Тебя в карцер нужно голый, ты же олух, тебе б камень бить щербатый…» Вероятно, здесь изображен школьный преподаватель русского языка Лавров, который, по свидетельству бывших одноклассников Сталина, «не скрывал, что ненавидит Грузию и грузинский язык».

Совершенно очевидно, что Сталин, не возражая против издания книги Леонидзе, считал верным содержавшиеся в ней оценки положения Грузии в составе России, которые господствовали в его окружении с детства. Вероятно, он считал правильным и описание поэтом его конфликтов с учителями в школе по поводу их пренебрежительного отношения к Грузии и грузинскому языку. Трудно поверить, что публикацию произведения, в котором пребывание Грузии в составе России расценивалось как следствие вероломного обмана и как тягостная полоса унижения национального достоинства, позволил человек, которому была безразлична Грузия или который отрекся от своей любви к родному народу и принял сторону «победителей Грузии», что ему приписывал Таккер.

На самом деле приобщение к культурам других народов началось у Сталина с детства и не было связано с его стремлением встать на сторону «победителя». Любознательность вела его за пределы родного края, его культуры. В беседе с авиаконструктором А.С. Яковлевым И.В. Сталин с удовольствием вспоминал приключенческие книги Жюля Верна, Майн Рида, Густава Эмара и других писателей Западной Европы XIX века, которыми он зачитывался в детстве. В семинарии, как свидетельствовали очевидцы, он с интересом читал произведения Шекспира, Шиллера, Теккерея, Эркмана-Шатриана. Позже познакомился с творчеством Ибсена, Франса, Брет Гарта, Альфонса Доде и многих других писателей Западной Европы и США. «Судя по моим некоторым наблюдениям, – писал А.А. Громыко, – Сталин был знаком с книгами Шекспира, Гейне, Бальзака, Гюго, Ги де Мопасссана – и последнего очень хвалил, – а также с произведениями многих других западноевропейских писателей». Этот интерес был глубоким, Сталин мог в беседе провести сравнение с персонажами западноевропейских романов, или вспомнить случаи из литературной деятельности западных писателей, посоветовать своим собеседникам прочесть те или иные иностранные книги.

Сталин любил музыку и западноевропейских композиторов, особенно «Аиду» Верди. Его интерес к культуре других стран за пределами России свидетельствовал не о его желании «принять сторону победителя», а о том, что он сумел преодолеть национальную ограниченность, которая могла бы ему помешать увидеть ценность культур других народов. Это обстоятельство благоприятствовало не только принятию им интернационалистического учения Маркса – Энгельса, но и его последующим глубоким исследованиям природы национального вопроса с позиций интернационалиста. Видимо, на каком-то жизненном этапе его убежденность в торжестве принципов интернационализма заставила его изучать искусственный язык международного общения – эсперанто.

Однако усилия по изучению эсперанто оказались безуспешными, и, несмотря на феноменальную память, он так и не выучил этот язык. Неудачами кончились и его неоднократные попытки самостоятельно выучить немецкий и английский языки. Несмотря на то что Сталин много общался с представителями различных народов Кавказа, особенно в Баку, он не овладел их языками. Это может показаться невероятным, если учитывать и мнемонические способности Сталина, и его умение быстро осваивать самые разные знания. Однако всякому успешно изучившему тот или иной иностранный язык, как и всякому преподавателю иностранного языка, известно, что чужой язык нельзя выучить, полагаясь лишь на механическое заучивание слов и грамматических правил. Иностранный язык осваивается успешно лишь на практике (во время занятий, чтения иностранной литературы или прессы, общения с иностранцами). Изучению иностранного языка способствует также осознание его необходимости для ученика. Наконец, для того чтобы выучить иностранный язык, надо пытаться говорить или думать как иностранец.

Возможно, неудачи Сталина в изучении иностранных языков были связаны с тем, что он не старался соединять учебу по самоучителям с практикой и не чувствовал острой необходимости в этих знаниях. Наконец, судя по всему, Сталин даже в ходе учебы не пытался представить себя человеком, для которого родным языком был изучавшийся им немецкий или английский. (При изучении эсперанто последнее было в принципе невозможно.) Видимо, Сталин органически не мог войти в роль представителя другого народа, поскольку освоение им в детстве родной речи, устной и письменной, было связано с сильной эмоциональной привязанностью к родине, которую он не мог искусственно вообразить, изучая языки разных народов России или других стран мира.

Однако было одно исключение. Сталин блестяще изучил русский язык, прекрасно чувствовал русскую речь. Правда, оспаривая это, Рой Медведев утверждал, что на русском языке Сталин «свободно говорить так и не мог до конца жизни», и заявлял, что он «говорил по-русски лишь тихим голосом, медленно и с сильным грузинским акцентом». Из этого замечания можно заключить, что свободно русским языком владеют лишь те, кто кричит и тараторит, как развязные торговцы, на базаре. Хотя грузинский акцент Сталина был заметен в его речи (об этом, в частности, писал Г.К. Жуков), есть основания полагать, что записи его голоса не дают верного впечатления о произношении Сталина.

Родственница Сталина М.А. Сванидзе, которая часто общалась со Сталиным, не узнала его голос, когда впервые услыхала его выступление по радио. Она записала в дневнике: «Как странно, я не узнавала его голоса – через микрофон тембр был другой, а главное акцент был на 100% сильнее, чем в жизни. Он очень чисто говорит по-русски, и обороты речи у него хорошего народного русского языка, а через микрофон он говорит в точности как в жизни говорит Шалва Элиава». (Видный участник революционного движения Ш.З. Элиава до середины 1930-х годов занимал различные правительственные посты.)

В совершенстве владея грузинским языком, Сталин постарался достигнуть такого же совершенства и в изучении русского языка. По наблюдениям Г. К. Жукова, Сталин «русский язык знал отлично и любил употреблять образные литературные сравнения, примеры, метафоры». Сталин не только блестяще овладел русским языком, но стал знатоком русской культуры, особенно литературы и музыки.

Очевидно, что в приобщении к русской культуре и русской речи у Сталина не было психологического барьера несовместимости, мешавшего ему осваивать другие языки. Хотя Сталин, как и многие грузинские патриоты, не забыл ни одно из оскорбительных высказываний в адрес культуры своей страны, даже если они были сделаны не самыми крупными деятелями России, не забыл унизительные запреты на использование грузинского языка, можно утверждать, что распространенное среди революционеров представление о России как «тюрьме народов» было по меньшей мере сильно преувеличенным. Несмотря на сохранявшиеся запреты на профессиональную деятельность и место жительства людей иных религиозных конфессий и политику «русификации», в России не было непреодолимых барьеров для представителей иных национальностей, особенно для исповедовавших православие. В русском же национальном характере никогда не господствовали установки расовой или национальной нетерпимости. Эти обстоятельства всегда благоприятствовали интеграции представителей большинства народов в жизнь российского общества. Давние и глубокие исторические связи между двумя православными народами создали прочную основу для добровольного вхождения Грузии в состав России, а затем способствовали развитию дружбы между грузинским и русским народами.

Эта дружба проявлялась, в частности, в том, что грузинский князь Багратион стал героем русского народа, а русские поэты воспевали красоту природы Грузии, благородство ее людей. Сближению России и Грузии способствовала и тяга ее лучших представителей к народным истокам своих культур, а поэтому в культуре России Сталин мог ощутить те же древние традиции, в которых он был воспитан с детства. Было очевидно, что, вопреки неизбежным обидам и непониманиям, у двух народов гораздо больше оснований для дружбы, чем для взаимной неприязни. Еще задолго до революции и создания СССР Сталин не видел непреодолимых барьеров, отделявших Грузию от России. Уже в первой своей статье в газете «Брдзола», написанной в 1901 году, он назвал Кавказ «уголком России», а Грузию – частью этого «уголка». В восприятии Сталина Грузия была частью огромной страны, на которую он распространил свои представления о родном крае, сформировавшиеся у него с детства. Очевидно, что такое восприятие места Грузии в составе России перевешивало для Сталина значимость воспоминаний о статьях Каткова и Соллогуба и высказываний его школьного учителя Лаврова.

Благодаря этому в своем изучении русского языка, своем знакомстве с Россией, ее людьми, ее образом жизни он опирался на те же способы приобщения к ее культуре, которые сделали его грузином. В основе его приобщения к русской речи, русской литературе, русской музыке лежал не холодный расчет получить выгоды от интеграции в мир «победителей Грузии», а такая же любовь, которую он испытывал к родной речи и родной культуре.

Сталин с очевидным удовольствием использовал в своих выступлениях русские пословицы и поговорки, которые явно любил, так же, как с детства полюбил грузинские народные выражения. («Молодец против овец, а против молодца – сам овца», «Если бы да кабы, то во рту росли грибы», «Рыбак рыбака видит издалека», «Знают, где раки зимуют», «Дай дураку помолиться, он себе лоб расшибет», «Захотели поделить пироги и пышки, а пришлось им поделить синяки и шишки».) Было очевидно, что ему стала близка мудрость русского народа, воплощенная в народной речи.

Любовь к грузинской народной песне стала основой для развившейся у него привязанности и к певческой традиции русского народа. В.М. Молотов вспоминал, что у Сталина было много пластинок, которые он любил прослушивать: «грузинские песни… русские народные песни очень любил… Ему нравились песни хора Пятницкого». Это подтверждала и его дочь, которая отмечала, что наряду с коллекцией пластинок с записями грузинских народных песен, у Сталина были собраны многочисленные пластинки с записями русских и украинских песен.

Приобщаясь к культурной традиции русского народа, Сталин опирался на те культурные основы, которые были заложены в его сознании еще в раннем грузинском детстве. Он искал и находил общее в судьбах народов Грузии и России, в их традициях. Сталин, как и многие его соотечественники, вряд ли забывал о том, что наиболее драматичные события в истории Грузии были вызваны тем, что она находится вблизи важного перекрестка древних мировых путей, на древней евро-азиатской магистрали между Европой и Азией. Видимо, это представление о месте Грузии позволяло ему легче увидеть, что громадная Россия также находилась на цивилизационном перепутье. В своей работе «Марксизм и национальный вопрос» Сталин писал: «Россия находится между Европой и Азией, между Австрией и Китаем». Хотя это замечание справедливо и к тому же касается не только географической стороны вопроса, но оно, вероятно, свидетельствует о привычке смотреть на мир глазами наблюдателя из Грузии, расположенной между Россией, Турцией и Персией, между Европой и Азией. Учитывая протяженные границы России, отделявшие ее от десятка стран мира, и ее тогдашние размеры (а она занимала большую часть Европы и большую часть Азии), вряд ли такое определение можно считать правильным.

В то же время такое положение России делало ее уязвимой для внешних нападений с разных сторон. Таким было географическое положение Грузии, обрекавшее ее на вечные столкновения с захватчиками. Представления о грузинской истории помогали Сталину увидеть и в прошлом России непрерывную череду вторжений иноземцев, пытавшихся ее покорить. Вопреки выводу Таккера, Сталин видел в России не хронического победителя, а страну, которая, как и Грузия, не раз терпела поражения от иностранных захватчиков. В 1931 году Сталин говорил: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны». Это замечание также справедливо, но следует учесть, что, в отличие от Грузии, Россия не только вела упорную самооборону, но в конечном счете разбивала агрессоров, расширяя свои владения.

Постоянная борьба с иноземцами заставляла народы, подвергавшиеся нападениям извне, мобилизовывать все силы на отпор врагам. Как и в грузинской истории, Сталин особо выделял в русской истории выдающихся военачальников, поднимавших народ на борьбу против иноземных захватчиков. Имена этих великих русских полководцев он воспринимал как символы славной истории «нашего» народа, как это следовало из его выступления 7 ноября 1941 года. На это и подобные его высказывания часто ссылаются, указывая, что Сталин считал себя русским человеком.

Однако и в этих случаях Сталин не забывал о славных полководцах-грузинах. Об этом свидетельствует и выбранное им название «Багратион» для операции по разгрому германских армий в Белоруссии. В разгар Великой Отечественной войны был создан двухсерийный фильм о Диди-Моурави – Георгии Саакадзе. Многотомный роман А. Антоновской «Великий Моурави» был удостоен Сталинской премии. Однако очевидно, что Сталин учитывал, что Грузия в масштабах СССР занимает сравнительно скромное место, а поэтому он не поставил грузинских полководцев в один ряд с выдающимися военачальниками России и Украины (Александром Невским, Богданом Хмельницким, Александром Суворовым, Михаилом Кутузовым, Федором Ушаковым, Павлом Нахимовым), в честь которых были учреждены боевые ордена.

Поиск общего в истории народов Грузии и России позволял Сталину обратить внимание и на великие созидательные дела двух народов в прошлом, а также на правителей, чьи имена связаны со строительством прочных, процветающих государств. В известной ему с детства истории грузинских царей он мог найти немало общего с деятельностью русских государей. Традиционное для сына грузинского народа уважительное отношение к Давиду-Строителю, царице Тамаре и другим великим правителям Грузии, вероятно, помогало Сталину испытывать такое же уважение к созидательной деятельности российских государей, а затем преодолевать нигилистическое отношение к истории Российского государства, распространившееся после революции 1917 года.

Нашествие врагов заставляло патриотов любого народа вспоминать о достижениях своей культуры. Так было всегда и в истории Грузии: грузинский народ, защищая свою землю, вспоминал о своем культурном наследии и его великих творцах. В годы Великой Отечественной войны Сталин поставил замечательные достижения великих творцов России в один ряд с деяниями ее государственных руководителей и полководцев и призвал народ вдохновляться ими в борьбе с захватчиками, пытавшимися покорить великий народ.

Среди великих деятелей русского народа, которых назвал Сталин 6 ноября 1941 года, особенно много было писателей. Будучи сыном Грузии, для которой книга Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» является национальной святыней, Сталин мог по достоинству оценить роль русской литературы. Классики грузинской литературы, которыми он зачитывался с детства, помогли ему найти путь к русской литературе. После завершения строительства библиотеки имени Ленина в 1930-х годах на фасаде ее нового здания, выходящего на Моховую, из писателей мировой литературы были изображены преимущественно классики русской литературы. В то же время знаменательно, что рядом с бюстами Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого, Салтыкова-Щедрина, Горького, Маяковского и другими русскими писателями, поэтами и критиками, а также с бюстом основоположника украинской литературы Шевченко был поставлен и бюст Шота Руставели.

Совершенно очевидно, что, оставаясь верным сыном своей родины, Сталин не замкнулся в том круге ценностей, которые он привык признавать наивысшими с раннего детства. Так же ясно, что Сталин не уподобился тем эмигрантам, которые стремятся порвать с культурой своего народа и даже демонстрируют презрение к ней. Очевидно, что эволюция исторического и культурного сознания Сталина на основе сохранения его национальных ценностей была сложным процессом.

Он полюбил такие произведения русской литературы, которые имели мало общего с грузинской культурной традицией и с теми книгами, которыми он увлекался в своем детстве. Он неоднократно цитировал фрагменты из произведений Гоголя, Салтыкова-Щедрина. Однако, по справедливому замечанию Евгения Громова, «именно Чехов является любимым автором Сталина. Его он будет читать всю жизнь». Любовь к Чехову показывала, как далеко Сталин ушел от любимых им в детстве книг о романтических героях и рыцарях «без страха и упрека». Сталин ценил Чехова прежде всего за его умение создавать сложные литературные характеры, исключительную тонкость в изображении людей. В своем выступлении на совещании в сентябре 1940 года Сталин сказал, что он предпочитает «манеру Чехова, у которого нет выдающихся героев, а есть «серые» люди, но отражающие основной поток жизни».

Подобную способность к изображению сложных человеческих натур Сталин обнаруживал и у других выдающихся деятелей русской литературы. Выступая на заседании Комитета по Сталинским премиям в марте 1950 года, Сталин осуждал литературных критиков, которые «хотят, чтобы все герои были положительными, чтобы все стали идеалами… Ну а Гоголь? Ну а Толстой? Где у них положительные или целиком положительные герои? Что же, надо махнуть рукой и на Гоголя, и на Толстого?» Произведения этих и других классиков русской словесности Сталин считал непревзойденными образцами художественной литературы, и книги Толстого, Гоголя, Чехова, а также многих других русских писателей переиздавались в сталинское время огромными тиражами.

Он очень любил и русские оперы. Серго Берия, хорошо знакомый с пристрастиями Сталина к русской опере, говорил своей матери: «Я не Сталин, чтобы по пятьдесят раз слушать «Ивана Сусанина». По словам Молотова, Сталин «часто в Большой театр ходил, на середину оперы, на кусок из оперы. Хорошо относился к Глинке, Римскому-Корсакову, Мусоргскому – к русским преимущественно композиторам».

Очевидно, что любовь к Грузии, ее народу, ее прошлому, которая заставляла его со школьных лет отстаивать право быть грузином, говорить по-грузински, петь грузинские песни, он перенес на Россию, а потому в России он обрел свою вторую родину, став впоследствии убежденным патриотом русского народа.

Здесь, на своей второй родине, он обрел и свою вторую семью, женившись в 1918 году на 17-летней русской девушке Надежде Аллилуевой, которую знал еще со времен подпольной работы, когда он скрывался в Петербурге на квартире своего старого знакомого по Тифлису Сергея Аллилуева. Дом Сталина – Аллилуевой стал русским домом, в котором языком общения служил русский, а дети смешанного брака сначала даже не подозревали о том, что они наполовину грузины. Однако со временем Сталин привил и им любовь к Грузии.