Здравствуй, моя любовь, благоденствуй. Как ты здесь оказался, спустя семь лет с половиной? У того же балкона стоишь, будто в окно вошел. Мне в тебя не поверить. Видишь, и правда, жизнь оказалась длинной. Кто из нас в следующий раз придет к другому с повинной? Я уже не знаю, грешно это или смешно. Я забыла, что ты есть на свете, но в разговорах невольно и невзначай я, случалось, копировала твою мимику и интонации. Странная жизнь. В ней есть перегоны и станции. В ней забудешь начало, не дочитав до конца. Но сквозь черты и резы на всех страницах проступают черты твоего лица. Здравствуй, моя любовь, благоденствуй. Жизнь оказалась длинной. Спустя семь лет ты стоишь, источая прозрачный свет, смотришь на синюю ночь, на лицо Вселенной, ты живыми глазами впускаешь ее в себя, и становишься в ней нетленным. я люблю тебя небо светает И не ты ли из головы моей вышедший сон, который к утру забыть? Эта ночь через минуту растает. Ты рассеешься, может быть.

Поселится один внутри другого, и будут временами говорить. Который час? Ответит: Полшестого. То посмеется, то подскажет, то пошутит, Посмотрит молча, может быть. За годы в облике ничто не изменится. Не постареет, и волос не пострижет. И встреча первая все будет длиться, длиться. И это время не пройдет.

Зреет годами, случается в одночасье. Нет между нами больше ни ссор, ни истерик. Я ничего не требую. Ты не властен ни над горем моим, ни над счастьем. Мы, вероятно, увидим Америку, но время и место не совпадут. Ноги мои побредут по тресковому мысу, утопая в песке по косточку. Ты, наверное, разведешь разговоры в Денвере или в форточку будешь в Москве покуривать, как сейчас. Но ничто не излечит нас.

1. Разум кодирует опыт в образы, режиссирует сны. Каждый год я не верю, что доживу до весны. Я ныряю в целебный сон, как в спасительный дом — ты живешь, как живой, в нем. В этом мире всегда есть море, и я плыву. Море, бывает, топит меня, а потом баюкает, как щепочку, на плаву. Иногда оборачивается пропастью за спиной или в углу зрения маячит сияющей ласковой синевой. Это среда моих зашифрованных сновидений, моя жизнь. Иногда меня тянет, так тянет вниз. Но у вечного океана и смерти не может быть. Я покорно тону, но не гибну, я становлюсь водой. В этом мире ты берег, до которого не доплыть. Я касаюсь тебя волной. 2. То, что с нами случилось, я себе рассказала сама. Я сложила в слова то, на что мне хватило ума, и для крепости пересказала тому тебе, что живет в моей голове. Это то, что я буду помнить: слова, места… История стала вполне логична и даже проста. Память придирчиво, несправедливо, дотошно редактирует прошлое, стирает необъяснимое, чтобы не было невыносимо время, когда моим воздухом был ты и я вдыхала тебя, как вынырнув из воды.

Я болею холодом и темнотой. Всерьез. В неминуемые сезоны моей страны я болею от скудости, грубости, жалости и вины. Здравствуй, межлопаточный остеохондроз. Раз в три месяца не выдерживать и звонить. Рефлекторное счастье на звук твоего «алло». Будто свет в чулане включают — и вмиг светло. И меня от тебя, наверно, пора лечить. Я устала от этих местоимений «тебя-меня», я сама с собой, нет никакого «ты». «Ты» живет в параллельной вселенной, и вход закрыт. Так случилось, в этом некого обвинять. Ах ты, горе-злосчастьюшко, мой ненаглядный свет. Все потешки-пестушки вылетели в трубу. Ты с катушек съехала, мать, закатай губу, тебе сколько лет? И слезится ноябрь, как старческий глаз, и сосет тоска, невменяемая, родимая, кровью поеная моей. Я сама ее выкормила, выносила на руках. Как теперь оставишь? поди-ка не пожалей. Но в погоде ли дело, если в погожий день, ну допустим, лета, индейского, золотого, я иду, например, к глубокой синей воде и ловлю в ней слово за словом… И тогда, дыша органикой и синевой, каждый вдох и выдох благословляя, я все так же живу параллельно с тобой, радуюсь, представляя: вот ты едешь за город, слушаешь музыку по пути, вот ты учишь братишку рыбачить, в футбол играть. Этот день, безмятежный, как будто ему не пройти, и тебе проживать.