Утро было свежее, и в лесу на траве и листьях деревьев лежала роса. Высоко в облаках летел самолет. Савельев, усевшись на пенек под деревом, старательно обувался, расправляя портянку и ловко обвертывая ею ногу. После двух дней непрерывного орудийного гула тишина казалась удивительной. И то, что удалось спокойно поспать в эту ночь, было очень хорошо.

Савельев поднял голову и осмотрелся. Большая поляна уходила вниз по склону. Свежая росистая ее трава в этот ранний утренний час была уже кое-где примята проходившими людьми. След от проехавшей повозки пересекал поляну. В дальнем ее конце, снизу по ложбине, ехали верхом командир и конный разведчик. Командир слез и пошел вверх по склону, а разведчик повел лошадей в овражек.

На опушке леса под деревом, налево от Савельева, спали три оставшиеся при штабе служебные собаки: Аян, Хабитус и Колбат. Аян – густую шерсть его не мог пробрать никакой холод – спал, развалившись на боку, а Хабитус с Колбатом свернулись клубком и сунули носы в пышную шерсть на боку около задней лапы.

Из-за деревьев, веселым светлым строем рассыпанных по краю поляны, вышел красноармеец и побежал по ходу сообщения к расположенному тут же командному пункту батальона. Собаки не проявили никакого беспокойства, только Аян открыл глаза, посмотрел и снова заснул.

Далекий свистящий звук возник откуда-то справа, усиливаясь так, будто он нес с собою ветер пронзительной силы. Внизу, в лощине, звук оборвался, с гулом взметнулась земля… и все стихло.

– Начинается! – сказал Савельев, все еще глядя на собак.

Аян и Хабитус не шевельнулись, а Колбат поднял голову и насторожил уши. Потом, вытянув передние лапы, спокойно опустил на них голову и прикрыл глаза.

Снова друг за другом стали доноситься далекие звуки выстрелов и густые оседающие звуки разрывов снарядов вблизи, в лощине, и левее по фронту.

Из хода сообщения выскочил Гусельников.

– Куда бьет? – спросил он Савельева и, когда тот молча указал ему направление, сказал: – Все второй роте достается… А молодец Колбат! Ему, видно, что стреляют, что нет – все равно.

– Привык, – ответил Савельев: – сколько раз он с тобой на стрельбище ходил.

– Что – стрельбище! Я его на полигоне по шесть часов вываживал, – засмеялся Гусельников, направляясь к собакам. – Скажешь ему: «Колбат…»

Колбат, услышав свою кличку, торопливо вскочил навстречу Гусельникову и замахал пушистым, завернутым кверху хвостом. Когда Гусельников подошел совсем близко, Колбат чуть-чуть приподнял верхнюю, почти черную влажную губу над белейшими зубами и ткнулся Гусельникову носом в ладонь. В ладони у Гусельникова ничего не нашлось, но Колбат все посовывал носом и все так же морщил свою черную влажную губу.

– Играет еще, – сказал Савельев Гусельникову, но увидел только спину красноармейца: она мелькнула среди зеленой, осыпанной росой листвы.

Ветви, потревоженные Гусельниковым, покачивались, и капли росы на листьях сверкали в косом, очень раннем солнечном луче.

В той стороне, куда пошел Гусельников, за деревьями стояла походная кухня, и к ней подходили красноармейцы с котелками. Видно было, как повар длинным черпаком раскладывает в подставленные котелки пшенную кашу. Красноармейцы брали один полный котелок на двоих и отходили, и повар сказал им:

– Чай поднесут потом, в термосах.

Савельев посмотрел на Колбата и засмеялся: Колбат стоял, натянув поводок, и, наклоняя голову то на правую, то на левую сторону, не отрываясь смотрел вслед Гусельникову. Изо рта у него капала на траву слюна.

– Рано, рано есть захотел, – подымаясь, сказал Савельев и двинулся к собакам, приговаривая на ходу: – Ты поработай сначала, да покажи боевую выучку, да сбегай на пост, да заслужи свой паек…

Услышав голос Савельева, Колбат повернул голову и ослабил поводок. И сейчас же, припав на передние лапы, стал изгибаться направо и налево, всем видом показывая удовольствие. И когда Савельев подошел, Колбат замахал хвостом и, посматривая на Савельева блестящими глазами, ткнулся носом ему в колени. Савельев провел рукой по шее Колбата и похлопал по белой его могучей груди.

Аян и Хабитус тоже сунулись было к Савельеву, но он отстранил собак, стал прямо и ровно и от этого как бы прибавился ростом: подходил только что приехавший начальник штаба полка. Колбат узнал его и двинулся к нему, но поводок, привязанный у самого корня молодого, гибкого деревца, не пустил, и Колбат, качнув деревцо так, что оно посыпало сверху свежие капли росы, остановился, глядя в сторону начальника штаба. Но тот и не взглянул на Колбата, а обратился к Савельеву.

– Попросите ко мне командира батальона и начальника сзязи, товарищ Савельев, – приказал он.

Савельев побежал за деревья, где раздавали пищу, и сейчас же вернулся с крепким, коренастым старшим лейтенантом Петровым, который доложил, что комбат на левом фланге обороны и скоро прибудет.

– Как у вас организована связь в батальоне? – спросил начальник штаба, отвечая на приветствие Петрова.

– Телефонная – со всеми ротами, а с левофланговой еще и радио.

– А собаками с кем держите связь?

– Собаки – по ротам. С левым флангом работают Ангара и Вилюй. Но сегодня уж очень сильно обстреливают лощину. Беспокоюсь, пойдет ли Ангара. Собака молодая, боязливая.

– А какие собаки в резерве?

– Колбат и Аян.

– Так замените Ангару Колбатом.

Тут начальник штаба встретился глазами с Колбатом, подошел к нему и сделал чуть заметный знак бровями. Вмиг Колбат уже обскочил вокруг начальника штаба и сел у левой его ноги.

– Видали, товарищ Петров, как помнит своего учителя? – засмеялся начальник штаба и наклонился к Колбату. – Как поживаешь, друг? – спросил он. – Это, брат, тебе не стрельбище!

Колбат махнул хвостом и легонько захватил зубами руку начштаба; от руки пахло нагретой кожей поводьев и влажной лошадиной шерстью.

– Сколько у него друзей, – сказал начальник штаба, – подумать только! Недоверчивый Колбат – и ко всем ласкается! Размяк, старина…

– Не ко всем, товарищ начальник, – сказал Савельев, – чужого ни за что не подпустит. Да что говорить! Понтяев хоть и свой, а побаивается Колбата. Колбат злопамятный и любит крепко только меня да вашу семью. А Гусельников, конечно, теперь его вожатый, парень очень хороший, сумел подойти…

– Очень хороший вожатый, – подтвердил начальник штаба. – Пойдемте, товарищ Петров, – и, сопровождаемый начальником связи батальона, пошел на командный пункт.

Когда в блиндаж прибыл командир батальона, начальник штаба пододвинул к себе карту, разложенную на столе, показал, где находятся сейчас главные силы полка, и стрелкой отметил направление их движения. Главные силы шли форсированным маршем, чтобы, обойдя противника, ударить ему во фланг и тыл. Начальник штаба повторил приказание командира полка батальону: несмотря ни на какие трудности, сдерживать противника до подхода главных сил к утру следующего дня.

Командир батальона и начальник штаба знали, что задача серьезная и выполнение ее требует большого напряжения сил. Батальон оборонялся на широком фронте, и поэтому каждому командиру и красноармейцу надо было собрать все свое внимание, чтобы вести меткую стрельбу, уберечь себя от потерь и точно выполнить свою боевую задачу. Они наклонились над картой, еще поговорили о сведениях, доставленных нашей разведкой и предполагаемых намерениях противника, потом с вершины холма понаблюдали в стереотрубу за расположением противника и спустились обратно в блиндаж.

Третий день батальон N-ского стрелкового полка, выдвинутый на передовой рубеж, прикрывал сосредоточение подходивших наших войск. Район был выбран очень удачно: роты занимали группу невысоких, пологих и вытянутых с северо-востока на юго-запад холмов, покрытых лесом. Лес был негустой, спускался неровными языками вниз по склонам, и пахло в этом лесу грибами и земляникой. Вблизи опушки леса и располагался передний край обороны.

Первая рота на правом фланге была расположена выгоднее, чем вторая, потому что все ее управление и пути, по которым доставлялись патроны и питание, находились на обратном противнику склоне, и склон этот не мог им простреливаться. Все пулеметы, стрелковые отделения и снайперы были так врыты в землю и замаскированы, что, когда стрельба не велась, казалось, что на склоне, обращенном к противнику, никого нет.

Расположение второй роты было хуже, потому что гребень холма, где она укрепилась, изгибался и оставлял уязвимым для противника свой обратный склон. Вторая рота была отделена от первой широким логом, который был прикрыт огнем станковых пулеметов. Вот по этому-то логу и по району обороны второй роты противник снова начал обстрел в это утро.

– Место для командного пункта выбрано хорошо, – сказал начальник штаба, вставая и проходя среди густых кустов жимолости и бересклета, закрывавших выемку заброшенной каменоломни в вершине балки, где и находился командный пункт.

– Да, – самодовольно сказал командир батальона, – у нас посыльные и то путаются. Как выйдут из хода сообщения, непременно приостановятся, прежде чем свернуть в правильном направлении…

И начальник штаба пошел вниз по тропинке к лошадям.

Все это время был слышен прерывающийся, неровный гул выстрелов справа, как будто этот гул шел то от нашей стороны, то откуда-то издали к нашей. Снова стал надвигаться кувыркающийся свистящий звук, и налево за деревьями грохнуло, загудело, и слышно было, как по ветвям зашумели мелкие осколки.

Савельев, наклонившись к Колбату, осматривал покрасневший его глаз, когда с противоположной стороны поляны вынырнул Гусельников. Колбат сразу оживился, заметив у него в руках котелок с кашей и свою миску. И от миски и от котелка шел пар.

– Где ты был? – спросил Савельев.

– Слазил поглядеть, куда попало. Всё по лощине долбят, а там у нас провод. Воронку выкрутило здоровую.

Савельев перешел на служебный тон и сказал:

– Быстро позавтракаете, товарищ Гусельников, и проведете Колбата. Будет работать вместо Ангары с левофланговой.

– Есть провести Колбата! – с веселой готовностью ответил Гусельников. – Сейчас выстужу ему кашу.

– Только бережно сделай – место опасное. И сам поаккуратней… – добавил Савельев.

Колбат во время разговора смотрел то на Савельева, то на Гусельникова. Он сидел среди зеленой густой травы. Трава и листья на деревьях уже подсыхали. Солнечный луч падал теперь не сбоку, а сверху и вкось на Колбатово надломленное ухо. Какая-то мелюзга толкалась в этом луче, и назойливый слепень вился над его головой. Колбат держал большую гладкую свою голову, как бы ничего не замечая, чуть-чуть косил глазом и вдруг вскидывал голову и хапал пастью, не причиняя, однако, никакого вреда слепню.

На дальнем краю поляны начальник штаба связи сел на лошадь и вместе с коноводом поехал в ту сторону, откуда не было слышно ни свистящего тяжелого полета, ни грохота, ни гула.

– Чегой-то приезжал начальник штаба? – спросил Гусельников.

Он обломал крепенький кленовый сучок и помешивал им кашу в миске Колбата, чтобы скорее остывала. Савельев раскладывал из котелка в миски кашу Аяну и Хабитусу.

– Боевая задача серьезная, – с достоинством ответил Савельев. – Вот и проверяет, чтобы связь не подкачала… – И побежал за обедом себе и Гусельникову.

Ожидая, пока простынет каша, Колбат занялся полезным делом: вытаскиванием клеща. Но клеща добыть из припухшей кожи около глаза было нелегко, и, зажав обеими лапами морду, он долго тер лоб и глаза, стараясь сбросить круглого напившегося маленького врага.

Гусельников подошел с простывшей кашей, вытащил у Колбата клеща, сказал: «Как же я его прозевал?» – и подвинул ему миску. Как и всякий заботливый вожатый, Гусельников должен был следить, чтобы у собаки не было клещей: собака может заболеть от их укуса. Гусельников уж так и привык, что, даже гладя Колбата, крепко прижимал его шерсть рукой и нащупывал, не впился ли где-нибудь клещ.

Пока Савельев и Гусельников обедали, Колбат дочиста вылизал свою миску и, подталкивая ее носом, довез до дерева, а там еще погремел ею. Гусельников вытер котелок травой, налил из своей фляжки в миску Колбата чистой воды, и Колбат жадно ее вылакал. Потом Гусельников отвязал поводок Колбата, подал команду, и они пошли направо вместе с Савельевым.

Место было незнакомое. Лес уходил вниз по склону. Постепенно деревья редели, и скоро лес кончился. Дальше склон опускался полого и открыто, под жарким уже солнцем весь заросший густой травой с крупными яркими цветами. Противоположный склон был тоже некрутой, так что вся эта лощина походила на слегка согнутую ладонь, и там, где эта цветущая и открытая ладонь переламывалась, бежала чистая, веселая струя родника.

Колбат стоял у дерева между Гусельниковым и Савельевым, когда тот же свистящий звук снова возник и стал приближаться так угрожающе, что Колбат прижал уши и поднял шерсть на загривке. Гусельников плотно прислонился к дереву, а Савельев как бы насторожился. Тяжелое и угрожающее пронеслось над их головами в лощину, и навстречу из цветущей ее середины взметнулся большой черный столб, который сейчас же опал, рассыпался и затих.

– Тебе не лучше будет усилители надеть? – сказал Савельев.

Гусельников пощупал траву и землю. Трава вверху уже подсохла, но внизу, в самой гущине, стебли были совсем влажные, и рука его почувствовала приятный холодок земли. Гусельников достал из кармана усилители – плоские подушечки, – присел и пристегнул их к подошвам сапог.

Когда нужно, чтобы земля крепче сохраняла запах следов вожатого, он надевает усилители. Запах их очень долго держится в травах, и дорогу по нему собака может найти даже на другой день.

Гусельников подтянул Колбата поближе к ноге и, согнув свое тонкое, крепкое тело и весело блеснув серыми небольшими глазами на Савельева, пошел в густую траву, а Савельев остался у опушки леса, отошел на несколько шагов и лег за куст.

Колбат рядом с Гусельниковым стал медленно пробираться в травах. Здесь всюду шла своя жизнь: сновали зеленые усатые жуки, прыгали кузнечики, под травой пробежала полевая мышь, а в темной глубокой ямке, как будто в темной ноздре, таился запах чего-то живого. Опустив морду к земле, Колбат было сунулся носом в эту ямку и нюхнул в себя так, что в ноздри ему попали песчинки, но Гусельников натянул поводок, и Колбат отвернул голову. Теперь они шли через запутанные заросли мышиного горошка. Круто изогнутые его стебли густо и цепко оплетали соседние травы, и лиловато-синие кисти его цветов свешивались там и тут. Лапы Колбата стали путаться в зарослях, и, чтобы освободить зацепившуюся заднюю лапу, он слегка подпрыгнул, за что сейчас же был легонько потянут назад Гусельниковым.

И сейчас же послышалось несколько выстрелов: справа и над головами Колбата и Гусельникова тоненько засвистели пули. Гусельников бросился ничком на заросли горошка и приказал Колбату: «Ползать!» Они ползли вместе, приминая плотные свежие кисти цветов, обрывая их и дыша нежным и терпким их ароматом, а справа слышались выстрелы, и оттуда приходило непрекращающееся посвистывание над головой.

Полоса мышиного горошка обрывалась внезапно черной большой ямой, куда Гусельников легко скользнул, некоторое время оставался еще лежать, а потом сел. Яма была такая, что Гусельников и Колбат легко в ней уместились. По краям ее свисала и отчетливо выделялась на черной взрыхленной земле светлая зелень и плотные яркие кисти мышиного горошка. Под оборванными корнями трав в темной земле извивался красный земляной червяк.

Колбат уселся рядом с Гусельниковым и привалился к нему боком. Черный нос Колбата морщился, двигался, вбирая в себя запахи деревьев и трав, мелкого лесного зверья, неподалеку расположенного муравейника и тот особенный запах, который остается в земле после разрыва снаряда. Вдруг стало совсем тихо. Солнце так пригревало, что Колбат чуть не задремал. Но Гусельников сделал знак Колбату и, нагнувшись, пошел дальше.

Они тихо сползли к роднику, но пить из него Гусельников собаке не позволил. Переползли через чистую его холодную струю и торопливо выбрались на противоположный склон к кустам. Гусельников выпрямился во весь рост, и они быстро дошли до поляны. Тут стояло несколько красноармейцев. Среди них был и Понтяев.

– Смотрите, ребята, Гусельников пришел, – сказал он.

Гусельников подошел к командиру роты и, став прямо перед ним, доложил о прибытии.

Два красноармейца сидели под деревом и чистили винтовки. Один из них, только что разбиравший затвор, опустил его на колени и, взглянув на Понтяева, хитро подмигнул ему, указывая глазами на Колбата.

– Что ж, Понтяев, – сказал он, – гляди, «твой»-то работает! Колбат! – окликнул он собаку.

Колбат, вскинув ухо, быстро повернул голову в сторону красноармейцев и дружелюбно замахал хвостом, но от Гусельникова не отошел.

– Видишь, – засмеялся красноармеец, – образовался пес. Собака, она, брат, пони-ма-ает, – протянул он.

Понтяев посмотрел на Колбата и махнул рукой.

– Пока водишь его, он и работает, – сказал он. – Я-то уж его знаю. – Он двинулся было к Колбату, но тот прижал уши и отодвинулся в сторону.

– Очень он тебя любит, – засмеялся красноармеец. – Просто симпатию к тебе имеет.

И они оба с товарищем дружно захохотали. Понтяев обиженно отошел в сторону.

– Вот как бывает, – сказал тот же веселый красноармеец, снова берясь за винтовку. – Собака – что человек: и добро помнит и зло. Гляди, как ощерился на Понтяева. – И оба с сочувствием поглядели на Колбата.

К Колбату подошел Гусельников, приказал «к ноге» и пошел с ним обратно по только что промятой ими тропке. Когда они спустились до полсклона, Гусельников достал из кармана записную книжку, написал донесение, открыл портдепешник на ошейнике Колбата, положил туда записку, отцепил поводок от ошейника и скомандовал:

– Пост!

Колбат побежал между густыми травами, в которых все еще стоял оставленный следами Гусельникова и его собственными следами запах. Перескакивая через родник, Колбат замедлил бег.

Гусельников, остановившись у дерева, смотрел, как черная спина Колбата мелькает, раздвигая траву, и как уверенно идет собака по своему следу. Колбат работал: нос его чуял направление, и лапы бежали по этому следу так уверенно, как будто перед ним была давно знакомая дорога.

Раздался выстрел, и Гусельников увидел, что Колбат на секунду припал к земле, как будто его тяжело стегнуло по спине. Сердце у Гусельникова замерло… Но Колбат мотнул головой, как будто огрызнулся на врага, справился и побежал вперед. Теперь он бежал осторожней, не отбрасывая задние лапы, а семеня ими, так что сделался на бегу немного ниже. Слева от Колбата застучал пулемет, но Гусельников с облегчением увидел, что Колбат уже не так легко относится к стрельбе и, добежав до зарослей мышиного горошка, не прыгнул, а припал на брюхо и переполз цветущую полосу.

В лесу Колбат понесся большими скачками и скоро услышал тонкий подсвист Савельева и слова: «Ко мне, Колбат!» Колбат подбежал, увидел стоящего у дерева Савельева, обогнул его и сел, высунув малиновый язык и поглядывая снизу вверх блестящими глазами.

Савельев и Гусельников во время пробега Колбата напряженно следили за ним с двух сторон, и оба облегченно вздохнули, когда он миновал родник. Савельев сразу же взглянул на спину Колбата, сказал: «Пустяки, царапнуло», и достал из портдепешника записку Гусельникова на печатном бланке контрольного донесения. Там, где было напечатано: «На посту все в порядке», Гусельников приписал: «На восточном склоне нас обстреляли ружейным огнем».

Савельев пошел доложить начальнику связи батальона, что связь собаками с левофланговой ротой налажена хорошо и что разведчики противника обстреляли Гусельникова у открытого края лога и легко ранили Колбата, когда он бежал обратно.