Глава первая

Дачный поселок Куркуилово-2

Шесть месяцев спустя. Вечер

КАЛИГУЛА. Эй, отзовись! Почему молчишь? Скучно-то как!

Непродолжительная мыслетишина

КАЛИГУЛА. Эй, Флавий, отзовись!

ФЛАВИЙ. Ты достал! Неужели в этом лесу никого нет кроме меня?

КАЛИГУЛА. А что делать? Профессор не желает со мной общаться, а бандиты издеваются, как хотят…

ФЛАВИЙ. Хорошо. Ну, что тебе надо?

КАЛИГУЛА. Что там творится у молодоженов? Уже месяц прошел после свадьбы, а ты так и не рассказываешь, что у них в спальне происходит.

ФЛАВИЙ. Все, как обычно. Только теперь — на законных основаниях. Никто им не мешает, и они наслаждаются друг другом.

КАЛИГУЛА. Подробней.

ФЛАВИЙ. Не буду я ничего рассказывать. Они теперь — законные муж и жена. Таинство семьи — святое дело.

КАЛИГУЛА. Ах ты, фарисейская рожа!

ФЛАВИЙ. Маньяк!

КАЛИГУЛА. Звезда легионного лупанария! Ой, больно! Ты зачем желудями бросаешься?

ФЛАВИЙ. Болван! Они отваливаются по мере созревания.

КАЛИГУЛА. Лжешь! Ты это специально делаешь, предатель своего народа…

Шум. Треск

КАЛИГУЛА А-а-ай! Больно-то как! Зачем ветку в меня бросил?

ФЛАВИЙ. Сама отвалилась. Сухая была.

КАЛИГУЛА. Можно же барабан повредить! Что я без него делать буду?

ЖОРА. Флавий, да расскажи ты ему хоть что-нибудь! Пусть заткнется!

ФЛАВИЙ. А что я ему расскажу? Она поставила на подоконник большой горшок с кактусом. Теперь мне самому плохо видно.

ЛЕНЬКА. А какой он из себя?

ФЛАВИЙ. Горшок?

ЛЕНЬКА. Тьфу ты, кактус, конечно!

ФЛАВИЙ. Кактус, как кактус. Большой. Круглый, как тыква. Полметра, наверное, в диаметре. Колючки длинные, как у ехидны. И желтые…

ЛЕНЬКА. А-а-а. Называется — эхинокактус Грузони. Или, если точнее — Грузона. У меня в одной из жизней тетушка такие выращивала.

КАЛИГУЛА. И что, совсем из-за него ничего не видно?

ФЛАВИЙ. Частично. То, что творится на кровати — не видно. А если где-нибудь на гимнастической стенке или на комоде, тогда — кое-как.

КАЛИГУЛА. На кровати и дурак сможет. Я вот, в свое время, где только этим не занимался. Даже в конюшне…

ФЛАВИЙ. Да когда же ему смажут колесо! Скрипит — сил нет!

КАЛИГУЛА. Осень. Дожди. Ось заржавела… Флавий, а ты помнишь, что такое «римская смазка»?

ФЛАВИЙ. Нет!

КАЛИГУЛА. Вот, и я тоже. Но, наверное, ею можно было бы смазать колесо, чтоб не так скрипело?

ЛЕНЬКА. Ей нужно было б смазать твой разум, если он у тебя был и остался здесь. Не повредило бы.

ЖОРА. Но вряд ли бы сильно помогло.

ЛЕНЬКА. А куда подевался Профессор?

ЖОРА. Черт его знает. Уже неделю молчит.

ФЛАВИЙ. А что там у вас вчера происходило?

ЛЕНЬКА. Ничего особенного. Приехали полицейские и провели обыск в доме сокососа. Водители служебных машин беседовали внизу. Из их разговоров я понял, что обысканный старый хрыч является важным чиновником, и подозревается в хищении бюджетных денег в особо крупных размерах.

ФЛАВИЙ. Нашли что-нибудь?

ЛЕНЬКА. Конечно. В гараже обнаружили картонные коробки, набитые деньгами. Коробки погрузили в машины, а сокососу надели наручники и увезли.

ЖОРА. Все это — фигня. Как гласит русская народная мудрость — Бог велел делиться. Сейчас сокосос пожертвует все найденные в гараже коробки в какой-нибудь «Фонд Глухих и Нищих», и все будет в порядке. В худшем случае — его выгонят на пенсию. А там — наслаждайся жизнью. Наверняка, что-нибудь припрятано за границей. А

даже если и нет, то от жажды он не умрет ни в коем случае. Либо министерская пенсия

поможет, либо березы, в которых сидим мы с Ленькой.

ЛЕНЬКА. Не смешно. Весь ствол ножиком изрезан.

ФЛАВИЙ. А как у русских принято называть отца невесты?

ЖОРА. Тестем.

ФЛАВИЙ. Тесть стал много пить.

ЛЕНЬКА. И жрать?

ФЛАВИЙ. Нет. Только пить.

ЛЕНЬКА. Ну, тогда это формулируется так — присел на стакан.

ФЛАВИЙ. Вот-вот. На первом этаже у них кухня со столовой. Окна большие. Все видно.

КАЛИГУЛА. Почему об этом не рассказываешь? Ваш народ всегда был жадным. И ты жадный. Даже то, что видишь, не хочешь передать другим, хотя это не стоит никакого асса… Ой, больно! Опять веткой меня ударил!

ЖОРА. Флавий, ты что, научился ветками швыряться?

ФЛАВИЙ. За две тысячи лет и не такому научишься…

ПРОФЕССОР. Молодец!

ЛЕНЬКА. Это серьезно?

ПРОФЕССОР. Нет, конечно. Просто его дуб стар. Сухих веток много, и они постоянно отваливаются.

ЖОРА. Так можно и ресторан повредить.

ФЛАВИЙ. Уже пару раз чинили крышу.

ПРОФЕССОР. Вот видишь, осталось дождаться падения крупной ветки. Может, задавит какого-нибудь человека, и тебя сразу спилят.

ЛЕНЬКА. Смотря, какого задавит. Если депутата или, скажем, Борю Момзика, то — вырубят одним махом. А если простого человека, то всем будет по-барабану.

ЖОРА. В этом поселке простые люди не живут.

ЛЕНЬКА. Ну, тогда Флавию скоро повезет.

КАЛИГУЛА. А если эта ветка упадет на меня?

ЛЕНЬКА. Тогда тебя снова соберут по досточкам, собьют гвоздями, прикрутят шурупами, и ты воскреснешь, аки птица Феникс. И пока ты будешь орать от боли, никто, к великому сожалению, не получит от этого удовольствия, потому что Контушёвского с нами нет. Но, зато ты некоторое время (пока будешь орать) не станешь доставать нас своими глупостями.

КАЛИГУЛА. Насчет глупостей. Если б я был дураком, то никогда не стал бы императором. А если вы все не императоры, значит — круглые идиоты! Какова мысль, а? То-то. Я ведь учился греческой философии, и потому диалектика мне знакома…

ПРОФЕССОР. Императором может стать даже дурак. Скажем, по наследству. И если он так и останется дураком в дальнейшем, то долго императором не пробудет… Что же касается тебя, Калигула, то достаточно почитать воспоминания тех, кто разгребал плоды твоих деяний. Больше всего интересна судьба коня Инцитата, который — благодаря

тебе — первым из животных стал римским сенатором.

Чтобы конь собрал нужные средства для прохождения в сенат и соответствовал цензу, все лошади империи были обложены специальным налогом. Их владельцы начали платить ежегодную дань, и Инцитат превратился в одного из богатейших граждан Рима.

Когда императора отправили к богам, к которым он себя причислял, а, попросту говоря — прирезали, встал вопрос о коне-сенаторе. Вот тут-то веселье и началось!

Сначала хотели его просто отправить на бойню, но кто-то из умных людей произнес речь, которая сводилась к тому, что конь-то, оказывается, ни в чем не виноват. Сказано было, что Инцитат, в отличие от императора, никого не убил, не изнасиловал, не умучил, и — более того — не дал императору ни одного дурного совета! Так как разговаривать не умел, и экстрасенсом, соответственно, не был (хотя, кто его знает?). Поэтому коня пощадили. Но — нужно было куда-то его деть. Новый император Клавдий нашел выход.

Согласно законам того времени, до окончания срока полномочий никого из сената выгнать нельзя. Инцитату урезали жалованье, и он был выведен из состава сената, как не прошедший финансовый ценз. Вот так все и закончилось.

КАЛИГУЛА. Хороший друг был. Вспомнил я его.

ЖОРА. Ты этого коня в сенат по-трезвому приволок?

КАЛИГУЛА. Я же императором был. Когда ж тут трезветь?

ЖОРА. Все понятно.

ЛЕНЬКА. Профессор, а ты где пропадал?

ПРОФЕССОР. Нигде. Я все время здесь. Не отвечал на ваши запросы потому, что надо было кое-что сделать. Сейчас я свободен. Спрашивайте.

ЖОРА. Долго нам еще здесь париться?

ПРОФЕССОР. Нет.

ФЛАВИЙ. А мне?

ПРОФЕССОР. И тебе.

ЛЕНЬКА. Как скоро?

ПРОФЕССОР. В этом месяце.

ЛЕНЬКА. Что, понадобились наши услуги?

ПРОФЕССОР. Да.

ЖОРА. Я не стану больше этим заниматься.

ПРОФЕССОР. Ой ли?

ЖОРА. Да. Я так решил. И это не зависит от того, освобожусь я скоро, или буду торчать здесь еще сто лет.

ПРОФЕССОР. Ха-ха!

ЖОРА. Что смешного?

ПРОФЕССОР. Ты смешон. Думаешь, от твоего решения что-нибудь зависит?

ЖОРА. Конечно. Человеку дана свобода воли. Он сам может выбирать, каким именно персонажем книги бытия ему стать.

ПРОФЕССОР. Надо же, каков пафос! А мысли-то, мысли…

ЖОРА. Посмотрим.

ПРОФЕССОР. И смотреть нечего. Человек становится таким, каким его сделает окружение. Научат тебя с пеленок не причинять вред живому, и будешь ты джайнистом. А научат в воробьев из воздушного ружья стрелять — станешь стрелять. Куда ты денешься! Да еще будешь считать, что благое дело исполняешь. Мол, воробьи у кур кукурузу крадут, а корм ведь денег стоит. А папаша тебя за это станет нахваливать… Всегда найдется тот, кто возьмет тебя за ухо, и приведет к нужному знаменателю.

ЛЕНЬКА. Хватит, надоело! Интересно, как там сейчас Контушёвский?

ФЛАВИЙ. Он, наверное, еще не родился.

ЛЕНЬКА. Это если он в человеческом теле. А если у кроликов, то успел уже несколько раз…

ЖОРА. Давайте не будем о нем. Как говорится: помянешь черта — он тут же объявится.

КАЛИГУЛА. А мне без него скучно. Он так восхитительно рассказывает! Чувственно…

ФЛАВИЙ. И поругаться не с кем.

ПРОФЕССОР. Поругайся со мной.

ФЛАВИЙ. С тобой не хочу. Чревато…

ГОЛОС. Ах-р-р-р! Ум-м-м! Жму-у-у! Блям-м-ц!

ЖОРА.

ФЛАВИЙ. Контушёвский?!

ЛЕНЬКА.

КОНТУШЁВСКИЙ. М-гм… Опять я здесь! Надо оглядеться. Так, дуб один. Березы целы…

Мыслемолчание

КОНТУШЁВСКИЙ. А-а-а-а-а-а-а-а!

ФЛАВИЙ. Что с тобой?

КОНТУШЁВСКИЙ. Профессор! Гнида! Это ты меня сюда вселил?

ПРОФЕССОР. Это просто совпадение. Ха-ха!

ЖОРА. Контушёвский, ты где?

КОНТУШЁВСКИЙ. Спроси у Профессора!

ЖОРА. Отключился. Профессор, где он?

ПРОФЕССОР. Сам расскажет.

ЖОРА. Ладно. Всем пока.

Мыслетишина

* * *

Следующее утро

КОНТУШЁВСКИЙ. Флавий, ты здесь?

ФЛАВИЙ. Да.

КОНТУШЁВСКИЙ. Что нового?

ФЛАВИЙ. Ничего.

КОНТУШЁВСКИЙ. Калигула себя вспомнил?

ФЛАВИЙ. Частично.

КОНТУШЁВСКИЙ. А бандиты так и участвуют в донорских процедурах?

ФЛАВИЙ. Нет. Сейчас не сезон.

КОНТУШЁВСКИЙ. Жаль.

ФЛАВИЙ. Где ты был так недолго?

КОНТУШЁВСКИЙ. Не скажу.

ФЛАВИЙ. Тебе понравилось?

КОНТУШЁВСКИЙ. Нет.

ФЛАВИЙ. А куда тебя сейчас вселили?

КОНТУШЁВСКИЙ. Куда надо, туда и вселили. Что за допрос, в конце концов?

ФЛАВИЙ. Тебе дятел не нужен?

КОНТУШЁВСКИЙ. Ты что, издеваешься?! Пошел ты туда, где я провел последние полгода!

ФЛАВИЙ. Обиделся и сбежал… А что я такого сказал?

ПРОФЕССОР. Хм!

КАЛИГУЛА. С-с-скотина!

ПРОФЕССОР. Это ты мне?

КАЛИГУЛА. Нет. Кто-то струей поливает ось колеса. Оно же еще больше заржавеет!

ФЛАВИЙ. Какой-то мальчик справляет малую нужду.

КАЛИГУЛА. Хам! Уйди! На меня нельзя! Я — император! Закон об оскорблении императора! Писун отрежу!

КОНТУШЁВСКИЙ. Хватит орать! Подумаешь, обоссали деревяшку! Эй, Профессор! Это ты мне устроил такую интересную полугодичную жизнь?

ПРОФЕССОР. Нет. Ты сам ее себе устроил.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ты несешь чушь! Ни один человек не устроит себе то, что пришлось пережить мне!

ПРОФЕССОР. А я причем? Тебе просто не повезло.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну, я до тебя когда-нибудь доберусь!

Продолжительное мыслемолчание

* * *

Вечер того же дня

ФЛАВИЙ. Начали.

КОНТУШЁВСКИЙ. Вижу.

ФЛАВИЙ. Что ты видишь?

КОНТУШЁВСКИЙ. Что начали.

ФЛАВИЙ. Молодожены?

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну да, а кто еще?

ФЛАВИЙ. И хорошо видно?

КОНТУШЁВСКИЙ. Как на ладони.

ФЛАВИЙ. А в каком ты дереве?

КОНТУШЁВСКИЙ. Я? В дереве?.. В ближайшем.

ФЛАВИЙ. Это в той березе, что растет прямо напротив их окна?

КОНТУШЁВСКИЙ. Да. Именно в этой березе.

ФЛАВИЙ. Почему ты тогда не хочешь дятла? Ствол у нее сильно изъеден жучками. И дупло имеется.

КОНТУШЁВСКИЙ. Отстань со своим дятлом. В свое дупло заглядывай.

ФЛАВИЙ. Да мне плохо видно комнату. Этот дурацкий кактус мешает. Если у тебя обзор лучше, расскажи, что там происходит.

КОНТУШЁВСКИЙ. Он привязал ее к кровати, и изображает из себя садиста.

КАЛИГУЛА. Как это?

КОНТУШЁВСКИЙ. Лупит ее телефонным проводом. Клоун недоделанный. Прямо смех разбирает. Разве это порка? Вот у меня были кнуты… Эх!

ПРОФЕССОР. Не исправился ни капли.

ЖОРА. Кто бы сомневался.

ЛЕНЬКА. Горбатого даже могила не исправляет. Вон, сколько горбатых скелетов находят.

КОНТУШЁВСКИЙ. А вы вообще заткнитесь!

ФЛАВИЙ. Я вижу, они уже по комнате скачут.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да. Он ее отвязал. Теперь они занимаются друг другом стоя. Крепкий детина. Сила в руках есть.

ФЛАВИЙ. Вижу, вижу.

КАЛИГУЛА. Эх, ну почему не вижу я!

КОНТУШЁВСКИЙ. Давай, давай! Немного левее! Еще чуть-чуть! Ближе! Сажай, я готов! Ух-х! На тебе! Получай! Ха-ха-ха!

ЖОРА. Что там происходит?

ФЛАВИЙ. Вот это вопли! Даже до меня долетают.

КОНТУШЁВСКИЙ. Так ему! Еще! Настольной лампой! Рядом стул есть! Дура, надо не ножками бить, а сиденьем по башке! Это кто еще вломился в комнату? А-а-а, ее папаша. Правильно! Давай! Ногой его, ногой! Под зад! Ура-а-а!

КАЛИГУЛА. Уй-йе!

ЛЕНЬКА. Да что там случилось?

ФЛАВИЙ. Бедная девушка… Муж устал держать ее на руках. Он подошел к подоконнику, и хотел опустить ее на него, но, забыл, что там стоит кактус. Поэтому ее милый зад уселся именно на это колючее чудовище.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ха-ха-ха!

ФЛАВИЙ. Визжала она громко. На крики прибежал ее отец. Увидев, что она бьет мужа стулом, отец помог ногами. Но, уже успокоились. Выдергивают иголки из задницы. У зятя вся рожа разбита.

КОНТУШЁВСКИЙ. Знай наших! Как я им дал, а?

ФЛАВИЙ. Ты-то здесь причем? Ах, кактус… Не может быть! Неужели тебя вселили в это растение?

КОНТУШЁВСКИЙ. Да, вселили! И что?

ФЛАВИЙ. Ничего. Ха-ха-ха!

ЖОРА.

ПРОФЕССОР. Га-га-га!

ЛЕНЬКА.

КОНТУШЁВСКИЙ. Идиоты!

Мыслемолчание

* * *

На следующее утро

ЖОРА. Эй, Ленька. Ты говорил, что твоя тетка разводила кактусы?

ЛЕНЬКА. Да. И я ей даже иногда помогал. Интересные растения. Представляешь, чудесные нежные цветки на фоне жестоких игл… Контраст. Как любовь в земном мире, где она окружена завистью, разлукой, и другими нехорошими вещами…

ЖОРА. Мне плевать на твои поэтические опусы. Скажи лучше, сколько кактусы живут?

КОНТУШЁВСКИЙ. Вот-вот. Мне тоже это крайне интересно.

ЛЕНЬКА.

ФЛАВИЙ. Ха-ха-ха!

ЖОРА.

КОНТУШЁВСКИЙ. Что вы ржете, как табун меринов? Ну, кактус. И что? Тоже растение. Не фанерная мельница. Что тут такого? Зато всегда в тепле. И поливают своевременно.

ЛЕНЬКА. Эхинокактус может в природных условиях жить до пятиста лет. Кактус Грузони — несколько человеческих поколений. Так что, может, еще дети, внуки и правнуки молодоженов будут садиться на него задницами.

КОНТУШЁВСКИЙ. Но все равно меньше, чем дуб. Да и мало ли что может случиться…

ФЛАВИЙ. Например?

КОНТУШЁВСКИЙ. Видели бы вы, как на меня посмотрел сейчас молодой муж! Точно нальет какой-либо гадости под корень, и я сдохну.

ЖОРА. И отправишься туда, где пробыл последние полгода?

КОНТУШЁВСКИЙ. Чур тебя! Такого не будет. Ядро два раза в одно и то же место не попадает.

ЛЕНЬКА. Где же находится это страшное место?

КОНТУШЁВСКИЙ. Пошел ты!

ЛЕНЬКА. Отключился. Эй, Профессор!

ПРОФЕССОР. Да.

ЛЕНЬКА. Где носило Контушёвского?

ПРОФЕССОР. Об этом он расскажет сам. Позже.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ничего я рассказывать не буду.

ЖОРА. Что ты болтаешься в мыслепространстве, как граната в тазике? Туда-сюда. То включишься, то смоешься. Прямо проститутка какая-то…

КАЛИГУЛА. Проститутка не он. Проститутка — Флавий. Причем, продажная…

ФЛАВИЙ. Извращенец!

КОНТУШЁВСКИЙ. Я свободен мыслить, когда хочу и как хочу!

ЖОРА. А тебе, часом, дятел не нужен?

ЖОРА.

КАЛИГУЛА.

ПРОФЕССОР. Ха-ха-ха!

ФЛАВИЙ.

ЛЕНЬКА.

КОНТУШЁВСКИЙ. Тупой смех. Пошли вы все!

Мыслетишина

* * *

Вечер того же дня

ФЛАВИЙ. Контушёвского перенесли вниз. В столовую. Стоит на подоконнике рядом с обеденным столом.

ЛЕНЬКА. Ну, теперь вместо голых задниц он будет разглядывать тарелки.

ЖОРА. Эй, Контушёвский! Молчит.

КАЛИГУЛА. Ой, меня сейчас уронят!

ЖОРА. Что там у него?

ФЛАВИЙ. Группа молодых бритоголовых алкоголиков распивала горячительные напитки. Калигулу использовали, как подставку для бутылок. Теперь они изрисовали заднюю стенку нецензурными словами и расшатывают всю мельницу.

КАЛИГУЛА. Ой-ой-ой!

ФЛАВИЙ. Завалили.

КАЛИГУЛА. Ай, прямо на колесо! Оно не сможет вращаться! Поднимите меня!

ФЛАВИЙ. Поджигают.

ЛЕНЬКА. Да ладно! Это он сейчас сможет переселиться в мир людей?

ЖОРА. Выходит, так.

ЛЕНЬКА. Как хорошо! А то два придурка в одном месте — многовато.

КАЛИГУЛА. Я не придурок! Мне просто больно!

ФЛАВИЙ. Загорелся.

КАЛИГУЛА. Ай-я-яй!

КОНТУШЁВСКИЙ. Громче, сволочь! В прошлый раз ты крутил свое колесо, слушая, как пилили меня. Теперь — моя очередь! И пусть у меня нет баранки, но я и так счастлив.

Полчаса спустя

ФЛАВИЙ. Фу, догорел.

ЖОРА. Надо же было так орать. Мне даже не по себе стало.

ЛЕНЬКА. А у меня жалость проснулась.

КОНТУШЁВСКИЙ. Какая, к черту, жалость? Туда ему и дорога! Ох, хорошо… Как будто в бане побывал…

ЖОРА. Посылаю к тебе дятла.

КОНТУШЁВСКИЙ. Шутка, повторенная дважды, уже не шутка, а глупость. Что вы все меня дятлами дразните? Да посылайте, сколько угодно! Если дятел прорвется через окно, пусть попробует кактусятинки. У меня иглы более пяти сантиметров в длину. Век не забудет!

Мыслетишина

 

Глава вторая

Глубокая ночь

КОНТУШЁВСКИЙ. Дрям-прям…

Мыслетишина

КОНТУШЁВСКИЙ. Трам-пам-пам… Вот это вставило!

Мыслемолчание

КОНТУШЁВСКИЙ. Вот и я говорю, Михайлыч… Согласен полностью…

ЖОРА. С кем ты там общаешься?

КОНТУШЁВСКИЙ. Отстань, быдло!

ФЛАВИЙ. Отец невесты пьет наедине с кактусом. Нальет себе из красивой бутылки в рюмку, выпьет, а остаток выливает Контушёвскому под корень.

ЖОРА. Неужели тесть понимает Контушёвского?

ПРОФЕССОР. Вряд ли. Скорее всего — происходит зеркальный диалог. Тесть разговаривает с кактусом, а Контушёвский с тестем. Тесть, естественно, кактуса не слышит, но это для него не имеет никакого значения. Обоим все равно душевно.

КОНТУШЁВСКИЙ. Правильно, Михайлыч. Ты — известный на всю страну законотворец. А его отец — директор кладбища. Ей-богу, позор… Дочка твоя — распоследняя сучка! Разве можно жениться по любви? Во все времена нельзя… Вот я, допустим, простой эхинококк…

ЛЕНЬКА. Эхинокактус.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да, эхин-но-коктус! И даже мне понятно, что дочка — вся в свою мать, то есть — в твою жену. Двумя словами — шлюха неразборчивая… Эй, про меня не забывай! Вот так. Спасибо.

ЖОРА. Наверное, бухнули?

ФЛАВИЙ. Да.

ЛЕНЬКА. Тихо вы! Давайте послушаем.

КОНТУШЁВСКИЙ. И у меня в жизни — никакого счастья. Думаешь, тебе одному тяжело? Ни черта ты не понимаешь, Михайлыч. Я, например, кто? Простой польский пан. У меня баб знаешь, сколько было? Не сосчитать. Но дело же не в них. Ты в дубе двести лет не сидел? Нет. Может, посидишь еще. Надо только зятя топором по голове тяпнуть, и — вперед к древесной жизни. Стволов навалом. Всем убийцам хватит… О чем это я? Ах, да. Конечно, наливай. Вот спасибо. Давно такого чуда не пил…

Так вот. Спилили меня, значит, и я обрадовался. А потом — о, ужас! Оказался я в зародышевом состоянии. Но, где? А точнее — у кого? Не знаешь, Михайлыч? Так я тебе

расскажу. Появился я в пузе бомжихи-проститутки с Северного вокзала Бухареста!

Пока она не знала, что беременна (а это длилось три месяца), я спокойно развивался. Правда, не знаю, что бы из меня в итоге получилось, так как все это время она ни разу трезвой не была, и дымила сигаретами, как самовар. Да и принимая во внимание специфику ее работы, меня постоянно чем-то ширяли в темя… Но, когда она поняла, что у нее внутри находится плод, вот тогда мне стало совсем плохо.

ЛЕНЬКА. Во дает, а?

КОНТУШЁВСКИЙ. Заткнись! Да, Михайлыч, конечно, буду. Наливай. Спасибо. Ух, как хорошо! Как в пьяной утробе этой шлюхи, которую ну никак нельзя назвать матерью…

Короче, когда она поняла, что беременна, то начала меня вытравливать. Какую только гадость она не пила! Таблетки, травы, даже ядовитые составы. Но приобретенный мной врожденный алкоголизм стойко боролся с этими попытками. И я стоял насмерть! Пока не наступил шестой месяц…

Она выпила целую бутылку водки и решилась на хирургическое вмешательство, которое и было осуществлено под забором локомотивного депо. В роли хирурга выступил ее знакомый бомж, имевший ветеринарное образование. Мне совсем не было больно, поскольку выпитое ею количество водки просто повергло меня в алкогольную нирвану.

Вот так я и оказался опять здесь. Только уже в роли кактусохина…

ЖОРА. Эхинокактуса.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да, спасибо. Именно эхина… А что стало с этой сучкой — понятия не имею. Вот такая короткая и пьяная жизнь, Михайлыч… А ты решил, что тебе хуже всех на свете. Это не так. Я вот даже грудного молока не попробовал. Хотя, если разобраться, то, скорее всего, вместо молока у нее в груди должен был вырабатываться портвейн… А что?

Тоже неплохо… Но я даже портвейна не успел засосать…

ПРОФЕССОР. Ну вот. Теперь в нашем обществе появился свой алкоголик.

КОНТУШЁВСКИЙ. Отвянь, гнида!

ЖОРА. Интересно, а сколько продержится кактус, если его постоянно поливать алкогольными напитками?

ЛЕНЬКА. Наверное, долго. Ведь у кактуса нет печени.

КАЛИГУЛА. Я тоже хочу выпить вина.

ЖОРА. Дурак! У тебя же корней нет. Чем ты пить будешь?

КАЛИГУЛА. Пусть польют сверху. Я впитаю.

ЛЕНЬКА. Тебя недавно уже полили. Впитал?

ФЛАВИЙ. Стоп!!!

ЖОРА. А?

ЛЕНЬКА. Да-а-а?

ЖОРА.

ФЛАВИЙ. Калигула?!

ЛЕНЬКА.

КАЛИГУЛА. Что вы так кричите? Да здесь я.

ЖОРА. Где?

КАЛИГУЛА. В неизвестном деревянном теле.

ЛЕНЬКА. Опять…

КАЛИГУЛА. На этот раз я вижу и слышу внешний мир. Наблюдаю потолок какой-то комнаты. И верхнюю часть стен. Потолок красивый. Люстра тоже. Только горят не свечи, а какие-то стеклянные шарики. Мужской голос где-то рядом со мной рассказывает, что его дочка — сучка. Он, по всей видимости, общается с кактусом и называет того Пушистиком.

ЛЕНЬКА. Все понятно. Калигула в форме мебели находится в столовой, где сидит Контушёвский.

ЖОРА. Правильно. Двух пауков — в одну банку. Эй, Пушистик, то есть — Контушёвский!

КОНТУШЁВСКИЙ. Что ты орешь? Общаться мешаешь.

ЖОРА. Посмотри, какая мебель есть в столовой.

КОНТУШЁВСКИЙ. Зачем?

ЖОРА. Где-то рядом с тобой сидит Калигула.

КОНТУШЁВСКИЙ. Так этого урода спалили.

ЖОРА. Он опять здесь.

КОНТУШЁВСКИЙ. Надо же? Так. Стол, заваленный грязными тарелками, раз, два, три… шесть стульев. На одном из них сидит Михайлыч. Телевизор не в счет. Все.

ЖОРА. Понятно. Значит, один из пустых стульев — место обитания Калигулы.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да? Здорово его пристроили. Я по сравнению с ним — высокорожденный лорд… Эй, Михайлыч, не спи! Вот гад, заснул мордой на столе. Ну ладно. Корни еще долго будут впитывать живительное пойло… Урра-а-а!

ЖОРА. Чувствую, что не слыхать теперь нам покоя всю ночь.

ЛЕНЬКА. Может, отрубится и заткнется?

ЖОРА. Посмотрим…

Час спустя

КОНТУШЁВСКИЙ. Хорошо-то как! Сейчас спою.

Ай, не-не, не-не, не-не,

Драдану не-не, не-не!

Эй, да-ну, да-ну, да-най,

Драдану, да-ну, да-най!

ЖОРА. Цыганщина какая-то…

ПРОФЕССОР. Эй, Контушёвский! Ты, я смотрю, уже не поляк?

КОНТУШЁВСКИЙ. Почему это?

ПРОФЕССОР. А кто тебя в последний раз зачал?

КОНТУШЁВСКИЙ. Откуда мне знать? Я со свечкой не стоял.

ПРОФЕССОР. Если судить по исполненной тобою песне, нынче ты — чистокровный цыган.

КОНТУШЁВСКИЙ. Еще чего? Я — потомственный шляхтич!

КАЛИГУЛА. Правильно. Шлюхтич — от слова «шлюха». Ведь мать была проституткой.

КОНТУШЁВСКИЙ. Какая она мне мать?! А даже если и так. С чего это я цыган? Их песни нравятся многим. И поют эти песни все народы мира. Потому что они душевные и зажигательные. И язык знать не надо. Драданукай, как следует, и все. Мне что, в пьяном виде полонез Огинского нанакать?.. А зачал меня, наверняка, какой-нибудь пан. Нутром чую. Проезжал в поезде, вышел на перрон покурить, зачал — и дальше поехал… Скажете, не бывает такого? Еще как бывает! В доказательство, что я поляк, сейчас исполню боевую гусарскую песню. Слушайте:

Пан Жолкевский — храбрый воин,

Вышел биться в чисто поле.

Дмитрий Шуйский — вор известный,

Думал отсидеться в кресле.

Но Жолкевский — молодец,

Излупил его вконец.

Тот сбежал, теряя тапки,

На паршивенькой лошадке.

Славный бой, хороший бой,

Москали бредут домой.

По болотам и кустам,

Подыхая тут и там.

Эй, гусары, наливай!

Вольно панство прославляй!

Ну как? Чего заткнулись? Ну, и черт с вами!

Продолжительное мыслемолчание

* * *

Утро следующего дня

КАЛИГУЛА. Ого! Вот это да! Я полон возбуждения.

ЖОРА. Что, колесо к стулу привесили?

КАЛИГУЛА. Нет. На меня уселась здоровенная задница.

ЖОРА. Фу!

ЛЕНЬКА. Мужская или женская?

КАЛИГУЛА. Сквозь штаны не видно.

ЛЕНЬКА. Значит — мужская. Чему радоваться?

КАЛИГУЛА. А какая разница? По своему строению все задницы одинаковы.

ЖОРА. Ты гомосексуалист?

КАЛИГУЛА. А что это такое?

ЖОРА. Это когда нравятся мужские задницы.

КАЛИГУЛА. А-а-а… Наверное — да. Хотя мне нравятся любые. И вообще, что за вопросы? Историю надо учить. Там про меня все сказано. Мне Профессор говорил.

ЖОРА. Вот извращенец…

КАЛИГУЛА. Что тут такого? Эх, так бы и укусил!

ЖОРА. Тьфу на тебя!

ПРОФЕССОР. Что вы к нему пристали? В античном мире это считалось в порядке вещей. У греков — тем более. Этим занимались везде и всюду. Особенно в армии. В спартанской — поголовно. Даже когда приходил срок жениться, многие спартанцы не представляли себе, что нужно делать с женщиной. Доходило до того, что в первую брачную ночь невесту одевали в мужскую одежду, чтобы жениху стало понятней. И в фиванских, и в афинских военных отрядах было не менее весело. А Рим — не исключение.

ЖОРА. Все равно противно.

КАЛИГУЛА. Ничего противного не вижу.

ЛЕНЬКА. Что ты вообще можешь видеть, кроме сидящего на тебе зада?

КАЛИГУЛА. А мне больше ничего и не надо. Я и так счастлив.

ФЛАВИЙ. Вчера ночью Боря Момзик напился пьян, вышел из ресторана, споткнулся о корень, и врезался носом в мой ствол. Орал так, что в здании стекла дрожали. Приказал сегодня же срубить дуб.

ЛЕНЬКА. Да? И что дальше.

ФЛАВИЙ. Ему ответили, что дешевле будет подождать несколько дней.

ЛЕНЬКА. Почему?

ФЛАВИЙ. Я так понял, что жителей поселка не устраивают растущие березы и липы. Они хотят жить среди высоких и красивых деревьев. Поэтому березы и липы вырубят, а вместо них посадят секвойи. Заодно срубят и мой дуб. Момзик согласился подождать.

ЖОРА. И кода это будет сделано?

ФЛАВИЙ. Через несколько дней.

ЖОРА. Приятная новость.

ЛЕНЬКА. Не радуйся, как дурак.

ЖОРА. Почему?

ЛЕНЬКА. Секвойя — одно из самых долгоживущих деревьев в мире.

ЖОРА. Нам-то что с этого? Спилят, и мы опять станем людьми.

ЛЕНЬКА. А в следующий раз? Придется сидеть здесь дольше, чем Флавий.

ЖОРА. Ах, вон ты про что… Не знаю, как ты, а я сюда решил больше не возвращаться. Не буду никого убивать. Я — завязал.

ЛЕНЬКА. Ну-ну. Грозился волк ягнят не трогать.

ЖОРА. Вот посмотришь.

Мыслемолчание

* * *

Вечер того же дня

КОНТУШЁВСКИЙ. М-м-м-мух… Оу-у-о…

ЖОРА. Что, тяжко?

КОНТУШЁВСКИЙ. Да. Голова болит.

ЛЕНЬКА. Какая, к дятлу, голова? Откуда она у тебя взялась?

КОНТУШЁВСКИЙ. Кретин. Мое тело и есть голова. Больше ничего нет. Ах, да — еще корень. И все… Пить охота. Где эта дура? Пора меня поливать.

ФЛАВИЙ. Ей некогда. У нее — обычные вечерние процедуры.

КОНТУШЁВСКИЙ. И я не вижу? Ах, меня же переселили… У-ух, как мне плохо!

ЖОРА. Слышал новость? Нас собираются спилить.

КОНТУШЁВСКИЙ. А меня?

ЖОРА. Ты — декоративное растение. А Калигула — вообще мебель. Будете друг другу дули крутить черт знает сколько лет.

КОНТУШЁВСКИЙ. Это несправедливо! Ой, как мне плохо. Ага, собираются ужинать. Может, похмелиться дадут?

КАЛИГУЛА. О, опять задница в штанах.

КОНТУШЁВСКИЙ. К черту задницу! Это что за баночка в руках у зятя? Как-то хитро он ее держит. Так обычно прячут бутылки алкаши. За рукавом, чтоб в глаза не бросалась. А в банке — желтовато-синяя жидкость. Эй, Калигула, посмотри, куда он ее дел.

КАЛИГУЛА. Отстань. Во-первых, не мешай мне наслаждаться, а во-вторых, как я увижу эту банку, если на мне сидит задница?

КОНТУШЁВСКИЙ. Интересно, что в ней находится?

КАЛИГУЛА. Где, в заднице?

ЖОРА. Заткнись, дурак! Судя по цвету — в банке дизельное топливо. Его еще соляркой называют.

КОНТУШЁВСКИЙ. А она похмеляет?

ЖОРА. Еще как!

ЛЕНЬКА. До смерти.

КОНТУШЁВСКИЙ. Так пусть выльет жидкость в мой горшок.

ПРОФЕССОР. Действительно. Почему бы нет? Бухарестской вокзальной проститутке пора снова забеременеть.

ЖОРА.

ФЛАВИЙ. Ха-ха-ха!

ЛЕНЬКА.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ничего подобного! Она, наверняка, сдохла вместе со мной.

ПРОФЕССОР. Такие не сдыхают. Да и мало ли в мире других проституток…

КАЛИГУЛА. Вижу потолок.

КОНТУШЁВСКИЙ. Что за черт? А-а-а, зять, болван, выронил банку. Она ударилась о кафельный пол и разбилась. Жидкость растеклась и, наверное, воняет, раз женщины зажали носы. Михайлыч вскочил и орет на зятя.

КАЛИГУЛА. Хорош ему орать. Ноги устанут. Пусть садится.

ЖОРА. Кто о чем… Всем пока.

ЛЕНЬКА. Пока.

Мыслетишина

Час спустя

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну, наконец-то! Михайлыч явился. Благодетель ты мой… Наливай!

ПРОФЕССОР. Понеслось.

Мыслемолчание

Через три часа

КОНТУШЁВСКИЙ. Ай, на-ну, не-не, не-ней,

Драдану, на-ну, не-най!

Несколько часов воплей и песен в исполнении Контушёвского

Через два часа после наступления мыслетишины

ПРОФЕССОР. Флавий…

ФЛАВИЙ. Да.

ПРОФЕССОР. Помнишь некоего Иакова из Хеврона?

ФЛАВИЙ. Не помню.

ПРОФЕССОР. Правда?

ФЛАВИЙ. Зачем ты спрашиваешь про него?

ПРОФЕССОР. Чтобы узнать, не притупилась ли твоя память.

ФЛАВИЙ. Не притупилась.

ПРОФЕССОР. Помочь тебе вспомнить Иакова?

ФЛАВИЙ. Не надо.

Мыслемолчание

ПРОФЕССОР. Молчишь? Молчи. Я знаю, ты меня слышишь. Тогда, в подземной пещере, к которой вывел ход из цистерны, тебя чуть не убили соратники за то, что ты хотел сдаться римлянам. Именно Иаков предложил всем умереть. Но люди всегда инстинктивно боялись смерти. Легче быть убитым кем-то, чем лишить жизни самого себя.

У Иакова в сумке оказалось сорок палочек (по количеству находившихся в пещере человек). Он рассказал, что нужно просто по-очереди засовывать руки в сумку и брать по одной палочке. Все они являлись одинаковыми. Но тридцать восемь из них были окрашены в белый цвет. И только две отличались. Одна — зеленая, вторая — красная. Тот, кто доставал зеленую, должен был заколоть мечом обладателя красной. После каждой жеребьевки количество белых палочек приводилось в соответствие с количеством остававшихся людей. Все согласились с предложением Иакова, и началась череда добровольных убийств.

После каждого круга соратников оставалось все меньше и меньше. И только вы с Иаковом все время вытягивали белые палочки. Не помнишь, почему? Да потому, что две роковые палочки были немного толще белых. И хотя глазу это было незаметно, пальцы легко чувствовали, особенно, если взять в горсть несколько штук. Но, кроме этого, красная палочка на одном из концов имела небольшую заусеницу. И откуда об этом узнал ты? Конечно, от Иакова, который нашел возможность шепнуть тебе нужные слова так, чтобы этого не заметили другие.

Последнего из несчастных, не знавшего секрет жульнических палочек, заколол мечом Иаков. А потом остались только вы вдвоем. Ну, что было дальше? Говори!

ФЛАВИЙ. Дальше мы не стали тянуть жребий. Иаков сказал, что он совсем непрочь сдаться римлянам, что мы с ним и сделали… Но откуда ты знаешь об этом? Ведь свидетелей не было! Они же все мертвы!

ПРОФЕССОР. Конечно. Даже Иаков. Ты же попросил Веспасиана отправить его к праотцам, заявив, что он — фанатик-сикарий, сдавшийся специально для того, чтобы усыпить бдительность военачальника, а затем убить его при первом же удобном случае. Иакова просто задушили, и последнего свидетеля не стало.

ФЛАВИЙ. Я об этом никогда и никому не рассказывал.

ПРОФЕССОР. И какой напрашивается вывод?

ФЛАВИЙ. Только один. Ты — и есть Иаков.

ПРОФЕССОР. Правильно.

ФЛАВИЙ. Прости меня!

ПРОФЕССОР. Не стоит извинений. Я не обидчивый. Тем более, что смерть для меня уже давно стала разлюбезной подругой.

ФЛАВИЙ. Но, если разобраться в этом вопросе глубже, то получается, что именно из-за тебя меня прокляли во всех синагогах! Из-за тебя на мне лежит вина предательства!

ПРОФЕССОР. Не вопи! Нет, это не из-за меня. Все, что случилось — следствие твоей трусости.

ФЛАВИЙ. Да, может, я и трус… Но если б я участвовал в справедливой жеребьевке, то моя очередь умереть наступила бы неизбежно.

ПРОФЕССОР. А кто тебе мешал раскрыть мои козни и организовать жеребьевку честно? А? Кто?

ФЛАВИЙ. Ты прав. Но мне так хотелось жить! Я был молод! А ты — искуситель.

ПРОФЕССОР. Искуситель не нужен тому, кто и так искушен.

ФЛАВИЙ. Возможно… Но зачем ты завел этот разговор? Мало того, что я, благодаря тебе, обрел нынешнее положение, ты еще и мучаешь меня. Ведь ты знал, что так будет? Ты заранее подготовил палочки! Что тебе нужно от меня сейчас?

ПРОФЕССОР. Ты понадобился в людском мире. Для тебя есть роль, подобная прошлой. Скоро ты станешь человеком. Мы встретимся, и я направлю тебя в нужное русло…

ФЛАВИЙ. Нет! Я не хочу! Я не буду!

ПРОФЕССОР. Клеймо, выжженное на лбу, не вытравишь ничем. Кожа на черепе тонка… Но оно имеет срок действия, который равен сроку человеческой жизни. Клеймо, впаянное в душу — вечно!

ФЛАВИЙ. Оставь меня! Я не хочу!

КОНТУШЁВСКИЙ. Тирьям-пам-пам. Что за визги? Хотите спеть? Я к вашим услугам.

ФЛАВИЙ. Пошел ты на силос! Профессор! Эй, Профессор! Профессор!!!

КОНТУШЁВСКИЙ. Хм, силос из колючего кактуса? Интересная штука! Это — по-нашему, по-садистски…

КАЛИГУЛА. А что такое силос?

Мыслемолчание

 

Глава третья

Начало дня

КАЛИГУЛА. Тощая какая-то задница… Верните мне прежнюю, толстую!

ЖОРА. Плохо, когда день начинается с Калигулы.

ЛЕНЬКА. И никуда от него не денешься… Хотя — по сравнению с гражданами древнего Рима — мы находимся в более выгодном положении. У них дни начинались с Калигулы около четырех лет подряд.

ЖОРА. Неудивительно, что его не хотел убить только конь. И то — неизвестно. Умел бы конь разговаривать…

ЛЕНЬКА. О, машина. Остановилась. Да это же сокосос! Смотри, свеженький, как огурчик.

ЖОРА. Я же говорил, что его отпустят. Наверное, поделился украденным.

ЛЕНЬКА. Что это он на меня так смотрит? Эй, придурок! Не сезон!

ЖОРА. Успокойся. Он уже направился к дому. Контушёвский!

КОНТУШЁВСКИЙ. Чего надо?

ЖОРА. Протрезвел?

КОНТУШЁВСКИЙ. Не совсем. А вам завидно?

ЖОРА. Как жизнь?

КОНТУШЁВСКИЙ. Гораздо приятней, чем в дубе. Наливают регулярно, и есть с кем побеседовать. Между прочим, Михайлыч — достойный человек. Депутатом работает.

ЛЕНЬКА. Только алкаш, как и ты.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну и что? У него сейчас каникулы. Отдыхает, как хочет. Вон, даже завтракать не пришел. Хорошо мы с ним вчера посидели…

ЖОРА. У тебя от таких доз алкоголя иголки не отвалятся?

КОНТУШЁВСКИЙ. Не отвалятся. Я к алкоголю привычный. Когда был в утробе — чем меня только не пичкали. Знаете, что такое румынский коловорот?

ЛЕНЬКА. Нет.

КРНТУШЁВСКИЙ. Это когда смешивают виноградный самогон с пивом, добавляют туда шампанского, потом немного водки, вермута, и все посыпают перцем. Вот это пойло! Если б у меня в утробном двухмесячном возрасте были глаза, то они бы расширились так, что у этой шлюхи живот разорвало бы на мальтийский крест.

ЖОРА. Так кто твой отец?

КОНТУШЁВСКИЙ. Что вы все ко мне прицепились? Может, вам еще паспорт родителя показать?

ЖОРА. Все понятно. Добро пожаловать в категорию ублюдков.

КОНТУШЁВСКИЙ. Сами вы ублюдки! Мой отец — пан Контушёвский. И я — пан Контушёвский соответственно. А вы — низкопробное быдло.

ЛЕНЬКА. Какой ты пан? Ты даже не ублюдок, поскольку не дожил до собственного рождения.

ЖОРА. И кто он такой?

ЛЕНЬКА. Жертва аборта.

ЖОРА.

ПРОФЕССОР. Ха-ха-ха!

ЛЕНЬКА.

КОНТУШЁВСКИЙ. Смейтесь, смейтесь… Неизвестно, где окажетесь сами в следующий раз.

Мыслетишина

Через час

КАЛИГУЛА. Ой, меня опрокинули набок. Ага, вижу на подоконнике кактус.

КОНТУШЁВСКИЙ. Хм, зятек пожаловал. Что это у него в руке? Садовые ножницы? Ура! Сейчас меня будут убивать.

ЖОРА. И ты отправишься в Бухарест хлебать румынский коловорот.

КОНТУШЁВСКИЙ. Нет, я надеюсь на лучшую долю.

ЛЕНЬКА. Надейся.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ай, больно! Что ты делаешь, остолоп? Ой, не надо!

ЖОРА. Что там с ним происходит?

ФЛАВИЙ. Сейчас скажу. Зять возится вокруг кактуса…

КОНТУШЁВСКИЙ. Уй, садист! Это же не волосы! Это части тела! Ай-я-яй!

ФЛАВИЙ. Представьте себе, зять секатором состригает с кактуса колючки.

ЖОРА.

ФЛАВИЙ. Га-га-га!

ЛЕНЬКА.

КАЛИГУЛА. Все, закончил. Кактус теперь лысый. Вот это шайба!

Мыслепространство заполнено гоготом, взвизгиваниями, взрыкиваниями и

истеричными воплями. Полный хаос.

* * *

Вечер того же дня

ЖОРА. Эй, Контушёвский! Молчит.

ЛЕНЬКА. Эй, пан-цыган! Молчит.

КАЛИГУЛА. Эй, лысый!

ЖОРА. Молчит. Ну, и черт с ним.

Ночь

КОНТУШЁВСКИЙ. Ай, что ты делаешь, Михайлыч! Не надо! Мы же с тобой друзья!

А-а-а-а-а-ух!

ФЛАВИЙ. Тесть выдрал кактус из горшка, открыл окно, и сильным движением руки зашвырнул его вверх. Полет получился параболическим. Кактус перелетел через забор и шлепнулся на газон рядом с дорогой.

ЛЕНЬКА. Не раскололся?

ФЛАВИЙ. Нет, целехонек.

ЖОРА. Эй, Контушёвский! Тебе хоть налили перед полетом?

КОНТУШЁВСКИЙ. Нет.

ЖОРА. Правильно. Космонавтам на работе не наливают.

Мыслепространство переполнено утренними звуками

Десять минут спустя — мыслетишина

* * *

Утро следующего дня

ФЛАВИЙ. Леонид!

ЛЕНЬКА. Да.

ФЛАВИЙ. Какого цвета «Ягуар» у вашего сокососа.

ЛЕНЬКА. Черного.

ФЛАВИЙ. Значит, это он.

ЛЕНЬКА. Что-то интересное?

ФЛАВИЙ. Он остановил машину, вышел, и стал рассматривать кактус.

ЛЕНЬКА. И?

ФЛАВИЙ. Подобрал, положил в машину, развернул ее и поехал обратно.

ЛЕНЬКА. Да-да, вижу. Это действительно он. Вылез из автомобиля и понес кактус в дом.

ЖОРА. Я тоже видел. Только это уже не кактус.

ЛЕНЬКА. А что это?

ЖОРА. Ну, не знаю. Кактусы все в колючках. А этот — лысый. Как теперь его назвать?

ЛЕНЬКА. Я знаю. Это не кактус. Это — контушактус!

ЖОРА.

ФЛАВИЙ.

ПРОФЕССОР. Ха-ха-ха!

КАЛИГУЛА.

ЛЕНЬКА.

КОНТУШЁВСКИЙ. Смешно вам? Ладно, ладно. Я вам всем отомщу…

Час спустя

ЛЕНЬКА. Жорик, тебе не видно второе окно слева на первом этаже?

ЖОРА. Нет.

ЛЕНЬКА. Ну, я тебе сейчас обрисую ситуацию. Кактус вставили в узкую и длинную вазу для цветов. Она стоит на подоконнике. Контушёвский теперь похож на орган, которым его зачали.

КОНТУШЁВСКИЙ. Сами вы органы. Нормально меня вкопали. Даже полили. Правда, тесновато корню, но это не страшно. Если доживу до весны, напьюсь крови бандитов, которую они называют соком. Я знаю — меня обязательно польют этим чудесным напитком.

ЛЕНЬКА. Вот сволочь, а?

КОНТУШЁВСКИЙ. Что, испугался? Так и будет. Никто вас не спилит. А старикашка — добренький…

ЖОРА. Ты глаза его видел?

КОНТУШЁВСКИЙ. Глаза, как глаза. Бледно-голубые.

ЖОРА. Они пусты, как душа твоей последней матери-алкоголички.

КОНТУШЁВСКИЙ. Она мне не мать. Скорее — очередной деревянный ствол. Так сказать, место промежуточной отсидки. А мать моя — пани Контушёвская, которая меня очень любила и говорила: «Юзеф, скушай ножку курочки, ведь ты сам ее зарубил. Значит, она в два раза вкуснее». Эх, мне тогда было семь лет. Как сейчас помню ее ласковые ручки, которыми она постоянно хлестала лицо своей служанки-украинки…

ЖОРА. Понятно, откуда ноги растут. Слушай, Контушёвский, а ты когда в первый раз убил?

КОНТУШЁВСКИЙ. Кого?

ЖОРА. Вообще.

КОНТУШЁВСКИЙ. В детстве мы дружили с Войцехом. Он был сыном пана Жичковского, имение которого находилось недалеко от нашего. Мы ездили в гости к ним, а они — к нам. Пока взрослые пили водку и другие вкусные напитки, мы с Войцехом играли в разные игры. Он был старше меня на три года, и имел небольшую острую саблю. Ее подарил ему отец в день рождения. Холопы доставали из крольчатника кроликов, и мы по-очереди отрубали им головы. Потом мой отец подарил саблю мне, и мы стали рубить кур.

ЛЕНЬКА. И уже тогда ты испытывал от этого возбуждение?

КОНТУШЁВСКИЙ. Нет. Отец частенько ездил пороть нерадивых крестьян. С десяти лет он стал брать меня с собой. Особенно он любил сечь крестьянок. Им задирали юбки… Тогда мне это и понравилось.

ЖОРА. Вот тебе и наследственность.

КОНТУШЁВСКИЙ. Причем здесь мои родители? Они были такими же, как все.

ЖОРА. Получается, что шляхта — сборище садистов. Это логический вывод, обобщающий сущность твоих воспоминаний.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да пошли вы все к зятю под секатор!

ЖОРА. Отключился.

ЛЕНЬКА. Видишь там, вдалеке, за перекрестком?

ЖОРА. Да. Дерево упало. И шум какой-то знакомый. Напоминает звук работающей бензопилы.

ЛЕНЬКА. Эй, Профессор!

ПРОФЕССОР. Да.

ЛЕНЬКА. Началась вырубка?

ПРОФЕССОР. Ты не ошибся.

ЛЕНЬКА. Это хорошо. Но у меня вопрос.

ПРОФЕССОР. Спрашивай.

ЛЕНЬКА. А Контушёвского будут пилить?

ПРОФЕССОР. В этот раз да. Вместе со всеми. Только, наверное, не пилить. Скорее — резать.

КОНТУШЁВСКИЙ. Опять издеваетесь?

ПРОФЕССОР. Да.

КОНТУШЁВСКИЙ. Когда это закончится?

ПРОФЕССОР. Скоро. Но потом мы все равно встретимся.

КОНТУШЁВСКИЙ. Я давно это понял. И меня радует то, что хоть иногда можно от тебя отдохнуть. Либо ты отсутствуешь, либо я. Правда, редко, но все же… Обидно, что я

(впрочем, не только я) попал в зависимость к мерзавцу, каковым являешься ты. Мне неведома форма этой зависимости и ее цель, но то, что она существует, понятно даже таким недоумкам, как бандиты. Хотелось бы, конечно, выбраться из этого круга, но боюсь, что это невозможно. Сия мысль навевает печаль…

ЖОРА. Почему невозможно? Как говорил Архимед, нужны только рычаг, точка опоры и усилие.

ПРОФЕССОР. Не получится.

ЖОРА. Не получается у того, кто не пробует.

ПРОФЕССОР. Ну-ну. Пробуй.

ЖОРА. И попробую… Почему ты так категоричен в суждениях?

ПРОФЕССОР. Потому, что знаю то, о чем говорю. Так устроен мир. Он очень сложен и состоит из большого количества различных частей и элементов. И любая часть находится на своем месте и выполняет определенные функции. Если есть праведники, то есть и грешники. Есть день, и есть ночь. Если есть добро, значит, существует и зло. Так было, есть и будет. Убийцы существовали всегда. Почему? Потому что они нужны.

ЖОРА. Ты еще скажи, что они полезны.

ПРОФЕССОР. Конечно, полезны.

ЖОРА. Но ведь они творят зло!

ПРОФЕССОР. Добро и зло — довольно относительные понятия. Могу привести тому множество примеров. Взять, хотя бы, тебя. Предположим, что какой-нибудь бизнесмен отказался платить дань преступному авторитету. Последний приказал тебе убить неплательщика. Что ты и сделал. Это зло?

ЖОРА. Естественно.

ПРОФЕССОР. Правильно. Это зло для бизнесмена. Но — только на первый взгляд. На самом деле это убийство напичкано добром, как Контушёвский садизмом. И кому это добро перепадет? В первую очередь — преступному авторитету. Другие коммерсанты, испуганные этим случаем, будут платить исправно, и не станут рыпаться. А во — вторую очередь убийство принесет добро наследникам. Особенно, если убитый при жизни был жутким скрягой. Но есть еще один фактор. Насильственная смерть позволила бизнесмену уйти в мир иной жертвой. То есть — в роли дерева он точно не окажется.

ФЛАВИЙ. Это софистика. Таким способом можно черное сделать белым. И наоборот.

ПРОФЕССОР. А кто сказал, что черное является черным?

КОНТУШЁВСКИЙ. Все. Понесло…

ПРОФЕССОР. Ладно, ладно. Не буду углубляться. Просто скажу, что в любом человеческом действии есть смысл. И любое действие будет миру полезно. Если б это было не так, то человечество давно было бы уничтожено тем, кто его создал. Ибо — какой же смысл в бесполезных созданиях?

ЖОРА. Нас скоро спилят. Профессор, неужели мы так и не узнаем, кто ты?

ПРОФЕССОР. Я уже говорил, что этот вопрос не имеет смысла. Кем я только ни был.

ЖОРА. А в самый первый раз? Ведь у всех и всегда бывает первый раз.

ПРОФЕССОР. Ну, если вы хотите знать именно это, то могу сказать.

ЖОРА. Ждем с нетерпением.

ПРОФЕССОР. При рождении меня назвали Енохом.

ФЛАВИЙ. Сын Каина?

ПРОФЕССОР. Молодец.

КОНТУШЁВСКИЙ. Все понятно. Господь проклял весь род Каина, и поселил его отдельно от человечества.

ПРОФЕССОР. Контушёвский, ты — болван. Ну-ка, Флавий, просвети этого неуча.

ФЛАВИЙ. Дочери Каина были очень красивы. Сыновья Авеля и Сифа взяли их в жены. То же самое случилось и с внучками. Даже в жилах такого праведника, как Ной, текла кровь проклятого Господом рода. Как и в жилах любого потомка Ноя, включая Иисуса. Да и мы с вами — не исключение.

ПРОФЕССОР. Браво! Что значит — хорошее образование.

ЛЕНЬКА. Но не все становятся убийцами.

ПРОФЕССОР. И это верно. Если бы все люди стали убийцами, то человечество истребило б само себя. Поэтому убийцами становятся немногие. Только незначительный процент. Исключение составляет время глобальных войн, регулирующих демографическую ситуацию в той или иной части планеты.

ЖОРА. И как происходит процесс подготовки?

ПРОФЕССОР. Человек может делать то, чему его научат. Научат плевать в потолок — будет заниматься этим, и радоваться, что так хорошо получается. Научат ткать ковры — станет человек мастером в этом деле. Научат убивать — результат известен. В Турции, например, совсем маленьких детей-христиан учили, чему надо. И возник янычарский корпус. Султанская гвардия. Лучшее военное подразделение. Оплот в борьбе с неверными.

ЖОРА. Получается, что ты — профессиональный учитель?

ЛЕНЬКА. Скорее — искуситель.

ПРОФЕССОР. Нет, не искуситель. Искушают тем, что приносит удовольствие. Образно выражаясь, искушать можно женской задницей, или бутербродом с черной икрой. Наемные убийцы не испытывают удовольствия. Для них это — монотонный и бесстрастный труд. Поэтому меня можно назвать вовлекателем.

ЖОРА. И ты один такой?

ПРОФЕССОР. Нет, конечно. Я же был не единственным ребенком в семье. Кроме этого есть еще и мои детки. Кстати, весьма одаренные личности. Ну, и внуки, естественно. Причем, не только мужчины. Не следует думать, что быть убийцей — чисто мужское занятие.

ЛЕНЬКА. Ты управляешь этим лесом?

ПРОФЕССОР. Да.

ЛЕНЬКА. И от тебя зависит: кто, где и сколько лет находится здесь?

ПРОФЕССОР. Кто и где — да. А вот сроки — нет. За исключением Контушёвского и Калигулы, которые совершили небольшие туристические путешествия, чтобы не захиреть от скуки… Вообще-то, освобождение происходит по мере надобности. Вон, например, Флавий. Почему он сидел так долго? Потому что не требовалось произвести какое-либо масштабное предательство, из-за которого в пучину войны сможет скатиться целый народ.

Теперь ситуация изменилась, и возникла необходимость в применении его, как сверхоружия. Этакой мощной и подлой бомбы…

ФЛАВИЙ. Я не хочу! Я уже достаточно наказан! Я буду хорошим человеком!

ПРОФЕССОР. Заткнись! Ты будешь тем, кем скажу я! То есть — высококлассным специалистом по гнуснейшему предательству. И я об этом позабочусь.

ЖОРА. А кто решает, возникла необходимость или нет?

ПРОФЕССОР. Мой знаменитый отец.

ЖОРА. И это высшая инстанция?

ПРОФЕССОР. Нет.

ФЛАВИЙ. Отстаньте от него! Иначе сейчас он нарисует такую картину мироустройства, что даже в человеческом теле станет тошно жить.

КОНТУШЁВСКИЙ. Чтоб не захирели, говоришь?

ПРОФЕССОР. Ты о чем?

КОНТУШЁВСКИЙ. О моем, как ты выразился, туристическом путешествии.

ПРОФЕССОР. Ах, да… Понравилось?

КОНТУШЁВСКИЙ. Гм. Не то, чтобы очень, но все равно — спасибо за заботу.

ПРОФЕССОР. Пожалуйста. Если захочешь еще, — обращайся.

КОНТУШЁВСКИЙ. Я лучше в кактусе посижу.

ЖОРА. Контушёвский! Я не узнаю тебя! Почему ты не возмущаешься?

КОНТУШЁВСКИЙ. Я уже возмущался. Хватит. Теперь твоя очередь. У Профессора, вон, еще билеты остались на рейс Куркуиловка — Бухарест. Можешь съездить в гости к моей последней мамочке. Усиленно рекомендую…

ЖОРА. Ах, вот оно что…

КОНТУШЁВСКИЙ. Кстати, Профессор. Хочу задать нейтральный вопрос. А чем твой папаша Каин убивал своего брата Авеля? Дубиной? И как долго?

ПРОФЕССОР. С одного удара.

КОНТУШЁВСКИЙ. Сразу видно — профессионал!

ЖОРА. Заткнись, Контушёвский! Еще подхалимов нам тут не хватало… Профессор, неужели есть вовлекатели, специализирующиеся в садизме?

ПРОФЕССОР. По большому счету, садизм — скрытая черта любого человека. Эта черта дремлет. И выползает наружу очень легко. В этих случаях вовлекатели не нужны. Если понадобится какой-нибудь экземпляр для достижения определенной цели, — выбирай готовенького. У Контушёвского садистские наклонности проявились от наложения картин обезглавливания кур и кроликов на виды мягких частей женских тел, подвергаемых порке. А дальше в этом направлении он развивался сам. Я его засадил в этот лес на всякий случай. Вдруг понадобится.

КОНТУШЁВСКИЙ. А других кандидатов не нашлось?

ПРОФЕССОР. Хочу поздравить. Ты — чемпион.

КОНТУШЁВСКИЙ. Хоть раз что-то приятное сказал.

ФЛАВИЙ. Я хочу остаться в дубе!

ПРОФЕССОР. Поздно. Да и наплевать на твои желания.

ЛЕНЬКА. А Калигула?

КАЛИГУЛА. А? Что? Не мешайте! Все обедают. Ух, какая задница!

ПРОФЕССОР. Этого я взял сюда смеху ради. Сидеть в роли дерева скучно. Но, может, и он где-нибудь пригодится.

ЖОРА. Как ты вселяешься? Добровольно?

ПРОФЕССОР. Иной раз в вовлекателях нет необходимости. Нужное количество людей вовлечено. Можно и отдохнуть в приятной компании.

ЖОРА. Н-да… Нужно все это обдумать. Всем пока.

Продолжительная мыслетишина

 

Глава четвертая

Глубокая ночь

ЖОРА. Профессор…

ПРОФЕССОР. Слушаю.

ЖОРА. В следующей жизни я не стану убийцей. Я так решил. Я думаю, что моя воля останется в мыслях при переходе. Поэтому не подходи ко мне там. В следующей жизни… А то получишь от меня в рыло!

ПРОФЕССОР. Интересно, как ты меня узнаешь? Будешь бить каждого, кто к тебе приблизится?

ЖОРА. Нет. Только тех, кто станет рассказывать, что людей убивать легко.

ПРОФЕССОР. Их действительно убивать легко. Надо просто считать, что жизнь не является уникальной и ценной. И тогда, осознав ее обыденность, сам перестанешь бояться смерти. Человек, равнодушный к смерти, не будет ставить жизнь во главу угла, и сможет легко убивать других. Да ты и сам все это знаешь…

ЖОРА. Да, я это знаю. Но таким человеком больше не стану. Запомни это.

ПРОФЕССОР. Запомнил. Посмотрим.

ЖОРА. Береги рожу.

ПРОФЕССОР. Ха-ха! Договорились.

Мыслетишина

* * *

Следующее утро

КОНТУШЁВСКИЙ. Какая, однако, милая старушка.

ЛЕНЬКА. Это жена сокососа. Милости в ней и грамма не будет.

КОНТУШЁВСКИЙ. Я это только что понял. Она со своим мужем обсуждает рецепт какой-то мази от ревматизма. Основной частью лекарства является мякоть кактуса.

ЖОРА. Значит, повезло. Из тебя сделают мазь, и ты сдохнешь.

КОНТУШЁВСКИЙ. Меня беспокоит другое. Для мази требуется полкилограмма мякоти, а я вешу гораздо больше.

ЖОРА. И это хорошо.

КОНТУШЁВСКИЙ. Почему?

ЖОРА. Потому что от тебя отрежут только нужный кусок, и ты будешь медленно умирать в воплях. Как те люди, которых ты в свое время рассаживал по кольям.

КОНТУШЁВСКИЙ. Я так совсем не хочу!

ЛЕНЬКА. Куда ты денешься!

КОНТУШЁВСКИЙ. Вранье все это. Пошли вы к черту.

ФЛАВИЙ. Прощайте!

ЖОРА. Куда это ты собрался?

ФЛАВИЙ. Вчера ночью пьяный Момзик, проходя мимо меня, пнул ногой ствол. Сверху прилетела толстая ветка и врезала ему по башке. Сейчас я вижу внизу двух таджиков с бензопилой.

ЛЕНЬКА. Ну что же, прощай.

ЖОРА. Прощай.

КОНТУШЁВСКИЙ. Люблю трусов! Они абсолютно не умеют сдерживать боли, и потому визжат, как поросята, нисколько не заботясь о том, что о них скажут люди. Сейчас буду наслаждаться.

КАЛИГУЛА. Эй, подождите, я тоже хочу! Все, приготовился. Можно начинать.

ФЛАВИЙ. Профессор, кем я буду в следующей жизни.

ПРОФЕССОР. Опять двадцать пять… Я же сказал — предателем.

ФЛАВИЙ. Смилуйся надо мной!

ПРОФЕССОР. Тот, кто не жалеет себя — не пожалеет другого. Я себя никогда не жалел…

ФЛАВИЙ. Все, завели пилу. Господь мой, помоги мне!

КОНТУШЁВСКИЙ. Никто тебе не поможет! Как здорово!

ЖОРА. Заткнись, ублюдок!

КОНТУШЁВСКИЙ. Ой! У нее в руках нож! Ай! Уй! Отрезала кусок! Как больно! А-а-а!

КАЛИГУЛА. Вот это представление! Сейчас будут орать хором. Никогда не слышал такой чудесной музыки. Давайте громче!

ФЛАВИЙ. А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

КОНТУШЁВСКИЙ. О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

КАЛИГУЛА. Уху-хух!

ЛЕНЬКА. Не могу это слушать!

ЖОРА. Я тоже.

Мысленная какофония

* * *

Вечер того же дня

КОНТУШЁВСКИЙ. Уй, уй, уй…

ЖОРА. Надоел твой скулежь.

КОНТУШЁВСКИЙ. Умираю…

ЖОРА. Передашь привет бухарестским цыганам.

КАЛИГУЛА. Не надо пока умирать. Поживи еще. Ты так приятно мучаешься.

КОНТУШЁВСКИЙ. Твои соотечественники — кретины, лишенные воображения. Одним словом — быдло. Взяли, и просто прирезали. Надо было тебя раздеть, привязать к спине лошади, а в твою задницу вбить горящий факел. Потом выпустить лошадь на арену цирка, предварительно сыпанув ей под хвост перца. Вот бы народ Рима порадовался представлению. Жаль, меня там не было… Ой, больно!

ПРОФЕССОР. Они пилят сразу две аллеи. У меня дошли до перекрестка.

ЖОРА. У нас тоже. Интересно, завтра дойдут до нас?

ПРОФЕССОР. Дойдут. Работают быстро.

ЛЕНЬКА. И в следующий раз придется сидеть в секвойях несколько тысяч лет.

ПРОФЕССОР. Я так не думаю.

ЛЕНЬКА. Ну, уж секвойи точно вырубать не станут.

ПРОФЕССОР. В России можно вырубить все, что угодно. Даже кремль в Москве. Если очень кому-то нужно… А секвойя вечнозеленая, к твоему сведению, не является морозостойким деревом. Она выдерживает холод до минус десяти-пятнадцати градусов ниже ноля по Цельсию. В условиях подмосковья это крайне мало.

ЛЕНЬКА. Зачем же тогда высаживать здесь такие деревья?

ПРОФЕССОР. Их, богатых, не поймешь. Но нам — на руку.

КОНТУШЁВСКИЙ. Когда же я, наконец, умру?

ПРОФЕССОР. Скоро. Не ной.

КОНТУШЁВСКИЙ. И что ты для меня на этот раз приготовил?

ПРОФЕССОР. Тебе понравится.

КОНТУШЁВСКИЙ. Хотелось бы верить…

Мыслетишина.

* * *

Последнее утро.

ПРОФЕССОР. Все. Рабочие уже у меня.

ЖОРА. И к нам тоже подобрались.

КОНТУШЁВСКИЙ. Иисус-Мария! Им понравилась мазь! Нужна еще одна порция! Ну, сейчас меня точно дорежут! Ура!

ЛЕНЬКА. Видимо, дело не в целебных свойствах кактуса. Мне кажется, что именно мякоть садиста оказывает на тело такое благотворное действие при лечении ревматизма. Надо попытаться запомнить этот факт. Тогда в следующей жизни можно будет сколотить целое состояние. Достаточно отлавливать садистов и перерабатывать их в мазь.

ЖОРА. Вот этим я и займусь! Переработка садистов в мазь убийством не считается! Куда ни крути — абсолютно честный и достойный бизнес!

КАЛИГУЛА. Эй, куда вы все? А как же я?

ЖОРА. Ну, а тебе можно посочувствовать. Чем древнее мебель, тем больший интерес она представляет для богатых коллекционеров. Через несколько сотен лет твой стул (если он сделан из твердых пород дерева) станет раритетом. С тебя пылинки будут сдувать, а о задницах останется только мечтать.

КАЛИГУЛА. И с кем я буду общаться?

ПРОФЕССОР. Не переживай. На место нынешних обитателей леса придут другие. Скучно тебе не будет.

КАЛИГУЛА. Тогда ладно. Осталось насладиться вашими воплями. Я не знаток современной музыки. Тут, в доме, вечно орет какая-то странная машинка. То — про серые глазки, то — про голубые ласки. Бывает еще про честного жигана и подлюку-прокурора. Ничего непонятно, и стиль также неясен. Раздается только: «Бумц, бумц, бумц». Поэтому просветите, как называется, когда поют трое?

ПРОФЕССОР. Трио.

КАЛИГУЛА. А еще — Контушёвский.

ПРОФЕССОР. Тогда — квартет.

КАЛИГУЛА. Я готов к прослушиванию квартета.

ЖОРА. Все. Подошли ко мне. Прощайте. Больше я вас не увижу.

ЛЕНЬКА. Секундочку! Профессор, а нельзя сделать так, чтобы мы не меняли имена? Ей-богу, неудобно…

ПРОФЕССОР. Я подумаю над этим. Всем пока.

КОНТУШЁВСКИЙ. Пока. Вот бы мне бандиты там попались…

ЖОРА. Не дождешься!

КАЛИГУЛА. Хорош болтать. Пора мучиться. А то я уже заждался…

Мыслекрики, мыслестоны, мыслехаос.

* * *

Некоторое время спустя. Один из дачных поселков где-то в России.

Вагончик был старым и ржавым. Родители Леньки и Жорика купили его вместе с соседним участком. Он практически ничего не стоил, и потому достался, как бы, в довесок. Ныне в нем хранились лопаты, грабли и прочий садовый инвентарь.

Дождь барабанил по крыше, не переставая. Братья-близнецы сидели на потертой длинной тумбочке. Напротив них, забравшись с ногами на пыльный обшарпанный стол, важно восседал соседский Шурик. Ему было целых десять лет, и потому у семилетних близнецов он пользовался непререкаемым авторитетом. Все трое дружно грызли яблоки.

— Дети! — долетел из сада встревоженный женский голос. — Где вы? Дождь пошел! Идите в дом!

— Мама, мы в вагончике! — крикнул Ленька.

— Крыша не протекает?

— Нет!

— Пока дождь не закончится, в сад не выходите!

— Хорошо! — хором сообщили братья.

— А тебя твоя мама не хватится? — спросил Жорик у Шурика.

— Нет, — ответил тот. — Они с папой уехали в гости. А бабушка знает, что я у вас. Она старенькая и за мной не придет. Да и зачем? Летние дожди короткие. Сейчас все закончится, и мы на великах погоняем по лужам. Потом сделаем трамплин, и я вам покажу, как надо на велосипеде правильно с него прыгать.

— Здорово! — обрадовались близнецы.

Шурик доел яблоко, метко выбросил огрызок в открытую дверь и, спрыгнув со стола, заявил:

— Без дела сидеть скучно. Давайте во что-нибудь поиграем.

— В прятки, — предложил Жорик.

— Где ты тут прятаться будешь? — округлил глаза Шурик. — За лопату?

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Ленька.

— Ну да, — согласился Жорик. — А во что тогда?

— Сейчас, — сказал Шурик.

Он забегал глазами по стенкам вагончика. Увидав то, что ему было нужно, Шурик, крадучись, подошел к одной из стен, сделал неуловимо-резкое движение рукой, и в его кулаке оказалась зажатой маленькая ящерка.

— Вот, — довольно заявил он. — Будем играть в воинов.

— А как это? — удивился Жорик.

— Ну-ка, быстренько поймайте по ящерице, и я вам все расскажу, — приказал Шурик.

Братья разбрелись по углам.

— Чего вы копаетесь? — прикрикнул Шурик. — Их тут навалом. Они сюда от дождя спрятались.

Через пять минут в кулачке у каждого из братьев было по ящерице. Шурик усадил их на тумбочку, а сам встал напротив и сказал:

— Каждый мужик должен быть воином. А воины ничего не боятся. Они убивают своих врагов и имеют каменные сердца.

— Как это, каменные сердца? — удивился Ленька. — Из кирпичей, что ли?

— Сам ты кирпич, — с досадой произнес Шурик. — Каменные, значит, твердые. То есть — воины никогда не плачут, и никого не жалеют.

— А-а-а, — протянули близнецы хором.

— Так вот, — продолжил Шурик, — видели фильм «Убийственные монстры»?

— Нет, — ответил Ленька. — Нам папа запретил его смотреть. Говорит, что мы еще маленькие, и потому неправильно его поймем. Там много крови?

— Да. Там кровь хлещет потоками, и мой папа разрешает смотреть такие фильмы. Он говорит, что чем я скорее научусь быть воином, тем быстрее стану мужиком…

Шурик презрительно посмотрел на малышню и продолжил вопросительно:

— Хотите стать настоящими мужиками?

— Хотим! — дружно ответили братья.

— Тогда смотрите сюда!

Шурик вытянул из кулака голову ящерицы и произнес:

— Настоящие воины не боятся крови. Они легко убивают своих врагов. Это делается так…

Он схватил правой рукой голову ящерки, и резким движением оторвал ее от тела. Кулак его левой руки тут же окрасился кровью. Шурик разжал его, и конвульсивно дергавшееся тело ящерицы упало на пол. Ленька с Жориком, широко раскрыв глаза, наблюдали за агонией.

— А вам слабо? — с издевкой в голосе спросил Шурик.

Жорик поднял голову вверх и, глядя в глаза Шурика, ответил:

— Наш папа говорил, что если кто-нибудь будет брать нас «на слабо», то нужно отвечать так: «Это не слабо, потому что глупо. Мы же в глупостях не участвуем».

— Что же здесь глупого? — удивился Шурик.

— Папа говорил так, — Ленька, вспоминая, наморщил лоб. — «Человек создан хищником. Если он убивает курицу, то для того, чтобы ее съесть. Иначе он умрет от голода. Человек убивает змею, которая встала в стойку и изготовилась к прыжку, чтобы ужалить. Иначе он умрет от яда. Но если человек убивает просто так, без причины, то он перестает быть человеком. И зверем не является тоже. Потому что и звери никогда не убивают без причины, ниспосланной природой. А деньги, богатство, слава — блуда, и никакого отношения к природе они не имеют».

— И кем же тогда становится человек, который убил, как ты говоришь, просто так? — поинтересовался Шурик.

— Не знаю, — стушевался Жорик. — Папа про это ничего не успел рассказать. Его тогда куда-то вызвали по телефону.

— Поэтому расскажу я, — сказал Шурик и вытер руки о шорты. — Этот человек становится воином!

— Но ящерицы никому ничего плохого не сделали. За что же им отрывать головы? — спросил Ленька.

— Для того, чтобы тренироваться, — веско ответил Шурик. — Их много. Ну, убьем мы несколько штук, и что? Они еще родятся. Зато научимся не бояться убивать врагов… Ну, чего расселись? Повторите то, что я сделал!

— Сейчас я дам тебе в нос, — вдруг заявил Жорик.

— За что? — удивился Шурик.

— Не знаю, — продолжил Жорик, — но, мне кажется, что ты говоришь совсем не то, что говорил наш папа.

— Попробуй, — ответил Шурик, и глаза его холодно блеснули.

— А чего пробовать? — добавил Ленька. — Мы вдвоем тебя сейчас быстренько побьем, как положено. После этого выгоним со двора и проводим пинками.

— А я вас потом по-одному выловлю и отдубашу так, что ходить не сможете, — сказал побледневший Шурик.

— А мы всегда будем ходить вместе, — парировал Жорик.

— Дураки вы, — примирительно заявил Шурик. — Повторите то, что сделал я, и — дело с концом. Иначе обзову вас трусами и не буду с вами больше играть. И Петьке с Мишкой, которые живут на соседней улице, расскажу, что вы — трусы. А Таньке с Ленкой, которые вчера на все лето приехали из Питера на улицу Сиреневую, расскажу, что вы — ссыкуны малолетние…

Ленька с Жориком переглянулись, и крепче сжали ладони, в которых трепыхались ящерицы…