Глава 1

Кортеж Хусейнов проследовал к президентскому дворцу. Серж рассматривал через затемненные стекла противоположный берег реки за небольшим, поросшим камышом, островком. Река могла бы быть похожей на Сену, если бы не другое небо, другие деревья по ее берегам.

Тут он вспомнил, что так и не позвонил маме, а в Париже сейчас… Он посмотрел на часы и набрал по мобильному ее номер. Раздались длинные гудки, никто не взял трубку. Это раздражало. Но он прекрасно понимал, что даже намек на агрессивное, или просто импульсивное поведение неуместен, необдуманные поступки и бурное выражение эмоций — могут очень помешать ему.

Он давно уже не был излишне гневлив, но ему отчего-то постоянно хотелось утвердить свое мнение именно среди сильных мира сего, поэтому он никогда не был у них в особой милости.

Вот и сейчас его просто не поймут, подумал Серж, если он начнет чертыхаться. Эти парни ему не нравятся. Но не стоит им это показывать, всегда лучше избегать драк. Ему конечно свойственен эгоизм и повышенная конфликтность. Лучше было бы отложить этот визит, но его никто не спрашивал. А сегодняшние мнимые успехи позднее могут привести к потерям.

Они подъехали к дворцу, который материализовался подобно пару из земли. По радио, включенному в машине, как раз передавали тихое пенье слитных голосов. И вот восстало обширнейшее зданье, с виду — храм; громадные пилястры вкруг него и стройный лес колонн, а сверху парили золотые карнизы, фризы и огромная сводчатая крыша.

Все вместе зашли внутрь. Сержа в компании с Удаем и Кусеем пропустили беспрепятственно. Но у кабинета главы государства все задержались, потом Кусей зашел, а Удая — попросили подождать, он, тяжело опираясь на трость, присел в кресло, посмотрел на Сержа и развел руками.

К ним подошел немолодой уже мужчина в военной форме и черном берете, он сердечно поздоровался с Удаем, с приветливой улыбкой пожал руку Сержу:

— Доктор Ат-Тауи, — представился он, и потом спросил Удая:

— Как твое здоровье? Все ли в порядке?

— Все отлично, — ответил Хусейн младший.

— Что-то случилось у вас в спортивном клубе? — спросил Ат-Тауи тихо и участливо.

— Все в порядке. Все в полном порядке, — заверил Удай. — Если только не ты послал этих мерзавцев! Иначе откуда ты знаешь?

— От самого, — сказал Ат-Тауи обиженно, — зачем ты так шутишь, Удай?

Даже звук голоса Удая вызывал у Сержа раздражения. Он отвернулся в сторону и сделал вид, что рассматривает обстановку. Следует быть осторожнее, агрессивное поведение мужчин обычно становится источником неприятностей. Но загоняемые внутрь эмоции — вызвали физическое перенапряжение и эмоциональное истощение. Сердце у него колотилось, отдаваясь в висках и вообще во всем теле.

Неожиданно у Сергея прозвенел мобильный телефон. Он нажал на зеленую кнопку, поднес трубку к уху, и в это самое время открылась дверь, и вышел пожилой человек в военной форме и с сигарой в руке, сопровождаемый Кусеем. Все присутствующие, кроме Удая встали, Серж тоже неуклюже приподнялся со своего стула:

— Сереженька, ты мне звонил? — раздался в трубке голос матери. В это время Саддам оглядел присутствующих, увидел сидящего сына, направился к нему.

— Да мама, я просто хотел поздравить тебя с праздником, — сказал Серж, придерживая одной рукой портфель. Саддам подошел к ним, солидный, и суровый. Удай посмотрел на него снизу вверх:

— Салам алейкум, господин президент, — сказал он. — Вот хотел вам представить французского ученого…

— Серж Хацинский, — быстро назвал Серж себя, чтобы его фамилию вновь не перепутали. В это время мать говорила в трубке:

— …Ну, ты же знаешь, Сережа, как я отношусь к этому дню. Но все равно спасибо. Как у тебя дела?

— Мне сейчас… не очень удобного говорить, — сказал Серж. В это время Саддам как раз посмотрел на него, махнул в его сторону сигарой и сказал:

— Ты молодец. Ты наш друг, а мы умеем ценить друзей, — затем он обратился к Удаю:

— Поезжай завтра в Мосул, проверь готовность армии, — Саддам повернулся к Ат-Тауи и тихо сказал:

— Позаботься о нашем друге, — произнеся это, он, не спеша, удалился, сопровождаемый свитой и челядью.

— Але мама, у меня все в порядке, — сказал Серж. В это время Удай вырвал у него трубку и сказав в нее:

— Наам (Да). Афон (Извините). Иля ллекаа! (До встречи), — стал нажимать на все кнопки, чтобы она разъединилась, а потом бросил ее Сержу, со словами:

— Потом потреплешься со своей женщиной.

— Это моя мать, — объяснил Серж, подумав, и чуть не произнеся вслух: «Чудовище с сотней драконовых голов!»

— Ну и что! — сказал Удай. «Это просто инвалид, от которого мало что зависит, — подумал Серж. — И тут не нужно даже обладать большой проницательностью».

Его собственные мысли скакали, он чувствовал рассеянность. Но подсознательно он осознавал мотивы поступков и интересы окружающих. Он привык ощущать себя обязанным людям, всему человечеству. Но, в сущности, сейчас он проявил самую настоящую благотворительность для этих надутых бонз. Нужно поддерживать с ними контакты, договориться, пронеслось у него в голове. Конечно не увлекаясь мечтами.

— …Вы едете в Масул? — спросил Серж, — это на севере. Я бы тоже туда съездил.

— Может, поедешь вместо меня? — спросил его Удай ехидно. — Ты видел танец живота, Золотые ворота и Золотую мечеть? Займись делом!

Серж кивнул, изобразив на лице гримасу вежливой улыбки.

— Поживи в моем доме, — Удай рассмеялся, — президент к нему подошел, а он с мамой разговаривает.

К ним подошел младший брат Кусей и Удай спросил его:

— В чем дело, я был в Мосуле месяц назад?

— Американские дипломаты давят на нас, — объяснил Кусей. — Дали десять дней срока. Так что дней через десять, скорее всего, начнется. Надо быть готовыми на двести процентов.

— Да хоть на триста, — сказал Удай. — Они раздавят нас.

— Понятно, что шансов не так много. Почти нет, — добавил Кусей, понизив голос, — но если поднимется арабский мир…

— Не поднимется, — сказал Удай, — они считают нас выскочками.

— Но и мы не согнемся и не раскаемся, сказал Кусей, — еще решимость не иссякла и пусть они хотят попрать наше достоинство, но гордый гнев иракцев кипит, мы пойдем на битву с ними.

— Запиши мне для выступления перед солдатами, — сказал Удай с иронией. — Я на это смотрю иначе Лучше быть владыкой Ада, чем слугою Неба!

Брат оценил его шутку.

Они попрощались и Удай, препоручил Сержа своему юному, расторопному адъютанту ушел, объяснив, что сегодня ночует в другом месте.

Вечерний Багдад был мало не похож на вечерний Париж. Машина быстро проехала по пустынным улицам. Серж все ждал автоматной очереди по окнам, но все обошлось.

Дом был полон очень приветливой, даже подобострастной с Сержем обслуги, и он на мгновение почувствовал себя калифом. Но было уже десять часов вечера, страшно хотелось спать, и, в то же время, возбуждение от событий этого дня — не отпускало его.

Он принял душ. Увидев нераспечатанный бритвенный станок, побрился, взял лосьон после бритья Trimaran, это был лосьон Удая, поколебавшись немного, Серж им воспользовался, потом пошел в спальню, лег, но ему не спалось. Он включил свет, попросил соединить его с Парижем. Мать еще не спала:

— В новостях каждый день передают про этот Ирак, — сказала она, — не лучше ли тебе вернутся?

— Каждый день? Скоро, наверное, будут передавать каждый час, — сказал он.

— Я очень беспокоюсь, — сказала она.

— Нет. Пока тут все как раз нормально, — пояснил он. — Я приеду дня через… три. Сейчас неудобно. Тут становится забавно, и, к тому же, как-то невежливо сейчас взять и уехать…

Поговорив с нею, он чуть успокоился, и, поворочавшись немного, заснул.

В полусне он почувствовал, что большая дверь спальни открылась и показалась полоска света. Он подумал, что это молоденький офицер заглядывает к нему, у него сквозь сон даже промелькнули крамольные мыслишки по поводу этого смазливого адъютанта, но дверь закрылась, снова погрузив комнату во тьму. Темнота была могильная и такая же стояла тишина.

Серж снова задремал, но тут он почувствовал, как кто-то присел на кровати.

Сон тут же улетучился. Сердце заколотилось, вспомнились почему-то истории о восточных сектах душителей. Приподнялся край легкого одеяла и по его шелковой пижаме скользнули тонкие пальчики. Серж успокоился, сообразив, что этот «душитель», скорее всего, не так уж страшен.

Ночное существо прижалось к нему и умиротворенно задышало, похоже на то, что сразу заснув.

«Что это? — подумал Серж, — часть восточного гостеприимства?»

Он вытянул руку, проведя ладонью по покатому, гладкому, обнаженному бедру. Его обладательница — чутко отреагировала на прикосновение.

Потершись щекой о его плече, она поерзала, и, изменив позу, переложила руки к нему на живот при этом случайно опершись на тапорщение пижамы, ойкнула, а потом опять ласково потрогала шелковый бугорок — уж нарочно. Трудно ошибиться, комментируя последствия этого легчайшего прикосновения, ничего кроме расслабления в мыслях и напряжения в теле оно вызвать не может. Но любое движение следует соразмерять с ситуацией, и он не последовал ее примеру, и не стал грубо лезть, а сначала поцеловал.

Потом обнаружил, там, на привычном месте мягкие небольшие, теплые груди, безропотно поддавшиеся его пальцам. Ее реакцией стало учащенное дыханье, она прильнула ко нему и не стоило большого труда переместить ее к себе поближе, что облегчило доступ к ногам, а так же всему самому остальному. Очень скоро она задрожала, подставляя темноте и его ладоням свои ягодицы. Вся она с оголенной попкой легко уместилась в пределах досягаемости, держась слабой рукой как за рычаг, за вдруг ставший таким тесным гульфик его «камзола».

Он левой рукой взял ее соски, а правой изрядно повлажневшей, водил по промежности бархатистого «персика», прощупывая не столь уж далекие косточки и обильную мякоть, которая все белее доверчиво отдавалась его руке. Наконец, очень быстро, она застонала тихо и мелодично, так как видно давно была приручена, после чего кожа ее стала чуточку влажной.

Они ненадолго затихли, прислушиваясь к тишине ночного города за окнами. Потом она прильнула губами к его руке, пахнущей потом ее подмышек, прижалась к нему и через некоторое время стыдливо спросила: «Хочешь я поцелую тебя сюда?». Вместо ответа он услужливо стянул пижамные брюки, и мраку ночи предстало нечто, прежде столь стесненное.

Пробежав муравьиными прикосновеньями по самому чувствительному из стержней, она склонилась к нему и робко коснулась губами. Позабавлявшись, таким образом, она, кажется, устала и собралась, было спать.

Но он пристроился к ней сзади и долго, целую вечность пытался войти в нее, но, не сразу сумел это сделать. Когда, наконец, получилось — был почти счастлив. Они постояли на коленях, без мыслей об эдемовом змие. Девочка, ища самую нежную точку для того, чтобы вовремя перевернуть свой внутренний мир, поклонилась навстречу тьме, предоставив ему слабенькое свечение своего округлого зада, по которому как-то сами собой скользили его ладони.

Первая волна восторга сменилась затишьем. Потом она приподнялась, предоставив ему грудь, это стало причиной его второго сладостного усилья. Но и оно завершилось неторопливым покоем. Проехала где-то далеко машина, никаких других звуков в этой тьме и этом мире не донеслось до них. Подумав, стоит ли форсировать событья, он закрыл глаза и этим, без излишних стараний, сконцентрировался на нужной в данный момент чакре своего тела. Вся энергия из его органов потекла-потекла туда вниз, хлестнула, вернулась обратной волной и маленьким, персональным атомным взрывом — выплеснулась во вселенную.

Было очень тихо, и только где-то за деревьями проезжали редкие автомобили, да с реки долетал звук мотора, работающего там катерка. Наступила ночь…

Сергей проснулся от солнечных лучей пробивающихся сквозь полупрозрачные шторы. Юное создание посапывало рядом лежа на животе. Он встал, надел пижаму, сходил в ванную. Девушка все еще спала, уткнувшись в подушку. Она была прелестна сзади, и быть может, подумал он, лучше не разочаровываться, а уйти, так и не увидев ее лица?

Это похоже на побег, но Сержу — было совсем не стыдно. Но вот беда, всю его одежду забрали в чистку, остался только портфель с документами и рукописями. Он обошел кровать, направляясь за портфелем, и непроизвольно взглянул на ее лицо, показавшееся ему смутно знакомым. И он уже не мог оторваться от него. Он смотрел так лишь несколько долгих мгновений, но этого оказалось достаточно, чтобы девушка сквозь сон почувствовала его взгляд, завертела головой во сне и открыла глаза.

Потом она снова их закрыла, проснулась окончательно, натянула на себя простыню:

— Кто ты такой? Уходи или я закричу!

— Я здесь спал, — сказал он, — ты пришла ночью… Я гость Удая.

— А где он? — спросила она хриплым голосом.

— Отец вчера послал его в Мосул, — сказал Серж.

— А почему он… — начала было она, но не закончила фразу. Ее припухлое лицо без макияжа, небольшой прямой нос, чувственный рот — были красивы классической и стандартной красотой, которая всегда его пугала, и настораживала.

Серж догадался, что она хотела сказать: «А почему он не сказал мне?» Но ведь он, скорее всего, никогда ей ничего не говорил.

— Зайнаб? — сказал Серж. Его начало мучить смутное подозрение, что происходит какой-то обман, появилось желание во всем этом разобраться, выяснить все для себя, но это было непросто. Он понимал, что следует соблюдать осторожность в общении, опасаться интриг.

— Что? — спросила она.

— Прости, я тебя не узнал в другой одежде, в смысле без одежды, — сказал он, чувствуя настойчивое желание утвердить свою волю отстоять интересы, вплоть до открытого столкновения с невидимым кукловодом. Впрочем, он мало что сможет один…

Начинался странный, но, вроде бы, неплохой день. Это еще не самые неприятные известия. Лучше на время скрыться.

— Он все равно убьет тебя, — сказала она очень серьезно.

— Знаешь, я как раз собирался сбежать, — признался он.

— Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, — сказала она. — У меня был друг, потом, когда я познакомилась с Удаем, его посадили в тюрьму, а, может быть, уже убили!

 

Глава 2

…Но тут, перебивая аромат шербета, кусочек которого король держал в ладони, изображая трапезу, до его ноздрей донесся резкий запах жасмина и он услышал отчетливый шепот:

— Ваше Величество, вчерашний дервиш доставлен…

Король повернул голову туда, где возможно мог быть его вчерашний странный знакомец с мерцающими без блеска глазами, в угол залы, где кончался ряд колонн, но никак не среди пирующих. И он увидел там склонившуюся в низком поклоне фигурку.

Король тут же, оставив думать о приличьях, встал, и, положив на плече Зейдуна руку, сказал ему тихо: «Отправляйся домой, завтра выезжаешь», потом пошел, сопровождаемый начальником тайной службы к склоненной фигурке, разместившейся меж двух рослых воинов в черном — цвет тайной стражи, в отличии от парчи дворцовой стражи, светло зеленого — королевской гвардии, голубого с белым — столичного гарнизона, и темно-зеленого с коричневым — цвета калистанской пехоты; кавалерия же не была колористически регламентирована и одевалась во что попало, лишь щиты ее и значки были одинаковы в подразделениях.

Асман подошел к дервишу, тот медленно разогнулся и оказался почти одного роста с королем — лишь чуть пониже, но значительно уже в плечах и торсе. Его со вчерашнего дня переодели и теперь он был одет как дворцовые слуги: в серых шароварах и белой рубахе до колен, но перевязан своим изодранным цветастым кушаком, с которым, видимо, не пожелал расстаться; островерхого мехового колпака на нем не было, но свежевымытые волосы, немного, как и борода подстриженные, поднимались пышной копной, словно барашковая папаха.

В руках он держал четки и священную книгу в деревянном переплете, застегнутом кожаным ремешком.

Но и без «Корана» Асман узнал прищуренный взгляд книгочея, который был, — мучительно напоминая отражение в зеркале, расположен на лице предательски обнаруживающем (находясь против королевского лица) их расовое, почти семейственное сходство, среди прочих яйцеобразных лиц с заросшими щетиной лбами.

«Что же это такое произошло?»— пронеслось в голове Асмана — его собственный непроизнесенный вздох при плотно сжатых губах, готовых отдать рвущуюся с губ, не знающую возврата команду. В первые за много лет, после дней юности, когда люди вовсе бесстрашны, король поймал себя на том, что ожило забытое, а, скорее всего, вовсе неизведанное им чувство, между лопаток защекотало и на висках выступил пот. Что-то подобное было с ним однажды, только раз — во сне, он проснулся — забытый Богом и некогда обожавшими его подданными — слабый юноша; проснулся оттого, что представилось: привычного с детства состояния безграничной власти не будет никогда.

Это пробуждение в холодном поту случилось с ним много лет назад — в изгнании в чужом городе, в небольшом доме, где принц Асман провел три года почти безвылазно, лишь принимая и отсылая гонцов. В тот раз его привел в привычное состояние духа вдруг возникший из ночной тьмы образ преданного ему евнуха, что спал на подстилке в трех шагах от его ложа. Верный оскопленный раб был рядом и встревожено щебетал хриплым со сна голоском, значит, не все еще было потеряно. Больше его не беспокоили ни сны ни сомненья.

И вот — как опять пробужденье, осознанье того, что его власть не безгранична. Показалось на миг, что жизнь была сном, а в реальности есть только домик в Багдаде.

Перед ним стоял щуплый коротышка неприятной наружности, не в такой степени неприятной как напудренный горбун, но где-то около: с резкими чертами лица и с глазами, говорить о которых не хотелось, как не хотелось королю туда заглядывать. Все остальное на этом лице — скрывала густая черная растительность — черная борода и после мытья мягкие волнистые кудри.

Они стояли один подле другого лишь мгновенье, ни могучие стражники, ни их тщедушный начальник не успели перевести дыханья. А король уже понял, что он, безумно-расточительно поступая со своим временем, опять упустил нужный момент, чтобы приказать зарубить тут же этого опасного человечка. Зарубить не сходя с места. Упустил момент и другого такого случая — не представится, потому, что теперь начинается какая-то новая полоса в его жизни.

— Где твоя шапка? — спросил король.

— Я обронил ее. Теперь у нее новый хозяин, который хочет, смешно сказать, ха-ха-ха, — он и на самом деле тихонько засмеялся. — Смешно даже подумать, но бедняга вознамерился тебя убить, Великий Король. Но ты за то отбери у него мой колпак.

Это было интересно, но вот только лепет невменяемого заставил короля усумниться в достоверности сведений.

— Так ли он нищ? — спросил Асман, приглашая жестом дервиша пройти с ним.

— У него в лохмотьях зашито с десяток золотых, так все делают, отправляясь дальний путь, и я так сделал, вот тут в поясе у меня припрятано немного на черный день.

— Ты это точно знаешь?

— Да, золото светит невидимым для глаз огнем, но у того, кто имел с ним дело, зрение обостряется, и различить это свечение нетрудно.

— А может, он тебе сказал про то? — спросил король.

— Ну нет, конечно. Стал бы он мне доверяться, с чего бы?

— Тогда это просто твои догадки, — сказал Асман, они тихонько шли по направлению к библиотеке.

— Мне так кажется… И так оно и есть, можно проверить это.

— Ты не ошибаешься?

— Нет. Видишь ли король, — он помялся, прочистил горло, лукаво улыбнулся. Но король остался серьезен и отпустил кивком сопровождающих: двух стражников-великанов и карлика — их предводителя. Затем он пригласил дервиша следовать дальше.

— Видишь ли, король Асман. Я ведь сам хотел принять участие в этой затее. Но сейчас, увидев тебя, решил, что это стало бы моей большой ошибкой.

— Они предлагали тебе принять участие в заговоре?

— Нет! Даже не собирались. Но решились бы на это, предложи я первый им свои услуги.

— Сколько их?

— Какой-то пустяк: пол человека.

— Как это? — Асман остановился, он начал чувствовать раздражение на говорящего загадками чудака. Тот уловил королевскую немилость и немного растерялся.

— Он один. Один. Всего лишь один… Хотя нет. Сейчас, пожалуй, уже не один. Ха-ха-ха, — его смешок был не очень натурален, — он был один, когда я видел его.

Непривычное, какое-то противоестественное раздражение стало усиливаться в груди короля. Он почему-то сдерживал себя, хотя никогда не имел этой привычке, не нуждался в сдерживании чувств, будучи по натуре не слишком возбудимым человеком — во-первых и во-вторых — не имеющий нужды сдерживаться по-положению.

— Ты хочешь сказать, как мы с тобой нашли друг друга, так и он нашел сообщника? — спросил Асман. Дервиш, все больше бледнея, только кивнул на это, ежась, но не отводя глаз, словно притянутых к взгляду Асмана. А взгляд этот был полон раздражения. От него дервиш терялся все более, начал дрожать какой-то судорожной крупной дрожью, которая и на дрожь-то не была похожа, а скорее на язык жестов, никому, кроме самого Дервиша, незнакомый.

Когда, иной раз, уличные мальчишки видят кого-то, выражающегося подобным образом, употребляющего такие жесты, обозначая ими то, что они существуют в этом мире, сотворенном великим Аллахом, сами часть его, — но как бы в знак протеста против этого существования и как бы подавая кому-то, кроме бога, неведомые знаки, — тогда мальчишки смеются, их это веселит, они потешаются над такими трясунами. Мальчишкам это смешно. Их родители испытывают недоумение.

Короля же этот вдруг появившийся беспричинный страх его собеседника, который и на страх-то не похож, и кто знает — страх ли это или еще какое-то необъяснимое состояние, — короля оно — ужаснуло.

Но оба справились с собой: дервиш постепенно перестал трястись, лишь лицо его осталось бледным, как надетая на нем рубаха, но другого оттенка — в отличие от хлопковой прожелти — мертвенно-синюшного цвета, король тоже загнал свое озлобление внутрь, и оно выходило с потом на лбу и висках, сделался влажным шелк под халатом. Он все еще колебался: беседовать ли с дервишем дальше, отослать пока или самому зарубить его на месте здесь же. Наконец, он почувствовал, что не сможет с ним сказать далее ни слова и крикнул:

— Стража! а в голове пронеслось: «А почему, собственно, стража, а не Лейла, например, то есть… то есть не та — золотоволосая Мария, почему не Мария? Я спокойно мог сдать под охрану в мой гарем этого трясущегося идиота, и никакой стражи не нужно! Но, ведь, и я сам…»

Подскочил охранник, стоявший до того в пяти шагах — дворец был весь напичкан ими — и король не успел разобраться в своих ощущениях.

— Сикх, — сказал Асман, — отведи вот этого… только не в подземелье, конечно, отведи его… на кухню. То есть, отведи его… к начальнику черной стражи. И пусть его поместят где-нибудь, хоть на кухне, то есть, пусть его поместят где угодно… кроме подземелья… и не спускают глаз до вечера, вечером он мне будет нужен.

Сикх, яростно вцепившись в дервишев рукав, поволок его, подталкивая и таща, а тот, с безумным лицом, втягивая голову в плечи, только прижимал к груди свою книгу.

Воин с трепыхающимся в его могучей длани, словно попавшийся охотнику заяц, с трепещущим человечком проследовал в ту сторону, где за мгновение до того скрылись одетые в черное.

Оставшегося одного Асмана буквально выворачивало наизнанку, заставляя его лицо в полутьме внутренней галереи то бледнеть в чувственном помертвении, то загораться краской — самое неведомое ему чувство, которое спервоначала он и назвать-то не мог, а потом, чуть остыв, вспомнил, что оно, кажется, называется людьми — стыдом. Но, так ли важны эти названия слов — главное, когда в душе есть хоть что-нибудь, что чувствует.

Однако, это не просто стыд. Слова даны людям для обыденных надобностей, а частые отклонения от нормы не попадают под действие слов (не имеют точно характеризующих их названий). Особенно, если один из собеседников — наместник Всевышнего на земле. Как понять нам, что происходит в душе Избранника? Если же для понимания этого опуститься по иерархической лестнице ступенью ниже, то можно сказать (утверждать), что особое волнение у верных вассалов короля вызывало покушение — даже в мыслях — на честь своего господина…

Сам не вполне отдавая себе отчет — почему, расстроенный встречей, Асман едва не забыл про выезд, хотя все время думал про это, но слуги опять напомнили ему о сегодняшнем распорядке дня. Он сменил халат и чалму на более простое одеяние, спустился по лестнице в конюшню и очень скоро уже выезжал из двора торговца кожами.

Двое всадников пронеслись привычной дорогой по улицам, достигли ворот, миновали их, но Асман, забыв опять на мгновение о цели сегодняшней вылазки, опомнился вдруг и, круто повернув, пустил коня не привычным маршрутом, а вдоль городской стены, к другим — северным воротам, от которых — Асма знал — близко до того места, где ночевал неведомый ему заговорщик.

Они вновь въехали в город, покидаемый уже торговцами и крестьянами, привозившими товары повседневного спроса на продажу. Асман повернул коня в ту сторону, где — он чувствовал — его ждет встреча.

На этом участке городской территории не было строений, и пустырь зарос вплотную подступившим к городской стене кустарником. Телохранитель, сопровождавший короля, опередил его, чтобы предупредить:

— Ваше Величество, здесь опасно — можно наткнуться на бродяг.

— Одного их них я и ищу, — проговорил король. Он понимал, что лучше бы приказать городской страже прочесать кусты и найти того, кто ему нужен, или хоть каких-нибудь людей, и всех казнить, уповая на то, что среди казненных будет и тот, который нужен. Но войско так неповоротливо и, особенно, городская стража. «Видимо, теперь, — решил Асман, — наступил момент, когда можно позволить роскошь защищаться собственноручно».

Кусты становились чаще, и всадники перешли на шаг, пригибаясь под ветками. потом заросли неожиданно опять поредели, и король выехал на большую поляну под башней городской стены с одной стороны и видом на далекий королевский дворец — с другой.

И тут прямо навстречу королю из противоположной куртины зарослей сам выскочил заросший бородой до глаз нищий — здоровенный оборванец в расползающемся по ниткам халате и островерхой! шапке дервиша.

Его появление из кустов было быстрым и внезапным, но и для него появление всадника явилось не меньшей неожиданностью. Ибо, увидев Асмана (телохранитель следовал за ним и еще был скрыт в зарослях), он резко изменил направление и побежал под углом 90 градусов от наездника, намереваясь броситься в колючий кустарник. Там его бы не достали.

Но Асман, стегнув коня и на ходу обнажая меч, пустился наперерез бегущему. В несколько мгновений настиг его, оборванец с чудовищной изворотливостью, странной при его плотном сложении, нырнул, отскочил в сторону, но великолепный наездник Асман вновь оказался над ним, развернув коня на месте, бродяга заслонился ладонями… и они, в один взмах, были обе отсечены от запястий как и краснолицая голова от шеи. Тело, суча ногами, растянулось в траве, орошая ее двухцветной кровью, пузырящимся фонтаном хлынувшей из толстой шеи.

Все случилось так быстро: вот только король продирался сквозь колючие заросли в шелесте листвы и стрекоте цикад — неожиданное появление бегущего и смерть его — необдуманная и непрочувствованная, как бы необязательная смерть из-за шапки, и из-за того, что бежал. Сработал инстинкт преследователя, и вот у ног косящего глазами коня валяется тело, из которого уходит жизнь. И наступает вечерняя предзакатная тишь, подчеркиваемая конским фырканьем.

В этой тишине Асман, еще не засунувший в ножны меч, услышал доносившийся из кустов слабый стон.

— Поди проверь, что там, — приказал он телохранителю, и тот, спешившись и тоже с опозданием обнажив меч, полез в кусты, из который все явственней доносились стоны, они перешли в лепет, и через некоторое время оттуда появились двое: телохранитель и неизвестный, одетый бедно, но опрятно, его бритая голова была окровавлена.

Увидев четвертованное ударом Асмана тело, он слабым голосом разразился проклятиями на языке пуштунов.

— Этот человек обидел тебя? — спросил Асман на этом же наречии.

— Ах, господин, — простонал незнакомец, — нет, наверное, обиды, которой я не перенес бы в жизни…

Он, не в силах стоять, опустился на землю, телохранитель встал рядом с ним, то посматривая на хозяина, то озираясь по сторонам. Асман спрыгнул с коня и обошел распластанное тело. Из разверстой страшной раны которого все еще сочилась слабыми толчками стынущая кровь.

 

Глава 3

— Расскажи мне, может я помогу тебе в чем-то, — сказал король.

— Меня лишили всего. Остались дети… — произнес, собираясь с силами, незнакомец, — но и они умерли в нищете и бедствиях. Мой главный обидчик был далеко, а я вознамерился отомстить! Но, чем ближе я к нему подбирался, тем сильнее против меня восставали… обстоятельства. Последние друзья отвернулись от меня и вот, в довершение всего, украли в духане чалму, когда я брил голову!

— Но и этого было мало, — продолжал он после паузы, — мой господин, вчера, когда я шел по городу с непокрытой головой… я хотел продать сапоги, чтобы купить головной убор, но сапоги стоптаны — их никто не покупал. И вот, сумасшедший дервиш, которого вели зачем-то солдаты, бросил мне свою шапку, он еще крикнул, что она ему не пригодится больше, а мне нужна. Те кто слышал — смеялись надо мной! И надо же такому случиться, этот босяк, видимо, решил, что шапка дервиша представляет ценность! Может, он думал, что в нее зашиты червонцы, кто теперь узнает, что думала эта отсеченная голова. Он выследил меня, стукнул палкой сзади и еще раз унизил: снял с головы и эту шапку.

Слушая несчастного и понемногу понимая, что, по-видимому, казнил не того, кого хотел, Асман успокоил человека:

— Да, судьба к тебе на редкость неблагосклонна. Но большее несчастье, как утверждают в народе, тебя, наверное, уже не ждет — ведь трудно представить что-то худшее. Очевидно, полоса твоих злоключений уже прошла, и далее будет если не хорошее, то не худшее в сравнении с тем, что ты пережил. Давно ты здесь?

— Уже три месяца, мой господин.

— Зачем приехал? По торговым или иным делам? На купца ты не похож…

Незнакомец опустил глаза, видимо, ему не хотелось рассказывать о цели своего приезда в столицу Калистана первому встречному, но этот первый встречный убил его обидчика…

Его колебания укрепили подозрения Асмана. Но убить еще и этого человека он уже был не в силах: самое большее, что его ждало — это темница, а затем дежурное помилование и подневольный труд на алмазных рудниках, где, правда, хватало рабочих, но еще для одного нашлось бы место.

Но тут вдалеке, как предутренняя птица северных народов, что способна слабым своим голосом предотвращать черные дела — вдалеке едва слышно прокричал, сзывая правоверных к намазу, мулла. Его протяжный выкрик звал соединить молитвы.

— Простите меня, господин, — сказал незнакомец, — вы знаете мой язык, хотя я… я чувствую, что вы не пуштун, но, должно быть, знаете как мы обязательны в нашей вере.

— Я не пуштунец, но мы с тобой одной веры и одних заповедей.

Он сдернул богатую попону с коня и, бросив ее в нескольких шагах от убитого, предложил пуштуну разделить с ним попону в качестве молитвенного коврика.

Пуштун низко поклонился в знак того, что он тронут и признателен за такую честь, и далее они уже отдавали поклоны богу — разувшись и синхронно преклоняя колени.

Телохранитель стоял поодаль и держал коней, посматривая по сторонам, но все было спокойно. В этот час все население города и все приезжие, кроме самого телохранителя, молились, а он был не мусульманин и имел двух богов: Солнце и своего Господина…

Совместно выполнив едва слышные вдали команды божьего глашатая, король с пуштуном встали с колен, постояли молча, как того требовал обычай, и вернулись к теме прерванного молитвой разговора, хотя продолжение его было одному из них примерно ясно.

— Ну, так зачем ты здесь? — спросил король. Ссадина на стриженной голове пуштуна во время моления перестала кровоточить, жидкость, залившая лицо, засохла, оттягивая смуглую морщинистую кожу, пуштун двигал мускулами лица и кровавая корочка трескалась и осыпалась. Он склонился и поцеловал край королевского халата.

— Я доверюсь вам, господин, — сказал он, — вы не мой соплеменник, но знаете наш язык и обычаи и, возможно… друг нам.

Он замолчал выжидательно, и король, дабы подбодрить его, сказал:

— Я вам друг…

Пуштун обрадовался этой фразе, даже сказанной небрежным тоном, иного он, видимо, и не ждал от знатного человека.

— Аллах вознаградил меня за терпение. Я доверюсь вам, как доверился бы самому пророку, вы так хорошо знаете заветы Мухаммета, как знают только его служители, и для меня было большой честью молиться вместе с вами…

«Нельзя ли покороче!» — подумал про себя Асман.

— Перед вами, — начал пуштун торжественно, — бывший слуга Исмаил-шаха. Сопровождавший повелителя в течение всей его славной жизни…

Телохранитель, стоявший в нескольких шагах от них, положил при этих словах руку на эфес меча и посмотрел на короля. Но Асман остался невозмутим.

— Поступив к нему на службу, когда Исмаил-шах был еще ребенком, а я — молодым человеком, — продолжал пуштун, — я был с ним и в годы благополучия, которые оказались не столь долгими, как мой господин того заслуживал… сохранил ему верность, когда враги обложили Шаха как загнанного тигра… Я — один из его воинов, которых становилось все меньше, — защищал его собою до последнего дыхания, но был ранен! Моя ничтожная жизнь не заинтересовала врагов — меня не добили. Когда я очнулся, то увидел, что вокруг пусто, а тело господина — обезглавлено!

— Я остался жив, должен был отомстить, и поклялся сделать это! Нас тогда было еще немало — израненных воинов убитого господина! — мы не смогли отдать свои жизни за него, и стыд мучил нас.

— Но время лечит и раны, и стыд. Мы разбрелись и забыли клятвы. И я забыл. Тоже, на какое-то время, забыл. Вернулся в лоно семьи, заботился о детях, но Аллах напомнил мне о клятве. Он забрал у меня семью, все умерли: и дети, и верная жена. Я остался один и вспомнил: кто причина моих несчастий. Это — король Асман, — закончил он тихо.

«Который стоит перед тобой», — хотелось сказать Асману, но он промедлил, медлил и телохранитель, не зная, что предпринять в нештатной ситуации.

— Ты нашел здесь единомышленников? — спросил король. Пуштун, похоже, не понял вопроса или сделал вид, что не понимает, тогда король спросил иначе:

— Ты рассказывал кому-то, кроме меня, историю своей жизни?

Пуштун промолчал. Он явно не отличался излишней откровенностью, но в этой ситуации ничего больше не нужно было: главное-то он сказал. Назвал имя. Но нужно было еще выяснить, нет ли у него сообщников, и король сообразил, как это сделать:

— Поговаривают, что местного правителя его подданные любят, — сказал он.

— Да, — протянул пуштунец, — его любят, все любят!

— Кроме нас с тобой… — сказал Асман.

— Что ему до моей персоны! Он равен богу, а я — ничтожный одинокий старик… Но почему, мой господин, он Вам-то не люб? — спросил пуштунец, поглядывая на Асмана недоверчивыми глазами.

— Ты мне не веришь? Такие вещи не говорят в присутствии слуг, не правда ли? Мой сикх мне верен, но, все-таки, о владыке лучше не говорить при свидетелях… но я так зол, что пренебрегаю осторожностью!

— Чем же он так обидел Вас? — спросил пуштун все еще настороженно.

— Я из Багдада, — сказал король и продолжил, обрадовавшись пришедшей на ум ловкой выдумке, и хотел… поступить к нему на службу, но он не взял меня и оскорбил отказом. Теперь я смертельно зол на него.

Начинало темнеть, жаркое калистанское лето подходили к концу, скоро должны были подуть с далекого моря прохладные ветры, несущие дожди, после чего в стране начинался влажный сезон.

— А ты не похож на человека, который идет на заведомо нереальное дело, — на такое, которое нет никаких шансов выполнить… Ты хочешь убить его? — внезапно спросил он пуштуна.

— Мне не нужна его жизнь, — ответил тот.

— Что же тебе нужно?

— Мне нужно выполнить мой долг перед убитым господином.

— А значит — наказать убийцу?

— Я должен выполнить свой долг! — повторил пуштун затверженное.

— В чем же он заключается? — спросил король, но собеседник его вновь насупился и не отвечал.

— Ну, что ж! — сказал король, — ты вправе не отвечать мне и не доверять. Я понимаю тебя. Однако, ты мне нужен. Я предлагаю встретиться на этом самом месте через неделю. Ты согласен?

Пуштун растерялся, потом кивнул головой и сказал:

— Хорошо. На этом месте… А как же… — он показал на труп с отсеченными членами.

— Об этом не беспокойся, мой слуга наймет босяков, и они за пару монет живо закопают это. Прощай, — сказал король, садясь на коня, — обдумай как следует мое предложение, у тебя есть неделя сроку.

И не взглянув больше на пуштуна, он выехал на едва заметную тропинку, по которой приехал сюда. Телохранитель следовал за ним.

Вечером король Асман вызвал к себе дервиша, которого привели на самый верх королевского жилища — на площадку, где звездочеты наблюдали ход ночных светил, влияющих на человеческие судьбы, что отражаются в звездном небе как в перевернутом зеркале, чья искажающая вогнутость служит лишь для усложнения угадывания. Влияние небесных светил разгадывается вследствие этого искривления лишь людьми со своеобразной формой глазной болезни — строением глаз, отличающимся от нормы и приспособленным к кривизне небосклона.

— Ты самый странный дервиш, — сказал король.

Приведенный был в том виде, что и накануне, и все так же сжимал свою книгу в деревянном переплете.

— А ты знал прежде дервишей? — спросил он. Голос его, однако, изменился — при свете звезд он явно чувствовал себя увереннее.

Король улыбнулся и сказал:

— Ни одного. Они похожи на тебя?

— Не знаю. Думаю, что нет, — ответил дервиш и тут же добавил совершенно непонятную фразу:

— Таких, как мы, в этой стране осталось немного…

Короля в первое мгновение это шокировало — «мы» он принял на свой счет, но потом он решил не обращать внимания на форму — достаточно того, что собеседник был интересен и, кроме того, еще и оказался полезен.

Асман хоть и сказал правду, что прежде не бывал знаком с дервишами, догадывался, что перед ним не обычный странник. Скоро ему предстит узнать, чем же сей божий человек примечателен. Мы это узнаем теперь: с королем беседует Микаэле де ля Кастро де Амо. Он испанский дворянин. Имя это вам ничего не скажет, но в свое время оно было известно…

— Где же много таких, как мы с тобою, дервиш? — спросил заинтересованный король, он ожидал далее услышать что-то интересное, ему показалось, что тщедушный оборванец, видимо, имеет право становиться на одну доску с королем. Не известно пока, почему — но имеет.

Микаэле помедлил с ответом и поднял взор к звездам, словно говоря этим жестом, что страна, про которую спрашивает король, находится там. И это, наверное, так и есть, поскольку среди звезд много всякого.

Переведя взгляд на короля, который стоял вновь, как и давеча, весь напрягшийся и исподтишка поглядывал на стражников, хотя и догадывался, что не всегда можно рассчитывать на их помощь.

Его гость вдруг тихо рассмеялся. Рассмеялся обыкновенным смехом, который, однако же, давно уже не тревожил слух короля. Никто из мужчин не смеялся так при нем во дворце. Рассмеялся и сказал:

— Как я устал это носить… Я ведь знаю все, что здесь написано, наизусть.

Начало фразы было сказано по-арабски, а окончание — на языке Монсиньора де Молины, на котором Асман совсем недавно совращал свою молоденькую наложницу.

Де Кастро бросил священную книгу на каменные плиты себе под ноги.

Стоящая вокруг стража осталась безучастна — Асман опять не дал приказа схватить богохульника и сбросить с дворцовой крыши вниз. Высота дворца была небольшой, но этого хватило бы иноземному магу, чтобы расстаться с бренной плотью. То, что перед ним маг, а не простой нищий, Асман уже понял. Теперь ему казалось, что понял сразу, как увидел, но это было не так: по первому впечатлению Асман принял иноземца за что-то большее, чем просто волшебник, но теперь был рад, что ошибся, и перед ним всего лишь только маг.

— Все, что ты говорил, подтвердилось, — сказал Асман, — это чудо. А ты, как я понимаю, провидец из тех, что гадают за плату.

— Чудо? Что ты, король! Это слово произносить не стоит. Вот, если бы я по-волшебству построил в твоем замке еще один дворец, тогда бы мы говорили о чуде. Да и-то: чем отличается мгновение, за которое в сказках возводят по прихоти владык дворцы, от ночи, за которую, тоже в сказках, вырастают города? И чем это сказочное время отличается от обыкновенного года, двух или трех когда тысячи рабов, днем и ночью, строят такой же дворец? Который понемногу обрастает городом. Трудом рабов руководят опытные зодчие, под их началом еще и десятки мастеров: каменотесов, кровельщиков и других; свободные люди обходятся даже без каменотесов, не говоря об архитекторах, их жилища вырастают где попало, и является град — безо всякого чуда, но если вспомнить потом: давно ли тут было пустое место, то покажется — лишь миг тому назад… Время так быстротечно, и стоит ли, вообще, нам говорить о нем, и если что-то и есть чудо, так это оно: его необыкновенное свойство складываться в мгновения. А, ведь, еще есть годы и века. Это одно и то же. Ты знаешь?

— Знаю. Читал о том, что временные отрезки — лишь крохи, из которых состоит вечность, и вся она целиком, все время — от сотворения мира до его конца — заключено в мгновенье. Возможно, все это так. Но меня сейчас интересует не это, а тот пуштунец.

— Он все тебе расскажет сам — ты полюбился ему, и он не спит теперь и с нетерпением ждет, когда закончится нареченный ему срок, и он вновь увидит единомышленника.

— Как мне поступить с ним?

— Как хочешь.

— Какую награду хочешь ты?

— Твоей милости, король, — сказал иноземец, склонив голову.

 

Глава 4

— Хорошо, давай разбежимся, — согласился Серж. — Я не хочу неприятностей, ни тебе, ни себе. Но, прежде всего, я хочу, чтобы у тебя было все хорошо. Знаешь, я-то уже пожил, мне сорок лет и мне кажется, что меня уже ничего не ждет впереди. Ничего хорошего. А ты молода, тебе нужно жить…

Серж подумал, что, кажется, он опять цитирует Чехова, какого-нибудь «Дядю Ваню»? Но вместе с тем, он почувствовал, что эти слова упали на благодатную почву. Зайнаб никогда ничего такого не слышала, и речи эти ей были и сладостны, и непривычны.

Она лихорадочно вскочила с кровати, выскользнув из-под одеяла, вся такая свежая, длинноногая. Серж тут же забыл про опасность:

— Зайнаб, я все хотел спросить тебя…

— Да? — она обернулась, склоненная над своей одеждой взглянула на него, убирая пряди волос со лба, потом снова стала перебирать свои ажурные трусики и бюстгальтер.

— Я все хотел сказать тебе…

— Да, ну что же, что? — она все так же стояла, согнувшись, и пряди волнистых волос спадали и спадали с ее головы. Он подошел к ней, провел по спине, потом подхватил на руки, в ней было килограмм сорок — совершенно детский вес.

— Может быть, — сказал он, — как-нибудь, потом, когда ты будешь свободна, мы поужинаем вместе?

Он почувствовал, что ей хорошо, одно движение пальцев, взгляд, и все стало ясно.

— Поедешь со мной во Францию? Ты же хотела, — сказал он.

— Поеду, — ответила она, — только сначала схожу в туалет.

— Может быть, сбежим ко мне в гостиницу? — спросил он, когда она вернулась и нырнула под одеяло. Он стоял и смотрел на нее.

— Это невозможно, там повсюду глаза и уши, — ответила она. — Лучше ко мне, за моим домом, кажется, не наблюдают, по крайней мере, меньше чем в твоей гостинице.

Он подошел к кровати, присел к ней, Зайнаб прижалась к нему.

«Она не робкая, — подумал Серж, — напротив, если это необходимо, смела до такой степени, что может рисковать своей жизнью с улыбкой»…

Потом они вышли порознь, каждый в свою дверь: Зайнаб — с черного хода, как привыкла заходить, и выходить, Серж — с парадного. Они договорились увидеться на студии телевидения. Он воспользовался поводом, что не видел сюжета и хотел бы его посмотреть в записи.

День казался прекрасным, Серж чувствовал себя необыкновенно здоровым, его ничего не страшило, хотя он и понимал прекрасно, больше обычного понимал, что вообще то он в неудачное время попал в неудачное место. Но с Зайнаб он словно бы побывал на приеме у медиума, ясновидящего. Был предупрежден и подготовлен ко всем неприятностям и не боялся их.

На студии Серж убедился, что люди находят Зайнаб интересной, но она всегда рискует разочаровать их. Хвастунишка в действительности, всегда говорит больше, чем сделала или может сделать…

Вечером они встретились у нее дома. Это была скромная, почти без мебели и оттого просторная трехкомнатная квартира.

— Удай здесь не появиться? — спросил он. Она улыбнулась и ответила:

— Он никогда сюда не приезжал.

Любительница блеска, Зайнб была более приятна в обществе, на людях, чем в интимных отношениях. Очень часто она была настоящим трудоголиком. Но имея предрасположение к созерцанию и лени, оставаясь одна, она становилась инертной. Красивой вещью.

Они вместе ужинали, завтракали, и затем она уезжала на целый день. Сержу казалось, что появись у нее хоть одна мысль он все понял бы. Но с ним она лишалась способности хотеть. Он был способен проникнуть в ее мысли и чаяния, осознать интересы. И она, в общем, никогда не капризничала, стремясь к конструктивному общению. Они все время планировали куда-то сходить вместе, и все время ничего не получалось.

Зайнаб успешно уклонялась от командировок, но через пару дней ее отправили в короткую поездку. Серж вернулся в гостиницу.

В баре он услышал русскую речь. Это Дарья, так похожая на старшую сестру или тетю Зайнаб о чем-то рассказывала:

— Я очень эмоциональна. Вспыхиваю, но быстро остываю. Пью много, но это недостаток всех журналистов.

— Расскажи, про свои профессиональные секреты, — спросил ее кто-то.

— Я знаю, как брать интервью, — сказала она, — как раскручивать людей на откровенность. У каждого профессионала есть какие-то свои методы, есть они и у меня. Например, такой… Когда я прихожу брать интервью к очень серьезному, влиятельному человеку, я напускаю на себя вид прожженной, опытной женщины, которую ничем не удивишь, которая все знает, все видела, все прошла. Задаю вопросы, а потом — как бы теряюсь, и даю ему понять, что он — подавил меня своим интеллектом.

— А если это женщина? — спросил Серж, присоединяясь к компании русских журналистов.

— Не делаю я интервью с женщинами, — призналась она, — мне не нравится это. Только с мужчинами… И вот мой собеседник видит, что такая опытная женщина растерялась в его присутствии. Ему хочется мне помочь. Ведь я вся такая растерянная, потерявшая всю свою самоуверенность. «А-а! Никто не мог ее сломать, а я то это сделал» — думает он. Так мы налаживаем контакт.

Таких способов много. Женщина должна играть в зависимости от того, как она выглядит, сколько ей лет. Если в юности я использовала широко распахнутые глаза, в которых читалось: «Ах, как я мечтала встретиться с тобой с самого детства! (и заплакать) «. То сейчас мне это использовать будет уже смешно. Приходится менять тактику. Все зависит от ситуации, от человека, от того, чего он хочет.

Одно из самых трудных моих интервью — с одним известным оперным певцом, я делала три месяца. Потом его жена тоже певица недоумевала: как он мог дать такое интервью этой девчонке, которая вообще не в его стиле? Он и сам мне говорил: «И что ж в тебе такого-то, ведь не люблю же я такой тип! А ведь сидим уже столько часов и столько дней, пьем и разговариваем». Нужно быть сумасшедшим, чтобы подписать такое интервью, но он его — подписал. Конечно, надо пить с человеком, если не пьешь, то трудно.

— Ты всегда доводишь дело до конца? — спросили ее.

— Нет, много людей, с которыми я встречалась, — сказала она, — разговаривала. Потом, когда дело доходит до публикации, они понимают что наговорили лишнего, начинается агрессивное воздействие на меня.

Если помните, мое интервью с одним известным певцом было «на ты». Представляете сколько нужно было выпить, чтобы перейти с ним «на ты»? Вообще все интервью должны быть «на ты». Как только человек переходит эту грань, то сразу возникает более доверительная интонация. Для того чтобы перейти «на ты» я, якобы случайно, как-то раз оговариваюсь. Потом долго извиняюсь, если человек намного старше меня. Собеседник говорит: «Да ладно, не извиняйся». Но мы переходим какой-то барьер.

«Вот ведь как, — подумал Серж, — это целая методика. Своего рода Карнеги».

— А вы знаете, — сообщил Георгий Петров, — американо-британские войска начали выдвигаться к иракским границам.

Все кроме Сержа были в курсе событий, что американцы приступили к военной операции для разоружения Ирака. Три с половиной десятка стран оказали штатам поддержку в виде использования аэродромов, разведданных, тылового обеспечения и использования боевых подразделений. Для него это оказалось новостью.

На другое утро Серж проснулся из-за того, что громко говорило радио, которое он забыл выключить накануне. Немного болела голова.

«По иракской территории было выпущено 73 ракеты. Бомбардировкам подверглись города Басра и Танум. Удей ат-Таи сообщил, что на юге Багдада погиб один мирный житель, еще несколько получили ранения. Парламент Турции разрешил пролет через свое воздушное пространство самолетов ВВС США…»

Дотянувшись до радио, Серж нажал на кнопку выключения. Нужно было срочно уезжать. Сейчас уже действительно срочно. Но с другой стороны здесь много журналистов и особой опасности нет…

Он спустился в бар, выпил рюмку коньяка. Потом решил позвонить на студию. Зайнаб была на месте, но не брала трубку, ссылаясь на занятость. Она монтировала сюжет.

Серж узнал как лучше всего было уехать: через Сирию, все так делали. Но наем машины подорожал втрое. Он вызвал такси и поехал на студию.

На одной из улиц разбирали завалы. Передвигаться на транспорте становилось все менее удобно. Совершено очевидно, что скоро город станет сплошным криминогенным районом, населенным подозрительными личностями.

— Что это? — спросил Серж водителя.

— Вы не слышали ночью?

— Нет я так крепко заснул, — ответил Серж.

— Американцы ракетами обстреляли Багдад, ранены 36 человек, — сказал водитель. Потом он добавил тише:

— Говорят, что агрессору захватили полуостров Фао на юге. Чего только не шепчут на рынке. Вроде бы был где-то выброшен воздушный десант. Разведчики США и Великобритании уже в пустыне к западу от Евфрата.

— Да что вы говорите, — сказал Серж.

— Но это все чепуха, — сказал водитель. — Мы их остановим. Войска противника не продвинутся ни на метр от границы. Уже сбит один самолет. Наш президент пообещал за сбитые самолеты и вертолеты, а также за взятых в плен солдат денежные награды.

Его долго не пропускали внутрь. Наконец вышла Зайнаб, провела его. Они остановились поговорить на лестнице. Она была вся в своих деловых проблемах. Внутреннее беспокойство мешало Сержу адекватно общаться с ней.

— Нужно уезжать, — сказал Серж, у которого появилось желание решать вопросы силой, но он тут же почувствовал, что что-то изменилось.

— Ты поезжай, — ответила Зайнаб, улыбаясь, заглядывая ему в глаза снизу вверх и поглаживая его по плащу. Он чувствовал как опасается она ссоры, вспышки ревности с его стороны, а то и чего похуже.

— Поехали вместе, — сказал он неуверенно.

— Вместе не получится, — ответила она. — Нас перевели на военное положение.

— Давай тогда поженимся, — сказал он. Это были плохие новости. Она прижалась к нему и сказала, глядя в глаза:

— Вообще-то я замужем, — сказала она, наморщив носик, как о каком то досадном курьезе, стремясь сгладить для него это сообщение.

— За Хусейном? — удивился Серж.

— Нет, что ты, — сказала она торопливо.

— Ты что-то говорила про друга, — сказал Серж. Он все равно считал своим долгом увезти ее. — Я не думал что ты замужем.

— Мы с ним и есть друзья, земляки, коллеги, — пояснила она. — Предполагалось, что это будет фиктивный брак. Иначе как бы я могла работать? Девушке работать не полагается, только замужней женщине.

— Разведись, — предложил он неуверенно.

— Сейчас он в тюрьме. Развод будет выглядеть некрасиво. И, между прочим… ты знаешь, как меня зовут?

— Конечно не Зайнаб Делиль? — спросил он. — Я должен был догадаться, уж очень по-французски звучит такая фамилия. Это псевдоним?

— Да, — призналась она. — Хотя я меньше всего думала про французский, когда его брала себе. Это получилось случайно.

— Как же тебя зовут на самом деле? — спросил Серж.

— Легаа, — ответила она.

— Это, по-моему, не арабское имя? — подумав, сказал Серж.

— Да, я ведь с севера, — объяснила она. — Из Кардистана.

— Удай знает? — спросил Серж.

— Да, — сказала она. — Ему все равно. Он мог себе это позволить. К тому же тогда, год назад, когда мы с ним познакомились, я была так далека от политики…

— Легаа, — повторил Серж, чтобы запомнить. Его чувства и эмоции были где-то далеко, отдельно от него. Ему было хорошо, приятно рядом с ней. Психологические переживания и личные проблемы казались чем-то невозможным. Но, подумав, он легко понял и представил себе к чему могут привести заблуждения относительно перспектив их совместной жизни и вообще реалистичности этого прожекта. Он рискует серьезно пострадать от интриг этой милой, наивной чудачки.

— Нам нужно немного переждать, — сказала она. — Бомбят не только Багдад, еще и Куркук, Мосул, Тикрит. Ты знаешь, что ранили больше двухсот человек? Так что будь осторожен. Американцы в пригороде Басры. Я слышала, что 51-я дивизия иракской армии это более 8 тысяч человек сдалась.

— Президент Буш направил письмо в конгресс с формальным уведомлением о начале военных действий в Ираке, — сказал Серж равнодушно, — я слышал по радио. Это война. Вот это уже война.

— Ты можешь спокойно ехать, — сказала она, — я останусь.

— Ну хорошо, — ответил Серж тихо, — завтра поеду. Сегодня вечером увидимся у тебя?

— Я постараюсь, — сказала она и поцеловала его.

«Что касается эксцентричности, — подумал Серж, — то это скорее всего только видимость. Разумеется, она любит, чтобы ее замечали, и одевается так, чтобы заметили. Но по-настоящему она глубоко и полностью консерватор, даже в политических взглядах, даже в ущерб себе. Не доверяет никому и полагается только на саму себя. Вместе с тем щедро раздаривает советы. Вполне определенно, что она кажется искателем приключений. Но что-то не верится. Ее распирает от абсурдных и неосуществимых проектов, которые все — несбыточные мечты. Она любит мечтать, созерцать, воображать из себя героя, но делает это в домашнем уюте и комнатных условиях. Это доморощенный философ с крайне близорукими взглядами».

 

Глава 5

А в сие время на не почерневшем еще до конца небе мелькнули две звезды. Они пронеслись, черкнув по небосводу короткими путями и скрылись почти что в одной точке, образовав своими сверкнувшими орбитами букву «V».

— Я хочу видеть тебя дворцовым звездочетом, это место вакантно. Дворцовый звездочет умер месяц назад, он служил еще моему отцу и скончался в спокойной старости. У меня есть еще два звездочета, но они не предсказали мне еще ничего плохого, а это настораживает. Ты мне подходишь.

— Но, я хочу узнать — продолжил король, — уж, прости меня, может, я стараюсь проникнуть в запретную область — но, все-таки: если ты не знаком с пуштунцем, не близкий друг ему, то, как ты узнал?

— Я не знаком с ним, — ответил собеседник, — и не друг ему. Иначе я не назвал бы его тебе. Мы виделись единожды.

— И ты не считаешь чудесным столь скорое проникновение в человеческую душу?

— Нет! А ты волен считать чем угодно… Что, вообще-то, называют люди чудесным? То, что им неведомо, а потому — загадочно. Поэтому, коли ты того хочешь, — называй чудом. Но так лишь для тех, кто не освоил приемов распознавания людских помыслов и деяний. Я этим знанием владею, но должен сказать, что знание это сушит жизнь и лишает ее живой прелести.

— Знание вообще или это знание? — уточнил Асман.

— Наука нераздельна, — ответил маг, и она и есть чудо для непосвященного. Для тех же, кто ее постиг, она — способ жизни, и если жизнь есть тоже чудо — одно из многих в этом мире, как утверждают поэты, то и наука — тоже.

Так они беседовали под темным небом и благосклонными к одному из них звездами в покое уснувшего города, говорили до тех пор, пока Асман не обнаружил, что стоящие тут же стражники спят крепким сном, стоя и сжимая свои алебарды.

Они проговорили почти до утра и расстались в час, когда первый предрассветный луч пробился сквозь земную твердь на востоке.

Асман оставил своего нового звездочета на крыше, не договариваясь о встрече, так как теперь Маг был должен всегда находиться под рукой.

Приготовления Его Величества ко сну совершались обыкновенным порядком, но происходили на этот раз, что, впрочем, случалось — в предрассветных сумерках.

Лейла спала. Король лег к жене, она почувствовала его, но не пробудилась. Он некоторое время разглядывал ее, прикоснулся губами к теплой щеке. Она только и пролепетала что-то во сне, кажется, его имя. Стараясь не разбудить, Асман — впервые за их совместное пятилетье — сблизился с нею без ее помощи и участия и осторожно принялся проделывать некий супружеский ритуал, который на этот раз даже не разбудил Лейлу, а королю заменил ночной сон, слившийся со сладостным мгновением предутреннего блаженства…

В условленный срок — вечером перед намазом — Асман был на лужайке у городской стены. Король узнал к тому времени все о делах Филояди — пуштунского мстителя. Знал, где он остановился, сменив место ночлега на более пристойное, для чего пошли в ход деньги, которые пуштуш свято берег до этого момента.

Он остановился в караван-сарае, хозяин которого был осведомителем тайной службы. Филояди только и был занят, что поисками единомышленников, но в этом не преуспел. Правда, он завербовал еще одного человека (кроме Асмана), но тот был подосланным агентом.

Подъезжая к условленному месту, Асман придержал коня — ему не хотелось вторично молиться с Филояди, и он предпочел переждать в кустах время намаза. Он видел, как пуштун со шпионом сидят, ожидая его, и беседуют, потом, услыхав далекого муллу, расстилают коврик и молятся.

Когда они закончили, Асман выехал к ним. Соскочил с коня. Он был на этот раз один, без сопровождения — не было нужды, поскольку место встречи оцепили переодетые в рванье стражники, предварительно прочесав местность, чтобы тут не было настоящих оборванцев. Никакая опасность короля, таким образом, не подстерегала, и телохранитель остался в кустах.

— Асаляму алейкум, господин! — приветствовал короля пуштун.

— Алейкум асалям, — ответил король и, показав на шпиона, спросил, — кто это?

Он изобразил удивление довольно прилично и был собою доволен, поскольку не ожидал от себя способностей к лицедейству. Он прекрасно знал шпиона — самолично выбирал и инструктировал его. Выбирал втайне от горбуна, которого из озорства не посвятил в готовящуюся операцию.

— Это надежный человек, — объяснил Филояди.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал король и поспешно добавил, чтобы пуштун ничего не заподозрил, — раз ты так говоришь.

Затем он спросил пуштуна:

— Ты здесь и, значит, доверился мне?

— Да, мой господин, я, встретив тебя, почувствовал уверенность. После нашего знакомства дела мои улучшились. Я нашел единомышленника, правда — всего одного.

— Не надо торопиться, — успокоил его король, он прохаживался по поляне, в то время как шпион взяло под уздцы его коня. — Какие у тебя планы?

Пуштун, помолчав немного — то ли все еще колеблясь, то ли собираясь с мыслями — медленно начал:

— Пять лет назад, когда погиб мой государь — великий шах Исмаил — недруги похитили его детей. Мы думали, что их умертвят, но наследники нашего господина остались живы, я выяснил это, когда приехал сюда и стал расспрашивать. Дети живы, коварный враг держит их у себя из какой-то непонятной осторожности — он хитер!

— Бедные малютки уже пять лет как заточены в подземелье, — подал голос шпион.

Да! — подхватил пуштун, — то есть, мы не знаем, где их держат…

— Это нужно выяснить, — важно заметил король Асман.

— Пока что это не так существенно, господин, — заметил Филояди, — не так важно потому, что у нас нет ни сил, ни средств на то, чтобы выкрасть этих несчастных детей и объявить старшего наследником шахского престола!

— Но, может быть, этот королишка Асман сам хочет, когда мальчик вырастет… посадить его на троне?

— Мы должны опередить его, — заявил Филояди.

— Хорошо, — сказал Асман, — но каковы пути к этому? Как ты хочешь похитить наследников из-под носа короля, ведь дворцы охраняются. Кому, как не мне, это знать!

— Есть несколько способов, детей, конечно, не всегда будут держать в одном месте, их можно будет выкрасть, когда бдительность их главного тюремщика притупится. Их не могут все время держать взаперти, ведь, они потомки знатного рода! Если же нет, то остается подкуп и подкоп. Подкупим стражу. Если же не получится — проникнем в королевский замок, прорыв ход.

— Великолепно. Однако, и на то и на другое необходимы деньги, и еще неизвестно, на что больше, — сказал король.

— Да, мало осталось истинных приверженцев шаха. Но если б у нас были деньги!

Тут он, до того вращавший очами под опущенными книзу ресницами, поднял взор на Асмана, и король понял, что изображаемый им персонаж нужен пуштуну в качестве финансиста.

— Сколько нужно червонцев? — спросил он.

— Три тысячи, — сказал Филояди.

— О-о! — протянул Асман огорченно, — это слишком значительная для меня сумма. Я должен знать, что получу в случае благополучного завершения операции… В случае провала я знаю, что меня ждет.

— Мой господин, — сказал Филояди, — я не могу сейчас поручиться за благополучный исход. Но можешь не сомневаться, что если Аллах на нашей стороне, то эти тысячи вернуться к тебе десятикратно умноженные!

— Но, все-таки, три тысячи — это слишком крупная для меня сумма, — сказал Асман, конечно же, лицемеря, но пуштун был ему так не симпатичен, что он даже в этой призрачной интриге, в игрушечном заговоре, не хотел ему потакать.

— Сколько же ты можешь дать? — спросил Филояди с надеждой.

— Тысячу динариев. Я думаю, на первое время хватит, ну, а в случае удачного начала, мы найдем золото.

— Хорошо, — сказал Филояди, — у меня есть сотня золотых — я обзавелся ими не самым честным образом, да простит меня Аллах, но они пойдут на доброе дело.

— Все способы хороши, — успокоил его Асман.

Они уговорились купить на эти деньги домик и организовать видимость торговли. Шпиону было поручено заняться как раз этим и еще искать способы проникновения в Закрытый королевский город.

Филояди же решил заняться вербовкой сторонников; если же это не будет получаться здесь, то поехать на родину — в покоренное Асманом государство и там уж найти смелых людей из числа знакомых шахистов, приехать с ними сюда и закончить операцию.

Король возразил против отъезда пуштуна, сказав, что сомневается в способностях его человека — шпиона. На что пуштун ответил, что другого нет, а на родину должен ехать только он, потому что только он сможет отыскать нужных людей, только ему поверят.

Король больше не стал возражать, но сожалел, что не смог убедить несчастного заговорщика остаться в столице. Дело в том, что он, не без основания, рассчитывал, что на Филояди, как на приманку, будут попадаться самые ненадежные из его подданных.

Но быть слишком настойчивым он не мог, и группа заговорщиков порешила остановиться на этом. Вскоре был найден и куплен подходящий дом, и Филояди поселился там вместе с верным шпионом. Они решили назваться не торговцами, а толмачами — Филояди знал несколько языков: кроме персидского, пушту и дари — и эта профессия, связанная с разговорами, могла помочь для вербовки кадров заговорщиков.

Прожив в столице некоторое время, он не соблазнил никого, и вынужден был уехать. Их расставание выглядело трогательно: Филояди низко поклонился королю, а потом, робко приблизившись, поцеловал его в плечо, сказав, что уезжает, наверное, надолго. Так оно и случилось — он отсутствовал целых пять лет.

Вечером перед заходом солнца король, как обычно, принимал придворных…

Он немного запоздал на аудиенцию, зашел в Розовый дворец, навестить юных племянников-воспитанников. Ему особенно нравился старший — он был необыкновенно живым, подвижным, поэтому тяготился своей роскошной «темницей», и если бы не прислуга, зорко следившая за ним, нашел бы возможность покинуть ее. Ему исполнилось семь лет, но это был — продолжатель породы Исмаил-Шаха — крупный мальчик с красивыми, несколько грубоватыми чертами лица и невысоким, заросшим почти до бровей густыми волосами, лобиком, хотя его регулярно брили, чего он не любил, как и сам Государь — его приемный отец. Но король Калистана не позволял никому кроме себя самого вольностей с обычаями и никто в его государстве, исключая полуумных нищих, питавшихся подаянием, не отращивал на голове волос. Мужчины носили бороды и брили все остальное, женщины — только все остальное.

Асман не брил себе ничего. Но не потому, что презирал или не любил этот обычай, он не видел в нем ничего плохого, а просто-напросто — опасался человека с бритвой в руке. И ему казалось, он имеет для этого все основания, и не пытался преодолеть в себе этого опасения. Его голову брила один раз в год перед большим празднеством жена Лейла. Все же остальное время он обрастал волосами, что позволяло недругам короля, которых, как уже было сказано, с каждым днем становилось все меньше, сравнивать его с голодранцами, с теми дервишами, что «ради Аллаха» получают от правоверных пищу и кров.

Асман провел в Розовом дворце — одном из пяти в Закрытом королевском городе, почти два часа, это был самый старый из королевских дворцов. Асман жил там в раннем детстве, но не любил его; при жизни отца Асмана — великого Таймура, в Закрытом городе было три дворца и две мечети. Асман построил еще одну мечеть, но, правда — вне пределов замка. И два огромных, роскошных дворца. Один для себя, в первые годы своего правления, второй — для жены.

В Розовый дворец он заходил редко — не чаще раза в месяц, или в два. Но дети почти всегда приятно развлекали его. Близнецы в младенчестве очень похожие, почти не различимые, день ото дня менялись, девочка хорошела, мальчик все еще очень похожий на сестрицу лицом, носил уже отличную от ее одежду и имел, в результате частых игр и фехтовальных упражнений (которым его начали обучать с 3-х летнего возраста) гордую осанку. Он чуточку напоминал королю принца — но был гораздо мягче маленького властолюбца Асмана — его характер смягчала постоянная близость сестры.

Но на старшем Исмаилите — даже эта близость ничуть не сказывалась. Он жил в мраморных палатах, внутреннем садике с фонтаном, в бессчетных залах — словно в тесной клетке, пока что сам того не осознавая. Пока ему еще хватало развлечений, придумываемых слугами, шутами, строгими учителями, имевшими право с разрешения короля, высечь его, но пока еще не воспользовавшимися этим правом ни разу. Хотя Махоммат — так звали мальчика — часто давал им повод. Асман чувствовал, что старший из его приемных детей скоро осмыслит кто есть кто, и в каком отношении друг к другу они с королем находятся.

Но пока что он был живой и резвый ребенок, и королю доставляли удовольствие игры с ним. Число маленьких друзей Махоммата — рабов и детей вельмож — время от времени увеличивалось.

В этот раз они пофехтовали на бамбуковых палочках, причем Махоммат показал изрядную сноровку и за это его учитель, присутствовавший тут же, получил похвалу. Потом мальчик потянул короля в сад, где — попросив его отослать слуг — показал под страшным секретом три маленьких птичьих яйца в аккуратном гнездышке, для этого пришлось продираться сквозь розовые кусты в дальний угол сада, представлявшегося малышу огромным, полным чудес и неожиданностей.

Асман вспоминал: было ли у него в детстве такое гнездо? Не вспомнил и решил, что наверное не было. Вслух он предположил, что яички брошены птицей, которую Махаммат спугнул, но тот заверил, что такого быть не может и он без сомнения поймает ее, но вот только ему не разрешают ночью выйти в сад.

Король успокоил его, сказав, что не разрешают правильно, потому, что он мал, но когда подрастет, тогда Асман возмет его с собой на охоту и что, по-видимому, это случится уже довольно скоро.

Они остались довольны друг другом. Махоммат только хотел знать, скоро ли он вырастет, скоро ли король придет опять? Асман обещал заходить почаще.

Что касается другого мальчика, гораздо менее приметного чем брат старший, он был еще только неполных пяти лет, но чувствовалось, что в нем и не будет никогда махамматовой живости, он дичился короля и трогательно искал поддержки не у своих нянек, к которым как и брат, и как юный королевич (как и все дети) относился словно к мебели, а у сестренки. Он брал ее за ручку и сразу успокаивался, и хотя не отвечал еще на шутливые вопросы короля, но уже держался менее испуганно. С сестричкой ему было приятнее чем с кем либо, она тоже любила его и он почти не мешал ее играм с подругами-рабынями, потому, что был послушен и не любил докучать. Он знал несколько фехтовальных приемов, но учился этому без желанья, зато хорошо осваивал стихи из Корана, которым его пробовали учить, и даже раньше, когда еще не пробовали — подслушав занятия Махоммата.

 

Глава 6

Опоздав на аудиенцию, король к тому же слушал невнимательно, но упоминание об Ахмет-Хане заинтересовало его. Были или нет причины для беспокойства — расскажет начальник тайной службы. Визирь же сообщил, что окрестные дехкане охотно платят за воду, проведенную Ахмет-Ханом, но при этом еще богатеют и покупают себе наложниц и рабов.

— Мы могли бы брать у них две третьих урожая, Ваше Величество, — предложил Визирь.

— Не пора лди тебе на покой? — ошарашил его Асман спокойным вопросом, а пока старик бледнел и старался справиться с внезапной одышкой, чтобы ответить королю достойно, что-нибудь вроде: «Я твой преданный слуга и во всем подчиняюсь тебе», Асман добавил:

— Крестьяне богатеют вместе со мной. Я возьму у них эти «две трети» по твоему глупому совету, а в следующем году эти же «две трети», то есть моя доля, будут в три раза меньше, а если слуги захотят, чтобы размер подати в следующем году был равен нынешнему, то через два года наступит бедность, а через три — голод. Ты болван, визирь, коли даешь такие советы. Зачем мне столько хлеба? Или я купец и должен им торговать? У меня в стране хватает купцов, пусть они покупают и хлеб и все остальное, а я буду облагать их пошлиной.

— Натуральный налог велю снизить, — продолжал далее Асман, между тем, как Визирь более или менее пришел в себя, понимая, что если король учит его политэкономии, то рубить голову в ближайшее время не станет, — армия сейчас невелика, и хлеба ей хватает, что-то я не приметил недовольства среди солдат. Денежный налог тоже повышать не буду.

Визирь простер ладони кверху и закатив глаза простонал:

— Поистине Аллах снизошел милостью на нашу страну, даровав ей мудрейшего из королей, когда либо живших в этом мире!

— Визирь, ты впал в детство твой сын должен скоро заменить тебя на этом месте, — сказал Асман внимательно глядя на старика, на его реакцию, но разглядел только беспредельное удивление, он прослужил на своей должности после евнуха Дахара всего полтора года, и на его место метили, и были вполне достойны его, несколько иных юрких царедворцев. Но он никак не ожидал видеть своим преемником собственного сына. Вообще-то и король не ожидал никогда увидеть красавца Зайдуна своим визирем, но он был король и, в отличии от своего слуги, мог себе позволить не ошибаться в своих ожиданиях.

— Думаешь, он не достоин заменить тебя? — спросил король.

— Господь наградил меня единственным сыном, остальные дочери, — сказал визирь.

— Но ты доволен? — продолжал допытываться Асман.

— Я счастлив, что мой наследник послужит Великому Королю… Но он молод.

— Ты сомневаешся в его способностях?

— Он еще молод, Ваше Величество, ему ведь нет еще и двадцати пяти.

— Ну что ж, визирь, в таком случае, я пошлю его набраться опыта в Ассирийское царство. Там спокойно (и на престоле надежный вассал — племянник Асмана, сын его старшей сестры — так что заговор маловероятен — добавим мы от себя). Нужен дельный человек. Пусть едет на днях. А когда Бог призовет его отца — вернется и компенсирует мне потерю. Я так решил. Ступай.

Визирь с растерянностью на лице, пятясь вышел.

Опять садилось солнце, освещая куртины деревьев, глинобитные улочки, минареты, с которых вот-вот должны были кричать к вечернему намазу муллы. И опять на затемненной стене, что выглядела серой на фоне садящегося за ней солнца, Асман заметил в том месте, что и вчера пеструю точку, пятно, сегодня она сдвинулась пока Асман смотрел туда и стало ясно, что пятныщко живое, ходит и может быть, думает.

Сзади раздалось покашливание. Шеф шпионов ждал когда к нему обратятся. Но Асман сразу отослал его, спросив только: нет ли чего чрезвычайного, но ничего особого не было и король приказал только перенести завтра конный выезд-инкогнито с раннего утра на закатное время перед намазом. Шпион склонил голову и удалился. Когда он пропадал в дверном проеме, Асман обернулся и успел только заметить его уродливый профиль и озабочено белеющий нос.

Найдя на пыльном пути войны свою частичку — вовсе не половину, маленькую часть своей души — Асман не сразу понял какая это часть: управляющая или подвластная, разъединяющая или собирающая грани личности, что стремятся к распаду. Но это была, как оказалось по прошествии лет, — составляющая души под названием Счастье. Его крохотное счастье, которое он пил ежедневно по капле, с успехом растягивая на годы. Все же остальное в нем называлось иначе, хотя, как правило, люди путают со счастьем то, что им не является: гордость и властность, ум и проницательность, удачливость и сообразительность, красоту. Забывая, что все это вовсе не счастье, и даже не путь к нему. Иногда — это суррогат, когда уж совсем невмоготу. Но счастье — само по себе. У кого-то — больше, у кого-то — меньше, кому-то его вовсе не дано.

Асман и Лейла, кроме взаимного влечения, которое вовсе не редкость между мужчиной и женщиной, были объединены еще таким пустяком как малое время, необходимое для сна. Они встречались для ночного отдыха очень поздно, но никто из них не тяготился этим. Как правило, вечер Лейлы заканчивался чуть раньше; уложив детей королева с помощью служанок и евнухов совершала вечерний туалет в особой зале, куда из дворцовых бань доставляли все необходимое, и, переодевшись, направлялась в одну из спален одного из дворцов, в котором королевская чета жила в данный момент. Жилище менялось по прихоти короля, а спальня назначалась дворецким с таким расчетом, дабы каждую ночь король с королевой проводили в новом интерьере. Лейла, оставшись одна, наверняка бы заблудилась в дворцовых анфиладах, ей помогали ориентироваться слуги, из коих она знала в лицо 2-х, 3-х, да свою любимую служанку-подругу, которая провожала ее к постели и развлекала до прихода Асмана.

Его Величество после захода солнца, когда огненный диск не беспокоил больше короля своим ревнивым присутствием, шел в библиотеку, где принимался за одно из самых приятных своих, в течение суток, занятий. Библиотека была обширной и при его предшественниках, а при нем выросла вдвое. Он читал там и беседовал с мудрецами. Причем он прошал им видимость полнейшего отсутствия мудрости ради их авторитетного в его глазах звания. Здесь в вечерние часы, иногда бывал строитель каналов Ахмет-Хан.

Ближе к полночи, когда звезды разгорались в полную силу, король встречался с древними старцами — дворцовыми звездочетами.

Но Лейла, почти всегда, дожидалась его. Правда иногда ей это только казалось, она начинала дремать, разговаривала со служанкой-фрейлиной, которая тоже засыпала близ высокого ложа с балдахином из шелка и парчи, что никогда не задергивался.

Король приходил в спальню свежий после вечернего умывания и уже переодетый ко сну, целовал жену, она тут же просыпалась и супруги подшучивали над юной служанкой, которая была всего-то на два года моложе Лейлы, но в этом возрасте — это значительно. Посмеиваясь над служанкой, уснувшей подле кровати, они либо будили ее, либо Лейла сама потихоньку проходила в смежную спальную залу, посмотреть на спящих детей. Потом она торопливо возвращалась к мужу, счастливо улыбаясь в лунном свете или золотистом мерцании масленых светильников; за затворенными дверьми осторожно погромыхивали оружием стражники, облегченно усаживаясь после нескольких часов проведенных на ногах. И Лейла, болтая на ухо Асману о чем-то своем, важном уже не столько для интересов государства, сколько для них двоих, расслаблялась на своем посту, дождавшись минуты счастья, лучше которой не было у нее.

Их ночные любовные игры становились год от года проще, лишь изредка повторяя эротические оргии первого знакомства, превратились скорее в обязательный, но от этого не менее приятный ритуал, уже лишенный какого бы то ни было элемента интимности, и иногда прерываемый проснувшимся среди ночи ребенком, которого приносила мгновенно пробуждавшаяся для выполнения своих обязанностей служанка, представавшая по просьбе Лейлы с младенцем в руках в полумраке спальни у их балдахина. Асман тогда смиренно прерывался и, дав женщинам сделать свое дело, в ту же секунду как дитя засыпало и служанка бережно относила его в кроватку, возвращался к Лейле, чтобы, завершив начатое, заснуть на груди жены для скорого пробуждения в ранний утренний час, дабы, со все еще неубывающими силами, вернуться к выполнению великих и небольших дел своей жизни.

На другой день Асман приказал подготовить прощальный обед в честь отъезжающего сына главного визиря.

Позавтракать же он решил с женой и маленьким Асманом в спальне, вызывая по очереди к себе то заведующего печатным двором, то главного конюшего, то шефа тайной канцелярии, то начальника дворцовой стражи, то визиря по иноземным делам — своего кузена Хафиза. Его он пригласил разделить трапезу и тот снял туфли и уселся, поджав ноги, к столику. Начальник же дворцовой стражи — высокий полный воин по имени Бакы — родом турок, в то время как большинство его подчиненных были сикхи — стоял при этом поодаль и докладывал о состоянии дел, он, конечно же, не удостоился чести трапезничать с королем, но его облагодетельствовал маленький Асман, шаливший за столом, и, наконец, отпущенный матерью на свободу, после того, как ей надоело потчевать непоседливого ребенка. Принц подбежал к Бакы и потребовал, чтобы ему дали ятаган.

— Но у меня сейчас нет ятагана, — смущенно сказал воин маленькому существу, достававшему ему только до колен, у него и в самом деле не было с собой оружья, только кинжал у пояса, Бакы жалкими глазами посмотрел на короля, ища защиты, а принц подбоченился и крикнув: «Ах так!»— принялся пинать его носком сапога по голеням.

— Ваше Высочество, немедленно прекратите! — негодующе произнесла Лейла, а король попросил Бакы поиграть с принцем. Воин опустился на колени и получив тычок кулачком в нос — заулыбался.

— Хотите покататься на лошадке? — спросил он маленького Асмана и встал перед ним на четвереньки, звякнув кинжалом о мраморный пол. Его кинжал не интересовал принца, у которого был почти такой же, но маленький: кинжалчик ничего не резал кроме мокрого песка, но это было несущественно. Принц тут же, не дожидаясь дополнительного приглашения, забрался на Бакы верхом и закричал:

— Какая же ты лошадка, ты слишком большой, ты настоящий слон. Поехали и труби.

Бакы, трубя по-слоновьему и мерно покачивая головой, пошел по зале, в то время как королевская семья продолжала свой завтрак.

Он затянулся из-за докладов и наконец Лейла удалилась вместе с принцем, дабы не мешать Асману, который, разделавшись с текущими финансовыми делами, безопасностью в государстве и охраной персоны короля, а так же делами кавалерии, принялся вместе со своим братом — Визирем Хафизом, высоким красивым брюнетом, разрабатывать план действий нового посланника в подвассальной Ассирии, где правил родной брат Хафиза. Время от времени они отвлекались общими воспоминаниями детства и пересказывали недавние охоты.

Они разговаривали до самого обеда, который был назначен на полдень. Калистанцы — болтливая нация и Асман замечал за собою эту национальную черту. Минут за двадцать до назначенного срока расстались, чтобы переодеться перед пиром, что начался с прибытием короля, объявленном глашатаями. Асман объявил самолично, мгновенно замершей зале, что он дает обед в честь своего любимца — нового посланника в Ассирии — Зейдуна, сына своего мудрого визиря Хакани.

Виновник торжества подошел, приглашенный королем, приложился к руке и был всемилостивейше обласкан: король обнял вновьиспеченного, зарумянившегося посланника, посадил одесную — по правую, только что целованную руку от себя — и взмахом шуйцы, дал знак для начала пира.

На усаживающихся гостей, среди которых случайных людей не было, только важные государственные сановники, обрушилась музыка со сделанных на заморский манер хоров, и поварята понесли из кухни горячие пряные блюда.

Пирующие беи будут расходиться по дворцовым покоям, покуривать кильяны и сходиться вновь, привлекаемые музыкой и танцами полуобнаженных красавиц. Акыны и просто музыканты — дворцовые и заезжие — будут сменять друг друга, поочередно вгоняя пирующих то в слезы, то в веселье, и все для того только, дабы все запомнили надолго скорый отъезд в далекую Ассирию визирева сына — кандидата на место отца.

Но ни Зейдун, ни Асман не должны были засиживаться на своем пиру, первому предстояло собираться в дальний путь, чтобы завтра поутру выехать, король же — не любил шумных сборищ — он никогда не засиживался на пирах, предоставляя тем самым гостям полную свободу в получении удовольствий, чего они были лишены при нем, смущаемые великим присутствием.

Асман подумывал уже уходить и ожидал удобного момента, когда окончатся здравницы, грянет очередная музыка, чтобы ему не прощаясь уйти, оставив вместо себя голос геральда-глашатая.

Но тут, перебивая аромат щербета, кусочек которого король держал в ладони, изображая трапезу, до его ноздрей донесся резкий запах жасмина и он услышал отчетливый шепот:

— Ваше Величество, вчерашний дервиш доставлен…

Король повернул голову туда, где возможно мог быть его вчерашний странный знакомец с мерцающими без блеска глазами, в угол залы, где кончался ряд колонн, но никак не среди пирующих. И он увидел там склонившуюся в низком поклоне фигурку.

Король тут же, оставив думать о приличьях, встал, и, положив на плече Зейдуна руку, сказал ему тихо: «Отправляйся домой, завтра выезжаешь», потом пошел, сопровождаемый начальником тайной службы к склоненной фигурке, разместившейся меж двух рослых воинов в черном — цвет тайной стражи, в отличии от парчи дворцовой стражи, светлозеленого — королевской гвардии, голубого с белым — столичного гарнизона, и темно-зеленого с коричневым — цвета калистанской пехоты; кавалерия же не была колористически регламентирована и одевалась во что попало, лишь щиты ее и значки были одинаковы в подразделениях.

Асман подошел к дервишу, тот медленно разогнулся и оказался почти одного роста с королем — лишь чуть пониже, но значительно уже в плечах и торсе. Его со вчерашнего дня переодели и теперь он был одет как дворцовые слуги: в серых шароварах и белой рубахе до колен, но перевязан своим изодранным цветастым кушаком, с которым, видимо, не пожелал расстаться; островерхого мехового колпака на нем не было, но свежевымытые волосы, немного, как и борода подстриженные, поднимались пышной копной, словно барашковая папаха.

В руках он держал четки и священную книгу в деревянном переплете, застегнутом кожаным ремешком.

Но и без «Корана» Асман узнал прищуренный взгляд книгочея, который был, — мучительно напоминая отражение в зеркале, расположен на лице предательски обнаруживающем (находясь против королевского лица) их расовое, почти семейственное сходство, среди прочих яйцеобразных лиц с заросшими щетиной лбами».

 

Глава 7

Выяснив, что едет один, Серж успокоился. Значит, можно было и самому — не слишком торопиться. Он отсчитал несколько десятков долларов, чтобы Зайнаб потом не пришлось за него разоряться, положил их на видном месте, прижав ее заколкой, и набрал с домашнего телефона номер профессора Фон Це.

Серж доложил ему, что нашел два варианта рукописи, скоро выезжает в Европу, и, возможно, привезет один из них.

— Какая удача! — обрадовался старик. — Я даже представить себе не мог, что все так сложится. Положительно эта война нам на руку. То есть, война — часто бывает на руку кому-нибудь, но я впервые толкнулся с тем. что она выгодна мне лично.

— Коллега Фон Це, — сказал ему Серж, — вот только мне совершенно не хотелось бы выглядеть контрабандистом и мародером…

— Почему, скажите на милость, вы будете неприглядно выглядеть? — возмутился японец, — до сей поры, этим произведением никто не интересовался! Вы же его вывезете только для исследования, не для продажи, только для сохранения и в любой момент — вернете владельцу…

— Но в том то и дело, что владелец — очень высокопоставленная в стране особа, — прервал его Серж. — И «не интересовались ею», как вы говорите, только в Европе. Здесь в стране — ее знают, как рассказала мне доктор Фатима из Багдадского национального музея.

— Я позвоню моему другу профессору Абрамсу, — предложил Фон Це.

— Боюсь, что могущество Джорджа тоже небезгранично, — сказал Серж.

— Не волнуйтесь, у нас с Абрамсом большие возможности, — заверил его японец.

Они договорились созвониться через некоторое время для того, чтобы обговорить детали его выезда из страны, по сути дела эвакуации.

Затем Серж спустился купить что-нибудь на ужин. Цены сильно подскочили, но он взял зелени, консервов, сладостей, газировки. В магазине, вызывая недоуменные взгляды багдадцев, у него вдруг зазвенел мобильный. Это был, к счастью, не Фон Це, звонка которого он ждал, и опасался разговаривать с ним по-английски среди патриотически-настроенного населения, а ювелир Убейд, из Басры:

— Салям алейкум доктор Хусейн, — поздоровался он.

— Алейкум ассалям, уважаемый господин Убейд, — с облегчением заговорил с ним по-арабски Серж, неуклюже забирая свои покупки и выходя из магазинчика. — Как ваше здоровье? Дочь, внук?

— Слава аллаху, все здоровы, — ответил ювелир. — Я хотел бы отправить их в Багдад.

— Это, наверное, разумно, — сказал Серж.

— Тут идут бои, — сказал ювелир. — Оставаться опасно.

— Понимаю вас, — сказал Серж, — но и здесь бомбят.

— Доктор Хусейн, — сказал ювелир решительно, — помнится, вы хотели купить рукопись, так вот я готов вам ее подарить.

— Но я нашел другой экземпляр, — сказал Серж. — Его владелец, кажется, тоже готов мне ее подарить.

— Очень рад за вас, — Серж почувствовал по его интонациям, что Убейд раздосадован и растерян, но это был человек упорный и решительный:

— Не могли бы вы помочь моей дочери Лейле выехать из страны? — спросил он. — Тут у нас сильно бомбят, убито уже человек пятьдесят не меньше. Люди погибают семьями.

— Конечно, помогу. Это мой долг, — согласился Серж. — Но как? По-моему единственный способ — жениться на ней, конечно, фиктивно?

— Мы готовы на это пойти, — ответил Убейд.

— В таком случае нет никаких препятствий, я готов вывезти из страны целый гарем, лишь бы сохранить людям жизни.

— Нам ничего не остается… Как мы договоримся встретиться? — спросил Убейд.

Серж сообщил ему название своей гостиницы и даже, поколебавшись, адрес дома Зайнаб, а Убейд сказал ему координаты своих родственников, к которым приедет его дочь.

Серж поднялся на третий этаж и обнаружил, что батарейка его мобильника почти разрядилась. Он поставил телефон подзаряжаться и позвонил Зайнаб в студию.

— Привет, милый, ты еще не уехал? — спросила она. Зайнаб на этот раз была в Багдаде.

— Не мог же я уехать не попрощавшись, — сказал Серж.

— Мог, — ответила она довольно нагло.

— Значит, не мог, — сказал он. Ее отношение его огорчило. — Тут один араб из Басры просит отвести его дочь в Сирию…

— Болотный араб? — спросила она равнодушно.

— Сказал бы я тебе. Уважаемый в городе ювелир, — поправил он. — Ты приедешь домой? Я купил сладостей.

— О сладости. Ты знаешь, у меня так много работы, — сказала она.

— Возвращайся Зайнаб, — попросил он привычную фразу.

— Ну ладно. Заедешь за мной? — сказала она поколебавшись.

— Уже еду, — ответил он.

Серж набрал номер заказа такси, и через двадцать минут перед окнами остановилась машина.

Он подъехал к студии и часа полтора ждал Зайнаб. Таксист нервничал, пришлось дать ему денег вперед. Оказывается, скоро начинался комендантский час.

— Ничего себе, — сказал Серж, — когда это объявили?

— Да уже пару дней, с тех пор как бомбят, — пояснил таксист. — Но пока никого, по-моему, не забирали. Особенно иностранцев.

— Ты считаешь, что я иностранец? — спросил Серж.

— Ничего я не считаю, — ответил таксист дипломатично.

— Тогда почему ты так сказал? — не унимался Серж.

— Ну, у вас какой-то не багдадский выговор, — объяснил таксист, — может вы из Египта?

— Не угадал, я из Алжира, — сказал Серж, который мог в любое время дня и ночи назвать имена с десяток алжирских арабов, с которыми он в свое время учился в школе.

— Точно, — обрадовался таксист, — как же я не догадался!

Наконец вышла Зайнаб, они поехали домой. Она была взвинчена.

— Ну, успокойся, милая, — сказал Серж.

— Знаешь, — сказала она, отстраняясь, — деньги не падают в «клювик» без труда. Я должна работать, чтобы обеспечить себе жизнь, и если получится, можно стать богатой.

— Если постараться, — сказал Серж иронично, — можно извлечь выгоду и с самой неблагодарной нивы.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она настороженно.

— Не будем уточнять, — сказал он. — Я целый день жду тебя, как примерная жена ждет своего мужа с работы.

— Ах, прости, — сказала она со смехом. — Давай поедем на юг, к твоим любимым болотным арабам, построим хижину на берегу реки, и будем там ловить рыбу неводом.

— В конечном счете, — сказал Серж, — это тоже один из способов обратить на себя внимание.

Зайнаб только фыркнула в ответ, отвернувшись к окну. Серж тоже посмотрел по сторонам, в некоторых местах появились мешки с песком, город готовился к осаде.

Когда они подъехали к ее дому, Зайнаб погладила его по рукаву. Серж понял, что для нее — привычная рутина завоевать и удержать мужчину.

«Она, разумеется, любит общество мужчин, среди которых она может блистать, быть любимой. Но дальше этого, скорее всего не идет», — подумал он. Они зашли в дом.

— Можно было бы устроить прощальную вечеринку, — сказал Серж, я бы пригласил Фатиму, а ты своих знакомых…

— О! Неплохая идея, — сказала она и стала загибать пальцы, вспоминая, кого можно было бы пригласить. Судя по именам, Серж понял, что как женщина, она, в общем-то, не гнушается обществом других женщин.

— Знаешь, так редко приходится выбираться к друзьям. — сказала Зайнаб. — Да! Я видела пленных, они симпатичные. Один похож на тебя. Кажется испанец?

— Испанец? Серьезно? — спросил Серж оживившись.

— Ну да испанец, а что это тебя так удивило? — сказала Зайнаб. — Наш министр обороны Султан Хашим Ахмед сказал, что в обращении с военнопленными мы будем придерживаться Женевской конвенции.

— Может быть, я могу им чем-нибудь помочь? — спросил Серж.

— Милый, ты что «Красный полумесяц»? — спросила она, — позаботься лучше о себе.

— Когда ты, наконец, по настоящему выйдешь замуж, — сказал Серж, — ты будешь счастлива с этим своим мужчиной, наверное, настоящим семьянином. Но твоему избраннику — нужно держать ухо востро, ты можешь его и задолбить.

— Ты так думаешь? — спросила Зайнаб, прижимаясь к нему. — Вообще-то я самая скромная восточная женщина.

Они поужинали на скорую руку. Серж быстро принял душ и нырнул под одеяло, а Зайнаб еще долго ходила по квартире, куда-то звонила, все время жалуясь на страшную усталость и сморяющий её сон.

Наконец она легла, прижавшись к нему прохладной кожей, и тут же засопела засыпая. Серж боялся шевельнуться, чтобы её не разбудить, но ему было хорошо и удобно так лежать. Он сам не заметил, как заснул.

Среди ночи он пару раз просыпался, где-то бомбили, по улице проезжали машины, раздавались военные команды. Зайнаб спала крепко, сном праведницы.

Если вспомнить ночь, в которую спал без снов, сравнить её с остальными ночами и днями своей жизни, и, подумав, решить: сколько дней и ночей прожил лучше и приятнее, чем эту ночь? Сосчитать такие дни в сравнении с остальными — ничего не стоит. Если смерть такова — она желанна, потому что вся жизнь — ничем не лучше одной ночи.

Проснулись они очень поздно, вовсю светило солнце и на улице все стихло. Их никто не беспокоил. Телефоны молчали. Отдохнувшие и умиротворенные они занялись любовными ласками, потом снова задремали.

Наконец Зайнаб встала и сообщила ему, что ночью выключили электричество, у нее потек холодильник, а самое главное, не работали телефоны, ни мобильный Сержа, ни стационарный, который тоже включался в электрическую розетку.

— Ну вот, кажется, началась военная разруха, — сказал Серж, энергично вскакивая с постели и одеваясь. — Ты все еще думаешь остаться?

— Знаешь, я уже начала колебаться, — сказала она.

— Мне «посчастливилось» побывать на нескольких войнах, — сказал Серж, — что в латинской Америке, что на Кавказе, это всегда дело очень утомительное, грязное, тяжелое и совсем… не комфортное.

Зайнаб была в растерянности.

— Поехали в Сирию, — предложил Серж, — потом можно вернуться.

— Давай я сначала заеду в студию, — сказала она.

Они вышли на улицу. Ни такси, ни попутки не было, улицы вообще были пусты, пришлось идти к остановке автобуса. Общественный транспорт функционировал. Оказывается маршрут автобуса, который шел к студии, проходил как раз мимо резиденции Удая.

— Тебя не затруднит зайти туда и взять рукопись, я ее оставил на столе в его кабинете? — спросил Серж.

— Нет, ничуть не затруднит, это не займет много времени, — сказала Зайнаб. — А ты?

— Я зайду к Фатиме, попрощаюсь, — сказал он. — Потом достану машину, заеду за тобой и мы вдвоем рванем в Сирию.

Она кивнула и пожала ему тихонько руку, в Багдаде не целовались на улице. Серж посадил ее в автобус и помахал рукой, а сам весело зашагал в противоположную сторону — к университету.

Был яркий солнечный день. Серж шел по тротуару. Мимо него проехала машина, он махнул рукой, привлекая внимание водителя, чтобы тот его подвез, но там уже кто-то сидел на заднем сиденье, водитель хоть и увидел жест, но не остановился, поехал прямо, впрочем, не слишком быстро, дорога тут была не слишком ровная.

В этом месте было довольно тихо, только несколько прохожих шли по своим делам. Серж услышал что-то похожее на гудение ветра в трубе, хотя было совершенно безветренно. Звук раздавался откуда-то сверху. «Уж не газ ли где-то выходит» — мелькнула у него мысль, он взглянул вверх. Дома тут были небольшие, двух-, трехэтажные.

И тут — содрогнулась земля… Серж — ухватился за стену дома и услышал гулкий грохот, от которого чуть не лопнули барабанные перепонки. Ему показалось на мгновение, что оглох, и он стал вертеть головой по сторонам.

Там впереди, куда поехала машина, один из домов превратился в облако дыма и пыли. Машина, ехавшая впереди попала под удар этой пыли, вильнула влево и врезалась в бордюр на противоположной стороне улицы. И тут — раздался другой взрыв, уже не такой громкий, где-то вдалеке, сзади.

Серж постоял минуты три, озираясь по сторонам и не зная, что делать. Потом решил идти дальше. Через некоторое время он подошел к месту взрыва, там уже были какие-то люди.

«Полицейский участок взорвался», — сказал кто-то.

«Как он мог ворваться?» — недоумевали багдадцы.

«Крылатая ракета», — сказал кто-то.

«Ты ее видел? — это бомба».

— Я слышал свист, — сказал Серж.

— И я слышал, но не понял что это, — подтвердил другой.

Подъехала пожарная машина. Серж прошел мимо легкового автомобиля, стекла были выбиты и запылены. Из дверей пытался выбраться водитель, он был в крови. Раздалась сирена кареты скорой помощи, это был старый «Рафик» еще советского производства. Серж пошел дальше сквозь клубы медленно оседающий пыли.

До набережной он так и не смог поймать машину. В университете было пустынно. Серж прошел на кафедру, все двери были закрыты, Фатимы тут не было, и он подумал, что странно, что он рассчитывал ее здесь застать.

У университета ему посчастливилось поймать машину.

— Десять долларов, — сказал водитель.

— Что уже в долларах? — спросил Серж недоуменно. Это было как-то непатриотично. — У меня только местные деньги.

— Ну конечно, рассказывайте! — не поверил водитель.

— Довезите меня до телестудии. Знаете где это? — спросил Серж. Водитель знал и согласился, но запросил цену, о которой пару дней назад еще не могло быть и речи. Впрочем, по европейским меркам это все-таки было еще недорого.

— Полицейский участок взорвали, — сказал Серж.

— Да, я знаю, — сказал водитель, — там внутри находилось не меньше двадцати человек. — А еще одна бомба попала в дворец Хусейна младшего.

— Кусея? — спросил Серж с похолодевшим сердцем.

— Нет, этого бешенного Удая, — ответил водитель.

Когда они подъехали к студии телевидения. Серж расплатился и попросил подождать. Он зашел на проходную и попросил у охранника позвать Зайнаб. Сначала его просьбу не хотели выполнять, потом охранник попросил проходящего сотрудника сходить куда надо.

Серж прождал около получаса, девушка не спускалась. Потом когда он попросил еще раз, ему сказали, что она вообще не приходила сегодня. Бросившись к машине, Серж велел водителю ехать к дворцу Удая.

 

Глава 8

…«Что же это такое произошло?»— пронеслось в голове Асмана — его собственный непроизнесенный вздох при плотно сжатых губах, готовых отдать рвущуюся с губ, не знающую возврата команду. Впервые за много лет, после дней юности, когда люди вовсе бесстрашны, король поймал себя на том, что ожило забытое, а, скорее всего, вовсе неизведанное им чувство, между лопаток защекотало, и на висках выступил пот. Что-то подобное было с ним однажды, только раз — во сне, он проснулся — забытый Богом и некогда обожавшими его подданными — слабый юноша; проснулся оттого, что представилось: привычного с детства состояния безграничной власти не будет никогда.

Это пробуждение в холодном поту случилось с ним много лет назад — в изгнании в чужом городе, в небольшом доме, где принц Асман провел три года почти безвылазно, лишь принимая и отсылая гонцов. В тот раз его привел в привычное состояние духа вдруг возникший из ночной тьмы образ преданного ему евнуха, что спал на постилке в трех шагах от его ложа. Верный оскопленный раб был рядом и встревоженно щебетал хриплым со сна голоском — значит не все еще было потеряно. Больше его не беспокоили ни сны ни сомненья.

И вот — как опять пробужденье, осознанье того, что его власть не безгранична. Показалось на миг, что жизнь была сном, а в реальности есть только домик в Багдаде.

Перед ним стоял щуплый коротышка неприятной наружности, не в такой степени неприятной как напудренный горбун, но где-то около: с резкими чертами лица и с глазами, говорить о которых не хотелось, как не хотелось королю туда заглядывать. Все остальное на этом лице — скрывала густая черная растительность — черная борода и после мытья мягкие волнистые кудри.

Они стояли один подле другого лишь мгновенье, ни могучие стражники, ни их тщедушный начальник не успели перевести дыханья. А король уже понял, что он, безумно-расточительно поступая со своим временем, опять упустил нужный момент, чтобы приказать зарубить тут же этого опасного человечка. Зарубить не сходя с места. Упустил момент и другого такого случая — не представится, потому, что теперь начинается какая-то новая полоса в его жизни.

— Где твоя шапка? — спросил король.

— Я обронил ее. Теперь у нее новый хозяин, который хочет, смешно сказать, ха-ха-ха, — он и на самом деле тихонько засмеялся. — Смешно даже подумать, но бедняга вознамерился тебя убить, Великий Король. Но ты за то отбери у него мой колпак.

Это было интересно, но вот только лепет невменяемого заставил короля усумниться в достоверности сведений.

— Так ли он нищ? — спросил Асман, приглашая жестом дервиша пройти с ним.

— У него в лохмотьях зашито с десяток золотых, так все делают отправляясь дальний путь, и я так сделал, вот тут в поясе у меня припрятано немного на черный день.

— Ты это точно знаешь?

— Да, золото светит невидимым для глаз огнем, но у того, кто имел с ним дело, зрение обостряется и различить это свечение нетрудно.

— А может он тебе сказал про то? — спросил король.

— Ну нет, конечно. Стал бы он мне доверяться, с чего бы?

— Тогда это просто твои догадки, — сказал Асман, они тихонько шли по направлению к библиотеке.

— Мне так кажется. И так оно и есть, можно проверить это.

— Ты не ошибаешься?

— Нет. Видишь ли король, — он помялся, прочистил горло, лукаво улыбнулся. Но король остался серьезен и отпустил кивком сопровождающих: двух стражников-великанов и карлика — их предводителя. Затем он пригласил дервиша следовать дальше.

— Видишь ли, король Асман. Я ведь сам хотел принять участие в этой затее. Но сейчас, увидев тебя, решил, что это стало бы моей большой ошибкой.

— Они предлагали тебе принять участие в заговоре?

— Нет! Даже не собирались. Но решились бы на это, предложи я первый им свои услуги.

— Сколько их?

— Какой-то пустяк: пол человека.

— Как это? — Асман остановился, он начал чувствовать раздражение на говорящего загадками чудака. Тот уловил королевскую немилость и немного растерялся.

— Он один. Один. Всего лишь один… Хотя нет. Сейчас, пожалуй, уже не один. Ха-ха-ха, — его смешок был не очень натурален, — он был один, когда я видел его.

Непривычное, какое-то противоестественное раздражение стало усиливаться в груди короля. Он почему-то сдерживал себя, хотя никогда не имел этой привычке, не нуждался в задерживании чувств, будучи по натуре не слишком возбудимым человеком — во-первых, и, во-вторых — не имеющий нужды сдерживаться по-положению.

— Ты хочешь сказать, как мы с тобой нашли друг друга, так и он нашел сообщника? — спросил Асман. Дервиш, все больше бледнея, только кивнул на это, ежась, но, не отводя глаз, словно притянутых к взгляду Асмана. А взгляд этот был полон раздражения. От него дервиш терялся все более, начал дрожать какой-то судорожной крупной дрожью, которая и на дрожь-то не была похожа, а скорее на язык жестов, никому, кроме самого Дервиша, незнакомый.

Когда, иной раз, уличные мальчишки видят кого-то, выражающегося подобным образом, употребляющего такие жесты, обозначая ими то, что они существуют в этом мире, сотворенном великим Аллахом, сами часть его, — но как бы в знак протеста против этого существования и как бы подавая кому-то, кроме бога, неведомые знаки, — тогда мальчишки смеются, их это веселит, они потешаются над такими трясунами. Мальчишкам это смешно. Их родители испытывают недоумение.

Короля же этот вдруг появившийся беспричинный страх его собеседника, который и на страх-то не похож, и кто знает — страх ли это или еще какое-то необъяснимое состояние, — короля оно — ужаснуло.

Но оба справились с собой: дервиш постепенно перестал трястись, лишь лицо его осталось бледным, как надетая на нем рубаха, но другого оттенка — в отличие от хлопковой прожелти — мертвенно-синюшного цвета, король тоже загнал свое озлобление внутрь, и оно выходило с потом на лбу и висках, сделался влажным шелк под халатом. Он все еще колебался: беседовать ли с дервишем дальше, отослать пока или самому зарубить его на месте здесь же. Наконец, он почувствовал, что не сможет сказать далее ни слова, и крикнул:

— Стража! а в голове пронеслось: «А почему, собственно, стража, а не Лейла, например, то есть… то есть не та — золотоволосая Мария, почему не Мария? Я спокойно мог сдать под охрану в мой гарем этого трясущегося идиота, и никакой стражи не нужно! Но, ведь, и я сам…»

Подскочил охранник, стоявший до того в пяти шагах — дворец был весь напичкан ими — и король не успел разобраться в своих ощущениях.

— Сикх, — сказал Асман, — отведи вот этого… только не в подземелье, конечно, отведи его… на кухню. То есть, отведи его… к начальнику черной стражи. И пусть его поместят где-нибудь, хоть на кухне, то есть, пусть его поместят где угодно… кроме подземелья… и не спускают глаз до вечера, вечером он мне будет нужен.

Сикх, яростно вцепившись в дервишев рукав, поволок его, подталкивая и таща, а тот, с безумным лицом, втягивая голову в плечи, только прижимал к груди свою книгу.

Воин с трепыхающимся в его могучей длани, словно попавшийся охотнику заяц, с трепещущим человечком проследовал в ту сторону, где за мгновение до того скрылись одетые в черное.

Оставшегося одного Асмана буквально выворачивало наизнанку, заставляя его лицо в полутьме внутренней галереи то бледнеть в чувственном помертвении, то загораться краской — самое неведомое ему чувство, которое спервоначала он и назвать-то не мог, а потом, чуть остыв, вспомнил, что оно, кажется, называется людьми — стыдом. Но, так ли важны эти названия слов — главное, когда в душе есть хоть что-нибудь, что чувствует.

Однако, это не просто стыд. Слова даны людям для обыденных надобностей, а частые отклонения от нормы не попадают под действие слов (не имеют точно характеризующих их названий). Особенно, если один из собеседников — наместник Всевышнего на земле. Как понять нам, что происходит в душе Избранника? Если же для понимания этого опуститься по иерархической лестнице ступенью ниже, то можно сказать (утверждать), что особое волнение у верных вассалов короля вызывало покушение — даже в мыслях — на честь своего господина…

Сам не вполне отдавая себе отчет — почему, расстроенный встречей, Асман едва не забыл про выезд, хотя все время думал про это, но слуги опять напомнили ему о сегодняшнем распорядке дня. Он сменил халат и чалму на более простое одеяние, спустился по лестнице в конюшню и очень скоро уже выезжал из двора торговца кожами.

Двое всадников пронеслись привычной дорогой по улицам, достигли ворот, миновали их, но Асман, забыв опять на мгновение о цели сегодняшней вылазки, опомнился вдруг и, круто повернув, пустил коня не привычным маршрутом, а вдоль городской стены, к другим — северным воротам, от которых — Асман знал — близко до того места, где ночевал неведомый ему заговорщик.

Они вновь въехали в город, покидаемый уже торговцами и крестьянами, привозившими товары повседневного спроса на продажу. Асман повернул коня в ту сторону, где — он чувствовал — его ждет встреча.

На этом участке городской территории не было строений, и пустырь зарос вплотную подступившим к городской стене кустарником. Телохранитель, сопровождавший короля, опередил его, дабы предупредить:

— Ваше Величество, здесь опасно — можно наткнуться на бродяг.

— Одного их них я и ищу, — проговорил король. Он понимал, что лучше бы приказать городской страже прочесать кусты и найти того, кто ему нужен, или хоть каких-нибудь людей, и всех казнить, уповая на то, что среди казненных будет и тот, который нужен. Но войско так неповоротливо и, особенно, городская стража. «Видимо, теперь, — решил Асман, — наступил момент, когда можно позволить роскошь защищаться собственноручно».

Кусты становились чаще, и всадники перешли на шаг, пригибаясь под ветками. Потом заросли неожиданно опять поредели, и король выехал на большую поляну под башней городской стены с одной стороны и видом на далекий королевский дворец — с другой.

И тут прямо навстречу королю из противоположной куртины зарослей сам выскочил заросший бородой до глаз нищий — здоровенный оборванец в расползающемся по ниткам халате и островерхой! шапке дервиша.

Его появление из кустов было быстрым и внезапным, но и для него появление всадника явилось не меньшей неожиданностью. Ибо, увидев Асмана (телохранитель следовал за ним и еще был скрыт в зарослях), он резко изменил направление и побежал под углом 90 градусов от наездника, намереваясь броситься в колючий кустарник. Там его бы не достали.

Но Асман, стегнув коня, и на ходу обнажая меч, пустился наперерез бегущему. В несколько мгновений настиг его, оборванец с чудовищной изворотливостью, странной при его плотном сложении, нырнул, отскочил в сторону, но великолепный наездник Асман вновь оказался над ним, развернув коня на месте, бродяга заслонился ладонями… и они, в один взмах, были обе отсечены от запястий как и краснолицая голова от шеи. Тело, суча ногами, растянулось в траве, орошая ее двухцветной кровью, пузырящимся фонтаном хлынувшей из толстой шеи.

Все случилось так быстро: вот только король продирался сквозь колючие заросли в шелесте листвы и стрекоте цикад — неожиданное появление бегущего и смерть его — необдуманная и непрочувствованная, как бы необязательная смерть из-за шапки, и из-за того, что бежал. Сработал инстинкт преследователя, и вот у ног косящего глазами коня валяется тело, из которого уходит жизнь. И наступает вечерняя предзакатная тишь, подчеркиваемая конским фырканьем.

В этой тишине Асман, еще не засунувший в ножны меч, услышал доносившийся из кустов слабый стон.

— Поди, проверь, что там, — приказал он телохранителю, и тот, спешившись и тоже с опозданием обнажив меч, полез в кусты, из которых все явственней доносились стоны, они перешли в лепет, и через некоторое время оттуда появились двое: телохранитель и неизвестный, одетый бедно, но опрятно, его бритая голова была окровавлена.

Увидев четвертованное ударом Асмана тело, он слабым голосом разразился проклятиями на языке пуштунов.

— Этот человек обидел тебя? — спросил Асман на этом же наречии.

— Ах, господин, — простонал незнакомец, — нет, наверное, обиды, которой я не перенес бы в жизни…

Он, не в силах стоять, опустился на землю, телохранитель встал рядом с ним, то, посматривая на хозяина, то, озираясь по сторонам. Асман спрыгнул с коня и обошел распластанное тело. Из разверстой страшной раны которого все еще сочилась слабыми толчками стынущая кровь.

— Расскажи мне, может я помогу тебе в чем-то, — сказал король.

— Меня лишили всего. Остались дети… — произнес, собираясь с силами, незнакомец, — но и они умерли в нищете и бедствиях. Мой главный обидчик был далеко, а я вознамерился отомстить! Но, чем ближе я к нему подбирался, тем сильнее против меня восставали… обстоятельства. Последние друзья отвернулись от меня и вот, в довершение всего, украли в духане чалму, когда я брил голову!

— Но и этого было мало, — продолжал он после паузы, — мой господин, вчера, когда я шел по городу с непокрытой головой… я хотел продать сапоги, чтобы купить головной убор, но сапоги стоптаны — их никто не покупал. И вот, сумасшедший дервиш, которого вели зачем-то солдаты, бросил мне свою шапку, он еще крикнул, что она ему не пригодится больше, а мне нужна. Те, кто слышал — смеялись надо мной! И надо же такому случиться, этот босяк, видимо, решил, что шапка дервиша представляет ценность! Может, он думал, что в нее зашиты червонцы, кто теперь узнает, что думала эта отсеченная голова. Он выследил меня, стукнул палкой сзади и еще раз унизил: снял с головы и эту шапку.

Слушая несчастного и понемногу понимая, что, по-видимому, казнил не того, кого хотел, Асман успокоил человека:

— Да, судьба к тебе на редкость неблагосклонна. Но большее несчастье, как утверждают в народе, тебя, наверное, уже не ждет — ведь трудно представить что-то худшее. Очевидно, полоса твоих злоключений уже прошла, и далее будет если не хорошее, то не худшее в сравнении с тем, что ты пережил. Давно ты здесь?

— Уже три месяца, мой господин.

— Зачем приехал? По торговым или иным делам? На купца ты не похож…

Незнакомец опустил глаза, видимо, ему не хотелось рассказывать о цели своего приезда в столицу Калистана первому встречному, но этот первый встречный убил его обидчика…

Его колебания укрепили подозрения Асмана. Но убить еще и этого человека он уже был не в силах: самое большее, что его ждало — это темница, а затем дежурное помилование и подневольный труд на алмазных рудниках, где, правда, хватало рабочих, но еще для одного нашлось бы место.

 

Глава 9

Примерно за сотню шагов от особняка — того, что от него осталось — было выставлено оцепление. Серж решительно направился к дымящимся грудам камней и щебня.

— Осторожно, там опасно, — предупредил один из солдат.

Обломки, в самом деле, были еще горячими, в некоторых местах шел дым, густое облако пыли еще не осело. Серж прикинул, где была библиотека, и стал расталкивать руками и ногами обжигающие камни, вполголоса приговаривая:

— Наша любовь к самим себе помогает любви к другим. Бог мог бы создать нас, своих тварей — внимательными только к благу других. Тогда каменщики дробили бы камни, чтобы доставить удовольствие своему ближнему. Но Аллах устроил вещи иначе.

К нему подошел офицер и спросил:

— Что вы делаете? Сейчас подъедет инженерная команда. Кто вы?

— Я Серж Хусейн, друг Удая, — сказал Серж, продолжая заниматься своим делом, — жертвы есть?

— Похоже, все, кто был внутри, погибли, — ответил офицер. — Если только они не спустились в подвал, а бомбоубежища тут нет.

— А где выход из подвала? — спросил Серж.

— Завален, — сказал офицер, — мои солдаты пробуют отодвинуть плиту, нужна техника.

Офицер присел на корточки рядом с копошащимся Сержем и закурил:

— Наши очень упорно сопротивляются на юге, — сказал он, — в Басре, а так же Эль-Насирии, Самаве, Эд-Дивании, Эль-Амаре, Эн-Неджефе и Кербеле. Кое-где переходим в контрнаступление. Но 3-я механизированная дивизия США пошла в обход Эн-Неджефа по левому берегу Евфрата. В Курдистане они продолжают высаживать воздушные десанты.

Из-под обломков показалась бумага. Это была газета на английском языке. Серж отряхнул ее и прочитал:

«США начали ковровые бомбардировки пригородов Багдада. Саддам Хусейн призвал иракцев начать партизанскую войну. На полуострове Фао смертник подорвал танк антииракской группировки.

Войскам коалиции пока не удалось установить контроль над каким-либо более ли менее крупным городом в южном Ираке. Авиация семь раз бомбила Багдад и его окрестности. В налетах принимало участие более двухсот самолетов. Бои шли на юге, севере и западе Ирака. Ракетно-бомбовые удары наносятся по городам Мосул и Киркук. Президент Джордж Буш приказал Объединенному комитету начальников штабов усилить бомбардировки страны».

— Что там пишут? — поинтересовался офицер, — про нас?

«Иракские войска под Басрой перешли в контрнаступление, — прочел Серж. — Армия применяет новую тактику против американо-британской группировки: кроме открытого вооруженного противостояния ее солдаты рассеиваются, неожиданно возникая в тылу врага. Командование США объявило всю Басру «военным объектом».

— Молодцы, — сказал офицер, просияв. — Это все случайность

— Что американское наступление? Какая разница, случайность, сила или слой рок. Я вижу все и мне горько.

— Ужасно, ужасно пораженье наших войск. Мы изгнаны со всех высот, побеждены. А ведь была такая армия, такая армия.

«Произошла замена американских передовых частей на британские, продолжил Серж, — которые имеют опыт уличных боев в Ирландии. Иракские военные утверждают, что сбили над Багдадом американский беспилотный самолет-разведчик. Официально подтверждена гибель в Ираке 18 морских пехотинцев. Семеро из них погибли 23 марта в боях у города Эн-Насирия. Авиация уничтожила вертолет «Апач», который, как уверяют иракцы, был сбит.

Президент США хочет просить у конгресса 75 миллиардов долларов. Этого хватит на короткую войну, Буш рассчитывает закончить кампанию за 30 дней.

На юге страны во время песчаной бури пропали вертолеты «Блэк Хок» и «Апач». Американская авиация, уничтожила все имевшихся у иракских вооруженных сил устройства, которые предназначены для создания помех ракетному оружию со спутниковым наведением».

— Какое сегодня число? — спросил он.

— 25 марта, — ответил офицер.

— О! — произнес Серж. — Скоро заканчивается месяц и моя виза.

Солдат, по примеру Сержа копавшийся в медленно остывающих обломках крикнул:

— Тут кто-то есть!

Серж с офицером подошли и стали помогать разгребать кирпичи. Показалась нога в военной форме. Они разгребли пыль и камни.

— Это адъютант Удая, — сказал Серж. Он наклонился над телом, прислушиваясь:

— Сердце стучит.

Подошедшие солдаты, взяли бездвижного, окровавленного человека и понесли к карете скорой помощи.

Немного посвежело, поднялся легкий, сухой ветерок и пыль, стоявшую над развалинами, отнесло в сторону. Но Сергей не знал, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не мог быть попутным.

Под несколькими слоями кирпича и бетона мелькнул обгорелый пергамент. Это оказался лист с арабской вязью:

— Вы не могли бы прочитать, что тут написано, — попросил Серж.

Офицер отбросил сигарету, взял лист:

«Что касается другого мальчика, гораздо менее приметного, чем брат старший, он был еще только неполных пяти лет, но чувствовалось, что в нем и не будет никогда махамматовой живости, он дичился короля и трогательно искал поддержки не у своих нянек, к которым, как и брат, и как юный королевич (как и все дети) относился словно к мебели, а у сестренки. Он брал ее за ручку и сразу успокаивался, и хотя не отвечал еще на шутливые вопросы короля, но уже держался менее испуганно. С сестричкой ему было приятнее, чем с кем-либо, она тоже любила его, и он почти не мешал ее играм с подругами-рабынями, потому, что был послушен и не любил докучать. Он знал несколько фехтовальных приемов, но учился этому без желанья, зато хорошо осваивал стихи из Корана, которым его пробовали учить, и даже раньше, когда еще не пробовали — подслушав занятия Махоммата».

— Да, это то, что нужно. Надо копать, — сказал Серж.

Офицер позвал ему на помощь трех солдат и вместе они расчистили несколько кубометров обломков и собрали недостающую часть манускрипта. В отличие от бумажных книг он пострадал меньше.

Ветер усилился, и в нем было все больше песка.

— Начинается пыльная буря — сказал один из солдат. — Лучше где-то укрыться, спрятаться.

Засунув манускрипт в портфель, Серж пошел прочь в надежде застать Зайнаб дома. Машин не почти было. Он целый час шагал, преодолевая ветер, пока не увидел знакомый квартал. Поднялся на третий этаж, открыл дверь. В квартире было пусто.

Серж прилег на кровать и скоро заснул. Ночью он проснулся, долго не мог понять, где он находится, потом разделся и снова улегся в постель, но ему уже не спалось. Он встал, сходил в туалет, в котором не было воды, потом умылся водой из бутылки.

Заснул он только под утро, поэтому встал довольно поздно. На улице было сумрачно из-за песчаной бури. Мгла застилала солнце. Ему вспомнился Омар Хайям:

Жизнь уходит из рук, надвигается мгла,

Смерть терзает сердца и кромсает тела,

Возвратившихся нет из загробного мира,

У кого бы мне справиться: как там дела?

Нужно было срочно уезжать, а перед этим связаться с Абрамсом. Его мобильный телефон разрядился и не работал. Серж попробовал его включить, но ничего не вышло. Он сунул бесполезную вещицу в портфель.

Похлопал себя по карманам и похолодел — он не обнаружил паспорта. Портмоне с деньгами лежало на месте, а паспорта — нигде не было. Он еще раз все обшарил. Когда Сергей вчера выходил из дома паспорт находился во внутреннем кармане. Он явно обронил его на развалинах.

Серж сосредоточился. Нужно было что-то делать: либо идти заявлять в полицию, либо вернуться на развалины дворца Удая и попробовать найти паспорт, или же, что довольно стыдно, ехать в посольство без документов. Пожалуй, самое разумное — последнее, решил он. Вряд ли арабские полицейские сейчас поверят европейцу. А на развалинах после того как началась пыльная буря — тоже ничего уже не найти. И не зря же китайцы говорят, что потеря есть начало приобретения, а богатство — начало потери.

Серж привел себя в порядок, побрил щеки, оставив из трехдневной щетины, небольшие усы и бородку, почистил одежду и вышел на улицу. Он прошел немного и быстро поймал машину.

— К британскому посольству, — сказал он водителю.

— А разве оно действует? — спросил тот.

— Там посмотрим, — ответил Серж, а про себя подумал, что нужно обращаться в любое: в русское, французское — и как можно быстрее. Британское — не самый удачный в данной ситуации вариант, но он был знаком с секретарем посольства, и, самое главное, Абрамс — обещал помочь.

Посольство, в самом деле, производило впечатление нежилого. Но у входа стоял полицейский. Серж подошел к воротам, и, вежливо поздоровавшись с ним, нажал кнопку.

— По-моему все уехали, — сказал полицейский.

— Я это предполагал, — сказал Серж, — так на всякий случай.

Он вернулся к машине и попросил водителя ехать к французскому посольству. Тот кивнул и стал заводить двигатель, но тот отчего-то не заводился. Водитель вышел из машины и открыл капот.

Серж видел боковым зрением, что полицейский у ворот посольства говорит с кем-то по рации. Поговорив, он направился к машине.

— Можно посмотреть ваши документы? — спросил вежливо.

— А что случилось? — поинтересовался Серж, хотя прекрасно понимал, что вопрос глупый. Случилась — война, которая есть начало всего. Она делает одних богами, других людьми, одних рабами, других свободными.

— Таков порядок, — ответил полицейский так же спокойно.

— Понимаете — сказал Серж, — я живу в гостинице «Палестина», и как раз сегодня у меня… попросили паспорт на перерегистрацию.

— Ты вез его от отеля? — спросил полицейский водителя. Тот отрицательно помотал головой.

— Съездим в «Палестину», — предложил Серж.

— Это как начальство решит, — ответил полицейский. Серж вышел из машины и, вытащив бумажник, стал пересчитывать деньги. Потратил он совсем немного, и оставшегося — вполне бы хватило на то, чтобы доехать до сирийской границы. Он посмотрел на полицейского. Тот был заинтересован.

— Давайте будем вести себя как разумные люди, — сказал ему Серж, вытаскивая стодолларовую купюру. Оглянувшись по сторонам, полицейский взял деньги и сказал:

— Я возвращаюсь на пост, но если подъедут наши, смотрите сами.

Машина все не заводилась. Серж расплатился с водителем, и, прикрывая глаза от ветра и пыли, пошел в сторону отеля.

Однако отойти далеко ему не пришлось, оглянувшись, он увидел, что подъехала полицейская машина. Он свернул в один переулок, потом в другой и быстро пошел между домами. Переулок заканчивался тупиком, но Серж толкнул ближайшую дверь в побеленной стене глинобитного дома. Она была не закрыта и Серж, войдя внутрь, попал во внутренний дворик, здесь ветер был гораздо потише, и пожилая женщина выбивала ковер.

Он поздоровался, и, назвавшись беженцем из Басры, спросил: нельзя ли здесь где-нибудь снять жилье?

Женщина ответила, что вообще-то они не сдают, но она может дать адрес, тут неподалеку. Серж попросил проводить, обещав отблагодарить ее. Она накинула на голову красивый платок и пригласила идти с собой. На улице с той стороны, откуда пришел Серж, раздавались громкие голоса.

— Что там происходит? — спросил он.

— Сегодня с утра шумят, полиция, ополченцы, — объяснила она, — ловят американца.

— Какого еще? — спросил Серж.

— Летчика со сбитого самолета, — объяснила женщина, — вы случайно не он?

Вопрос был задан с улыбкой, но Серж со всей серьезностью объяснил ей, что в его возрасте мужчины обычно становятся генералами и уже не летают:

— Хотя говорят, — добавил он, — что генерал это всего лишь ефрейтор, которого много раз повышали в звании. Так вот я такой генерал, который так и остался ефрейтором.

Они пришли в дом неподалеку, где, как объяснила женщина, жила ее знакомая вдова. Дом был слишком просторен для нее одной, и она хотела пустить кого-нибудь на постой, объяснила женщина.

Хозяйка оказалась дома, она показала Сержу комнату, немного огорчилась, когда он сказал, что с ним еще жена и тесть. Но он тут же обнадежил ее, сообщив, что тесть — вдовый.

— Его зовут Убейд, пояснил он, — ювелир Убейд из Басры.

— А вас как зовут? — поинтересовалась она.

— Серж Хусейн, — назвался он, — я христианин, но моя жена и тесть мусульмане.

Он заплатил за полмесяца вперед, попросил приготовить чаю и остался в комнате. Буквально через мгновение, как показалось ему, пришла хозяйка с подносом. Но на самом деле он просидел, совершенно отключившись и уставившись в одну точку минут сорок.

Она вывела его из задумчивости или точнее из прострации.

— Судьба двигает одно с помощью другого, — сказал он, вспомнив Плутарха, — сближает вещи самые отдаленные и переплетает события, казалось бы, ничего общего друг с другом не имеющие, так что исход одного — становится началом другого…

Пока он пил, хозяйка принялась хлопотать, она открыла шкаф и осмотрела что там, для того, чтобы освободить его для гардероба постояльцев.

— Да у нас… все сгорело, — сказал Серж смущенно. — Возможно, мне и моему… тестю подойдут вещи… вашего покойного мужа.

— Очень хорошо, — обрадовалась женщина, — это добрая примета, когда живые носят вещи покойников.

Серж взял мужской арабский платок и шерстяной шнурок на голову и примерил все это.

— Вам идет, — сказала хозяйка, — и дала ему нарядный праздничный халат.

— Замечательно, — сказал Серж, — если вы не против, я куплю это?

— Я вам это дарю, — сказала женщина смущенно улыбаясь.

Он поблагодарил ее и вышел на улицу. Ветер был еще сильнее прежнего. Пройдя пару кварталов, он понял, что, кажется, переусердствовал с переодеванием. Редкие в такую погоду прохожие принимали его в старом, хотя чистом и опрятном халате и таком же платке — за священнослужителя и здоровались с ним.

С проникновением в посольство проблем не возникло, но там внутри его встретили очень настороженно. Серж объяснил, что он француз и потерял паспорт.

— Вы работаете где-то наподобие красного креста? — поинтересовался сотрудник посольства, человек высокий, худой и едкий.

— Нет, я историк, искусствовед, — смиренно объяснил Серж.

— Что же привело вас на развалины?

— Вот это, — Серж вытащил из портфеля манускрипт, — вы не могли бы переправить этот список в Париж.

Чиновник взял рукопись с любопытством полистал ее и сказал:

— Нет, если бы мы жили во времена Наполеона, то никаких проблем бы не возникло. Но сейчас! Это может оказаться исторической ценностью, нас обвинят в разграблении страны.

Договорились на том, что Серж напишет заявление и через две недели ему выдадут новый паспорт, возможно уже в Париже. А пока клерк составил ему временную справку об утере документа. Но и для этого пришлось звонить в Париж по спутниковому телефону, к счастью в посольстве было электричество от автономного генератора, и связь не прерывалась.

 

Глава 10

Пока король возился со своим заговорщиком, его звездочет, пренебрегая своими обязанностями — следить за показаниями небесных светил и определять, не грозит ли Величайшему опасность — расхаживал в своем звездочетском колпачке и мундирном халате, которые он позаимствовал из сундука умершего предшественника (не удосужившись заказать новый костюм у дворцового портного и нося то, что лет десять не одевал и сам покойник). Звездочет расхаживал по Закрытому городу — маленькая нелепая фигурка в черном, с блестками вышитых парчею звезд, халате и островерхом колпачке — наряд, уместный в поздний час в обсерватории. Но днем, на освещенном летним солнцем безжизненном пространстве королевского замка, он был похож на крысу — из тех, что отравившись своим ядом, вылезают умирать на божий свет, дабы, проживя всю жизнь в мрачных подземельях, предстать хоть перед концом пред очами Всемогущего.

Звездочета видели то тут, то там. Он без видимой цели появлялся и в королевских казармах, и в королевских банях, кланялся всем без разбора, спрашивал о здоровье. Не все из челяди понимали его правильный арабский, некоторые улыбались ему, считая безобидным, некоторые боялись и гнали прочь.

Наконец, начальник дворцовой охраны сообщил королю о том, что чердачное привидение шляется беспричинно повсюду. Король сначала не придал этому значения, но потом выяснилось, что звездочет повадился ходить к гаремной части Голубого дворца и однажды, по недосмотру стражника, даже проник внутрь, но был тут же выдворен прочь евнухами.

— Стражник схвачен? — спросил Асман.

— Да, Ваше Величество, его еще не пытали, только припугнули, но он уже сказал крамольную вещь: будто принял звездочета… за Вас, мой король…

— Этот охранник заслуживает самой суровой кары, — сказал король.

— Я понял, — сказал Бакы и, отпущенный королем, удалился.

Вечером Асман поднялся обсерваторию, где с трудом разглядел звездочета, который в своей защитной форме был неразличим в темноте. В отличие от гостя, де Кастро увидел Асмана сразу же — тот явился в сопровождении стражников — и пристально разглядывал вошедших. Наконец, король, повертев головой, наткнулся на взгляд звездочета, который сидел неподвижно на маленьком табурете и походил на куклу в своих широких одеждах.

— Тебе нравится служба? — спросил король.

— Я служу звездам, и помимо своей воли, — прошелестела кукла, причем тихий голос, как показалось королю, был принесен к его ушам порывом ветра, вдруг налетевшего, чтобы звездочет не напрягал слабую гортань.

— Но я не видел еще, чтобы ты долго смотрел на звезды, ты больше смотришь себе под ноги, — сказал король.

— Там, под земной твердью — тоже звезды, — ответил сидящий.

— В таком случае, ты лучший из лучших в этой профессии. Тем более, мне обидно было бы тебя потерять. А если бы тебя заколол тот стражник, которого сегодня удавили из-за тебя, то он был бы пока жив, а ты уже мертв…

— Мы все, — ответил звездочет без задержки, словно продолжая мысль короля, — и люди и народы (что одно и то же) заняты только тем, как бы приблизить свою гибель. Нам невыносимо жить и хочется пораньше умереть. И одновременно еще нас мучит стремление жить долго. Но это кажется. Нам кажется, что главная наша задача и главное стремление — прожить долго, а это главная химера и заблуждение… Мы заняты приближением конца. Он ждет, конечно, всех, вот, только, в разное время. Кому-то уготовано дойти раньше, кому-то позже, но все наши тропы ведут к бездне.

— А что звезды говорят тебе о твоей собственной судьбе, — спросил король, подходя к парапету: перед ним расстилалась ночная тьма, город светился редкими огоньками и на востоке светлело, зато на западе небо и земля сливались в темноте. Давно село солнце, но его отблески можно было еще разглядеть отсюда — с самой высокой точки в столице Калистана.

— Нелегко, — услышал король подле себя голос и, вздрогнув, обернулся: звездочет, за мгновение до того сидевший на своем табурете, подошел и встал подле него и тоже пытался облокотиться неуклюжими ручками на парапет, говоря при этом, — Нелегко заглянуть в собственный календарь, а коли заглянешь — то проживать предугаданное, пробовать для проформы уже не хочется.

— В таком случае, провидец, скажи, что ждет меня? — спросил король.

Ты умрешь, не достигнув глубокой старости, но твой сын наследует трон и титул, будучи в возрасте, когда не нужны советчики-соправители, — сказал звездочет.

— И другого пути у меня нет?

— Тебе нужен другой? — спросил звездочет.

— Пожалуй, нет.

Звездочет, подобрав полы халата, пахнущего еще после многолетнего хранения душистым табаком, кряхтя взобрался на парапет и уселся там, опустив ноги с болтающимися на кончиках босых пальцев туфлями.

Он отвернулся от короля, устремив взгляд в далекую тьму на западе, и тихо заговорил на своем языке. Слова его показались королю знакомыми, а потом он и вовсе вспомнил их до такой степени, что мог продолжать. Звездочет говорил:

Впервые нам сей одинокий путь она, с горы сорвавшись,

показала — Пильонская сосна плыла в тот раз,

раз срублена была — плыла, забот не зная, везя свой груз-

несчастную овечку, что среди прочих знаменита тем, что шерстка золота. Уж лучше бы Арго, тех скал просвет

увидев — захлебнулся…

— И уж никто бы крутолобых волн не пас! — закончил Асман повисшую в ночном воздухе строчку. — Из Овидия, второе любовное, — отметил он, припоминая.

Де Кастро не отвечал, продолжая болтать ногами над темной бездной, откуда поднимались, шевеля полы его халата, струи тепла, от разогретых за день стен.

— Уронишь туфли, — сказал король, — и за ночь на остывших камнях подхватишь насморк.

— Такое ощущение, — сказал де Кастро, — что если они свалятся, то потоки воздуха подхватят их, и они воспарят кверху как ночные птицы: все выше, и выше, и выше!.. А насморку-то я и не подвержен. В свое время я дошел с караваном до Гималаев, мои башмаки развалились в пути, а когда мы достигли цели путешествия, оказалось, что там никто не знает про обувь, и назад я шел босиком.

…Отправляясь в мое нынешнее путешествие, я оставил сапоги в Александрии, дабы не портить напрасно кожи подметок — она не так прочна, как живая.

И вот, я прошел через Мекку и Медину, через Иерусалим, пять государств — в трех из них была война — через подвассальную Вашему Величеству Ассирию и дружественный Вам Багдадский Халифат, через Ваше необъятное королевство. Моим стопам не страшен вечерний холод, как и холод космический, которым отгородился от душ докучных праведников великий Аллах.

— Какую же веру ты исповедуешь? — спросил, удивленный его последними словами, Асман.

— Священная книга в моих руках не убедила тебя? — спросил де Кастро.

— Маги поклоняются дьяволу…

— Дьяволу? Конечно! Но я на своём пути встретил только одного могучего мага. Все остальные оказались фокусники… способные на кое-какие трюки руками и несложные операция с душами доверчивых зрителей.

— А ты сам? — спросил Асман.

— Я? — переспросил Звездочет. — Воин по моему рождению… и лекарь по склонности души.

На этих словах король повернулся спиной к собеседнику, хлопнул в ладоши, выхватил у подбежавшего охранника из ножен меч, протянул его эфесом вперёд Звездочёту, который от неожиданности обронил-таки туфли, и они полетели вниз, но он взял меч. Король вооружался другим отобранным у второго стражника прибежавшего на зов. Асман встал в фехтовальную стойку, приглашая де Кастро на поединок. Тот, помедлив немного больше, чем допускали приличия в обращении с царствующими особами, кулем свалился с парапета, и с разбегу ткнулся в короля, который, отстранив меч, оттолкнул неловкого рукой, на что тот отреагировал тем, что встал в стойку симметричную королевской, на продолжение линии образованной его ступнями.

Король сделал выпад — не рассчитанный на поражение — в случае неудачи соперника, меч остановился бы в вершке от его головы, но де Кастро парировал удар, и сам изобразил отсекающий; король присел, и плоскость меча медленно и правильно прошла над его головой.

Нанеся ответный разящий выпад, король целил уже, в полувершке от тонкой шеи звездочета, но меч наткнулся на основание клинка, у самой руки соперника.

Впервые площадку дворцовой обсерватории оглашали звуки фехтовального поединка; соперники понемногу, в ритме нарастания музыкальной мелодии увеличивали темп. Обмениваясь ударами, которые делались всё более замысловатыми и частыми, они почти не двигались с места, лишь чуть-чуть, то отступали, то надвигались друг на друга. Звон мечей из редкого, с плавным движением партнёров, превратился постепенно в частый-частый, став похожим, наконец, на ритм металлического бубна. Мечи мелькали в лунном свете и мерцании смоляных факелов, превращаясь в какое-то подобие холодного фейерверка, а на пике ритмического ускорения, когда король начал уже тяжело, дышать — вследствие отсутствия разминки — в это время де Кастро, отступив в два движения, от колющего у дара, взмахнул мечём, — раздался свист рассекаемого воздуха, и меч короля — зазвенел на каменных плитах, а в его руке остался лишь эфес, клинок был обрублен у самого основания.

Звездочёт тут же переложил оружие из левой руки, которою он фехтовал, себе подмышку, и поклонился королю, шаркнув босою ногой.

— Я награжу тебя чужестранец, если ты скажешь мне: здоров ли Филояди? — спросил Асман.

Де Кастро, держа в руке короткий ятаган, коими бала вооружена дворцовая охрана и направляясь с ним к стражнику, которому и вернул меч с поклоном, буркнул:

— Здоров, здоров. Едет сейчас верхом на осле на север и думает о тебе. Он верный вассал, но у тебя таких много.

— К тому же у меня есть ты, — произнес король не вполне уверенно.

— Да… Но мой синьор — владыка Испании, — мягко возразил ему де Кастро, — это страна на самом краю цивилизованного мира. Далее — океан, где живут на островах дикие народы. Мой повелитель… сердит на меня.

— Но ты останешься ему верен? — спросил король.

— Мы так далеки друг от друга, что моя неверность — не навредит ему, а верность не поможет.

— Я награжу тебя, — сказал король, — хотя ты богат и сам. Но не обессудь и прими мои дары. Я награжу тебя, но прошу впредь не ходить без провожатого. Тебе дадут надёжного человека, с которым ты сможешь ходить повсюду, в том числе я за пределами замка. Прощай.

Де Кастро остался стоять на открытой тёплому летнему ветру площадке обсерваториума, а король направился в опочивальню, отдав дорогою распоряжение поместить своего нового звездочёта в одну из лучших комнат и дать ему в услужение расторопных и надежных людей.

Из столицы Ассирии прискакал гонец от Зейдуна, прибывшего не место с посольством. Он докладывал обстановку и благодарил короля за назначение. Но Асман прочел письмо невнимательно, он был захвачен одной мыслью, идеей — и бросился бы осуществлять ее сразу, как только пробудился утром ото сна. Но вместо этого он начал делать другое, и приказал собрать выезд на охоту.

К обеду всё было готово. Асман поднялся в абсерваториум, но, ещё не обойдя звёздощётную мастерскую, он понял, что де Кастро тут нет.

Он вопросительно посмотрел на сопровождавшего его визиря-дворецкого. Тот набросился на стражника.

— Разыскать! — приказал король, — я беру его с собой на охоту!

Через четверть часа, и даже меньше, звездочёт был найден и подсажен руками могучих стражников к королю в беседку на слоновьей спине. Он был возбуждён и по виду нимало не обеспокоен принуждением. Не понимая, куда они направляются, де Кастро принялся расписывать красоты окрестностей. Всё вокруг пылало жаром, солнце стояло в зените. Не смотря на то, что нынешнее лето выдалось довольно прохладным и достаточно влажным — дули всё больше ветры с южного океана, приносившие, в своём преобладающем стремлении росистую влагу, но было жарко. Однако многие считали, что период муссонов начнётся этой осенью — раньше обычного и уже в конце сентября польют дожди.

Де Кастро похваливал виды открывающиеся с высокой спины Королевского слона, искал знакомые места, с удовольствием находил их, узнавал и показывал Асману, который молчаливо его слушал не всегда понимая, перемежавшуюся латинскими и ещё какими то выражениями арабскую речь звездочёта.

Часа через полтора их неспешной езды — движения слона были плавны и как бы замедленны, но конная охрана едва поспевала за ними — де Кастро замолк, а потом и вовсе задремал. Асман воспользовавшись этим рассмотрел его как следует и нашёл, что на самом то деле они вовсе не похожи, лица их только слегка походили одно другое пропорциями и бледностью — это последнее не редкость в северо-западных странах, но не в Калистане. Не смотря на то, что Асман был смугл от летнего загара, но никакой загар не сделал бы его темнее соотечественников, ибо он все-таки был прямым потомком белых персов по материнской линией.

Де Касто же всегда прятался от солнечных лучей и при своей природной темнокожести не приобрёл дополнительного пигмента на лбу и щеках. Цвет их лиц уравновешенный таким образом был одного оттенка. Крупный нос звездочета — с горбинкою, тогда как король имел идеальный, как ему говорили профиль — единственная, видимо идеальная черта. Но эти части их физиономий, при разных размерах были удивительно похожи особой формой ноздрей…

Сладко посапывающий Звездочёт неожиданно открыл глаза, а взгляд их оказался ничуть не затуманен дремотою.

— Ты не спал? — спросил король.

— Спал, — ответил Звездочёт, — и видел даже сон. Мне приснилось, что я сражаюсь с единорогом…

— Мы едем на охоту.

— На охоту? Я уже лет десять не ел мяса, — сказал Звездочёт.

— Отчего? — спросил король.

— Меня почему то тошнит и всё кажется, что это человечина, которую так любят дикари…

— Ты одолел во сне единорога? — спросил король.

— Он… перехитрил меня. Только не понимаю как. Вот я и проснулся, чтобы поразмышлять над этим… Он… повернул в трёх шагах от меня и в глазах у него, в ясных маленьких глазках, которые он хитро прищурил, я заметил лукавство.

Я понял, что обманут, меня завлекают в ловушку, из которой не выбраться, бросился, было за ним, но он унёсся, ломая кусты моего сна…

 

Глава 11

Серж позвонил Жулю, попросил передать матери, что с ним все в порядке и скоро он будет дома.

— Как твои дела? — спросил его коллега.

— Бывало и лучше, — ответил Сергей. — Ощущения паршивые. Много беспокойства.

— Не рискуй. Доделай это и быстро возвращайся, — сказал ему Жуль.

— Я советую вам, как можно раньше ехать в Сирию, это самый безопасный маршрут, — вторил ему чиновник посольства. Мы только вчера отправили туда конвой, если бы вы пришли раньше…

— А что вообще творится в мире? — спросил Серж.

— Совет Безопасности ООН собирается сегодня для обсуждения ситуации в Ираке, — объяснил чиновник, откинувшись в кресле и размахивая карандашом. — По просьбе Лиги арабских государств и Движения неприсоединения. Джордж Буш и Тони Блэр проведут переговоры в Америке, обсудят в том числе и нашу с вами судьбу…

— Ну, это в верхах, — сказал Серж.

— Два британских солдата погибли около Басры, попав под «дружественный обстрел» американо-британских сил. А вообще крупнейшая сухопутная битва завязалась между американскими и иракскими войсками под Кербелой, большие потери несет иракская армия. Погибли до 500 иракцев.

Про бомбежки Багдада вы сами знаете. В районе, где расположено министерство информации Ирака, до сих пор не потушили пожар.

Сейчас американцы прекратили продвижение к Багдаду. Их вертолетная дивизия из-за этого ветра вынуждена была посадить все свои вертолеты, и ждет улучшения метеоусловий…

Серж поблагодарив, распрощался с соотечественником, забрал справку и вышел на пыльную улицу. Ноги несли его к дому Зайнаб. Он сел в автобус. Некоторые административные здания были разрушены. Рядом со знакомым трехэтажным зданием тоже упала ракета в полицейский участок, но соседние дома не пострадали, только кое-где повылетали стекла.

«Одно из двух, подумал он, либо это вершина карьеры, профессионального мастерства, либо, в случае неудачи — утрата авторитета. Хотя все конечно будут сочувственно качать головами».

В подъезде и на лестнице было пыльно и натоптано. Он поднялся на третий этаж. Дверь была не заперта и даже чуть приоткрыта. У него заколотилось сердце. Он зашел внутрь. В квартире кто-то находился. Но это явно была не Зайнаб.

Из кухни вышел смуглый мужчина и уставился на Сержа. На пришельце была чалма, безрукавка, длинная рубаха и грязные штаны.

— Кто вы? — спросил Серж, — где Зайнаб?

Мужчина молчал и смотрел куда-то вбок, там послышался шорох. Серж сделал шаг в сторону и загородился портфелем, который тут же вылетел из рук, потому что в него бросили стулом. Ножка стула очень больно задела его по щеке.

Налетчиков было двое. Тот, которого он увидел первым — бросился в кухню, взял нож (которым Серж совсем недавно разрезал пакет со сладостями, хлеб) и замахнулся на него.

Сергей отскочил, схватил стул, которым в него только что бросили, загородился им, отмахиваясь. Но налетчик оказался верткий, он успел поймать ножку стула и пырнул ножом. Лезвие — порвало халат. Сергей удачно пнул его ногой и человек отлетел назад. Но второй тоже был с ножом. На этот раз Серж размахивал стулом решительней.

— Бежим, — крикнул первый, вскакивая и перепрыгивая через диван, бросился к двери. Второй последовал за ним. Серж не стал их догонять. Он закрыл дверь и тяжело дыша, опустился на диван.

Через минуту, когда лихорадочное возбуждение от борьбы прошло, он почувствовал, что трусы у него в чем-то теплом и мокром.

«Что за ерунда, неужели я обмочился?» — подумал Сергей. Он задрал одежду, и повторно похолодел от ужаса. Нож, порвав одежду, задел-таки его живот. Рана была небольшая, но, как видно, глубокая. Кровь хлестала вовсю.

Зажав рану ладонью, Серж пошел в спальню, одной рукой и зубами разодрал простыню на ленты. Он крепко перебинтовал себе живот.

Потом он, набрав пол-литра воды в бачке унитаза, вскипятил ее на газовой плите и заварил чаю. Крепкий горячий напиток его немного взбодрил, захотелось есть. Он осмотрел свою одежду, брюки почти не запачкались кровью. Серж поменял мокрые из-за крови трусы и прорезанную, тоже в крови, рубашку, надев несвежее белье, которое носил с собой в портфеле и очень обрадовался, что не успел выбросить все это, как обычно делал.

Сергей еще раз закрыл дверь входную дверь снаружи, захлопнув ее на защелку. Свои ключи он оставил висеть на вешалке, написав Зайнаб записку с номером своего парижского телефона. Но когда он спустился вниз и прошел несколько сотен метров, он подумал, что явно поспешил. Рана в боку очень болела и сочилась кровь. Он решил, что самое разумное ехать в гостиницу и пробовать раздобыть машину до сирийской границы именно там в гостинице. На улицах автомобилей было очень мало, те, которые проезжали не останавливались на протянутую руку. Серж присел на автобусной остановке, привалился к побеленной стене и почувствовал, что задремывает.

Он несколько раз засыпал и просыпался пока не пришел автобус. Зато когда рядом загудел мотор, он вскочил освеженный и проворно забрался внутрь. Серж со страхом подумал о том, что сейчас потребуют купить билет, а у него совершенно не осталось местных денег. Но никто ничего не требовал.

Им опять стала овладевать мучительная дремота. И одновременно туда сюда, по кругу носилась мысль: «Что же это такое произошло?»

Это было похоже на его собственный не сделанный вздох. Впервые за много лет, после юности, когда люди бесстрашны, Серж поймал себя на том, что ему все равно как закончится эта поездка на автобусе и вообще — эта поездка. Подобное уже бывало с ним и не однажды, во сне, и наяву.

Он проснулся в холодном поту. Что-то случилось с ним, его кто-то тряс за плече.

— Да, извините, я схожу, — сказал он просыпаясь, и не сразу понял, что заговорил не на том языке, на самом дело он сказал на весь автобус:

— Yes! Еxcuse. I shall go…

— Это американец, переодетый американец, — сказал какой-то мужчина с густыми черными как смоль усами.

— Я не американец, — поправился Серж, — просто я… в изгнании… в чужом городе, в котором… принц провел три года, принимая и отсылая гонцов…

Это все вызвало у него досаду, какие-то странные помехи. Это просто скучно и не интересно. Но это может привести к тому, что он растратит все то, что заработал.

— Надо его отвести в полицию, — сказал усач, — все, что они делают противно религии. Как предрекли, придут на смену пророкам волки лютые, приняв личину пастырей и обратят таинства Небес на пользу корысти и гордыни, запутав преданья лживостью, затмив истину, чей свет постижим только Волей Аллаха суеверьем. Они стремиться к высоким званьям, к почестям и захватят мирскую власть, утверждая, что она им вовсе не нужна; они присвоят Закон Аллаха — общее достояние. Это подстрекнет власть человеческую лишить людей свободы предписав выполнять новые духовные законы, которых в книгах нет, и которые лишены Духа.

Ну вот нужно было лететь куда-то за тысячи километров для того, чтобы пережить эти конфликты в транспорте.

— Ладно, пойдемте, но лучше в военную полицию, потому, что я друг Удая Хусейна, — сказал Серж. — И еще я ранен, быстро идти не могу, везите меня в полицию на автобусе.

— Удая! Скажи еще президента Саддама, — возмутился другой пассажир. Сержа хотели вытолкать на улицу, но он оттолкнул нападавших, и тогда бдительные жители Багдада сочли за благо доехать до участка на автобусе. Затем он вышел бледный от волнения и потери крови, и пошел, сопровождаемый злобными гражданами, в отделение городской полиции.

Постовой у входа не хотел пускать толпу, потом вышел офицер и провел Сержа и трех свидетелей внутрь. Те сбивчиво пояснили, что нашли сбитого американского пилота.

— Покажите ваши документы, — обратился офицер к задержанному.

— Мою личность могут подтвердить профессор Багдадского университета господжа Камар, Удай и Кусей Хусейн, а так же… президент Хусейн, — сказал Серж. — Меня зовут Серж Хусейн. Я историк из Франции, специалист по арабскому миру. Я приехал для того, чтобы исследовать вот эту рукопись.

Он достал из портфеля тяжелый пыльный пергамент и шлепнул его на стол офицера. Тот посмотрел на Сержа, не совсем понимая как на все это реагировать. Потом еще раз попросил документа. Серж вытащил свою справку на французском языке и пояснил:

— Когда бомба попала в дом Удая, там были и мои документы. Я спасал рукопись, а не свой паспорт. Но если вы пошлете кого-нибудь на развалины, может быть, мой паспорт найдется.

— Если президент распорядится, вам выдадут международный паспорт, — предположил офицер.

— У президента сейчас другие заботы, — сказал Серж с пафосом. — В его руках судьба страны.

— Да, вы правы, — сказал офицер. Он посмотрел на пассажиров автобуса, которые стояли тут же с испуганными лицами:

— Вы можете уже идти. Мы разберемся.

Они гурьбой попятились к двери.

— Чаю? — спросил офицер.

— Если можно, — ответил Серж. — И еще свежий бинт. Если моя просьба не слишком обременительна.

Ему принесли аптечку. Серж снял халат, пуловер, задрал рубашку. Лента из простыни, которою он обмотался, пропиталась кровью.

— Похоже на ножевую рану, — сказал полицейский.

— Это и есть ножевая рана, — сказал Сергей и вкратце, не вдаваясь в лишние подробности, рассказал ему о том, что случилось.

— Ваше путешествие становится опасным, — сказал офицер. — Вы говорите, их было двое? Тогда вам еще повезло.

— Со мной такое случалось, в юности. Не думал, что это повториться, — сказал Серж. — Все это как-то не солидно в моем возрасте, суета, мелкая суета. Юношеские проблемы.

— Жаль, что вы попали к нам в такое неудачное время, — сказал офицер, помогая ему одеться.

— Дело не во мне. Я потерплю. Жаль, что это время наступило для вашей страны, — ответил Серж, стараясь, чтобы его голос звучал серьезно и внушительно.

— Вы уверены, что рана не опасна? — спросил офицер. — Может быть, отвести вас в больницу?

— Я совершенно в этом не разбираюсь, — сказал Серж, — никогда ничем не болел, никогда не был ранен. Хотя это не первая война, которую мне приходится наблюдать.

— А где вы были? — спросил офицер.

— В юности, двадцать лет тому назад был в Сальвадоре, — ответил Серж, — там как раз началась заварушка. По мне стреляли.

— Ну и как там?

— Лично у меня единственное желание — убраться подальше, — признался Серж. — И сейчас, то же самое. Мне обещали помочь с машиной в посольстве Франции. Но, может быть, вы что-то посоветуете? Я конечно заплачу. Может быть, если потребуется куплю недорогую машину. Я как раз отдал свою жене…

— Куда вы хотите поехать? — спросил офицер.

— До сирийской границы, — ответил Серж.

— И сколько можете заплатить?

— Четыреста-пятьсот долларов, — сказал Серж.

— Думаю я могу вам помочь. Пойдемте в нашу комнату отдыха. Там сейчас никого нет. А я разузнаю насчет машины.

Они перешли в другую, пустую низкую комнату, где стояли солдатские койки, и Серж, чувствовавший большую усталость, присел на одну из них. Это был полуподвал, окна которого выходили во внутренний дворик. Он видел только противоположную стену и немного крыши.

— Деньги есть, проблем нет, — сказал офицер уходя.

— Не совсем так, — ответил Серж, — говорят же, что лучше всего охотятся голодные собаки, быстрее бегают легкие бегуны. Аллах награждает своих любимцев бедностью, облагораживая их души вместо тел и давая им мало жить, чтобы они жили вечно…

Полицейский понимающе улыбнулся, и, кивнув, вышел. Серж вскоре задремал. Свет из окна падал ему в глаза, но он не поворачивался потому, что боялся заснуть глубоко. Иногда он на мгновение приоткрывал глаза, а когда снова опускал веки, ему казалось, что перед ним горит факел, к которому нельзя было прибавлять другой огонь, потому что к огню огонь не прибавляют. Но когда он открывал глаза, он никак не мог понять: почему? Он долго думал, пока, наконец, не вспомнил пословицу: «Днем с огнем». Но он тут же забыл ее.

В какой-то момент он увидел Зайнаб. Он понял, что это плод его воображения, но ему было приятно и спокойно, она сказала: «Часто мы заблуждаемся, и вещи кажутся иными, чем они есть на самом деле. Плоским представляется небо и огоньком — светлячок, но небо не плоское, а светлячок не огонь».

Он открыл глаза, и видение исчезло. «Это хорошо, — подумал Серж, — если бы не исчезло, это бы значило, что я спятил».

Но как только он закрыл глаза, ему тут же привиделся ювелир Убейд. Он сказал ему: «Эти американцы прикидываются помешанными, бросают на нас огонь и смерть, а потом скажут: «Мы только шутили».

— Кто разжигать вражду людскую любит, того, в конце концов, его ж огонь погубит, — ответил ему Серж стихотворной строчкой, открыв глаза, но в комнате никого не было. И это было очень хорошо. Наконец он понял, что можно заснуть и больше уже не просыпаться. Офицер придет еще не скоро.

Он отстранился от мира, отказавшись от участи мотылька, летящего в огонь, и барану, бодающего ворота. Серж заснул, обретя покой и счастье.

И ему было смешно оттого, что ветер за окном — задул факел у него в голове, но раздул огонь в печи. Никакой печи не было раньше, но теперь — ему полыхнуло жаром в лицо.

Ему было хорошо, но горячо. Хорошо как в раю, но жарко как в аду. Что ни говори, а эти два места расположены по соседству. Муки одних усугубляются от сознания, что огонь, пожирающий их, одновременно согревает других, тем, кто счастливее.

Он был полностью доволен, но это состояние оказалось так непривычно. Наверное, он любит страдание, подумал Серж. Нужно стать безжалостным, беспощадным к себе и ввергнуться в этот огонь. Только тогда можно достичь чего-нибудь.

Но он не хочет ничего достигать! Вот только он что-то не доделал в жизни.

Падение — и легко, и не страшно. Страшнее упав, лежать не в силах подняться и уже не вставать, лукавым разумом прикрывая слабость воли. «В победе зла — падение. В добре — спасение» — пронеслось у него в голове что-то наподобие псалмов.

Все — движение. Иногда быстрое, так что даже рябит в глазах и поражает воображение, иногда медленное, едва уловимое. Остановка — все равно невозможна, двигаться нам суждено и необходимо. Но, когда деградируешь, двигаешься не к радости и счастью, значит, двигаешься к горю и боли, вниз. Но что верх и низ — не понять, и одна только жизнь, покуда она длиться — горизонтальное падение.

Это нормально бежать от гибели, если ты один на один с нею, и не презираешь жизнь, если она не успела надоесть.

На какое-то мгновение все беспокойные мысли куда-то унеслись. Он почувствовал покой и гармонию. Нет, и не может быть никаких конфликтов.

Сергею приснилось, что он ждет гостей. Или сам направляется к кому-то в загородный дм. Сержу предстояло сажать какие-то красивые, но совершенно ничем не пахнущие цветы, он старался сделать это хорошо, но не знал как. Ему казалось, что из-за этого произойдет охлаждение взаимоотношений с его домашними, возникло эмоциональное недовольство, досада…

Серж попытался открыть глаза и — вскрикнул о боли, лишенный возможности снова их закрыть. Ему в глаза посыпался песок и пыль. Он хотел перевернуться, но сделать это было трудно, на нем лежали камни и доски. Он с трудом освободился от обломков, но боялся притронуться к глазам, они казались двумя обнаженными ранами. Тогда он расстегнул штаны и, выпустив в ладошку содержимое мочевого пузыря, промыл глаза и убедился, что не ослеп.

Глаза болели, исцарапанные песком, но он что-то различал вокруг. Так же очень смутно он слышал звуки, в ушах шумело. Встать во весь рост мешала сумка с манускриптом. Он долго выдергивал ее из-под кирпичей, вытащил и повесил себе на плече. Ему куда-то надо было идти, или ехать, но он не помнил куда, и самое главное очень болел бок.

 

Глава 12

— Ты много путешествовал, — сказал король, — расскажи мне, пока мы доедем до места, что ты видел?

— Странно, — сказал звездочёт, — ты — владыка и вам не свойственно интересоваться землями, где обитают чужие подданные.

— Мне интересны не столько земли, сколько твой рассказ о них…

— Ну что ж слушай: мой путь начался в одном из королевств Пиренейских, которое теперь, когда я побывал в стольких землях, и само затерялось в моей памяти среди прочих чудных стран. Что же касается родины, которой обладают все живущие и ты в том числе, великий король, то у меня — её не стало, я в долгих странствиях, заполненных к тому же постижением наук, потерял свою родину. То есть она есть, я мог бы вернуться. Но я обнаружил бы там (так уже было 10 лет спустя после отплытия за океан с одним итальянцем) какую-то землю и каких-то людей, язык которых мне понятен, и которые во всей своей простоте понятны мне. Но я не чувствую к ним большего, чем та нежность, что храниться в душе, нежность к воспоминанию о тех же самых людях, таким образом она вроде бы принадлежат им. Но, это не совсем так, ибо они были некогда увидены глазами мальчика: ребёнка подростка, юноша, преодолев, что оказалось нетрудно, зов родных мест, снарядил корабль в новые земли и отплыл вместе с другими знатными юношами, мужами и их людьми.

По возвращении, а вернулись немногие, кто-то остался там — в далёких землях за морем, кто-то утонул или был убит, но я вернулся и по возвращении привёз не столько золото, сколько древние науки давно забытые у нас. Но привез ещё немного драгоценных металлов, путешествие окупалось.

Мой отец тогда был ещё жив и по моей просьбе, выхлопотал у короля место посланника в далёкий Китай. Мать моя плакала, ведь я — единственный её сын, остальные умерли младенцами. Но отец понял меня, я отправился на Восток.

А там, как не ждал и не жаждал новых впечатлений, увиденное превзошло всё. На другом конце света, мне открылось часть науки, безвозвратно утерянная в джунглях новооткрываемых земель. Азия — сама, как утверждают, разделённая Океаном — не смотря на этот водораздел — содержит единое знание и одна наука почитается и в её западных и в её восточных землях. Корни, упущенные мною в начале моих странствий, проросли, таким образом, на Востоке.

Дабы жить в Китае для пользы моего отечества, мне пришлось, ради блага короля пойти на страшный грех: я с моими людьми сделал вид, что отрекаюсь от веры. Мы растоптали и сожгли судовое распятие. Капеллану было строго-настрого запрещено выдавать своё звание.

Когда время нашего визита закончилось и кораблю с товаром предстояло возвратиться, я на обратном пути остался в землях империи Великих Моголов, оправдывая перед соратниками это тем, что хочу послужить ещё и здесь на благо Короны. Но на самом, деле мне хотелось продолжить исследования в центральном Китае.

Я проник туда вместе с одним индийским раджою, затем через северную Азию и Европу вернулся домой. Я понимал уже достаточно уже достаточно. Но мне казалось, что грех вероотступничества обязывает меня постричься в монахи и я решил сделать это по вашему — сделаться дервишем. Но тут король вспомнил обо мне и снова решил послать меня в Китай, где к тому времени воцарился его Пиренейский сосед-соперник. Однако, как не любил я тамошних мест, новые путешествия не привлекали меня. Собственные научные изыскания манили сильнее.

Король рассердился на мой вежливый отказ, и охладел ко мне. Я, к тому времени, похоронил отца и вступил во владения моими землями, продолжая на досуге совершенствовать познания в медицине и науках.

Тут, когда мне уже казалось, что о моей придворной службе забыли, что вся моя дальнейшая жизнь пройдёт тихо, скрашиваемая приятнейшим для меня делом, мой синьор прислал письмо, в котором второй раз просил возглавить экспедицию в восточные области мира. По-видимому, корабли, возглавляемые другими начальниками, не возвращались. Отказываться вторично значило нанести его величеству страшное оскорбление и я, сославшись на нездоровье, уехал во Францию будто бы на леченье. Жил в Париже, бывая наездами в разных странах, куда гнала меня моя собственная воля, а не чье либо принуждение. Так попал я в один город, в северной Италии. Тамошние жители слывут в наших краях путешественниками, в этом городе скапливается много разного товара приятного для тела и ума…

В Венеции я решил предпринять путешествие, окончившееся для меня знакомством с тобой Великий король…

Все это де Кастро рассказал пока слон плавно бежал по дороге к королевскому заповедному лесу. Странные звуки его языка беспокоили погонщика и он время от времени украдкой заглядывал в беседку, где под тяжелыми парчовыми портьерами восседали король и его звездочёт.

Асмана же речь де Кастро ничуть не смущала, он часто вклинивал в рассказ слова и выражения из языков королю неведомых, но угадываемых вследствие необыкновенной близости, которую умел создать вертлявый человечек с манерами, поначалу казавшимися странными, но когда к ним привыкает взгляд и слух, все становилось на свои места.

Езда в королевский заповедник была довольно долгой. Это место располагалось в предгорьях короткой и довольно пологой горной гряды, которая как бы случайно по небрежности верховного существа, находилась в монотонной волнообразности Калистанской равнины. Горный кряж, одиноко паривший здесь не отличался крутизнами и имел только одну скалу напоминавшую уменьшенные копии пиков Памира, что располагался далеко на севере. Она прозывалась Лабан-Рош. Но и её хватало, чтобы помешать южным ветрам нести влагу далее вглубь материка, воздушные росы оседали на склонах Лабан-Роша (что в переводе с местного наречия то и значит) и южные склоны горной гряды т. о. были постоянно орошаемы по прихоти Аллаха или по случайности и земные владыки близлежащих мест облюбовали кряж давно. Их привязанность к нему как к месту охот была давней.

На нескольких тысячах десятин благодатного леса перелесков и степей водилась всевозможная живность. И если леса округи находились в ведении королевских вассалов, которые были вправе делать с порубщиками что угодно, то растительность Лабан-Роша находилась в ведении «Королевского Лесничего, который строго наказывал всякого, кто смел посягать на неё: срубившему сук — отсекали руку, срубившему дерево — голову.

Что касается живности, то тут самовольщик подвергался традиционной казни посредством бросания нарушителей в клетку с шакалами. Казнь довольно жестокая, однако король Асман, не смотря на своё необыкновенное человеколюбие не отменил её, по той простой причине, что не знал о существовании этой стародавней традиции. Возможно, узнай он о ней, она прервалась бы, но этот пробел в изучении юриспруденции собственной страны, привёл к тому, что обычаи травить браконьеров шакалами просуществовал в Калистане ещё несколько столетий и был отменён только английским генерал-губернатором, да и то только после того как потомок королевского лесничего по недоразумению казнил старинным способом юного лейтенанта, приходившемуся генерал-губернатору племянником.

Но не будем забегать, вперёд. Последствием строгих обычаев — в те времена в Калистане ещё не делали разницы между обычаем и законом — было необыкновенное обилие живности в заповедном горном лесу. Звери тут не боялись человека, который обычно приходил к ним с миром. Только звук королевского рога заставлял их трепетать, да и то, положившись на быстрые ноги, можно было сохранить свои жизни и льву и оленю. Лабан-Рошская пуща была довольно обширна и скрывала самых быстроногих. Королевская охота т. о. не превышала естественного ущерба живности горного леса.

Неопытный глаз мог бы принять скалу Лабан-Рош за те каменистые кручи, что подпирают небо в местах назначенных свыше. Но взгляд человека знающего, различал, что это лишь большой камень, лежащий на равнине, которая в свою. очередь, и не равнина вовсе, а чередование пологих холмов и ложбин. Сие весьма подходит и для земледелия и для содержания небольших стад. Скотоводы, пренебрегающие обработкой земли, предпочитают равнины гладкие как стол, по которым их стадам, удобно течь, повинуясь смене погоды и собственным смутным прихотям.

Людям же тяготеющим к оседлости, прихотливые изгибы поблескивающего кремнием ландшафта, куда милее. Ибо к участку степи трудно привыкнуть, её пейзаж повсюду одинаков и состоит, по большей части, из земли и неба, если простоит более сезона одинокая былинка, к которой привыкает взор, то и она высохнет и надломится и потому единственный ориентир и примета — для кочевника равнины — это её край, там, где она кончается, переходя в предгорья или во владения враждебного соседа».

Королевский кортеж на слонах и верблюдах приблизился к границе заповедника, она не была очерчена — эта граница. Заповедник начинался постепенно: ведь не объяснишь его пугливым обитателям, что за черту заходить не следует.

Охотники приблизились реке, она начиналась на Лабан-Роше и петляя приближалась к городу, из которого они выехали; на пути до заповедного леса приходилось — дважды пересекать её воды. А на пути обратно — это даже были одни и те же воды: сбегая по уклону, потоки: достигали второго моста одновременно со спешащими путниками. Это было установлено опытом. Однажды король приказал высыпать в реку мешок розовых лепестков, и на подъезде к городу, переходя мост, увидел, как, первые розовые чешуйки, набухшие в, холодных струях, проносятся под каменным мостом.

Таким образом город — столица Калистана — находился в том самом месте, где встречались торопливые путники, выбравшие, самый удобный сухопутный маршрут и быстр воды горной реки, текущие самым для неё удобным, но не самым коротким маршрутом. Случайность или нет — никто, сказать, не мог, поскольку мало кто задумывался над этим.

Король увидел среди зеленолиственных крон золотую кровлю охотничьего загородного дворца, который не был обнесён стеною, он стоял на скалистом возвышении, на островке, образованном всё той же рекой и был надёжно защищён от неожиданного нападения извне, бурлящей водой. Как-то раз — на памяти стариков случился сель после необыкновенно долгих и обильных дождей, вода снесла много чего ниже по течению реки, но постройки на том месте, где ныне располагался охотничий дворец — остались целы.

Так говорили старики.

Слон задвигал ушами, узнавая знакомые места, что сулили отдых, и даже попытался затрубить от избытка чувств, но погонщик уколол его специальным криком и прикрикнул. Послушным гигант повинуясь бесправному рабу успокоился и только радостно вздыхал предвкушая окончание пути и скорое купание, кормление и отдых.

Егеря, и дворцовая обслуга, встречала короля за полверсты. Прежде его пытались встречать аж за границами заповедника, но это выражение верноподданических чувств показалось Асману чрезмерным.

Грохнула пушка, толстостенный железный, и, к тому же, перевитый обручами кувшин, с китайским порохом внутри. И Асман переехал на своём слоне по скрипучему мосту сделанному из стволов вековых буков скрепленных особым способом в окруженный полукольцом буйной зелени двор.

Слон, выполнив команду, опустился на колени и король вместе со звездочётом сошли, на землю.

В отличие, от городских дворцов, где Асман проводил большую часть своего времени, этот загородный — был куда меньше, хотя ничуть не уступал в отделке и убранстве. Тут была и дворцовая флигельная мечеть, её минарет пронзал крону деревьев, полный штат прислуги, разве что без палача и звездочёта. Но, тем не менее, король ни разу не задерживался надолго в этом своем жилище. Его всегда влекло на ночь город, даже когда он не был ещё женат — в тесноту и многолюдье.

Уже давно Асман следил, за реакцией де Кастро замолчавшего при приближении к месту. Здесь в лесном жилище короля звездочет наконец заговорил (спустившись со спины слона, которого слуги тут же увели) на твёрдую землю.

— Здесь хорошо, — сказал он, озираясь и доверительно посматривая на короля. — Тут можно прожить двести лет, не зная забот.

— Превратившись в дерево? — съязвил король. Он понимал настроение звездочёта и сам чувствовал то же самое приезжая сюда, но ему хотелось объяснения этому чувству.

— Придет дровосек и срубит ствол, — произнёс де Кастро, подыгрывая королю, — останется пенёк, из которого произрастёт молодая поросль… Ты наверно бываешь здесь часто?

Король, не спеша с ответом, направился внутрь дворца в единственную в нём большую залу, где он знал, было приготовлено угощение, а всё необходимое, дабы отдохнуть после дорожной тряски.

— Нет, — ответил он, наконец убедившись, что де Кастро следует за ним. Они вошли в дворцовую залу, собственно говоря, весь дворец представлял собою большой павильон, гранитную огромную беседку высотой в тридцать локтей, к которой по бокам были пристроены, служебные помещения и спальни, куда король не заходил еще ни разу.

— Быть может мой сын, когда подрастёт, будет ездить сюда. И если ему понравится этот лесной, островок, то пусть хоть поселятся здесь, пока я — его отец буду в силе. Но когда я умру, он займёт мое место, — а ты сказал мне, что будет так — я посоветовал; бы ему, тогда как можно реже ночевать вне столицы.

Де Кастро улыбнулся. Они, вошли в залу где, как и предполагалось, был ковёр на котором стояли кушанья и вина.

— Но ведь опасность может подстерегать нас и извне, — сказал Звездочёт, усаживаясь вместе с королём.

— Видимая опасность не страшна. Как бы быстро не передвигался враг из далеких земель, весть о нём бежит быстрее, и можно что-то предпринять, послать навстречу войско, дань или, по крайней мере, захватив семью и золото, бежать.

— Тебе это не грозит, — сказал звездочет.

— Ты возвещаешь доброе, а вестника добра принято награждать. Благодаря добропредвестника, мы благодарим Аллаха. Я награжу тебя.

— Твоё милостивое ко мне расположение — самая большая награда, — сказал. Де Кастро, смиренно склонив главу, и прикоснувшись ладонью к груди, Ему прежде не была свойственна излишняя учтивость, и теперь уже Асмана позабавило поведение собеседника.

Отдохнув в прохладной зале, король вышел, пригласив за собой звездочёта. Им подвели коней, но король решил идти пешком. До охотничьего помоста, у которому было слышно, начали сгонять живность было недалеко. В пуще лаяли псы и раздавались звуки охотничьих труб.

Они прошли по подъёмному мосту, по коему недавно въехали сюда, на этот раз он даже не шелохнулся, чувствительный только к слоновой тяжести.

 

Глава 13

Дорога — широкая лесная тропа вела с едва заметным уклоном, они шли чувствуя легкое, едва заметное повышение рельефа далее крутизна увеличивалась пока, наконец, не переходила в вертикаль у склон пика, он заканчивался скосом неправильной формы, сколом, каменный край которого не менял своих очертаний много лет, что свидетельствовало о прочности материала из которого Лабан-Рош была сделана.

Скала прогладывала иногда сквозь листву, а когда охотники вышли на поляну, где был установлен помост, и куда приближались в этот момент с трёх сторон загонщики — звуки труб становились всё громче, когда король со свитой и звездочетом вышли на загонную поляну, то Лабан-Рош открылась вся.

Пик царил над местностью виденный отовсюду и, вследствие близости своей, являл странное зрелище, не походя на себя самое, а, может быть на часть неба, заложенную для чего-то старым замшелым камнем.

Однако, не смотря ни на что, пик был ещё довольно далеко, уже подходы к нему — были малодоступны и потому Лабан-Рош являлся помощником загонщиков теперь приближавшихся к поляне, к помосту из прихотливо и старательно отделанного дерева покрытого росписями и лаком. Король со своим гостем взошли на него, на верхнюю площадку, остальная часть свиты расположилась на первом уровне, под ними

— Как давно я не охотился, — повторил де Кастро прохаживаясь по помосту, он время от времени вздрагивал от доносившихся всё ближе и ближе звуков труб и барабанов, когда какой-нибудь взвизг трубы был особенно резок, но он при этом улыбался.

Он улыбался, и потирал маленькие ладони, рассматривая приготовление к охоте оружье: огромные луки и арбалеты. Сегодня ожидалась крупная дичь.

Короля же охота волновала меньше обычного, его интересовал гость, коего предстояло посмотреть, в разных ситуациях, в том числе в этой, для приручения.

Но привычная обстановка заставляла его соответственно реагировать. Он посматривал в ту сторону, откуда должны были показаться бегущие под выстрел и не замечающие теперь друг друга хищники и жертвы. И те, и другие перед луком короля сравнивались в правах.

Опытные загонщики, сортируя своим, особым способом зверей, на пути к поляне, в лесных зарослях, должны были прогнать перед королём по открытому пространству интересную ему дичь. Это могли быть лесные львы, которые, в достатке водились не только в заповеднике, но и в остальных владениях короля, лани и антилопы. Благородные олени могли пронестись перед охотничьим помостом. Король мог даже предугадать — какие появятся перед ним звери. Ему достаточно было захотеть. Но он предпочитал не делать этого. Он назначал породу своего охотничьего трофея крайне редко. И сейчас оставался в неведение. Звуки загона приближались, и уже настало время появиться первым самым быстроногим обитателям чащи.

Иной раз король убивал по пятнадцати оленей, пяти-шести львов и тигров. Иногда к помосту выходили испуганные буйволы или потревоженная семья диких слонов. Случалась добыча не столь обильная, и приходилось довольствоваться кабанами и мелкими антилопами. Вся эта живность имела нимало шансов выжить, если соображала, что смерть исходит не от грохота преследовавшего её по пятам, а от безмолвного старого помоста, который, в обычные дни был так же безмолвен, но безопасен, его можно было обнюхать, потереться о него рогами и боком, теперь он посылал разящие стрелы с железными, кованными наконечниками, они с одинаковой беспощадностью входили и в нежные тельца антилоп ив могучие мышцы тигров и в прочную шкуру буйволов.

Де Кастро перестал вздрагивать и, остановившись, опустил глаза и смотрел себе под ноги не реагируя уже на трубы и колотушки.

— Выбери себе лук, — посоветовал ему король, сам уже сжимавший в руке орудие, и привычными пальцами, не глядя, прилаживавший стрелу.

Звуки загона раздавались уже совсем рядом. Недоумение шевельнулось в душе короля. Но поскольку сегодня охота интересовала его мало, он не придал значения смутному чувству и стал всматриваться в кусты, подступавшие к поляне, краем глаз следя за замершей, словно погруженной в размышления, оцепеневшей фигурой звездочёта. С двух сторон шумели загонщики, одной стороной был склон скалы, ещё одна сторона — была открыта и туда должна была устремиться, спасаясь от звуков погони четвероногая. живность. Но её не; было.

— Возьми лук, — крикнул король, когда увидел, что заросли зашевелились. Звездочёт же всё так же глядел себе под ноги и только едва буркнул: «Не стоит… Не зачем…

И Асман понял, что в самом деле — не зачем. Потому, что на поляну с двух сторон выходили загонщики, они всё ещё колотили в свои бубны, но на лицах их была растерянность.

Дичь отсутствовала. Какая наглость! За такую работу следовало пострелять самих загонщиков, но в тот момент это не пришло королю на ум.

— На редкость неудачная охота, — прошептал Асман, он бросил лук за парапет и тот шлёпнулся в траву, переломил стрелу.

Звук труб и барабанов вдруг смолк, видимо кто-то с нижнего помоста дал команду, и наступала тишина. Второй раз за сегодняшний день. Но если тогда — во дворце шумела вода, то сейчас тишина была полной, всё замерло в природе, словно страшась гнева властелина этих мест. И только какой-то визг и похрюкиванье нарушало её среди молчаливых егерей-загонщиков, конных и пеших, металось странное существо.

Единственная жертва словно жаловалась кому-то на свою неудачную беспокойную судьбу, тонко верещала — не смотря на то, что была не намного меньше лошади, чуть крупнее лесного вепря, но куда массивнее. Однако в отличие от лесной свиньи, оно не проявляло ни трусости, ни агрессивности, а только верещало, и фыркало — словно плакало.

— Кто это? — удивлённо спросил де Кастро.

— Детёныш единорога, видно загонщики отбили его от матери, но она должна найти его… и мы продолжим охоту, — сказал король.

— Я хочу подойти к нему? сказал звездочёт.

— Это опасно! — предостерёг король

— Насколько! — уверил Де Кастро и стал с пускаться. Король проводил его взглядом и сделал знак загонщикам покинуть поляну. Она сразу опустела и маленький единорог заметался и бросился было догонять всадников, а потом в растерянности остановился. Де Кастро опустился на землю и по высокой траве пошёл к зверю.

Детёныш единорог, бывший, как и его взрослые сородичи весьма близорук, не замечал приближающегося человека, но скоро, когда звездочёт подошёл шагов, на двадцать, почувствовал что-то, захрюкал и засопел снова и повернулся к нему головой постоял соображая, а потом потрусил навстречу идущему.

Король натянул, было, тетиву, но де Кастро шёл крайне неудобно для выстрела, был прямо между Асманом и зверем. Зверь и человек приблизились вплотную, постояли минуту друг подле друга. Потом де Кастро протянув руку, погладил малыша по тому безобразному обрубку, ещё не украшенному странным костяным наростом, что был головою животного. Затем существо, размером с полугодовалого жеребёнка, но массивнее в корпусе, на толстеньких ножках, — побежало развернувшись прочь, и ни разу не оглянувшись, скрылось в зарослях.

Де Кастро остался стоять неподвижно, сначала глядя вслед убегающему единорогу, а когда он скрылся, — обернувшись к королю.

— Плеть, плеть, — закричал король, спускаясь на нижний ярус охотничьих трибун, в гущу разношерстой свиты, а, получив требуемое, принялся хлестать направо налево.

Он приказал заложить слонов, и, оставив де Кастро на поляне, чуть не бегом поспешил во дворец. Но на мосту через плотину подле островного дворца, король успокоился и велел привести звездочёта.

— Я чувствую, что тебе неинтересны кровавые забавы. Ну а мне это мило. И я не хочу тебя утомлять, подожди меня тут — во дворце, а я убежусь сам, что лесная чаща пуста.

Де Кастро ничего не ответил, он снова сделался равнодушен к происходившему. Глаза его словно бы чуть затуманились, он опять стал похож на безумного дервиша и только рот — плотно сжатый отличал его от сумасшедших, коих можно опознать по отвисшим губам со стекающею слюною, ибо и сами они не многим превосходят улиток, оставляющих на листьях влажный след, а иногда и не превосходят.

Король бросился прочь от него: туда, где на лесной тропе выстраивалась слоновая экспедиция для вылазки в джунгли — интересного мероприятия, которое король давно уже не предпринимал, — такой вид охот был доже в чем то интереснее, ибо подразумевал больший процент случайности, но и он, как правило, готовился егерями заранее теперь же Асман решил сымпровизировать.

Но что-то смущало его. Он оглянулся на стоящего на том же самом месте, где его оставили де Кастро, который в своём маскарадном костюме, однако же ничуть не выглядел зловещим, что может быть как то повлияло на короля, де Кастро походил на чёрного Пьеро, чего Асман знать не мог, но он знал и видел, что звездочёт — обычный слабый человечек, которого можно заколоть, мимо которого ходят люди, ничуть не отличающиеся от него, ну разве что одетые в свои собственные, обмятые их телами одежды, тогда как наряд Звездочёта был ему чужим и по виду и, по сути, и выражение лица у него было чуточку идиотическое, что тоже не редкость.

— Поехали, — сказал король, и герольд протрубил в охотничий рог. Король взобрался на небольшого проворного слона, погонщик поднял животное, а вслед за ним подняли своих слонов четыре других погонщика. Громоздкая кавалькада тронулась в путь.

Первый порыв ветра, принятый королем за колебание воздуха случившийся вследствие быстрого рывка небольшого слона, на котором он поехал, произошел почти в то время как Асман покинул свои охотничий дворец, оставив там звездочёта и часть свиты. Далее экспедиция углубилась в джунгли.

В чаще движения воздуха не ощутимы, как не заметны на дне моря колебания. происходящие на его поверхности. И только часа через два-три — время забылось королю в безрезультатных поисках среди горных великанов деревьев, перепутанных лианами, — стало заметно, ощутимо для слуха бодрое шуршание листвы в вышине. Следом пришли в движение и ветви, — затем и стволы сурово задвигались, повинуясь могучим порывам, что вихрились высоко над головами.

Лес был пустынен. Всё живое, включая насекомых, что прежде нещадно валили персону короля — исчезло.

Стало понемногу темнеть. Асман понял, наконец, что напрасно он предпринял эту вылазку, изменив своей всегдашней осмотрительности и что совершенно точно нужно возвращаться, так как близка большая гроза, особенно опасная в этих предгорьях. Он подозвал своего первого телохранителя и велел ему отослать стражника в город с несколькими поручениями и предупреждением Лейле не ждать его сегодня, ибо, видимо, погода испортится совсем и он переждёт до утра в Охотничьем дворце:

— Да пошли его вместе с кем — то из егерей, а то он не выйдет из леса. Пусть гонят вовсю!

Посланец на одном из слонов был отправлен, а король со свитой на трёх оставшихся исполинах, не спеша, направились к Островному дворцу.

Ветер ещё более усилился и в джунглях теперь стоял непрерывны скрежет стволов, что тёрлись о лианы и друг о друга и земля под ногами то и дело вздымалась некоторые деревья уже кренились из стороны в сторону и их корни шевелили рыхлую почву.

Вскоре сквозь летящую листву стали долетать дождевые капли. Треснуло неподалеку, но уже не дерево, а небесное пространство над вершиной Лабан-Роша и во вздрогнувшем сумраке проступил он сам — седой великан, почуявший что-то…

Затревожился слон несущий короля на могучей своей спине и затрубил с подвизгом, ему ответил шедший следом — ободряя, а люди семенящие рядом со слонами егеря не понимая животных, бросились опасливо по сторонам.

— Государь! Государь — услышал Асман и обернулся на зов. Главный лесничий его махал руками и кричал:

— Позвольте мне ехать первым, государь… слоны волнуются и спешат, их трудно сдерживать и пешие поводыри не поспевают за ними… ваш погонщик опытен, но в темноте монет не найти дороги…

Асман жестом разрешил проехать. Слоны словно только и ждали этого и разошлись без особых стараний погонщиков, прошуршав друг о друга покатыми боками и лесничаев слон потрусил вперёд, расчищая путь между лиан.

Темнело. Ещё были видны стволы вокруг и с трудом различимы цвета, но стало ясно, что уже очень скоро наступит безвременная кромешная тьма.

Опять сверкнуло над Лабан-Рошем, и король вздохнул с облегчением заметив, что пик уже дальше от них: прежде он был рядом и сбоку, сейчас он отодвинулся назад и вдаль, они объезжали гору по кривой… Но тут же за этой мыслью, шевельнулась другая нехорошая: королю показалось, что пик ожил и теперь это 6ш не пик вовсе, а то, что по народным легендам было им прежде в стародавние времена — великан хозяин и защитник этих мест, он снова ожил и меряет шагами земли — не убавилось ли леса?

«Всё цело!» — произнёс мысленно Асман, но, поймав себя на малодушии, заскрипел зубами и машинально ухватился за рукоятку кинжала.

Теперь уже молнии мелькали чаще и не только над пиком, они словно стекали с его вершины. Уже порывы ветра проникали сквозь чащёбу и были то тёплые — таким был воздух весь этот летней день — то прохладные, почти холодные. Листва, срываемая с деревьев, кружилась вокруг слонов и людей, летела в лица… Листья кружились, шурша, то ярко окрашенные в свете мелькнувшей молнии, то невидимые и лишь осязаемые

И вдруг король понял, что это уже не листва! — стая нетопырей пища и скалясь, врезалась в колонну, нескончаемая стая, подхваченная и принесённая откуда-то порывом низового всё пронизывающего ветра. Они хлопали своими перепончатыми коылами, неслись куда-то, куда — ведомо только им и ветру. Но некоторые, словно брызги потока, уклоняясь в сторону, и прилипали к тому, что на пути. Один зверёк упал в просторное седло прямо между Асманом и восседающим на слоновой шее погонщиком, король, прежде чем успел что-то сообразить, выхватил кинжал и отбросил его лезвием в сторону пищавшего ушана! И тут же другой шлёпнулся прямо ему на грудь вцепился в одежду острыми коготками, заперебирал ножками, словно подбираясь вверх к горлу. У Асмана встали дыбом волосы, он схватил чёрную тёплую тушку рванул с себя и отбросил далеко проч.

— Гони, гони! — закричал он с запозданием испытывая омерзение и, опасливо щурясъ в темноту, он размахивал кинжалом перед собой и скрипел зубами от бешенства и бессилия, — Гони. Гони!

Но тут раздался удар грома и никто не услышал его криков. Слоны сойдясь почти вплотную и так поспешали что есть мочи, пешие егеря давно отстали от них и видно рубили сейчас шалаши чтобы переждать дождь на месте.

Король сидел под лёгким ажурным балдахином, поддерживаемым четырьмя бам5уковыма стойками, но защищённый от ветвей и лиан, он был теперь открыт дождевым струям, становившимся всё сильнее и гуще. По счастью, когда дождь стал хлестать вовсю, хоть исчезли мерзкие нетопыри.

 

Глава 14

Началась жара, весна выдалась сухой и солнечной.

Уже довольно давно Седой Али был в Ираке. Они приехали сюда из Чечни вшестером еще 26 марта: трое нохчи, турок и два араба. Долгое время были без связи, «американы» применили «электронную бомбу», выводившую из строя компьютеры, радары, радиостанции, и даже системы зажигания в технике.

Иракцы несли большой урон, помнится, под одним только городом Эн-Наджафом потеряли до пяти сотен народу убитыми. Американцы в своих бронежилетах выглядели неуязвимыми терминаторами. Вскоре, в самом начале апреля, передовые отряды коалиции — вышли к южным пригородам Багдада, где их встретила гвардия Саддама.

Конечно, Хусейн повел себя глупо, считал Али. Диктатор выглядел слишком высокомерным. Его погубило — тщеславие. Несправедливо, конечно, но так уж повелось, что в, зависимости от успеха или неудачи, те же самые решения или признают хорошими, или осуждают как плохие. Одни и те же поступки определяют как славу и как позор, как щедрость и как безумие.

Если ты сидишь на нефти и все вокруг хотят прибрать ее к рукам, то нужно быть поосторожнее. Следует вести себя скромнее. Не кичиться так, как это делал Саддам. Американцы решили наказать его не за то, что он готовил оружье массового поражения, во всяком случае, не только за это. И не за то, что он убил сколько-то там курдов. А за наглость. Ведь привычка к власти вырабатывает умение властвовать, но не развивает способностей, и внушает не уверенность в себе, а одно только самодовольство.

Повсюду были большие разрушения, бомбы попали в здания Багдадской международной ярмарки, профсоюз учителей и Центр материнства и детства. Одна из ракет взорвалась близ здания российской дипломатической миссии.

Хотя интервенты подошли к уже Багдаду, но Басра еще держалась. Англичане боялись идти вперед без американцев.

Сначала Али хотел сделать свою базу на севере в Мосуле или Киркуке. Но их попросили отправиться на запад, там диверсионные группы спецназа США взорвали трубопровод, по которому перекачивали нефть из Ирака в Сирию, и железную дорогу, связывавшую Багдад с Дамаском. Американцев они поймать не смогли, диверсантов быстро вывезли на вертолетах.

В их отряд прибивались добровольцы, которые прибывали в Ирак через Сирию, их были тысячи, хотя правительства Иордании, Турции, Ирана официально запретили своим гражданам отправляться в Ирак для борьбы с американцами. Многие говорили, что готовы умереть. И похоже на то, что умереть «за свободу». За свободу от американцев, которые тоже несли свободу — свою свободу. Но, пока живы, они хотели есть и пить. Приходилось все устраивать и заниматься больше интендантскими делами.

Али ненадолго вырвался в Умм-Каср. Несмотря на то, что этот порт уже и пользовался американцами, а сам город, находился в полукилометре от кувейтской границы, Али удалось организовать там сопротивление. Потом он поехал к мосту через реку Евфрат в районе Эль-Хиндия, посадил в горах снайперов. Интервенты застряли там надолго.

Но Али уже понял, что войсковая операция не продлиться долго. Он поехал в Багдад, чтобы остаться там. В городе легко затеряться. По ночам Багдад бомбили. Ракеты падали на комплекс зданий иракского государственного телевидения. Люди поговаривали, что завершено окружение Кербелы. Американцы обошли город с запада по берегу озера Бахр-Эль-Мильх и продвигались в направлении Александрии. Упорно защищались в Эн-Наджафа. Али направил туда часть своих людей.

Другую часть — в район городов Хилла и Эль-Дивания. Там подразделения морской пехоты захватили мост через реку Тигр. Вскоре ему передали с нарочным, что удалось сбить американский военно-транспортный вертолет «Блэкхок». Из десятка человек, находившихся на его борту, половина погибли, а четверых удалось захватить в плен.

За две недели боев урон коалиции составил около трехсот человек убитыми и четыре сотни ранеными. Союзники потеряли до сотни танков, пять самолетов, полтора десятка вертолетов и шесть беспилотных самолетов разведчиков. Потери иракцев раз в десять больше.

Числа 4 апреля полк 3-й пехотной дивизии вышел к международному аэропорту имени Саддама. Но наступление союзников у Александрии, в 50 километрах от Багдада было остановлено. По столице наносились мощные ракетно-бомбовые удары. Опять была выведена из строя система энергоснабжения.

На юге гарнизоны Басры, Эн-Насирии и Эн-Наджафа продолжали оказывать сопротивление. Али донесли, что в Эн-Наджафе это десантники 101-й воздушно-штурмовой дивизии. Интервенты не спешили штурмовать, опасаясь больших потерь.

На севере Ирака у городов Мосул и Киркук, что неподалеку от Курдистана американцы активно использовали тактику заслонов: после ковровых бомбардировок вперед осторожно продвигались отряды курдов, а за ними — спецназ США. Но все равно ожесточенные бои шли в районе Калака за контроль над шоссе на Мосул. Союзники несли потери. В Ирак даже доставили дополнительные медицинские подразделения.

На другой день 4 апреля Али позвонил по спутниковому телефону. Борис, с которым они виделись в Чечне сказал, что разговаривал с одним старым английским шпионом и тот ему очень настойчиво докладывал, что американцы собираются разбомбить лагерь добровольцев, приехавших защищать Ирак, в районе города Эль-Кут к юго-востоку от Багдада.

— Это не мои люди, — ответил ему Али.

— Но ты сообщи иракцам, — сказал Борис.

— Им это не нужно, — сказал Али. — В этом лагере только раненые, больные и необученные без оружья. Если их убьют, будет меньше забот.

— Вот как… Ну им виднее. У меня к тебе еще одна просьба. Тут уж дело связано с деньгами. Там у вас потерялся один французский ученый. Люди, его пославшие готовы заплатить за его розыски.

— Сколько, — поинтересовался Али.

— Немного, сто тысяч долларов, — ответил Борис. — Но это будет личное вознаграждение.

Али обещал узнать, если получится.

Он включил радио и попросил помощника перевести ему. Он совершенно не понимал арабский. Министр информации Ирака Мохаммед Саид Аль-Сахаф опровергал сообщение о появлении войск антииракской коалиции в Багдаде. Потом Саддам Хусейн обратился к иракской армии и мирным жителям с призывом оказывать агрессорам более активное сопротивление.

— Да, тебя плохо защищают, брат, — проворчал Али.

На самом деле передовые подразделения сухопутных войск США при поддержке с воздуха начали штурм города Кербелы. Али это знал, ему доносили разведчики. Американские морпехи — навязали элитным подразделениям иракской армии бой в южных пригородах Багдада. Танки вышли к международному аэропорту иракской столицы. Это значило, что американские войска, взяв в клещи с разных сторон Багдад, и углубились на несколько километров в сторону центра.

На 6 апреля у Али была назначена встреча с Удеем Хусейном. Младший Хусейн опоздал часа на два. Он приехал озабоченный.

— Русские уезжают из города, — сказал он поздоровавшись.

— Крысы бегут, — прокомментировал Али.

— Не только они, другие дипломаты уже уехали, — сказал Хусейн.

— По какой дороге они поедут? — спросил Али.

— На запад, — ответил Хусейн. — Они просили сопровождение.

— Там же уже американцы, — сказал Али. — Было бы неплохо, чтобы они обстреляли колонну.

— Наверное, есть договоренность, — предположил Хусейн. — Должна быть.

— Тут мне звонили из Англии. Они интересуются одним историком, который пропал здесь. Такой, — Али посмотрел памятную записку, — Серж Хацинский.

— Я его знаю, — сказал Кусей. — Это друг моего брата. Я дам команду поискать по госпиталям. Если его там найдут, сообщат тебе.

Когда он ушел Али отправил пару человек с автоматами на западное шоссе с заданием, когда покажется колонна с дипломатическими флагами, дать очередь по американским позициям…

Числа 7 апреля, у Али от этих бомбежек немного ушло ощущение времени, прибыл гонец с севера, сообщивший, что войска противника продолжают продвижение к Мосулу.

Президент Ирака разделил Багдад на пять секторов обороны. Но части коалиции выдвинулись в центр столицы, не встретив серьезного сопротивления. Они ворвались в главный президентский дворец Саддама Хусейна. Мосты через Тигр в центре Багдада оставались под контролем осажденных. Один из этих мостов удерживали люди Али. Он съездил их проведать и подбодрить, а когда вернулся, ему сообщили, что в одном из госпиталей — нашли иностранца.

Нужно было ехать на самый юго-восток города. А там вроде бы уже появились морские пехотинцы США. Их части уже пересекли реку Диялу с восточной стороны города.

Взяв с собой трех вооруженных охранников, Али поехал в указанный госпиталь. Бой шел в двух кварталах от больницы. Персонал встретил их настороженно:

— Зачем вам этот иностранец, — спросил врач, — может он и не иностранец вовсе?

— Друзья попросили за него, — объяснил ему Али. — Мы только посмотрим.

— Его нельзя забирать, — сказал врач, — у него началось заражение. Если не лечить он умрет через неделю.

— Если это не тот человек, который нам нужен, мы его оставим, — сказал Али.

Они прошли в полуподвальное помещение.

— Здесь самое безопасное место, — объяснил врач.

В комнате было шесть коек. Али оглядел лежащих и сидящих на них людей. Трое не подходили по возрасту, слишком молоды. У одного из-под подушки выглядывала большая книга. Сам человек лежал, отвернувшись к стене, у него была свежеостриженная голова. Али подошел к нему и наклонился, чтобы лучше разглядеть. Почувствовав, что на него смотрят, человек повернулся, попытался приподняться, держась за живот, ему помогли присесть:

— Hallo, Serge, — произнес Али тихо.

Серж долго рассматривал его, а потом ответил по-русски:

— Здравствуй, Александр, откуда ты здесь?

Али неплохо знал этот язык, ведь даже с арабами в горах приходилось общаться по-русски.

— Здравствуй, Серж, — сказал Али, — тебе передает привет Борис из Лондона.

— Борис? — спросил Серж, — а почему он? А что же Джордж? Какое сегодня число?

— Седьмое апреля, — ответил Али.

— Я же уже десять дней назад хотел уехать, — сказал Серж недоуменно.

— Говорят, что ты заболел, — пояснил Али, посмотрев на врача.

— Вы назвали его по имени, и он все вспомнил, — обрадовано сказал доктор. — Лишь бы не было регрессии.

— Это уже не важно, — сказал Али, — скоро за ним приедут. Собирайся.

Серж вытащил из-под подушки манускрипт, но не удержал его в руках от слабости, пергамент упал на пол. Один из людей Али поднял книгу, другой помог Сергею встать. Они ничего не поняли из их слов, так как вообще не понимали по-русски.

Когда все сели в машину, Али спросил Сержа:

— Почему ты так меня назвал?

Серж посмотрел на него. Это был Александр Воронов, правда постаревший, совершенно седой, и с бельмом на одном глазу, но ошибиться было невозможно. Хотя он был, как и Серж, одет в восточный халат, с шиитской чалмой на голове.

«Воронов стал свободным художником, — подумал Серж. — Надоело терпеть ограничения. Это привело к неожиданному успеху в профессии. И для меня это тоже выигрыш в лотерею. Или в рулетку? Я уже никому ничего не должен. Кроме, может быть, ее? К этому времени Зайнаб могла бы уже быть беременна? Неожиданный роман, который также внезапно закончился. Все авантюра».

— Мне кажется, мы встречались, — сказал Серж, он посмотрел на Александра, и тут же стал сомневаться: а Воронов ли это? Взгляд был совершенно другой.

— В Ичкерии? — спросил Али.

— Еще до того, как она стала Ичкерией. Тогда это была Чечено-Ингушетия.

«Ну и ладно, — подумал Али, — допустим даже, мы вместе учились в школе? Ну и что с того!»

Ему совершенно не хотелось вспоминать. Многое забылось после ранения. Когда он вспоминал, начинала болеть голова.

Они доехали до явочной квартиры, заехали во дворик. Али позвонил Борису и сказал, что начал поиски человека. Ему не хотелось выполнять заказ слишком быстро. Он попросил перезвонить завтра.

Потом к нему подошел один из добровольцев и попросил уйти. Это был Абдаллах, он бежал у моста. Молча слушал Али оправдания, что раскаяние гнетет труса.

Али были интересны тайные или вовсе неразрешимые проблемы. Ему казалось, что всегда есть возможность переработать большое количество информации и получить результаты. Да, тяжело, бывают срывы, депрессии, неровные отношениями с окружающими, большие трудности, а главное никому учиться не хочется. Увлеченность у кого-то может перерасти в фанатизм и стать делом всей жизни. У Али это просто жизнь.

Он молчал — давно он так не обманывался. Ведь он назначил Абдаллаха старшим. Исчерпав все доводы, и клятвы, тот принялся еще раз повторять сказанное.

— Уходи, — после долгого и жуткого молчания тихо сказал Али. Тот повернулся и пошел.

— Я не мог не простить его, — сказал Али, когда закрылась дверь. — Почему никто из вас не пристрелил мерзавца, ведь я долго молчал? — с упреком спросил он своих соратников.

Один из его людей вышел за Абдаллахом.

«Может быть, бросить все?» — подумал Али. Кого он хотел видеть главой группы после себя? Никто не спрашивал его об этом, а он молчал. Он не думал, что будет потом. Он давно отвык думать о прошлом и будущем.

Знания, которые собирались много лет — приведены в систему. Все разделы нашли свое место. Теперь есть возможность найти свою религию, свое учение, свои книги, наладить связи с людьми. Возможно, следует остаться тут надолго? Если отдавать ученикам свой опыт, то они станут опорой, их родственники поддержат. Если человек не использует свой опыт для передачи другим, то могут возникнуть критические ситуации.

Али Мухаммед молчал, но все-таки его почему-то боялись…

Ночью, когда закончились действия обезболивающих таблеток, Серж проснулся, хотел включить свет, но электричество не работало. Он разбудил спящих, к страшному их неудовольствию. Ему сделали укол морфия и он снова заснул.

Утром Али еще раз осмотрел Сержа. Тот выглядел очень плохо. Али позвонил Борису, предложил прислать подтверждение платежа и договориться: куда привезти человека.

— А как мы узнаем, что человек именно тот, которого мы ищем? — спросил Борис.

— Я могу передать ему трубку, — сказал Али.

Серж взял слабой рукой телефон:

— Здравствуйте, — услышал он смутно знакомый голос. — Это Борис. Серж?

— Да, кажется, — ответил Сергей.

— Скажите, куда мы ходили с вашей матушкой во время последней нашей встречи?

— В Мулен-руж? — сказал Серж неуверенно.

Они договорились встретиться на другой день у национального музея…

Весь день у Сергея болел бок, а обезболивающего больше не было. Он делал себе временные отрезки, в течение которых он должен вытерпеть боль. Потом приходилось терпеть дальше.

Когда он попросил обезболивающего, ему сразу же дали какого-то белого порошка. Снадобье подействовало не сразу, боль по-прежнему была, но она ушла куда-то далеко, его тело словно бы выросло в размерах и превратилось во вселенную.

И ему как-то стало безразлично, правильно ли воронов поймет его признание, он сказал ему:

— Александр, прости, что я не дождался тебя в ауле. Мне нужно было увести Айшет и твою дурацкую дискету. Я думал, что это важно. Но ты остался там, и я потом был уверен, что тебя убили. Потом мне казалось, что я тебя предал, а у нас легкомысленных французов принято считать, что предательство и хитрость свидетельствуют о недостатке ловкости.

А сейчас, когда я увидел тебя, я подумал, что ты выполняешь задание твоей конторы. Но это какое-то странное задание. Прости, но тогда ты был довольно мелкой сошкой. Одно из двух, либо ты сделал карьеру, либо стал работать на себя. Впрочем, работая в вашей организации, нужно много работать на себя, на то чтобы выжить, по крайней мере.

Воронов молчал. Серж еще что-то говорил, пока не понял, что комната пуста. Никакого Воронова тут нет и быть не может.

Положение было сложное. Обманы и запутанные отношения, тайные встречи и связи. Его подстерегала опасность. Но вот сейчас он был один, эта жизнь разъела его душу и проникла внутрь.

Ему стало страшно, он понял, что способен на отчаянный поступок. Вот только все в его жизни уже случилось. Но страх — становится источником притяжения экстремальных ситуаций. И тогда единственно возможным покоем становиться смерть.

 

Глава 15

Пик остался далеко позади. Король волновался и вертел головой, пытаясь определить своё местонахождение, но не способен был различить дороги в кромешной тьме и видел только, что они отдаляются от пика, а правильно ли держат путь — к Островному дворцу или в другую сторону — он не понимал.

И тут совершенно неожиданно он почувствовал, что слон пошёл по деревянному настилу. Это был мост.

В темноте перемежающейся всполохам Асман увидел сияющий купол дворца. Он был у цели, и только тут король понял, что прогалина, по которой слон двигался перед тем, была не лесным каньоном, коих они видели немало, а тропинкой ведущей к охотничьему помосту.

Он спустился со слона и, славя Аллаха, торопливо вошёл внутрь дворца-павильона, сопровождаемый обеспокоенными и выражающими придворную радость вельможами и евнухами.

В зале он тут же обнаружил Звездочёта. Тот в отличие от дворни, не изобразил радости и вообще никак не отреагировал на появление промокшего короля.

— Переодеться! — бодро приказал Асман несказанно довольный тем, что он наконец-то под крышей, ярко горят факелы и всё только что происшедшее уже кажется тем, чем оно и было — забавой.

— Прикажете поднять мост? — спросил начальник стражи, между тем, как короля переодевали.

— Мост? Поступай как знаешь… Впрочем… — Асман взглянул на Звездочёта, — грех ведь в такую погоду прятаться от людей. По нашим обычаям путники в ненастье входят в дом без предупреждения.

Начальник стражи замер на мгновение колеблясь между долгом и служебной обязанностью защищать господина, желанием угодить ему же, и наконец — видимо волнение в пути подстегнуло его умственные способности, и он нашёл выход из положения:

— Я прикажу чуть приподнять мост, а стражникам следить за дорогой и если появится путник — впустить,

Асман поощрительно улыбнувшись, кивком отослал его. И остался один в полумраке залы, если не считать молчащего звездочёта, который, когда владыка посмотрел на него, так и остался с безучастным видом сидеть на ковре. Выражение его лица делалось всё более странным, отражая высшую степень отрешенности, на поминавшую одновременно враждебность и нежность.

— Ты здоров? — спросил король. Мигуэль ничего не ответил, хотя и отреагировал на вопрос глазами, они, опять же, равно походили на глаза безумца и человека погружённого в странные размышления, от чего королю стало тревожно, Но и за резными дверьми переговаривалась устраивалась на ночлег, погромыхивая оружием стража, он сам был вооружён, а его странный гость — безоружен. Да и в общем он не вызывал опасений, только что сидел в присутствии короля — что не самый страшный, хотя возможно и смертный грех.

Затем Звездочёт и вовсе прилёг на ковёр, прилёг спокойно, как будто устраивался ко сну, подложил под щеку ладонь и закрыл глаза. Король подошёл к нему, де Кастро мерно дышал, но веки его были неспокойны, под ними бегали туда-сюда глазные яблоки.

Перешагнув через де Кастро, король прошёл к приготовленному для него ложу. Постель состояла из шёлковых подушек и накинутого на них покрывала из тонких леопардовых шкур кликнул евнуха, который помог ему разуться и мгновенно погрузился в дрёму.

Сон, последовавший за ней был глубок, но чуток и прервался через некоторое время от криков стражи за стеной. Асман прислушался, но всё стихло голоса правда, продолжали доноситься стены дворца были полутораметровой толщины у основания, но высокий двери не соответствовали им не превосходя по толщине циновки больше походили на ширмы чем на двери, они совершенно не задерживали звуков и король слышал сквозь сон, как Главный телохранитель расспрашивает о чём то стражников, но слыша звуки голосов Асман смысла сказанного всё-таки не разбирал.

Он опять заснул и спал, как ему показалось очень долго, хотя на этот раз сон не был глубок. Продремав бесконечно долго, он как ему показалось начал засыпать своим обычным крепким сном, увидел даже сон и во сне звездочёта или только подумал о нём; и тут его второй и последний раз разбудил яркий свет.

Сначала он подумал, что это день и солнце светят в глаза сквозь золотистые слюдяные витражи стрельчатых окон. Он пробудился и увидел, что день не наступил ещё, хотя буря кончилась. Она затихла давно ещё во время первого пробуждения. Теперь стояла тишина, воздух после дождя свежестью свей щекотал ноздри, а в самом центре залы горели три ярчайших факела. Они горели так ярко, как может говеть только дерево, пропитанное специальным земляным жиром и еще потрескивали при этом.

Первое что сделал король — взглянул туда, где спал де Кастро и увидел его лежащим на прежнем месте, но уже не свернувшись калачиком, а полуповернувшимся на спину, его лицо было обращено вверх к куполу шатровой залы, веки плотно закрыты, кожа щёк синевато бледна.

И три факела горели в зале, но король даже не подумал возмутится дерзостью вошедших, будучи сначала во власти сна и неожиданности, а когда сонное оцепенение прошло и настало время для гнева, то оказалось, что гневаться не на кого: факелы горели сами по себе… горели и приближались к центру залы, где располагалось ложе короля, двигаясь медленно, как могли двигаться факелоносцы — которых не было — если б они шли медленно, на цыпочках, дабы не вспугнуть спящего,

Три факела приближались к королю потрескивая, как обычно трещит, сгорая, смолистое дерево. Их свет только слегка освещал залу, хотя свечение было интенсивным, но концентрировалось вокруг источников, которые рассеивали искры, раскалёнными кусочками разлетавшиеся во все стороны, верх высокой залы и углы — прятались во тьме. Стояла тишина, король услыхал в соседнем смежном помещении храп и причмокивание спящего евнуха, все спали в лесном дворце, и стража спала у дверей, положившись на дозорных, спали слуги, утомлённые охотой. Всё предалось ночному отдыху. Спал мёртвым сном звездочёт и Асман не вздел, чтобы его грудь хоть слегка вздымалась.

Медленно — медленно, стараясь не опережать приближающиеся к нему огни, не насторожить их судорожным движением, король выбрался из под леопардовой шкуры, ступил босой ногой на мягкий ворс ковра, которым было устлано основание небольшого возвышения, где в пуховых подушках король проводил свою первую ночь в Лесном дворце. Так же медленно но с более и более колотящимся сердцем, Асман попятился назад, глядя на три огня, кои при неосторожном его движении тут же колебались. Они двигались медленного прямо, и их перемещение было почти незаметно. Между ними и отступающим королем лежал навзничь Де Кастро и его тело служило дополнительным ориентиром… Один из огоньков — первый склонился над лежащим, но не надолго и тут же, лишь на секунду замерев над телом, словно рассмотрев его, двинулся далее догоняя других

Асман медленно пятился прочь, боясь только одного, — насторожить неведомых гостей торопливостью, он не пытался даже соревноваться с ними в скорости, понимая, что коли они вошли сюда миновав стражу, значит они сильнее, чем вся его стража, а поэтому он соревновался с ними — в медлительности.

Тело Звездочета скрылось постепенно во тьме и тут Асман понял наконец то, чему боялся поверить, страшился доверится глазам, он не мог признаться себе в какой-то момент, что по мере приближения к центру залы к его опустевшей постеле огни тускнеют и меняют цвет становясь краснее.

Их обоюдное движение продолжалось огни плыли к постеле, в коей никого не было, король пятился на полусогнутых ногах и не знал, что означает это потускнение? Не грозит ли ему подвох в полной темноте, или невидимки с факелами теряют вместе с их светом силу?

Три огня приблизились к королевскому ложу, замерли над ним и стали все быстрее терять яркость. Они висели над леопардовой шкурой, чуть колеблясь и мертвая шерсть топорщилась словно оживая.

Огни колебались и было похоже, что державшие их незримые руки принадлежат сошедшимся к центру зала для разговора, так же колеблются факелы в руках ночных стражников когда они сходятся поболтать коротая время.

Огни потускнели настолько, что сделались, наконец, неотличимы от обычных факелов, которые горели в медных держателях по стенам и никуда не исчезали, их просто не было видно. Потом новые стали тусклее естественного огня, уже не трещали и не сыпали искр. Затем превратились в тусклое мерцание, затем и оно пропало, и только три черных угольных шара остались висеть над возвышением. Они перестали колебаться, и вдруг один из них лопнул, а затем, одновременно, два других со слабым звуком лопнули, и легкая угольная пыль медленно осыпалась на шёлк и пятнистую шкуру.

Сердце Асмана, поколотившись в бешеном ритме, мало-помалу вернулось к обычному. Он постоял в настороженной позе еще несколько минут и наконец понял, что опасности больше нет, он почувствовал это: она была — страшная опасность для его жизни и исчезла, пропала. Её не стало. Он распрямил торс и почувствовал, как босые ступни холодит ледяной мрамор, вернулся на ковер, сделав три первых шага вперед. Убедился, что ему ничего не угрожает и подошел к постеле. Ложе было покрыто чёрной пылью, её можно было бы не заметить, но Асман даже не стал касаться постели рукой убеждаясь, что ладонь почернеет.

В стрельчатых окнах. начинавшихся на высоте двух человеческих ростов от пола и уходивших под самый купол забрезжил забрезжил поздний рассвет. За ними в утихшем воздухе ещё ходили тревожные движения прошлой ночи, но уже загорелся новый день…

В редкие минуты особенной чувствительности души, перед Мигуэлем открывалась будущая картина его пути. И в этот раз, выходя из забытия, которое он вызывал искусственной задержкой дыхания с замедлением тока жидкости по артериям и капиллярам, как делал много раз, но теперь особенно глубокого он, когда оцепенение перешло в обычный сон, увидел их вчерашнюю дорогу, а по ней резво бегущего слона в сопровождения небольшой овиты телохранителей на белых верблюдах. В седле под бамбуковым навесом сидела кукла с лицом Марии и держала в руках ребенка, который, как это случается во снах, был попеременно, то де Кастро, то Асман.

Но главным являлось не это. Над слоном, подобно воздушному змею на своих черных крылах летел неутомимый Ангел Смерти. И все это эскорт на белых верблюдах, слон со своей ношей и большая черная птица — составляли одно целое.

Медленно расставаясь со страшным видением и уже понимая, что есть фантазия, а что реальность, де Кастро стал размышлять: как же поступить? Ведь Мария ехала сюда. Хромой хитрец все понял и теперь ее везли, но королевская награда в другой проекции бытия которою жил де Кастро уже много лет была не наградой, но карой.

Ее можно было избегнуть, Мигуэлъ в совершенстве изучил способы игры и знал, что, идя на некоторые уступки в одной жизни, приобретать в параллельной. То есть не то что бы приобретать, и там и здесь конец был одинаков, а приобретением и выгодой казалось, а значит и было — лишь его кратковременное отдаление. Вот и сейчас можно было встать, выйти из залы незамеченным — Король крепко спал утомлённый ночным бдением после вечерней охоты, встать и потихоньку уйти. Исчезнуть ненадолго: на столько, сколько потребуется, переждать пока не минует опасность. Он видел её. Во сне она правда обрастала ненужными реалистическими подробностями, когда же он бодрствовал, то видел её как есть без смешных атрибутов — необъяснимую, но явную погибель.

Она приближалась. Де Кастро открыл глаза, вокруг уже кипела жизнь: шушукались обеспокоено евнухи, сменившаяся давно стража; бодро поводя плечами, искоса поглядывала в щели дверей. Главный Телохранитель терпеливо сидел на корточках и, думая о чём-то своём таращился в пространство. А король спал в нескольких шагах от своего просторного ложа на ковре укрытый от утренней сырости плащом телохранителя.

Слегка приоткрыв дверную створку, Мигуэль вышел из залы, прошёл мимо стражи, не обратившей на него внимания, прошёл ещё двери и вышел из дворца. Он направился прочь от своего ночного пристанища, коих было много в его странствиях, намереваясь уйти далеко, шагая навстречу каменистому пику, что высился по-прежнему мирно над лесистой округой.

Он хотел перейти мост и исчезнуть на короткое время. Деревянный мост был опущен и стражник с алебардой и ятаганом в ножнах прохаживался на той — более низкой стороне протоки. Стражник увидел семенящего звездочёта и остановившись с интересом уставился на него.

Мигуэль оглянулся назад. Охотничий дворец был воплощением изящной безмятежности, его лёгкий купол, покрытый вычурным орнаментом представлял собой как бы символ изящной праздности, хотя был довольно прочен и в верхней свое части и тем более у основания, защищал от дождя, как выяснилось этой ночью.

И, все таки он так воздушно парил над рекой, что в сравнении с зловещей глыбой Лабан Роша, создавалось впечатление безмятежности его жителя, безмятежности строителей, легкомысленности их бытия, отношения друг с другом, к тому, что вокруг, к жизни и смерти.

И странным несоответствием ажурной легкости купола были огромные блоки монолитного камня, составляющие основание дворца по всему периметру, примерно на сажень-полторы от земли. Это были грубо тёсанные квадраты и параллелепипеды странным несоответствием ажурной лёгкости купола. Огромные блоки светлого камня, а на них старательно, но безуспешно пытаясь слиться с ними высились дворец и купол.

Нужно было идти, но Мигуэль почему то засомневался: выпустит ли его последний страж. Ему почему-то стало казаться, что не выпустит он без труда мог справиться с жалким меченосцем при помощи чар, а между тем, со странной боязнью, которую он не понимал и к которой не был привычен, он чувствовал, что надо скорее перебежать покатый мост, соединявший крутой островной берег с другим — более пологим и землистым. Ведь уже близок был кортеж, сопровождаемый его невидимым для прочих союзником, намеревающимся, говоря языком мирских символов, взять с него плату за серию мелких услуг, либо просто побыть с Мигуэлем соскучившись по нему, и, в поисках мимолётных развлечений отъеденить от неказистого тела его странницу душу. Ведь иначе беседы не получиться.

Не зная никогда страха приближения неминуемого Мигуэль однако, боялся перейти мост и пройти мимо одинокого алебардщика, и это чувство незнакомое и потому манящее придержало его.

Приближался кортеж — ещё не видимый. Ему оставалось движения слона и бодрого конского галопа еще четверо часа. Но появилась и росла в беспокойном сердце Мигуэля новое опущение, чувство протеста, земная сила горных лесов словно-бы вселилась в него и эта третья сила слепая и могучая смутила ясность помыслов. Земное затрепетало в нём упругим гневом, который нарастал.

 

Глава 16

Серж очнулся оттого, что их джип резко затормозил. Они остановились неподалеку от моста, на котором были видны два танка, не спеша, вертевшие по сторонам башнями.

— Назад, — приказал Али. Водитель послушно дал задний ход, а потом заехал в ближайший переулок. Там уже толпились несколько человек. Военных тут не было, присмотревшись, Серж понял, что это, скорее всего, большое семейство: отец, мать и несколько детей, старшие из которых были уже подростки.

Мужчина был в арабском платке, как и Серж. Он сидел в тени и чертил что-то перед собой тростью. Его жена с маленьким ребенком на руках подошла к машине и не уверенно попросила отвезти их на другой берег.

— Не суетись, Лейла, — сказал ей мужчина, — в машине опасно. Вспомни, что случилось с братом.

— Спроси у него: где тут можно перебраться на ту сторону реки? — велел Али Сержу.

— Аунни, — сказал Серж, высунувшись из окна, — помогите мне. Я ранен. У национального музея меня ждет человек.

— Вечером, когда стемнеет, — ответил мужчина, — наверное, можно будет проехать. Сейчас идет перестрелка, есть риск попасть под шальную пулю.

— Ана зариб, — сказал Серж, — я тороплюсь.

— Тут в одном месте неподалеку на реке брод, — сказал мужчина, поднимаясь и подходя к нему. Он довольно заметно хромал.

— Брод? — переспросил Али.

— Да, брод, — сказал мужчина. — Тигр тут мелкий, к тому же он разделяется в районе Багдада на две протоки. Но дно илистое. А то место, про которое я говорю, выложено камнями. Хотя сейчас весна, может быть довольно глубоко? Но ваша машина должна проехать. Ишаку там по брюхо.

Али немного подумал и сказал:

— Садитесь и показывайте.

По сигналу мужчины все семейство забралось в машину. Мальчики подростки залезли по задней лесенке на крышу, и джип задним ходом двинулся по переулку.

— Мустакым (прямо). Йамиин, йассар (направо, налево), — руководил мужчина. Когда они минут через пятнадцать подъехали к воде, оказалось что есть и еще желающие перебраться на тот берег вброд.

— Иди вперед, — сказал Али своему водителю, а сам сел за руль. Тот скинул куртку, стащил брюки и ботинки и пошел по пояс в быстрой воде, нащупывая брод.

Они благополучно миновали реку, на них никто не обращал вниманья, хотя отсюда был виден мост. Этот переход через реку — явно не был отмечен на картах нападавших.

Когда они проехали еще несколько кварталов, мужчина попросил остановиться. Все семейство высыпалось из машины.

— Дальше не поедем, — сказал мужчина. — Вот наш дом.

— А почему вы были на западной стороне города? — спросил Серж.

— Гостили у моего брата. Он военный и долго не появлялся дома. Его жена пошла его проведать и тоже пропала. Мы решили вернуться к себе. Здесь как-то спокойнее.

— Как вас зовут? — спросил Серж.

— Мухаммед Саид, — ответил мужчина.

Сержу показалось, что он вот-вот получит ключ к пониманию глубинных процессов, и в расследовании исторических фактов и биографий отпадет всякая необходимость, просто нужно осознать то, что доселе было недоступно.

— В собственном доме возникают всякие ситуации, — проговорил мужчина. — Например, сын женился и привел жену в дом родителей. Невестка со свекровью не находят общего языка. Возникают двойственные отношения с родителями. Они любят сына, но невестка им не нравится. Однако, сына от себя они не хотят отпустить. Вот так…

Серж подумал: не отдать ли ему на сохранение манускрипт? Но Али не понял его размышлений и нажал на газ. Они снова выскочили на автостраду и понеслись к музею.

Танки «Абрамс» блокировавшие мост Багдада, контролировали и улицу за мостом через Тигр.

Один раз их остановили американцы, но Али им спокойно объяснил по-английски, что они везут раненого. Они пересекли проспект и опять поехали небольшими улочками.

У музея шла перестрелка, так что подъезжать к нему близко было нельзя. Али позвонил по спутниковому телефону, кажется, Джорджу. Сержу снова стало дурно, он временами словно терял сознание, или просто задремывал.

— Ты спишь? — Али тормошил Сержа за плече.

— Нет не сплю, — ответил Серж.

— Тебя ждут, — сказал Али. — Его имя Родни Фон Це

— Я знаю, — отозвался Серж.

— Тут недалеко. Километр, но участок простреливается. Мои люди отведут тебя, — сказал Али.

— Прощай Александр, — сказал Серж.

— Почему ты так меня называешь? — спросил Али. — Мое имя Али Мухаммед.

— Извини, я раньше был знаком с человеком по имени Александр Воронов, вы очень похожи, — ответил Серж.

— Когда это было? — спросил Али.

— В первый раз мы встретились в Америке в 1981 году, второй раз в Чечне в 90-м или 91-м я сейчас уже не помню.

— А я не помню что со мной было до 91-го. Был ранен. Долго отлеживался. Меня никто не лечил. Потом работал на одного… Потом убил его. И нашел себе занятие. Воюю. А ты что тут делаешь?

Серж вытащил из портфеля машинописные странички с русским переводом рукописи и дал Али:

— Вот почитай на досуге.

«…Зашумело в ушах, этот шум был так похож на учащённый плеск воды в протоке и Мигуэль посмотрел туда — вниз. Поблёскивал на утреннем не ярком ещё солнце поток, его струи были довольно прозрачны, хотя и замутнены после ночного дождя. И Мигуэль не услышал почему то журчания — звуков молодой горной воды струящейся меж обточенных ев камней. А вместо этого он слышал и прислушивался к гулу, подобному шуму избыточной крови в висках. Но на этот раз шум происходил не внутри тела — слабого чувствительного тела, а со стороны правого северо-восточного склона Лабан-Роша. И Мигуэль понял, что должно произойти сию секунда: он взглянул ещё раз вниз на воды протоки они помутнели ещё более, на стражника на том более низком берегу… Опять на текущую воду. Её напор чуть увеличился, но только чуть-чуть, поток поднялся на вершок. Ещё — на вершок… Стражник смотрел на Мигуэля с гордым видом. Он явно собирался показать, что не выпустит никого за пределы Островного дворца, и не слушал странного гула. Потом услышал, но не обратил внимания… Затем обратил, но не пенял.

…И наконец понял, но было уже поздно! Он мог бы броситься стремглав назад или вперёд в тщетной попытке перебежать по мосту, но остался стоять и, через несколько мгновений был смыт ревущим водным кручением, шквалом движущегося посуху озера, в котором вертелись ветки, сучья, деревья и даже камни, валуны неслись, едва касаясь дна словно галька. Один из таких валунов кувыркнулся в только что мелкой протоке, зацепив деревянный мост, разбив связи, увлёк с собой брёвна.

Бурлящая каша из пузырящейся воды, крошева сучьев и листвы прихлынула к самым ногам Мигуэля. И тут он увидел меж далёких деревьев в просвете свежей после дождя листвы, серое тело слона бегущего сюда по мощёной пороге паланкин на спине и кортеж белых верблюдов.

И постепенно чёрный туман, выросший из расплывчатой точки на горизонте стал разрастаясь покрывать для него окрестности, он перестал видеть сначала небо, потом всё, что вокруг, и только движение воды у самых ног он видел ещё долгота потом, когда исчезло и оно, то продолжал чувствовать исходящую от воды сырость и слышать её шум, оглушительный гул разлива, который не мог услышать только мёртвый. Потом не стало у него сил стоять, он решил опуститься на землю очутившись на ней разбил себе о камень затылок, не почувствовал этого, всё ещё ощущал прохладу пузырящейся воды у его ног уже вовсе не слыша шум разлива.

Вода покрыла каменистый островок-утёс ровной пеленой и возвышающийся на нем дворец оказался т. о. стоящим в огромном в мгновение ока возникшем озере. Но в помещениях дворца было сухо. Службы и конские стоила находились ниже и их залило, кони и слоны едва не погибли вместе со своими погонщиками, но прислуга, оправившись после первого шока, и видя, что иного пути отступления кроме как к Королевскому дворцу нет, что он один высится прямо из водной глади среди одиноко стоящих деревьев, повела подопечную живность под стены дворца. Вода не прибывала более.

Король отметил это стоя на крыльце, только что разбуженный и не успевший умыться, в окружении озабоченной стражи. Крыльцо было совершенно сухим, но вокруг него, на протяжении целой версты, вертелись водные вихри, кружа в своих стремнинах вывороченные с корнем деревья.

Намокшая прислуга собралась у крыльца, погонщики сдерживали своих животных которые испуганно фыркали и жались друг к другу.

— Где Звездочёт? — крикнул король хриплым со сна голосом. Ему ответило молчание. Потом кто-то, видимо рабочий конюшни, посмевший не утонуть в ненастье, а приблизиться к властелину указал:

— Вон он! лежит в воде.

Асман увидел Де Кастро и в салом деле плававшего подобно легкому предмету совсем неподалеку от крыльца, теперь все ориентиры были скрыты водой и местность изменилась до неузнаваемости, но можно было понять, что Мигуэль лежит на каменистом откосе некогда приспособленном для подъёмного моста и полностью скрытом теперь водою, по счастью вблизи дворца спокойной, его босые ноги были колеблемы как два поплавка.

— Принесите его! — приказал король. Люди бросились исполнять, утопая не более чем по пояс в ледяной воде и скоро Асман увидел бледное лицо де Кастро, так похожее в обрамлении мокрых окровавленных волос на лицо утопленника.

Тело положили на сухое место близь короля, остальные стояли по колено в воде и озирались по сторонам страшась что вода вдруг прибудет. Но вода не поднималась.

Король обвёл глазами ровную гладь чудо-озера. Осмотрел его пределы и, наконец заметил то, что хотел: вдалеке фигурки всадников на белых верблюдах и бесформенное пятно стоявшее у самой воды — слона, который удивлённо шевелил ушами, но люди, сопровождавшие его понижали еще меньше.

— Как думаешь, Яхи, — спросил король первого телохранителя, обратившись к нему то имени, чего никогда не делал, потому что в этом — не было нужды, тот всегда был подле и понимал повелителя с полувзгляда; король даже не всегда мог бы вспомнить его имя, а вот теперь вспомнил, — Как долго продержится вода?

— Наверное, недолго, может час может два…

— Только спадёт, сразу же едем. Если не сможем перевезти на тот берег наших слонов, поедем на том. Попытайся сообщить им чтобы ждали нас.

Он склонился перед распростёртым телом в мокрой чёрной одежде и положил ладонь на тщедушную груди Де Кастро. 0на едва заметно — слабо-слабо вздымалась.

Лишь только немного спала вода, слуги навели на скорую руку помост из ошкуренных деревьев, по которому на тот едва появившийся из воды заиленный размытый берег прошли люди и перевели лошадей…»

— Спасибо, почитаю, — сказал Али и пожал Сержу слабую руку, — по ночам у меня часто бывает бессонница.

— Берите его подмышки и ведите вон туда, приказал он двум помощникам, — на угол площади, там его ждет человек. Оружье оставьте тут.

Те вылезли из машины, помоги выбраться Сержу. Один из них повесил на плече его черный портфель.

Как только они вышли, Али развернул машину и уехал.

— Как пойдем? — спросил один из людей, это был молодой человек лет двадцати. — Напрямую?

— Можно пробежать, но могут подстрелить, — возразил другой. — Либо американцы спереди, либо наши сзади.

Они пошли вдоль стены, по ним ударила очередь, пришлось прятаться в переулке. Они пошли по переулку и на одной из плоских крыш увидели зенитный расчет с архаичной зенитной установкой. Она была наклонена почти параллельно земле.

— Куда они стреляют, — спросил Серж.

— Куда-то в сторону военного аэродрома, он располагается тут неподалеку, — пояснил ему провожатый. Зенитчики видно во что-то попали, потому, что они обрадовано заголосили. И тут же все пропало в огне и грохоте. Серж зажмурился, в них полетела пыль и осколки. Они невольно присели.

Нужно было идти дальше.

— Пошли, Абдул, — сказал один из провожатых другому, но тот, присев после взрыва, так и не вставал.

Бросив портфель Сержа, парень склонился над своим напарником, тормошил, шлепал его по щекам. Тот не подавал признаков жизни. У него в форменной шапке Серж заметил совсем небольшую дырочку.

— Прислони его к стене. Потом вернешься за ним, — сказал он. Ему ужасно захотелось на свою улицу, чтобы никогда уже не уезжать с нее. Устроиться работать в кондитерскую с зелеными ставнями. Нажить состояние, занимаясь мелкими сделками. Могут быть выгодные сделки, но все должно быть продумано до мелочей. При этом даже лучше, если себя во всем ограничивать.

Серж понял, что не может нажить элементарного состояния и лучше от этого отказаться или поручить заниматься материальными делами кому-то из близких, кто будет руководить им. За любое приобретение, даже мнимое, даже временное — приходится расплачивается здоровьем.

Они пошли дальше через другой проулок и проходной двор. Они не продвинулись к угловому зданию, у которого Сержа должны были встретить, но вышли на нейтральную территорию. Время от времени в стену домов над их головами впивались пули. Неподалеку от угла улицы стоял белый джип, рядом с которым стояли и выглядывали из-за него двое: один явно американец, другой тоже в каске и бронежилете, но без оружья.

— Привет, — сказал Серж. Двое у машины резко обернулись. Один вытащил из нагрудного кармана фотографию и стал ее рассматривать.

— Что у вас там, — спросил Серж и протянул руку к фотографии. На ней был изображен он, но почему-то двадцать лет назад. — Да, это я. Был когда-то.

— А вы, наверное, Родни? — спросил он у гражданского.

— Да, я приехал сюда по просьбе деда, — ответил тот. Он был вполне европейской наружности.

— Ну и дет у вас, — сказал Серж.

— Манускрипт у вас? — спросил Фон Це младший.

— Да. Хотя, где же он? — Серж понял, что они оставили портфель рядом с телом Абдула. — Проводник может показать, где он. Это в пяти минутах отсюда.

— Мигуэль, вы не могли бы? — спросил Родни. — Да, я вас не представил…

— Мигуэль Санчес, 3-я механизированная дивизия США, — назвался тот и сказал:

— Я не против, только нужно позвать еще пару парней.

— Будь добр, принеси мой портфель, — сказал Серж проводнику. Тот кивнул и побежал назад.

Глава 17

— Вы думаете, он принесет? — спросил Родни, глядя в след убегающему, — эти азиаты так необязательны.

— Я не в чем не уверен, — ответил Серж, посмотрев на Родни и вспомнив его деда китайца. Вообще-то его мало интересовала жизнь мысли, чувства, побудительные мотивы окружающих людей. Поэтому он был довольно счастлив. По своему счастлив.

В отличие от некоторых других, Серж не предавался со страстью какому-то одному занятию: будь то война, чувственные удовольствия или наука.

— Мигуэль, — еще раз обратился Родни к солдату.

— Меня попросили помочь вам, — ответил тот, — но я совершенно не готов подставлять свою голову из-за какого-то портфеля.

— К тому же лимит убийств пока что исчерпан, — сказал Серж, имея в виду посыльного.

— Да в том то и дело, что он безграничен, — возразил Мигуэль, имея в виду, прежде всего, себя.

Солнце, выглянув из-за летнего облака, ослепило Сержа, он вынужден был прикрыться ладонью. На мгновенье, все погрузилось во тьму. Затем мир вновь осветился ярким светом. И это было прекрасно. Но, оценивая свое восприятие света и теней, физических форм, природы, архитектуры, людей, Серж осознавал, что чувство красоты — сейчас лишнее, он не ощущал ни тщеславия, ни даже самодовольства по этому поводу.

Его восхищала красота страны. Правда, и страна была хороша.

Он испытывал симпатии и сочувствие как к осажденным, так и к нападавшим. Но Серж был мужчиной. Он пережил пору юности, перескочив его, и наверстывая упущенное в течение всей жизни, как это иногда случается с людьми.

Да, искусство, может получить практическое применение, признание — как единственное, что сейчас связывает людей. Но мысли на этот счет были у него смутные и не оформлены.

Память, удваивающая наши бедствия, оберегая разум, прокрутилась по небольшому кругу его внутренней вселенной один раз, второй — по кругу большему, но ничего не нашлось и там. Отчего-то вспомнился ювелир Убейд, но и этот образ ничего не дал. Серж посмотрел в глаза Мигуэля, больше сейчас похожие на звериные, обыкновенные глаза солдата. Ему показалось, что минутное чувство было случайным.

Насколько же он был миролюбивый человек, подумал он и представил, что этот день — самый спокойный и безопасный, ведь главное — это душевная гармония. Сергей позвал к себе солдата, это был красивый человек, форма была ему к лицу. Он был одет: в каске и бронежилете, наколенниках и налокотниках. А Серж чувствовал себя рядом с ним голым.

— Мигуэль, если подняться на крышу, — сказал он, на самый верх — на площадку, где звездочеты наблюдали ход ночных светил, влияющих на человеческие судьбы…

— Вы о чем? — не понял тот.

— Влияние небесных светил разгадывается вследствие искривления лишь людьми со своеобразным строением глаз, — говорил Серж, — отличающимся от нормы и приспособленным к кривизне небосклона.

Мигуэль выглядел растерянным, но пытался улыбнуться:

— С вами все в порядке? — спросил он, ясно представляя себе, что этого типа нужно срочно эвакуировать отсюда.

— Нет со мной не все в порядке, — ответил Серж. «Одно из двух, — подумал он, — либо я зря и впустую прожил последние десять-пятнадцать лет своей жизни, либо я просто лишний здесь среди двадцати — тридцатилетних».

— Куда подняться? — спросил Родни.

— На крышу этого дома, — объяснил Серж, — вы увидите соседний переулок. Там был зенитный расчет. В него попала бомба или ракета.

— Вы странный, — сказал Мигуэль, — честное слово.

— И ты самый странный солдат, — сказал Сергей, — но сам об этом не знаешь.

— Лучше скорей поехали отсюда, — сказал Мигуэль, — вас дома кто-нибудь ждет: жена, дети?

Ему не стоило об этом спрашивать. Говорить, что его ждет мама — выглядело как-то глупо. Серж почувствовал эмоциональную подавленность, вызванную воспоминанием о — не то что неудовлетворенной, а — закончившейся, прервавшейся любви. Впрочем, эмоциональное торможение после возбуждения было ему так хорошо знакомо. Он вспомнил Зайнаб, это женщина, живущая одиноко или просто отдельно от мужа. Она сама выбрала такую жизнь.

Мигуэль все так же сжимал руками свою винтовку М-16.

— Я странный солдат? — спросил он, — а ты вообще знал прежде солдат?

Сергей улыбнулся и сказал:

— Нет, пожалуй. В основном приходилось иметь дело с партизанами. Они похожи на тебя?

— Думаю, что не очень, — ответил Мигуэль и тут же добавил, — я не кадровый, прикомандированный. Я вообще-то переводчик…

Сержа опять на мгновение оставило сознание, но собеседник был интересен и, кроме того, еще и оказался полезен, он старательно выкарабкивался из темной дурноты. Ему захотелось рассказать Мигуэлю про старинное народное искусство этой страны:

— Здесь очень важна роль женщины, — сказал он. — Как ни странно. Они самореализуются через терпение. А кто-то отказывается от этого. Или только хочет отказаться.

Серж догадывался, что перед ним не обычный служака. Но у него не было сил разбираться, чем же этот Мигуэль Санчес примечателен?

— Он испанец, — сказал Родни, когда солдат, ушел, чтобы забравшись наверх осмотреться.

— Где же остальные? — спросил Сергей.

Родни помедлил с ответом и посмотрел наверх, словно говоря этим жестом, что те про кого спрашивает Сергей, находятся там. И это, наверное, так и есть, поскольку там — много всякого.

Родни видел, что Серж — не в себе. Он был либо контужен, либо что-то еще. Возможно, это нервный кризис. Необходимо было проявить благоразумие, организованность ради выбранной цели. Но, не смотря на лихорадочное состояние, чувствовалась его неустанная активность, он был прирожденный ментор, обладающий силой внушения.

Переведя взгляд на него, стоящего, напрягшись и скорчившись у машины, придерживая забинтованный бок, и поглядывал туда, откуда доносились выстрелы, Родни догадывался, что не всегда можно рассчитывать, на чью бы то ни было помощь. Выбираться отсюда будет труднее, чем попасть сюда. Он не думал, когда ехал сюда, что придется сидеть под пулями. Он уедет отсюда немного другим, если уедет.

Родни вдруг тихо рассмеялся. Рассмеялся обыкновенным смехом, который, однако же, давно уже не тревожил слух. Серж удивленно посмотрел на него, никто не смеялся так при нем в последнее время. Рассмеялся и сказал:

— Как я устал это носить… — он постучал себя по голове. Он имел в виду тяжелый армейский шлем, а не голову.

— Они накрыли их, я вижу, — прокричал Мигуэль сидя на крыше. — Можно перебраться в тот переулок.

С крыши вниз полетели мелкие камни. Высота была небольшой, но этого хватило бы иноземному солдату, чтобы покалечиться, свалившись вниз, а то и вовсе — расстаться с бренной плотью — попавшись на глаза снайперу.

К ним вышла пожилая женщина и строго спросила:

— Вы с кем воюете, с Саддамом или со мной? Почему этот человек лазит по крыше моего дома?

— Мутаассиф, — извинился Серж. Дом был небольшой. Он подумал, что его хозяева долго и упорно трудились, мирно работали, жили гармонично, зная лишь маленькие радости.

Серж уже многое понял. Теперь ему казалось, что он догадывался обо всем этом давно. Но он очень устал, и ему было уже все равно, нахлынула апатия и недовольство собой, у него уже не было ни воли, ни желаний что-то делать, куда-то идти.

— Все, что говорил ваш дед, подтвердилось, — сказал Серж, — это похоже на чудо. А он, как я понимаю, провидец.

— Из тех, что гадают за плату? — переспросил Родни, — чудо? Что вы, Сергей! Это слово произносить не стоит. Вот, если бы здесь строили, а не разрушали, тогда бы мы могли бы говорить о чуде.

Он просто работал до старости. Занимаясь чем-то другим, он мог бы разбогатеть. Но он делал то, что ему нравилось…

Серж посмотрел на Родни. Тот был возбуждён, взволнован, новые лица новые обстоятельства взволновали его, или же он был беспокойный человек сам по себе.

— Понемногу строятся города, — сказал он. — Трудом рабочих руководят опытные зодчие, под их началом еще и десятки мастеров. Простые люди обходятся даже без помощи, их жилища вырастают где попало, и появляется город — безо всякого чуда, но если вспомнить потом: давно ли тут было пустое место, то покажется — лишь миг тому назад…

— Время так быстротечно, — сказал Родни. — И стоит ли, вообще, нам говорить о нем? Если и есть чудо, так это оно.

Родни говорил взволнованно, размахивая руками. Но вдруг он замолчал. С той улочки, по которой Серж пришел со своим провожатым, и где они не решились пройти, и свернули в сторону — выскочила машина. По ней ударила очередь из пулемета. Видимо водитель был убит, потому. Что автомобиль врезался в дом и остановился.

— Временные отрезки составляют вечность, — сказал Серж, равнодушно глядя на это, — и вся она целиком, все время — от сотворения мира до его конца — заключено в мгновенье. Люди будущего будут знать многое, неизвестное нам, и многое останется неизвестным для них, когда изгладится всякая память о нас. Мир ломаного гроша не стоит, если в нем когда-нибудь не останется ничего непонятного…

— Черт, черт, черт, — сказал Родни. Видимо он забыл другие слова. Напряженность росла.

В это время над ними мелькнули, пронесясь две трассирующие очереди, образовав своими сверкнувшими орбитами букву «V». Серж устал стоять. Он опустился на землю у колеса машины.

Он задумался над тем, что смертен. У многих, или у всех однажды наступает час, когда по какому-то наитию, или просто случайно приходит это знание.

— И ты не считаешь странным, спросил он, — все, что тут происходит?

— Нет! — сказал Родни, — А ты волен считать чем угодно… Что, вообще-то, называют люди чудесным? То, что им неведомо, а потому — загадочно.

Эти иракцы явили поистине великий пример терпения. Мы европейцы видим, что представляет собой ничем не ограниченная свобода, они — порабощение, преследования отняли у них возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом они утратили также саму память, если бы забывать было бы столько же в их власти, как молчать.

Серж почувствовал тонкую душевную связь со всем происходящим вокруг, ему показалось, что он понял этот народ, вот только объяснить это понимание было выше его сил. Вечности нет ни в прошлом, ни в будущем. Но есть вечное воспоминание о ней и вечное ее ожидание. Если только любовь не своего рода вечность. По крайней мере, ее хорошая иллюзия. Ведь она стирает память о начале и страх перед концом самое себя…

Как бы ему хотелось, чтобы все это было фильмом, как бы ему хотелось оставить все это в прошлом. Но все это происходило здесь и сейчас. Он забеспокоился, потом застонал.

Сбежались какие-то люди, но он с налившимися кровью, вылезающими из орбит глазами, корчился пачкая свои колени кровавой рвотой.

Грохнула пушка, содрогнулась земля, и зазвенело в ушах. Теперь можно было на какое-то время наслаждаться тишиной.

Город словно спал, джип вез его по петляющей среди голых холмов дороге от Багдада.

Стало душно, тяжело дышать. Душа ждала порыва ветра. Серж принял за него колебание воздуха случившийся из-за проехавшего мимо бронетранспортера.

В узких переулках движения воздуха вообще не ощутимы, как не заметны на дне моря колебания, происходящие на его поверхности. Время тоже забылось.

Город был пустынен. Всё живое, включая насекомых — исчезло.

Стало понемногу темнеть. Серж подумал, что напрасно он предпринял эту вылазку, изменив своей всегдашней осмотрительности и что совершенно точно нужно возвращаться, так как — близка большая гроза.

— Да пошли его вместе с кем-то. Пусть гонят вовсю! — командовал кто-то рядом, но словно далеко, за тысячу шагов и лет.

Земля под ногами то и дело вздымалась от взрывов шевеливших песчаную древнюю корку. Сергей вспомнил строчки: «Тогда Вселенную испепелит Огнь пожирающий, дабы опять из возгоревшегося вещества, очищенного пламенем, Земля и Небо новые произошли. Наступят бесконечные века, на правосудье, истине, любви основанные прочно; их плоды: отрада и блаженство без предела…»

Сыпались камешки словно дождевые капли. Треснуло неподалеку, но уже не взрыв, а небесное пространство…

Темнело. Ещё были видны стены вокруг, но с трудом различимы цвета, стало ясно, что уже очень скоро наступит безвременная кромешная тьма.

Опять сверкнуло и Серж вздохнул заметил памятник Саддаму, он был рядом и сбоку, сейчас он отодвинулся назад и вдаль, они объезжали его по кривой… Но тут же за этой мыслью, шевельнулась другая нехорошая: Сержу показалось, что истукан ожил и теперь хозяин этих мест меряет шагами земли.

«Прощайте, господин!» — произнёс мысленно Серж, но, поймав себя на малодушье, заскрипел зубами.

— Давай, гони! — прошептал он, с запозданием испытывая омерзение и, опасливо щурясь в темноту, — Гони. Гони!

Потом, спустя годы, если они придут на смену дням, это будет вспоминаться как сказка для тех, кому суждено умереть естественной смертью. Возможно, мужчины и не должны умирать от старости?

 

Глава 18

«Со времени отъезда Филояди прошло семь полновесных и незаметных лет, но не случилось ничего, что могло бы, как-то повлияв, изменить жизнь в пределах Королевского города и в стране. В соседних государствах тоже ничего заметного не произошло, не было обновления престолов, как правило, приводящего к смутам. Все шло по-старому.

От Филояди не было известий и, назначенный его дожидаться шпион, от скуки занялся делом, основал торговлю, чему нимало способствовало хорошее жалование назначенное ему тайной службой, оно составило основу капитала. Мало-помалу разбогатев, шпион стал подумывать, о том, чтобы сделаться поставщиком двора, против чего, однако, возразил Асман, когда ему об этом с улыбкой поведал шеф тайной канцелярии. Старый горбатый карла с огромным ятаганообразным носом он так и не узнал о существовании лазутчика, хотя был опытный и ценный работник. Скончался и бывший егерь короля к которому Асман прежде часто заезжал при своих утренних тайных выездах, во время одного из которых, семь лет тому, Асман встретил Де Кастро.

Мигуэля тоже не было в живых.

Он занемог после своего обморока, случившегося по прошествии жуткой ночи. Когда прошел сель, кончился и обморок, король успокоился было. Но его ожидало разочарование, Мигуэль никак не отреагировал на появление своей юной подруги. Но правда выяснилось, что он не реагирует уже ни на что и лишь таращит глаза, свои глаза мудреца с сеткой морщинок. Он превратился в младенца. Его безучастного готовили, пока спадала, вода к встрече с той, которую он так искал.

Хотя король знал его непродолжительное время и не мог поручиться, что де Кастро как-то меняется.

Но Мария то знала его дольше: ещё девочкою её обручили со старинным приятелем отца венецианского мецената и ученого любителя, с неким необычным испанцем по имени Miguele de la Castro d’Amos. Будучи послушной дочерью, она во всем выполняла волю родителя. Но случилось так, что в прибрежных италийских водах по какой-то смутной прихоти судьбы, судно, на котором она возвращалось из монастыря, где гостила у тети абатисы, подвергся безумному нападению турецких пиратов.

Приехав к тёте сушей, она и обратно предполагала, согласно наставлению отца, ехать так же. Но вот последние несколько десятков миль было решено проделать в прогулке по спокойному в это время года вполне безопасному морю. Инициатором этого морского вояжа оказался молодой прикащик отца — Стефанио. Высокий, загорелый молодой человек любил светлые чулки и зеленые бархатные береты. Мария познакомилась с ним на одном из маскерадов, что начали входить в моду в их городе. Стефанио был значительно моложе ее нареченного лет на 10–15 не меньше, но как ни странно он выглядел более зрелым, чем сухонький синьор Мигуэль, похожий на больного мальчика, а не на мужчину. Впечатление было обманчиво и она успела в этом убедиться прежде, чем они расстались перед тем как увидеться вновь в далеких землях. Он показал, что вовсе не неженка и вовсе не нуждается в заеме мужественности у бедного Стефанио. Как то во время катания по каналу, когда Мария была еще девочкой случилось такое, что гондольер сказал что-то не вполне почтительное синьору де Кастро. Тот одернул грубияна. Гондольер ответил уже явной грубостью. Де Кастро сначала побил его палкой, которую всегда носил с собой, предпочитая ее шпаге, а потом и вовсе столкнул рассвирепевшего противника в воду на глазах у его товарищей.

Что же касается Стефанио, то Мария увидела его в последний раз, когда её со служанкой Юноша лежал мертвый с распоротым, залитым кровью камзолом и с него кто-то из турок торопливо стаскивал сапоги.

Все последующее было запредельно беспросветно ужасным, с перехода на пиратский корабль начался дурной сон, который, как она стала понимать спустя некоторое время было не сном а обычной жизнью большей части человечества, и она сама от увиденного не сошла с ума и убедилась, что способна перенести многое, то есть способна жить жизнью большей части человечества. Оценивая объективно надо сказать, что страдания Марии были лишь небольшим зрительным неудобством. Ее молодость и красота, как ни странно, спасли ее от больших неудобств плена: капитан пиратов оказался опытным человеком, к тому же видно, он как раз теперь нуждался в деньгах, она очень скоро лишилась своей преданной служанки — единственное настоящее неудобство этого вынужденного путешествия. Они обе рыдали разлучаясь в неком удалённом от побережья городе.

Спустя много лет когда Мария вернулась в Венецию, похоронив перед этим своего почитатели, когда вырос ее сын — напоминание о скитаниях и неожиданной пристани, она снарядила человека для поисков своей компаньонки — того последнего, что могло соединить её с порою безмятежней юности что оборвалась столь неожиданно. И её нашли но бывшая старая дева оказалась женой турка горшечника и озабоченной матерью полудюжены чумазых ребятишек за которыми она не успевала смотреть, но, тем не менее не захотела расстаться с ними и с мужем который, выкупив, полюбил её не смотря на дешевую цену и тут же получил трепетную взаимность…

Пока ещё была надежда на выздоровление де Кастро, король обещал ему и его наречённой свободу. Мигуэль — слабый телом и, казалось, все более…»

— Серёжа!

Серж поднял глаза, оторвавшись от тетради.

— Мама, извини, я не слышал, как ты вошла, — сказал он.

— Ты принимал лекарства? — строго спросила Татьяна, подходя к его кровати. Она не изменилась и не выглядела на свои шестьдесят пять.

Он посмотрел на тумбочку, там лежало несколько разноцветных таблеток.

— Их же нужно пить по часам, — возмутилась она, — я так и знала, что в этой больнице для бедных медсестры не следят за своими больными.

— Может мне перебраться домой? — спросил он и потянулся к тумбочке.

— Ну, когда ты еще полечишься за две тысячи евро в сутки? — возразила Татьяна.

— Значит все-таки не для бедных… — предположил Серж.

— Пей свои пилюли.

Он проглотил горсть таблеток и запил все это водой из пластиковой бутылочки. Вода была вкусная.

— К тебе еще обещали прийти сегодня. Какая-то девушка, — сказала Татьяна. — Не помню, как ее зовут.

— По-моему среди этих таблеток есть снотворное, — сказал Серж. Он бодрствовал с тетрадью на животе уже довольно долго, около часа.

— Для твоей печени полезен покой, — сказала мать.

— Добро пожаловать в страну моего сна, — сказал Серж, прикрывая глаза. — Хотя в моём сне я не король. Даже не верховный шаман. Не знаю, имею ли право приглашать тебя в эту страну. Возможно, жители её возразят против нашего бесцеремонного вторжения. Но возможно даже это моё приглашение ими же инспирировано, как знать? Хотя, как мне кажется, в этой стране не так много обитателей. Мы с ними справимся в случае чего.

— Конечно, поспи, я тут посижу с тобой, — сказала Татьяна, — если кто-то придет, я тебя тихонько разбужу.

— Как отразиться посещение на мне самом — не знаю, ведь столько народу теперь может пройтись по тому, что называется моей душой, — сказал Серж, или только подумал. Так что мне только остается надеяться, что легион живых, пыхтящих, костистых, одетых — вторгнется в те эфемерные сферы обитания легких, слабых, обнажённых когда меня уже тут не будет. Я изменюсь в очередной раз, просто до неузнаваемости. Останутся неизменными только — сны.

— А ведь когда-то ты спал у меня в животе, — с улыбкой сказала Татьяна.

— Вспоминаю, архетип врага, символ опасности, упрощённый до степени абстракции: некое мохнатое пятно, меховая кучка на полу, неподалёку от моей детской кроватки. Мне не больше пяти лет, но я знаю, что меня подстерегает жуткая опасность из-за близости этого чудища. Оно притаилась на полу в трёх метрах от меня, полное злобы.

Я во сне не вижу его глаз, просто знаю, что они есть и в них чернота. Кажется, это зловещее нечто подползает к моей кроватке. Но я не знал тогда, что лучшее средство убежать — это проснуться. Наверное, я кричал, или плакал во сне и ты из-за этого меня будила. Мама — милая худощавая женщина лет двадцати пяти. Она помогала мне сбежать от этого чудища…

Серж проспал совсем немного. К нему пришли посетители. Точнее пришли двое, а третьего они везли в кресле на колесах. Это был Джерж Абрамс, которого везла Мери, третьим был представитель монголоидной расы, видимо Фон Це — догадался Серж.

— Как продвигается ваше изучение романа, — спросил Серж.

— Асман подсказал заговорщикам, — сказал старик, — что существует готовый подземный ход, который следует использовать. В деле оказывается-таки замешанным Ахмет-Хан. При встрече заговорщиков инженер узнает короля, но не выдает его, понимая, что заговор раскрыт и не было бы хуже.

— Хорошо, что ушла мама, — сказал Серж, — она не любит, когда я перечитываю манускрипт. Точнее вспоминаю, ведь я его так и не привез. Простите меня.

— Да, вам нужен отдых, сказала Мери, — ну спите, спите.

— Pleasant dreams to you, — сказал Джордж исчезая.

Отчего-то Николь и Ирэн пришли вместе. Они совсем не тяготились обществом друг друга, это было странно. Серж решил их смутить и спросил: чем закончится интрига короля Асмана?

— Все это случается спустя десять с лишним лет после начала повествования, — сказала Николь, — когда, ценой огромных усилий, заговорщики собрали нужное число воинов в некогда разгромленной Асманом стране. В подземном ходе они натыкаются на сонмище ядовитых змей, а потом раздается взрыв пороха…

— Да, все погибнут, — подтвердила Ирэн.

— Боже мой, какая пошлость, — произнес Серж.

— Такова жизнь.

— Ты не уехала в Торонто? — спросил Серж тихонько Николь, когда Ирэн отвернулась к окну.

— Нет, я остаюсь с тобой, — ответила Николь. Ирэн услышала это, она обернулась на Сержа, зло посмотрела на него и бросилась в окно. Серж рванулся за ней, но понял, что все это только сон и усилием воли проснулся с колотящимся сердцем…

Было уже темно. В коридоре горел свет. Сон был так силен, что Серж сразу снова провалился в него.

К нему пришел навестить его Убейд с дочерью, точнее, Серж сам выбрал место их встречи. Он легко перенесся в Басру:

— Что станет с близнецами? — спросил он.

— Младший сын Исмаил-Шаха — Иса, повзрослев, влюбляется в свою сестру, — ответил Убейд, — Он добрая душа, никому не способен сделать зла, в отличие от брата — «доброго малого».

Иса знает язык животных.

— Он превратиться в калифа аиста или станет калифом на час? — спросил он. — Нет, это я побывал калифом на час.

Серж стал делать руками мощные пассы. Вызывая песчаную бурю струи песка высекли Зайнаб. Серж вдохнул в не жизнь. Только она могла его слушать:

— Махаммат становиться главой заговорщиков, — сказал ей Серж, — Но и его младшие брат с сестрой вовлечены в этот «игрушечный заговор».

Король Асман берет своих воспитанников на охоту, а затем, решив на глазах младших исмаилитов наказать старшего, устраивает охоту на него. Но Иса не пожелав быть зрителем, разделяют судьбу брата, и Биби — следует за ним, хотя она прекрасно могла бы обойтись без этого подвига жертвенности.

Тут у Сержа заколотилось сердце и стало трудно дышать. Он узнал силуэт за стеклянной дверью палат. Белый китель и черные короткие волосы. Показались Удай и Кусей Хусейны, причем первый — не хромал. Видно и его подлатали в этой клинике.

— Поговорим о юной влюбленности, — сказал Серж, пытаясь преодолеть волнение, — по-видимому Биби сама провоцирует близость с братом?

— Ей это хочется попробовать и она решает, что попробовать можно и с Исой. Но, попробовав, она влюбляется в него и становиться заложницей своего любопытства… Пойдем, с тобой хочет поговорить президент.

Серж встал и как был в одной ночной рубашке пошел за ними. Они долго шли по каким-то коридорам, вышли на улицу.

Саддам ожидает их в каком-то кафе. Он совершенно один.

— Преследовать всех исмаилитов не входит в наши планы, — сказал он, посмотрев на Сержа, — если узнают о такой жестокости, то неправильно поймут союзники и вассалы. Но наш план расстроен. Это происходит в первый и последний раз.

Когда на боевых слонах погонщики преследуют Мохаммата, Иса «заговаривает» слонов: те не слушаются команд и двое юношей и девушка скрываются в джунглях. Их преследуют. Асман увлекается погоней.

— Он руководствуется двумя желаниями, — сказал Кусей, — настигнуть заговорщика Мохоммата и спасти младших.

Грохнула входная дверь, вошли двое. Сначала Серж не понял кто это, они были в больших касках. Потом, присмотревшись Серж обрадовался, узнав Родни и Мигуэля. Он бросился к ним с объятиями, а когда оглянулся. Увидел, что Хусейны исчезли.

— Тут только что был Саддам, — сказал он и понял, что ему не верят.

— Он один на самом лучшем самом быстром слоне настиг бегущих, — сказал Серж, — Но Иса опять «говорит» со слоном. Слон убегает, он принужден соскочить с взбесившегося гиганта.

— Кто это он? — спросил Родни. — Саддам?

— Король Асман, — объяснил Серж. — Оставшись один он вступает в бой с Махомматом. Тот ранит его.

— Ну да! — ответил Родни, — но что с того? Это ведь не слово Утешителя. Может твое личное утешение? Но не обетованье же. Дух Святой уже вселится в них, запечатлев Закон, действующей веры, и вести по правому пути. Они способны противостать Сатане и огненные. Гонители ничем их не устрашат, даже смертью. В собственной душе обретя и утешенье, и награду за мытарства, не раз они изумят мучителей твердостью. Но ты помни про тех, кто отослан народам возвестить о дарах и тогда, как и они на разных языках заговоришь и узнаешь настоящие чудеса.

— Я помню про Благую весть, но что же мне забыть про короля?

— Король прекрасный боец, — сказал Мигуэль, снимая военную куртку, под которой Серж с радостным удивлением заметил халат звездочета, — но он видит огромного носорога, который взбешен королевской охотой и бежит теперь прямо на испуганных Ису и Биби, которые ничего не замечают, они стоят подле сражающихся в последнем поединке не в силах чем-то помешать им, они пытаются сделать это но и не удается, оба бойца сильны. Махоммат словно бы сражается за себя и за своего убитого много лет назад отца.

— Разве моего отца убили? — спросил Серж.

— А ты что не догадывался…

Серж проснулся от яркого дневного света. В коридоре были слышны голоса. Он полежал немного, просыпаясь, потом осторожно встал с кровати и сходил в туалет. Умывшись на скорую руку и глотнув воды из бутылки, он включил портативный компьютер и стал записывать свой сон.

Заглянул его лечащий врач. Что-то ему сказал, Серж уму улыбался и кивал, не вникая в слова. Когда тот вышел он опять стал записывать.

Еще кто-то постучался в дверь, Серж не отзывался. Дверь приоткрылась. Он поднял глаза и увидел Шарлоту.

— Я. кажется, опять сплю? — сказал он.

— Привет. Вид у тебя здоровый, — сказала она, присаживаясь к нему на кровать и наклоняясь для поцелуя. — Тебе все передают приветы.

— Я тут записывал. Что мне приснилось, — пояснил Серж. — Теперь я знаю концовку.

— Расскажи, — сказала Шарлота.

— Увидев несущегося на них единорога, — сказал Серж, — Асман кричит о его появлении Исе и Биби и в это время Махоммат наносит ему решающий удар, понимая, что погиб Асман все-таки хватает противника за запястье и кричит детям об опасности.

Иса оборачивается, видит бегущего зверя, пытается ему внушить спокойствие и дружелюбие, но зверь не совсем воспринимает его. Он только чуть меняет направление и вместо того, чтобы растоптать Ису и Биби пробегает мимо них и поражает, таранит своим огромным рогом их брата Махоммата и уносит его, вырвав из предсмертных объятий Асмана. Брат и сестра бегут за телом брата.

— Рог? Рог — это фаллический символ. Если бы я не знала тебя. То подумала бы что у тебя Эдипов комплекс.

— А почему у меня не может быть этого комплекса? — спросил Серж.

— Мне кажется ты человек без комплексов, — сказала Шарлота.

— Но Эдипов — не самый худший из комплексов. Переселяйся ко мне. Будешь моим Сфинксом с головой женщины. Когда мы будем гулять тебя примут за нашу с Татьяной дочь, она сыграет роль овдовевшей Иокасты.

— У сфинкса кроме красивой головы еще туловище льва, крылья дракона и хвост змеи, — ответила Шарлота. — Но я подумаю.