Когда я служил в армии, у меня был хороший шанс сесть в тюрьму «за изнасилование». В отношениях с девчонками я в те времена был слишком конкретен. Подобно многим, я не задумывался о последствиях даже на полчаса вперед, не говоря уже о том, что будет следствием тех или иных моих поступков через год или через два. Понятно, что порой «изнасилование» означает «прелюбодеяние». Просто это второе слово ангажировано церковью, вот и говорят «изнасилование». Но сажать все еще принято насильников, а не соблазнителиц, ставши невольными жертвами, просто оттого, что они – есть, и они – такие.
Как-то раз один парень по фамилии Байда, белокурый красавчик – попросил у меня шинель сходить в увольнительную. Шинель у меня была красивая: ушитая, начесанная. Потом он рассказывал, как лихо снял малолетку, «потрахал» ее на моей шинели, а азербайджанец Гуссейнов, парень при деньгах, которого он пригласил с собой – только смотрел и завидовал. На черном шинельном пагоне с буквами СА – остался след от чего-то напоминающего клейстер.
Следующим летом я с Байдой, а он с Гуссейновым – немного раздружились, хотя они оба пошли в гору, стали сначала после «учебки» младшими сержантами, потом сержантами и так далее до старшины. А я так и остался рядовым, нижним чином.
Меня отправили с группой «разнослужащих» асфальтировать пешеходные дорожки в военном городке. Мы там работали около недели. Было лето и к нам стали приходить две девчонки малолетки. Одну из них я, кажется, здорово напугал, зажав в коридоре. Так, ничего особенного, дети от этого не появляются. Но ведь и она сама – была ребенком лет четырнадцати не больше.
Позднее одного моего знакомого киргиза, призванного в ряды Вооружены Сил СССР после института, отца твоих детей, посадили-таки за развратные действия в отношении другой малолетки. За анальный и оральный секс с нею его упекли надолго, я его больше не встречал…
А у меня роковой близкий контакт с особью противоположного пола – случился уже после армии, в институте. Сначала я хотел жениться на Тане, армянке «московского разлива», точнее она была наполовину армянка, на четверть еврейка и на четверть украинка. Хотя я тоже полукровка, но чем-то я ее не устроил.
Другая моя подруга Ира уехала по распределению на Камчатку. Третья – Светлана, но ее даже подружкой нельзя было назвать, так приятная знакомая.
С Галей мы встретились уже на втором курсе. Она мне сразу заявила, что девственница и очень этим тяготится. Как мог я поспособствовал ей с дефлорацией. Я думал, что на этом моя миссия исчерпана, но оказалось, что не тут то было. Ей еще что-то от меня потребовалось, сначала она сама не знала что именно? Потом она поняла, что ей хочется еще немного побыть со мной, получив статус замужней женщины. Мне же статус женатого мужчины был совершенно не нужен.
Я не хотел с ней общаться, но она была настойчива. Мы вместе поехали в Крым на практику. Вместе вернулись. Началась обычная жизнь. Все на свете рано или поздно становится рутиной: и любовь, и война, и сума, и тюрьма.
Выбрав момент, она подключила соответствующие государственные органы, и я надолго лишился свободы. В тюрьме это, кажется, называют «три по три не вынимая». Это случилось 5 июня 1987 года.
Сначала я не понял, что к чему: мне то казалось, что я просто перепихнулся с девушкой. Потом, когда постепенно пришло осознание, понимание того, что это прелюбодеяние, практически изнасилование, я сам попросил для себя пожизненного. По моему надо мной просто посмеялись, решили: «Ну ладно, если тебе мало десяти, отбывай пятнашку».
Может быть, это случилось из-за того, что Галя – поехала со мной. Вот Высший суд и исполнил последнюю волю приговоренного. Мы опять встретились. «Зачем ты это сделала?» – спросил я:
– Я так нуждалась в помощи и поддержки, – ответила она. – Несколько лет тому назад я познакомилась с утонченным иностранцем, но он уехал, это надолго выбило меня из колеи. Он не предложил поехать с ним… Мне хотелось учиться, а поступить получилось только со второй попытки. Потом я все бросила, все-таки перебралась в столицу, удалось поступить только на вечернее отделение, для этого работая в доме престарелых, в заводской столовой посудомойкой. Все было так нелепо. И вот я приняла решение, которое впоследствии оказалось неправильным. Из полутора сотен умных, решительных, красивых москвичей, я выбрала тебя, робкого, бестолкового и некрасивого провинциала. Но я ведь тоже провинциалка…
Она стала работать моим тюремщиком, вертухаем и конвоиром. Сначала наш «казенный дом» располагался в городе. У нее родился ребенок, девочка, потом второй, мальчик. Меня, как зека, обремененного детьми, перевели в пригород. Точно так же как в армии, я рисовал и это меня выручало.
Как-то раз меня повезли по делам в соседнюю зону, которая находилась в бывшем монастыре. Здесь содержались психически больные зэки, заболевшие туберкулезом. «Бедняги» – подумал я. Конечно, мое положение было гораздо лучше.
В те времена я еще не читал Толкина, но, оглядываясь назад, понимаю, что происшедшее воспринимал как «обходной маневр», как тот момент в романе «Властелин колец», когда хоббиты, спускаются в подземелье Мории. Я-то думал, что эта девушка – попутчица. Но она – стала путем, дорогой, тропой, Морией. Но я не осознавал этого из-за собственного лицемерия, в котором запутался, из-за самомнения, экстравагантности.
Ей было плохо со мной – последним из отверженных. Но она пыталась что-то сделать. Как-то выйти из положения. К нам приезжал с продуктовыми передачами ее отец. И вот Галя решила поменять нас местами, для этого купила парик, гримировальный набор и другую одежду. В дело даже пошли сандалии, который оставил бывший ее дружок по имени Адонис. Мне казалось, что это чистая блаж.
Недостаток деликатности создало мне с нею дополнительные трудности. Она ведь тоже была такая. Это был вечный «бой с тенью», драка с собственным зеркальным отражением. Надо было постараться уделять больше внимания деталям, намекам судьбы, углубиться и понять суть происходящего вокруг. Во мне странным образом сочетались суетливость, желание что-то делать, действовать, с апатией. Моя напористость воспринималась окружающими недоброжелательно, и быстро пропадало желание действовать. Возможно, я слишком много думал об оценке этих окружающих…
В крепость на холме, где нас содержали, привезли беженцев с Кавказа. Это может проиллюстрировать всю глубину моего, нет – нашего с нею падения. Ведь нас никто никуда не гнал. Мы бежали, наверное, сами от себя! Галя тут же с ними поссорилась и подняла шум. Пришла комиссия разобраться. Они не сказали ей: чего же ты живешь в таком месте с таким мужиком? Но я это их мнение почувствовал.
Было тяжело, но помогала юношеская способность к восстановлению. У меня есть способность идти своим путем. По своему «по-крестьянски» я пытался наладить нашу совместную жизнь. Мы сажали картошку на участке, это место называли у нас «поле чудес». Я возил по осени мешки с картошкой на садовой тележке. Я никогда не был слишком-то изворотлив, скорее излишне прямолинеен. Идеалистичен. Слово меланхолия мысленно произносилось неоднократно. Хочется одиночества. Но одиночества счастливого. Я чувствовал давящее, ограничивающее влияние. Рабочее настроение отсутствовало полностью, меланхолия становилась постоянным знакомым чувством.
Накануне славного миллениума случилось со мною очень грустное событие. Эта женщина собралась выходить замуж. За своего начальнику, соответственно моего более высокопоставленного тюремщика. Беззубого, но обеспеченного. Как оказалось, она мне всё же – не верна. И это долго ожидавшееся событие – меня сильно огорчило. Хотя уже целый год от неё воняло другим мужиком. А этот другой как-то на редкость вонюч.
Что значат по сравнению со встречей миллениумов три с половиной месяца. Миг. Или это хронологическая абберрация, обман зрения? Ведь окончательный разрыв, «время ч» моей семейной жизни случилось 16 сентября 2000 годя. Это день рождения моей жены, ей стукнуло 34. Накануне от неё всё так же воняло дурной, плохо выделанной мужской кожей. Но – день рождения. Это обязывало. Я слепил из хлебного мякиша ангелочка. Маленькую фигурку девочки, собирающей в подол платьица звёздочки, раскрасил ее. А, вечером обнаружил, что дарить подарок – некому. Не было ни её, ни детей, они уехали встречать день рождения к шефу.
Весна накануне миллениума была очень холодной. Говорили, что таких холодов в это время года не было четверть века. Почти две недели из-за погоды и материальных затруднений я хандрил. Нет, я уже не очень мучался от неудовлетворенности собой, смирился с этим, жить стало как-то чуточку спокойнее. Казалось что плохой период, черная полоса в жизни заканчивается, и я зря думал, что, сбившись с курса, пошел не поперек, а – вдоль черной полосы. Удалось обуздать неприятности. Но уходила творческая энергия, не было уже понимания искусства как миссии, пришло осознание того, что чем я занимаюсь это просто слова.
Она забеременела, сделала аборт. Полковник отказался на ней жениться. У него же была своя полковничиха. Мне было странно, что он решил бросить свою жену с двумя детьми и взять мою сожительницу тоже с двумя детьми. Как потом оказалось, он признался Гале, что это у него не первый случай, когда он полюбил замужнюю женщину с двумя детьми.
Вернулась ко мне как к надежной пристани, хотя эта пристань – тоже страдала из-за ее действий и прочих крупномасштабных политических, экономических явлений. Опять были вспышки агрессивности, сменяемые хитрой, в общем, простой, но действенной женской дипломатией.
Поскольку они встречались по работе, она предприняла вторую попытку. Опять забеременела, но уже не стала делать аборт. И все у нее получилось.
На радостях там наверху решили меня освободить. Но мне не нужно было этой свободы, о которой я уже и думать забыл! Я подал заявление в суд с просьбой не освобождать меня, а, как я ранее просил, дать пожизненный срок. Мне отказали. Я настаивал, но ничего не получилось.
Для меня это закончилось чем-то похожим на провал, крах. У меня начались сложности, потому, что мир изменился. Неожиданные финансовые осложнения. Мне это было странно, но я не мог прокормить даже себя. Я только и делал, что размышлял над случившимся со мной:
«Независимость наткнулась на другую независимость, стремление к свободе, честолюбие – нашли понимание, но – не нашли поддержки».
Мне казалось, что у нас было сильное чувство солидарности, особенно ощущаемое ею, что наше благополучие – существует благодаря нашему странному союзу.
Расставание длилось и длилось. Оно уже стало значительной частью жизни. Периодически она поручала мне детей. Благодаря браку ее статус повысился. Я же был по-прежнему никчемный неудачник.
Меня перевели на вольное поселение. Но я уже привык к своему заключению. Первое время меня мучила клаустрофобия, все хотелось куда-то бежать, что-то делать. Постепенно я привык к распорядку, мне уже нужно было получить разрешение, чтобы куда-нибудь отлучится. А разрешения было поучать не у кого.
Ко мне на поселение приехала Света. Мы стали жить вместе и постепенно, не сговариваясь, стали играть по прежним правилам. Мне так было привычнее. Она выводила меня на прогулки, держащего руки за спиной. Это помогала мне адаптироваться к большей свободе.
Прошло еще несколько лет, но я все еще скучаю по неволе. Когда приезжаю туда отмечаться, душат сентиментальные воспоминания. Я ощущаю раннее старение, физические недомогания, это уже необратимые процессы. Еще немного и природная неустойчивость духа приведет к тому, что вслед за разрушением тела начнется разрушение личности, деградация. Чудится могила, на которой даже не удосужатся написать: «Тут закончил жизнь одиночка и отщепенец». Моя последняя тюрьма, по сравнению с которой все минувшее покажется абсолютной свободой.